Аннотация: Что такое чудо? Почему происходят чудеса?
Научно-фантастический детектив
Павел Амнуэль
Полет сокола
Я видел, как погиб Мортимер Стадлер. Нет, если быть точным, то я видел, как потерпел катастрофу легкий самолет "Сессна-152". Сначала это была тихо жужжавшая черная точка в голубом безоблачном небе. Я стоял на веранде, любовался привычным пейзажем, и далекий звук отвлек меня от какой-то мысли, которую я впоследствии так и не смог вспомнить. Частный аэродром, на котором обычно базировались самолеты сельскохозяйственной авиации, располагался в миле от моего дома - иногда гул моторов будил меня раньше, чем я бы того хотел, особенно когда мне не нужно было торопиться на службу.
Черная точка приблизилась, я узнал обводы "Сессны", самолет снижался и, очевидно, шел на посадку. Я следил за ним взглядом и видел, как машина сделала крутой вираж, мотор взревел неожиданно громко, с неприятным, уходившим в высоту, визгом, и "Сессна" рухнула за ближайшим леском. Я услышал глухой удар, и мне даже показалось, что кто-то отчаянно вскрикнул - наверняка это было игрой моего воображения. А может, вскрикнул я сам.
Пожара не было - полет заканчивался, и горючего в баках оставалось совсем немного. Самолет просто упал на лесной полянке, развалился на части, а пилот в кабине повис на ремнях, и когда через четверть часа на место катастрофы прибыли пожарные и спасатели, они легко извлекли мертвое тело и доставили в морг городской больницы. Там я его и увидел два часа спустя.
В морге меня поджидал Пирсон из транспортного отдела - он уже побывал на месте падения самолета, оставил там работать своих людей и поехал в больницу, чтобы уладить формальности. Никаких проблем он не предвидел, катастрофы время от времени случались - в прошлом году при заходе на посадку гробанулся транспортный самолет, перевозивший пчелиные ульи, вот это была трагедия: пчелы разлетелись рой за роем, и от укусов пострадало больше народа, чем от прошлого наводнения, когда Уобаш затопил пойму и десяток фермерских домов.
- Я хотел убедиться, что погибший - действительно Стадлер, - говорил мне Пирсон по дороге в покойницкую. - В полетном листе значился именно он, это мне сообщили из диспетчерской аэропорта, но никогда нет уверенности, пока сам не убедишься. Стадлер был опытным пилотом, летал лет двадцать, ты же знаешь...
Почему я должен был это знать? Меня мало интересовала политика, Стадлера я видел по телевизору, меня раздражала его манера вести себя перед камерами - будто говорил он не с потенциальными избирателями, а со стадом баранов, не понимающих простых вещей, но готовых следовать за лидером куда угодно. Для начала - на избирательные участки.
- Почему он был в самолете один? - спросил я. - Почему сам вел машину?
- Ты не знаешь этого типа? - удивился Пирсон. - Он обожал летать в одиночку, сам перелетал из города в город, а сейчас ведь избирательная кампания, нет, ты действительно этого не знаешь? У него были самые высокие шансы на выборах в Индиане.
- Дэйв, - сказал я, - меня не интересуют выборы. Я спросил: почему он вел машину сам. Ты ответил. Второй вопрос: почему ты не дал мне отдохнуть? Я не занимаюсь авиакатастрофами. К тому же, сегодня воскресенье. Зачем мне Стадлер, тем более в виде трупа?
Ответ на этот вопрос я получил несколько минут спустя. Доктор Хершо откинул черный пластик, и я сразу увидел рану в груди Стадлера - в точности там, где сердце.
- Хороший выстрел! - вскричал я и только после этого подумал о том, насколько нелепым было мое восклицание.
Я склонился над телом и внимательно изучил рану. Входное отверстие соответствовало пуле примерно cорок пятого калибра. Крови почти не было, что естественно - смерть наступила практически мгновенно, пуля, скорее всего, пробила сердце в районе левого желудочка. Доктор Хершо скажет точнее через несколько часов, но и без его заключения было ясно, что в Стадлера стреляли из пистолета с достаточно большого расстояния - никаких следов пороха или ожога вокруг раны я не обнаружил.
- Хороший выстрел, - с иронией в голосе повторил мои слова доктор Хершо, а Пирсон только хмыкнул, подумав, должно быть, что в выходные я соображаю совсем туго, поскольку даю мозгам заслуженный отдых.
- Перелом голени, - сказал я, продолжив осмотр тела, - правая рука тоже сломана в локтевом суставе. Похоже, что сломаны несколько ребер с правой стороны - видимо, когда самолет ударился о землю...
- Патрик, - сказал доктор Хершо, - хватит говорить глупости. Если бы проблема была в переломах, тебя никто не потревожил бы.
- Рой, - сказал я, - получается, что он был еще жив после падения, кто-то подошел и выстрелил в него, так? Врагов у Стадлера наверняка достаточно, но кто мог знать, что произойдет катастрофа, самолет упадет, и нужно ведь было оказаться в нужном месте в нужное время...
- Ты сейчас говоришь так же много, как твой коллега Пирсон, когда он понял то же, что, без сомнения, понял и ты, - сказал доктор Хершо и набросил пластик на начавшее уже остывать тело.
- И что же я, по твоему мнению, понял? - мне очень не хотелось говорить о своих выводах, пусть скажет Хершо, а я отвечу, что это чепуха, такого быть не могло, и пусть мне не морочат голову...
Я сам видел, как падал самолет.
- Смерть наступила от пулевого ранения сердца, - сердито сказал Хершо. - Все переломы произошли потом. Два перелома открытых - крови нет. Он умер раньше, чем упал. И он упал, потому что был убит.
- Хорошо, - сказал я. - Составь заключение.
И ушел. А что мне еще оставалось делать?
* * *
До позднего вечера я бродил по поляне вокруг обломков "Сессны" и слушал разговоры экспертов по авиационной технике, летчиков, которых невозможно было отогнать от разбитой машины, полицейских, стоявших в оцеплении, двух десятков зевак, специально приехавших из Эвансвилла, чтобы поглазеть на останки самолета. И еще репортеры - они мешали больше, чем слепни, которых на поляне почему-то собралось несметное количество.
Похоже, что у машины не было технических неисправностей, двигатель работал до самого удара о землю (это я мог подтвердить - сам слышал рокот, прерванный глухим звуком), причина аварии, скорее всего, человеческий фактор: опускаясь с трех тысяч футов до высоты посадочного коридора, Стадлер неожиданно резко взял на себя штурвал, самолет взмыл свечкой (видел я и это собственными глазами), а потом, естественно, свалился в пике; летчик, по идее, мог вывести машину, но не предпринял никаких действий для собственного спасения...
Естественно, не предпринял. Он в тот момент был уже мертв - сидел за штурвалом с пулей в сердце.
Какие варианты? Обсуждались всего два. Первый: выстрел был призведен с борта другого легкого самолета. Второй: со Стадлером летел кто-то, не записанный в полетном листе, и этот неизвестный не только уцелел при падении, но успел скрыться прежде, чем подъехали пожарные и спасатели.
Оба варианта были, конечно, абсолютно неприемлемы. Другого самолета не было - по этому поводу я мог сам выступить свидетелем в суде. И никто со Стадлером не летел - это утверждали и техники из Индианаполиса, отправлявшие машину, и диспетчеры, которые вели со Стадлером переговоры во время полета. Стадлер летел один. И пулю получил в грудь - значит, стрелять должны были со стороны пропеллера; даже если в самолете был пассажир, он не мог произвести этого выстрела, тем более, что расстояние от лобового плексигласа кабины было около ярда, а выстрел, судя по отсутствию следов пороха, был произведен с большего расстояния.
