Амнуэль Павел Рафаэлович
Некриминальный случай

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Амнуэль Павел Рафаэлович (pamnuel@gmail.com)
  • Размещен: 17/09/2023, изменен: 17/09/2023. 457k. Статистика.
  • Статья: Фантастика
  • Эвереттическая литература
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Научно-фантастический детектив
    •   Павел Амнуэль
      
      Некриминальный случай
      
      - Заметь, я тебя ни о чем не спрашиваю.
      Старший детектив Сильверберг придержал перед Розенфельдом дверь, подождал, пока тот вышел, и позволил двери с тихим всхлипом захлопнуться.
      - Да, - рассеянно обронил эксперт. - Я обратил внимание.
      Сильверберг открыл другу дверцу машины. Розенфельд сел на пассажирское сиденье и немедленно пристегнулся, хотя Сильверберг не торопился занять место водителя.
      - И что ты можешь сказать по этому поводу?
      - Крепко тебе от Мэгги достается, - усмехнулся Розенфельд. - И это, в частности, та причина, по которой у философов, а также полицейских детективов возникает в сознании неразрешимое противоречие. Философы называют его антиномией, а детективы "невозможностью получения признательных показаний".
      Сильверберг сел, наконец, за руль.
      - Глубоко копаешь, - уважительно сказал он. - Я так и скажу Мэгги: "Подозреваемый на допросе отграничился словами: "без комментариев"".
      Сильверберг вывел машину со стоянки, свернул направо и остановился перед светофором.
      - Можно, - сказал он, - открыть против тебя дело, конфисковать телефон и проверить звонки и сообщения за месяц, прошедший после твоего возвращения из Лос-Анджелеса. Наверняка следствие получит много ценной информации.
      - Ерунда, - хмыкнул Розенфельд, глядя на Сильверберга в зеркальце. - Единственное дело, которое полиция может против меня завести, - превышение скорости в прошлый понедельник. Но все равно это не по твоему ведомству. К тому же, конфисковав телефон, ты не сможешь получить информацию, потому что вход запаролен, и для дальнейших следственных действий тебе придется обратиться в отдел криминалистической экспертизы, то есть ко мне.
      - Софист, - буркнул Сильверберг, свернул на стоянку Управления полиции Бостона и остановил машину под кроной раскидистого клена. - Выметайся. Видеть тебя не желаю.
      - Ну да. - Розенфельд открыл дверцу, но выходить не торопился. - Именно это Мэгги и требовала мне передать: "Видеть, мол, его не желаю, так ему и скажи. Опять он прошел мимо своего счастья".
      - И что? Мэгги не права? - Сильверберг задал наконец вопрос, который и его самого мучил четвертую неделю.
      - Мэгги повторяет эту фразу двенадцатый раз.
      - Сосчитал? - удивился Сильверберг. - Неужели так много?
      - Каждый раз, когда я расстаюсь с очередной женщиной. Точнее: когда очередная женщина расстается со мной.
      - А что, - осторожно спросил Сильверберг, - в Лос-Анджелесе тоже?
      Розенфельд сделал предостерегающий жест рукой.
      - Нет, - коротко ответил он.
      - Понятно, - сказал Сильверберг минуту спустя, когда стало понятно, что продолжать фразу Розенфельд не намерен.
      Розенфельд выбрался из машины, и в этот момент у Сильверберга звякнул служебный телефон.
      - Слушаю, Ник, - сказал Сильверберг.
      Слушал он довольно долго, Розенфельд терпеливо ждал, опершись о капот.
      - Хорошо, я понял, - сказал Сильверберг через три с половиной минуты: Розенфельд не засекал время специально, но взгляд его то и дело падал на висевшие над входом в Управление электронные часы, показывавшие, кроме часов, минут и секунд, еще и температуру окружающей среды в градусах Фаренгейта, скорость ветра в милях в час, величину атмосферного давления в паскалях и - в качестве вишенки на торте - короткий афоризм, извлеченный генератором случайных чисел из сборника "И было сказано...", Бостон Пресс, составитель доктор философии Бенджамен Форейтер, издание 2002 года. Сегодня каждый, кто входил в здание Городского управления полиции, мог узнать, что "Свобода ничего не стоит, если не включает свободу ошибаться".
      - А ошибки, - сообщил Розенфельд старшему детективу, когда тот отключил связь, - не стоят ничего, если из них не делать выводов, то есть новых ошибок.
      - Ты хочешь сказать, что двенадцать ошибок тебя ничему не научили? - Сильверберг захлопнул дверцу машины, включил сигнализацию и, кивнув Розенфельду, направился к входу в здание.
      Вошли они вместе, но в холле пришлось разделиться: кабинет Сильверберга размещался на втором этаже, а каморка Розенфельда - в подземной части здания, где располагались лаборатории криминалистической экспертизы.
      - В семь, - сказал Сильверберг, - Мэгги ждет тебя и обещанную в прошлый раз бутылку "Тосканы".
      - Что сообщил Винтер? - спросил Розенфельд, пропустив приглашение мимо ушей.
      - Винтер? - поднял брови Сильверберг. - А... Ничего интересного. Как выяснилось, случай не криминальный.
      Он кивнул Розенфельду и пошел к лифту. Розенфельд посмотрел другу вслед и направился к лестницам. Дожидаться лифта, чтобы спуститься на минус второй этаж, не имело смысла.
      Однако, спустившись на две ступеньки, Розенфельд остановился, постоял минуту в раздумье. Подумал, что, по модулю, кабинет Сильверберга и его, Розенфельда, каморка располагались на одинаковом расстоянии от холла. А поскольку физические законы обратимы во времени, то не играло роли: спуститься сначала в каморку, а потом, после работы, подняться на два этажа и попасть в холл, или сначала подняться на второй этаж, к Сильвербергу, а потом спуститься и оказаться в том же холле. Придя к такому выводу, Розенфельд поменял знак в векторе собственного движения, и три минуты спустя оказался перед распахнутой дверью кабинета Сильверберга. Старший детектив обычно дверь не закрывал, поскольку курсанты, сержанты и рядовые детективы следственного отдела являлись к нему с докладами или за получением заданий с периодичностью в две-три минуты, а постоянный стук в дверь выводил Сильверберга из состояния задумчивости, помогавшего ему находить ошибки в любом действии своих подчиненных, даже тогда, когда подчиненные не совершали никаких действий.
      - Стив, - сказал Розенфельд, войдя и прикрыв за собой дверь, - выслушав Винтера, ты сказал: "Хорошо, спасибо". Это означает, что сообщение тебя озадачило, иначе ты сказал бы: "Хорошо, понял". Случай, как ты сказал, не криминальный. Что же тебя в нем озадачило?
      - Ты бы сел, что ли, - проворчал Сильверберг, - только дверь открой. Вот так, хорошо, спасибо. Но случай действительно не криминальный. Для тебя точно не интересный.
      - Ну-ну, - усмехнулся Розенфельд, усевшись удобнее на привинченном к полу неудобном стуле, куда обычно сажали задержанных для оформления документов, после чего препровождали в комнату для допросов. - Когда ты говоришь, что дело меня точно не заинтересует, это означает, что в нем содержится некая странность, и хорошо бы провести экспертизу, но, поскольку случай не криминальный, то нет и причины привлекать эксперта-криминалиста, то есть меня.
      - Плохо иметь друга, анализирующего каждое слово, - пожаловался Сильверберг, подняв взгляд к висевшему на противоположной стене портрету Джорджа Вашингтона.
      - Плохо, - согласился Розенфельд. - Но необходимо, поскольку, по статистике, восемь процентов случаев, признанных некриминальными, по прошествии времени переквалифицируют, а время в это время, прости за тавтологию, проходит, и проводить следственные действия становится труднее.
      - С другой стороны, - подхватил Сильверберг, - тридцать два процента так называемых криминальных случаев впоследствии оказываются не криминальными, и в результате драгоценное время и, кстати, деньги налогоплательщиков разбазариваются на ненужные, но уже проведенные, следственные действия.
      - Итак? - спросил Розенфельд и сложил на груди руки, давая понять, что не уйдет, не услышав, что произошло.
      В дверь заглянул сержант Боткинс, но, увидев сидевших в напряженных позах старшего детектива и начальника экспертного отдела, ретировался, рявкнув "Прошу прощения, сэр!".
      - Случай, конечно, странный, но действительно не криминальный, - вздохнул Сильверберг. - Вчера в тринадцать двадцать в службу спасения позвонила женщина и попросила отправить врачей по адресу... убей, не помню, да это и неважно... поскольку что-то произошло в квартире доктора Виктора Кремера. Похоже, во время разговора с женщиной Кремер неожиданно потерял сознание. Диспетчер отправил бригаду и стал расспрашивать позвонившую о подробностях, чтобы, если будет нужно, передать информацию уже выехавшим парамедикам. Выяснилось вот что. Доктор Колдуэлл, как представилась женщина, разговаривала по зуму с приятелем, доктором Кремером. Ничего, как говорится, не предвещало, но неожиданно Кремер, по словам женщины, закатил глаза и сполз с кресла, выпав из поля зрения камеры. Женщина, естественно, стала его звать, спрашивать, что случилось, но - без толку. Тогда она позвонила в девять один один.
      - А сама? - спросил Розенфельд.
      - Что сама?
      - Я бы на ее месте помчался к...
      - Она в любом случае не могла опередить "скорую". Парамедики доехали за восемь минут, а Колдуэлл понадобилось бы минут сорок при нынешнем трафике.
      - Понятно, - пробормотал Розенфельд.
      - Не делай поспешных выводов, - назидательно произнес Сильверберг. - Мне продолжить, или ты уже все понял?
      - Продолжай, конечно.
      - Так вот. Пока медики ехали, женщина успела описать дежурному обстановку в комнате, ведь камера продолжала работать. Кремера она по-прежнему не видела и никаких звуков не слышала. Через восемь минут раздался громкий стук в дверь, оставшийся без ответа. Несколько раз медики звали Кремера по имени и ответа не получили. Тогда они позвонили в диспетчерскую. Спасатели прибыли через одиннадцать минут. Все это время диспетчер находился на связи с Колдуэлл и парамедиками. Спасатели отжали дверь, парамедики вошли в квартиру и увидели то, что не могла видеть Колдуэлл: Кремер лежал на полу без признаков жизни. Парамедики констатировали смерть.
      Сильверберг замолчал и отвернулся к компьютеру.
      - А дальше? - спросил Розенфельд.
      - Ничего, - буркнул Сильверберг. - Стандартная процедура. Сегодня утром провели аутопсию. О результате Винтер мне и доложил. Смерть в результате разрыва аневризмы аорты. Печально, конечно, но, к сожалению, случается нередко, даже у молодых.
      - И все? - спросил Розенфельд.
      - Все, - отрезал Сильверберг и, помолчав, добавил:
      - Правда, есть нюанс.
      Розенфельд молча смотрел на старшего детектива, ожидая продолжения.
      - Доктор Колдуэлл, - неохотно продолжил Сильверберг, - утверждает, что, когда Кремер падал, она заметила на его правом виске пятно, которое, по ее мнению, было похоже на кровоподтек. Однако ни парамедики, ни патологоанатом ничего подобного не обнаружили. На теле Кремера никаких повреждений.
      - Так! - с удовлетворением произнес Розенфельд. - А что на записи? Надо полагать, Винтер изъял видеозапись и посмотрел?
      - Естественно.
      - И что? - нетерпеливо спросил Розенфельд.
      - Действительно, - неохотно признал Сильверберг, - когда тело падало, на правом виске было видно розовое пятнышко неправильной формы размером с пятицентовик. Потом тело скрылось за обрезом стола. Когда приехали парамедики, ничего подобного они не обнаружили.
      - То есть Колдуэлл это не показалось?
      - Нет. Но, повторяю, ни парамедики, ни Петерсен, проводивший аутопсию, никаких следов пятна не обнаружили. Случай был признан не криминальным, о чем Винтер мне и доложил, как ты слышал.
      - А файл с записью, на которой видно пятно, даже не передали на экспертизу?
      - Послушай, Ариэль, - раздраженно сказал Сильверберг, - тело на месте осматривали трое парамедиков. Тело в морге изучил патологоанатом. В эпикризе сказано: "внешних повреждений нет. Смерть от разрыва аневризмы". Какой смысл в экспертизе записи? Ясно, дефект изображения.
      - Это нужно доказать!
      - Арик, - утомленно сказал Сильверберг. - Человек умер от разрыва аневризмы. Это доказано. Внешних повреждений, повторяю, нет. Это доказано.
      - Да я не спорю, - примирительно произнес Розенфельд. - Все так. Но хотя бы ради интереса...
      - Арик, сколько заказов на экспертизы получает в день твоя лаборатория?
      - От десяти до пятидесяти, в зависимости от дня недели, ты и сам знаешь.
      - И если бы по каждому вполне ясному случаю...
      - Я все понимаю, но... Тебя не мучают сомнения?
      - Нет. У меня других дел хватает. И у детектива Винтера. И у тебя тоже, кстати.
      - Удивительно, - пожаловался Розенфельд, обращаясь к висевшему на стене постеру, изображавшему берег моря и парус на горизонте. - Очевидное противоречие признано некриминальным случаем, дело закрыто, все свободны.
      - Дело и не открывали.
      Розенфельд вздохнул и поднялся.
      - Пойду, - сказал он. - Много работы.
      - Да-да, - рассеянно произнес Сильверберг. - Жду результат экспертизы по делу Шермана.
      - Посмотри входящую почту, - сухо сказал Розенфельд. - Патрик должен был отправить - и наверняка отправил - тебе мейл в девять часов.
      Он хотел было закрыть за собой дверь, но вспомнил, что этого делать не следует. Вышел, не оглянувшись, и потому не видел, как Сильверберг смотрел ему вслед с подозрением и уверенностью в том, что совершил большую ошибку, рассказав другу о докладе Винтера.
      
      ***
      Звонить коллеге, эксперту из пятого отделения Розенфельд не стал. Подумав, он также отверг идею поговорить с Винтером. В обоих случаях это выглядело бы некорректным вмешательством. Поразмыслив, он открыл базу телефонных номеров, нашел номер и адрес доктора лингвистики Луизы Колдуэлл, в базе полиции не значившейся, ни в каких правонарушениях не замеченной, даже в превышении скорости. Еще немного подумав, решил, что звонить - это лишиться преимущество неожиданности, потерять темп и, наверно, возможность серьезного разговора, и вернулся к прямым служебным обязанностям, которыми и занимался до обеда. Отправившись на традиционный ланч в кафе "Быстрый протон", он поговорил с Сильвербергом о погоде и предстоявших муниципальных выборах, ни словом не обмолвился о странной истории со смертью Кремера, чем немного удивил друга, ожидавшего продолжения утренней перепалки, а, выйдя из кафе и сказав, что хочет пройтись до Управления пешком, направился в сторону Висконсинского университета. Погода была хорошей, прогулка приятной, и к гуманитарному факультету (здание Ортис, одиннадцать этажей архитектуры в стиле Гауди) подошел в прекрасном настроении, не ожидая, впрочем, от посещения ничего важного. Не ожидая даже, что доктор Колдуэлл окажется в своем кабинете на шестом этаже.
      На большом информационном экране в холле рядом с фамилией Колдуэлл горел зеленый огонек - доктор Колдуэлл сегодня присутствовала в университете, но это не означало, что ее удастся застать на рабочем месте.
      Дверь в кабинет 613 была полуоткрыта, изнутри было слышно тихое бурчание, смысл которого понять было невозможно. Розенфельд постучал, бурчание прекратилось, и властный мужской голос сказал, скорее даже приказал: "Войдите!". Если у доктора Колдуэлл был кто-то из университетского начальства (а о чем еще могла сказать властность мужского голоса?), входить не имело смысла. Подождать, пока хозяйка кабинета останется одна? Глупое положение. К тому же, мужчина приказал войти, и следовало войти, что Розенфельд и сделал.
      Однако в кабинете мужчины не оказалось. В кабинете не оказалось никого, он был пуст. Стандартный кабинет университетского преподавателя: стол с компьютерным дисплеем и клавиатурой, несколько книг, стопкой лежавших у левого локтя отсутствовавшей хозяйки, четыре полки с книгами и компьютерными дисками, постер на стене, медленно вращавшийся вентилятор под потолком, вяло перегонявший из угла в угол теплый воздух.
      Розенфельд до стола не дошел, поскольку приказ "войдите!" не предполагал ничего, кроме как войти и остановиться. "Нет фраз для анализа", - недовольно сказал тот же голос, и Розенфельд понял, что раздавался он из компьютерных динамиков. Программа распознавания и анализа речи. Поскольку Розенфельд пока не сказал ни слова, программа - точнее, искусственный интеллект, предложивший гостю войти, - так и не получил материал для анализа. Сказать пару слов и послушать, что ответит машина? У Розенфельда не было желания играть в эти игры, и он стоял, разглядывая обстановку. Ему хотелось найти хоть какие-то указания на то, что хозяйка кабинета - женщина. И почему она уходит, оставив дверь открытой.
      - Вам черный или со сливками? - услышал он женский голос и усилием воли заставил себя не вздрогнуть. Медленно обернулся. Вот оно что - в левой стене открылась дверь, которую в закрытом состоянии разглядеть можно было, только зная, куда смотреть. В последние годы во многих университетских кабинетах - в новых зданиях, естественно - были спроектированы такие "комнаты отдыха". Розенфельд об этом знал, но самому пока видеть не приходилось. По делам службы он чаще посещал физический факультет, а тот располагался в здании Трестон, построенном в конце прошлого века.
      - Спасибо, - учтиво произнес Розенфельд. - Я бы предпочел черный и без сахара.
      Доктор Колдуэлл оказалась такой, какой он ее себе представлял по групповой фотографии, обнаруженной в базе данных о преподавателях-гуманитариях. Разве что в росте немного ошибся - доктор Колдуэлл едва доставала ему до плеча.
      Никакого удивления во взгляде. И кофе она приготовила - для абстрактного посетителя или конкретно для него? Откуда она, в таком случае, знала...
      На незаданный вопрос он получил ответ после того, как доктор Колдуэлл скрылась в боковой каморке и через тринадцать секунд вышла с подносом, на котором стояли в блюдцах две чашки черного кофе, одинаковые, как два электрона. Разница была, возможно, только в направлении спинов, но судить об этом без специальной аппаратуры было невозможно, и Розенфельд внутренне усмехнулся нелепому сравнению. Усмешка, однако, была замечена, и доктор Колдуэлл поставила поднос на журнальный столик, кивком показала Розенфельду на низкий табурет, повернула компьютерное кресло и села, а потом, изучающе посмотрев на гостя, сказала:
      - Я предполагала, что вы придете, доктор Розенфельд. Конечно, не знала когда, но надеялась, что сегодня.
      Вряд ли кто-то мог сказать о его приходе - Розенфельд и сам не знал час назад, что отправится в университет.
      Доктор Колдуэлл тихо рассмеялась.
      - Ничего таинственного, - сказала она. - Я о вас слышала от знакомого физика. Рассказывают, что вы интересуетесь странными случаями на факультете. Вам нравится...
      Она запнулась, не зная, как закончить фразу.
      - Вы имеете в виду дело профессора Пранделли? - предположил Розенфельд.
      - В том числе, - кивнула Колдуэлл. - И доктора Литроу . Подумала, что вас заинтересует... - Она поджала губы, во взгляде Розенфельд увидел растерянность. Похоже, доктор Колдуэлл не решалась произнести слово, вертевшееся на языке. Слово, которое ее пугало.
      - Случай с Кремером? - Розенфельд тоже не хотел произносить ЭТО слово и ограничился эвфемизмом.
      Колдуэлл кивнула.
      - Вы наверняка слышали, и я подумала...
      Он промолчал. Кофе был замечательный, и Розенфельд пил с удовольствием, предоставив собеседнице полную возможность высказаться.
      Кофе, однако, выпили молча, и Розенфельд сказал:
      - Прекрасный у вас кофе, миссис...
      - Мисс, а лучше - доктор.
      Хоть с одним вопросом разобрались.
      - Вы правы, - сказал Розенфельд. - Меня этот... случай... заинтересовал.
      Доктор Колдуэлл продолжала держать в руке пустую чашку, и Розенфельд обратил внимание: пальцы едва заметно дрожали.
      - Полиция повела себя странно, - сказала она решительно. - Виктора убили, а в полиции даже расследовать не стали. Сказали, что случай, как выразился детектив, не криминальный.
      - Так показала экспертиза, - осторожно заметил Розенфельд.
      Доктор Колдуэлл опустила чашку на блюдце с такой силой, будто хотела разбить - то ли блюдце, то ли чашку.
      - Виктора убили! - с вызовом сказала она.
      - На действия полиции можно подать жалобу. Административная комиссия обязана ее рассмотреть, и, если найдет, что детектив упустил что-то важное, будет проведено расследование.
      - Какой смысл? - с горечью сказала доктор Колдуэлл. - Если экспертиза показала... Вы сами эксперт, доктор Розенфельд. Чье мнение для комиссии важнее?
      Отвечать Розенфельд не стал - вопрос был риторическим.
      - Почему, - спросил он в свою очередь, - вы так уверены, что... гм... произошло убийство?
      Мисс Колдуэлл сцепила пальцы и долго смотрела на что-то в собственном сознании или воображении. Взгляд ее будто расфокусировался, она видела одновременно лицо собеседника, его руки, его одежду, стену за его спиной - все и ничего.
      Розенфельд ждал. Сильверберг научил его быть терпеливым, особенно когда казалось, что визави обдумывает ответ, чтобы сказать неправду как можно правдивее, продумать каждое слово и постараться не сказать лишнего.
      - Я много раз прокручивала наш последний разговор, - сказала наконец мисс Колдуэлл фразу, для обдумывания которой ей вообще не требовалось время. Именно этой фразы Розенфельд ждал. И теперь ждал продолжения, чтобы попросить мисс Колдуэлл показать то, что, вообще говоря, ему видеть было не то, чтобы не положено, но выходило за пределы служебной необходимости.
      Розенфельд молчал, и доктор Колдуэлл продолжила:
      - Мы разговаривали... о разном. Виктор смотрел на меня... то есть прямо в камеру. Вдруг... Именно вдруг, ничего не происходило... его глаза... взгляд... Это трудно описать, доктор Розенфельд... взгляд ушел внутрь, если вы понимаете, что я хочу сказать. Будто он почувствовал что-то... в себе. И через мгновение стал падать... Еще через мгновение... я даже понять ничего не успела... он исчез с экрана, я услышала, как он упал, а кресло откатилось назад. Он не вскрикнул... В тот момент, когда он падал, я увидела на его виске пятнышко. Будто кровь. Это продолжалось секунду. Может, меньше... Я не сразу догадалась позвонить. Просто сидела и смотрела... Он упал вбок, очень странно. И пятно... Вы понимаете?
      - Да.
      - Потом ждала "скорую". Первый шок прошел, и я успела до их приезда по кадрам рассмотреть несколько секунд, предшествовавших... Ничего. Кроме... На одном-единственном кадре... Потом мне детектив объяснил, что частота кадров в записи... в общем, это продолжалось меньше секунды... голова во время падения повернулась так, что я увидела на правом виске красное... трудно сказать - пятно, потек... что-то. Впечатление такое, будто ему выстрелили в висок. Справа. Потом приехали медики, дверь была закрыта изнутри, они вызвали службу спасения, те взломали дверь, я смотрела... ничего не происходило... меня спрашивали, что я вижу, но я видела только спинку кресла, книжные полки, и никаких звуков, кроме... что-то делали с дверью, но я этого не видела. Потом они вошли, и мне приказали выключить камеру. Я не... В общем, они отключили сами. Я стала звонить в полицию, меня долго держали на линии, что-то согласовывали и отключили. Минуту спустя позвонил детектив и попросил приехать в участок.
      - То есть, - осторожно сказал Розенфельд, - ваше предположение, что Кремера убили, основано на единственном кадре и собственном впечатлении?
      - Вы считаете, этого мало? - с вызовом спросила мисс Колдуэлл. - Что это было? На виске? Вдруг?
      Розенфельд собирался спросить об этом детектива Винтера, но понимал, что превысит служебные полномочия, ответа может не получить, а то и жалобу на адрес... да, на адрес Сильверберга, кого ж еще.
      - Запись у вас осталась?
      Он знал, что наверняка - нет. Следственные действия требовали изъять все свидетельства и приобщить к делу. Разве что мисс Колдуэлл сделала копию, о которой неизвестно полиции. Тогда она и ему не покажет.
      Она покачала головой.
      - Диск, на котором был файл, у меня забрали, как сказал детектив, для проведения следственных мероприятий.
      - Если случай признали не криминальным и дело не открыли, то диск вам должны вернуть.
      - Да... - протянула мисс Колдуэлл, и было непонятно, то ли она согласна с Розенфельдом, то ли не хочет ворошить прошлое.
      Нужно было попрощаться, но уходить не хотелось. Приятно было сидеть за журнальным столиком, пить прекрасный кофе с умной женщиной и... Почему он решил, что мисс Колдуэлл умна? Красива, да, но тоже на определенный вкус. Абстрактной красоты не бывает, а у конкретной мисс Колдуэлл иной мужчина нашел бы массу недостатков, которые Розенфельд предпочел не замечать.
      - Мне кажется... - тихо заговорила мисс Колдуэлл, - детектив Винтер решил, что это дело ему не по зубам, а начальство с ним согласилось.
      - Дело в формулировке, - объяснил Розенфельд. - Если есть хотя бы минимальные аргументы в пользу того, что произошло преступление, детектив получает все возможные преференции. Более того, с него каждый день требуют отчета о действиях и о результате. Если в течении определенного срока - для каждого типа преступлений свой срок расследования - следствие не продвинулось, прокурор может срок продлить, а, если нет перспектив, то дело сдают в архив. Но смерть Кремера не была квалифицирована как преступление. Если нет предмета преступления, то ситуация не криминальная, вот и все. Произошло именно это, правда?
      - Да. Детектив сказал, что... при вскрытии... ужасное слово... не обнаружено признаков насильственной смерти.
      - А что насчет красного пятнышка на виске?
      - Из-за этого у меня с детективом был... разговор, скажем так. Детектив сказал, что, видимо, это дефект записи. Я не знаю деталей, доктор Розенфельд. Пятно было, я верю своим глазам. Пятно было и на записи, иначе почему детектив говорит о дефекте?
      - Может, действительно... - начал Розенфельд, чувствуя, что начинает терять интерес к этой истории.
      - Если бы вы сами увидели пятно на виске, - сердито сказала мисс Колдуэлл, - то говорили бы иначе.
      Но я его вряд ли увижу, - подумал Розенфельд. Не верить коллегам нет оснований. Он начал понимать детектива Винтера и своего друга Сильверберга. Жаль времени, но... Надо иногда соглашаться с Сильвербергом. А ведь Стив так или иначе узнает, что его друг Розенфельд приходил в университет и посещал доктора Колдуэлл. Неудобно получится.
      Больше тем для разговора не предвиделось, вопросы у него закончились, и при любых подобных обстоятельствах он, без сомнения, встал бы, попрощался, извинился за беспокойство и удалился с сознанием исполненного... чего? Долга? Нет. Внутреннего любопытства? Пожалуй, но тоже не вполне верно. Так зачем же он на самом деле приходил? И почему, завершив визит, продолжал сидеть, держа в руке чашку с недопитым кофе?
      - Кофе ваш остыл, - сказала мисс Колдуэлл. - Давайте я его вылью и приготовлю новый.
      Розенфельд протянул ей чашку. Она без слов чашку взяла и вышла.
      Пока ее не было, Розенфельд внимательно оглядел кабинет. Он с интересом осмотрел бы книги на полках (издалека видел только корешки); названия, написанные фломастерами разных цветов на компакт-дисках, разбросанных на компьютерном столе; несколько небольших гипсовых статуэток, стоявших с правой стороны от дисплея.
      Розенфельду приглянулся китайский болванчик - такой же был у него в детстве, и он любил наблюдать, как мерно и усыпляюще кивал китаец головой с косичкой. В свое время Розенфельд фигурку сломал, чтобы изучить механизм. После экзекуции болванчик хмуро сидел, втянув неподвижную голову в плечи, и Розенфельд его выбросил - ломать игрушки любил, а играть со сломанными терпеть не мог.
      Новый кофе показался Розенфельду еще вкуснее. Мисс Колдуэлл добавила щепотку чего-то пряного; достаточно мало, чтобы не перебить вкус кофе, и достаточно много, чтобы ощутить легкий приятный привкус.
      - Корица? - спросил он.
      Мисс Колдуэлл кивнула.
      - Не нравится? Тогда я... Извините, сделала на свой вкус.
      - Что вы, прекрасный кофе. А это...
      Он кивнул в сторону статуэток. Вопрос не задал - вопрос должна была придумать мисс Колдуэлл и ответить соответственно. Тоже один из элементов допроса, которому Розенфельд научился у Сильверберга. Не то чтобы он применил метод специально, Само получилось.
      Мисс Колдуэлл обернулась.
      - Ах, это... - небрежно сказала она. - Подарки.
      Будто отодвинула подальше. Спрашивать стало неудобно, хотя... почему болванчик? Скорее всего, нипочему, но...
      - Я подумала, - сказала мисс Колдуэлл, - что вы можете провести расследование. Я не очень разбираюсь в полицейских должностях.
      - У меня нет права расследовать, - признался Розенфельд. - Но я хотел бы понять, почему вы считаете случившееся убийством. Экспертам и криминалистам я доверяю. Единственное, на что можно обратить внимание: пятнышко на виске.
      - Оно было, я уверена.
      - Полиция не подтасовывает данные, - сухо произнес Розенфельд.
      Разговор не получился.
      Розенфельд поднялся.
      - Спасибо за кофе, - сказал он. - И... за информацию.
      - Виктора убили, - не глядя на Розенфельда, произнесла доктор Колдуэлл тоном еще более сухим, чем у Розенфельда.
      Поднялась, но провожать не стала. Будто указала ему на дверь.
      
      ***
      С детективом Винтером Розенфельд, в принципе, был знаком. В том смысле, что они раза два участвовали в обсуждениях общих дел, пожимали друг другу руки и, разумеется, друг друга запомнили. Но это все. Винтер мог не захотеть обсуждать с экспертом из Управления не существующее в реальности дело. Розенфельд не стал сразу "брать быка за рога" - пригласил Винтера выпить кофе в кафетерии Управления. Есть, мол, вопрос, который хотелось бы обсудить неофициально.
      - Мне просто интересно, - сказал Розенфельд, когда Винтер вместо кофе заказал чашку зеленого чая. - Я имею в виду дело Кремера.
      - Нет такого дела, - поднял брови детектив.
      - Я знаю, - кивнул Розенфельд. - А что за пятно на виске, которое то ли было, то ли нет?
      - Слухи уже и до вас доползли? - с досадой сказал Винтер.
      Розенфельд промолчал. Винтер маленькими глотками пил чай, соображая, как ответить коллеге и отвечать ли вообще.
      - В этом абсолютно ясном деле, - сказал он наконец, - единственным пятном выглядит... э-э... смешно звучит, верно?..
      Он хотел дождаться встречного вопроса Розенфельда, но не дождался и продолжил.
      - Кремер разговаривал с доктором Колдуэлл, неожиданно стал заваливаться влево и через две с половиной секунды с экрана исчез, а еще через секунду слышен тяжелый удар тела о пол, и кресло чуть сдвинулось назад, больше в кадре не было никакого движения, пока дверь не взломали люди из службы спасения.
      Винтер произнес несколько фраз на одном дыхании, будто зачитывал наизусть текст из протокола. Сделал паузу и продолжил.
      - Вообще-то, если смотреть запись в обычном режиме и без предвзятости... вы понимаете, что я имею в виду... то не увидите... просто не успеете... пятнышка на правом виске чуть ниже уха. Но если смотреть покадрово, то в течение семи десятых секунды такое пятно видно. Потом голова уходит под стол и область уха пропадает из поля зрения. Пятно внешне похоже на кровь, да. Размер... примерно четверть дюйма. Когда прибыли парамедики, то никакого пятна за ухом не обнаружили, да и не искали, поскольку не знали, что оно там было. Ничего такого в протоколе осмотра тела нет. На аутопсии доктор Петерсен не обнаружил никаких ран в области правого виска, да и вообще никаких ран по всему телу. Вообще-то... Если бы доктор Колдуэлл не настаивала, то не было бы причин рассматривать запись покадрово, и появление пятна не было бы даже зафиксировано. Явный дефект записи, однако, чтобы это доказать, нужно было назначить экспертизу. Но... если никто это пресловутое пятно не видел, а дела и вовсе нет, то какой смысл в экспертизе?
      Для очистки совести Розенфельд задал последний вопрос, зная, впрочем, каким будет ответ:
      - Комната была заперта, окна закрыты, стекла целы?
      - Посторонних в комнате не было и быть не могло, - подхватил Винтер.
      - Мистика... - пробормотал Розенфельд ровно таким шепотом, чтобы Винтер расслышал. Розенфельду была интересна реакция детектива.
      - Надеюсь, вы это не серьезно?
      Розенфельд вынужден был кивнуть.
      - А можно ли получить копию видеозаписи? - спросил он без особого интереса.
      - Когда документы будут оформлены, - сказал Винтер, - диск с записью будет возвращен доктору Колдуэлл. Это ее собственность.
      - Извините, что отнял у вас время, - сказал Розенфельд.
      - Ну что вы, - расплылся в улыбке Винтер. - Рад был пообщаться.
      
      ***
      - Помог тебе Винтер? - спросил Сильверберг, когда ближе к вечеру друзья столкнулись в холле Управления.
      Скрывать информацию у Розенфельда не было причины.
      - Да и нет, - сказал он.
      - Расскажи, - коротко попросил Сильверберг.
      Подошел лифт вверх, и они поднялись в кабинет старшего детектива.
      - Что сказал Винтер о потеке крови на виске Кремера? - спросил Сильверберг, когда сели у стола.
      - Никто, - сообщил Розенфельд, - даже доктор Колдуэлл ни разу прямо не назвал пятнышко на виске Кремера потеком крови.
      - Тебе не удалось увидеть ролик?
      - Почему тебя это интересует? Ты же не советовал мне связываться с делом Кремера.
      Сильверберг задумчиво смотрел в окно.
      - Видишь ли, Ариэль, - сказал он, подбирая слова. - Тут случай, когда решение зависит не от реального события, а от желания видеть его так, как хочется.
      - Объясни.
      - Пятно существовало? Да, никто не отрицает - на записи оно есть. А дальше все зависит от решения следователя. Есть неоспоримый результат экспертизы: смерть в результате разрыва аневризмы. Значит, уголовное дело открывать незачем. Однозначно. И есть пятнышко на виске Кремера. которое нуждается в интерпретации. След, который есть на видео и отсутствует в реальности.
      - Ты хорошо знаком с делом, - пробормотал Розенфельд. - Но мне не...
      - Я слышал разговоры, - кротко отозвался Сильверберг. - И знал, что, если тебе станет интересно, а я, к тому же, буду тебя отговаривать, ты обязательно попытаешься узнать больше.
      - Психолог, - вздохнул Розенфельд.
      - Я не понимаю Винтера! - взорвался он. - Есть непонятное! И что делает следователь? Закрывает на это глаза! Да, пятно противоречит остальным фактам. Но если оно существовало, его нужно объяснить!
      - С точки зрения эксперта, - кивнул Сильверберг. - А с точки зрения детектива - не нужно.
      - Оно может относиться к делу!
      - Скорее всего - нет. Есть хоть один аргумент, что относится? На виске Кремера нет повреждений. Дальнейшие действия детектива?
      - Исследовать комнату. Провести баллистическую экспертизу - откуда мог быть брошен предмет, который вызвал след...
      - Не существующий...
      - Что-то произошло за минуты между падением тела и прибытием парамедиков.
      - Что могло произойти, если камера продолжала работать, и велась запись? Не происходило ничего. Ни малейшего движения.
      - Но тело в кадр уже не попадало, и что-то с ним в это время происходило.
      - Невидимка проник в запертую комнату, стер след с виска и удалился?
      - Не знаю.
      - Диск вернут доктору Колдуэлл. Если она позволит, ты мог бы сколько угодно...
      - Я на это и рассчитываю.
      - Любишь ты разгадывать загадки, особенно бессмысленные, - с досадой сказал Сильверберг.
      - Ты так сказал "бессмысленные", что, похоже, сам в этом не уверен.
      - Успеха тебе, - хмыкнул Сильверберг. - Кстати, доктор Колдуэлл, судя по фотографиям, - красивая женщина. Судя по научной степени - умная. А судя по личному делу - незамужняя. Так что...
      Розенфельд поднялся.
      - Это тебе Мэгги подсказала? - мрачно спросил он.
      Сильверберг расхохотался от всей души.
      
      ***
      Доктор Колдуэлл позвонила в пятницу. Розенфельд раздумывал, посвятить ли субботу давно задуманной поездке на озеро или остаться дома и читать книгу Обдуссера "Внеземные цивилизации как угроза человечеству".
      - Мне вернули диск, - сказала мисс Колдуэлл, и Розенфельд не обратил внимания на то, что она даже не поздоровалась. Он тоже, впрочем, ограничился кивком, который мисс Колдуэлл не могла увидеть.
      - Можно посмотреть?
      - Конечно. Я, собственно, потому...
      Окончание фразы было проглочено, но понято правильно. Если бы не возвращенный диск, доктор Колдуэлл не стала бы отнимать время у полицейского эксперта, тем более после окончания рабочего дня.
      - Когда?
      - Через... мм... полтора часа вас устроит? Я успею привести в порядок квартиру, а то за неделю она превратилась в инсталляцию "осознание хаоса".
      Розенфельд вежливо хмыкнул, осознав, в свою очередь, что ехать нужно будет не в университет, а потому надо спросить куда, чтобы мисс Колдуэлл не догадалась, что ее домашний адрес эксперт уже нашел в списке сотрудников Висконсинского университета.
      - Я... - начал Розенфельд, но ответ получил раньше, чем задал вопрос:
      - Ригдон-стрит, девяносто один, пятый этаж. Позвоните снизу, я открою.
      - Спасибо, - поблагодарил Розенфельд, не сразу осознав, что связь уже отключена.
      