Что попросту невозможно.
Я не знаю, что говорили в тот вечер по телевидению о гибели кандидата в губернаторы. Не знаю, что писали на другое утро газеты. Я не смотрел телевизор и не читал газет. Мэтью Бланк, начальник полиции Эвансвилла, поставил меня во главе следственной группы из семи прекрасных сотрудников, которые не хуже меня понимали бессмысленность нашей работы. Утром в понедельник мы устроили совещание, скрывшись от прессы в моем доме, и пили виски на той веранде, откуда я наблюдал падение "Сессны". Я рассказал, как все было, и мы вместе несколько раз перечитали уже подготовленные документы. К утру получено было и резюме патологоанатома: смерть наступила в результате пулевого ранения сердца, пуля калибра девять миллиметров извлечена и приобщена к делу.
Результат нашей трехчасовой дискуссии я определил двумя словами:
- Чушь собачья.
* * *
Вечером в понедельник я в первый раз за два дня сел посмотреть телевизор. Я бы не стал смотреть его вовсе, но Ализа, вернувшись после уик-энда, проведенного на берегу Мичигана (она гостила у подруги в Бентон-Харборе, и я давно уже перестал допытываться, почему подруга никогда не приезжает в гости к нам, в Эвансвилл, и никогда не звонит по домашнему телефону - только по мобильному), включила новости, и я увидел собственную персону, мямлившую в десяток подставленных микрофонов о том, что следствие разберется, и полиция штата сделает все возможное... Комментатор сказал, что полиция просто не хочет признавать очевидного: в Стадлера стреляли пришельцы, чья летающая тарелка кружила все утро в районе аэродрома. Неопознанный летающий объект видели диспетчеры, авиационные техники и, естественно, пилоты сельскохозяйственной авиации.
- Чушь, - сказал я Ализе. Похоже, это слово стало слишком часто встречаться в моем лексиконе. - Не было никакого эн-эл-о. Мы опросили всех и видели записи радаров. Чушь. Журналистов нужно расстреливать без суда и следствия.
- Конечно, - Ализа даже не посмотрела в мою сторону, о моих мыслительных способностях она была не очень высокого мнения, особенно после того, как мичиганская подруга (почему ее, кстати, звали то Флора, то Грейс?) прокомментировала мое поражение в деле Уолтона. Да, мы не нашли серийного убийцу, но ведь заставили его убраться из Эвансвилла - уже больше года никто о нем не слышал, и девушки спокойно гуляли по ночам, не то что в прошлом году.
- Конечно, - продолжала Ализа. - Если бы журналисты вас не дергали, вы бы раскрывали только мелкие кражи. Кто подсказывает полиции версии? Журналисты. Кто следит, чтобы дела доводили до конца? Журналисты.
- Замечательно, - сказал я. - Стадлера убили пришельцы. Может, скажешь, где расположена их база?
Ализа отвечать не стала - она никогда не отвечала на мои вопросы. Даже девять лет назад, когда я спросил "Выйдешь за меня замуж?", она вместо ответа бросилась мне на шею, и я по глупости и незнанию женской натуры решил, что у нас действительно любовь до гроба.
Я ушел в кабинет и работал до поздней ночи, вызывая на экран сканы документов, протоколы допросов, экспертные заключения, фотографии и видеоматериалы. Однозначно можно было сказать следующее:
а) Стадлер вылетел на своей "Сессне" из Индианаполиса один,
б) полет до Эвансвилла занял час и одиннадцать минут и проходил нормально при хорошей погоде,
в) выстрел был произведен, когда самолет находился в воздухе на высоте около тысячи футов и совершал маневр для захода на посадку,
г) смерть наступила в течение двух-трех секунд - за это время Стадлер успел потянуть штурвал на себя, самолет задрал нос, затем сорвался в неуправляемое пике и врезался в землю,
д) никаких летательных аппаратов, включая неопознанные летающие объекты, в районе катастрофы не наблюдалось.
Если бы Стадлера обнаружили мертвым в запертой комнате - скажем, в его номере в отеле "Санторин", - то я решил бы проблему. Запертые комнаты - видимость, в истории криминалистики такие проблемы решались всегда. Но в деле Стадлера запертая комната находилась на высоте тысячи футов и летела со скоростью ста двадцати миль в час!
Я вызвал на экран изображение извлеченной из тела Стадлера пули. Она застряла в мышечной ткани и не была деформирована. Хершо, конечно, не ошибся в определении калибра - девять миллиметров, пуля подходила к десяткам видов патронов, используемых в десятках видах пистолетов, включая табельное оружие полицейских, в том числе мое собственное. Никаких дополнительных признаков ни Хершо, ни я, ни специалисты по баллистике углядеть не смогли - не нашли, в частности, характерных царапин и бороздок, по которым можно было бы идентифицировать пистолет, из которого произвели выстрел. Судя по отсутствию деформаций, пуля эта вообще не могла быть выстрелена из обычного оружия - разве что из духового. Это во многом меняло картину, объясняло, например, отсутствие ожога и следов пороха, но вовсе не проясняло загадку: кто мог стрелять в Стадлера из духового ружья или трубки, если он определенно находился в самолете один?
У Стадлера был, конечно, пистолет - "хеклер и кох" с десятимиллиметровыми патронами "ауто", заряженный, с полной обоймой, лежал в кобуре, висевшей на плечевом ремне погибшего. На поляне, где велись поиски, ничего подозрительного обнаружить не удалось.
Чушь собачья.
* * *
К вечеру вторника мы продвинулись в расследовании ровно настолько, чтобы согласовать документ, единственным достоинством которого было полное отсутствие реальных выводов при огромном количестве слов, в том числе и таких, какие никогда раньше не появлялись в полицейских протоколах.
Мои опасения, что дело Стадлера заберет у полиции ФБР или даже ЦРУ (вообще-то убийство политического деятеля, пусть еще и не избранного, действительно больше входит в компетенцию федеральных властей, а то и международной разведки) не оправдались - по моей информации, обе этих организации, изучив протоколы предварительного расследования, решили не взваливать на себя безнадежное и бесперспективное дело. Пусть все шишки валятся на полицию штата. Разумное решение, я поступил бы так же.
Когда я вернулся домой, Ализа уже спала, причем в моей постели, чего не делала уже почти год - с тех пор, как завела подружку по имени то ли Грейс, то ли Флора. Пока я раздумывал, не пойти ли спать в комнату жены, Ализа открыла глаза, и мне почему-то показалось, что время вернулось вспять, не было девяти лет нашей супружеской жизни, мы только что пришли со студенческой вечеринки, на которой много танцевали, я привел Ализу к себе, потому что ехать в ее кампус было втрое дольше, и мы впервые...
Все так и получилось - как тогда. Говорят - прошлое не возвращается. Обычно - да. Но иногда, время от времени, при странном стечении обстоятельств...
Когда утром меня разбудил радиосигнал, Ализа уже встала, я слышал, как она стучала чашками в кухне. Я не стал одеваться - в конце концов, для того, чтобы выпить кофе и выкурить сигарету наедине с собственной женой, не обязательно повязывать галстук.
- Фу! - брезгливо сказала Ализа при моем появлении. - Ты думаешь, на тебя приятно смотреть в таком виде?
Я не стал намекать на то, что всего несколько часов назад мой внешний вид не смущал ее так, как почему-то начал смущать сейчас. Прошлое действительно возвращается, но очень ненадолго - и никто не остается там навсегда.
Когда я десять минут спустя вернулся в кухню, Ализа уже закончила завтракать, и голос ее я слышал из прихожей:
- Убегаю, масса дел. Только что звонил пастор Джексон. Он хочет с тобой поговорить, но не в полиции. Почему бы тебе перед работой не заехать к нему в церковь?
Конечно, самое время для исповеди.
- Обязательно, дорогая! - крикнул я, но Ализа, похоже, не расслышала - хлопнула дверь, а минуту спустя взревел мотор "харлея". Я терпеть не мог мотоциклы, а моя жена не признавала другой вид транспорта. Что, черт возьми, мы нашли друг в друге девять лет назад?
* * *
Церковь святого Стефана стояла в глубине сада, и я каждый день проезжал мимо минимум дважды - на работу и домой. Я даже три или четыре раза бывал внутри этого холодного, высокого, обращенного больше к Богу, чем к людям, здания - каждый раз не по велению души, а по служебной необходимости, поскольку года два назад неизвестные проникли ночью в комнату, где хранилась церковная касса, и забрали все пожертвования, которых оказалось немало - семнадцать тысяч долларов. Грабителей мы в конце концов нашли, но деньги вернуть не удалось. Преподобный Джексон - ему как раз в те дни исполнилось шестьдесят - помогал расследованию, как мог, во всяком случае, все проповеди начинал, как мне рассказывали, с того, что предавал анафеме грабителей и восхвалял действия городской полиции и лично майора Патрика Клейна. Конечно, я был благодарен - ведь теперь мое имя знал сам Господь...
- Я очень надеялся, что вы выкроите пару минут, - сказал отец Джексон, когда я вошел под гулкие своды и остановился перед изображением великомученика. Священник сидел на скамье, предназначенной для молящихся.
- Но только пару, - предупредил я. - Вы не стали бы мне звонить, если бы не имели информации, которая может помочь в расследовании. Вам ведь известно, каким делом я сейчас занимаюсь.
- Известно, - отозвался преподобный и подвинулся, чтобы я мог сесть с ним рядом. Пришлось опуститься на неудобную скамью, и я подумал: как прихожане высиживают здесь длинные проповеди и не получают мозолей на ягодицах?
- Мистер Клейн, - продолжал священник, - вы надеетесь добиться истины в расследовании смерти Стадлера?
- Конечно, - сухо отозвался я. - И мне понятно, на что вы намекаете, преподобный отец. Обстоятельства действительно весьма необычны. Но все имеет реальную причину, даже если она сначала скрыта.
- Стадлера покарала десница Господня, - убежденно заявил Джексон. - И это так же верно, как то, что сегодня полнолуние. Стадлер заслужил свою участь. Он был плохим человеком. Я говорю не о том, что он, собираясь стать губернатором штата, не признавал Господа. Это, в конце концов, его личное дело, хотя и не улучшает имиджа, если вы понимаете, что я хочу сказать.
- У него был самый высокий рейтинг среди кандидатов, - заметил я, - и если бы выборы состоялись в прошлый вторник, Стадлер опередил бы ближайшего соперника минимум на десять-пятнадцать процентов.
- Я видел результаты опроса, о которых вы говорите, - кивнул Джексон. - И это самое ужасное. Человек без принципов, человек, не признающий Творца, человек, не скрывающий, что в юности принимал наркотики, человек, о котором говорят, что по его заказу был убит в прошлом году Майкл Стефенсон...
- Мало ли что говорят о политическом деятеле, - вынужден был прервать я филиппику преподобного отца. - Мы не нашли улик, связывающих Стадлера с делом Стефенсона.
- Естественно, он умеет... умел прятать концы в воду, и вы это прекрасно знаете. Он умел говорить, он зажигал толпу... И если бы он стал губернатором, это обернулось бы бедствием для всех нас. И для вас, кстати, тоже, потому что одной из его идей была реорганизация полицейской службы. Вы бы наверняка остались без работы, майор Клейн.
Я не стал отрицать, но и подтверждать это предположение тоже не собирался.
- Если бы Стадлер стал губернатором, Америка оказалась бы перед возможностью фашистского путча... Да-да! Не спорьте! Толпа выбрала бы его, и толпа сделала бы его президентом. Как Гитлера в тридцать третьем.
Преподобный отец перегибал палку, он переоценивал Стадлера, но теперь эти слова вряд ли имели значение - во всяком случае, не имело смысла вступать со священником в политический спор.
- Господь должен был наказать этого человека, и он наказал его! - голос священника поднялся высоко к сводам церкви и вернулся назад гулким эхом. - Он явил свою волю, но ведь вы не будете писать об этом в полицейских протоколах. Как же вы объясните людям смерть Стадлера? Вы не станете выдвигать обвинения против Творца Вселенной, хотя все улики указывают именно на Него. Вы не можете судить Его, это не в вашей компетенции, да и не в моей тоже.
- Преподобный отец, - сказал я, демонстративно посмотрев на часы. - К сожалению, у меня нет времени для философских дискуссий...
- Я не веду с вами философских дискуссий, - спокойно сказал Джексон. - Разве я непонятно выражаюсь? Произошло убийство. Улики, собранные вами, прямо указывают на того, кто имел мотив и возможность. Об алиби и говорить не приходится, ибо Он присутствует везде, всегда и во всем.
- Вам не кажется, что вы кощунствуете, преподобный отец? - сказал я.
- Нет, сэр, я говорю о фактах, а факты не могут быть кощунственны - они существуют в мире, а не в наших мыслительных построениях. Факты - я вас для того и пригласил, чтобы рассказать о них - таковы. Помните года три назад - я могу назвать точную дату, у меня все записано, но большого значения это не имеет, - в Нью-Йорке убили Мэтью Барнаби?
- Главного акционера "Вестерн алюминиум"? - сказал я, чтобы заполнить паузу, поскольку, назвав фамилию, священник замолчал и смотрел на меня, будто забыл, о чем собирался рассказывать дальше. - Конечно, помню.
- Убит он был в собственном кабинете на шестьдесят пятом этаже южной башни Всемирного торгового центра, - продолжал священник. - За несколько месяцев до 11 сентября.
- Верно, - согласился я, - расследование не успели закончить. Когда башни упали, погибли два человека из ФБР, они работали в кабинете Барнаби...
- Да-да, - нетерпеливо прервал меня священник. - Как его убили, вы, конечно, помните? Проникающее ранение в сердце, оружие не нашли, кабинет был заперт изнутри, шестьдесят пятый этаж, заметьте... Убийцу арестовали?
- Насколько мне известно - нет, - я покачал головой, - впрочем, я не следил за газетами, делом занималось Бюро.
- Барнаби был ужасным человеком! - воскликнул пастор. - Ужасным! Для него не существовало ни одной из десяти заповедей, ни единой! Об этом писали в газетах, всем все было известно, но его ни разу не сумели привлечь к суду - хотя бы за неуплату налогов... И тогда Господь покарал его.
- Господь? - переспросил я, стараясь не вкладывать в свои слова слишком много иронии.
- Конечно! Разве не чудо явил Он в тот день? Естественно, не в силах человеческих было раскрыть тайну смерти Барнаби. И она не была раскрыта.
- Господь совершает преступление, чтобы покарать зло? - усмехнулся я.
- Наказание, а не преступление! Наказание, инспектор! Творец выносит приговор и наказывает, ибо Он и есть Высший судья, безошибочный и справедливый, в отличие от суда присяжных, так и не сумевшего сказать Барнаби "Виновен!"...
- Загадки запертых комнат, - сказал я, - самые сложные в криминалистике. Тем не менее, они всегда имеют решение. Если бы не 11 сентября...