      ***
      Доктор Колдуэлл оставила Розенфельда в комнате одного и вышла, чтобы, по ее словам, приготовить гостю что-нибудь выпить и что-нибудь съесть. Розенфельд не хотел ни того, ни другого, но намерение хозяйки оставить его одного мысленно одобрил. Он не хотел, чтобы кто бы то ни было стоял у него за спиной и комментировал (даже молча) каждый кадр.
      На экране появилось крупным планом лицо мужчины лет тридцати пяти, широкоскулое, с большим ртом и чуть приплюснутым носом.
      - Добрый день, Виктор.
      - Ага, добрый, Луиза.
      - Я перевела текст, который ты хотел.
      - Спасибо, я видел. У меня вопрос...
      Дальше пошли профессиональные термины, специфический разговор, ничего не говоривший непросвещенному слушателю. Розенфельд смотрел - не только на выражение лица Кремера, но и на все, что можно было разглядеть в кадре за его спиной. Часть закрытого окна, часть полки с лежавшими на ней книгами и стоявшими между книгами то ли фарфоровыми, то ли раскрашенными глиняными статуэтками. Никаких посторонних шумов, ничего, что появилось бы в кадре или наоборот, из кадра исчезло.
      И вот.
      Двенадцать минут семнадцать секунд после начала. Кремер неожиданно дергает головой и, не договорив слово (кажется, это было - должно было быть - слово "восходящий"), начал валиться влево, открыв рот и закатив глаза. Через две секунды он исчез из кадра, кресло отъехало по инерции назад, и тяжелый звук падения свидетельствовал, что Кремер упал на пол. Падая, он действительно повернул голову влево. Пятнышко? Что-то такое вроде бы мелькнуло. Или показалось?
      Розенфельд вернул изображение на пять секунд назад и начал смотреть с покадровым интервалом в двадцатую долю секунды. Кремер сидел прямо, опустив взгляд, наверно, на клавиатуру. Неожиданно (двенадцать минут семнадцать и сорок восемь сотых секунд от начала) голова его дернулась, и тело повалилось влево - очевидно, Кремер даже понять ничего не успел, просто упал, как мешок.
      Розенфельд остановил кадр (их было всего два, то есть эффект был виден десятую долю секунды), на котором было видно пресловутое пятно. Изображение не очень четкое - тело в движении, - но детали разглядеть можно. Похоже на кровоподтек. Чуть выше правого уха.
      Почему пятно исчезло? И когда? Сразу или постепенно? Выяснить уже не удастся.
      И было еще... Что-то подсознательно Розенфельд отметил, когда смотрел запись. За что-то взгляд зацепился. Или нет? Просто подозрительность? Что там еще могло быть?
      Розенфельд запустил файл. Он слышал за спиной движение - видимо, мисс Колдуэлл вернулась, но не хотела ему мешать. Итак, разговор. Смысл его, конечно, ясен мисс Колдуэлл, но мало что говорил Розенфельду. Физика и лингвистика. Он следил не за словами, а за движениями, выражением лица...
      Что-то изменилось. Он так и не понял - что, но...
      На десяток кадров назад. Медленно - по кадрам - вперед. Двенадцать минут разговора, до падения еще семнадцать секунд. Что...
      Стоп. Статуэтка индийского божка Ганеши на полке за спиной Кремера. Такое ощущение, будто...
      Еще раз по кадрам.
      Точно. На отметке времени 12:17:24 статуэтка сдвинулась. И вернулась на место через кадр - две десятых секунды. Сдвинулась ненамного - на сантиметр, не больше. Будто перескочила: хоп - сюда, хоп - обратно. Обратить внимание можно, только просматривая по кадрам. Если смотреть в нормальном режиме (Розенфельд попробовал), глаз не успевает увидеть движение, разве что ощутить нечто, проскользнувшее мимо сознания.
      Он просмотрел по кадрам еще и еще. Зафиксировал моменты.
      - Что-то не так? - беспокойно спросила за его спиной мисс Колдуэлл, не выдержав возникшего напряжения, но так и не заметив, на что обратил внимание Розенфельд. Естественно: внимание всех, кто смотрел запись, сосредоточено было на лице Кремера.
      - Ганеша, - коротко сказал Розенфельд и отодвинулся, чтобы мисс Колдуэлл могла посмотреть. Включил запись покадрово.
      - Ой, - тихо произнесла мисс Колдуэлл и (видимо, бессознательно) положила ладонь на плечо Розенфельда. Бессознательно, да, но он застыл в неудобной позе - ладонь была теплой и пусть бы так и лежала, но ведь сейчас мисс Колдуэлл, рассмотрев произошедшее, отодвинется.
      Ладонь все еще лежала на плече Розенфельда, когда мисс Колдуэлл сказала, овладев собой:
      - Теперь вы понимаете, что я права, и Виктора убили?
      Розенфельд не понимал, какая связь между скачком индийского божка, возникшим и исчезнувшим пятнышком то ли крови, то ли чего-то, на кровь похожего - и гипотетическим убийством физика?
      Против диагноза патологоанатома возразить невозможно. Естественная смерть.
      - Не знаю, - сказал он после долгой паузы, отвечая на вопрос мисс Колдуэлл. Он еще раз посмотрел на скачок Ганеши - будто из записи вырезали несколько кадров, на которых должно было быть видно, как божок сам собой движется направо, а через мгновение возвращается обратно - не вдруг, а как и положено материальному предмету.
      - Вам вернули оригинал записи, не копию? - спросил он, так и не пошевелившись. - Я могу переписать?
      - Конечно, об этом я и хотела вас попросить, - сказала мисс Колдуэлл, на мгновение сжав плечо Розенфельда еще крепче, но сразу отпустив. - Если вам...
      Наверно, она хотела сказать "интересно", но не закончила фразу.
      Розенфельд обернулся, хотел сказать, что вряд ли экспертный анализ записи позволит сделать вывод об убийстве, но произнес неожиданно для себя:
      - На работе у вас прекрасный кофе...
      - А дома, - подхватила, улыбнувшись, мисс Колдуэлл, - еще лучше. Пересаживайтесь к столу, доктор...
      - Зовите меня Ариэлем, - быстро произнес Розенфельд.
      - Хорошо, Ариэль, а я - Луиза.
      Розенфельд пересел за круглый стол, в центре которого стояла большая пластиковая тарелка, полная шоколадных вафель, которые Розенфельд терпеть не мог - не потому, что они были невкусными, наоборот, вкуснейшие вафли, но в бытность свою студентом он ими объелся так, что видеть больше не мог.
      Пришлось вспомнить вкус юности - в буквальном смысле. И что его поразило - он взял вторую вафлю, чтобы проверить ощущение, - вкус оказался не таким, каким Розенфельд его помнил, а таким, каким хотел помнить, но не получалось.
      О чем-то они разговаривали, когда пили кофе и старательно не смотрели друг на друга. Розенфельд все запомнил и, вернувшись к себе, смог в памяти восстановить каждую сказанную фразу, но, пока шел разговор, он не помнил того, что сказал секунду назад. О чем-то говорили. О неважном, несущественном. По сути - о главном.
      И посреди разговора - приятного и необременительного - мисс Колдуэлл сказала без всякой связи с предыдущей фразой:
      - Ариэль, вы сумеете доказать, что Виктора убили? И найти - кто?
      Розенфельд не поперхнулся только потому, что в этот момент допил последний глоток и ставил чашку на блюдце.
      Луиза заметила его мгновенную растерянность.
      - Я понимаю, - сказала она отстраненно, - вы не детектив и вам нельзя заниматься расследованием. Я понимаю, что аневризма у Виктора могла разорваться когда угодно, а о том, что у него была эта болезнь, он не догадывался, потому что не любил врачей и вообще медицину и вряд ли бывал у кардиолога.
      Мисс Колдуэлл говорила, не делая промежутков между словами, не позволяя Розенфельду закончить фразу, по сути это была легкая форма словесного насилия, и фразу Розенфельд действительно закончить не мог даже в уме, потому что слушал... И ему было хорошо.
      Когда она, наконец, замолчала, он уже не помнил, что собирался сказать. То есть помнил, конечно, но собирался сказать на самом деле не то, что помнил, будто собирался сказать.
      - Луиза, давно вы знакомы... были знакомы... с Кремером?
      Это имело значение? Оказывается, для него - да.
      - Года два. Может, чуть больше, - ответила мисс Колдуэлл, не задумываясь, и только после этого спросила:
      - Это имеет значение?
      Розенфельд хотел - действительно хотел - ответить так, как отвечал на такие вопросы Сильверберг: "Когда начинаешь расследование, в котором неясно все, то и спрашивать нужно обо всем, потому что никогда не знаешь, ответ на какой вопрос окажется, в конце концов, решающим".
      - Нет, - признался Розенфельд и. чуть подумав, добавил: - Просто интересно.
      Странно - так ему показалось, - но бессмысленный обмен репликами что-то мгновенно изменил в их разговоре, да и в самом присутствии Розенфельда в этой квартире, в этой комнате, с этой женщиной. Они оба это поняли и улыбнулись друг другу. Неожиданно и одновременно.
      И тогда, совершенно уже ободренный, Розенфельд задал вопрос, который еще минуту назад показался бы ему неприличным:
      - А почему? Я имею в виду - что между вами общего? Он физик, вы лингвист.
      - Вы, наверно, хотели спросить - как мы познакомились? Это тоже неважно, вообще-то, но история любопытная, я вам расскажу.
      Среди неважных, но необходимых вопросов, которые обычно задавал Сильверберг, этот стоял если не на первом месте, то точно - в первой пятерке.
      - Как вы относитесь к экстрасенсам?
      К такому вопросу Розенфельд точно готов не был. Слишком крутой поворот. Но ответить было легко, и он ответил:
      - Никак. В том смысле, что экстрасенсов не существует.
      - Все шарлатаны? - с любопытством спросила Луиза.
      - Или добросовестно заблуждающиеся.
      - Да, я тоже так думаю. Но познакомились мы с Виктором на сеансе экстрасенса. Парадокс? Вы спросите, как я туда попала, если ни во что такое не верю?
      - И как туда попал Кремер, если он тоже, скорее всего, ни во что такое не верил?
      Мисс Колдуэлл пересела на диван, откуда могла видеть всю комнату и Розенфельда, сидевшего посреди, будто на сцене. Ему это не нравилось, но пересесть на диван без приглашения хозяйки он считал неприличным, а сидеть на стуле боком к Луизе было неудобно. Да и далеко.
      Мисс Колдуэлл обхватила ладонями колени.
      - Это было вечернее ток-шоу Престона. Знаете его? - Она не ждала ответа. Конечно, Розенфельд должен был знать шоу Престона, кто его не знает. Он не знал. - Актуальные события дня. Пожалуй, я даже дату могу назвать, надо только посмотреть в календарь. В тот день на Большом коллайдере открыли новую частицу, в Бостоне началась конференция лингвистов, а в Китае экстрасенс... фамилию я, конечно, забыла, китайские фамилии легко запоминают только китайцы... так вот, он предсказал, что через три месяца Земля столкнется с астероидом, который еще даже не открыли, но человечество не погибнет, потому что... не помню почему, но все обойдется относительно благополучно. Так мы оказались в одном шоу. Меня позвали рассказать о конференции, Виктора - прокомментировать новую частицу. А Хардига - это экстрасенс и астролог - позвали как коллегу китайца. И вот сидим мы трое в студии, друг на друга не смотрим, я немного волнуюсь, никогда не выступала по телевидению. Вижу: Виктор тоже нервничает. А экстрасенс привычно развалился в кресле и рассказал анекдот, пока не начался эфир. Анекдот не помню, но обстановку он разрядил, и, когда включили камеры, мы уже были раскованы, и я даже вспомнила текст своей речи. Я так подробно об этом рассказываю, потому что потом мы втроем отправились отмечать знакомство. Правда, экстрасенс оказался человеком скучным, Виктор донимал его вопросами о знаках зодиака, а тот вяло отшучивался. Нам-то с Виктором ему не имело смысла изображать из себя. В общем, он довольно быстро ушел, а мы с Виктором просидели до закрытия, интересно поговорили и обменялись координатами. Кстати, поняли, что общаться нам нравится, но встречаться не стоит - надеюсь, мне не нужно объяснять...
      - Не нужно, - согласился Розенфельд, хотя на самом деле причины его очень интересовали.
      - Так это и началось, - то ли закончила рассказ мисс Колдуэлл, то ли сделала паузу, чтобы Розенфельд смог сформулировать вопрос. В том, что вопросы непременно будут, она была уверена.
      - Вы записывали ваши разговоры? - Похоже, Розенфельд задал совсем не тот вопрос, который мисс Колдуэлл хотела услышать. Она нахмурилась, будто что-то вспоминая или, возможно (так показалось Розенфельду), обдумывая, как правильно оформить фразу, чтобы у гостя не возникла мысль, будто она что-то скрывает.
      - Нет, - сказала она наконец. - Зачем? У меня каждый день несколько конференций в зуме и скайпе, некоторые я действительно записываю - консультации со студентами, например. А с Виктором мы просто разговаривали. - Она поняла, какой вопрос сейчас последует, и ответила, не дожидаясь. - Если вы спросите, почему я записала последний разговор, то мы собирались обсудить нашу возможную совместную работу, это действительно следовало сохранить.
      Много раз проматывая запись, Розенфельд выучил короткий диалог почти наизусть, но так и не вник в суть, да и не собирался. Речь шла о многомировой интерпретации мироздания - модная нынче тема, - и Кремер убежденно отстаивал идею, что даже в абсолютно идентичных вселенных всегда можно распознать разницу по лингвистическим тонкостям. Язык - структура, которая не может быть одинаковой абсолютно, как не бывает двух абсолютно одинаковых элементарных частиц, даже если это два, по сути, неразличимых электрона. Они непременно отличаются или направлением спина, или энергией, или положением в пространстве (причем, если электрон находится в еще не наблюдаемом состоянии, то вариантов может быть и бесконечно много). А мисс Колдуэлл сказала, что в лингвистике неприменим ни принцип Гейзенберга, ни запрет Паули. Разговор шел о совместной статье, и это было бы любопытно - смесь физики с лингвистикой, необычный подход, - но решение так и не приняли, поскольку на тринадцатой минуте записи случилось то, что случилось.
      Смерть.
      - А сами вы, - неожиданно для себя спросил Розенфельд, - можете по воспоминаниям, прежним разговорам и этой записи восстановить или, скорее, написать статью? Это было бы... ну... данью памяти, если вы понимаете, что я хочу сказать.
      Он сам не очень понимал, что хотел сказать. Его, вообще-то, не интересовало (скорее даже наоборот, хотя эту мысль он тщательно скрывал сам от себя), будет ли написана статья о странной связи физики с лингвистикой. Нынче какие только связи не возникали между науками, которые по определению не могли иметь друг с другом ничего общего.
      Мисс Колдуэлл задумчиво посмотрела на гостя. Вопросу она не удивилась, хотя и не ждала.
      - Знаете, Ариэль, - медленно сказала она, - я думала об этом. Именно как дань памяти, вы правы. Я ничего не смыслю в физике, тем более, в квантовой. А Виктор не представлял, что такое настоящая лингвистика.
      - Но вы...
      - Да, постоянно говорили именно об этом. Будто испытывая друг друга. Не терпение... Попробую объяснить. Нам было интересно говорить о таких вещах, в которых один из нас понимал много, а другой почти ничего. И возникали очень любопытные идеи. Абсолютно ненаучные, конечно. Как оксюморон. И мы радовались, когда такие идеи появлялись в разговоре вдруг, как молнии... Изящная чепуха. Интеллектуальная игра. Бессмысленная, но...
      - Вам именно такого общения недоставало, - сказал Розенфельд, не успев подумать, насколько эта фраза уместна в их, в общем-то, поверхностном разговоре, не предполагавшем вмешиваться во внутренний мир собеседника.
      - Простите, - пробормотал Розенфельд, осознав ошибку.
      Луиза сцепила ладони.
      - Вы правы, Ариэль. Вы очень тонко уловили... Мне действительно недоставало ненавязчивого и красивого интеллектуального разговора. Это странно? Мы с коллегами очень много спорим. Со студентами спорю еще больше, чем с коллегами. Часто на самом высоком уровне нашей науки. Таких разговоров достаточно, часто я возвращаюсь с работы разбитая и могу только смотреть тупые ток-шоу по телевизору. Я о другом...
      Розенфельд опять, так и не решив, зачем он это делает, влез со своим необдуманным мнением, не очень вежливо прервав хозяйку на полуслове:
      - О другом, я понимаю. С коллегами - по интеллектуальным правилам, которые им и вам известны и которых вы придерживаетесь. Со студентами - по интеллектуальным правилам, которые известны вам, и вы должны навязать им. Может, навязать - слишком сильно сказано...
      - Боже! - воскликнула Луиза. - Но я действительно навязываю! Никогда не думала в таком ключе, но да. Именно навязываю, потому что они должны так думать. Это наука.
      Она замолчала, взглядом показав Розенфельду, чтобы он продолжал, и взглядом же извинившись за то, что перебила.
      Она действительно перебила его мысль - только что из подсознательного показалась идея, которая успела спрятаться, и он опять не успел за нее зацепиться.
      Он продолжил:
      - А с Кремером вы могли ходить будто по лезвию бритвы.
      Она кивнула.
      - Вы понимаете, почему мы не могли встречаться в реальной жизни?
      - Да, - кивнул он.
      Он надеялся, что понимает. Но ни на йоту не приблизился к главному.
      - Можно еще кофе? - спросил он. - Прекрасный...
      Он не договорил, мысль и так была ясна. Мисс Колдуэлл кивнула и вышла, оставив на столе пустые чашки. Розенфельд подумал, что она сделала это специально, чтобы он взял чашки, пошел с ними на кухню и там... то есть этого хотел он сам, а ей наверняка эта мысль в голову не пришла. Мисс Колдуэлл чем-то гремела на кухне, хотя чем можно греметь, когда всего лишь готовишь кофе для единственного гостя? Он только сейчас обратил внимание на то, что кухня в этой квартире (только здесь или во всем доме?) была не открытой, американской, а закрытой, европейской. В последние годы в Бостоне построили много домов "в европейском стиле".
      - Вы, наверно, думаете, - сказала она, когда принесла две чашки и поставила рядом с пустыми, - какое все это имеет отношение к убийству?
      - К убийству... - эхом повторил Розенфельд.
      - Я понимаю, - перебила Луиза с горечью, - с точки зрения здравого смысла, а вы, Ариэль, человек, конечно, здравомыслящий, мои слова ничего не стоят. Но... Помните: "Я знаю, что эта задача не имеет решения. Но я хочу ее решить"? А вы не хотите.
      Розенфельд знал, чего он не хочет. Не хочет отказывать в поддержке. Не хочет уходить. Не хочет оставлять Луизу одну с ее неразрешимой задачей. Не хочет выглядеть в ее глазах таким, как все. А разве он не такой же?
      Луиза молча вышла (а может, он просто не расслышал, что она сказала?), и решение он принял за те минуты, что ее в комнате не было. Странное ощущение: он должен был решить сам, ее присутствие ему мешало, потому что подталкивало к определенному выводу, а он...
      Решил, да.
      Третью чашку кофе Луиза поставила рядом с двумя пустыми. Розенфельд сразу отпил. Плохой кофе. Из тех, что называют быстрыми. Мисс Колдуэлл больше не хотела убеждать гостя.
      Розенфельд осторожно поставил чашку и поморщился.
      - Хорошо, - сказал он - скорее не ей, а себе. - Только...
      Молчание висело тяжелым комом в воздухе, медленно опускаясь, пока не коснулось ее ладони.
      - Я займусь этим. Только, может, я докажу, что...
      Фразу он не договорил.
      - Докажите, - сказала она, смахнув с ладони молчание.
      - Но своего мнения вы все равно не измените.
      Он не спрашивал. Он утверждал. За эти несколько часов он успел понять ее характер, образ мыслей, способность стоять на своем.
      - С вами я соглашусь.
      Ни с кем больше. Только с ним.
      Почему со мной? - хотел он спросить, но промолчал. Все слова были сказаны, пора было уходить, и Розенфельд поднялся, придумывая, что сказать, кроме "спасибо за кофе".
      - Жду вашего звонка, - сказала она, и он кивнул.
      
      ***
      - Как прошел вечер? - спросил утром Сильверберг. Разговор происходил у лифта, детектив смотрел вверх, на указатель, а Розенфельд вниз, на зеленое пятнышко на полу, почему-то не отмытое утренним уборщиком.
      - Неплохо, - рассеянно сказал Розенфельд, думая о своем.
      Сильверберг скосил глаза на друга.
      - Я могу намекнуть Винтеру, - сказал он. - Если нужно, чтобы он обратился к тебе с частным экспертным запросом, скажи, и я замолвлю словечко.
      С удовлетворением увидев удивленное выражение на лице друга, Сильверберг добавил:
      - Тебе неудобно обращаться к нему, верно? Нет формальной причины, а неформальные поводы ты придумывать не мастак.
      - Послушай... - начал Розенфельд.
      - Да все нормально, - усмехнулся Сильверберг. - Твою машину видели на стоянке у дома по адресу Ригдон-стрит, девяносто один, в двадцать два часа тридцать шесть минут, а поскольку там...
      - И тебе тут же сообщили?
      - Не тут же, - хмыкнул Сильверберг, - а часом позже. Мэгги отвозила домой подругу, с которой болтала весь вечер, заставив меня смотреть телевизор в спальне, и по дороге обратила внимание... Ты же знаешь Мегги, от нее ничего не ускользает.
      - Ничего?
      - Ничего из того, что касается наших знакомых, а к тебе, ты знаешь, Мэгги относится особенно трепетно, и потому, увидев твою машину у дома некой дамы, имя которой не буду называть...
      - Это была сугубо деловая встреча! - запротестовал Розенфельд.
      - Разумеется, - Сильверберг похлопал друга по плечу. - Но ты знаешь Мэгги. Поздний вечер, визит к женщине...
      - Боже мой! - воскликнул Розенфельд. - Теперь об этом будут говорить...
      - Все ее подруги, - согласился Сильверберг. - Но никто не будет знать истинной причины вашей встречи. Так что, если тебе понадобится помощь Винтера, дай мне знать.
      Розенфельд хотел дать знать немедленно, но в это время подошел лифт вверх, и Сильверберг протиснулся в кабину, оставив друга размышлять о том, как подруги Мэгги (а их, по его прикидкам, было не меньше тридцати) будут сегодня перемалывать его косточки. А когда он явится в гости к Сильвербергам, Мэгги отзовет его в сторону и тихо, с видом заговорщика, спросит...
      Вниз Розенфельд пошел пешком.
      Обычная утренняя рутина: прочитать, сделать замечания, задать вопросы по текущим экспертизам, подписать несколько документов (электронной подписи достаточно), отправить заказавшим экспертизы детективам, бегло посмотреть новости (в Бангладеш два взрыва, в России взорвали склад боеприпасов, в Пекине...), прокрутить список ночной уголовной хроники (если закажут экспертизы, можно будет посмотреть обстоятельно)...
      К одиннадцати Розенфельд освободился - в том смысле, что мог думать лишь о двух делах, а не о пяти сразу, - и вызвал на экран много уже раз просмотренную запись. Смотреть еще раз не стал, принялся разбираться в метаданных. Время создания файла, время изменения... После создания файл не изменялся. Это понятно, первый уровень, здесь ничего и быть не могло. Посмотрим глубже. Розенфельд увеличил изображение и начал просматривать не целый кадр, а его части, начиная с левого верхнего угла, считывая цифровые данные - муторная, надо сказать, работа, требовавшая, прежде всего, времени и внимательности. К тому же, Розенфельд не был специалистом в этой области экспертизы. Разумеется, он знал основы, но нужны были тонкости, и, что плохо, он был уверен, что никакая проверка, разложи видео хоть на огромную кучу пикселей, ничего не покажет, кроме двух десятков кадров. На деле перескок Ганеши мог занять любое время (даже равное нулю!), меньшее семи сотых секунды. Можно было, конечно, интерполировать, но это стало бы просто игрой воображения.
      И второе: пятнышко на виске Кремера, продержавшееся два кадра. На деле оно могло продержаться гораздо дольше - после того, как голова скрылось за обрезом стола, оценить время существования пятна стало невозможно. Розенфельд подумал, что в архиве должны быть похожие видеозаписи, когда-то переданные для экспертизы. Он задал поиск и минуты три, пока нейросеть искала подходящие визуальные совпадения, сидел, сложив руки на груди и думая, что скажет вечером Луизе, не найдя - да и откуда бы? - ничего нового и никак не подтвердив ее уверенность в убийстве.
      Жаль, что о химическом составе пятнышка по изображению судить невозможно. Но можно сделать выводы о видимой структуре и цветовых характеристиках. Об изменении во времени. Сравнить с контрольным набором, где видно, как появляется на коже маленькое пятнышко крови, как растет, как кровь начинает стекать по щеке... Хорошо бы привлечь к этому Шведдера, тот собаку съел на подобных экспертизах. Но тогда придется признать, что...
      Как и прежде, как и вчера, он мог сказать только то, что уже говорил Луизе. Запись не редактировалась. Второе: Ганеша перескочил за время, меньшее, чем проходит одно сканирование кадра: семь сотых секунды. Третье: пятно не похоже на кровь.
      Розенфельд позвонил Луизе в семь вечера, надеясь, что она уже не занята в университете, но еще не успела поужинать.
      - Добрый вечер, доктор Розенфельд.
      Официально. Голос показался Розенфельду усталым и немного раздраженным.
      - Я поработал с записью. - Голос Розенфельда тоже не отличался бодростью, и наверняка Луиза обратила на это внимание.
      - Извините, Ариэль, я сейчас не... Вы можете заехать ко мне, скажем, в восемь? Мы могли бы поговорить без...
      Пауза. Она была не одна? Не хотела, чтобы ее услышали?
      - Да, - сказал Розенфельд, - Буду в восемь, - но услышан не был: Луиза уже прервала связь.
      Интересно, с кем она была, если так торопилась закончить разговор?
      Он уже собирался выехать, когда позвонил Сильверберг.
      - Ты не пришел на ланч к Бену, - сказал он осуждающе.
      Розенфельд попросту забыл. Первый раз за все время. Голод он ощутил, когда в "Быстрый протон" идти было поздно, оправдываться Розенфельд не хотел, предполагая ненужные вопросы, но укор Сильверберга был неизбежен, и оправдание все равно нужно было придумать.
      - Заработался, - коротко ответил Розенфельд. - Купил сэндвич в автомате.
      Судя по хмыканью, объяснение показалось Сильвербергу неудовлетворительным.
      - Мэгги требует тебя к ответу, - сурово предупредил старший детектив. - На прошлой неделе ты проигнорировал ее пончики. Сегодня она приготовила твою любимую скумбрию под ливийским соусом и ждет тебя к половине девятого, когда блюдо достаточно прожарится.
      - Но... - До встречи с Луизой оставалось полчаса. - Сегодня я...
      Мэгги очень не любила, когда Розенфельд пренебрегал ее угощениями. Но надо было предупредить заранее. Вчера. Похоже, сам Сильверберг только что был поставлен в известность. Подобные сюрпризы Мэгги обожала.
      - Занят? - сочувственно спросил Сильверберг. - Надеюсь, не с женщиной?
      - С проблемой, - выпалил Розенфельд. Проблемой могла быть и женщина, так что ответ был недалек от истины.
      - Мэгги будет недовольна, - предупредил Сильверберг. - Приходи завтра.
      Кнопку домофона Розенфельд нажал в восемь плюс минус несколько секунд.
      - Вы точны, - улыбнулась Луиза, когда Розенфельд вошел в квартиру.
      Не найдя, что сказать, Розенфельд промолчал.
      Кофе и сейчас оказался превосходным, а к нему Луиза приготовила несколько сытных и приятных на вкус булочек. В последний раз Розенфельд ел такие лет восемь назад, когда жива еще была его прабабушка Эстер, ей было больше девяноста, она едва ходила и мало что понимала, но помнила, как готовила булочки для Мишеньки, деда Ариэля, когда Мишеньке было четыре годика и он не хотел ничего кушать, то есть ничего вообще, кроме "бухочек бабы Эсти". И как она их готовила!
      - Вкусно, верно?
      Розенфельд не сразу понял вопрос, воспоминания оглушили его, и, не сдержав эмоции, он рассказал Луизе о прабабушке Эстер, прадедушке Хаиме, а еще - одно потянуло за собой другое - о маме Рахели и отце Рафаэле. Остановился он только потому, что встретился взглядом с Луизой и поразился тому, что не смог определить, что в этом взгляде было. Недоумение? Нет. Интерес? Нет. Удивление? При чем здесь удивление? Во взгляде Луизы было нечто неопределимое, загадочное, привлекающее и отталкивающее, свое и чужое...
      Он замолчал посреди слова, поспешно дожевал булочку, запил глотком кофе и отодвинул блюдце.
      - Прошу прощения, - пробормотал он и продолжил без какого-то хотя бы формального перехода: - Кадры с Ганешей поразительны. Но... к смерти Кремера отношения не имеют.
      - А пятно?
      - Скорее всего, все-таки дефект записи.
      - Дефект записи, - пожала плечами Луиза. - Вы думаете...
      - А скачок Ганеши похож на какой-то физический эффект. Пожалуй, я проконсультируюсь с кем-нибудь из физиков. Правда, я никого не знаю в университете, где работал Кремер.
      - Виктор был один, - сказала Луиза. - Ему удалось получить грант в Массачусетсе. Он был теоретиком, в нашем университете по его специализации не нашлось специалистов, и он устроился на факультет науки в Массачусетском. Физика там слабая.
      - Я знаю. В вашем я раньше знал доктора Герега и профессора Хопкинса, приходилось сталкиваться по работе, но Хопкинс, к сожалению, умер, а Герег сейчас работает в Стенфорде.
      - Возможно, профессор Нимлас поможет? Он физик-теоретик. Видимо, хороший, хотя физика для меня - другая планета. Мы знакомы, он работает в нашем университете. Говорят, физика у нас довольно сильная.
      - Вы можете пойти со мной завтра к профессору? Вы его знаете, а я нет.
      - Конечно! - воскликнула Луиза.
      - Если мне удастся договориться с Нимласом на час дня, это будет нормально?
      - Время ланча, - усомнилась Луиза. - Хорошо. Я в это время свободна.
      - Может, у вас есть записи и других разговоров с Кремером?
      - Нет, - сказала она с сожалением. - Кстати, детектив Винтер меня об этом спрашивал.
      - Вот как? - удивился Розенфельд. - Зачем?
      - Он сказал - для порядка.
      Спрошу у него как-нибудь, - подумал Розенфельд.
      - А вы? - спросила она.
      То есть, "а вам-то зачем?"
      - Возможно, - сказал Розенфельд, - такие странные сбои происходили и прежде? Тот же Ганеша... Или еще какой-нибудь предмет...
      - Если такое происходило, то так быстро, что я бы точно не заметила. Ведь и сейчас... если бы не кровь на виске Виктора...
      - Это не кровь, - машинально поправил Розенфельд.
      Продолжать тему смысла не было.
      - Может, Кремер записывал ваши разговоры?
      Вопросы приходили в голову не сразу, и, задав очередной, Розенфельд удивлялся: почему не подумал об этом раньше.
      - Нет, - уверенно сказала Луиза.
      Почему она была так уверена?
      - Он не записывал зумы, - пояснила она, заметив, наверно, сомнение во взгляде Розенфельда. - Говорил, что не умеет дискутировать, если человек на экране, а не перед ним. К тому же, - добавила она, - детектив Винтер сказал, что в компьютере Виктора не нашли ни одной записи зума.
      Розенфельд все больше проникался уважением к детективу. Оказалось, он отработал все очень основательно.
      - Я у него спросила, - продолжала Луиза, - для чего полиция провела обыск в квартире Виктора, если не было сомнений в естественной смерти. Он сказал, что так положено, и, к тому же, обыск провели до того, как получили результат... вскрытия.
      - В ваших разговорах когда-нибудь Кремер упоминал, что ему может угрожать опасность? У него были враги? Он чего-нибудь боялся?
      - Нет, - твердо ответила Луиза. - Виктор не говорил ни о чем подобном. Но... Ариэль, я уже сказала, что не могу объяснить. Всякий раз, когда мы разговаривали, у меня возникало ощущение тревоги, понимаете? Не за себя - за Виктора. Иррациональное ощущение, будто тревожное состояние распылено в воздухе его квартиры.
      Луиза начала убирать со стола. Надо было попрощаться и уходить.
      Розенфельд поднялся. Вечер уже не казался приятным.
      Луиза проводила гостя в прихожую. Попрощались формальным "до встречи".
      У Розенфельда осталось ощущение, что Луиза не сказала главного. И самое странное: такое же ощущение было у Розенфельда по отношению к самому себе: он тоже не сказал главного, хотя и не имел представления, чего именно.
      