- А смерть Эргодана? - священник сидел на скамье, сложив руки на коленях, и смотрел куда-то перед собой, в сторону алтаря, на котором играли солнечные зайчики, но мне почему-то казалось, что Джексон весь в движении - может, я воспринимал движение его мыслей? - Давид Эргодан, его убили в прошлом году, двенадцатого марта. То же самое - рана в сердце. Эргодан был в доме с женой, жена спала рядом с ним, проснулась от страшных хрипов... Муж умер у нее на руках. Орудие убийства не обнаружили, спальня была заперта на ночь... Полиция подозревала жену, но ничего не смогла доказать, и женщину даже не судили.
- Да-да, - сказал я, - странная была история, верно.
- Странная? Господь и в этом случае явил чудо, которому не нашли объяснения. И покарал негодяя - вы же не станете отрицать, майор, что Эргодан был из тех, о ком порядочные люди говорят "Собаке - собачья смерть!"?
Я не стал отрицать и подтверждать не стал тоже, все равно патер моих слов не расслышал бы. Если он сейчас вспомнит о деле Биркса...
- А Стивен Биркс? - ладони священника сжались в кулаки. - Он насиловал и убивал молодых девушек, и когда это удалось доказать? Только после его смерти, когда полиция расследовала убийство и нашла дневники, фотографии и обрывки одежды жертв! Вы помните, майор, как умер этот негодяй? Его ударили ножом в сердце, когда он стоял у кромки прибоя и любовался закатом. Кто мог это сделать? Никто! Биркс был один на пляже, вечер, штиль, на песке только одна цепочка следов - самого Биркса. Тело лежало на берегу, в десятке метров от воды. И ножа не нашли. Он был негодяем, этот Биркс, людской суд не сумел его покарать, и Творец сделал это сам.
- Почему - так? - пробормотал я. Мне не хотелось спорить со священником по поводу Божьего суда, в конце концов, это вопрос веры, одни верят в Троицу, другие - в правосудие и конституцию, третьи - только в собственные силы. - Если Биркса покарал... м-г-м... Всевышний, то мог бы, наверно, наслать на него сердечный приступ или подстроить автомобильную аварию - Биркс ездил очень неаккуратно, его дважды лишали прав...
- О чем вы говорите, майор? - всплеснул руками священник. - Если бы Биркс погиб в автокатастрофе, разве кому-то пришло бы в голову, что это была Божья кара? Разве это было бы чудо Господне?
- У вас, наверно, есть и другие примеры? - осторожно спросил я, понимая, что тремя случаями странных насильственных смертей досье отца Джексона не ограничивается.
- Конечно, инспектор! Семь за последние два года. И заметьте, это только из американских газет. Телевизор я не смотрю, а газеты проглядываю. Все эти люди были негодяями, судя по тому, что журналисты писали о них после смерти. О каждом можно было сказать: "Его настигла Божья кара". Смерть Стадлера - восьмой случай. Случай удивительный, сверхъестественный, необъяснимый.
- Не объясненный, - поправил я. - Пока мы не можем объяснить случившегося, это верно. Но когда у нас будет больше фактов...
- Инспектор, вы в церкви! - священник повернулся ко мне всем корпусом и посмотрел мне в глаза. Тяжелый у отца Джексона оказался взгляд, не то чтобы неприятный, но просто тяжелый, как гиря. Я отвел глаза. - Будьте же откровенны! Вы действительно верите, что новые факты помогут объяснить, каким образом Стадлер был застрелен в воздухе?
- Нет, - вынужден был признаться я. - Новые факты в деле вряд ли появятся. Но всему должно быть объяснение...
- И это объяснение - Божья кара. Две тысячи лет назад Спаситель явился в мир и взял на себя наши грехи. Две тысячи лет мы ждем, когда Спаситель придет опять, и продолжаем грешить в надежде, что Он вторично спасет заблудшее человечество. Возможно, Творец подает нам знаки, чтобы мы поняли: время близко. Количество зла в мире нарастает лавинообразно, и Он решил, что пора положить этому конец.
- Почему тогда он не убил Гитлера в младенчестве? - пробормотал я. - Или Бин-Ладена? Или Саддама Хусейна? Этим он показал бы...
- Как мы можем судить о том, чего Он решил не делать? Но то, что Он сделал - это знак, понятный любому, у кого открыты глаза, кто способен разглядеть проявление чуда Господня и кто верит во Второе пришествие и Божью кару.
- Да-да, конечно, - слишком много слов, слишком много, рассуждать таким образом можно было бы до того самого Второго пришествия, о котором толковал преподобный отец. - Возможно, вы правы, пастор. Не мне судить, я всего лишь полицейский, да и в церкви бываю... скажем так, не слишком часто. И не могу я, - вы прекрасно это понимаете, - закрыть дело Стадлера, написав: "На то была воля Божья".
Я встал и посмотрел на часы - к десяти мне нужно было быть у городского прокурора, он желал ознакомиться с протоколами технической экспертизы.
Священник тоже поднялся со скамьи, оправил рясу, будто женщина - вечернее платье.
- Я только хотел, чтобы вы верно понимали происходящее в мире, - извиняющимся тоном сказал он. - Часто не даешь себе труд посмотреть как бы сверху, увидеть больше единичного факта...
- Я понял, - сказал я. - Зла в мире стало слишком много, и Творец взялся сам исправлять собственные ошибки.
- Майор! - воскликнул священник. - Нельзя более превратно толковать мои слова! Творец не допускает ошибок, ошибаемся мы, не понимая Его желаний и поступков. Даже когда Он намеренно являет нам чудо своего наказания, мы отворачиваемся в гордыне и не хотим принять ясного и простого объяснения!
- Мы? - спросил я с иронией, которую совсем не старался скрыть.
- Мы, - сказал Джексон. - Если я называю черное черным, а вы видите в нем белое, то ошибаетесь не вы, ошибаемся мы оба, я в том числе, потому что не нашел правильных слов для убеждения. Но ведь вы подумаете над моими словами, майор?
- Обещаю, - сказал я совершенно искренне. В описании фактов священник был прав, не сошлись мы в интерпретации. Но мы и не могли сойтись, даже если бы я признал правоту слов пастора о Божьем суде и Господней каре. "В Бога мы веруем", это так. Но в протоколах полицейского расследования используем другие слова, другие объяснения.
Если мы объяснения находим. А если не находим - то не пишем "Такова была Его воля", а сдаем дело в архив, не получаем повышения по службе, а то и на пенсию нас отправляют раньше срока, как это было полгода назад с Джеффри Нойманом, не сумевшим раскрыть убийство Биркса. Отец Джексон так просто все объяснил, а Джеффри, с которым я был коротко знаком много лет, не дошел до такого очевидного заключения, хотя, в отличие от меня, верил в Бога и наверняка регулярно посещал службы и слушал воскресные проповеди...
Отъезжая, я посмотрел в правое зеркальце - священник стоял на пороге церкви и смотрел мне вслед, я и на таком расстоянии ощущал его взгляд, тяжелый, уверенный и обреченный.
* * *
Толпа журналистов дежурила у входа в прокуратуру. Наверняка другая толпа ожидала у здания городского суда. В управление полиции тоже не имело смысла соваться - там телевизионщики еще в воскресенье выставили наблюдательный пункт. Я вызвал по мобильному телефону Джеффри Хадсона, работавшего в прокуратуре, по-моему, больше времени, чем я жил на свете, и передал ему для шефа не очень пухлую папку. Хадсон вышел и вошел, не привлекая внимания - мало ли служащих снуют туда-сюда в разгар рабочего дня? - а я поехал к Магде Нельсон, эксперту-баллистику, где собралась следственная группа.