      ***
      С профессором Питером Нимласом Розенфельд, как оказалось, был знаком. Не сразу вспомнил, потому что, во-первых, единственный раз они говорили шесть лет назад, когда Розенфельд только пришел в отдел криминалистики и ему понадобилась консультация о свойствах микроволновых лазеров. Нимлас тогда еще не был профессором, занимал временную должность доцента. Сейчас Розенфельд не помнил уже, что за дело тогда распутывали детективы - на экспертизу принесли часть стационарной лазерной установки, обнаруженной в ходе обыска у арестованного серийного убийцы. Нимлас - он был старше Розенфельда года на три-четыре - произвел тогда на эксперта впечатление благоприятное. Оценку дал быстро, на вопросы ответил понятно, разошлись они, довольные друг другом. Кстати, чем тогда закончилось дело серийного убийцы, Розенфельд не то, чтобы не помнил - с тех пор он этим делом не интересовался.
      Нимлас Розенфельда тоже запомнил.
      Рассказ о последнем разговоре с Кремером выслушал внимательно, запись посмотрел, включая покадровые отрывки. Долго думал, не обращая на гостей внимания и глядя в окно на тяжелые, висевшие над городом, будто старые подушки, облака. Розенфельд и Луиза сидели на не очень удобных стульях, предназначенных, скорее всего, для студентов, пришедших пересдавать проваленные экзамены.
      - Подделка исключена? - не оборачиваясь, спросил Нимлас.
      - Безусловно, - твердо сказал Розенфельд.
      - Тогда, - Нимлас наконец обернулся к гостям, - это чудо.
      - Что? - удивился Розенфельд, меньше всего ожидавший такого вердикта.
      - Чудо? - Луиза не столько удивилась, сколько приняла слова физика, как подтверждение собственных мыслей, которые она не решалась высказать.
      - Для начала дадим чуду определение, - сказал Нимлас и, не спрашивая согласия гостей, включил стоявшую в углу кабинета кофемашину.
      - Чудо - это сверхъестественное явление, - пошел в атаку Розенфельд, - принципиально не объяснимое законами природы.
      - Чепуха, - отмахнулся Нимлас, посмотрев на Розенфельда с недоумением, будто ожидал от эксперта большего ума. - Что значит - принципиально? Иисус ходил по воде, как посуху. Это принципиально противоречит законам природы?
      Он не стал дожидаться ответа и продолжил:
      - Для древних евреев это было чудо. Для современной физики - нет. В те годы никто не знал, что такое поверхностное натяжение воды. Сейчас мы не только это знаем, но и умеем - при определенных условиях, конечно - менять свойства водных кластеров так, что поверхностное натяжение станет в сотню раз больше. Разумеется, это уже не будет вода в обычном смысле, но для случайного наблюдателя эффект чуда обеспечен. И это только один способ. Можно придумать десяток других. Скажем, в одежду Христа были вставлены очень сильные магниты, а в облаке... В общем, - прервал Нимлас сам себя, - то, что сегодня выглядит чудом, завтра может получить физическое объяснение. Это раз... Вы какой кофе предпочитаете?
      - Черный. Без сахара, - сказал Розенфельд.
      Нимлас кивнул и налил три чашки. Что предпочитает Луиза, спрашивать не стел.
      К кофе у него не было ничего, и Розенфельд проглотил содержимое чашечки, стараясь не поморщиться, чтобы не обидеть хозяина кабинета.
      Луиза к своей чашке не притронулась.
      - Правильнее, - продолжал Нимлас, - чудом следует называть чрезвычайно редкое природное явление, ни в коем случае никаких законов природы не нарушающее, поскольку нарушить закон природы невозможно в принципе. Наша проблема в том, что мы не воспринимаем, как реальные, такие события, которые происходят чрезвычайно редко.
      - Насколько редко? - поинтересовалась Луиза, опередив Розенфельда.
      - Как, по-вашему, - повернулся к ней Нимлас, - насколько редким является чудо зарождения жизни из неживой молекулы?
      - Если речь идет о случайном событии, то вероятность спонтанного зарождения живой клетки, способной переносить наследственную информацию, равна, насколько помню, единице в степени минус гугол или еще меньше. Впрочем, надежное число получить невозможно.
      - То есть, - Нимлас все еще обращался к Луизе, - это такая маленькая вероятность, что наша Вселенная должна была возникнуть, умереть и возродиться практически бессчетное число раз, прежде чем хотя бы на одной планете могла случайно зародиться жизнь. Тем не менее мы существуем.
      - Здесь ведь основное слово "случайно"?
      - Совершенно верно! - воскликнул физик.
      - Не хотите ли вы сказать, - гнула свою линию Луиза, - что жизнь на Земле кто-то создал искусственно, а также кто-то специально устроил так, что Ганеша сдвинулся со своего места и мгновенно вернулся обратно, и кто-то - тот же самый или другой - изобразил на долю секунды пятно на виске Кремера? И таким образом создал сразу два явления, которые вы называете чудом?
      - Именно так, - коротко сказал Нимлас.
      - Я же говорила! - воскликнула она.
      Нимлас вопросительно поднял брови.
      - Доктор Колдуэлл, - объяснил Розенфельд, - считает, что Кремер умер не случайно. Его убили.
      - Вот как... - задумчиво произнес Нимлас. - Об этой истории я слышал в новостях, деталей не знаю. Фильм ваш посмотрел, но со смертью Кремера как-то не связал. То есть не связал сразу. Кремер сильно изменился.
      - Вы были с ним знакомы? - спросил Розенфельд.
      - Да, - кивнул Нимлас. - Давно, впрочем. Физики в Бостоне, в принципе, все друга знают. Не так уж нас тут много. Раньше Кремер носил бороду и усы.
      - Правда? - теперь удивилась Луиза. - Не представляю Виктора с бородой.
      - Он умер от остановки сердца?
      - От разрыва аневризмы, - сказала Луиза. - Так написано в документе о... мм... вскрытии.
      - Не знал, что у него было больное сердце.
      - Сердце у него было здоровое. Во всяком случае, он никогда не жаловался.
      - Три! - Нимлас поднял три пальца и стал загибать их один за другим. - Редкое случайное событие - смерть здорового человека от разрыва аневризмы. Очень редкое случайное событие - самопроизвольное появление и исчезновение пятнышка. И третье событие, еще более невероятное - случайное смещение индусского божка... как его... Ганеши. Три чрезвычайно маловероятных случайных события, произошедших подряд за короткое время! Если события друг с другом не связаны, то вероятности складываются, а если между ними есть причинно-следственная связь, то вероятности перемножаются, и тогда вероятность всех трех событий, произошедших в любой последовательности, настолько мала, что...
      Нимлас развел руками.
      - Вот я и говорю - Виктора убили. У всех трех событий была одна причина. И события не могли быть случайными.
      - Убили... - пробормотал Нимлас и скептически поджал губы. Сказал недоверчиво: - В закрытой комнате?
      - В том-то и дело, - кивнул Розенфельд. - И потому говорить об убийстве...
      Луиза бросила на Розенфельда сердитый взгляд, и он не закончил фразу.
      - Жизнь на Земле не могла возникнуть самопроизвольно и случайно, верно? - спросила Луиза.
      - Какое отношения... Да, я вас понял. Не могла, но возникла. Не могло случиться, но случилось... Вы верите в Бога? - неожиданно спросил он.
      Розенфельд решил, что вопрос обращен и к нему тоже, а потому сказал "Нет" одновременно с Луизой.
      - Значит, будем исходить из рабочей гипотезы, что события имеют естественную причину.
      - Нет-нет, - вмешался Розенфельд, поняв, куда клонит физик. - Речь не о естественной или сверхъестественной причине, а о естественной или искусственной. Согласитесь, это разные вещи. В первом случае произошла последовательность очень маловероятных событий. Во втором - события вызваны кем-то искусственно. В первом случае проводить расследование бессмысленно. Во втором - необходимо.
      - Согласен, - подумав, сказал Нимлас.
      - Отлично, - сухо сказал Розенфельд. Ему наскучила игра Нимласа с терминами и вероятностями. - Нам нужно разработать методику экспериментов, с помощью которых задачу можно решить. Начальные условия - комната закрыта. С точки зрения физики это закрытая термодинамическая система. Три происшествия - это три спонтанных нарушения второго начала термодинамики, верно? Второй подход: комната лишь представляется закрытой. Есть способ влияния извне на процессы, происходящие в комнате. Второе начало термодинамики не нарушено, но источник внешнего влияния неизвестен.
      - Убийца! - убежденно сказала Луиза. - Вы, физики любую проблему можете превратить в повод для бессмысленных гипотез.
      - Но... - возмущенно начал Нимлас, однако Луиза не позволила ему закончить фразу.
      - Все проще! - Она повысила голос. - Вы доказали то, о чем я твержу с самого начала: Виктора убили! Ганешу подвинули! Пятно на виске нанесли и убрали. Кто-то все это сделал. Я должна знать - как и кто. Можно ли это определить? Да или нет?
      Нимлас почесал подбородок.
      - Здесь три разные задачи, - сказал он. - Одна чисто физическая. Скорее всего, связанная с квантовой физикой. Здесь понятно: можно, в принципе, составить уравнения и попробовать решить. Вторая задача - наполовину физическая, наполовину биологическая. Наверно, и здесь играют роль квантовые процессы, но происходят и биологические...
      - Которые по природе тоже квантовые, - вставил Розенфельд, но Нимлас на реплику не отреагировал.
      - Третья задача, - продолжал он, - полностью биологическая.
      - Квантовая биология, - вставил Розенфельд, но и эту реплику Нимлас пропустил мимо ушей.
      - И если мы считаем, что комната все-таки была открытой системой, то некто произвел три последовательных действия, логически вытекавшие одно из другого. Сначала проверил действие некоего фактора, внешней силы или, если хотите, энергии на неодушевленный предмет - действие чисто механическое и простое. Потом, убедившись, что сила или, если хотите, энергия производит действие, некто переходит к более сложному влиянию - физика биологического объекта. И лишь когда удается и это, завершает свой, скажем так, эксперимент воздействием на объект биологический. С положительным результатом.
      - И все это за каких-то секунды! - воскликнул Розенфельд.
      - Хотите есть? - Нимлас неожиданно резко изменил тему разговора. - Время ланча. Можно продолжить разговор в кафетерии. У нас готовят отличные бифштексы, не пожалеете. Доктор Колдуэлл?
      Луиза, ошеломленно переводившая взгляд с Розенфельда на Нимласа и обратно, огорченно сказала:
      - У меня в час лекция. Я бы... Но... Обычно я ем после второй пары.
      - Ничего, - бодро заявил Нимлас. - О результате я вам расскажу. Или, - Нимлас кивнул в сторону Розенфельда, - это сделает коллега.
      
      ***
      Странное возникло у Розенфельда ощущение. Заняли они с Нимласом столик неподалеку от входа в кафетерий - так же, как делал он с Сильвербергом. Заказали по бифштексу и пиво - как он всегда делал, когда был с Сильвербергом. Розенфельд пару раз по привычке назвал Нимласа Стивом, и тот сделал вид, что не обратил внимания.
      В отличие от Сильверберга, Нимлас предпочел за едой обсуждать только проблемы университетского футбольного клуба, о котором Розенфельд знал только, что в прошлое воскресенье студенты выиграли у неизвестных "Кондоров" со счетом 3:1, да и об этом он узнал со слов Нимласа.
      После кофе, уловив быстрый взгляд, брошенный Розенфельдом на часы в телефоне, Нимлас демонстративно сложил руки на груди и сказал:
      - Простите, доктор Розенфельд, что я не стал говорить при докторе Колдуэлл. Сейчас мы можем обсудить проблему, не ссылаясь на философию. Честно говоря, я не люблю говорить о физике с гуманитариями. Приходится или много и скучно объяснять очевидные вещи, или наоборот - долго и скучно отбиваться от вещей, которые для любого гуманитария представляют высшую ценность, а для физика являются чепухой.
      - Но доктор Колдуэлл... - начал было Розенфельд, пытаясь вступиться за репутацию Луизы, но Нимлас, видимо, привык к выступлениям на семинарах, где вопросы задают только после того, как лектор произнесет последнее слово и положит фломастер на приступочку.
      - Так вот, - продолжал Нимлас, - вернемся к нашей проблеме. О технической стороне дела говорить не буду. Во-первых, я теоретик, а во-вторых, будем исходить из гипотезы, что все полученные данные верны. Начнем с движения Ганеши. Тут есть неустранимая неопределенность. Движение божка произошло за квантовое время или классическое? По записи это установить невозможно, поскольку время смены кадров намного больше квантового.
      - Квантовое время - это...
      - Десять в минус тридцать четвертой степени секунды, естественно.
      - Наверняка невозможно...
      - Вы можете это доказать?
      - Нет, - согласился Розенфельд. - Но вряд ли...
      - Если нет, то эта гипотеза ничем не хуже противоположной, но позволяет максимально расширить область объяснений феномена.
      Решив не спорить, Розенфельд кивнул.
      - Итак, положим, что Ганеша сместился за квантовое время. Тогда мы имеем право привлечь квантовые эффекты, не ограничиваясь классическими гипотезами. Вы, разумеется, знаете о квантовом самоубийстве Тегмарка.
      Это был не вопрос, а утверждение, поэтому Розенфельд мог обойтись без подтверждения. Конечно, он читал об идеях Тегмарка, высказанных еще двадцать лет назад и до сих пор не доказанных и не опровергнутых - просто потому, что мысленный эксперимент Тегмарка принципиально невозможно было осуществить в реальности. На атомарном уровне - да, в реальном мире, имея в виду обычного человека, - нет. И это обстоятельство ставило непроходимый барьер между классической физикой и квантовой. То, что естественно в мире квантов, неосуществимо в макромире, а то, что является естественным в макромире, невозможно осуществить в мире элементарных частиц и квантов.
      - При чем здесь квантовое самоубийство? - спросил Розенфельд, показав, с одной стороны, что знаком с этой идей, а с другой - что сомневается в применимости идеи Тегмарка к перемещению Ганеши.
      - Перемещение могло произойти за квантовое время, - пояснил Нимлас. - Во всяком случае, есть верхний предел времени перемещения - разрешение камеры. Любое время, меньше этого, в принципе, исключить нельзя, вы согласны?
      - Теоретически, - пробормотал Розенфельд. - Не представляю... Ганеша - классический предмет.
      - Квантовый, - быстро произнес Нимлас. - Нет классических предметов, все квантовые. Да, я понимаю, что вы хотите сказать. Чтобы перемещение произошло за квантовое время, необходимо, чтобы все атомы, все элементарные частицы переместились в пределах квантового времени. Это выглядит невозможным, как и квантовое самоубийство. Но принципиальной разницы между Ганешей и живым человеком нет, вы согласны?
      Розенфельд не был согласен, но спорить не хотел - не для теоретических споров он сюда пришел.
      - Допустим, вы правы, - примирительно сказал Розенфельд. - Но как это может быть связано с нашим случаем?
      - Не знаю, - заметно погрустнел Нимлас. - Я рассуждаю в рамках своей специальности - квантовой физики. Если бы вы спросили доктора Симмонса, он у нас специалист по физике жидкостей, то он обратил бы внимание на какие-то иные свойства произошедшего.
      Нимлас поскучнел и искоса взглянул на экран лежавшего перед ним телефона. Часы показывали 13.52, и сейчас физик станет торопиться на лекцию или заседание кафедры.
      - Извините, - произнес Нимлас тоном, показывающим, что мысли его уже отправились в другую часть вселенной. - Для нашей проблемы, на мой взгляд, очень важно накопить статистический материал. Насколько я понял, никто этого не делал. Существует множество записей разных телевизионных шоу, личных бесед, встреч в скайпе, зуме, мессенджерах разного рода... Миллионы, сотни миллионов часов записей! И наверняка никому в голову не приходило исследовать эту Бигдату на предмет обнаружения неожиданного перемещения какого-нибудь предмета в кадре. Бокала вина у ведущего, листа бумаги у диктора... да мало ли... Смещение на миллиметр и на долю секунды. Кому придет в голову на это обратить внимание? Или пятнышко на щеке гостя - неожиданно появилось и через секунду исчезло. Или не на лице, а на руке, плече... Сколько таких случаев, какова частота, временные параметры? И сколько человек скончались от разрыва аневризмы прямо в эфире на глазах зрителей? Или во время зум-конференций? Вы знаете такую статистику? Нет, конечно.
      Розенфельд зачарованно смотрел, как все больше возбуждался Нимлас. Черт... А ведь действительно...
      - И может... я не утверждаю, что так и есть, - Нимлас начал стучать ложечкой по пустой чашке, не замечая, что привлекает внимание официанта. - Может, именно эта статистика позволит получить решение, и вы узнаете...
      - Что-нибудь нужно, сэр? - подошел официант.
      Нимлас положил ложечку, вытянул из кошелька кредитку, протянул официанту и, когда тот отошел, обратился к Розенфельду:
      - Простите, я уже опаздываю. Очень интересно было обсудить... Так вы подумаете над статистическим анализом? Наверняка найдете ответ. Или подход к ответу. Звоните, буду рад еще раз встретиться.
      Забрав у официанта кредитку и чек, Нимлас кивнул Розенфельду и быстрым шагом направился к выходу из кафетерия.
      
      ***
      В семь вечера, выехав со стоянки Управления, Розенфельд думал, насколько удобно позвонить Луизе и пригласить на ужин. Поступил согласно поговорке "голова думает, а руки делают". Нарушил правила дорожного движения - позвонил по мобильному телефону.
      - Я уж подумала, вы обо мне забыли, - сказала Луиза.
      Что нужно отвечать в таких случаях, Розенфельд не очень представлял, а потому ответил честно:
      - Если вы не против, мисс Колдуэлл...
      - Луиза.
      - Луиза, если вы не против ужина у "Колкера", я расскажу, к чему мы пришли с профессором Нимласом.
      - Устала за день, - вздохнула Луиза. - Не хочется никуда выходить. Зато у меня есть куриная печенка в венгерском соусе. Составите компанию?
      Через четверть часа Розенфельд сидел на удобном стуле у кухонного стола в приятной домашней обстановке, о какой мечтала для него Мэгги. Розенфельд не поднимал взгляда от тарелки, чувствуя на себе взгляд Луизы и не представляя, чего в этом взгляде больше: удовольствия от встречи или настороженного ожидания не очень приятной новости.
      - Вкусно? - спросила Луиза.
      - Божественно, - констатировал Розенфельд. - Никогда не ел ничего подобного. У Бена есть в меню куриная печень с картофелем фри, но она не идет ни в какое сравнение.
      - Неужели? - Что-то в голосе Луизы заставило Розенфельда поднять взгляд от тарелки и посмотреть, наконец, в глаза хозяйки. Что он ожидал увидеть - он и сам не знал. Увидел почему-то тревогу. - Неужели вы каждый день едите в кафе? А вечером пьете виски, сидя перед экраном телевизора?
      - Терпеть не могу виски и телевизор, - отверг Розенфельд.
      - Тогда кофе и компьютер?
      - Ближе к истине. Сок и хорошая книга. Бумажная, - добавил он.
      На какую реакцию он рассчитывал? Бумажные книги он любил в детстве. В университете у него на полке стояли три толстые энциклопедии: физическая, юридическая и химическая. Открывал он их очень редко - не столько по делу, сколько из желания ощутить в руках кирпич со знаниями, полистать страницы, ощущая, что делает это, возможно, в последний раз. Художественные книги он читал не так часто, как хотел, но всегда в его "киндле" стояла раскрытая страница очередного романа - чаще детективного, реже научно-фантастического, и совсем редко - может, раз в пару месяцев - душещипательная история, позволявшая пробегать глазами по строчкам, думая о чем угодно (от кота, хнычущего где-то на лестнице по утрам, до строения первых галактик, возникших сто миллионов лет спустя после Большого взрыва).
      Он подумал, что Луиза может неправильно его понять, и нужно исправить оплошность, но она посмотрела на него внимательным взглядом и сказала:
      - Не вижу вас с бумажной книгой в руках. Вы слишком... несовременны.
      Странная логика. Розенфельд поднял брови.
      - Современный человек, - объяснила Луиза, - держит на полках библиотеку, но читать те же книги предпочитает с экрана. А вы - мне почему-то так казалось - бумажные книги оставили в прошлом. Вы... извините, если я вас этим обижу, но мне вы напоминаете моих студентов. Они тоже не современны, они люди скорее из будущего. Может, близкого, может, далекого. Я их не всегда понимаю, как не понимаю вас.
      Откровенно. И как на это ответить?
      - Вы не верите, что Виктора убили. Но и в версию полиции вы не верите тоже. А третьего не дано, разве нет? Вы уже потратили время на эту проблему, но решали совсем другую задачу, насколько я поняла ваш разговор с Нимласом. Квантовая физика... Это...
      Она запнулась, увидев, что Розенфельд слушает ее с отрешенным выражением лица.
      - Вы правы, - сказал он, - но не правы. То, что произошло, - для вас смерть знакомого человека. Не близкого, но которого вы все же неплохо знали и хорошо чувствовали. Или думаете, что хорошо чувствовали. Иначе откуда убежденность в том, что его убили? Разумных аргументов нет, а уверенность есть. Это личное. А мы с Нимласом видим явления природы. Смерть в данном случае тоже явление природы, одно из трех событий, произошедших почти одновременно. Полиция рассматривает только смерть, не обращая внимания на два события, которые, по мнению детектива Винтера, к смерти Кремера отношения иметь не могут. Вы рассматриваете только смерть, а остальные события для вас - нечто, связанное с убийством, но непонятно как. Тоже предвзятое мнение. А мы с Нимласом видим три события, каждое чрезвычайно редкое, а то, что они следуют одно за другим, - событие настолько редкое, что случайное их совпадение практически невозможно.
      - Вот и я говорю! - воскликнула Луиза, но Розенфельд остановил ее, положив ладонь на ее руку. Движение было рефлекторным, необдуманным, но руку Луиза не отняла.
      - Когда не решается задача, - сказал Розенфельд, - полезно решить сначала задачу, более общую. Кажется, что уходишь от решения, а на самом деле...
      - Что вы задумали? - сухо спросила Луиза и руку все-таки забрала.
      - Не знаю, займется ли этим Нимлас, у него свой интерес, а я - да. К тому же, у меня больше возможностей. Могу запросить любые сведения из полицейской Бигдаты и получить их в уже первично обработанном виде.
      - Что вы задумали? - повторила Луиза.
      - Статистический анализ, - пояснил Розенфельд. - Идея Нимласа, кстати. Есть огромный массив записей, начиная от личных и кончая официальными выступлениями президентов Соединенных Штатов. В том числе шоу, интервью... Конечно, все это просмотрено, проанализировано, написаны горы рецензий, исследований... Но наверняка - я прежде всего проверю, конечно, но убежден, что таких работ нет, - никто не исследовал этот огромный материал в поисках мгновенных перемещений предметов, появлений и исчезновений каких-то пятен на теле ведущих и участников. Никому это наверняка в голову не происходило.
      Лаура смотрела на Розенфельда, увлеченного новой идеей, как смотрят на неразумного ребенка, захотевшего вычерпать море, чтобы проверить по каплям чистоту воды. Она была разочарована. Ей показалось сначала, что этот молодой мужчина, эксперт-криминалист, действительно ее понял, захотел помочь и даже, возможно, в глубине души согласился с ее убеждением. Он мог этого не показывать (noblesse oblige), но внутренне согласился - зачем было ему иначе браться за это почти безнадежное дело?
      А он оказался... Типичный научный работник. Физик-теоретик, не нашедший себе применение в университетской физике, может, из-за характера, может, потому что так и не нашел темы по душе. Мыслит не конкретными человеческими категориями, а стандартами научных исследовательских программ. Так принято в науке - в физике, в частности. Чтобы изучить явление, нужно навести статистику. Встречалось ли аналогичное раньше? Если нет - почему? Если да, то есть ли общие свойства, общие качества уже наблюденного с последними экспериментальными данными? Какие свойства? Какие качества? У них там целая научная отрасль - система обработки данных. Луиза ничего об этом не знала и не читала, зачем ей, но слышала в разговорах и не думала, что встретится с этой научной заумью при таких обстоятельствах. Ей захотелось запустить в голову Розенфельда чем-нибудь тяжелым, но тяжелого под рукой не было, а кидаться чашками и блюдцами (боже, неужели она об этом подумала?) - такая банальная жуть...
      - Огромный массив? - холодно спросила Луиза.
      - Как раз то, что надо! - воскликнул Розенфельд. - Для начала, конечно.
      - Для начала, - повторила Луиза, вложив в два слова всю иронию, на какую была сейчас способна. - И сколько лет вам потребуется на обработку? Год? Десять? Вся оставшаяся жизнь?
      - Жизнь? - удивился Розенфельд. Он заметил, конечно, что атмосфера в комнате изменилась. Стало холодно. Причину он понял не сразу. То, что было понятно и даже очевидно ему, представлялось странным, ненужным и просто нелепым этой женщине. Промелькнула мысль, неизвестно откуда взявшаяся: "так рушатся крепости".
      - Ох! - сказал он. - Простите, Луиза.
      Он потянулся к ее ладони, но Луиза убрала руки и сцепила пальцы так, что побелели костяшки.
      - Простите, - сокрушенно повторил Розенфельд. - Только представил, о чем вы подумали... Во-первых, мне нужен не весь массив, не миллиарды записей, это бессмысленно. Во-вторых, существует, как сказали бы математики, необходимый и достаточный объем. Необходимый, чтобы выявить явление, и достаточный, чтобы доказать или опровергнуть рабочую гипотезу. В-третьих, это лишь означает, что нужна правильная выборка, как при опросах общественного мнения. Никто же не опрашивает все население Соединенных Штатов, чтобы узнать, как относятся избиратели к кандидату от республиканской партии. Существуют программы, способы обработки... В общем...
      Он произвел в уме приблизительный расчет, оценку, собственные возможности и их соответствие ожиданиям Луизы. Получалось... Правда, он еще не знал, какие подводные камни ему попадутся, удастся ли договориться о доступе к Бигдате, да много еще чего может произойти или, наоборот, не получиться, и он должен был честным, иначе...
      Он потеряет ее навсегда.
      Почему-то именно эта мысль, не имевшая прямого отношения к задаче, стала главной, и Розенфельд испугался. Испуг был не рациональным и очень давно не испытанным. Когда-то, в детстве, когда Арик гостил у бабушки Фейги, он подружился с девочкой из соседнего дома. Они замечательно играли вдвоем, а когда пытались собрать компанию побольше, ничего не получалось, и они не понимали - почему. Веселее же в большой компании! А потом мир разрушился: Лидию родители отправили в интернат, и когда Арику об этом сказали, он перепугался так, как не пугался черного человека в черной спальне, посещавшего его изредка по ночам. Он никогда больше не увидит Лиду, никогда, никогда...
      И действительно - больше никогда с ней не встречался. А ощущение неизбывного ужаса сохранил. Думал, что все забылось, но нет, память знает, что и когда напомнить...
      - Думаю... - сказал Розенфельд, и собственный голос показался ему сухим, как марсианский песок. - Надеюсь... Нет, уверен: трех дней достаточно.
      Луиза расцепила пальцы, но смотрела на Розенфельда недоверчиво, и он подумал, что доверие, какое между ними было еще четверть часа назад, не вернется.
      - Три дня, - убежденно сказал он, не испытывая уверенности, которую вкладывал в слова. - И можно будет сделать следующий шаг.
      - Какой?
      - Это зависит от... - начал Розенфельд, но вовремя понял, что не нужно ставить возможность следующего шага в зависимость от результатов предыдущего.
      - Следующий шаг, - сказал он, - выявить круг подозреваемых. Статистика определит возможность преступления, и тогда можно будет...
      - Хорошо, - кивнула Луиза. Говорить было больше не о чем, а ей не хотелось, чтобы Розенфельд ушел прямо сейчас. Он перестал ей нравиться, когда заговорил о статистике, которую она терпеть не могла и едва не завалила зачет по этой, как она была уверена, квазинауке. Краткий курс статистики лингвистам преподавали в течение семестра, когда она училась уже на магистра. И самое ужасное - курс, в отличие от многих других, был обязательным.
      - Извините, Ариэль, - сказала она. - Наверно, вы правы, и действовать надо именно так. Просто, к статистике у меня особое отношение. На четвертом курсе это был почему-то обязательный предмет.
      - Как я вас понимаю! - воскликнул Розенфельд. - Терпеть не могу, когда нет возможности выбрать!
      - У меня была замечательная мать. - Рука Луизы опять оказалась лежавшей на столе, и Розенфельд прикрыл ее ладонь своей. - Она меня любила больше жизни, но никогда не оставляла мне свободы выбора. Представляете? В семье все решала она. Мне досталось только одно право: подчиняться.
      - Была? - тихо спросил Розенфельд. Он видел, что Луиза хотела, чтобы он спросил, и он спросил, хотя ответ был ясен.
      - Она умерла, когда мне было шестнадцать. Рак.
      - А...
      Она поняла. Почему-то они опять стали понимать друг друга почти без слов.
      - Отца я не помню. Он ушел, когда мне был год.
      Ушел. Умер или...
      Небольшая пауза, которую Розенфельд не решился заполнить: видел, что Луиза хочет сказать еще что-то.
      - Сейчас, - сказала она, - он известный адвокат по уголовным делам в Бостоне. Может, вы о нем слышали: Джеймс Колдуэлл.
      Розенфельд покачал головой.
      - Он мог бы помочь по своим каналам.
      - Нет, - сказал Розенфельд, потому что видел: Луиза хотела услышать именно это. Впрочем, он и сам так думал.
      - А как же... Я имею в виду...
      Он знал, что она имела в виду. Работа. Не мог же он три дня заниматься посторонним делом.
      - Это мои проблемы, - улыбнулся Розенфельд. Он представил, какое лицо будет у Стива, а особенно - у капитана Хоу, когда главный эксперт попросит трехдневный отпуск.
      - Ваши проблемы? - улыбнулась она одними глазами. - Я думала - мои.
      "Не будем разбираться", - взглядом ответил Розенфельд.
      - А если, - сказала Луиза, - за три дня не получится?
      Он не собирался ее обманывать.
      - Тогда придумаю что-нибудь еще.
      - Вы упорный, - сказала она, и он не понял: то ли в поддержку, то ли в осуждение.
      Сам не зная зачем, может, в ответ на ее откровенность, Розенфельд сказал то, о чем не говорил вслух многие годы - даже Стиву в редкие минуты откровений, когда Мегги возилась в кухне и не могла слышать их мужских разговоров.
      - Мой прадед, Шауль Розенфельд, приплыл в Америку в тысяча девятьсот восьмом году. Один. Было ему тогда девятнадцать лет. Семья погибла в знаменитом кишиневском погроме. Впрочем, что значит - знаменитом? Евреи о нем до сих пор помнят, а мир давно забыл, если вообще знал, что произошло. Шауль спасся, потому что гостил в то время у друга в Драгобыче. В Нью-Йорке мыкался по углам, пока не смог устроиться в портняжную мастерскую Шинклера на Двадцать второй улице. Это на углу Дайсон-авеню...
      Луиза тихо ахнула.
      - Что? - вернулся Розенфельд из котла памяти.
      - Я знаю это место, там живет моя школьная подруга. Красивый дом, у нее квартира на двадцать первом этаже, удивительный вид на Манхэттен.
      - Мир не так уж велик, - кивнул Розенфельд. - Вы знаете правило шести рукопожатий?
      - Конечно. Но это - для современников, верно? А если распространить правило во времени...
      - Рукопожатий потребуется больше, но ненамного.
      - И кто-то из моих предков или знакомых моих предков наверняка преклонял колени перед королевой Викторией?
      - И отдавал честь генералу Эйзенхауэру!
      - Это тоже статистика?
      - Конечно.
      Розенфельд заставил себя подняться - часы в телефоне показывали 0:41. Приличные гости давно отправились бы по домам.
      Попрощались они странно. Луиза не подала ему руки, но коснулась локтя и сильно его сдавила. Розенфельд хотел сказать что-нибудь ободряющее, но заготовленных слов не оказалось, а не заготовленные спрятались по углам сознания, и их трудно было собрать в цельную фразу.
      - Держите меня в курсе, - бодро, но с оттенком сомнения, сказала Луиза, зевнув и прикрыв рот ладонью.
      - Конечно, - бодро, стараясь отогнать сомнения, подтвердил Розенфельд.
      
      ***
      Он понимал, конечно, что вероятность обнаружить какие бы то ни было "сдвиги" и нечаянные "пятна" хотя бы на одной из сотен тысяч случайно отобранных из Бигдаты записей не просто минимальна, а почти тождественно равна нулю. Теоретически все просто: есть записи, есть программа обнаружения "склеек" кадров, программа поиска "нестыковок", подделок и вообще любого внешнего влияния на оригинальную запись. В криминалистике такие программы используют так же часто и, в основном, с тем же успехом, как классические отпечатки пальцев. Отличие задачи было в том, что обычно криминалист имеет дело с одной, двумя и, в худшем случае, с десятком записей, переданных для экспертизы детективом, ведущим расследование. А здесь предстояло той же программой изучить сто две тысячи триста шестьдесят три записи продолжительностью от семи до пятидесяти одной минуты.
      На следующее утро Розенфельд явился к Сильвербергу, закрыл дверь, чего старший детектив очень не любил, коротко обрисовал ситуацию и свою просьбу. Он ждал, что Сильверберг откажется поддержать идею друга, но тот молча и не глядя на Розенфельда, выслушал его обдуманную в деталях речь, после чего произнес фразу, услышать которую эксперт не был готов и потому не сразу отреагировал:
      - Арик, сегодня, завтра и послезавтра я жду тебя у нас, Мэгги уверяет, что готовит нечто из ряда вон, и, если ты не явишься, она больше никогда-никогда-никогда не заговорит с тобой о смысле жизни, а только о политике, которую ты терпеть не можешь.
      - Ээ... Почему три дня? - задал Розенфельд самый бессмысленный вопрос, который мог прийти ему в голову.
      Сильверберг посмотрел на друга с подозрением. С его точки зрения вопрос был риторическим.
      - Потому, - сдерживая раздражение, ответил он, - что три дня ты получаешь на решение никому не нужной задачи, официально отчитываться тебе не придется, но неофициально я должен знать детали, иначе буду выглядеть полным идиотом перед капитаном. Потом, кстати, было бы неплохо, если бы ты позвонил ему и намекнул - только намекнул, без уточнений - что благодарен за содействие. Понял?
      Розенфельд начал понимать.
      - То есть ты... э-э... еще до того, как я сформулировал просьбу...
      - Сколько лет мы знакомы? - повысил голос Сильверберг. - Сколько лет Мэгги пытается наставить тебя на путь истинный? Детектив из тебя никакой, Арик, это я тебе не раз говорил. Что ты интересовался Бигдатой, я увидел сразу после того, как ты вернулся из университета. Тип предполагаемого запроса не оставлял сомнений, для чего тебе это понадобилось. Увлеченность твоя неразрешимыми загадками мне известна лучше, чем кому бы то ни было. Я-то знаю, что лучше дать тебе на ограниченное время карт-бланш, чем выслушивать твои стенания по поводу связанных рук и тупости полицейских.
      - То есть ты... - Розенфельд все еще не мог прийти в себя.
      - Раз в году можно безумствовать! - провозгласил Сильверберг фразу, которая была начертана на большом постере в коридоре. Постер изображал смотревшего в телескоп астронома позапрошлого века, а в небе - планету Марс с тонкими прямыми линиями каналов. Для чего астрономический постер в коридоре Управления полиции, было бы непонятно, но марсианский пейзаж был уравновешен другим постером, символизировавшим жизнь сугубо реальную и романтическими бреднями не озабоченную. Это тоже было своеобразное "безумство раз в году": фото с вечеринки, единственный раз организованной лично капитаном Бакстером, начальником Городского управления, для своих сотрудников в честь Дня независимости. Изображенные на фото безумцы время от времени пытались найти себя в толпе пляшущих и радующихся жизни. Может, и находили, но никто еще не признался. Раз в году, да...
      - Спасибо, - с чувством произнес Розенфельд, на что Сильверберг указал приятелю на дверь и напомнил:
      - Не закрывай.
      
      ***
      Вернувшись в свой закуток, Розенфельд сначала проверил состояние всех проводимых в отделе экспертиз, убедился, что его временное "отсутствие" если не на рабочем месте, то в конкретной реальности, не приведет к нештатным ситуациям, запер дверь, надел наушники, чтобы не отвлекаться на звуки, которых всегда достаточно даже на минус втором этаже, - и приступил.
      Разумеется, и речи не было о том, чтобы лично смотреть все сто две тысячи отобранных нейросетью роликов, хотя при иных обстоятельствах, будь у него свободное время, которое некуда девать, кое-какие записи Розенфельд все же посмотрел бы. Сейчас он ограничился выведенной на экран таблицей "замеченных контрфактуальных данных". Каждые несколько секунд в таблице появлялась новая строчка: зафиксированный нейросетью контрфактуальное (по-простому, странное, не вписывающееся в обычную картинку) событие с указанием номера и названия записи, точное время в сотых долях секунды появления и окончания явления и, если нейросеть могла это сделать, указание типа события: "исчезновение", "появление" и так далее.
      К обеду в просмотренных девяти тысячах событий обнаружено было семь контрфактуальных, и Розенфельд их просмотрел прежде, чем отправиться в традиционный ланч в кафе "Быстрый протон". Он прекрасно понимал, что там его непременно будет ждать любопытствующий Сильверберг с заготовленным возгласом: "Ну, что я тебе говорил!". Ответить Розенфельду было пока нечего... Хотя... Кое-что... Может пригодиться, а может - нет.
      Когда Розенфельд сел на столик, Сильверберг уже уплетал ростбиф, запивая пивом. Он кивнул Розенфельду и продолжил есть и пить.
      - Спрашивать не будешь? - осведомился Розенфельд, знаком показав Биллу, что можно принести обычный заказ.
      - Нет, - коротко сказал Сильверберг, хотя быстрый взгляд, брошенный на Розенфельда, говорил "да".
      Ростбиф оказался хорошо прожаренным (как всегда), пиво - свежим (как обычно), за едой - друзья давно об этом договорились - служебные дела не обсуждались. Правда, нынче дело к служебным не относилось, но, тем не менее, Розенфельд, едва сдерживая нетерпение, дождался, когда Билл принесет кофе с круассаном, и лишь тогда сказал:
      - Семь.
      И на удивленный взгляд Сильверберга добавил:
      - Пока семь. Среди девяти тысяч.
      - А сколько ты ждал? - с невинным видом спросил Сильверберг, отодвигая пустую тарелку.
      Розенфельд пожал плечами.
      - Могло не быть ни одного. Могло - тысяча.
      - Тысяча вряд ли, - заметил скептически настроенный Сильверберг. Вопрос он так и не задал, пришлось Розенфельду начать самому.
      - Два исчезновения и появления, - сказал он, - и пять мгновенных перемещений. Мгновенных, - объяснил он, - означает, что время перемещения меньше времени смены кадров. Насколько меньше - узнать, конечно, не получится.
      - Вот как? - удивленно заметил Сильверберг. - И это было настолько заметно, что программа...
      - Представь себе! - перебил Розенфельд. - Я тебе больше скажу! Это было так заметно, что я удивлен, как на это не обратили внимания во время записи. Ведь на их глазах, можно сказать, произошло чудо. Ну, или то, что обычно называют чудом. Ни с того, ни с сего довольно большая картонная коробка самопроизвольно перескакивает с нижней полки на верхнюю. Ну, если бы наоборот... Тоже непонятно как, но хотя бы вниз. Во время телешоу, которое смотрели - я проверил по данным телекомпании - семьсот тысяч зрителей. Никто не обратил внимания. Во всяком случае, на студию не пришло по этому поводу ни одного письма, а в зале были так захвачены действиями ведущего, что прыжок коробки - в кадре, заметь! - никто не увидел.
      - Ну... - протянул Сильверберг. - Внимание не может сосредотачиваться на всем сразу. Ты наверняка помнишь знаменитый тест на внимание, когда зрителям показывали несколько человек, бросавших мяч, и никто - кстати, я тоже, каюсь! - не увидел прошедшего на заднем фоне через весь кадр человека, наряженного в "костюм" гориллы.
      - Именно, - кивнул Розенфельд. - Это тест, искусственно созданная ситуация. А оказывается, такое происходит в реальности и остается незамеченным! Но это с перемещением. А два случая с исчезновением? Лежала на столе книга, и в следующем кадре ее не оказалось. Она так и не появилась до конца записи. И никто! Все были увлечены дурацкой песенкой, все внимание на певицу...
      - Но потом, после передачи, - сказал Сильверберг, - кто-то наверняка увидел, что коробка не на своем месте, а книга пропала.
      - Наверно, - пожал плечами Розенфельд. - И наверняка кто-то решил, что коробку переставили рабочие уже после записи, а книгу украл кто-то из гостей. Вряд ли из-за такой мелочи стали пересматривать запись.
      - Но! - поднял палец Сильверберг. - Насколько я понял, никому не стало плохо во время программы, никто не умер внезапно на глазах телезрителей, и странных пятен на лицах тоже не оказалось?
      - Нет, - согласился Розенфельд. - Никто не умер. Чтобы получить такую информацию, незачем было просматривать записи, это было бы сенсацией, о которой долго и много писали бы и говорили.
      - И это было бы в полицейских хрониках, - кивнул Сильверберг. - Ну, хоть без жертв обошлось.
      - Надеюсь, - буркнул Розенфельд, раздосадованный довольно прохладной реакцией друга. - Но перемещения и исчезновения! Это поразительно!
      - Поразительно, - согласился Сильверберг. - Но при чем здесь убийство? Это загадки, интересные физикам, а может, специалистам по видеозаписям, но к криминалу отношения не имеет. С профессиональной точки зрения ты зря потратил время. И собираешься потратить еще двое суток.
      - Безусловно!
      - И ни секунды больше, - поставил точку Сильверберг. - Кстати, только исчезновения? Не было случая, чтобы само по себе нечто не исчезло, а наоборот, появилось?
      - Нет. Но твоя мысль мне нравится. И проанализировано - да и то в самом грубом приближении - только несколько тысяч записей из ста двух. Так что...
      - И вот еще, - сказал Розенфельд, когда друзья вышли из кафе и направились к своим машинам, - записи охватывают равномерно последний год. Так вот: события, о которых шла речь, произошли в течение последних трех месяцев. За предшествовавшие девять месяцев - ни одного.
      - Ну, это дело случая.
      - Или кого-то, кто этим случаем управляет.
      - Ты уж совсем... - буркнул Сильверберг.
      
      ***
      В конце дня Розенфельд отправил Луизе ссылку на зум-конференцию и сразу позвонил ей. Он полагал, что Луиза уже вернулась домой и, с другой стороны, не хотел предупреждать ее о разговоре заранее. Были у него кое-какие мысли...
      Он так и сказал, когда Луиза ответила на звонок и спросила, что означает его желание поговорить в зуме, если можно по телефону или...
      Розенфельд подумал, что "или" звучит как приглашение, но додумывать мысль не стал.
      - В зуме, - объяснил он, - проще всего сделать запись разговора, достаточно качественную для анализа.
      - Вы что-то обнаружили?
      Розенфельд пересказал то, что говорил Сильвербергу.
      - Господи, - взволнованно отреагировала Луиза. - Это действительно происходит!
      Будто, несмотря на собственные утверждения, в глубине души все-таки сомневалась.
      - Проанализировано только пять процентов материала, - сказал Розенфельд, ощутив неприятный укол сомнения. - Если то, что я сейчас имею, соответствует хотя бы приблизительно усредненному значению частоты... ох, извините за термины... в общем, это, похоже, происходит так же часто, как весенняя гроза. Никто не обращал внимания, потому что никому в голову не приходило провести такой анализ. Но...
      - Да?
      - Похоже, эти явления стали происходить три месяца назад. За предыдущие почти девять месяцев - ничего. Правда, повторяю, исследовано только несколько процентов, и картина еще может измениться.
      - Послушайте, Ариэль... Можно ведь... Я имею в виду, что не обязательно нам с вами находиться в разных местах, верно? Вы можете приехать ко мне со своим ноутбуком, и мы сделаем запись, сидя друг перед другом. И сразу проверим. Я прекрасно помню, где у меня что лежит, и что-то можно специально положить в поле зрения камеры.
      - Отличная идея! - одобрил Розенфельд.
      - Вы назначили зум на восемь вечера. Приезжайте в половине восьмого, и мы успеем поужинать. У меня сегодня был тяжелый день, и ничего особенного предложить не смогу, но разогрею курицу в микроволновке, если это вас не шокирует.
      - Буду! - воскликнул Розенфельд, многие годы ужинавший именно так, если не был приглашен к Сильвербергу.
      Перед тем, как поехать к Луизе, он проверил накопившийся результат. Проанализировано было уже тридцать семь тысяч двести сорок четыре записи, и к семи событиям добавились еще одиннадцать - тоже в пределах последних трех месяцев. Пять исчезновений и шесть событий, очень похожих на появление пятна у Кремера. Времени изучать явления уже не оставалось, Розенфельд лишь зафиксировал события и поехал к Луизе с ощущением чего-то, что может произойти и с ним самим, и с ней, и вообще с кем и когда угодно. Это, с одной стороны, возбуждало фантазию и пробуждало научный интерес, а с другой - пугало. Немного, но все же... Впервые за эти дни Розенфельд четко связал наблюдаемые события с ужасом, который испытала Луиза, когда Кремер в середине разговора исчез с экрана.
      Луиза успела переодеться в домашнее - легкое платье, не столько скрывавшее фигуру, сколько дававшее простор воображению, и Розенфельд неожиданно для себя наклонился и поцеловал Луизе тыльную сторону ладони. Почувствовал, как ладонь напряглась, но сразу расслабилась, и он продержал ее в руке, наверно, больше, чем это было бы прилично в обществе. Впрочем, он понятия не имел, сколько времени принято удерживать в руке женскую ладонь, и ему казалось (или хотелось верить), что и Луизе это не было известно.
      Ноутбук он оставил на столе в гостиной и прошел за Луизой в кухню, где, на его взгляд, было слишком много небольших предметов, которые могли переместиться так, что никто никогда этого не заметит. "Много лишнего", - подумал он. Лишнего, разумеется, для него. Он не поставил бы на довольно высокий (а для Луизы очень высокий) кухонный шкафчик коллекцию из двух десятков фаянсовых (на вид) птиц - были там орел, воробей, ворона - из тех птиц, которые Розенфельд узнал, остальных он не знал, а может, никогда и не видел. Как Луиза вытирает с них пыль?
      А еще невысоко, на полке - пара десятков колбочек, бутылочек и баночек, в которых лежало что-то сыпучее и разноцветное. Любой из работавших с Розенфельдом химиков на взгляд смог бы назвать их все и рассказать о свойствах и методах применения. Луиза все это использовала?
      И еще в шкафчике, за стеклом лежали коробочки, стояли бутылочки, и было их столько, что Розенфельд и считать не стал.
      Если какая-то пара баночек сдвинется на пару сантиметров... Заметит ли Луиза, что реальность изменилась?
      Наверно, эти вопросы были написаны на его лице - Луиза рассмеялась, глядя на изумление гостя.
      - Садитесь, Ариэль, - сказала она. - Я очень люблю приправы, научилась ими пользоваться в детстве, мама научила и заразила меня своей любовью...
      Луиза поставила на огонь кастрюльку, сняла с плиты закрытую крышкой сковородку - занялась делом, в котором прекрасно разбиралась Мэгги и в котором Розенфельд понимал чуть меньше, чем ничего. Так он, во всяком случае, думал.
      Он опустился на стул и услышал музыку - далекую, тихую, и не сразу понял, что музыка звучит в его мыслях. Мысленно он напевал мелодию, которую когда-то очень любил, потом забыл и сейчас неожиданно вспомнил - вальс из кинофильма "Доктор Живаго". Вроде бы забытая, мелодия очень подходила к этой комнате, этой квартире, этой женщине, этому городу...
      Розенфельд почувствовал себя здесь так хорошо, как давно не чувствовал, и был уверен, что никогда больше этого чувства не испытает. Он и не стремился, даже больше - он этого чувства не хотел, оно бы ему мешало, но сейчас...
      И сейчас мешает, - подумал он. - Сейчас - особенно.
      Луиза поставила на стол хлеб в ажурной хлебнице, положила плоские тарелки, и Розенфельд вспомнил, конечно, как это делала Мэгги, и как - задолго до того -Хелена...
      Имя бывшей жены давно было для него табу, и он мгновенно вернулся в реальность.
      - Есть у меня студент на втором курсе. - Луиза не хотела за едой говорить о "деле", и Розенфельд был с ней согласен. - Отличный студент, но с одной особенностью. Обсуждение любой темы он сводит, в конце концов, к вопросу: "что подумают об этом инопланетяне". Он придумывает такие заковыристые моральные и физические особенности инопланетных существ, и такие странные точки зрения на наши лингвистические проблемы, что у меня недостает желания его остановить и вернуть в нормальное русло обсуждения. Мы битый час обсуждаем, что подумал бы не имеющий представления о совести абориген с планеты в системе звезды Вольфа о расовом конфликте в последнем романе Позовски "Летние вечера в Алабаме".
      - Молодец! - с чувством произнес Розенфельд. - Люблю смотреть на любые ситуации с нетрадиционных точек зрения. А вы?
      - О, конечно, Ариэль! - воскликнула Луиза, и, пока на тарелке не осталось ни одного куска курицы, разговор шел о том, существует ли мораль у инопланетного сообщества, эволюционировавшего в условиях полной личной свободы.
      Может, они и пришли бы к общей позиции, но тарелки опустели, оба думали только о предстоявшем эксперименте, и Луиза быстро убрала со стола, отказавшись от помощи Розенфельда.
      Они перешли в гостиную, Розенфельд включил ноут, на экране возникло изображение стены с висевшим над диваном бра, и Розенфельд предложил:
      - Давайте сделаем запись не здесь, а в кухне. - И объяснил в ответ на удивленный взгляд Луизы: - Там очень много небольших предметов, а здесь... сами видите.
      Луиза кивнула, и они опять перешли на кухню, Розенфельд расположил компьютер так, чтобы камера захватывала шкафчики и часть кухонного стола с многочисленными статуэтками и кухонными приборами. Сели, чтобы и в кадр попасть, и по возможности, не загораживать "сцену".
      - Множество ружей висят на стене, - сказала Луиза, - и неизвестно, какое выстрелит.
      - И выстрелит ли вообще, - пробормотал Розенфельд. - Жизнь - не пьеса.
      Могло и не выстрелить. Даже скорее всего.
      Розенфельд включил запись и только тогда подумал, что не знает, о чем говорить, когда включена камера. Похоже, об этом подумала и Луиза.
      - Поговорим о погоде, - сказала она. - Самая светская беседа.
      Самой светской, по мнению Розенфельда, беседа о погоде была в девятнадцатом веке в викторианской Англии, а сейчас, в двадцать первом... Спорт? Политика? Сплетни? Работа? Кино? Интернет?
      Время шло, они молчали, глядя друг на друга и бросая косые взгляды на экран, надеясь заметить... Что? Когда ждешь неизвестно чего, думаешь об этом, а ничего на самом деле не происходит и, вообще говоря, происходить не может, то наступает разочарование. Они и наступило, когда таймер отмерил пятнадцать минут, и Розенфельд выключил запись.
      - Посмотрим? - спросил он, ни на что не надеясь. Глупая, по сути, затея. Зато приятно проведенный вечер.
      Подключил файл с записью к программе распознавания и запустил с начала.
      - Программа, - пояснил Розенфельд, - ищет нестыковки в изображении. То есть, если говорить математическим языком, разрыв функции. Изображение меняется непрерывно, и если что-то внезапно...
      Он замолчал, потому что Луиза его не слушала. Она, как зачарованная, смотрела на экран, где что-то разглядеть было затруднительно - программа сканировала ролик в десятикратно ускоренном режиме. Розенфельд подумал о разочаровании, которое неизбежно наступит, когда сканирование закончится, и на экране появится результат. Конечно, нулевой. Он еще надеялся на что-то, когда готовил этот нелепый, как ему теперь представлялось, эксперимент. Действительно, почему он решил, что именно сейчас, именно здесь, именно с ними произойдет то редчайшее, что случается в одном из нескольких тысяч происшествий?
      - Боже мой... - пробормотала Луиза и бросила на Розенфельда быстрый взгляд, сказавший ему нечто, смысл чего от него ускользнул.
      Он хотел сказать Луизе, что не стоит ждать слишком многого, но в этот момент изображение застыло на последнем кадре записи, и поверх картинки возникла цифра. Та, которую он ожидал. Ноль.
      - Не нужно сильно разочаровываться, Луиза, - бодро произнес Розенфельд. - Вероятность того, что с первого раза...
      - Боже мой, - перебила она его, и сейчас в ее глазах Розенфельд разглядел то, чего не увидел минуту назад: страх.
      - Что... - начал он, но Луиза его не слушала.
      Она поднялась и, не глядя на гостя, прошла к угловому кухонному шкафу. Шкаф был высокий, почти до потолка, и наверху лежала плоская фаянсовая или фарфоровая статуэтка чайки, распластавшейся, с раскрытыми крыльями, будто в полете. Достать чайку Луиза не могла - слишком высоко. Она стояла и смотрела. Розенфельд подошел и встал рядом. Снизу чайку и видно не было, из-за обреза крышки торчал только острый клюв. Чайка, безусловно, не имела отношения к эксперименту. Если бы она сдвинулась хоть на миллиметр, программа это отметила бы.
      - Что-то не так? - спросил Розенфельд.
      - Боже мой, - в третий раз пробормотала Луиза. Она посмотрела на Розенфельда, и теперь он был уверен: посмотрела со страхом.
      - Что случилось, Луиза? - резко произнес он.
      - Сейчас... - сказала она. - Сядем.
      Они сели. На экране по-прежнему светилась цифра "0".
      - Этой чайке, - сказала Луиза, - лет десять. Мне ее подарила Дайана, моя студентка, она давно окончила университет. Сначала чайка стояла на тумбочке в гостиной, но у нее широкий размах крыльев, и я задевала рукой, однажды даже уронила, но успела подхватить. Тогда я перенесла чайку на кухню, забралась на стремянку и поставила на шкаф. Там она смотрелась хорошо - снизу будто летящая птица.
      Розенфельд с сомнением поднял голову. Целиком чайку он увидел, лишь приподнявшись на цыпочки - и это он, на голову выше Луизы. Луиза не могла увидеть птицу в полете - разве только клюв.
      - За все годы я только два раза ее трогала, - продолжала Луиза, - когда вытирала пыль. Последний раз полгода назад. Или месяцев пять... И больше не трогала.
      - И что?
      - Чайка лежала близко к краю, чтобы я могла видеть ее крылья, и мне казалось, что она летит над кухней.
      Розенфельд начал понимать.
      - А теперь... Ее отодвинули дальше. Внутрь. Я не обращала внимания, не так уж часто поднимаешь голову, чтобы посмотреть. А сейчас... Вы же видите!
      - Наверно, когда вы вытирали с нее пыль последний раз...
      - Нет!
      - Но...
      - Нет, я вам говорю! Чайка лежала на самом краю и будто летела.
      - Вы хотите сказать...
      - Я ничего не хочу сказать!
      - У вас есть стремянка?
      - Конечно. Принести?
      - Я помогу.
      - Я сама. Вы... постерегите.
      Он не сразу понял - что или кого. Луиза вышла, а Розенфельд стоял, не отрывая взгляда от чайки. Видел он только клюв и правый глаз птицы. Глаз - ему показалось - смотрел насмешливо.
      Луиза вошла с металлической стремянкой в руках, Розенфельд забрал стремянку у нее из рук, преодолев несильное сопротивление (Луиза хотела сама), пододвинул к шкафу и полез наверх, а чайка следила за ним внимательно и настороженно. За полгода она покрылась пылью. Никто чайку за эти месяцы не брал в руки. Но что-то было не так. Он не сразу сообразил. На старом месте, где стояла птица раньше - ближе к краю крышки шкафа - пыль лежала таким же ровным слоем.
      Розенфельд осторожно спустился.
      - Можно, я помою руки?
      - Ванная прямо по коридору. А я пока протру с чайки пыль.
      - Не надо! - воскликнул Розенфельд. - Ничего не трогайте, пожалуйста, нужно все зафиксировать.
      - Значит, чайку передвинули?
      - Хорошо бы еще кофе, - сказал Розенфельд.
      Минут через десять они сидели за столом, помешивали ложечками в чашках, друг на друга не смотрели. Луиза молчала, ожидая ответа на свой вопрос, а Розенфельд молчал, обдумывая что сказать.
      - Там, - сказал он, наконец, так и не придя к определенному выводу, - нет ни одного отпечатка пальцев. Пыль на крышке лежит ровным слоем. Если бы чайку недавно передвинули, это было бы видно по пыли.
      - Значит... - начала Луиза.
      - Если позволите, - перебил Розенфельд, - завтра я пришлю сотрудника с аппаратурой, он все зафиксирует и проведет кое-какие измерения... И тогда можно будет сказать...
      - Что?
      - Когда получим результат, тогда и будет видно.
      - Сотрудник с аппаратурой...
      - Аппаратура - небольшой чемоданчик и ноутбук. Вы завтра в университете?
      - К одиннадцати. Если ваш человек приедет, скажем, к девяти, он справится за час-полтора?
      - Наверняка.
      
      ***
      Но утром все пошло не так. В восемь позвонила Луиза и голосом, который Розенфельд не сразу узнал, сказала:
      - Ее нет. Она улетела.
      - Кто?
      - Чайка. Она улетела, - повторила Луиза. - Я хочу сказать, что ее нет на шкафу.
      - Как нет? - Розенфельд понимал, что вопрос глуп, но ничего другого ему в голову не пришло.
      - Жду вас, - сказала Лаура и прервала связь.
      Когда Розенфельд вошел в квартиру, Луиза молча провела его на кухню. Чайки на шкафу не было. Рядом стояла стремянка - наверняка Луиза поднималась и все рассмотрела. Хорошо, если ничего не трогала.
      На крышке шкафа, как и вчера, лежал ровный слой пыли. Такое впечатление, будто ничто никогда здесь не стояло, несколько месяцев не тронутый слой пыли казался вызовом здравому смыслу.
      Можно было, конечно, взять пробу, что Розенфельд и сделал, собрав в принесенную пробирку пыль с самого угла. Спустился.
      Луиза сидела за столом, сцепив пальцы, и смотрела на Розенфельда испуганным взглядом.
      - Вы обнаружили это утром?
      - Да, когда пришла на кухню сварить кофе.
      - Значит, это произошло ночью, - констатировал Розенфельд очевидный факт.
      - Все окна закрыты изнутри, дверь в квартиру заперта, я ее открыла, только когда пришли вы. Никто не мог... Что все это значит?
      Розенфельд не знал. Впервые он не только не мог дать объяснения наблюдательному факту, но не имел никакой идеи, как к объяснению подступиться.
      
      ***
      Луиза уехала в университет, а Розенфельд вернулся в свою клетушку-кабинет и некоторое время, желая привести в порядок мысли, занимался рутинным делом: ставил электронную подпись на готовые экспертные заключения. Отправил файлы на почту Сильверберга, сопроводив примечанием; "все в порядке", которое старший детектив мог понять, как ему хотелось.
      В конце концов он остался наедине с фактом: чайка сначала передвинулась на два десятка сантиметров, не оставив никаких следов в пыли, а затем исчезла из закрытой комнаты, будто никогда не стояла, раскинув крылья, на краю крышки.
      Остаток дня Розенфельд провел в мрачном раздумье, отвечая при этом на вопросы сотрудников, давая советы и вообще выполняя обыденную работу, доведенную в последнее время до автоматизма.
      Что еще, черт возьми, можно было сделать в этой ситуации?
      Он позвонил Луизе в семь, не очень представляя, что скажет, и, тем более, не зная, что услышит в ответ.
      - Боже, Ариэль! - услышал он. - Как хорошо, что вы позвонили! Я хотела позвонить сама, но не решалась вас отвлечь. Приезжайте, хорошо? Если у вас вечер не занят. - Обычно, в представлении Розенфельда, мужчине полагалось спрашивать у женщины, не занят ли ее вечер, и потому он не сразу сообразил, что отвечать.
      - А если занят, все отмените и приезжайте, - продолжала Луиза. - Я вам кое-что расскажу...
      - Неужели чайка вернулась?
      - Нет... В общем, жду. Вы еще не ужинали? Поужинаем вместе, хорошо?
      Они поужинали. Не на кухне, как в прошлый раз, а в гостиной, где Луиза поставила под яркой люстрой два канделябра и зажгла свечи, свет которых почти не был заметен, но все равно создавал обстановку, к которой Розенфельд не привык, относился с подозрением, да и вовсе от Луизы не ожидал.
      Пока они ужинали, Луиза ни разу не упомянула о чайке, видеозаписях и, тем более, о смерти (убийстве?) Кремера. Розенфельд терялся в догадках, но разговор поддерживал как мог и, похоже, преуспел - во всяком случае, Луиза смеялась его шуткам о физиках и полицейских. Ему казалось, что он давно забыл шуточки, которые слышал во временя учебы в университете и на курсах, но поди ж ты...
      Кофе после ужина был прекрасен, но, едва пригубив, Луиза сказала:
      - Мы все время говорим о перемещениях... А нужно - о мотиве. Убийства без мотива не бывают. У всего есть причина, вы согласны?
      Вообще-то Розенфельд не мог еще согласиться с тем, что Кремера убили, и потому о мотивах он, естественно, не думал, да и думать не мог - что он знал о покойном, кроме того, что тот был физиком и не любил встречаться с женщинами (со всеми ли?) в реальном мире?
      Он кивнул.
      - Весь день, - продолжала Луиза, - я вспоминала, что знаю о Викторе. О его друзьях и врагах. Кто мог бы... То есть я понимаю, что никто не мог. Но - кто хотел бы? Перебрала всех его знакомых, о которых мне известно.
      - Вы общались только в сети, - не удержался от возражения Розенфельд,
      - Я понимаю, что вы хотите сказать. Как я могла знать... Но мы говорили обо всем на свете! После нескольких вечеров мне начало казаться, что я знаю Виктора лучше, чем многие из его знакомых в реальности. Виктор с удовольствием рассказывал о себе...
      - Зачем? - спросил Розенфельд.
      - Что "зачем"?
      - Зачем рассказывал?
      - Ну как же! - воскликнула Луиза, посмотрев на Розенфельда с недоумением: неужели не понимает?
      - И вы... тоже? - спросил Розенфельд.
      - Конечно. То есть не все, вы же понимаете. Но когда вспоминаешь, то многое переоцениваешь, и об этом хочется сказать хотя бы потому, чтобы самой не забыть.
      Розенфельд не любил рассказывать о себе и не очень представлял, зачем это нужно было Луизе. Конечно, Стив и Мэгги знали о нем много такого, чего он не стал бы рассказывать больше никому. Но это другое дело! К тому же, Мэгги обладала удивительной способностью догадываться о том, о чем Розенфельд сначала не решался сказать вслух, а потом, когда Мэгги намекала, неизвестно как догадавшись, Розенфельд поневоле (часто - с последующим удовольствием) раскрывал свои порой интимные переживания. Но то Мэгги, с которой он был знаком много лет...
      Что-то, сказанное Луизой, Розенфельд пропустил.
      - Простите, - сказал он, - я задумался.
      Луиза замолчала, не закончив фразу.
      - Вы рассказывали, как ездили с мамой и подругой в Лондон, и на вас большое впечатление произвела квартира Шерлока Холмса на Бейкер-стрит...
      Луиза всплеснула руками.
      - Ариэль! - воскликнула она. - Вы все прекрасно слышали!
      Розенфельд смутился.
      - Да, - признал он. - Уши ведь не закрыты. Могу повторить все, что вы сказали. Но... Действительно задумался о другом, и сказанное сохранилось в памяти, но в сознании не отложилось... пока.
      - О чем вы задумались? - с интересом спросила Луиза. - Вам не интересно, что...
      - Интересно! - с жаром сказал Розенфельд. - А задумался я над тем, что вы, видимо, правы: мы взялись за дело не с того конца.
      - Значит, вы согласны, что нужно выяснить мотив?
      Розенфельд покачал головой.
      - Нет, Луиза. Мы сначала должны доказать, что было преступление...
      - Но это ясно!
      - Для вас эмоционально - да. Но ваша убежденность не убедит никого. Нужно доказать связь между "смещениями" и смертью Кремера. Пока я знаю, что "эффекты", назовем из так, начались месяца за три до... гм... события. И пока не зафиксировано ни одного - после.
      - Разве это не доказательство?
      - Аргумент, но не доказательство. Нет репрезентативности, понимаете?
      - Почему, - тихо спросила Луиза, - почему вы не хотите понять...
      - Я именно хочу понять! - перебил Розенфельд в обычной своей манере. - Извините... Просто вы, Луиза, относитесь к этому эмоционально, а я не могу... не должен. Когда вы рассказывали о поездке в Лондон, я подумал, что увлекся технической стороной - поисками файлов с событиями, а нужно было не останавливаться на этом. Посмотреть, чем отличаются эти записи от всех других.
      - В каком смысле? - нахмурилась Луиза.
      - В основном, это записи ток-шоу. Вопрос: чем отличались шоу, в которых происходили события, от других, где ничего не случилось?
      - Есть смысл?
      - Безусловно! Мы ищем физическую причину странных событий. Они могут определяться окружающей средой, обстоятельствами. Может, количеством зрителей в студии, аппаратурой, ведущим... Множество факторов...
      - Которые вы будете изучать целый год или всю жизнь...
      - Нет, конечно. Это как раз можно сделать быстрее, хотя, казалось бы, искать нужно по множеству параметров. И... Простите, Луиза, что перебил. Рассказывайте дальше.
      - Но вам не интересно, - разочарованно сказала Луиза.
      - Напротив! - с энтузиазмом, которого он на самом деле не испытывал, воскликнул Розенфельд. - Очень интересно. Это же ваша жизнь!
      Луиза услышала в голосе Розенфельда то, что он хотел скрыть, и, в свою очередь, постаралась скрыть свое разочарование.
      - Не знаю, почему я вспомнила ту поездку. Ах, да! Потому что говорила о Прентисе. Это коллега Виктора, тоже физик, только не из его университета, а из Кембриджа. Наверно, поэтому вспомнила поездку в Лондон - по ассоциации.
      Вот именно, подумал Розенфельд. У женщин ассоциативное мышление, ассоциации часто заменяют логику. Он знал, что не прав, но был немного сердит на Луизу за то, что она сбила его с мысли, и на себя сердился, потому что рассердился на Луизу.
      - Давайте, - продолжила она, - я вам перечислю знакомых Виктора, о которых знала. Я составила список.
      Она пересела к компьютеру, экран засветился, Розенфельд увидел страницу с текстом и название "Друзья".
      - Сегодня, - объяснила Луиза, - я вернулась домой довольно рано и составила список. Очень коротко, на большее не было времени, но о каждом имени я могу рассказать все, что знаю. То есть все, о чем рассказывал Виктор.
      Розенфельд пододвинул к компьютеру стул и сел рядом с Луизой. Список оказался неожиданно длинным, больше страницы. Знакомых у покойного могло быть много - мало ли с кем он общался хотя бы в профессиональном мире физиков. Но вряд ли Кремер подробно рассказывал не очень, по идее, знакомой женщине о каждом.
      - Так много, - не удержался он от реплики, в которой Луиза наверняка услышала неодобрение, близкое к сарказму.
      Она бросила на Розенфельда удивленный взгляд.
      - Мы общались несколько месяцев, - объяснила она. - Я уже говорила, что с Виктором легко было общаться именно в таком режиме. Если бы мы встречались, думаю, все было бы гораздо... хуже.
      Почему-то эта фраза успокоила Розенфельда, и он придвинулся еще ближе - то ли к экрану, то ли к Луизе - и приготовился слушать и постараться не показывать своего отношения ни к одному имени.
      - Ант Бакстер, - начала Луиза. - Я буду очень кратко, самое главное. Вспомнила гораздо больше, но это, если у вас возникнут вопросы.
      Розенфельд не был уверен, что вопросы у него возникнут, и промолчал.
      - Ант Бакстер, коллега... прекрасный человек, хорошие рабочие отношения... общие темы... Берта Ланговер... биолог... давняя знакомая... одно время Виктор, кажется, за ней приударял, но ничего не получилось... Берт Кранц... Кент Прудон... Джеральд Хардиг, экстрасенс... Март Бучински, врач-психотерапевт, Виктор познакомился с ним на конференции по связи физики и психологии... Марта Роз, тоже физик, доктор наук, Виктор говорил о ней с уважением... Натан Берман, сосед Виктора по этажу, банковский служащий... Шрот Андрус...
      Розенфельд почувствовал, что начинает засыпать под монотонное чтение имен людей, которых Луиза не знала лично, и впечатление составила по словам Кремера. Сильверберг такие свидетельства обычно выслушивал и даже вопросы каверзные задавал, но значимость им приписывал низкую, хотя и такие сведения принимал во внимание, если не было более надежной информации. Розенфельд механически отметил, что ни об одном "друге" Кремера Луиза не сказала "плохой человек", "личный враг" или хотя бы одно слово неприязни.
      - Все, - заключила, наконец, Луиза. - Я перешлю список вам на почту? Изучайте, делайте выводы.
      Выводы Розенфельд уже сделал, но нужно было сказать Луизе что-то правильное и вдохновляющее. Не мог же он разочаровать ее, сказав правду - никто из названных ею людей ни по каким названным ею качествам не годился - даже отдаленно - на роль убийцы. Версия Луизы, и без того практически невероятная, теперь уж точно не могла рассматриваться в качестве рабочей. Никто Кремера, конечно, не убивал. Не мог физически. И мотивов никто не имел.
      - Непременно изучу и потом задам вопросы, - уверенно произнес Розенфельд.
      - Это все? - разочарованно спросила Луиза. Она ждала, что Розенфельд хотя бы на одно имя обратил свое внимание эксперта.
      - Ну... - протянул Розенфельд и пробежал глазами по списку. - Все такие интересные люди... Вы же сами, Луиза уверены, что никто из них не имел мотива... да и вообще... Кто, по-вашему, лично по вашему впечатлению, мог стать убийцей. Убежден, что вы сделали выбор.
      - Да, - кивнула Луиза. - Но... Не скажу. Это интуиция. Нет у меня логических оснований... и мотива не знаю... но...
      - Так скажите!
      - Нет, - отрезала Луиза. - Я могу оказаться не права. Нет, Ариэль, не скажу.
      - А если, - усмехнулся Розенфельд, - я скажу, кого вы имеете в виду? Видите ли, Луиза, мой друг Стив кое-чему меня научил. Обращать внимание на мимику человека, на то, с какой интонацией он произносит слова. Непроизвольно. Я, конечно, могу это делать не так хорошо, как Стив. Если бы он был сейчас здесь... Но и я кое-что могу. И когда слушал, как вы читали список, и как вы прочитали одно имя...
      - Какое? - с любопытством спросила Луиза.
      - А вы скажете "да", если я окажусь прав?
      Луиза подумала. Она действительно не хотела называть имя, но, если его назовет Розенфельд... То есть, если он правильно сумел прочитать ее мысли...
      - Нет. - Луиза не хотела сдаваться. - Не скажу ничего. Но если вы читаете по взгляду...
      - Натан Берман, - выпалил Розенфельд. - Сосед по этажу.
      Луиза вздрогнула.
      - Ну вот, - удовлетворенно улыбнулся Розенфельд. - Я прав? Чем он вам так не понравился, этот, по вашему же описанию, прекрасный человек, не имевший мотива? И уж точно - никакой возможности.
      - Прекрасный человек, - повторила Луиза. - Только... Понимаете, Ариэль, у меня действительно нет оснований... Но когда Виктор рассказывал о соседе...
      - Он часто о соседе рассказывал? - перебил Розенфельд.
      - Не чаще, чем об остальных знакомых, - немного подумав, ответила Луиза. - И ничего такого... дурного. Программист. Не женат. Помогал иногда Виктору с кое-какими сложными программами. То есть это я так поняла. Пару раз вместе выпивали в баре.
      - Но... - подтолкнул Розенфельд Луизу, потому что она неожиданно замолчала, глядя в пространство за плечом Розенфельда. Он уже успел убедиться, что за его плечом висела репродукция с картины Леонардо "Леда и Лебедь". Почему именно эта, Розенфельд спросить еще не успел, о художественных предпочтениях Луизы разговора у них не было.
      - Понимаете, Ариэль... Всегда, когда Виктор упоминал соседа, лицо его сморщивалось, будто он съел дольку лимона, и взгляд противоречил словам. Слова были хорошими, а взгляд... понимаете? Что-то происходило между Виктором и Берманом, о чем Виктор говорить не хотел.
      - И только?
      - И только. Но об остальных...
      - Ничего?
      - Нет.
      - Простите, - заторопился Розенфельд, взглянув на часы. - Я и не заметил, что уже первый час ночи.
      Уходить он не хотел, но время действительно было позднее. Задерживать его Луиза не стала.
      