В конце концов, не могли журналисты поспеть везде, хотя временами казалось, что пишущая и показывающая братия составляет львиную долю населения не только нашего штата, но и всей нашей большой планеты. Когда я приехал, группа была в сборе.
- Не было смысла собираться, - ворчал Джош Мак-Кензи, перебрасывая на экране компьютера увеличенные изображения покореженных частей самолета, Джош был специалистом по двигателям и в нашей группе представлял фирму-производитель "Сессны". - Все можно было обсудить в телеконференции.
- Обсудить - что? - Магда, с которой я был знаком, пожалуй, всю сознательную жизнь, не терпела политкорректности, говорила только правду - так, как она эту правду понимала, - и потому в свои тридцать два была не только не замужем, но, насколько я себе это представлял, вряд ли хотя бы раз в жизни провела с мужчиной ночь в общей постели. Я мог и ошибаться, но, если бы что-то подобное действительно произошло, в управлении узнали бы в ту же минуту - слухи в полиции распространяются быстрее, чем в Голливуде.
- Что обсудить? - раздраженно продолжала Магда. Она уже предложила всем виски и сама вертела в руке крепкий коктейль. - На пуле никаких деформаций. Обычная девятимиллиметровая пуля. Если бы выстрел был из пистолета... Да что я вам объясняю?
- Это не пистолетный выстрел, - встрял Джош. - Возможно, духовое ружье. Возможно, какая-то трубка, наподобие индейских...
- Может, не будем в сотый раз повторять то, что уже обсудили? - сказал я. - Если есть новая информация или новые идеи - давайте. Если нет - поговорим о том, какой хороший фильм "Терминатор-3".
- Такая же чепуха, - заявил Бертон Хиггинс, детектив-инспектор из отдела по расследованию финансовых преступлений. В нашу группу его включили, поскольку была такая идея, что Стадлер получал крупные - и совершенно незаконные - суммы денег от частных жертвователей на свою предвыборную кампанию. Никто не представлял, как эти незаконные деньги - если они вообще были - могли помочь расследованию (разве что в поиске мотива преступления), и к словам Хиггинса обычно не прислушивались. Впрочем, кратким своим восклицанием он на этот раз выразил общее мнение - и по поводу фильма тоже.
У меня в кармане зазвонил телефон, и я, извинившись, поднес аппарат к уху, предварительно взглянув на экран. Номер показался мне знакомым (наверняка он таким и был, кто еще мог звонить мне на мобильный телефон, не зарегистрированный ни в одной базе данных?), а голос я узнал сразу. Я ждал, что он позвонит, мне казалось странным, что он не звонил так долго, но сейчас у меня не было желания с ним разговаривать - чтобы все слышали, с кем я общаюсь, и забросали меня вопросами, на которые я не хотел бы давать ответы?
- Извини, я сейчас очень занят, - сказал я. - Ты не мог бы перезвонить через час? Или я перезвоню тебе?
- Зачем звонить? Не люблю по телефону, - пробормотал он своим отрешенным от реальности голосом. - Приезжай, обсудим. Меня выпускают в сад, там есть тихое место...
- Хорошо, - сказал я. - Приеду, как только освобожусь.
- Передай привет Магде, - сказал он. - Вы ведь у нее дома собрались?
- Передам, - сказал я и прервал разговор. Как, черт возьми, он догадался, где я нахожусь? По звону бокалов? По приглушенным диалогам? Пока я разговаривал, Магда молчала, он не мог узнать ее по голосу. А может, телевизионщики нас все-таки выследили и сейчас дом показывают по всем каналам?
Я выглянул в окно - Магда жила на тихой улице, въезд в которую был только один и почти всегда перекрыт шлагбаумом. На улице никого, в саду напротив лежала в шезлонге старушка лет семидесяти, прикрывшись цветастой простыней по самую шею - возможно, репетировала свое путешествие на кладбище.
- Тебе привет, Магда, - сказал я. - Помнишь Дэвида Гордона?
- Конечно! - воскликнула Магда. - Как он себя чувствует? Он все еще...
- Да, все еще, - кивнул я. - А чувствует он себя нормально. По его словам.
- Мне так его было жаль, - пробормотала Магда и вернулась к разговору с Хиггинсом о том, что в данном конкретном преступлении наверняка были использованы новейшие технические достижения, о которых полиция не имеет никакого представления - у нас даже ноутбуки пятого поколения, в то время, как крутые программисты работают на шестых и даже седьмых "интелях", и потому преступный мир всегда на шаг впереди полиции...
Знакомая песня.
У нас действительно были не самые новые компьютеры, не самые быстрые машины и не самые умные сотрудники, причем последнее обстоятельство почему-то не упоминалось ни в одном интервью нашего полицейского начальства.
Мы обсудили вопрос о том, возможно ли было совершить это преступление, воспользовавшись новейшим научным достижением - самофокусирующимся и даже меняющим траекторию лучом мощного лазера. О том, что такой лазер создан в Ливерморской лаборатории, Магда прочитала в журнале "Scientific American", сразу же позвонила автору материала и получила полную информацию, из которой можно было понять, что никакой лазер не способен продырявить пилота, оставив в неприкосновенности лобовое стекло кабины. И уж тем более, от какого лазерного луча остается пистолетная пуля?
Закончили мы часов в шесть, не придя, естественно, ни к какому заключению, которое можно было с чистой совестью предъявить журналистам. Мотивов для убийства Стадлера мы нашли минимум три. Потенциальных подозреваемых, имевших на Стадлера огромный зуб и готовых на преступление, мы насчитали минимум девять - включая нынешнего губернатора штата Линдона Бровеннера. Но физической возможности не было ни у кого, и потому в конце обсуждения я рассказал о своем разговоре с патером Джексоном - версия Божьей кары была ничем не хуже других фантастических версий (вроде того же искривленного луча лазера), а с тем, что Стадлер был человеком, мягко говоря, недостойным, согласились все.
Ехать в Ферроу было уже поздно, и я вернулся домой. Пришлось, конечно, ответить на десяток глупых вопросов - журналист Би-Би-Си подкараулил меня на подземной стоянке в квартале от дома (кстати, я не собирался оставлять машину именно там и решил сделать это в самый последний момент), а оператор с канала Си-Эн-Эн дожидался меня у входа. Там было еще несколько репортеров, которых я не разглядел в темноте и на чьи вопросы отвечать не стал. Сказал что-то о сложности расследования, о том, что нужно еще и еще раз очень внимательно изучить останки "Сессны", Ализа впустила меня в дом и закрыла входную дверь на щеколду - по ее словам, журналисты уже пытались нарушить неприкосновенность жилища и обосноваться в передней, поскольку здесь можно было подключить аппаратуру и не бояться наступления темноты.
Обычно мы с Ализой смотрели телевизор в разных комнатах - она перескакивала с одного сериала на другой, а я предпочитал музыкальные программы, причем звук приглушал так, чтобы слышно было в лучшем случае тихое завывание. Ализа меня не понимала, я не понимал ее, так мы и жили в полном согласии. Разумеется, жена не выдержала и спросила, как идет расследование - на выборах губернатора она, кстати говоря, собиралась голосовать именно за Стадлера, поскольку среди кандидатов он единственный был действительно сильной и харизматической личностью, а то обстоятельство, что при Стадлере в Индиане стало бы значительно меньше свобод - в рамках конституции со всеми ее поправками, конечно - Ализу нисколько не смущало. Свобода привела к трагедии 11 сентября - она была в этом абсолютно уверена.
- Никак, - ответил я. - Стоим на месте. Патер Джексон, кстати, полагает, что Стадлера покарал Господь, и это, похоже, единственная на сегодняшний день разумная версия.