      ***
      Розенфельд не выспался, явился на работу с тяжелой головой и мыслями, которые не мог собрать в систему и думать в привычном режиме. Луиза раздражала его своим упрямством и нежеланием видеть очевидное. Луиза восхищала его своим упрямством и желанием добиться правды и наказания. Луиза поражала его - хотя на вопрос "почему?" ответа Розенфельд не находил. И это его смущало, потому что он, несмотря на свой не очень богатый опыт общения с женщинами, успел убедиться в простой и всем известной истине: если объяснить, почему тебя влечет к женщине, это означает, что именно она - человек, который тебе в жизни необходим.
      Луиза Колдуэлл, которую он увидел впервые в жизни несколько дней назад и о которой не знал почти ничего, стала ему необходима?
      Но все это никак не помогало, не сцепляло несцепляемое, не складывало несложимое, не доказывало недоказуемое...
      - Мэгги тебя ждет к ужину, - сурово предупредил Розенфельда Сильверберг, позвонив и сообщив, что не придет, как обычно, на ланч к Бену, поскольку весь день будет в бегах. Так и сказал - в бегах, - будто был не старшим детективом в городском Управлении полиции, а преступником, скрывавшимся от правосудия.
      На вечер у Розенфельда были другие планы, но к приглашению Стива надо было относиться скорее как к приказу начальства. А может, это была выработавшаяся с годами привычка. Розенфельд воспринял "приказ" с облегчением. Он хотел встречи с Луизой. Он боялся этой встречи. Он сам не знал, в конечном счете, чего он хотел.
      День выдался тяжелым, но несколько минут Розенфельд сумел выкроить для "своей" задачи. Никаких идей, кроме статистических, у него не было, и он задал поиск в полицейской базе данных по всем личностям, упомянутым в "меморандуме" Луизы.
      - Ты похудел, - встретил Сильверберг друга, когда в семь вечера Розенфельд явился "по вызову". - Плохо питаешься.
      Розенфельд предпочел отмолчаться и завел с Мэгги разговор о достоинствах Питера Шрайера, кандидата на пост окружного прокурора.
      Когда сели за стол, Сильверберг не выдержал:
      - Ну что, ты бросил бессмысленную проблему Кремера?
      За столом они обычно о делах не говорили, и Розенфельд мог на вопрос не отвечать.
      - Нет, - коротко ответил он.
      И тогда Сильверберг пустил в бой тяжелую артиллерию. Он выразительно посмотрел на жену, и Мэгги сказала, подкладывая в тарелку Розенфельда вкуснейший кусок телячьей отбивной:
      - Арик, скажи правду, доктор Колдуэлл тебе понравилась? Я видела ее фотографию. Очень приятная женщина и наверняка умная. Как раз в твоем вкусе.
      Розенфельд мысленно чертыхнулся. Фотографию Луизы мог показать Мэгги только Стив - с понятной целью.
      Мэгги ждала ответа, положив в тарелку Розенфельда еще один кусок телятины, что было перебором, которым Мэгги пользовалась при чрезвычайных обстоятельствах.
      - Да, - не стал отрицать Розенфельд. - Умная и приятная. Но главное в том, что доктор Колдуэлл нашла для меня интереснейшую научную задачу с двойным смыслом.
      - Вот как? - удивилась Мэгги. Разумеется, Стив сказал ей, что Розенфельд ввязался из-за доктора Колдуэлл в расследование несуществующего преступления. О науке не говорил, поскольку сам в нее не верил.
      - Именно научную. - Розенфельд, в свою очередь, выразительно посмотрел на друга, Сильверберг отвел взгляд и принялся разрезать мясо на мелкие кусочки.
      Рассказал Розенфельд о своих статистических изысканиях так просто и ясно, что заслушалась даже Мэгги, забыв отнести в кухню опустевшие тарелки и принести десерт: любимый творожный пирог мужа.
      - И что это может быть? - озадаченно спросила Мэгги. - И почему последние три месяца? И никто на это не обращал внимания?
      - Кто мог обратить внимание? - удивился Розенфельд. - Кому могло прийти в голову покадрово рассматривать телешоу в поисках перемещавшихся предметов? Да и другие ролики, которых в интернете десятки миллионов, а в домашних компьютерах наверняка десятки миллиардов.
      - Но, Арик, вам же это пришло в голову!
      Тут Розенфельд мог, конечно, плавно перейти к причине своего интереса и рассказать Мэгги то, что не удосужился ей сообщить Стив, но он не стал нарушать правила игры.
      - Была причина... - сказал он неопределенно. - Но результат поразительный, верно?
      - Это мистика! - торжественно провозгласила Мэгги, заслужив благосклонный кивок мужа.
      - И этой мистикой, - вставил Стив, - Ариэль занимается вот уже вторую неделю, даже к Бену на ланч не каждый день приходит.
      Бена Мэгги недолюбливала, считала ассортимент блюд в "Быстром протоне" недостойным и на реплику мужа внимания не обратила.
      - Это не мистика, - мягко возразил Розенфельд. Увлечение Мэгги мистикой, экстрасенсорикой и астрологией он прекрасно знал. Давно прошло время, когда он пытался спорить и доказывать, что мистики не существует, убедился, что бесполезно опровергать рационально то, во что человек погружен эмоционально и доводы разума для него - все равно что крик павлина в зоопарке.
      - Тогда как вы это объясняете?
      И Розенфельд, поддавшись обаянию Мэгги, выдал то, о чем размышлял последние дни, все больше убеждал себя, что это единственное разумное объяснение, но даже Луизе свои соображения пока не высказывал, понимая, что ни понят, ни принят не будет. Слишком уж это...
      - Мэгги, - сказал он, повернувшись к Сильвербергу спиной, чтобы не видеть насмешливого взгляда, - вы же знаете, как я люблю физику. И не верю в мистику.
      - Ну и напрасно! - воскликнула Мэгги. - В жизни мистических совпадений множество, и я - вы знаете - все время пытаюсь втолковать это Стиву, а он в упор ничего не замечает.
      Мэгги на мгновение запнулась и добавила:
      - Как и вы, Ариэль. К сожалению.
      Розенфельд спокойно выслушал выпад Мэгги, представил, какое сейчас выражение лица у Стива, и продолжил:
      - Так вот, физики сейчас почти уверены... то есть я хочу сказать, что большая часть физиков уверена, а меньшая им пока возражает... что наша Вселенная - не единственная в мироздании. Существует огромное число вселенных, которые ответвились от нашей за миллиарды лет после Большого взрыва. И потому есть много вселенных, не просто подобных нашей, но в точности таких же. И там все как у нас - там есть вы, Мэгги, и есть Стив, и я тоже, конечно, и во множестве миров мы сейчас так же сидим и разговариваем. И я убеждаю вас, что вселенных много, и все они почти одинаковые... Именно - почти, в этом все дело!
      - Другой такой Мэгги нет нигде, не говори глупостей, Ариэль! - сердито сказал за спиной Розенфельда Стив.
      - Конечно, - согласился Розенфельд. - Все другие Мэгги хоть немного, но отличаются друг от друга. Но дело не в этом, - торопливо добавил он, поскольку Мэгги явно собралась высказать независимое мнение о своих возможных копиях. - Дело в том, что вселенные взаимодействуют. Как говорят физики, происходит интерференция волновых функций. То есть может происходить - теоретически даже обязательно должна происходить, но никто это не способен обнаружить в эксперименте, понимаете, Мэгги? Это очень сложные эксперименты, а теория не дает никаких подсказок. И вот что я вам скажу, Мэгги. Физики не там ищут. Не там и не так. Не обращают внимания на то, что следы взаимодействия вселенных видны на каждом шагу, в нашей обыденной жизни. Это немного напоминает поиски внеземного разума. Есть идея, что мы на небе постоянно видим результаты деятельности внеземных цивилизаций. Видим, но не видим, потому что стараемся любое явление объяснять естественными причинами, и это нам всегда удается - правда, объяснять все сложнее, но разве ученые боятся сложностей? Внеземного разума боятся, да, а сложностей - нет. Так и в многомирии. Мы видим нечто из других вселенных, но не обращаем внимания, потому что "там" почти то же самое, что у нас, понимаете? Вспомните, Мэгги... Две недели назад у вас пропала ложка... Вижу, вспомнили! Где вы только ни искали - нет, и все! А дня через два, когда вы уже и думать об этой ложке перестали, обнаружили ее на том же месте, где она всегда лежала. Что вы тогда сказали?
      Мэгги смотрела на Розенфельда задумчивым взглядом и качала головой.
      - Она сказала, что это мистика! - торжественно объявил Сильверберг, обошел стол и встал за спиной жены: ему хотелось все-таки видеть лицо Розенфельда, а не буравить взглядом его затылок.
      - Я же говорю, - неуверенно сказала Мэгги, - что мистика в нашей жизни на каждом шагу.
      - Нет! - воскликнул Розенфельд. - Это не мистика! Мистика - когда у явления нет естественно-научного объяснения. Когда сдаешься, поднимаешь руки и говоришь: "это что-то сверхъестественное, мистическое, необъяснимое".
      - Ну почему? - заупрямилась Мэгги. - Обычно память подводит. Положила что-то куда-то и забыла. И думаешь, что положила вот на это место. А ложки там нет. Думаешь - мистика. А потом находишь на том месте, куда сама положила и забыла. Вот и все.
      - Но иногда, - вкрадчиво произнес Розенфельд, - это все-таки мистика, верно? Когда пропавший предмет исчезает насовсем. Или появляется предмет, которого на этом месте никогда не было. Или - как с ложкой - появляется на том же месте, откуда пропала. Это не спишешь на забывчивость, вы ложку именно там и искали, а ее не было.
      - Да, - кивнула Мэгги. - Это точно мистика. Сверхъестественное. Чудо. В чудеса вы, Арик, конечно, не верите?
      - Нет, - отрезал Розенфельд.
      - Вот потому вы до сих пор не женаты, - резюмировала Мэгги.
      На этот довод Розенфельд не нашелся что ответить и предпочел не расслышать.
      - Мэгги права. - Сильверберг поцеловал жену в щеку и вернулся на свое место за столом. - Только при чем здесь пропадающие ложки?
      - Потому, - обернулся к другу Розенфельд, - что это явления одного порядка.
      - Какие явления? Что-то я совсем запутался, - пожаловался Сильверберг.
      - Пропадающие ложки и предметы, которые сами собой сдвигаются с места и возвращаются назад.
      - А, - поскучнел Сильверберг, - ты все еще об этом. И что, по-твоему, происходит?
      - Эффект многомирия. Мы... то есть физики объясняют подобные явления тем, что существует множество миров, практически таких же, как наш. С очень небольшими отличиями. В одном часы на полке - те, что у тебя за спиной - стоят вплотную к стенке, а в другом выдвинуты чуть вперед.
      Сильверберг обернулся, посмотрел на часы и сказал:
      - Да, вплотную, сам видишь. Мэгги любит, чтобы они стояли так, а мне все равно.
      - И ты никогда не видел, что часы чуть выдвинуты?
      - Бывает, - согласился Стив.
      - А через минуту опять стоят впритык к стене.
      - Может быть, - не стал спорить Сильверберг. - Не обращаю внимания на такие мелочи.
      - Вот именно! Не обращаешь внимания, а если вдруг замечаешь, то думаешь, что Мэгги чуть подвинула, когда протирала пыль.
      - А на самом деле, - ехидно произнес Сильверберг и демонстративно подмигнул Мэгги, - это многомирие виновато.
      - Именно. Миры то склеиваются, то расходятся. В нашем часы стоят впритык к стене, в каком-то другом - чуть выдвинуты вперед. Произошла склейка - и те часы оказались здесь, а наши - там. Склейка - процесс скоротечный, хотя бывает и долгий, тогда предмет может навсегда переместиться из одного мира в другой. Но обычно чем незначительнее явление, тем оно чаще происходит, верно? И - чем менее заметно, тем меньше на него обращаешь внимание. Как с этими часами. Или...
      Розенфельд пристально посмотрел Сильвербергу в глаза.
      - Или статуэтка Ганеши вдруг прыгает на пару миллиметров и тут же возвращается на прежнее место. В известном тебе ролике. И никто не обращает внимания. Обычно просто не успевает - все происходит очень быстро. Но если смотреть по кадрам и, главное, знать, что ищешь...
      - Понял, наконец, - облегченно вздохнул Сильверберг.
      - Вот и прекрасно!
      - Ты обо мне? Нет, это ты, наконец, понял.
      - Что понял? - насторожился Розенфельд.
      - Что к смерти Кремера это не имеет отношения, - с удовольствием констатировал Сильверберг. - Ничего не знаю про многомирие, но не станешь же ты утверждать, что кто-то объявился из другой реальности, убил Кремера и скрылся в своем мире. Потому и нет никаких следов, убийство в закрытой комнате, смерть от разрыва аневризмы... В другом мире, наверно, научились вызывать такую смерть с помощью аппарата: приложил к виску - потому там пятно и появилось, а затем исчезло - и человек мертв. Ты это хочешь сказать?
      Мэгги принялась собирать со стола: если муж начал спорить с Ариком, - это надолго и лучше не вмешиваться.
      - Любишь ты все выворачивать наизнанку, - с досадой сказал Розенфельд. - Многомировые склейки - самое современное направление в теоретической физике, и тот факт, что нам удалось обнаружить - фактически доказать - реальность склеек...
      - Стоп! - воскликнул Сильверберг. - Склейки-расклейки - задача физическая, верно?
      - Конечно, но...
      - Физическая. Нобелевскую премию кто-то обязательно получит. Но не ты. Потому что, во-первых, ты работаешь не в Принстонском Институте перспективных исследований, а в Бостонском управлении полиции, и твоя задача - не физические открытия делать, а проводить экспертизы для криминальных расследований. А во-вторых, ты не нашел связи всего этого со смертью Кремера. Значит, не имеешь права тратить рабочее время на физические эксперименты и должен заниматься своими прямыми обязанностями. Я звонил тебе перед тем, как пойти сегодня домой - готово ли экспертное заключение по делу Ребане. Заключение готово не было,
      - Будешь жаловаться капитану?
      - На тебя? Не дождешься. Но прошу тебя, Арик, оставь эти занятия с прыгающими предметами. В конце концов, не я один заказываю экспертизы. Кто-нибудь - детектив Салливан, например - может действительно пожаловаться капитану. Тебе это надо?
      Мэгги вернулась из кухни, поставив посуду в мойку и включив машину. Она пропустила часть диалога, но заключение сделала верное и, главное, вовремя.
      - А у вас, Арик, будет хороший повод встретиться с доктором Колдуэлл. Если хотите знать мое мнение, она положила на вас глаз. Вы думаете, она действительно считает, что таинственный преступник убил ее знакомого, с которым она даже ни разу не ходила в ресторан? Она умная женщина, судя по всему, и знает, как заинтересовать умного мужчину.
      - Ну, вы скажете... - пробормотал Розенфельд, первый раз подумав, что на самом деле все могло быть именно так, как сказала Мэгги.
      - Поверьте мне, Ариэль! И не теряйте времени! Можете даже сделать вид, что верите, будто этого... как его...
      - Кремера, - подсказал Сильверберг
      - Да. Тема для разговора не хуже других. Я же знаю: главная ваша проблема, Ариэль: вы не умеете находить темы для разговоров с женщинами. Помните Лили? Я не говорила, но после свидания с вами она жаловалась, что вы задолбали ее... простите, но она именно это слово употребила... веселыми, как вам казалось, историями из жизни великих физиков. Упустили такой шанс! Лили - замечательная девушка.
      - Мэгги, прошу вас... - Розенфельд с ужасом вспомнил единственное свидание с Лили. Красивая девушка. Замечательно готовит, в этом он убедился. И даже намекала... Может быть, намекала. А может, и нет. Но им оказалось безумно скучно друг с другом.
      - Не упускайте шанс на этот раз! - воскликнула Мэгги.
      Это была завершающая фраза любого разговора об упущенных Розенфельдом шансах.
      - Постараюсь, - ответил он, чем вызвал изумление не только у Мэгги, но и у Сильверберга. Обычно на призывы Мэгги Розенфельд отвечал, что женщины для него - закрытая книга, которую он однажды по глупости открыл. Потом закрыл и больше не открывает, потому что написана книга на неизвестном языке, и ни один мужчина на самом деле прочитать эту книгу правильно не в состоянии, как бы он ни утверждал обратное.
      - Постарайтесь, - поставила точку Мэгги, а Сильверберг похлопал друга по плечу.
      
      ***
      Следующая неделя выдалась спокойной - в том смысле, что Розенфельд оставил на время "задачу о смещениях", как он мысленно назвал странные эффекты на видеозаписях, включив сюда и не объясненное исчезновение чайки. Луизе он не звонил ни по делу, ни по... делу, естественно, поскольку о личных отношениях между ними и речи не было. Хотя... Время от времени, выбирая из списка абонентов тот или иной номер, Розенфельд, будто забыв, кому звонит, начинал набирать совсем другие цифры.
      Сильверберг не торопил Розенфельда с экспертными заключениями - повода не было. Заключения отправлялись в срок, а то и раньше, что случалось не часто:: экспертизы запаздывали всегда, особенно сложные, биохимические, требовавшие иногда участия внешних лабораторий, с руководителями которых у Розенфельда, давно в узких кругах экспертного сообщества получившего кличку "педант", сложились "непростые" отношения.
      Конечно, друзья встречались и, как обычно, обедали у Бена, восстановив прервавшуюся на пару дней традицию. Разговоры вели о чем угодно: от беременности губернатора Бостона (пятой, по словам Розенфельда, шестой, как утверждал Сильверберг) до победы "Мотекса" в матче с "Рестингом", где обе команды забили по голу в собственные ворота, а победил "Мотекс" в серии пенальти, причем решающий гол забил игрок, никогда прежде ничем себя не проявивший.
      Разговоров о несуществующем "деле Кремера" они не вели настолько принципиально, что в воздухе буквально витали призраки непроизнесенных слов. Имя доктора Колдуэлл ни разу упомянуто не было, из чего независимый наблюдатель мог сделать вывод, что и Розенфельд, и Сильверберг это имя держали в уме постоянно, иначе кто-то из них непременно упомянул бы его просто случайно, как это бывает, если ведешь разговоры обо всем на свете, чаще всего - о последних делах и событиях.
      В пятницу, после ланча, расплатившись с Беном, Сильверберг сказал:
      - Мэгги просила сказать... э-э... впрочем, неважно.
      - Иными словами, - сделал вывод Розенфельд, - Мэгги интересует тема, которую мы с тобой... точнее, ты со мной... считаем... то есть ты считаешь запретной.
      - Почему запретной? - хмыкнул Сильверберг. - Хорошо, скажу, иначе. Мэгги все равно спросит и обидится, узнав, что я не выполнил ее просьбу.
      - Скажи, что я не звонил доктору Колдуэлл, и она тоже мне не звонила.
      - Ты о чем? - удивился Сильверберг. - Мэгги интересуется, что у тебя получилось с прыгающими предметами. Не поверишь, но она нашла в Интернете несколько сайтов о многомирии и прочитала десяток статей, в которых ничего не поняла, а потому пришла к выводу, что это мистика высшего уровня.
      - А я-то думал... - пробормотал Розенфельд.
      - Конечно, я понимаю, - усмехнулся Сильверберг. - Ты думал только о работе, на это трудно было не обратить внимание.
      Они уже вышли на улицу и собирались разойтись по машинам, когда Розенфельд произнес, обращаясь не к Сильвербергу, а к столбику светофора:
      - Видишь ли, Стив, программа поиска событий продолжала отбирать их и после того, как были обработаны данные до момента смерти Кремера. Я уже говорил, что все началось примерно за три месяца до...
      - Говорил, - поморщился Сильверберг.
      - Так вот, после смерти Кремера ни одного события не произошло. Точнее - программа не нашла ни одного события.
      - Вот как? - Сильверберг задумчиво посмотрел на небо, где над крышей Башни Трампа висело одинокое бесформенное облако, и сказал, не глядя на Розенфельда: - Интересно, но детектива Винтера это вряд ли заинтересует.
      Розенфельд насторожился.
      - Детектив Винтер все еще занимается...
      - Занимался бы, если бы открылись неизвестные ранее обстоятельства. А поскольку ничего нет, кроме твоей математики...
      - Физики.
      - Какая разница? - отмахнулся Сильверберг.
      - Стоп! Погоди... Луиза попыталась...
      - Кто?
      - Доктор Колдуэлл.
      - А! Она попыталась - что?
      - Собрать сведения о знакомых Кремера, обо всех его контактах...
      - Зачем? - удивился Сильверберг.
      - Затем, - рассердился Розенфельд, - что этим и не подумал заняться твой детектив Винтер!
      - С чего бы ему этим заниматься?
      - А разве изучение подозреваемых не обязательная процедура при расследовании преступления?
      - Не было никакого преступления! Откуда взяться подозреваемым?
      - Доктор Колдуэлл так не считает. У Кремера было немало... некоторое количество знакомых... которые могли иметь с ним достаточно серьезные конфликты. Настолько серьезные, что возник мотив для убийства.
      - И что? У доктора Колдуэлл есть подозреваемые?
      - Ну...
      - Понимаю... - протянул Сильверберг. - Конкретных подозреваемых с конкретными мотивами нет, я верно понял?
      - Ну...
      - И вообще, поиск подозреваемых, мотивов и, тем более, способов убийства - работа не эксперта-криминалиста, в которой он - я имею в виду эксперта - ничего не понимает. Этим должен заниматься детектив. И не один. А эксперт-криминалист, даже имея список людей, которые наверняка не являются преступниками, только усложнит работу детектива, если...
      - Так ты хочешь...
      - Если, - повысил голос Сильверберг, - детектив найдет реальный повод для расследования.
      - То есть такого повода...
      - Нет, - отрезал Сильверберг.
      
      ***
      Профессор встретил Розенфельда, как и в прошлый раз, радушно, но без энтузиазма.
      - Вы сегодня один, - констатировал Нимлас.
      Он действительно об этом сожалел? Отвечать Розенфельду было нечего, и он промолчал.
      - Я посоветовался с коллегами, - начал Нимлас.
      - Стоило ли? - усомнился Розенфельд. Ему не хотелось, чтобы история раньше времени расползлась по университету и дальше. Надо было, наверно - почему-то он об этом не подумал - провести обычную в подобных случаях процедуру: подписания NDA . Розенфельд полагал, что профессор вряд ли станет распространяться об этом странном деле.
      - Безусловно, стоило. Если вы подумали, что проблема может выйти из-под контроля, то, уверяю, вы ошибаетесь. Люди, с которыми я обсуждал, умеют держать язык за зубами.
      Розенфельд в этом сомневался, но возражать не стал - поздно.
      - Так вот, - продолжал Нимлас, - наше согласованное мнение: мы... то есть вы имеете дело со склейками нескольких ветвей эвереттовских реальностей.
      Розенфельду приходила в голову такая мысль, но он посчитал ее слишком экзотической.
      - Разумеется, мы обсуждали теоретические возможности. Начальные характеристики событий - я имею в виду продолжительность и величины пространственных перемещений - ограничивают нас в величинах психоидных коэффициентов в уравнении Шредингера...
      - Простите...
      - Скорее всего, вы не знакомы с работами Веддингера, Штормера и Копылова. И с книгой Роджерса. Это такие дебри квантовой теории, что даже мне в их расчетах далеко не все понятно. Попробую популярно. Формулы вам не нужны? Не так ли?
      Розенфельд дернул плечом. Он с интересом посмотрел бы и на формулы, но сейчас ему они действительно были без надобности, а демонстрировать профессору свои математические познания он считал ненужным.
      - Как вы, конечно, знаете, - продолжал профессор, - уравнение Шредингера линейно, то есть содержит только первые степени дифференциалов. И потому волновая функция - решение уравнения - содержит описание множества состояний частицы, которые друг от друга не зависят и зависеть не могут в принципе.
      - Да, я знаю... - попытался Розенфельд прервать лекцию, однако Нимлас вошел во вкус - привык выступать перед студентами.
      - Многие физики согласны с эвереттовской многомировой интерпретацией квантовой физики. Доказательств нет, но такая интерпретация, во всяком случае, непротиворечива. Что происходит, если прав Эверетт? Решение уравнения Шредингера - волновая функция - имеет множество значений, но ведь в эксперименте наблюдается только одно значение! Только одно конкретное состояние частицы, которое фиксирует прибор. А что с остальными значениями? По Эверетту, все остальные значения тоже наблюдаются, но только другими наблюдателями в других вселенных, а в нашей эти другие значения мы наблюдать никак не можем. В принципе. Потому что нет никаких взаимодействий нашей вселенной с другими - так получается из уравнения Шредингера. Из-за того, что это уравнение линейно, и все решения друг от друга не зависят и друг с другом никак не связаны.
      Розенфельд понял, что профессора все равно не перебить, и стал слушать лекцию, аналог которой в свое время сдавал на третьем курсе.
      - Но действительно ли вселенные не взаимодействуют? - с риторическим пафосом воскликнул Нимлас. - Не будем забывать, что выбор вселенной зависит от наблюдателя. Сознание выбирает реальность! Значит, в уравнении Шредингера должны быть члены, зависящие от сознания. В классическом уравнении таких членов нет, конечно, и потому уравнение линейно. И потому реальности друг с другом не взаимодействуют. Но если каким-то образом учесть присутствие наблюдателя, уравнение становится нелинейным, и взаимодействия реальностей не только могут происходить, но непременно происходят! Члены уравнения, описывающие участие сознания в квантовых процессах, называются психоидными , а члены классического уравнения Шредингера - физикалистскими . А взаимодействие реальностей называют склейками. Существование склеек в качестве аксиомы предложил российский исследователь Лебедев, а впоследствии теоретически доказал Вольфсон.
      Тут Розенфельд не выдержал. Все-таки пришел он не для того, чтобы повышать уровень своего образования. Цель у него была конкретная, он догадывался, то и Нимлас за прошедшие дни успел добиться каких-то результатов и сейчас тянул время, прощупывая гостя - вполне понятное желание знать, на каком уровне сложности вести дальнейший диалог.
      - Насколько я знаю, - довольно грубо перебил Розенфельд профессора, - склейки возможны и в линейных уравнениях Шредингера. Не обязательно прибегать к так называемым психоидным коэффициентам, которые то ли есть в природе, то ли нет. Во всяком случае, на этот счет существуют разные мнения.
      Палец профессора, начавший был выписывать формулу на уже потерявшей блеск поверхности журнального столика, застыл в воздухе. Нимлас бросил на Розенфельда удивленный взгляд, будто посетитель зоопарка, с которым заговорила на чистом английском сидевшая скромно в углу клетки горилла.
      - Вы имеете в виду работу Бехтера? - спросил он, уверенный, что собеседник скажет "конечно", и тогда зарвавшегося полицейского можно будет уличить в том, что он говорит о том, в чем толком не разбирается.
      - Нет, - ответил Розенфельд. Бехтера он тоже просматривал, но идея учета пренебрежимо малых членов уравнения его не вдохновила. - Я подумал, что вы говорите о статье Ветерхофа в ноябрьском номере "Нейчур". Ветерхоф решал чистое уравнение, без добавок чего бы то ни было. Как в свое время Эверетт. И доказал - то есть мне так показалось, что доказал, я все-таки не специалист, и, возможно, понял неправильно, - что ответвившиеся миры не параллельны друг другу. Их волновые функции, конечно, друг от друга не зависят, из чего и был сделан вывод, что миры никогда больше не будут интерферировать, то есть взаимодействовать друг с другом. Но Ветерхоф показал, что, даже развиваясь независимо, значения волновых функций могут в какой-то момент совпасть - случайно, насколько я понял. И тогда возникает склейка двух ветвей реальности. Ветерхоф утверждает, что, если это и происходит, то очень редко, именно из-за независимости решений. Но ведь "очень редко" не то же самое, что "никогда", верно?
      - Кхм, - кашлянул Нимлас. - Да, вы правы. И добавлю от себя, Ветерхоф об этом не пишет. То есть не оценивает, что означает "очень редко" с точки зрения бытового сознания.
      - И что же это означает? - Розенфельд понял, что разговор теперь пойдет на равных, прощупывание закончилось, и начнется, наконец, настоящая работа.
      - Я сделал оценки. Вероятность спорадических склеек в линейной теории очень мала: десять в минус двадцать седьмой степени при каждом квантовом событии. Но поскольку квантовых события каждую секунду происходит огромное количество - в зависимости от плотности среды, энергии частиц и других параметров - то частота склеек может составлять несколько тысяч в секунду.
      - Ого! - сказал Розенфельд.
      - Да! Иными словами, спонтанные склейки происходят постоянно. Всегда были и всегда будут! Мы их не замечаем, поскольку происходят они обычно на уровне элементарных частиц, реже на уровне атомов, еще реже - на уровне молекул, а на более высоком уровне возникает декогеренция, и склейки сливаются с общим молекулярным "шумом". Иными словами, квантовая физика переходит в статистическую.
      - Но, - продолжил мысль профессора Розенфельд, - в еще более редких случаях - не миллион актов в секунду, а, скажем, один акт в миллион секунд, - декогеренция не происходит, и возникает склейка, которую можно обнаружить - увидеть, услышать, потрогать руками. Так? Если это явления вероятностные?
      - Так, - согласился Нимлас, глядя на Розенфельда с уважением.
      - И вы, конечно, оценили продолжительность таких склеек, - сказал Розенфельд, придав словам форму не вопроса, а утверждения.
      Профессор удовлетворенно кивнул.
      - Да. Среднестатистическая продолжительность склейки оказалась пропорциональна - не линейно, конечно, а в довольно сложной степени...
      - Массе вещества в процессе интерференции, - перебил Розенфельд.
      - Именно! Причем вся эта масса не проходит декогеренцию , потому что в процессе склейки существует в двух ветвях одновременно!
      - Или не существует ни в одном, - заявил Розенфельд. - Ведь интерференция может привести как к сложению амплитуд, так и к вычитанию, как в эксперименте с двумя щелями.
      - Справедливо! В случае сложения амплитуд - вы же понимаете, речь идет только о теории! - может произойти обмен. Материальное тело из одной ветви оказывается в другой, и одновременно происходит обратный процесс. Я пока не могу утверждать, но предполагаю с большим основанием, что массы перемещаемых в ходе интерференции тел должны быть равны, чтобы в каждой из ветвей выполнялся закон сохранения энергии-массы.
      - Но тогда, - задумчиво произнес Розенфельд, - если амплитуды волн оказываются в противофазе и вычитаются, то в эвереттовской склейке исчезают оба артефакта? Это нарушение закона сохранения!
      - Очевидно, - пожал плечами профессор. - И такие склейки, скорее всего, запрещены.
      - Кем? - вставил Розенфельд.
      Профессор посмотрел на Розенфельда подозрительно, увидел усмешку в его глазах и сказал с наигранным весельем:
      - Природой, разумеется.
      - Должно быть, так, - согласился Розенфельд. Он не собирался рассказывать Нимласу об исчезновении чайки.
      - То есть вы считаете обоснованной гипотезу, что все перемещения предметов, о которых шла речь - это...
      - Классические эвереттовские склейки, тем более, что, скорее всего, перемещения происходят за квантовое время.
      И тогда Розенфельд перешел, наконец, к вопросу, из-за которого, собственно, и пришел к Нимласу.
      - Могут ли, по-вашему, эти склейки и перемещения быть вызваны искусственно?
      - Если бы это были склейки естественного происхождения, они имели бы, скорее всего, вероятностное распределение в пространстве-времени. Но они, по вашим словам, начались за три месяца до события... я имею в виду смерть Кремера как точку отсчета... И прекратились после его смерти. Я поручил аспиранту построить кривую распределения... извините, у меня не было времени сделать это самому. Я уверен, что Том подошел к задаче ответственно и получил результат, которому можно доверять. Как и следовало ожидать, распределение несиммертично, но и ошибки существенны.
      - То есть, - сказал Розенфельд, - перемещения могут быть вызваны искусственно?
      - Может, да, может, нет, - покачал головой профессор. - Нужно учесть естественный фон... А это - неизвестная величина. И нужно значительно больше данных. Почему вы, к примеру, использовали только телепрограммы? А камеры наблюдения? Их сотни миллионов. И почему только камеры? Эти процессы могли происходить где и когда угодно.
      - Может, - подхватил Розенфельд, - они происходят и сейчас. Предметы в этом кабинете за неуловимую для взгляда долю секунды меняют свои места? Может, это такое же естественное природное явление, как радиоактивный распад атомов или дождь со снегом?
      - Ну, это вы переборщили. - Впрочем, голос Нимласа звучал не очень уверенно. - Если бы такие процессы происходили постоянно...
      - То они давным-давно были бы открыты и изучены, - перебил Розенфельд. - Безусловно. И уже вошли бы в учебники. А если они происходят не всегда, а при определенных физических условиях, и потому до сих пор не открыты? Но если явление обнаружено, разве не следует его тщательно изучить? Ведь это очень странная физика, верно?
      - Это уже совсем другая задача, - задумчиво возразил Нимлас.
      Он сейчас показался Розенфельду растерянным львом, увидевшим незнакомую добычу и не понимавшему, можно ли на нее наброситься и попробовать на вкус или держаться подальше.
      - Поразительно, - сказал Розенфельд. - Происходит нечто загадочное - прежде сего, с физической точки зрения. Мне казалось, физики должны заинтересоваться причиной, разве не так?
      Нимлас пожал плечами.
      Розенфельд поднялся. Собственными выводами делиться с профессором он не собирался.
      Нимлас задал самый важный для него вопрос:
      - Будете ли вы возражать, доктор Розенфельд, если мы с Орсоном... это мой аспирант... подготовим статью для "Физикал леттерс"? Разумеется, вы будете в числе соавторов, и я пришлю вам текст на утверждение. Вы же понимаете, насколько важное значение для многомировой интерпретации имеет это исследование.
      Здесь была тонкость.
      - Хорошо, - сказал Розенфельд. - Я только не могу разрешить использование конкретных данных.
      - М-м-м... Безусловно, - кивнул Нимлас и, поднявшись, протянул Розенфельду руку. Розенфельду показалось, что профессор хотел что-то добавить к сказанному, но предпочел промолчать.
      
      ***
      Мнение Нимласа, - думал Розенфельд, - получается равнозначным мнению ведущего телешоу. Мнение ведущего равнозначно мнению репортера желтой прессы. Проблему попросту "заговорили". И сейчас бессмысленно до кого-нибудь достучаться. В науке есть проблемы и задачи, как говорят, неточно поставленные. Неопределенные изначально. Происходит явление, которое больше не повторяется и повторить которое невозможно. Такие явления исключают из научного рассмотрения. Науке с такими проблемами нечего делать. Как нечего делать науке с проблемой, например, телепатии и телекинеза. Может ли человек передавать мысли на расстояние? Если верить многочисленным свидетелям - да, может. Но каждый описанный случай уникален и к другим случаям не сводим. Невозможно собрать все показания и построить график, найти зависимость, скажем, силы внушенного сигнала от расстояния между реципиентами. Более того, неизвестно - что именно измерять. Проблема существует? Да. Наука что-то с ней может сделать? Нет, только доказать неопределенность задачи и отсутствие научного подхода.
      Есть множество явлений, которыми наука не занимается - ни на частном, ни на государственном уровне. Наука не изучает явления, которые невозможно воспроизвести.
      Предположим, - думал Розенфельд, - Нимлас прав, и произошли склейки. Процессы естественные и следовательно, скорее всего, подчиняющиеся закону случайных чисел, не зависящему от воли наблюдателя. Однако статистика показывает странное распределение: скачки предметов начались за три месяца до смерти Кремера - причем одновременно во многих городах и, возможно, во многих странах. После смерти Кремера - ничего. Могло это происходить случайно? А эпизод с чайкой?
      Кстати, это одна проблема или две? И еще. Насколько верно, что после смерти Кремера "мистика" закончилась? Розенфельд понимал, что, с методической точки зрения, его работа проделана плохо и не соответствует критериям. Где контрольная проверка? Где доказательства взаимного соответствия перемещений предметов и теоретических предположений и выводов? Где доказательство главного вывода: что после того, как "смещения" прекратились, они через какое-то время не возобновились вновь? Где доказательства того, что начались они за три месяца до смерти Кремена? Возможно, смещения происходили всегда, то чаще, то реже, то вовсе на какое-то время прекращались? В природе много циклических процессов и кажущихся совпадений. Если проанализировать данные, скажем, трехлетней или десятилетней давности, то и там, возможно, обнаружится эффект, который Розенфельд успел назвать (для себя) "эффектом Кремера"?
      Что он мог сделать прямо сейчас? Повторить статистический эксперимент с телепередачами. Расширить временные рамки. Но для этого потребуется много времени - личного, поскольку на работе заниматься этой проблемой он не сможет. Более того, он должен действовать так, чтобы коллеги и, тем более, Стив не знали, чем он занимается. Репутацию тоже важно сохранить. А может, и работу.
      И еще - Луиза. То есть не "еще", а прежде всего. Она не откажется от поиска "подозреваемых", будет искать людей, обиженных на Кремера, искать связи и поступки, которые могли стать мотивом. Пока не нашла никого и исключила всех. Но уверена, что кого-то или что-то упустила. И будет продолжать.
      Розенфельд ворочался в постели, сон не приходил. На бессонницу он не жаловался. Иное дело - мысли, лишавшие сна. Это не бессонница, это другое.
      Он встал и пошлепал на кухню, выпил ледяной воды из холодильника (вредно, но прочищает мозги) и сел за компьютер.
      Часы показывали 5:16. За окном рассветало. На работу он придет сонный, голова тяжелая, сотрудники, конечно, обратят внимание...
      Он записал соображения в новый файл и стал набрасывать схему-последовательность дальнейших действий.
      
      ***
      - Что с тобой происходит? - требовательно спросил Сильверберг, когда Розенфельд попросил Бена принести овощной салат. Это было фирменное блюдо в "Быстром протоне", но Розенфельд никогда его не заказывал, потому что в салат входила вареная морковь, которую он терпеть не мог. Бен принял заказ с каменным выражениям лица, но, уходя, обернулся и смерил Розенфельда удивленным взглядом.
      - Ничего, - рассеянно сказал Розенфельд, думая о своем. Он пытался вспомнить всех своих коллег-экспертов, уже не работавших в полиции - вышедших на пенсию, сменивших поле деятельности, уволившихся из-за разногласий с начальством... Список получался довольно солидным, но Розенфельд пока не решил, имеет ли смысл обращаться за помощью.
      - Из ничего не выйдет ничего, - неожиданно процитировал Сильверберг, заставив Розенфельда вернуться в реальность, "данную нам в ощущениях".
      - Это изречение, - улыбнулся Розенфельд, - имело смысл в начале семнадцатого века, а в двадцать первом лучше Шекспира не цитировать. Из ничего, между прочим, возникла Вселенная.
      - Не уходи от ответа, - буркнул Сильверберг, принимая у Бена тарелку с отбивной. - Я знаю, что ты можешь сказать, но хотел бы услышать от тебя.
      - Ты говоришь со мной, как с задержанным уголовником, - печально произнес Розенфельд, отодвинув тарелку.
      - Так не тяни резину, - отсмеявшись, сказал Сильверберг. - Ты мои методы знаешь, так что все равно придется сознаться. И давай я тебе переложу половину своей порции, а то ты останешься без обеда. Гордость не позволит тебе вернуть заказ, а желудок не позволит есть вареную морковь, которой в салате так много, что выковыривать куски тебе придется до ужина.
      Сопротивление было бесполезно, и Розенфельд это прекрасно знал. Сильверберг положил поверх овощей половину отбивной, и Розенфельд принялся за еду, стараясь, чтобы ни один кусок моркови не попал на мясо.
      - Я понимаю, Арик, - сказал Сильверберг, - что ты увяз. Ты собираешься делать то, чего делать не умеешь, и не спорь, ты это знаешь. Но ты упрям, как... как Розенфельд. В этом смысле я выделаю тебя в отдельную категорию, поскольку не встречал еще такого упертого в своих заблуждениях человека.
      Розенфельд собрался возразить, но лишь покачал головой: по сути, Стив был прав.
      - И что? - с вызовом спросил он. - В свободное время я могу заниматься чем угодно.
      - Кто ж спорит, - усмехнулся Сильверберг. - Но... Скажи доктору Колдуэлл, пожалуйста, чтобы она перестала расспрашивать знакомых Кремера. Многим это не нравится.
      - Луиза... доктор Колдуэлл считает, что никто из тех, с кем она успела поговорить, не мог иметь отношения к убийству.
      - Вот именно! На самом деле подозревать можно всех, причем в равной степени. У меня есть информация о ее разговорах - разумеется, в той степени, что не касается личных связей. Она не умеет задавать нужные вопросы...
      - Она же не...
      - Вот именно! Пожалуйста, предупреди доктора Колдуэлл, чтобы она перестала заниматься самодеятельностью.
      - Она уже не...
      - Ну и прекрасно. Просто предостереги ее. У тебя это получится лучше, чем у меня, согласись.
      Розенфельд кивнул. Разговор с Луизой предстоял не простой.
      
      ***
      Луиза позвонила в пять часов. Голос был уставшим и, как показалось Розенфельду, немного напуганным.
      - Что-нибудь случилось? - Розенфельд в последние дни готов был к любому развитию событий.
      - Нет, - сказала она неуверенно, и предчувствия у Розенфельда усилились.
      - Можем поговорить? - спросил он.
      Хорошо, если Луиза скажет: приезжайте ко мне.
      - Через час, - предложила Луиза, - в "Леонардо".
      И отключила связь.
      "Леонардо"... Розенфельд вспомнил: приятное кафе у северных ворот кампуса.
      Беспокойство усилилось. Он хотел увидеть Луизу прямо немедленно, но не был уверен, что успеет через час. Нужно было прочитать и подписать две важные экспертизы - баллистическую и почерковедческую.
      К "Леонардо" Розенфельд подъехал в четыре минуты седьмого, не увидел неподалеку зеленой "хонды" Луизы и вошел, наметив занять столик у окна, свободный, как он увидел с улицы. Луиза помахала ему - она сидела в глубине помещения, рядом с кухней. Место шумное и неудобное для общения.
      Ему показалось, что лицо Луизы осунулось, под глазами появились мешки. Она успела заказать две порции виски с содовой и свою уже наполовину выпила. Это тоже Розенфельду не понравилось, но он сделал вид, что все в порядке.
      - У вас было много работы, Ариэль? - спросила Луиза, намекая на его пятиминутное опоздание.
      - Как обычно... Вы выглядите уставшей, Луиза.
      - Как обычно... Но вечером я быстро прихожу в себя.
      Розенфельд пригубил виски, пить не стал. Виски он не любил, и Луиза это уже знала. Подошел официант, положил перед ними две папки меню и отошел. Можно было говорить.
      - Сильвербергу очень не нравится ваше расследование, Луиза. Он не сказал прямо, но я понял, что в полицию поступила жалоба. Кому-то из знакомых Кремера, похоже, не понравились ваши вопросы.
      - Я больше не собираюсь... Все эти люди не имеют к смерти Виктора никакого отношения, я вам говорила.
      - Луиза, что произошло? - спросил Розенфельд.
      Луиза ответила:
      - Да. Чайка.
      - Чайка, - повторил Розенфельд, и тут до него дошло. - Она... вернулась?
      - Когда я прочитала вторую лекцию и вернулась к себе... в кабинет, я имею в виду... Сразу увидела ее... Утром ее, конечно, не было. А я... Меня не было часа три или три с половиной...
      - Когда вы вернулись, - не выдержал Розенфельд, - чайка стояла у вас на столе.
      - На столе, да. Это была не просто чайка. Это ТА САМАЯ чайка. Я ее узнала сразу. Чуть выщербленный клюв, небольшая царапина под левым крылом. И вообще... Свою вещь узнаешь сразу, не правда ли?
      Розенфельд кивнул.
      - Кабинет был закрыт? - спросил он.
      Конечно, закрыт. Он не сомневался в ответе, но должен был убедиться.
      Луиза кивнула.
      - Можно будет посмотреть?
      Еще один кивок.
      - Вы сообщили в службу безопасности университета?
      - Нет!
      Значит, ему нужно будет сообщить Сильвербергу. Тот пришлет криминалистов, которые будут копаться (очень аккуратно!) в столе Луизы, в ее вещах, в ее компьютере. Таков порядок. Раньше они с Луизой были вдвоем против неизвестности. И это позволяло им быть вместе. То есть рядом. А теперь...
      - Совершенно не представляю, как это могло... Кто? Почему?
      В голосе Луизы Розенфельд услышал не столько страх, сколько растерянность.
      - Где чайка сейчас?
      - Я ее не трогала. Вошла в кабинет, увидела... Подошла... Убедилась, что это она... Вышла и заперла дверь. У нас электронные замки, вы знаете. Никто, кроме меня и людей из службы безопасности открыть не может. Теоретически. Но вдруг у кого-то есть...
      - И от вашей квартиры? - недоверчиво спросил Розенфельд.
      - Нет, конечно!
      Розенфельд положил ладонь на ее руку. Холодная.
      - Луиза, - сказал он, вложив в это слово все свои чувства, которые и сам не очень понимал, но очень хотел, чтобы поняла она. Если ей сейчас до его чувств. - Поешьте хоть немного и выпейте кофе. А потом мы поедем к вам...
      - Ко мне... - повторила Луиза.
      - В университет. И вместе посмотрим.
      - Поедем прямо сейчас, - сказала Луиза. - Поужинаем потом. У меня.
      Она только что это решила.
      Розенфельд кивнул, подозвал официанта, заплатил за салаты, к которым никто не притронулся, за виски, которое не было допито, остальной заказ отменил.
      Они вышли на стоянку.
      - Мне кажется... - сказала Луиза, взяв Розенфельда под руку. - Мы сейчас приедем, а ее нет. И вы скажете, что мне померещилось.
      - Не скажу.
      Поехали они каждый на своей машине, Розенфельд следом за Луизой. Она нервничала: резко набирала скорость после светофора, резко тормозила на красный свет, несколько раз ей сигналили недовольные водители, и Розенфельд начал опасаться, что ее остановит дорожная полиция.
      Доехали за четверть часа. Вечером университет выглядел непривычно пустым, Розенфельд ни разу не был здесь в такое время суток. Пустота - только охранник в нижнем холле посмотрел с подозрением, узнал Луизу и махнул рукой, пропуская.
      Луиза помедлила перед дверью в кабинет. Не сразу достала из сумочки карточку. Розенфельд молча стоял сзади, глядя через плечо Луизы. После щелчка Луиза осталась неподвижна, и Розенфельду пришлось слегка ее отодвинуть. Он потянул за ручку, распахнул дверь...
      И увидел.
      Чайка стояла на краю компьютерного стола, распахнув крылья, готовая взлететь, и смотрела широко раскрытым глазом. Солнце только что скрылось за кронами деревьев университетского парка, в комнате было полутемно, и глаз чайки выглядел провалом в иное пространство.
      Луиза шумно вздохнула.
      - Включите, пожалуйста, свет, - попросил Розенфельд.
      Щелкнул выключатель, загорелись два потолочных светильника, и в комнате, как показалось Розенфельду, сразу стало тепло и уютно. А чайка смотрела дружелюбно и приглашала себя потрогать.
      - Видите царапину под левым крылом? - спросила Луиза.
      Царапину он видел. И кончик клюва был отколот.
      - Я не хочу, чтобы она тут стояла, - сказала Луиза. - И дома не хочу.
      Понятно, чего она хотела. И сделать это Розенфельд не мог.
      - Луиза, - сказал он и сжал ладонью ее руку, лежавшую на его локте. - У нас проблема. Чайку нужно исследовать - понять... хотя бы попытаться, что и как произошло. Вы считаете, что чайка и Ганеша как-то связаны со смертью Кремера...
      - Убийством, - поправила Луиза.
      - Убийством, - повторил Розенфельд. - Теперь смотрите. Можно заказать частную экспертизу...
      - Нет. Вы сами разве не можете?..
      - Я не специалист, Луиза. У меня в отделе работают превосходные эксперты-криминалисты в самых разных областях, и о чайке они смогут узнать очень многое. Они. Не я. Я эксперт совсем в другой области. Я даже затрудняюсь назвать... "Интеллектуальная экспертиза", скажем так. Я могу попросить Явнерса - это наш лучший эксперт в области физико-структурных свойств. То, что нужно сейчас. Могу попросить в частном порядке, и он сделает. Но это будет никак не связано со смертью Кремера.
      - С убийством, - упрямо сказала Луиза.
      - Да. Объединить два дела - смерть Кремера и чайку - можно, если убедить Стива изъять из архива материалы по Кремеру и все-таки возбудить уголовное дело. Но тогда по закону расследованием будет заниматься детектив Винтер. Я попробую убедить Стива передать чайку для экспертизы в мою лабораторию - у него есть такое право... Но тогда мы должны формально заявить о происшествии, дождаться криминалистов, они проведут осмотр, снимут отпечатки пальцев с поверхностей и заберут чайку для дальнейшей работы. Тогда я смогу...
      - Господи... - пробормотала Луиза и, вытянув руку из-под локтя Розенфельда, отошла на шаг. - Они будут здесь... и я даже не смогу...
      Она смотрела на Розенфельда с испугом.
      - Нам придется выйти, пока они будут здесь работать, - сообщил Розенфельд. - Таков порядок.
      - Но... Обязательно сообщать? Можно вынести это... и...
      Она не придумала, что делать дальше, но видеть чайку ни в своем кабинете, ни дома, ни где бы то ни было, Луиза не хотела.
      - Нельзя, - покачал головой Розенфельд.
      Доверительные отношения рушились на глазах. Луиза обошла стол и стала собирать лежавшие в поддоне бумаги.
      Розенфельд хотел сказать, что лучше бы ей здесь ничего не трогать, но все же подождал - Луиза выбрала, вложила в картонную папку и положила в сумку листы, с которыми, видимо, работала, на Розенфельда не поднимала взгляда и, казалось, перестала замечать его присутствие.
      Он достал телефон, позвонил Стиву и объяснил ситуацию.
      - Понял, - сказал Сильверберг. - С Винтером свяжусь. Дождись его с криминалистами. Доктор Колдуэлл с тобой? Нужно записать ее показания, но это можно сделать завтра утром.
      - Чайка на столе в кабинете доктора Колдуэлл, - напомнил Розенфельд. - Может ли она продолжать...
      - Ты же знаешь правила, - с досадой прервал Розенфельда старший детектив. - Птицу Винтер, естественно, заберет, и можно ли будет доктору Колдуэлл остаться, зависит от того, что он скажет.
      - Детектив Винтер может закрыть кабинет? - с испугом спросила Луиза, когда Розенфельд закончил разговор.
      - Если будет необходимо. Надеюсь, что нет. Не вижу смысла.
      Луиза положила сумку с документами на стул и отошла к окну, выходившему в университетский парк. Опустился вечер, видно было только светлое рассеянное зарево от света городских фонарей за пределами парка. Розенфельд стоял посреди кабинета, смотрел на спину Луизы и чувствовал себя глупо.
      Луиза так и не обернулась, пока минут через двадцать в коридоре не послышались быстрые шаги, и в дверях возникла фигура Винтера.
      - О, эксперт уже на месте! - воскликнул детектив. - Приветствую! Вы даже раньше меня.
      - Мы с доктором Колдуэлл обнаружили этот предмет.
      - Вот как! Окей, можем приступать?
      - Конечно.
      Луиза подобрала сумку и вышла в коридор. Помедлив, Розенфельд последовал за ней. Из коридора можно было видеть, как приехавшие с Винтером криминалисты, надев халаты и перчатки, осторожно обследовали "улику" и поверхность стола. Розенфельд внимательно наблюдал, стоя в коридоре перед дверью. Один из криминалистов вышел и через несколько минут вернулся с коробкой, куда аккуратно положил чайку.
      - Все, - объявил он. - Мы закончили.
      Обменялись рукопожатиями, и Винтер поспешил следом за криминалистами.
      - Все, - повторил Розенфельд. - Луиза, кабинет в вашем распоряжении.
      - Спасибо, - сухо произнесла Луиза. Вошла, выключила свет, вышла и заперла дверь. Бросила карточку в сумку и пошла к лифтам.
      - Вы сейчас... куда? - Розенфельд шел рядом, но был сейчас так далеко от Луизы, что не знал, как к ней обращаться. Доктор Колдуэлл? Мисс Колдуэлл? Обращение по имени почему-то казалось сейчас невозможно.
      - Домой, - бросила Луиза через плечо. - Устала. Хочу выспаться. И... забыть.
      Подошел лифт, Луиза вошла, так и не посмотрев на Розенфельда, и он не решился войти следом. Может, надо было? Может, она этого ждала?
      Пока он раздумывал - всего секунд пять, не больше, - Луиза успела нажать на кнопку первого этажа, двери сомкнулись, и лифт пошел вниз.
      Розенфельд не стал дожидаться возвращения кабины и направился к лестнице. Не торопясь, спустился в холл. Луиза, конечно, уже ушла, и, выйдя к стоянке, он не увидел ее машины.
      Вот и все.
      Что он сделал не так? Еще вчера ей была нужна поддержка и помощь, а сейчас...
      Что он все-таки сделал не так?
      Ответ напрашивался, но Розенфельд не хотел его принять. Луиза не желала вмешательства полиции. Она не хотела видеть чайку, боялась ее, но и криминалистов видеть не хотела. Он ее не понял. Впрочем, сделал он только то, что обязан был. Стал бы он звонить Стиву, если бы Луиза прямо сказала "не надо"?
      Розенфельд медленно ехал, избегая широких улиц. Минут через десять обнаружил, что район ему не знаком, он никогда здесь не был и не знал, как выбраться. Включил навигатор и набрал свой адрес. Бодрое объявление "через двести футов поверните налево" немного прочистило ему мозги,
      Итак, первое. Луиза почему-то (почему?) убеждена, что Кремер убит. Луиза хотела, чтобы убийца был найден и была возмущена, когда полиция от расследования отказалась.
      Второе. Она попыталась начать расследование самостоятельно. Поговорила со всеми знакомыми Кремера и решила, что никто из них не был замешан в убийстве, если оно действительно произошло.
      Третье. Она сообщила Розенфельду о происшествии с чайкой, но не хотела, чтобы птицу исследовали криминалисты. Вмешательство полиции ей было не по душе.
      Что мог Розенфельд сделать сейчас?
      Он вернулся домой и "закуклился". Сидел в кресле перед выключенным компьютером, на столике стояла остывшая чашка кофе, в читалке он выбрал "Кладбище домашних животных", прочитанное много лет назад. За годы Розенфельд, как оказалось, забыл все, кроме названия, и читал будто впервые. Мысли, впрочем, занять не удалось, взгляд его аккуратно считывал фразы и слова, ничего не пропуская, а мысль... и слух...
      До двух часов ночи он все еще надеялся, что Луиза позвонит. Или Стив. Или оба. В два он отложил читалку и отправился спать, опасаясь, что уснуть не получится.
      Заснул сразу.
      
      ***
      - На птице нет отпечатков пальцев, - сказал Сильверберг. - К птице никто не прикасался. Она покрыта тонким слоем пыли. Том утверждает, что пыль копилась не меньше недели. Может, больше.
      - Но кто-то принес чайку в кабинет доктора Колдуэлл, - вяло возразил Розенфельд. - Она там стояла не больше трех часов.
      Разговор происходил в половине девятого утра в кабинете-закутке Розенфельда. Приехав на работу, Розенфельд просмотрел утреннюю сводку и собирался звонить Сильвербергу, но тот явился сам, сел на привычное место сбоку от компьютера, по обыкновению вытянул ноги под столом, посетовал на усталый вид Розенфельда и сообщил результат работы криминалистов.
      - Естественно, нужна физико-химическая и материаловедческая экспертиза, - заключил Сильверберг.
      - Экстрасенсорная... - пробормотал Розенфельд.
      - Э-э?
      - Каким образом птица попала в кабинет? И если никто не мог убить Кремера, то...
      - Ты серьезно? - с подозрением спросил Сильверберг.
      Розенфельд пожал плечами.
      - Когда я получу птицу?
      - Она уже в лаборатории.
      - Тогда извини, - встрепенулся Розенфельд. - Я занят, да и у тебя много работы.
      Сильверберг с трудом поднялся: ноги затекли, но к этому он привык.
      - Может, все-таки перейдешь в приличный кабинет? Этажом выше есть...
      - Спасибо, я привык.
      Стандартный обмен мнениями, к которому привыкли оба.
      На пороге, прежде чем закрыть за собой дверь, Сильверберг обернулся, хотел что-то сказать, но лишь вздохнул и ушел.
      
      ***
      До позднего вечера Розенфельд ждал, что Луиза позвонит. Сидел у компьютера, читал новый номер Nature, старался разобраться даже в статьях по биотехнологии: авторы (двенадцать человек!) описывали эксперимент, который якобы непременно приведет к созданию живой клетки из неживой, хотя и очень сложной аминокислоты. Перспективы в такой постановке задачи Розенфельд, в отличие от авторов, не видел, но он и специалистом в этой области не был. А в какой был? В какой области науки он мог сам себя считать специалистом? Сейчас, будучи в состоянии, близком к подавленности, Розенфельд точно знал, что - ни в одной. Да, он получил физическое образование в одном из лучших университетов Лиги плаща. Да, он успешно защитил докторскую диссертацию по достаточно интересной и сложной проблеме квантовой электродинамики. Но уже тогда понимал, что настоящего ученого из него не выйдет. Возможно, ошибался. Но когда его хороший знакомый Майкл Шоррер предложил попробовать себя в научно-технической экспертизе (сам он уже работал в экспертном отделе Управления полиции в Детройте), Розенфельд решил: вот действительно то, что ему нужно. Наука, техника, интересные проблемы и нетрадиционные решения (все, что ему нравилось - в одном флаконе). И пошел на курс, о котором ему говорил Майкл.
      Ни разу не пожалел. Прекрасные сотрудники, важные проблемы, и тогда, в первые дни работы в полиции Бостона, он познакомился с Сильвербергом, молодым детективом.
      Сейчас Розенфельд думал, что, возможно, неправильно выбрал профессию. Мог работать в любом из университетов, где были отделы теоретической физики. Не со стопроцентной, но достаточно высокой вероятностью, его бы взяли. Профессор Торонер, например, читавший у них электродинамику плазмы, или профессор Бух, с которым у Розенфельда неоднократно происходили дискуссии. Или... В общем, мог. Но сделал другой выбор.
      А Луиза так и не позвонила. В начале первого, когда глаза устали от чтения с экрана, а сна ни в одном глазу еще не было, Розенфельд спустился на стоянку и поехал по известному адресу. Медленно проехал мимо знакомого дома. В квартире Луизы свет горел в двух комнатах. На кухне и в спальне. Во всяком случае, Луиза была дома, и с ней все было в порядке.
      Зачем он сюда приезжал?
      Розенфельд вернулся домой с мыслью, что не обратил внимание на что-то важное. Неприятное ощущение - наверняка беспричинное, но избавиться от него Розенфельд не смог. Утром проснулся с тяжелой головой. Что-то ему снилось, связанное с вечерними мыслями. Во сне он понял, в чем была проблема, понял, где и когда сделал ошибку, даже решение во сне появилось, но, проснувшись, он не помнил почти ничего. Только память о том, что во сне он знал. Что?
      Многие ученые... ну, не многие, но некоторые... Впрочем, может, и многие. Может, даже все, только одним посчастливилось сон запомнить и сопоставить с проблемой, которой они занимались днем, а другим, многим, может, почти всем сон не запомнился, а если и запомнился, то нужной ассоциации не возникло, а если даже ассоциация появилась, то не возникло узнавания, сопоставления... Мимо скольких открытий прошли ученые, не вспомнив, не сопоставив, не узнав...
      Я-то не ученый, подумал Розенфельд с чувством сожаления.
      Однако что-то было во сне...
      В десять Розенфельд получил из лаборатории первые результаты физико-химического анализа чайки. Почти ничего особенного. Эксперт отколол от птицы микроскопический кусочек на правой лапке и исследовал также состав собранной с поверхности птицы пыли. Чайка оказалась обычной, фаянсовой. По составу вещества и методу изготовления, пользуясь базой данных Pikudu, эксперт определил, что сделана птица была одиннадцать лет назад в Калифорнии, в Санта-Риго, на фабрике, которой в то время владел Каулио Кастро, бежавший с Кубы в семидесятых годах прошлого века. Анализ соответствовал почти стершемуся чернильному штампу на брюхе чайки, в чем Розенфельд и без экспертизы не сомневался.
      С пылью возникли проблемы. Определить химический состав, конечно, сложностей не составило. Но результат оказался странным. Пыль была двух сортов. На брюшке, ногах и подставке пыль соответствовала химическому составу городской пыли Бостона. Как и ожидалось. А откуда взялась пыль на спинке птицы, голове и хвосте, установить не удалось.
      Через двое суток в то же время Розенфельд сидел за компьютером в своем закутке и третий раз перечитывал экспертное заключение, подписанное Харсом Колином, сотрудником молодым, но работавшим тщательно и ни разу не сделавшим ошибку в работе. Пользовался Колин все той же базой данных Pikudu, пополнявшейся ежедневно. В базу попадали все - Розенфельд был уверен, что исключений не было, во всяком случае, пока - геологические, геофизические и геохимические исследования, опубликованные в любом профильном издании из любой страны мира. Уровень доверия каждого числа, каждого значения в базе оценивался по шкале Гроссера, очень скрупулезной и ни разу на памяти Розенфельда не давшей сбоя.
      Конечно, это были только предварительные данные, Колин просил еще трое-четверо суток для получения окончательного результата. Но, скорее всего, предварительный результат станет окончательным. Розенфельд несколько раз в день приходил в лабораторию, где работал Колин, и следил за его манипуляциями - не с целью найти ошибку, напротив, получая удовольствие от наблюдения за работой профессионала.
      Обеденные посиделки с Сильвербергом стали скучными. Рассказывать, как идет работа, Розенфельду не хотелось, и друзья вели оживленные беседы о чем угодно.
      Луизе Розенфельд звонил сначала несколько раз в день, потом дважды - утром и вечером - и всякий раз выслушивал бодрый голос автоответчика.
      С каждым днем Луиза занимала в его мыслях все больше места. Размолвка была глупой, но - была.
      Он мало знал Луизу и еще меньше - о ней, но все же достаточно, и не мог поверить, что она отказалась от плана, который активно продвигала.
      Но если отказалась и занялась привычной деятельностью, то навязчивый интерес Розенфельда мог ее раздражать и, продолжая звонить, он только еще больше углублял возникшее между ними отчуждение.
      Наконец закончился анализ пыли, Колин переслал заключение по электронной почте и прежде, чем Розенфельд успел открыть и прочитать письмо, явился сам.
      - Извините, доктор Розенфельд, - сказал он после короткого обмена приветствиями, - результат противоречивый, и потому хочу предупредить, что достоверность на этот раз ниже обычной.
      Розенфельд молчал, ожидая продолжения и одновременно просматривая появившийся на экране компьютера текст, сопровождавшийся многочисленными таблицами и гистограммами.
      - Есть, - продолжил Колин, - два результата. Первый касается пыли, которую, согласно маркировке, взяли с основания птицы и нижней части ее брюшка. Здесь все, я бы сказал, тривиально: это уличная пыль Бостона. Тут надежность на уровне восемь сигма. Второй результат: пыль со спины птицы, ее головы и верхней части хвоста. Так вот, пыли такого химического состава и таких физических свойств нет ни в каких базах данных, до которых я смог добраться.
      Колин сделал многозначительную паузу, чтобы Розенфельд мог проникнуться. Розенфельд проникся - он знал, что Колин мог рассчитывать даже на базу данных ЦРУ, куда не имели доступа обычные полицейские криминологические лаборатории. И все-таки Розенфельд не удержался от вопроса:
      - Вы хотите сказать, что такой пыли не существует в природе? Я имею в виду, - тут же поправился он, - что эта пыль из таких мест, куда никто еще не добрался?
      - Это одна возможность, - подтвердил Колин. - Другая: пыль - искусственного происхождения. Но это чрезвычайно маловероятное объяснение. В состав пылинок входят такие элементы и соединения, которые не встречаются в артефактах и не входят в соответствующие базы данных.
      - Розенфельд это уже увидел на экране - гистограммы и кривые подтверждали то, что сказал Колин.
      - Больше я ничего сказать не могу, - с сожалением констатировал эксперт. - И кстати, этот анализ обошелся в немалую сумму, счет я отправил в финансовый отдел городского Управления полиции, так что еще придется с ними разбираться. Заплатят, конечно, но потребуют кучу объяснительной документации.
      Порядок был Розенфельду хорошо известен.
      - Еще вопрос. Пыль сверху и пыль снизу. А граница? Переход плавный или...
      - Хороший вопрос, - оживился Колин. - Переход резкий. Почти нет участков, где состав пыли был бы смешанным. Почти - потому что два таких участка все же есть. Один участок - на правой лапке птицы, второй - на спинке, ближе к шее. Там состав пыли смешанный, примерно половина частиц обычного состава, половина - аномального.
      - Перемешаны?
      - Практически однородная смесь. Но - только на двух небольших участках.
      - Почему так? - спросил Розенфельд скорее себя, чем собеседника, и получил естественный ответ.
      - Понятия не имею. Как говорил Ньютон - гипотез не измышляю. Пусть думают расследователи. Кто этим делом занимается? Старший детектив Сильверберг?
      - Формально детектив Винтер. Сильверберг выполняет надзорную функцию.
      - Вот пусть они и думают, - заключил Колин.
      Когда эксперт ушел, Розенфельд внимательно посмотрел отчет. Состав аномальных пылинок: молибден, сера, галлий, палладий, соединения углерода, следовые количества свинца... Где на планете могло возникнуть такое сочетание элементов? Розенфельду не нужно было смотреть в справочных базах, он и так знал, что нет таких мест. И что? Понятно, почему Колин отказался высказать собственное предположение. Ему пришлось бы сказать: пыль не с Земли. Откуда? Из космоса, понятно. Но у метеоритов совсем другой состав. Ни каменные, ни железные метеориты не содержат такого сочетания и в таких количествах молибдена, галлия и, тем более, палладия.
      Как чайка могла оказаться в космосе? Открытый космос не может быть объяснением. Там практически полный вакуум, и пыль на поверхность осесть не могла. Значит, другая планета? Причем, не в Солнечной системе. Но тогда - откуда пыль с улиц Бостона? Почему резкий переход?
      Размышлять о происхождении пыли представлялось Розенфельду бесперспективным. Недоставало фактов. Нет возможности связать одни данные с другими. Какое отношение пыль на чайке имеет к скачкам предметов с места на место в видеофайлах? И какое отношение - к смерти Кремера?
      И при чем здесь Луиза? Почему она не отвечает на звонки, не хочет встречи, и значит, не хочет разговаривать о том, о чем раньше хотела говорить постоянно?
      Как физика переплеталась с психологией?
      Первое, что приходило на ум, - то, о чем говорил Нимлас - многомировая теория. Понятно, почему об этой теории заговорил физик. Он многомирием занимался. Смотрел на окружающее через призму собственных исследований.
      Но к реальности идея вряд ли относится.
      Розенфельд отправил Сильвербергу отчет, позвонил, услышал "Ариэль, я занят, чуть позже посмотрю, поговорим у Бена", сказал в ответ, пока Стив не отключил связь "Дело срочное, сейчас поднимусь" и действительно поднялся - пешком.
      - Что за срочность? - недовольно спросил Стив, не отрывая взгляда до экрана компьютера.
      - Ты читал промежуточное заключение. Непонятно происхождение пыли со спины и головы птицы. Элементный состав очень необычный, и, казалось бы, отождествить его поэтому должно быть проще. Но в базе данных такой комбинации элементов найти не удалось. Я еще позавчера отправил запросы коллегам в Британии, Франции и еще в одиннадцати странах, с которыми полиция связана договорами об обмене данными. Ответов пока нет. И мне кажется, что они тоже не смогут найти ничего.
      - Кажется?
      Розенфельд пожал плечами.
      - Подождем.
      - Не хочешь ли ты сказать, что это инопланетная пыль?
      - Шутишь? - мрачно спросил Розенфельд.
      - В каждой шутке... - пробормотал Сильверберг. - Скажу тебе честно: первый раз попадается дело, в котором сомнительно все: от факта преступления до улик и доказательств. Я бы с удовольствием... - Сильверберг замолчал и, на глядя на Розенфельда, стал перебирать лежавшие на столе бумаги.
      - Что ты собираешься делать дальше? - спросил Розенфельд.
      - Я или детектив Винтер? Наверняка постарается избавиться от дела, не имеющего перспектив. А я... Ищи, Ариэль. Найдешь хотя бы в принципе возможность убить человека таким... э-э... странным способом... А не найдешь - дело закрою, и уже навсегда, уверяю тебя.
      - Сколько времени в моем распоряжении?
      - Неделя, - твердо сказал Сильверберг.
      - Неделя, - повторил Розенфельд. - Хорошо.
      Это было плохо. Хуже не бывает. Что можно сделать за неделю? Бывает, даже очень сложные дела заканчивают в двадцать четыре часа. Но тут-то речь идет не о детективном расследовании, а о научном исследовании. Есть нечто, чего никто не наблюдал раньше. Такая работа может занять месяцы. Или годы. Будь у него научная лаборатория, группа теоретиков, группа аналитиков, группа экспериментаторов... Ничего нет. Даже Луизы, заварившей кашу и оставившей его одного. Почему?
      И что-то еще... Что-то, что он все-таки упустил. Мелочь. Деталь. Она была перед глазами. Он ее видел. И не мог вспомнить.
      Почему он был в этом уверен?
      
      ***
      Надо бы раскинуть побольше статистическую сеть. Нужно заново проанализировать записи минимум за три месяца, но не только по Соединеным Штатам, а по всему миру. Теоретически это не должно быть большой проблемой. Тысячи спутниковых телеканалов. В разных странах. Если получить записи... Да, но как? В Штатах он использовал базу данных, к которым имел доступ как эксперт-криминалист. Но уже в Канаде у него такой возможности нет. Надо договариваться конкретно с каждой телекомпанией и каждому продюсеру объяснять, кто он такой, для чего ему нужны записи. Одни звонки и переговоры могут занять недели.
      И кстати, почему только телешоу? На частных телеприемниках, в частных коллекциях есть миллиарды записей, к которым у него никогда не будет доступа, а если и будет, то такой массив информации невозможно обработать - и даже если такая возможность появится, обработка займет месяцы.
      А еще случаи, подобные чайке. Случилось ли это только с Луизой? Доказать можно было бы только одним способом - опять же, раскинуть широкую сеть и выяснить, происходили ли подобные случаи у кого-то еще - не с чайкой, а с любым другим предметом, который можно было бы изучить?
      Если по телевизионным архивам есть реальные возможности их заполучить (возможности пока только теоретические), то к частным коллекциям доступа у него нет и не будет.
      И вообще - это работа для научной лаборатории. Возможно, не одной. А он - один. И без полномочий.
      Если подойти к проблеме серьезно, нужно отказаться от обещания, которое он дал Стиву. Пусть дело закроют, он все равно будет искать улики и возможности, и если нечто происходило на самом деле, он, в конце концов, разберется. Не найдет убийцу - наверняка его нет, а действует природный закон, науке не известный. Может, прав Нимлас, и происходят склейки реальностей разных ветвей многомирия. Идея не хуже многих, но доказать ее или опровергнуть должны специалисты. Специалисты в чем? В квантовой физике? А если эти явления с квантовой физикой не связаны? Если... Если и опять если...
      Но надо было делать хотя бы что-то. Нужна была хоть какая-то пища для размышлений.
      
      ***
      Удивительно, но Луиза ответила на звонок. Розенфельд уже не был уверен, что когда-нибудь услышит ее голос. Позвонил скорее по инерции - так камень сползает по склону, пока не достигнет дна или пока его не остановит препятствие.
      - Здравствуйте, доктор Розенфельд, - сухо произнесла мисс Колдуэлл.
      От неожиданности - он ждал, как уже привык за эти дни, что включится автоответчик - Розенфельд не сразу подал голос.
      - Я слушаю вас, - сказала Луиза.
      - Я звонил вам сто раз за эти дни! - выпалил он.
      - Нужно было не звонить, а приехать.
      Розенфельд растерялся. Приехать без звонка?
      - Чуткости у вас не хватает, Ариэль, вот что я вам скажу.
      В этом Розенфельд как раз не был уверен. Или попросту не разбирался в женских характерах?
      - Наверно, - пробормотал он. - Я всю неделю думал...
      - Вы слишком долго думаете, Ариэль, - перебила его Луиза, и он быстро произнес:
      - Буду у вас через двадцать минут.
      - Можно и через полчаса, - сказала Луиза совсем другим тоном. Прежним. Какой он помнил и какой всю неделю звучал в его мыслях.
      Он приехал через тридцать пять минут. Луиза открыла дверь и уткнулась лицом в его грудь. Розенфельд на мгновение замер, вообразив, что оказался в другой реальности, в другой ветви мультиверса, о котором говорил Нимлас. Он осторожно обнял Луизу за плечи и потом долго пытался вспомнить, сколько времени они так стояли. Вдвоем. И их разделял порог.
      Время текло быстро и медленно, как может течь только время.
      Прошел час. Минута.
      - Входите, - сказала Луиза.
      Наверно, реальность действительно изменилась за эту неделю, потому что, войдя в прихожую, Розенфельд ее не узнал, хотя она была такой же, как неделю назад. Он не узнал гостиную, хотя все было то же и на тех же местах. Он не узнал кухню, хотя каждый предмет был тем же и там же. Так не узнаешь город, в котором уже бывал, если был там ночью, а потом приехал днем, и в солнечных лучах город оказался неузнаваем.
      На Луизе было светло-голубое платье в почти невидимую клеточку, широкое в подоле и узкое в плечах, с небольшим декольте, рукавами чуть короче локтей. Розенфельд не мог бы сказать, модное это платье или нет, новое или старое.
      Луиза перенесла на стол чашки с кофе и блюдо со сладостями, похожими на конфеты. Подумав и бросив короткий взгляд на Розенфельда, достала из верхнего шкафчика два стаканчика и початую бутылку "Черного Джека". Разлила напиток по стаканчикам.
      Села напротив него, разглядывая верхнюю пуговицу на его рубашке.
      Ни он, ни она не знали, с какого слова начать разговор. Слово должно было быть единственным, точным и необратимым. Оба понимали, что иначе не получится ни разговор, ни отношения. Ничего.
      Розенфельд поднял стаканчик, посмотрел сквозь него на преломленное в жидкости и стекле лицо Луизы, подумал, что все сейчас происходит так же преломленно в их сознаниях. Неестественно.
      Выпили молча.
      - Мне было плохо без вас, - сказала она.
      Розенфельд промолчал.
      - Когда я увидела чайку у себя на столе в университете, ужасно перепугалась. Вы не представляете - как. Это было что-то мистическое. В уме не укладывалось. Остались только эмоции, и я не могла их контролировать. Может быть, тот, кто все это затеял... ведь не само же оно происходило, кто-то забрал чайку со шкафа, перенес в университет, незамеченный, невидимый... Он, я чувствовала, находился где-то рядом, можно было, наверно, коснуться его, если протянуть руку... неизвестно куда. А потом пришли из полиции и забрали, просто забрали, будто чайка была вещью... просто вещью... а вы стояли и смотрели. В тот момент мне показалось, что вы... с ним заодно.
      - С ним?
      - Или с ней. Не знаю. С тем... той... кто убил Виктора. А дома... Мне начало казаться, что предметы то и дело сдвигаются со своих мест. Чуть-чуть. И возвращаются на место. Я выключила свет, чтобы не видеть. В темноте мне казалось, что все остается на своих местах... Утром все было как обычно. У меня должна была быть лекция в одиннадцать, и я подумала, что не смогу... Смогла. Когда выходишь к аудитории, становишься другой. Вы никогда не преподавали? Не играли на сцене? Артист перевоплощается в персонажа. А преподаватель - в человека, который рассказывает. И все было в порядке. По-моему, студенты не догадались, что со мной что-то не так. Мне казалось, я сижу внутри той женщины, которая с легкостью вела умные беседы, слушаю со стороны и удивляюсь. А думала... если это можно было назвать мыслями... скорее, чувствовала, что, когда вернусь домой, опять начнется кошмар.
      - Вы не отвечали на мои звонки, - осуждающе сказал Розенфельд и подумал, что не должен был так говорить. Таким тоном.
      - Вещи лежали на своих местах, - продолжала Луиза, не услышав Розенфельда. - Все оставалось, как всегда, но у меня было ощущение, что, пока я отсутствовала, кто-то... нет, никого не могло быть... дверь не взламывали, ключей ни у кого не было, никто не мог войти и выйти. Я точно знала, что никого не было, и точно знала, что кто-то был. Это ужасное чувство. Будто мозг мечется, как кот в клетке... У вас нет кота, верно? У меня был, милый котик, но он... я не могла вынести его запаха. Пришлось отвезти кота в приют. Когда я посадила его в переноску... боже, как он бросался на стенки, хотя там и места не было, чтобы развернуться, но он ухитрялся. Так и моя голова... я хотела уехать куда угодно, но не могла, я чувствовала себя привязанной к этому месту, к своей кухне, к своей спальне... Через пару дней это прошло... постепенно. Я работала, возвращалась домой и думала. Делать ничего не могла. Даже к лекциям не готовилась. Не читала студентам ничего нового, только то, что хорошо помнила и не боялась сбиться. Ела то, что покупала в ближайшем кафе на вынос. Не помню, что. Неважно. Дома все было как раньше.
      Луиза села напротив и теперь говорила, не отводя от Розенфельда взгляда. Он пытался понять, о чем говорил ее взгляд - и не мог. То есть не мог найти в ее взгляде того, чего ожидал. А чего ожидал? Он не мог сказать и этого. Просто зацепился за взгляд, чтобы остаться в реальности, и слушал.
      - Предметы больше не двигались, было спокойно, и постепенно вроде бы возвращалась привычная жизнь. Но я думала. Все время, когда была дома, думала об этих людях. О тех, с кем ваш друг детектив запретил разговаривать. Я была уверена, что никто из них не мог и мотива не имел сделать... то, что случилось. Но кто-то из них точно знал, что произошло, и кто в этом виновен. Это было... не знаю... ощущение, да. Но основанное на том, что я слышала во время разговоров. Кто-то сказал фразу, которую я сначала не восприняла, услышала, не поняла и не запомнила. Не запомнила даже, кто сказал. И я все время пыталась вспомнить. Он...
      - Он? - спросил Розенфельд. - Не она?
      - Может быть, она, - немного подумав, сказала Луиза. - Ощущение, что сказана была очень важная фраза... может быть, раскрывающая всю эту... историю. А я пропустила мимо ушей. И так и не вспомнила.
      - Когда упорно пытаешься что-то вспомнить, - произнес Розенфельд фразу, банальную, как восход солнца, - то ни за что не вспомнишь. А потом вдруг...
      - Я и надеялась на это "потом вдруг". Делала вид - перед собой, - будто занимаюсь обычными делами, на самом деле нет, потому что все валилось из рук. Я видела ваши звонки. Отключила звук в телефоне, меня раздражали любые звуки. Не хотела говорить ни с кем. С вами в первую очередь. Потому что вы могли помешать... Или нет. Не знаю. То есть понимала, что, если не должна говорить ни с кем, то и с вами.
      Она помолчала.
      Он молчал.
      - Вот и все, - сказала Луиза. - Я так и не вспомнила.
      - Я тоже, - сказал Розенфельд, и Луиза удивленно подняла на него взгляд.
      - Несколько дней назад, - объяснил он, - мне приснился сон, и я во сне понял, что произошло. И как. Проснувшись, забыл. Пытался вспомнить, но...
      Помолчали.
      - А вы? Как прошла ваша неделя?
      Она хотела спросить о другом. Не стала.
      - Работы всегда много, - пожал плечами Розенфельд. - Конечно, продолжил анализ видеороликов. Не только американских. Из нескольких стран. В интернете гигантское количество роликов на любые случаи. Чтобы разобраться во всех, не хватит жизни. Десятков жизней. Пришлось выбирать, а любая выборка - это ограничение. Эффект может быть местным - тогда на видео вне региона ничего не найдешь, но, поскольку выборки ограничены по определению, не будешь знать - не нашел потому, что эффект ограничен регионом, или потому, что в случайную выборку не попали нужные видео? То же самое - если выбираешь по времени. Или по типу: шоу, например, или лекция, или личные стримы.
      - Но ведь на тех, что уже...
      - Да, но это ни на шаг не приблизило к тому, чтобы выяснить - был эффект естественным или это чье-то воздействие?
      - Воздействие, - убежденно сказала Луиза. - И этот кто-то убил Виктора. И забрал чайку. И вернул... Где она сейчас?
      - Хотите получить ее обратно?
      - Нет! Ни за что не стану держать ее дома.
      - Она в лаборатории. И если вы не захотите вернуть, то будет храниться в полиции, как и все вещественные доказательства.
      - Долго?
      - Пока не будет принято решение о результатах расследования. Если... - Розенфельд помедлил. - Если расследование не приведет ни к какому результату, чайку, скорее всего, продадут в магазин подержанных вещей. Или подарят какому-нибудь хостелю.
      Луиза поежилась, будто в комнате неожиданно стало холодно.
      - Мне все время кажется, что она вернется, и однажды утром я увижу ее на прежнем месте на шкафе.
      Могло такое случиться? Розенфельд вынужден был признать: могло. Ни подтвердить опасения Луизы, ни опровергнуть он не мог. Объяснить, как это происходит, не мог тоже. Единственное, в чем он был уверен: никакой мистики, никакой магии. Нужно искать естественные причины. Естественные - в том смысле, что подчинявшиеся законам природы. Даже если кто-то мог перемещать птицу в пространстве, пользовался он законами физики, а не магическими способностями. Если явление естественное, его можно объяснить, а если искусственное - найти того, кто умеет это делать.
      - О чем вы задумались? - тихо спросила Луиза.
      - Пыль, - сказал Розенфельд. - В лаборатории закончили физико-химический анализ. Определили, что чайку изготовили... в общем, место, где ее сделали, известно. А вот пыль... На лапках, брюшке и нижней части хвоста пылинки обычные, а на спине очень странная пыль - пока не удалось найти ни в одной базе данных точного совпадения составов. А воспользовались мы базами из самых разных регионов планеты. Кроме закрытых вроде Северной Кореи и двух африканских государств. Даже антарктическая пыль есть в базе.
      - Как чайка могла оказаться в Северной Корее?
      - Скорее всего, никак. И в Антарктиде - никах. Но где-то она была... не знаю где.
      - Это... после того, как...
      - Нет, - покачал головой Розенфельд. - Эта пыль была на чайке уже тогда, когда она стояла на шкафу.
      - Как это можно определить? - недоверчиво спросила Луиза.
      - Слой пыли очень тонкий, но его все равно можно разделить на еще более тонкие слои, сотые доли миллиметра. Странная пыль - давняя.
      - Я читала, что в обычной комнатной пыли всегда есть космические пылинки. От падающих на Землю метеоров.
      - Метеоритов, - автоматически поправил Розенфельд. - Да, в каждом кубическом сантиметре воздушной пыли есть тысячи пылинок из космоса.
      - Может, и чайка...
      - Нет, на космическую пыль тест дал отрицательный результат.
      - А я подумала...
      - Что чайка побывала в космосе? - улыбнулся Розенфельд.
      - Да.
      - Нет, Луиза. Но была в каком-то месте, где состав пыли не соответствует ни одному известному примеру.
      - Что это значит?
      - Не знаю, Луиза, - честно признался Розенфельд и быстро добавил: - Пока.
      - Есть еще какие-то... - Луиза не договорила фразу. Она боялась обозначать определенные события словами, будто слова могли на что-то повлиять.
      Розенфельд понял.
      - Нет. По крайней мере, мне... нам... об этом ничего не известно. Никто не обращался в полицию. Нигде в прессе не было ничего о чем-то, подобном... вашей чайке.
      - У меня лекция утром, - сказала Луиза, не глядя на Розенфельда.
      Он поднялся.
      - Пожалуйста, - сказал он. - Отвечайте на звонки. И... Звоните сразу, если увидите... почувствуете...
      - Что?
      - Не знаю. Что угодно.
      - Каждый день, - слабо улыбнулась Луиза, - происходит что-нибудь новое, чего не случалось раньше.
      - Вы понимаете, о чем я говорю?
      - Надеюсь, - сказала Луиза и поднялась, чтобы проводить Розенфельда.
      Он чувствовал себя скованно. Что-то он должен был сказать перед уходом. Что-то сделать. Что-то необходимое Луизе сейчас. Он боялся, что необходимо Луизе вовсе не то, о чем он всю неделю думал.
      От вечера осталось ощущение недосказанности. Розенфельд был уверен, что Луиза о чем-то говорить не захотела.
      