- С журналистами ты более откровенен, чем с собственной женой, - обиженно сказала Ализа и удалилась в свою комнату, а я просидел еще часа два перед телевизором, дожидаясь ночных новостей, в которых показали мою улыбавшуюся физиономию и сообщили, что в ближайшие часы полиция произведет арест главного подозреваемого, и тогда, наконец, удивительное преступление получит свое объяснение. Так утверждает руководитель следственной группы майор Патрик Клейн, ответственный полицейский, обычно не бросающий слов на ветер.
Заснул я, пытаясь вспомнить каждое сказанное мной вечером слово - ну не говорил я ничего об аресте подозреваемого, откуда же эти слова всплыли в показанном интервью? Монтаж? Наверное. Мы ведь уже давно живем в таком мире, где реальность создается усилиями операторов и монтажеров. Может, и та реальность, в которой Стадлер сначала погиб, а потом врезался в землю, тоже была кем-то специально создана для того, чтобы помешать следствию?
Почему нет? Версия ничем не хуже той, что высказал патер Джексон.
* * *
К воротам Бергеровского госпиталя я подъехал в половине десятого - по моим расчетам, завтрак уже закончился, обходы врачей в этом заведении не практиковались, у каждого больного был свой личный врач, бывшего майора Гордона пользовал доктор психиатрии Рэнсон Палмер, к нему я и отправился.
Палмер ждал меня в своем кабинете.
- Гордон сейчас в относительном порядке, - сказал доктор. - Я говорил с ним вчера вечером и пришел к выводу, что болезнь по крайней мере не прогрессирует. Когда речь идет о шизофрении, это уже хорошо. К сожалению, шизофрения не лечится, что бы ни говорили по этому поводу мои коллеги.
- Он мне звонил вчера и просил приехать, - сказал я.
- Да, я знаю, - кивнул Палмер, - разговоры больных прослушиваются, на это у нас есть специальное разрешение суда. Гордон хочет поговорить с вами о деле Стадлера, я ничего не имею против, разговор позволит ему выплеснуть определенное количество энергии, которая, будучи подавлена, могла бы привести к припадку, чего мы всячески, естественно, стараемся избежать. Единственное, о чем бы я вас просил, сэр, - не нужно с ним спорить. Вы же понимаете, насколько далеки от реальности могут быть его предположения. Он хочет думать, что способен анализировать определенные процессы... Пусть останется при своем мнении.
- Спорить я не буду, - сказал я.
- Отлично. И сразу прекращайте разговор, если Гордон начнет повышать голос, возбуждаться... Просто скажите, что у вас много дел, и немедленно уходите. Понимаете меня?
- Конечно, доктор.
- Замечательно. Тогда звоните Гордону и сообщайте о своем приезде.
Дэвид ждал меня в дальнем углу больничного сада, там стоял сарай, где, по-видимому, садовники держали свои инструменты, и в тени огромной ольхи была врыта в землю аккуратная скамья. Скамья располагалась так, что увидеть с дорожки можно было только затылки сидевших, а услышать - если говорившие не повышали голоса - невозможно было ни слова. Очень удобное место не только для приватных бесед, но и для уединенных размышлений.
Стриженый затылок Дэвида я увидел издалека и, медленно приближаясь к скамье, думал о том, как может минута изменить всю жизнь человека. Три года назад инспектор Гордон был самым перспективным полицейским во всем нашем следственном отделе. Как никто, он умел анализировать факты и соединять их друг с другом в такой последовательности, какая никому, кроме него, не приходила в голову. Выступая свидетелем в суде, он не давал защите ни одного шанса - если недоставало прямых улик, Дэвид заполнял пробелы безукоризненной логикой. Безусловно, его ждало блестящее будущее. И еще - Дэвид был счастливо женат, он и Гвен обожали друг друга, родили двоих детей: сына Дика и дочь Маргарет...
Все рухнуло в дождливый весенний день. Гвен ехала с детьми домой, везла их из школы, и на одном из городских перекрестков на красный сигнал светофора выскочил огромный трейлер. Как потом оказалось, водитель не справился с управлением на мокрой дороге - ехал с большой скоростью, увидел красный, резко затормозил, машину занесло, левым бортом грузовик ударил пересекавшую перекресток "тойоту"...
Когда коллеги из дорожной полиции сообщили Дэвиду об аварии, он почему-то думал, что все обойдется. На перекрестке Гордон был через минуту, поставив, должно быть, на полицейском "форде" рекорд скорости. Гвен умерла у Дэвида на руках, а дети погибли сразу, удар пришелся как раз по задней части машины.
Несколько часов Дэвид держался, а потом произошел срыв. Доктор Палмер, с которым я говорил в те дни, утверждал, что во всем виноваты гены. Есть люди, наследственно склонные к шизофрении, как есть предрасположение к онкологическим заболеваниям или алкогольной зависимости. Болезнь может "проспать" всю жизнь и не проявить себя. Уникальная способность Дэвида к разгадыванию сложнейших криминальных загадок - тоже, по мнению Палмера, была следствием "работы" латентного гена. Вы слышали, должно быть, майор Клейн, что все гении - люди с психическими отклонениями? Я слышал.
Дэвида поместили в Бергеровскую клинику, где жили, кстати, двое или трое убийц, пойманных Гордоном и признанных впоследствии психически неполноценными. Не знаю, встречался ли он с бывшими своими подопечными и о чем они могли говорить при встречах - думаю, что доктор Палмер ограждал Дэвида от ненужных волнений.
В последнее время, насколько мне было известно, приступы, во время которых Дэвид воображал себя водителем трейлера, убившим Гвен и детей, случались все реже. До полного выздоровления, по словам врача, было далеко, но признаки улучшения определенно наблюдались. Я никогда не спрашивал, какие медицинские препараты использовали врачи, мне было бы неприятно узнать, что Дэвида мучили электрошоком или какой-нибудь другой гадостью, ослабляющей волю. Наверняка доктор Палмер знал о том, что Дэвид время от времени звонил мне, но вряд ли мог знать, что без советов, а иногда и прямых указаний Дэвида мне не удалось бы так быстро и эффективно распутать дело Энриксона, и дело "безумной Фриды", и эпизод с черным Шломо, и завершить еще с десяток других расследований, которыми я руководил. Говорят, что больные шизофренией складывают вместе факты, которые нормальному человеку кажутся абсолютно не связанными друг с другом. Наверно, так и было.
- Здравствуй, Дэвид, - сказал я, обойдя скамейку и присаживаясь на влажный от росы край. Гордон сидел, сложив руки на груди, и не обращал на меня никакого внимания.
- Дэвид, - сказал я, - доброе утро. Это я, Патрик Клейн.
- Патрик, - произнес Дэвид, не меняя позы, - я не глух и не слеп. Пересядь, пожалуйста, ты мешаешь мне видеть.
- Но... - пересесть было решительно некуда, разве что на пень, торчавший неподалеку от входа в сарай, но это было слишком далеко, нам бы пришлось кричать во время разговора.
- Поближе, - нетерпеливо сказал Дэвид. - Ты сел слишком далеко, придвинься, я не заразный.
- А, конечно, - я сел ближе к Дэвиду, он повернулся наконец и посмотрел мне в глаза. Я выдержал не больше секунды - возможно, у всех безумцев такие глубокие зрачки, такой втягивающий взгляд; возможно, так смотрят не только безумцы, но и гении, я сам читал, что взгляд Эйнштейна выдержать было невозможно, а может, это говорили про взгляд Ленина? Или Ницше? Не помню.
- У тебя так и не появился подозреваемый в деле об убийстве Стадлера, - сказал Дэвид без вопросительной интонации, он всего лишь констатировал факт и не ждал подтверждения. Я промолчал.