      ***
      Розенфельд вышел из "Быстрого протона", оставив Сильверберга допивать пиво и доедать порцию яблочного мусса. Он направлялся к машине, которую сегодня поставил в квартале от кафе, и не сразу услышал собственное имя. Обернулся, когда кто-то громко назвал его доктором Розенфельдом, и увидел спешившего к нему по пешеходному переходу профессора Нимласа.
      - Добрый день, доктор Розенфельд! - сказал профессор, немного запыхавшись. - Как дела?
      Вопрос был из тех классических вопросов, на которые принято отвечать коротко: "хорошо".
      - Добрый день, профессор, - ожидаемо ответил Розенфельд, остановившись. - Спасибо, хорошо. А ваши?
      Вместо традиционного ответа Нимлас встал перед Розенфельдом и вопросил тоном экзаменатора, обнаружившего, что студент не только не знает ответа на вопрос, но даже не прикасался к учебнику:
      - Вы решили проблему сдвигов?
      Перейдя от раздумий к необходимости отвечать на конкретный и неприятный для самолюбия вопрос, Розенфельд некоторое время подбирал слова, чтобы одновременно и удовлетворить любопытство физика, и не касаться следственных действий, а тем временем Нимлас продолжил:
      - Задачу вы задали интересную, но, честно скажу, не по моей области. Потому я и ввел вас в заблуждение - не по злому умыслу, естественно, - изложив первую пришедшую в голову идею, показавшуюся мне тогда не вполне вопиющей.
      Розенфельд пришел в себя настолько, чтобы похлопать профессора по плечу и отойти от края тротуара.
      - Вопиющей? - переспросил он. - Нет, скорее слишком...
      - Фантастической! - радостно воскликнул Нимлас. - К многомировой интерпретации большинство физиков пока относится как к слишком фантастической. Доказать с ее помощью ничего пока невозможно и - вот парадокс - объяснить с помощью этой теории можно все, что угодно. В этом ее преимущество и ее трагедия. Это как с панацеей в медицине. Лекарство от любых болезней. Оно есть, и его нет.
      - Вы, - напомнил Розенфельд, - сказали, что подумаете и, может, даже напишете статью в научный журнал.
      - Верно. - Нимлас огляделся и, не найдя того, что, видимо, хотел увидеть, сказал: - Если у вас есть свободное время, скажем, час, мы могли бы продолжить беседу. Я ехал в университет, когда увидел, как вы выходите из кафе. Мы могли бы поговорить у меня в кабинете.
      Машину профессор припарковал на противоположной стороне улицы - в неположенном, естественно, месте.
      - Я - за вами, - сказал Розенфельд и направился к своей машине.
      Отъехав, он заметил машину профессора у светофора и пристроился сзади, но, когда зажегся зеленый, Нимлас рванул вперед с такой скоростью, что Розенфельд сразу потерял его в потоке машин. Нарвется на дорожную полицию, - подумал он и неторопливо поехал следом, поглядывая вправо - ожидал увидеть припаркованную у тротуара машину Нимласа и пристроившуюся к ней полицейскую машину с мигалкой. Но ничего такого по пути к университету не встретилось, и Розенфельд, оставив машину на стоянке, поднялся на шестой этаж, полагая, что Нимлас уже на месте и ждет его. Однако дверь кабинета оказалась закрытой и на стук никто не ответил. Неужели Нимлас действительно попался на превышении скорости?
      Розенфельд достал телефон и в это время увидел профессора, выходившего из лифта. Через минуту они сидели у журнального стола в кабинете.
      - Вы любитель быстрой езды? - спросил Розенфельд, чтобы начать разговор.
      Реакция профессора его удивила. Нимлас выставил вперед ладони, будто защищался, и сказал:
      - Никогда не превышаю положенной скорости!
      Он увидел удивление на лице Розенфельда и рассмеялся.
      - А, вы о Рагматори!
      Розенфельд не слышал о Рагматори и ждал продолжения.
      - Рагматори работает в лаборатории Шлезингера. Вы слышали о Шлезингере? Он занимается биотехнологией, его ученики конструируют химер с помощью внедрения части геномов мышей в геномы ящериц. Вы знаете, что такое химеры?
      Розенфельд кивнул, его интересовали не генетические эксперименты неведомого Шлезингера, но странное поведение Нимласа.
      - Видите ли, - продолжал профессор, - когда я стоял на светофоре, рядом пристроился миниваген Рагматори, это ассистент Шлезингера. Хороший человек и прекрасный ученый, но очень... я бы сказал - безумно любит поговорить о проблемах реконструктивной генетики - причем, не со специалистами в этой области, а с теми, кто в генетике понимает, как свинья в апельсинах. Он уже начал открывать окно со стороны водителя, и тут зажегся зеленый. Естественно, я дал деру - если бы Рагматори поехал следом - а он именно это и собирался сделать, - то сейчас мы сидели бы здесь втроем, слушали о зиготах и параллельном обмене генов, и никакая сила не заставила бы Рагматори прерваться, пока он не закончил бы лекцию.
      - Интересная личность, - задумчиво сказал Розенфельд. - И что? У них действительно получается? Я имею в виду химеру ящерицы-мыши.
      - Пока, к счастью, нет. Но химеры - раз зашел об этом разговор - существуют и в физике, в том числе квантовой. И в этом смысле, то, что нам по пути попался Рагматори, стало удачным напоминанием.
      Розенфельд полагал, что Нимлас пригласил его к себе, чтобы поговорить о проблеме Кремера. Химеры, пусть даже в квантовой физике, его не интересовали.
      - Тем не менее... - начал Розенфельд, не зная еще, как закончить фразу.
      Нимлас закончил за него:
      - Тем не менее химеры в квантовой физике имеют прямое отношение к проблеме, о которой вы говорили. Для начала спрошу: вам удалось достичь успеха в расследовании?
      - Нет, - коротко ответил Розенфельд.
      - Естественно, - кивнул Нимлас. - Многомировая интерпретация пока не настолько развита, чтобы можно было использовать теорию для решения конкретных задач, связанных со склейками реальностей. Я попробовал... Потому, собственно, и не звонил вам.
      - То есть, - сказал Розенфельд разочарованно, - оба мы ничем не можем друг друга порадовать.
      - Может быть... Я вам скажу, какое отношение имеет химерическая квантовая теория к нашей, точнее - вашей проблеме. Это новая область физики, изучающая взаимовлияние двух или более ветвей квантового многомирия, в которых действуют разные физические законы. До сих пор идея того, что в многомирии наверняка существуют миры, где законы природы различны, носилась в воздухе, но не приземлялась, если вы понимаете, что я имею в виду. Идеи были, но что с ними делать практически, никто не знал. По сути, речь шла о том, как модернизировать уравнение Шредингера. Можно решать уравнение, задавая законы физики нашего мира - так его всегда и решали. И можно, в принципе, описать мир, где все постоянные отличаются от "наших". Это, так сказать, чистые описания различных миров. А химерическая квантовая физика описывает - точнее, должна описывать - мир, в котором действуют два набора физических констант. Мир - химера. Существуют ли такие миры в реальности - неизвестно. Но почему нет? Волновые функции для разных миров теоретически могут интерферировать - по-простому этот процесс называют склейками, я вам говорил. И если происходит интерференция двух принципиально разных волновых функций, то, по идее, должна возникнуть суммарная волновая функция, описывающая мир, где разные законы природы сосуществуют и каким-то образом взаимодействуют. Мир - химера, да. Таких расчетов никто не производил. Во-первых, потому что это чрезвычайно сложно, нужна не только новая физика, но и новая математика. А во-вторых, никто этим не занимался потому, что еще толком не разработана многомировая интерпретация для нормальных вселенных - с одинаковыми физическими законами. Понимаете, да?
      - Да, - кивнул Розенфельд, хотя хотел сказать "нет". Не то чтобы он совсем не понял идею Нимласа, но рассуждения только отдаляли его от темы разговора. Однако прервать профессора он не мог. Пока не понимал логику Нимласа, но все же думал, что излагать новую гипотезу тот стал не потому, что хотел покрасоваться перед гостем своими достижениями в науке. Как-то все, что продолжал говорить профессор, было связано с прежним незаконченным разговором.
      - Так вот, - продолжил Нимлас. - Вернемся к нашим баранам, если вы поняли, что я имею в виду. Есть экспериментальный... нет, правильнее сказать наблюдаемый эффект: быстрые скачки материальных тел, происходившие за время, которое меньше времени телевизионной развертки. Факт установлен с высокой степенью достоверности. Ваши записи могут представлять временное - за квантовое время - рождение и исчезновение миров-химер.
      Розенфельд не преминул вставить, наконец, пару слова, чтобы вернуть Нимласа к теме:
      - Если это такое интересное явление, то почему вы, профессор, так и не написали статью?
      Нимлас споткнулся посреди фразы, как лошадь спотыкается от слишком сильного удара хлыстом. Замолчал, с интересом посмотрел на Розенфельда и сказал:
      - Написал, но отложил до лучших времен.
      Розенфельд задал, наконец, прямой вопрос:
      - Какое отношение имеют идеи о химерических вселенных к нашему случаю?
      - Возможно, никакого, - легко согласился профессор. - Тогда дело ограничится статьей в журнале, и работа будет интересовать только физиков-многомирщиков. А если связь есть?
      Розенфельд помолчал, обдумывая сказанное. Похоже, профессор оказался еще дальше от реальности, чем опасался Розенфельд. Жаль потерянного времени, жаль, что физика, на которую он рассчитывал, помочь не может. Или конкретный физик. Имеет ли смысл продолжать расследование в этом направлении - искать физические эффекты, наверняка редко наблюдаемые, а возможно, и вовсе пока неизвестные? Это направление выглядело перспективным, но оптимизм профессора делал Розенфельда скорее скептиком, нежели энтузиастом.
      - Химерическая квантовая физика, - помолчав, сказал Нимлас, - могла бы вашу проблему решить. Но... Сама химерическая физика сейчас в зачаточном состоянии и... Ну, вы понимаете.
      Розенфельд поднялся.
      - Спасибо, - сказал он. - Разговор наш оказался исключительно плодотворным, но я очень вас прошу не рассказывать о нем. У меня нет официальных полномочий, но, надеюсь, вы сами понимаете...
      Вот именно. Захочет - расскажет кому угодно. Да еще с собственными комментариями и физическими предположениями. Химерические миры... Химерическое расследование химерического преступления.
      Профессор тоже поднялся.
      - Да, я понимаю, - сказал он.
      
      ***
      Утром Розенфельд столкнулся с Сильвербергом в холле - старший детектив выходил из лифта, а эксперт собирался войти.
      - Ты куда? - спросили оба одновременно.
      - К тебе, - сказал Розенфельд. - Но вижу, ты уходишь.
      - Уезжаю, - кивнул Сильверберг. -Если хочешь, поедем вместе.
      - Но я только пришел, и работы мно... - Розенфельд оборвал фразу. - Что произошло?
      Почему-то он подумал о Луизе, хотя по выражению лица Стива можно было понять, что ничего страшного не случилось. Сильверберг выглядел не столько озабоченным, сколько озадаченным.
      - Ничего, в том-то и дело, - с досадой сказал Сильверберг. - А толком сам не знаю. Был вызов, сержант Брегсон не справился. Так ты едешь или нет?
      - Да, - сказал Розенфельд.
      Поехали на машине Сильверберга.
      - Так что случилось? - спросил Розенфельд, когда Сильверберг вырулил на Консул-авеню и погнал, включив не только мигалку, но и сирену.
      - В пять сорок две дежурному поступил звонок. Аноним сказал, что в доме восемь по улице Кент Ватсон, видимо, происходит ограбление. Слышен грохот, будто ломают мебель.
      Машина вылетела на перекресток и свернула против движения на улицу Ротшильд. Водители перепугано жались к тротуарам. Выровняв машину, Сильверберг бросил взгляд на Розенфельда, убедился, что тот внимательно слушает, и продолжил:
      - Патрульные прибыли на место через семь минут. На улице было спокойно, обычный тихий пригород, особенно в пять утра... Никто их там не ждал. Правда, они и не очень рассчитывали. Позвонили в дверь дома восемь. Это коттедж на одну семью. Долго не открывали. Наконец вышла старушка лет восьмидесяти, наскоро одетая, видно, ее подняли с кровати звонки. На вопросы ответила, что в доме никого, и зачем полиция.
      - То есть ты хочешь сказать... - начал Розенфельд.
      - То, что сказал. Приехали.
      Улица Кент Ватсон действительно была тихой, коттеджи стояли довольно далеко друг от друга, при каждом был садик из трех-четырех деревьев и клумбы. У дома восемь стояла патрульная машина, и несколько человек сгруппировались чуть в стороне, у дома десять - видимо, им было сказано не приближаться и не мешать. Двое полицейских - одного из них, сержанта Бергсона, Розенфельд узнал - стояли у резных чугунных ворот, через которые, впрочем, легко мог перескочить достаточно ловкий мужчина. Бергсон поспешил к Сильвербергу. Розенфельд встал неподалеку - чтобы не мешать другу, но слышать разговор.
      - Шеф, мы хотели осмотреть дом, но миссис Бронсон отказывается нас впускать без ордера. Ждем вас. По ее словам, она спала.
      - Но не она же вызвала полицию.
      - Нет.
      - Номер отследили?
      - Конечно, я связался с контрольной службой. Такого номера не существует, сэр.
      - То есть? - удивился Сильверберг и бросил взгляд на Розенфельда. Тот подошел ближе, готовый в любой момент принять участие в разговоре.
      - Не существует, - повторил Бергсон.
      - Но существует запись разговора, - резко сказал Сильверберг.
      - Да, и у дежурного есть номер телефона, с которого сделан вызов.
      - И?
      - В базе нет такого номера. И нет такого номера оператора мобильной связи.
      - Код страны?
      - Нет страны с таким кодом.
      - Чушь, - буркнул Сильверберг.
      - Надо бы все-таки осмотреть дом, - сказал Розенфельд.
      - Придется брать ордер, - вздохнул Сильверберг. - И судья его не выдаст. Кто-нибудь из соседей что-то слышал?
      - Нет, - ответил Бергсон. - Эти - из соседних коттеджей - уверяют, что все было тихо, и проснулись они от звука полицейской сирены. Руст, тот мужчина в пижаме, говорит, что не спал почти всю ночь, под утро понял, что не уснет, поднялся и сидел в кабинете, читал книгу. Ничего не слышал.
      Сильверберг, а за ним Розенфельд, подошел к Русту, тот протянул руку, и Сильверберг ее пожал. Мужчина вовсе не выглядел уставшим, он был бодр и рад ответить на вопросы.
      - Расскажите подробно - где вы были, что делали...
      - Читал книгу. Ричард Бах, "Чайка по имени Джонатан Ливингстон". Моя любимая книга, перечитываю отдельные страницы всякий раз, когда не удается заснуть.
      - Помогает? - поинтересовался Сильверберг.
      Руст, склонив голову набок, удивленно уставился на старшего детектива.
      - В чем?
      - Уснуть, - пояснил Сильверберг.
      - А... Напротив. Проясняет сознание. Как, собственно, почти любая книга Баха. Этот автор уникален, и я...
      - Вы слышали какие-нибудь звуки?
      - Я уже говорил сержанту. Не слышал.
      - Вы были увлечены чтением...
      - Детектив, читаю я глазами, а слушаю ушами, и в такой тишине...
      - Понятно, - кивнул Сильверберг. - Если вы не возражаете, сержант чуть позже запишет ваши показания.
      - Конечно, я все время дома. Раньше, бывало, выезжал в пять утра, и если бы в те годы произошло что-то...
      - Спасибо, - сказал Сильверберг и, подхватив Розенфельда под руку, вернулся к входу в коттедж миссис Бронсон. Старушка смотрела на них из кухонного окна, чуть приоткрыв форточку.
      Сильверберг через стекло показал старушке удостоверение.
      - Не пущу, - сказала она. - Я же сказала, что спала.
      - Я и не прошу вас меня впустить, - мирно произнес Сильверберг. - Но вы не могли бы оказать нам услугу? Пройдитесь по комнатам. Если все в порядке, дайте знать, и мы уедем.
      - Это нарушение процедуры, - обернулся к Розенфельду Сильверберг. - Мы должны сами убедиться, что в доме нет грабителей.
      Послышались торопливые шаги, входная дверь распахнулась, и старушка, появившись на пороге, сказала со страхом в голосе:
      - Там... в гостевой комнате... посмотрите...
      Переглянувшись, Розенфельд и Сильверберг переступили порог, за ними поспешил сержант Бергсон. Старушка семенила впереди, показывая дорогу.
      Короткий коридор, открытая дверь справа. Миссис Бронсон пропустила их вперед, сама входить не стала, смотрела из коридора, крепко вцепившись в рукав сержанта.
      Комната, которую она назвала гостевой, выглядела так, будто по ней пронесся смерч. Из мебели там были: круглый стол, шесть стульев с высокими спинками, шкаф со стеклянными дверцами и полками, на которых, видимо, лежала посуда, угловой диван из светло-коричневой кожи, телевизор с экраном около пятидесяти дюймов, две длинные книжные полки вдоль стены, противоположной большому окну, выходившему на заднюю сторону коттеджа.
      То есть все это должно было быть, и наверняка вчера вечером комната выглядела нарядной и почти, за исключением шкафа с посудой, современной. Сейчас пол был усеян осколками посуды, и сколько раньше было сервизов и предметов, можно было только догадываться. Дверцы шкафа распахнуты, полки упали, одна свисала на паре подставок и грозила свалиться в любую минуту. Скатерть сдернута со стола, сам стол, раньше занимавший середину комнаты, был сдвинут к дивану, из обивки которого выглядывали куски поролона. Оба валика странным образом были сорваны и лежали на осколках стекла, хрусталя и фаянса. Книги горой валялись в углу. Трехрожковая люстра свисала на одном проводе, и в любой момент могло произойти короткое замыкание.
      Миссис Бронсон смотрела на разгром с ужасом, Сильверберг и сержант - с профессиональным интересом, а Розенфельд, сам не зная почему, изучал издалека названия книг, которые можно было разобрать. Интересная была подборка литературы у миссис Бронсон. Путешествия, путевые заметки, биографические романы. Поверх книг лежал том писем Черчилля с фотографией политика на обложке.
      В тишине, которую вошедшие почему-то старались не нарушать, послышалось тихое жалобное мяуканье.
      - Баниос! - взвизгнула миссис Бронсон. - Боже мой! Я совсем о тебе забыла! Иди ко мне, дорогой!
      И она смело, забыв о страхе, ступила на битую посуду, засеменила к дивану, наклонилась, и на свет появилось извивавшееся в руках хозяйки существо, царапавшееся и визжавшее.
      - Баниос, успокойся, дорогой! - зашепелявила старуха, прижимавшая кота к груди. Тот перестал, наконец, сопротивляться и застыл. Только теперь Розенфельд разглядел перепуганную кошачью мордочку с топорщившимися усами и безумным взглядом зеленых глаз.
      - Кто это сделал? - спросила миссис Бронсон у кота, а тот что-то ответил на кошачьем наречии: смеси урчания, мяуканья и повизгивания. Розенфельд удивился, как коту удавалось издавать эти звуки одновременно.
      - Мартин, - обратился Сильверберг к сержанту, - пройдитесь по всей квартире.
      - Я пришлю криминалистов, - сказал Сильверберг Розенфельду, - они тут все осмотрят. Пока - выйдем.
      Вперед он пропустил хозяйку и взглядом показал на дверь Розенфельду. Миссис Бронсон с котом на руках помчалась к ванной, откуда несколько секунд спустя послышался звук лившейся воды и звучный мяв Баниоса.
      - Что скажешь? - спросил Сильверберг у Розенфельда. - В жизни не видел такого бессмысленного разгрома.
      - Да, - сказал Розенфельд, приходя в себя от увиденного.
      - Тут и для тебя работа найдется.
      - Да, - повторил Розенфельд. - Грохот наверняка был сильный, а она не слышала.
      - Соседи тоже, - подтвердил Сильверберг.
      - Но кто-то ведь слышал и позвонил в полицию.
      - Да, - сказал Сильверберг. - С несуществующего номера.
      Вернулся сержант.
      - Все в порядке, - сказал он. - Больше нигде никаких... э...
      - Разрушений, - буркнул Сильверберг.
      - Так, сэр.
      - Возвращайтесь в машину, - приказал Сильверберг, - и позвоните дежурному, чтобы он отправил криминалистов. Ждите их прибытия, потом можете продолжить патрулирование. После смены пришлите копию доклада мне.
      - Понял, сэр.
      - Пойдем на кухню, - сказал Сильверберг, когда сержант вышел.
      Они прошли мимо ванной, дверь которой была закрыта, а изнутри был слышен только звук лившейся из крана воды.
      - Коты терпеть не могут купания, - заметил Сильверберг и добавил: - Но, видимо, не все.
      На кухне все было в образцовом порядке. Розенфельд искоса посмотрел на кофеварку, но Сильверберг сел за откидной столик, придвинул табурет к стене, оперся спиной, будто собирался просидеть здесь до вечера, и сказал:
      - Ну?
      Розенфельд садиться не стал и свое недоумение выразил так же кратко:
      - Зачем?
      - Зачем - что? Зачем такой разгром, или зачем я привел сюда тебя?
      - Второе. - Розенфельд все же решил, что слушать объяснение лучше сидя, и сел напротив Сильверберга.
      - А как по-твоему?
      - Какое-то отношение эта старушка имеет к делу Кремера. На память не жалуюсь и помню, что в списке свидетелей и подозреваемых, составленном доктором Колдуэлл, ее нет.
      - Нет, - кивнул Сильверберг. - Но лишь потому, что с Кремером она не общалась лет двадцать. Винтер проверял по родственникам Кремера, а не по друзьям и знакомым, как доктор Колдуэлл. Семейная история. Поссорилась с родителями Кремера уж не знаю почему, Винтер не стал разбираться. Родители Кремера умерли, - а миссис Бронсон мириться с племянником не захотела.
      - Вот оно что... - протянул Розенфельд. - Кремер - ее племянник?
      - Со стороны матери.
      - Вот оно что... - повторил Розенфельд. - Но - зачем? Я не спрашиваю - как. Зачем?
      - А меня интересует - как. Миссис Бронсон спала. Вряд ли так крепко, что не услышала грохот падавшей мебели. Но не услышала. В шесть утра здесь тихо, как в сонном раю, звук перебудил бы половину квартала. Но никто не слышал. Кроме одного человека, который позвонил в полицию с неопределяемого номера. Моран сейчас, я уверен, роет носом землю, пытаясь понять, как оказалось, что номер не удалось определить.
      - Моран из твоей группы? Извини, я не всех знаю.
      - Нет, из группы кибербезопасности.
      - Ясно, - сказал Розенфельд.
      - Что тебе ясно? - с подозрением спросил Сильверберг.
      Ответить Розенфельд не успел. В кухню вошла миссис Бронсон с котом на руках. Опустила кота на пол, и тот сразу забился под стол.
      - Чай? Кофе? Сок? Виски? - спросила старушка.
      - Спасибо, в другой раз, - отказался Сильверберг.
      - То есть будет и другой раз? - тут же прицепилась к слову миссис Бронсон.
      - Ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов, - сказал Сильверберг, взглядом попросив хозяйку сесть на последний оставшийся табурет.
      - А я обязана? - спросила она, отодвинула табурет от стола и села так, чтобы видеть и Сильверберга, и Розенфельда.
      - Не обязаны, - сказал Сильверберг, - но тогда другой раз точно будет, вы же понимаете.
      - Понимаю, - хмуро сказала старушка. - В покое вы меня не оставите.
      - Вас больше тревожит второй визит полиции, чем разгром в вашей квартире?
      - Не в квартире, - поправила миссис Бронсон. - Только в гостевой комнате.
      - А что, - встрял Розенфельд, - такое уже бывало? Вас это не очень удивило.
      Миссис Бронсон пригладила остатки волос, наклонилась, чтобы увидеть сидевшего под столом кота, послала ему воздушный поцелуй, подумала, видимо, как отвечать на вопрос полицейского, и решила сказать правду.
      - Бывало, - ответила она без охоты.
      - Так же, как сейчас? - продолжил спрашивать Розенфельд. Сильверберг сложил руки на груди и внимательно слушал.
      - В каком смысле? - переспросила миссис Бронсон.
      - Вы ничего не слышали?
      - Я спала, - сказала она неуверенно и, подумав, добавила: - Вообще-то я сплю чутко. Просыпаюсь, когда на улице разговаривают...
      - Расскажите о прежних случаях, - попросил Розенфельд.
      Миссис Бронсон вздохнула и воздела взор к небу. Правда, вверху был потолок, но она сквозь него прозревала горние выси и неведомые миры. Во всяком случае, у Розенфельда сложилось такое впечатление, и он смиренно ждал, когда старушка начнет рассказ. Ждал и Сильверберг, только с выражением скептицизма на лице.
      - Первый раз он явился в ночь на первое июня, - начала миссис Бронсон.
      - Он? - немедленно перебил Розенфельд, и Сильверберг бросил на эксперта уничтожающий все живое взгляд, на который тот не обратил внимания.
      Миссис Бронсон тоже оставила вопрос без ответа и продолжила:
      - Утром я встала, как обычно, помылась, сделала зарядку, сварила кофе, застелила постель...
      - Кхм... - буркнул Сильверберг.
      - Не "кхм", - сказала миссис Бронсон. - Я подробно рассказываю, чтобы потом вы не задавали лишних вопросов. Да... И пошла в ту комнату, что выходит окнами на улицу. Я называю эту комнату "ветренной", потому что с той стороны всегда дует, хотя щелей в окнах, естественно, нет.
      - Интересно, - пробормотал Розенфельд.
      - Ничего интересного. Там всегда открыта форточка, надо же, чтобы дома был свежий воздух... Ну вот. Захожу и вижу, что со стола он скинул скатерть, а стул повалил. Да, и еще занавеску на окне сдвинул в сторону... в правую. Это я говорю, чтобы не задавали лишнего вопроса. Я, конечно, все поправила. Удивилась, но, поскольку объяснения все равно не было, а я не люблю думать над вещами, которых не понимаю, то больше об этом не думала.
      - Вы точно помните, что это было утром первого июня? - поинтересовался Розенфельд.
      - Точно. В тот день приезжал внук из Миннесоты. Первое июня - точно...
      - Сутки после смерти Кремера, - тихо произнес Розенфельд. Сильверберг пожал плечами.
      - Второй случай был тоже в июне, то ли восьмого, то ли девятого, точно не скажу, дни очень похожи друг на друга... Кроме, конечно, того, что он опять набедокурил. И тоже ночью. И я опять ничего не слышала. На этот раз он похозяйничал в кухне. Утром я встала, как обычно, причесалась... я вижу, господа, как вы переглядываетесь... В общем, на кухне дверцы всех шкафов были раскрыты, две большие тарелки упали и разбились, табурет, на котором вы сидите, детектив, лежал в том углу, и одна ножка была сломана. И опять же - занавеска. Ее он изорвал в клочья, в тот же день я купила новую. Самой повесить было трудно, позвала Джека, это сосед, он время от времени мне помогает. А сегодня - третий раз, и видите, что он вытворил.
      - Все-таки, - спросил Сильверберг, - кто это - он? Вы подозреваете кого-то конкретно? У кого-то есть ключ от дома?
      - Как кто? - удивилась миссис Бронсон. - Домашний дух, ясное дело. Полтергейст - если по-научному.
      - А, ну да, конечно. - Сильверберг понимающе кивнул, а Розенфельд хмыкнул.
      - Вы мне не верите? - рассердилась старушка.
      - Верим, - быстро ответил Сильверберг. - Итак, всего было три случая, включая сегодняшний?
      - Точно.
      - И раньше ничего подобного не происходило?
      - Нет, - сказала миссис Бронсон с некоторым сожалением.
      - И никаких звуков вы не слышали?
      - Нет. Что-то снилось, конечно, гадость всякая, как обычно. Во сне чего только не случается - все не упомнишь.
      - Понятно, - кивнул Сильверберг. - Однако грохот сегодня кто-то слышал. Так что это было не в вашем сне.
      - Слышал? - изумилась миссис Бронсон. - Кто?
      Сильверберг неопределенно махнул рукой в сторону окна. Миссис Бронсон тяжело поднялась, подошла к окну, увидела стоявших по ту сторону ограды людей, полицейскую машину, хмыкнула и, не оборачиваясь, сказала:
      - Марвин, Доусон, Хильда... А это еще кто... Лицо помню, а как зовут. Племянник Хигсонов, приехал на уикэнд. Вспомнила. Джек. И они говорят, что слышали грохот? Именно из моего дома?
      Сильверберг пропустил вопрос мимо ушей. У Розенфельда были свои вопросы к старушке, но в присутствии старшего детектива он не стал их озвучивать.
      В кухню заглянул сержант и тихо сказал несколько слов, так, что ничего не услышала даже миссис Бронсон, вытянувшая шею и обратившаяся в слух. Сильверберг кивнул.
      - Спасибо, миссис, - сказал он, когда сержант вышел. - Надеюсь, мы вас больше не побеспокоим, но, возможно, у меня и... - Он бросил косой взгляд в сторону Розенфельда. - У эксперта будут вопросы. Когда удобно было бы вас побеспокоить?
      Миссис Бронсон расцвела и разрешила беспокоить в любое удобное для полиции время. Кроме, конечно, ночи - ночью она предпочитает спать, хотя, если честно, в ее возрасте заснуть довольно трудно, а снотворными средствами, которые прописал доктор Вестерфильд, она предпочитает не пользоваться. Утром бывает сонливое состояние, неприятный вкус во рту, и вообще лекарства - это химия. Лучшее для нее снотворное - телевизор. Посмотришь вечернее шоу...
      - Вы не боитесь, - прервал Сильверберг излияния миссис Бронсон, - вашего полтергейста?
      - Ну, что вы! - воскликнула старушка. - Он, конечно, шалун и убирать после разгрома мне придется целый день, но это же... - Она пожевала губами и воздела взор к небу, пытаясь, видимо, прочитать на потолке, слова, которые сами по себе не приходили ей в голову. - Это, можно сказать, домашний друг, если вы понимаете, что я имею в виду.
      - Ну и хорошо. - Сильверберг поднялся, за ним встал и Розенфельд. - Сержант поможет вам привести комнату в порядок.
      - Не нужно! - быстро сказала старушка. - Я сама. Это, знаете, наши личные отношения с...
      - Полтергейстом, - заключил Сильверберг.
      
      ***
      Час спустя Розенфельд сидел в своем закутке и рассматривал на экране компьютера фотографию, которую сделал на телефон в разоренной комнате миссис Бронсон. Что-то в фотографии казалось ему неправильным, но он не мог понять - что именно. Конечно, полтергейст ни при чем. Никто снаружи, как показали не только соседи, но и две камеры наблюдения, висевшие на соседних коттеджах, в дом миссис Бронсон не входил и из дома не выходил.
      Что же было в фотографии неправильного? Спрошу у Стива, - решил Розенфельд. - У него более острый взгляд. А может, он уже разглядел то, чего не мог увидеть Розенфельд.
      Он с сожалением убрал фотографию с экрана и, перестав о ней думать, занялся делами. Ближе к полудню набрал номер Луизы. Хотел тут же номер сбросить - по времени Луиза должна была быть на лекции, и он не собирался ей мешать. Но уже слышен был в трубке долгий гудок, отыгрывать назад было поздно.
      - Ариэль, - сказала Луиза. - Как хорошо, что вы позвонили. Я хотела позвонить сама, но боялась вам помешать.
      - Вы не на лекции? Я думал... Прошу прощения, что...
      - Сейчас перерыв между часами, пятнадцать минут.
      - Что-то случилось? - беспокойно спросил Розенфельд. После сегодняшнего утра он мог предположить что угодно.
      - А у вас? - вопросом на вопрос ответила Луиза, и в ее голосе, как показалось Розенфельду, тоже звучало беспокойство.
      - Вообще-то, да, - сказали оба одновременно, и услышав друг друга, невесело рассмеялись. Смех был настолько искусственным, что оба замолчали, и молчание продолжалось, пока Розенфельд не прервал его словом:
      - Полтергейст?
      Слово вырвалось вроде бы непроизвольно, и Розенфельд подумал, что, оказывается, оно крутилось в мозгу постоянно, выйдя на орбиту, когда его произнесла миссис Бронсон.
      - Похоже, - сказала она неуверенно.
      - Дома?
      Где же бывать классическому полтергейсту, если не дома, где он, как показал случай с миссис Бронсон, мог развернуться в полную силу?
      - Нет, - сказала Луиза. - Здесь, в университете.
      О случаях полтергейста в высших учебных заведениях Розенфельд еще не слышал.
      - Если бы вы смогли приехать...
      Он посмотрел на список экспертных заключений, которые должен был утвердить до полудня.
      - Я освобожусь после двух, - с сожалением сказал он, добавив час времени, чтобы обсудить утренние события со Стивом - он намеревался отправиться на ланч к Бену.
      - В два у меня следующая лекция, - с таким же сожалением сказала Луиза. - В четыре я освобожусь, но...
      Пауза.
      - Но?
      - За это время могут навести порядок, если вы понимаете, что я хочу сказать.
      Приходилось чем-то жертвовать: неспешной беседой с Сильвербергом (который может рассказать детали, о которых Розенфельд еще не знал) - или чем-то, возможно, не столь важным, как кажется Луизе.
      - Буду... - Розенфельд взглянул на часы, - минут через двадцать.
      Быстрее не получалось: нужно было непременно, даже не изучая, подписать семь экспертных заключений.
      - Хорошо, - помедлив и, видимо, тоже что-то для себя решив, отозвалась Луиза.
      