- Нельзя же считать подозреваемым Господа, как тебя пытался убедить патер Джексон. - В голосе Дэвида прозвучала усмешка, но, черт возьми, откуда он мог знать, о чем мы говорили в церкви, будучи наедине? И как Дэвид вообще узнал о нашем разговоре?
- Патрик, - укоризненно произнес Дэвид, - ты рассуждаешь, как студент, не знакомый с методами индуктивной психологии.
Он что, научился под действием электрошока читать мысли?
- Нет, - раздраженно сказал Дэвид, - не умею я мысли читать и никогда не умел. У тебя все на лице написано. Ты удивился, когда я упомянул патера. Почему? О том, что ты посетил церковь святого Стефана, говорили в вечерних новостях. Журналисты отслеживают каждый шаг - твой и твоих коллег, - и ты это прекрасно знаешь. Что дальше? Ты атеист, мне это известно еще со времени нашей совместной работы. Значит, в церковь ты пошел, потому что хотел поговорить с настоятелем - больше там в то время никого не было. Хотел о чем-то спросить пастора? Глупости, патер никак не связан с делом, которым ты занимаешься. Значит, пошел ты не по собственной инициативе, тебя пригласили. Что мог сказать тебе Джексон по поводу убийства Стадлера? Мнение церкви о кандидате в губернаторы известно, хотя и не афишируется - церковь старается оградить себя от публичной политики. Обстоятельства гибели Стадлера даже атеиста вроде тебя наводят на мысль о сверхъестественном вмешательстве, так что же говорить о слуге Божьем? По-моему, это очевидно.
- Да, - признал я. - Когда ты объясняешь, все выглядит очевидным.
- Я безумен только в норд-норд-вест, а при южном ветре еще могу отличить сокола от цапли, - с удовлетворением в голосе произнес Дэвид.
- Сегодня вообще нет ветра, - пробормотал я.
- Это ты верно заметил, - ехидно сказал Дэвид. - С наблюдательностью у тебя все в порядке. Тебя наверняка навел на определенные размышления тот факт, что пуля, убившая Стадлера, не имеет царапин и других дефектов, позволяющих определить, из какого пистолета она была выпущена. А сплющенность? Царапин не было, но пуля должна быть сплющена, верно? Если выстрел произвели с расстояния ярда...
- Пуля вообще не была выстрелена из пистолета, - неохотно признал я. - Мы об этом старались не распространяться, в газетах этого нет, поэтому ты и не знаешь... Пуля в оболочке, стрелять могли разве что из духового оружия. Ружье, трубка...
- И вы об этом молчали, потому что...
- Почему ты из меня жилы тянешь? - вскричал я, забыв, что в разговоре с Дэвидом нельзя повышать голоса. - Ты сам прекрасно понимаешь, почему это не должно попасть в газеты! Мало нам выстрела в кабине самолета - ладно, это еще можно вытерпеть. Но как, черт возьми, кто-то мог стрелять в Стадлера из духового ружья, да еще в грудь? В кабине, кроме пилота, никого не было. Если бы стреляли снаружи, пуля была бы неизбежно деформирована. Во-первых, убийца должен был попасть в лопасть пропеллера. Во-вторых, если убийце дико повезло и пуля пролетела между вращающимися лопастями, она должна была пробить плексиглас обтекателя. Но и этого нет! Во время удара о землю кабина разрушилась и плексиглас тоже, но там нет дефектов, похожих на пулевое отверстие. Расстояние между обтекателем и грудью пилота - ярд и два дюйма, значит, с такого примерно расстояния пуля и должна была быть выстрелена из какого-то духового оружия, иначе...
- Ну да, - прервал меня Дэвид, - иначе, кроме Бога, сделать это некому. В инопланетян мы с тобой не верим. В Бога, впрочем, тоже, но если уж приходится выбирать между Высшей силой и зелеными человечками...
Он замолчал, и мне показалось, что взгляд его уперся в мой левый висок - я ощущал это давление физически, будто к голове приложили горячую ладонь. По земле между моими ногами ползла муравьиная армия - из-под скамейки куда-то в сторону сарайчика, - я следил за суетливыми, но вполне целенаправленными движениями муравьев и думал о том, что вряд ли мне нужно было приходить сюда и разговаривать с Дэвидом. Не лучше ли уйти сейчас, пока Дэвид не распалил себя - да, он прекрасно отличает сокола от цапли, но что произойдет через минуту?
- Вернемся к пуле, - сказал Дэвид после долгого молчания, когда я уже совсем решил было встать и распрощаться. - И к Богу, если на то пошло. Типичная загадка запертой комнаты, только в данном случае комнатой является кабина самолета. Такие загадки имеют только два решения. Либо убийство было совершено не там, где обнаружено тело, либо не тогда, когда комната была закрыта, а до или после.
- Конечно, - сказал я и раздавил каблуком муравьиный арьергард - четверо больших муравьев толкали жвалами муху, втрое превосходившую их размером, и мне почему-то стало противно смотреть.
- Конечно, - повторил я. - Элементарно. Только в деле Стадлера это не работает.
- Это работает всегда, - вставил Дэвид.
- Стадлера не могли убить раньше, чем он сел в самолет, верно? Кто же тогда управлял машиной почти до самой посадки? Стадлера не могли убить, когда самолет уже упал на землю - что-то произошло именно в воздухе, диспетчеры аэропорта вели самолет на посадку, говорили со Стадлером и слышали, как он вскрикнул и после этого не произнес ни слова. Самолет сорвался в пике, из которого не вышел, потому что пилот был мертв. Это объективные данные, да я и сам видел, как это случилось!
- Верно, - протянул Дэвид, - со временем не получается. Может, с местом убийства?
- Стадлера убили не в самолете, а потом посадили труп в пилотское кресло? Но в Индианаполисе десятка два свидетелей видели, что именно Стадлер сел в кабину и машина взлетела. Самолет ни разу не исчез с экранов радара. И записи переговоров Стадлера с землей тоже сохранились. Он не мог покинуть кабину. А когда самолет упал, Стадлер был уже мертв - надеюсь, ты не станешь оспаривать вывод патологоанатома? И Пирсон утверждал, прибыв на место катастрофы, что пилот умер всего несколько минут назад.
- Да... Значит, и этот вариант не проходит тоже, - Дэвид говорил так, будто его вполне удовлетворили мои рассуждения. - Похоже, стандартные варианты решения задачи о запертой комнате в этом случае не годятся.
- Здесь никакие не годятся! - взволнованно воскликнул я, придавив каблуком еще десяток муравьев и заставив стройную колонну наступавшего воинства обратиться в паническое, хотя и молчаливое, бегство. - Я думал...
Говорить о том, что я думал, когда услышал по телефону знакомый голос Дэвида, смысла не имело.
- Извини, Дэвид, - сказал я, поднимаясь, - у меня не так много времени... Я приду к тебе... ну, скажем, завтра вечером, и мы поговорим.
- Завтра вечером, - повторил Дэвид. Он наклонился и увидел раздавленных мной муравьев. Он опустился на колени и принялся заваливать гравием муравьиные трупики, будто устраивал им братскую могилу. На меня Дэвид не обращал внимания - по-моему, он забыл и о нашем разговоре, и о моем существовании. Я тихо отступил, стараясь не скрипеть подошвами.
Дэвид поднялся с колен, отряхнул брюки и поднял на меня взгляд. Я отвел свой, но на какое-то мгновение наши взгляды все-таки скрестились, и я понял, что он понимает, что я знаю, что он...
- Ты не задаешь свой вопрос, Патрик, - сухо сказал Дэвид, повернулся ко мне спиной и побрел по дорожке к зданию больницы. - Ты все время хочешь спросить, кто же убил Стадлера.
- Ты знаешь, кто его убил? - спросил я, глядя ему в спину.
- Конечно, - он пожал плечами. - Это очевидно. Есть только один человек, который имел мотив и возможность.
- Кто? - нетерпеливо спросил я. Патер Джексон уже назвал одного подозреваемого, имевшего мотив и возможность.
Дэвид остановился, и я едва не уткнулся носом ему в спину. Он медленно обернулся, и я увидел его взгляд - совершенно пустой, впечатление было таким, будто кто-то выключил трепещущее пламя мысли, завернул эту горелку, и мысль застыла. Мурашки побежали у меня по спине, я отступил на шаг, а Дэвид тем временем говорил, будто робот, не повышая и не понижая голоса, нанизывал слово на слово, без запятых, точек и смысловых усилений:
- Метью Барнаби, директор "Вестерн алюминиум", - бубнил Дэвид, - был убит в своем кабинете. Сквозная рана в сердце. Эргодан был убит в своей постели. Сквозная рана в сердце. Биркс был убит на пляже. Сквозная рана в сердце...
- Да-да, - сказал я нетерпеливо, вовсе не уверенный в том, что Дэвид меня слышит. Нужно было позвать доктора Палмера или кого-нибудь из санитаров, у Дэвида, похоже, начинался приступ, наш разговор слишком его взволновал. - Я все это знаю. Преподобный Джексон утверждает, что это - Божья кара...
- Анкерман, - продолжал Дэвид, - сквозная рана в сердце... Мастон... сквозная рана... орудие не найдено...
- Дэвид, - мягко сказал я, - пойдем, пожалуйста...
- Стадлер, - завершил он перечисление, - сквозная рана в сердце и - пуля. Почему? Почему на этот раз пуля? Я скажу тебе, Патрик. Потому что на этот раз убийца имел возможность оставить материальный след... В остальных случаях у него такой возможности не было. Наверно, это не больно - когда прямо в сердце. Наверно, даже не чувствуешь, смерть наступает сразу...
- Дэвид...
- Только один человек связывает всех этих людей... Только у одного мотив... И только у него была возможность... Ни у кого, только у него...
- Да назови ты, наконец, имя, - резко сказал я. - Тебе станет легче, и я буду знать, что мне нужно предпринять.
- Имя? Могу назвать... Я знаю. Зло. Разве так нужно бороться со злом? Даже если умеешь именно так? Это невозможно, верно? Так может поступить с человеком только Бог...
- Вот и преподобный Джексон говорит, - начал я.
- Оставь Джексона! Преподобный не решит этой проблемы, здесь нужен физик, я говорил с Бакстером, он тоже так считает. Бог лишь создает законы природы, а пользуется этими законами человек. Я знаю этого человека. И ты знаешь.
- Дэвид, - сказал я, отчаявшись услышать имя. Что-то происходило в его мозгу, он не видел меня и не слышал, он ушел в свой мир, и я не знал, кем он там себя воображал. Должно быть, пока мы говорили, подул северо-северо-западный ветер, и разговор нужно было заканчивать. - Давай я помогу тебе дойти до палаты. Обопрись на меня...
Он не сопротивлялся. Навалился на меня, будто у него отнялись ноги, и я тащил Дэвида на себе, как солдат, выносящий с поля боя своего раненого командира. Мы добрели до террасы, и санитары бросились ко мне на помощь. Дэвида увели, мы даже не попрощались, и я ушел, не став докучать доктору Палмеру - наверняка у него сейчас будет достаточно забот с его больным.
Я вышел за ворота, сел в машину, но двигатель не включал. Мне нужно было подумать. Я знал, что так кончится. Дэвид уже успел доказать, что для него не существует криминальных задач, которые он не смог бы решить. Чем этот случай отличался от прочих? Только странной способностью убийцы. Все остальное - поиск связей между, казалось бы, несвязанными явлениями. В этом Дэвид - бог.
Он знает имя убийцы. Он утверждает, что я тоже его знаю.
А если он все-таки ошибается?
* * *
Я включил мобильный телефон и обнаружил, что мне звонили восемнадцать раз, и кроме того, оставлено было одиннадцать сообщений. Меня ждали коллеги, чтобы обсудить результаты лабораторных анализов, меня ждал окружной прокурор с докладом (голос у Джаспера был угрюмым, наверняка на него давили из Вашингтона, может, угрожали передать дело в ФБР, но прокурор напрасно беспокоился по этому поводу - зачем сотрудникам Бюро браться за решение задачи, почти гарантированно ведущее к поражению?), и еще меня ждала Ализа, и еще журналисты, ну просто всем я был нужен именно сейчас, срочно, но я не мог разорваться и потому поехал туда, где меня именно сейчас не ждали.
Профессор Бакстер, видимо, недавно закончил читать лекцию студентам - когда я вошел в его кабинет, Родерик лежал на своем любимом кожаном диване и массировал себе пальцы.
Профессор Бакстер выступал два года назад экспертом по делу об искусственных алмазах, с тех пор мы время от времени встречались - меня интересовали новости из мира физики, никогда не знаешь, что пригодится в работе, а Родди выспрашивал детали расследований, то, что не публиковалось в прессе, он обожал детективы и воображал, что все свои сюжеты господа Стаут, Гарднер и Карр - его любимые авторы - брали исключительно из реальной жизни.
- Я ненадолго, - предупредил я. - Ни у тебя, ни у меня нет времени. Скажи, тебе звонил сегодня Дэвид Гордон?
Родерик сел, ногами нашарил туфли.
- Вчера, - сказал он. - Гордон звонил мне вчера.
- О чем вы говорили?
Родерик надел туфли, встал, потянулся.
- Тебе это интересно? - сказал он. - Честно говоря, я удивился, Гордон не звонил мне после того, как... Ну, из больницы. Мы были знакомы, конечно, виделись на городских приемах, несколько раз он читал моим студентам лекции об основах правопорядка...
- Да-да, - нетерпеливо сказал я. - Ты удивился...
- Я не думал, что им там позволяют иметь телефоны.
- Не всем, - сказал я. - К тому же, Дэвид - особый случай. Так вы говорили...
- Не о гибели Стадлера, - улыбнулся Бакстер. - Я понимаю, что тебя сейчас только это интересует. Разговор был о физике - вряд ли Гордон стал бы звонить мне, чтобы поговорить о погоде.
- О физике?
- О физике, - повторил Родерик. - О законах природы, имеющих вероятностный характер.
Я молчал, ожидая продолжения, Родерик прошел к своему столу, но туфли мешали ему - должно быть, он надел сегодня пару, которая ему жала. Сев в кресло, он сбросил туфли и с выражением блаженства на лице вытянул ноги. Я опустился на диван и закинул руки за голову.
- Почему ты спрашиваешь? - сказал Родерик. - Я тебе сказал - имя Стадлера ни разу не было упомянуто.
- А чье было? - поинтересовался я.
- Ничье, - отрезал Бакстер. - Разве что Бог пару раз... Но ведь это не имя, верно? Бог - это скорее профессия.
- Профессия? - удивился я.
- Разве нет? Когда мы говорим о Боге, то практически всегда имеем в виду его функцию - создание Вселенной, управление человечеством, всеведение, всемогущество. Мы ведь не рассуждаем о Боге, как о каких-нибудь Джоне Буле или Джулии Робертс. Ты согласен?
- Допустим. Так вы о Боге все-таки говорили или о физике?
- О физике. Точнее, о законах природы, имеющих меньшую, чем единица, вероятность действия.