      ***
      Когда Розенфельд постучал в кабинет Луизы, на часах было без двадцати полдень. Ответа не услышал, дверь была заперта. Пока Розенфельд раздумывал, стучать ли еще или позвонить по телефону, он услышал щелчок, и дверь приоткрылась - ровно настолько, чтобы он сумел увидеть Луизу. Узнав Розенфельда, она пропустила его в кабинет и захлопнула дверь.
      - Вот! - сказала она и неожиданно уткнулась носом в грудь Розенфельда. От неожиданности он сделал шаг назад и едва не потерял равновесие.
      - Боже... - вырвалось у него.
      Кабинет напоминал гостевую комнату миссис Бронсон. В прошлый раз на полках стояли сотни две книг - многие в суперобложках. Сокровище, которое Луиза собирала не один год. Он не спрашивал, зачем Луизе так много бумажных книг - большинство ученых, лингвистов в том числе, предпочитало электронные версии. Бумажные книги, тем более учебные, становились анахронизмом, перекочевывая в коллекции и к букинистам. Розенфельд любил бумажные книги, но предпочитал все-таки электронные. В своем закутке держал пару десятков книг по юриспруденции - скорее как наследие от своего предшественника, доктора Чемберса, чью должность занял после того, как доктор вышел на пенсию. Розенфельд спросил тогда, не хочет ли Чемберс забрать книги домой, они наверняка для него важны хотя бы как память, на что получил ответ: "Вот именно, память мне не нужна. Особенно когда она покрывается пылью. Эти книги я знаю наизусть, и если кому-нибудь понадобится моя консультация, то не думаю, что мне нужно будет открывать хотя бы одну из этих книг. Они мне напоминают о годах, когда я знал мало и при каждом непонятном случае листал страницы. Это отнимало много времени. Так что, дорогой мой, вы уж сами распорядитесь, что с ними делать. Оставьте себе как память или отнесите в мусор".
      Розенфельд оставил, но ни разу ни одну из книг не открыл, а пыль с них пару раз в неделю вытирала уборщица, которую он также ни разу не видел - приходила она задолго до того, как на работу являлись сотрудники лаборатории, и Розенфельд знал только, что это была женщина лет пятидесяти, с огромными черными глазами - почему-то только о глазах говорили те, кто заставал ее на работе.
      Мысль эта, для описания которой пришлось написать два абзаца, пронеслась в сознании Розенфельда за долю секунды, когда он через плечо Луизы увидел, что книги сброшены с полок, а сами полки перекошены, и несколько упали вместе с книгами. Кресло выехало на середину кабинета и остановилось, натолкнувшись на перевернутый стул. Еще три перевернутых стула валялись (это слово более подходило) в разных местах кабинета. Компьютер, к счастью, уцелел и даже не сдвинулся с места на столе, хотя сам стол стоял теперь не у стены, как прежде, а поперек комнаты, ящики были выдвинуты, а содержимое - бумаги, распечатки, канцелярские принадлежности, - горой вывалены на пол.
      - Так было, когда вы пришли утром? - спросил Розенфельд.
      Луиза помотала головой, по-прежнему прижимаясь к груди Розенфельда.
      - Утром все было в порядке. До начала лекции оставалось минуты две, я только сменила обувь. И ушла. Дверь, конечно, заперла, я никогда не оставляю кабинет открытым, да это и запрещено.
      Только сейчас Розенфельд увидел туфли - точнее, одну туфлю, выглядывавшую из-под сдвинутого к стене резинового коврика, раньше лежавшего под столом.
      - А когда вернулась... - голос Луизы задрожал. - То вот...
      - Сколько времени прошло между тем, когда вы ушли и когда вернулись?
      Почему он решил, что это имело значение?
      - После лекции я минут десять поговорила со студентами... Значит, около одиннадцати. Я не посмотрела на часы, - сказала Луиза извиняющимся голосом.
      - И сразу позвонили мне?
      - Наверно. Нет, я какое-то время просто стояла и смотрела...
      - Луиза...
      Розенфельд не знал, что сказать.
      Луиза подняла стул и села на краешек. Розенфельд поднял другой стул и сел напротив.
      - Надо позвонить Стиву, - неуверенно сказал он.
      Луиза покачала головой.
      - Я устала, - сказала она. - Боже, как я от всего этого устала.
      - У вас сегодня еще есть лекция?
      Луиза кивнула.
      - Вы можете отменить?
      - Могу. Но это... неправильно. Что я им скажу?
      Неожиданно она поднялась на ноги и отшвырнула ногой толстую книгу.
      - Я в порядке, Ариэль, - сказала она, и Розенфельд увидел другую Луизу. Минуту назад она была раздавлена случившимся, растеряна, искала поддержки - сейчас это была женщина, уверенная в себе. Розенфельд тоже поднялся и, пораженный переменой, отступил на шаг.
      - Я в порядке, - упрямо повторила она. - Есть вещи, которые нужно делать, несмотря ни на что.
      Сказано было с пафосом. Неожиданно.
      - Знаете, Ариэль... То есть не знаете, конечно. Нам не приходилось говорить о прошлом. Что мы знаем друг о друге?
      Ничего. Почти ничего. Это верно.
      Луиза бросила взгляд на часы.
      - Лекция через двадцать минут. Удивительно, что никто не рвется поговорить. Обычно кто-нибудь из студентов приходит между лекциями. Вопросы, замечания... А сейчас будто знают, что не нужно.
      Розенфельд в этом сильно сомневался. Дверь была заперта изнутри, и студенты, если кто-то и приходил, скорее всего, просто не решались стучать.
      - Я бы все-таки... - начал он.
      - Все в порядке, - твердо сказала Луиза.
      - Хорошо, - вынужден был согласиться Розенфельд. - Пока вы будете читать лекцию, я могу здесь прибраться. Книги поставлю, конечно, не в том порядке, какой вам нужен, вы потом переставите. А остальное...
      Луиза обвела взглядом комнату, будто хотела запомнить.
      - С вашего позволения, - сказал Розенфельд, - я сделаю фотографии. Чтобы потом...
      - Конечно. Спасибо вам, Ариэль. Только...
      - Да?
      - Не надо звонить детективу. Мы тут сами... Хорошо?
      - Хорошо.
      Луиза вышла, захлопнув дверь.
      Розенфельд постоял минуту посреди разоренного кабинета и стал подбирать с пола книги. Поставил на место столик. Подумал: собрать ли осколки чашек и блюдец. Возможно ли, что на осколках остались следы... чего? Кого? Розенфельд наклонился и внимательно, как ему показалось, рассмотрел самые большие осколки. Опыта криминалистической работы у него не было, и он не был уверен, что поступает правильно. Ему все меньше нравилось, что он согласился с Луизой не сообщать о произошедшем Сильвербергу.
      Часы показали полдень. Если Стив не занят, то сейчас он уже направился в "Быстрый протон". И будет удивлен, не застав друга. Что сделает Стив? Конечно, позвонит. Значит, сейчас будет звонок, и Розенфельду придется соврать.
      Звонок телефона прервал путанные размышления.
      - Опаздываешь, друг мой? - Сильверберг изобразил голосом высшую степень недовольства. - Что тебе заказать?
      - Извини, Стив, обедай без меня. Занят.
      - Где? - осведомился Сильверберг. - Я заходил за тобой. Николс сказал, что ты ушел час назад. Кстати, у меня есть кое-какие сведения по миссис Бронсон, тебе будет интересно.
      - Стив, я тебе потом объясню, извини.
      - А... - протянул Сильверберг. - Не стану называть имен, но интуиция подсказывает, что обеду со мной ты предпочел поздний завтрак в другой компании.
      - Может, и так, - сухо сказал Розенфельд.
      - Ну, как знаешь. Баранина сегодня прекрасная, Бен только что принес. Много теряешь.
      Помолчав, добавил:
      - Впрочем, наверно, много приобретаешь...
      И прервал связь.
      Розенфельд положил телефон в карман и продолжил обход. Старался до возвращения Луизы не трогать предметы, о которых не знал точно, где они лежали или стояли. Он уже нарушил главное правило: ничего не трогать до приезда полиции и криминалистической группы. К тому же, его не оставляло ощущение, что в неразберихе он не разглядел некую закономерность. Нечто, что Сильверберг и криминалисты, скорее всего, сумели бы увидеть и зафиксировать. Что ему сказать Стиву, когда Стив задаст - а он непременно задаст - вопрос: что произошло в университете. Более того: Луиза должна была прежде всего обратиться в службу безопасности университета, а она и этого не сделала.
      Но кто-то же устроил погромы в запертых комнатах. Кто и главное - как?
      Почему исчезла чайка и почему появилась у Луизы в кабинете?
      Как объяснить скачки предметов на видеозаписях?
      Он сел в кресло, по-прежнему стоявшее посреди комнаты. Сидел, закрыв глаза, думал. Что-то он упустил - наверняка. Чего-то наверняка не понял.
      Когда все пошло не так? Он знал, конечно: когда он поверил в версию убийства. Когда поддался эмоциям.
      Все неправильно в этом деле. Все нужно начинать с начала.
      Дверь щелкнула, Луиза вошла, и Розенфельд поднялся ей навстречу. Она обвела взглядом комнату и машинально подняла с пола большой осколок чашки. Выглядела Луиза измученной.
      - Я все сфотографировал, - сказал Розенфельд и смущенно добавил: - На всякий случай.
      - Надо все убрать, - сказала она тусклым голосом. После лекции ей было не то чтобы трудно говорить, ей трудно было осознать реальность такой, как есть.
      Молча принялись за дело. Луиза ставила на место книги, внимательно каждую рассматривала, а некоторые перелистывала. Розенфельд поднял кресло, стулья, передвинул столик так, как помнил. Поднял осколки. Поискал веник или швабру - не нашел и не стал спрашивать Луизу. Пришлось каждый осколок брать рукой, и он порадовался, что совсем мелких не оказалось. Выбросил осколки в мусорное ведро под компьютерным столиком. Ведро было, конечно, перевернуто.
      Если кто-то совершил этот разгром, то следы они с Луизой благополучно уничтожили. И правильно. Почему-то Розенфельд все больше утверждался в мысли, что Луиза права, не нужна здесь полиция, никто не нужен, кроме них двоих. Мысль была неправильной, но верной, как ни парадоксально. Пока они работали, не глядя друг на друга, в дверь несколько раз стучали - негромко и будто неуверенно. Видимо, кто-то из студентов. Дважды звонил телефон у Розенфельда и пять раз (он запомнил) - у Луизы.
      В какой-то момент они с Луизой столкнулись спинами посреди кабинета, повернулись друг к другу и одновременно сказали:
      - Кажется, все.
      Луиза внимательно оглядела комнату, Розенфельд следил за ее взглядом.
      Села в компьютерное кресло, включила компьютер и сказала:
      - Кому это нужно? После того... Постоянно что-то происходит. Что-то... невозможное. Вы хоть что-то можете объяснить? Если это будет продолжаться, я не выдержу. Время идет, а мы ничего не понимаем. Ничего!
      Голос Луизы поднялся до крика и оборвался.
      Розенфельд не знал, как успокаивать женщин. Он переминался с ноги на ногу, а Луиза смотрела не на него, а на экран, пальцы пробежали по клавишам, и появилось изображение.
      Тот самый ролик. Зачем? Почему сейчас? Вместо того, чтобы успокоиться, еще сильнее растравить душу?
      - Не нужно, Луиза, - тихо сказал Розенфельд и положил руки ей на плечи.
      Она не ответила и продолжала смотреть, вызывая в памяти тот день, те минуты...
      
      ***
      - Что происходит, Ариэль? - недовольно спросил Сильверберг, когда Розенфельд утром ворвался в его кабинет. - Где ты пропадаешь?
      - Я хочу посмотреть фотографии, которые криминалисты отсняли вчера в доме миссис Бронсон.
      Сильверберг поднял брови.
      - Ты же был там. Если тебя интересует, чем все это кончилось...
      - А оно кончилось?
      - Пока ничем. Сняли отпечатки пальцев со всех предметов, где отпечатки могли сохраниться. Результат - нуль. Отпечатки только хозяйки, и это естественно: к ней редко кто приходит, и гостей она принимает на кухне. Опрошены соседи, отсмотрены файлы камер наблюдения. Их три. Одна напротив дома миссис Бронсон, другая - на перекрестке с улицей Штирх, третья - на параллельной улице Боттом, с другой стороны от дома миссис Бронсон. Нигде ничего. Видимо, работал святой дух, - иронически закончил Сильверберг.
      Дослушав тираду, в которой Сильверберг не сделал ни одной паузы, куда можно было бы вставить слово, Розенфельд коротко сказал:
      - Фотографии.
      - Зачем тебе? - продолжал допытываться Сильверберг.
      - Посмотрю - скажу.
      - Смотри. Старуха все привела в порядок - криминалисты помогли, я разрешил после осмотра.
      Он повернул экран к Розенфельду и вывел первую фотографию.
      Общий вид разгромленной гостиной. Снимали от двери в коридор. Розенфельд увеличил изображение и принялся разглядывать детали, стараясь ничем не показывать другу, что именно на фото его интересует. Перешел к следующей фотографии - снимок со стороны окна. Потом к третьей, четвертой... Это были более детальные фотографии, видны были мелкие предметы, осколки разбитой посуды...
      Сильверберг терпеливо ждал, пока Розенфельд удовлетворял, как считал старший детектив, свое любопытство.
      Наконец Розенфельд повернул экран к Сильвербергу и сказал удовлетворенно:
      - То же самое.
      - Что тебе пришло в голову?
      - На металлические предметы "стихия" не повлияла. Точнее: металлические предметы оказались на полу только в тех случаях, если стояли или лежали на столах, столиках, полках, которые оказались перевернуты или сломаны. Обрати внимание: мусорный ящик из тонкой металлической сетки. Как стоял в углу, так и стоит. Не перевернулся, мусор не высыпался.
      Сильверберг посмотрел. Перевел взгляд на Розенфельда.
      - Похоже... Странно, что никому не пришло в голову...
      - Днем, - сказал Розенфельд, - кто-то разгромил кабинет доктора Колдуэлл в университете. Запертый. Я не мог прийти к Бену, потому что в это время был с Лу... с доктором Колдуэлл и сам видел.
      - Та-ак... - протянул Сильверберг. - Доктор Колдуэлл должна была обратиться в службу безопасности, и они связались бы с полицией, Она этого не сделала. Почему?
      - Ну...
      - А сейчас наверняка, - сухо продолжил Сильверберг, - все аккуратно убрано, и криминалистам делать нечего.
      Розенфельд кивнул.
      - Я не понимаю тебя, Ариэль. - Сильверберг потер пальцами виски. - В отличие от доктора Колдуэлл, ты профессионал. Ты обязан был...
      - Нет, и ты это знаешь, - пожал плечами Розенфельд. - Решает человек, дом или квартиру которого разгромили. Миссис Бронсон полицию не вызывала, вызвал сосед.
      - Хорошо, - сдался Сильверберг. - Но ты-то именно сотрудник полиции.
      - Я хочу, что все это было увязано в рамках одного дела и тщательно расследовано. Не хочет Луи... доктор Колдуэлл.
      - Почему?
      - Не знаю, - честно признался Розенфельд. - Но ты не можешь отправить к доктору Колдуэлл криминалистов вопреки ее желанию. К тому же, им там делать уже нечего.
      - К чему ты лично приложил руку, - сухо сказал Сильверберг.
      - Да, - вынужден был согласиться Розенфельд. - Я хотел возобновления дела Кремера... Но пришел к выводу, что полицейские методы расследования ни к какому результату не приведут и только запутают и без того безмерно запутанную ситуацию.
      - Объясни.
      - Тут не полицейское расследование нужно, - устало сказал Розенфельд, - а научное.
      Сильверберг молча смотрел на друга, ожидая продолжения.
      - Хорошо, - вздохнул Розенфельд. - Начнем с начала.
      - Смерть Кремера?
      - Нет, все началось гораздо раньше. Перемещения предметов на видео происходили раньше, чем умер Кремер. Удалось их обнаружить только потому, что...
      - Я знаю - почему и как, - перебил Сильверберг.
      - И ты знаешь, что такие же явления я обнаружил на видеофайлах некоторых шоу за три месяца до... А после смерти Кремера - ничего. Правда, у меня не было возможности проанализировать весь массив видеофайлов, это миллионы записей. А потом стали происходить странные вещи. Исчезновение статуэтки. Появление статуэтки. Странная пыль, химический состав которой не соответствует никаким известным аналогам. Это криминальный случай?
      - Нет.
      - Вот именно, это причина для научного исследования. Дальше. Сегодня утром разгром в доме миссис Бронсон, а потом у доктора Колдуэлл - дома и в университете.
      - Дома тоже? - удивился Сильверберг.
      - Все это происходит в запертых комнатах. - продолжал Розенфельд. Есть в этом признаки криминальных действий? Безусловно. Есть возможность связать эти происшествия со смертью Кремера? Да, возможность есть, а доказательств нет. И еще. Я... то есть, обнаружила доктор Колдуэлл, что свидетельствует о ее прекрасной интуиции... Я не догадался, пока она не сказала.
      - О чем ты?
      - Я просил тебе показать фотографии разгромленной комнаты миссис Бронсон. Разгромленные комнаты дома у доктора Колдуэлл и в университете я видел сам. Ни один металлический предмет не был сдвинут с места. Это не бросается в глаза, и, если бы не доктор Колдуэлл, я не обратил бы внимания. Может, и обратил бы... Неважно. И еще: началось с микроскопических перемещений предметов - кстати, ни один не сделан из металла. Это раз. И процесс идет по нарастающей. Каждый следующий разгром масштабнее предыдущего. Гостиная в доме миссис Бронсон - маленькая. Спальня в квартире Луи... доктора Колдуэлл почти вдвое больше. А кабинет в университете раза в три больше спальни. И везде - никаких следов чьего бы то ни было проникновения.
      - К чему ты ведешь? Загадочные темные силы? А? Сверхъестественные?
      - Чушь, - с отвращением сказал Розенфельд. - Разумеется, у всего этого есть причины и следствия.
      - Ты говоришь - научная проблема. Что-то по ведомству квантовой физики? Пусть ученые разбираются. Как я понимаю, никто не заинтересовался, верно? Ты говорил с профессором, и что?
      Розенфельд молчал.
      - Пусть доктор Колдуэлл напишет заявление, и тогда...
      - Не напишет.
      - Ну... - Сильверберг развел руками.
      - Если я правильно понял тенденцию, можно ждать разгрома где-то еще. У кого-то. Может, опять у доктора Колдуэлл. И новый разгром будет по масштабу больше предыдущих.
      - Если будет. В чем ты тоже не можешь быть уверен. И если тот, с кем это, может быть, случится, все-таки подаст заявление.
      Розенфельд поднялся. Стив прав. По-своему, но прав. Загадки запертых комнат. Все странно и непонятно. Но при чем здесь полиция? Вот если бы в какой-то из запертых комнат был обнаружен труп...
      Розенфельд поежился от неприятного предчувствия.
      - Тебе самому это не кажется странным и подозрительным? - спросил он, остановившись у двери.
      - Кажется, - охотно подтвердил Сильверберг. - Сам порой голову ломаю, как это объяснить. Вечером...
      Розенфельд вышел, не попрощавшись.
      Не успел он пройти и трех метров по коридору, зазвонил телефон.
      - Приходи вечером, - сказал Сильверберг. - Мэгги готовит гусиный паштет. Кстати, она сгорает от нетерпения, ты ж понимаешь.
      - Понимаю, - буркнул Розенфельд. - У всех свои интересы.
      
      ***
      Освободился Розенфельд к девяти вечера. В начале десятого вышел на улицу - шел дождь, теплый, но мелкий и противный. Сев за руль, Розенфельд почувствовал себя буридановым ослом. По улице направо - к Луизе. По улице налево - к Стиву
      Налево или направо?
      Луиза ответила, когда Розенфельд успел повернуть направо. Голос у нее был сонным, и Розенфельду показалось, что она зевала через каждое сказанное слово:
      - Ариэль?.. У вас все нормально?..
      Он хотел спросить ее об этом.
      - Как вы себя чувствуете, Луиза?
      - Как выжатый лимон. Извините, что доставила вам столько беспокойства...
      - Что вы, Луиза... Я бы хотел...
      Да, хотел посидеть с ней на кухне, выпить чашку ее замечательного кофе, вместе подумать, проанализировать... Или просто поговорить.
      - Созвонимся завтра, хорошо?
      Розенфельду послышался чей-то еще далекий голос, непонятно - мужской или женский. Луиза не одна? Розенфельд подавил начавшую всплывать из подсознания обиду, понимал, что это игра воображения, но...
      - Да, конечно, - сказал он, то ли отвечая на вопрос Луизы, то ли соглашаясь с собой: голос издалека ему только послышался.
      
      ***
      Мэгги положила Розенфельду на тарелку огромную (как всегда) порцию грудинки под римским соусом, себе - поменьше, а мужу - телячью отбивную. Розенфельд ловил на себе любопытствующие взгляды Мэгги и думал, что сказать (промолчать - обидеть хозяйку) так, чтобы удовлетворить ее любопытство и, в то же время, не сказать ничего, что он не хотел делать общим достоянием.
      - Спасибо, Мэгги, - сказал Стив, покончив с отбивной. - Лучше тебя это блюдо готовят только в райских ресторанах, если, конечно, в раю есть рестораны.
      Мэгги расцвела от похвал и отправилась в спальню смотреть телевизор.
      - Так вот, Арик, - сказал Сильверберг, когда дверь за Мэгги закрылась. - Не сердись, а послушай старого детектива... Доктор Колдуэлл тобой манипулирует. Погоди, дай договорить. Ей было нужно, чтобы ты заинтересовался делом ее друга Кремера. Ты заинтересовался. Ты и меня втянул. Результат нулевой. Ни у кого, даже по словам самой мисс Колдуэлл, нет мотива. Ни у кого, кроме...
      Он сделал паузу.
      - Кроме самой мисс Колдуэлл.
      Розенфельд раскрыл было рот для возмущенного возгласа, но ограничился вопросом:
      - Зачем?
      - Доктор Колдуэлл порекомендовала тебе обратиться к профессору Нимласу?
      - Да, но... Я искал специалиста в области физики. Не Нимлас, был бы другой.
      - Но ты обратился к Нимласу.
      - Стив! - рассердился Розенфельд. - То, что ты говоришь, не имеет смысла! Зачем мисс Колдуэлл...
      - Вот именно! Единственный разумный вопрос в этом деле: зачем? Чего хочет добиться мисс Колдуэлл? И на этот единственный правильный вопрос у меня, как у полицейского, нет ответа. И поскольку я не могу этим заниматься - нет преступления, - единственное, что хочу посоветовать: оставь это.
      - Ты серьезно? И Луи... мисс Колдуэлл устроила трюки с перемещением предметов, с исчезновением и появлением птицы, с пылью? Переворачивала мебель в спальне и кабинете? И у миссис Бронсон - тоже она? Ты шутишь, Стив?
      Сильверберг помолчал, прислушался к звукам телевизора за стеной. Мэгги смотрела сериал и не собиралась мешать мужчинам обсуждать свои проблемы.
      - Я не шучу, Арик, - сказал он наконец. - Я не знаю, как ответить на твои вопросы. Я всего лишь детектив. А здесь не детектив нужен, а психолог. Или физик. Или и тот, и другой. Кстати, Мэгги того же мнения.
      - Мэгги? - удивился Розенфельд. - Я думал, она рада, что у меня, как она считает, появилась женщина.
      - Была рада, когда ты зачастил к мисс Колдуэлл.
      - Теперь - нет?
      - Спроси сам.
      Розенфельд поднялся и пошел в комнату, где Мэгги смотрела телевизор.
      Он постучал, и Мэгги крикнула:
      - Входите, Ариэль!
      Мэгги сидела в кресле, поджав ноги и укрывшись пледом. Потянулась к пульту и приглушила звук. Розенфельд бросил взгляд на экран: показывали костюмную мелодраму из восемнадцатого, судя по одежде персонажей, века.
      - Садитесь, Ариэль, - сказала Мэгги, - пуфик подойдет.
      Пуфик стоял у кровати, и Розенфельд подтащил его ближе к креслу. Сидеть было мягко, но без спинки не очень удобно.
      - Ариэль, я вас очень уважаю, вы знаете...
      Розенфельд смущенно хмыкнул.
      - И я - Стив свидетель - очень хотела... и хочу... вас женить. Наверно, вам даже надоели мои попытки...
      - Ну... - протянул Розенфельд. - Вы знаете, Мэгги, после развода я...
      - Кстати, раз уж заговорили... Я стеснялась спросить, а Стив ничего не знает или не хочет сказать. Почему вы с Хеленой расстались? Это не просто любопытство, Ариэль. То есть любопытство тоже, не буду спорить. Но не только.
      Розенфельд редко вспоминал свою жизнь с Хеленой. Решил в свое время раз и, как полагал, навсегда, что с женщинами ему не везет, он плохо их понимает. Он, конечно, хотел бы встретить и узнать "свою" женщину, но при его характере это вряд ли получится. И примирился. Или смирился? Так точнее? Постепенно привык к холостяцкой жизни и решил (скорее решил, что решил): так жить проще и, в какой-то мере, интереснее: можно заниматься любимым делом, не тратя время на семейные заботы. Изредка бывали у него короткие случайные романы - впрочем, эти недолгие встречи и романами назвать было трудно.
      Луиза - совсем иное.
      - Мы с Хеленой были... - Он подыскал нужное слово. - Слишком самостоятельны. Да, именно - самостоятельны, чтобы жить вместе. Поженились на четвертом курсе, оба учились в Йеле. Я на физика, Хелена на биолога. Показалось... Впрочем, какая разница? Мы ведь все-таки семь лет прожили...
      - Семь лет - критический срок, - заметила Мэгги. - Многие пары распадаются через семь лет. Но если им удается пережить кризис, они...
      - Доживают до глубокой старости, - перебил Розенфельд. - У нас не получилось. Значит, мы - как многие пары, и статистику не испортили.
      Мэгги посмотрела на Розенфельда долгим взглядом.
      - Вы не очень-то и старались, верно? Самостоятельность, говорите? По-моему, вы друг друга не старались понять. Статистика, говорите? По статистике, большинство пар распадается, потому что люди не хотят понимать друг друга. И отсутствие эмпатии принимают за самостоятельность мышления.
      Розенфельд изумленно смотрел на Мэгги. Он знал эту женщину много лет - столько, сколько Стива. Розенфельд видел Мэгги не реже двух раз в неделю. Прекрасная хозяйка, любительница сериалов, умеет не мешать, когда мужчинам нужно обсудить свои проблемы. Розенфельд представлял Мэгги милой простушкой, доставшейся Стиву по выигрышному билету. Розенфельду такой шанс не выпал. А оказывается...
      - Мэгги... - Розенфельд хотел вернуть разговор к Луизе. - Стив сказал, что вы... - Он подумал, как лучше сформулировать. - Вам не нравится мисс Колдуэлл.
      Можно было сформулировать не так прямо...
      Мэгги вздохнула и подняла взгляд к потолку.
      - Мэгги, вы всегда радовались, когда в моей жизни появлялась женщина. Почему сейчас...
      - Ариэль, мисс Колдуэлл рассказывала вам о своей жизни?
      - Немного. Да и я тоже. Были более важные темы.
      - Она была замужем?
      - Какое это имеет значение?
      - Может, и никакого. Как говорит Стив, никогда не знаешь, какие сведения пригодятся, а какие нет.
      Розенфельд молчал - знал, что, начав говорить, Мэгги непременно скажет все, что собиралась.
      - Вы рассказывали Стиву, что консультировались с профессором Нимласом.
      - Консультировался. К сожалению, не очень продуктивно. Я надеялся на большее.
      - Почему именно с ним?
      Розенфельд подумал, что разговор начинает принимать форму допроса. Мэгги умела спрашивать и задавать наводящие вопросы. Научилась у Стива - впрочем, вряд ли он специально обучал Мэгги тактике допроса.
      - В университете несколько физиков. Но вы пошли именно к Нимласу. Почему? Вам посоветовала мисс Колдуэлл?
      - Мэгги. - Розенфельд старался сдерживаться. - Какая разница?
      - Потому, что мисс Колдуэлл и профессор Нимлас довольно долго были... как это говорят...
      - Любовниками, - вспыхнул Розенфельд. - Договаривайте, Мэгги. Вы это хотели сказать?
      - Но сказали вы.
      Новость была неприятна. Но Мэгги никогда не распространяла слухи. Сколько Розенфельд ее помнил, она говорила только то, в чем была уверена. Воспитание Стива - считал он.
      - Какое это имеет значение?
      - Возможно - никакого. Возможно - очень большое.
      Это точно была фраза Стива. И тогда Розенфельд, наконец, догадался.
      - Это Стив вам сообщил? О Луизе и Нимласе? Сам он не хотел мне об этом говорить и попросил вас.
      Это было утверждение, а не вопрос. Мегги посмотрела на Розенфельда с сожалением.
      - И поэтому наши отношения с Луизой вас не радуют.
      - Вы плохо знаете женщин, Ариэль.
      - Похоже, я и мужчин знаю не очень хорошо. Стив копался в прошлом доктора Колдуэлл. Зачем?
      - Спросите у Стива, - мягко сказала Мэгги и прибавила звук в телевизоре.
      Розенфельд намек понял и поднялся. Оказывается, сидя на пуфике, он отсидел ногу и потащился к двери, хромая.
      Стив направил его к Мэгги, Мэгги направила его к Стиву.
      Стив полулежал на диване, читая что-то в телефоне. Когда вошел Розенфельд, он, не отрываясь от чтения, похлопал по дивану ладонью. Розенфельд сел, Сильверберг закончил чтение, положил телефон между собой и Розенфельдом и спросил:
      - Мэгги тебя просветила?
      - Стив, почему Мэгги знает больше меня? Почему ты сам не мог об этом сказать? И какая разница, какие отношения были у Лу... мисс Колдуэлл с профессором?
      - Три вопроса, - констатировал Сильверберг. - Отвечаю по порядку. Мэгги знает - знала - больше тебя, потому что у нее свои каналы информации, и о связи доктора Колдуэлл и профессора Нимласа она знала еще тогда, когда эта связь существовала, но информация тогда была ей не интересна, и она забыла. А сейчас вспомнила и сопоставила. И сказала мне.
      - А ты не мог сообщить мне сам?
      - Это второй вопрос. Отвечаю. Для тебя играет большую роль - и не спорь - от кого ты получаешь информацию, которая тебе не нравится. Если от меня - ты вступаешь в спор, пытаешься меня убедить, что я ошибаюсь. Верно? А Мэгги ты выслушал и принял к сведению без возражений. Информация утвердилась в твоем сознании. И третий вопрос. Какая разница, какие отношения были у доктора Колдуэлл с профессором. Тут главное слово: были.
      - То есть... - медленно произнес Розенфельд, пытаясь уложить слова Стива в сознании. - Не были, а есть?
      - И если бы тебе об этом сообщил я, - грустно произнес Сильверберг, - как бы ты воспринял?
      Розенфельд молчал. Луиза и Нимлас? Он попытался перестроить в памяти события в ином порядке и с иным значением. Не получалось.
      - Зачем? - спросил он не у Сильверберга, а у самого себя.
      - Что зачем? - озадаченно переспросил Стив.
      - Допустим, я понял, почему Луиза назвала именно Нимласа, когда я заговорил о физиках...
      - Нет, - покачал головой Сильверберг. - Ты так и не понял, Ариэль. Это не доктор Колдуэлл посоветовала тебе поговорить с Нимласом. Это Нимлас попросил доктора Колдуэлл, чтобы она направила тебя к нему.
      - Зачем?
      - Вопрос не ко мне и вообще не к полиции. Я и так занимался этой ерундой слишком много времени.
      - Смерть Кремера - ерунда?
      - Всякая смерть - трагедия, - сказал банальность Сильверберг. - Но не всякая смерть - убийство.
      - Луиза... доктор Колдуэлл убедила меня...
      - Тебя так легко убедить?
      - Я и сам пришел к такому выводу. Все одно к одному. Смещения на видео начались за три месяца до смерти Кремера и прекратились после. Странные вещи начали происходить практически сразу после смерти Кремера...
      - Да-да, - перебил Сильверберг. - Все это мы сто раз обсуждали. Свои аргументы я тебе приводил. И кстати, окружение Кремера доктор Колдуэлл "прошерстила" непрофессионально. Вы даже не знали, что миссис Бронсон - тетка Кремера.
      - А ты знал?
      - Почему, - вопросом на вопрос ответил Сильверберг, - я позвал тебя поехать со мной в то утро?
      - То есть ты сам подтверждаешь связь...
      - Я подтверждаю корреляцию! Ты-то лучше меня знаешь, что корреляция - не доказательство причинно-следственных связей.
      - Да, но...
      - Вот именно. Здесь масса поводов для разных интерпретаций. Твоя - точнее, интерпретация доктора Колдуэлл - ничем не лучше моей. Обе можно натянуть на реальность, как... мм...
      - Сову на глобус, - подсказал Розенфельд.
      Сильверберг с сомнением кивнул.
      - Хорошо, - вздохнул Розенфельд. - Разгром у себя Луиза могла устроить сама. Не знаю, зачем, по-моему, это чушь, но - допустим. В этом случае можно обойтись без привлечения сверхъестественных сил. А у миссис Бронсон?
      - Говорит ли она правду?
      - То есть и она сама у себя дома устроила тарарам? Ей-то зачем?
      Сильверберг пожал плечами.
      - Это не дело полиции.
      - В общем, ты в очередной раз умываешь руки.
      - Как Понтий Пилат, - кивнул Сильверберг. - Но, заметь, Христа все-таки распяли. Причем по римскому обычаю.
      - Кажется, - пробормотал Розенфельд, - я начинаю тебя понимать.
      - Рад слышать, - буркнул Сильверберг. - Но я ведь о другом.
      Розенфельд поморщился.
      - И в личные отношения людей я, тем более, не имею права вмешиваться, - продолжал Сильверберг.
      - Однако, - начал Розенфельд и замолчал. Говорить Стиву о собственных ощущениях он не хотел, и продолжать разговор было бессмысленно. Все, что друг хотел ему сообщить, он сообщил. И решать, как поступить теперь, должен был сам Розенфельд.
      А если Стив и Мэгги ошибаются, и между Луизой и Нимласом ничего нет...
      Если бы у Стива были малейшие сомнения, он не стал бы говорить. И Мэгги запретил бы.
      - Все так, - сказал Сильверберг, глядя на Розенфельда с сочувствием. - Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь. Но в физике и всяких природных явлениях я не разбираюсь. И советов давать не могу, да ты и слушать не станешь.
      - Пойду я... - с тоской сказал Розенфельд. - Передай Мэгги, что ужин был потрясающий.
      - Сам ей скажи, - хмыкнул Сильверберг. - Она там наверняка извела себя, пока мы тут разговаривали. Мэгги! - крикнул он.
      Звук телевизора в соседней комнате мгновенно смолк, и Мэгги появилась в дверях. Взглядом оценила ситуацию и сказала, сев рядом с мужем:
      - Простите, Ариэль, если сделала вам больно.
      - Ничего, - хмуро сказал Розенфельд. - Спасибо, Мэгги. Правда... Придется теперь все начинать с начала.
      - Что - все? - насторожился Сильверберг.
      - Расследование, - пояснил Розенфельд. - Как говорится, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.
      
      ***
      Ночью Розенфельд почти не спал. Встав утром разбитым, он мог бы сказать, что не спал вовсе, потому что помнил, как ворочался, помнил, как неподалеку три раза проехали полицейские машины и одна - скорой помощи. Помнил, как менялось освещение - постепенно черное за окном сменялось серым, потом - будто взрыв - взошло солнце и в комнату пролился свет, будто кто-то в небе выплеснул полное ведро яркой нематериальной субстанции.
      Но помнил он также и сон, который приснился, скорее всего, поутру, потому что сначала действие происходило во мраке, а потом полыхнуло светом, и мрак сдулся, как проколотый воздушный шарик. Умываясь, чистя зубы, готовя кофе, переодеваясь, Розенфельд пытался вспомнить, что именно происходило во сне - вспоминал и в следующую секунду забывал. Потом вспоминал опять и опять забывал, и в этом странном состоянии пребывал, пока не вышел на улицу. Утро оказалось холоднее, чем вчера и всю неделю, и Розенфельд поскорее сел в машину, включил двигатель и обогреватель и несколько минут сидел, пытаясь поймать, наконец, и зафиксировать в памяти содержание сна, но вместо этого понял, что забыл окончательно, и от сна осталось только ощущение. Ощущение, которые он испытывал прежде только раз - когда на третьем курсе университета решал труднейшую задачу по теории струн. Задачу - точнее, проблему - он нашел в статье, опубликованной в "Physics Letters". Обычно он просматривал все научные журналы по физике, даже на немецком и французском, которыми на интуитивном уровне овладел настолько, чтобы понимать авторские резюме. Авторы статьи в "Physics Letters" занимались анализом бран и в заключении привели список из четырех проблем, которые им решить - пока! - не удалось, и обещали вернуться к этим проблемам в будущем.
      Одну из проблем Розенфельд и взялся решить. Точнее - попробовать. В том, что ничего не получится, он не сомневался. Теория струн, вообще говоря, не была его специализацией, лекции профессора Сердена он посещал из любопытства, даже не записавшись на полный курс.
      Через полтора месяца Розенфельд получил решение, и тогда...
      Тогда - единственный раз в жизни - он испытал необыкновенное ощущение победы, которое не мог сравнить ни с чем, пережитым прежде. Ощущение альпиниста, поднявшегося на Джомолунгму? Ощущение астронавта, ступившего на поверхность Меркурия? Вообразить эти ощущения он мог, но испытать - нет. И то ощущение, которое он испытал, решив проблему бран, он не мог сам себе описать. Это было... нечто.
      Сегодня во сне случилось то же самое. Он понял. Понял, что произошло с Кремером. Что происходило с Луизой. Может быть, он понял вообще все. Понял и ощутил тот же подъем эмоций, как тогда, в университете.
      Был уверен, что понял. Но вспомнить не мог.
      Розенфельд поехал на работу, надеясь, что в холле не столкнется с Сильвербергом. Не столкнулся. У себя в закутке включил кондиционер на обогрев и - вернулся к работе, которую подзапустил за прошедшую неделю. Работал до обеда, отвечал на звонки из лаборатории, пару раз к нему приходил кто-то из сотрудников, и они вместе разбирались в текущих делах. Розенфельд с удовлетворением отметил, что вошел в рабочий ритм, оттеснил остальное в дальний угол сознания, на периферию памяти.
      Он даже отправился на ланч в "Быстрый протон", полагая, что Сильверберг не станет возвращаться к вчерашнему разговору, и был доволен, когда Стив не явился, и бифштекс с салатом Розенфельду пришлось есть в одиночестве.
      К вечеру, подписав последний за день документ, Розенфельд, как ни оттягивал этот момент, оказался перед дилеммой - звонить ли Луизе.
      Вспомнил, что в Древней Греции военачальники прежде, чем начинать сражение, бросали кости и следовали выпавшему жребию. Если выпадало "наступать", смело вели воинов на врага. Если выпадал противоположный жребий, то благоразумно, как сейчас пишут, "отступали на заранее подготовленные позиции".
      "Мне все равно - звонить или нет?" Мысль была огорчительной, и решение подсказали эмоции: не звонить. Пусть позвонит сама или как-то иначе обозначит свою заинтересованность в продолжении... чего? Расследования? Отношений? Пусть сделает шаг, и тогда он подумает, сделать ли шаг навстречу.
      Тем временем пальцы сами нашли нужную строчку в телефонном списке и нажали на иконку. В результате, когда Луиза ответила на звонок, Розенфельд оказался к разговору не готов.
      - У вас все в порядке, Ариэль? Есть новости? - спросила Луиза.
      Он внимательно прислушивался к голосу, интонациям - пытался понять настроение, хотел спросить про Нимласа, но знал, что не спросит. Голос был немного сонным, будто Луиза не выспалась, немного обеспокоенным, будто она действительно думала о нем, и что-то еще было в ее голосе, всего в двух произнесенных фразах - что-то неопределимое на слух, и Розенфельд молчал.
      - Ариэль? - Теперь в голосе Луизы было неподдельное беспокойство. - Что с вами?
      - Со мной - ничего. У вас тоже все в порядке, Луиза?
      - Да...
      Она сделала паузу, и Розенфельд понял ее неправильно.
      - Опять? - воскликнул он. - Где теперь?
      - О чем вы? А... Нет, ничего такого, слава богу.
      Еще одна пауза. Луиза не хочет разговаривать? Он бы на ее месте тоже...
      - Вы свободны вечером?
      Более банальной фразы придумать он не мог.
      - В общем, да. Нужно подготовиться к завтрашней лекции, но этот курс я не первый год читаю...
      К себе не пригласила.
      - Можно было бы встретиться в университетском кафе.
      Еще одна пауза. Как трудно идет разговор. Каждая фраза будто вытачивается из твердой породы дерева тупым ножом.
      - Хорошо. - Луиза вздохнула. Почему? - Я освобожусь к восьми.
      - До встречи. - Почему он сказал это так, будто речь шла о переговорах на не очень важную, но формально необходимую тему?
      Кто первым нажал на иконку "завершить связь"? Розенфельд этого так и не вспомнил.
      
      ***
      Он успел занять свободный столик и заказать два кофе и круассаны. Луиза вошла через минуту, молча кивнула, села напротив и положила руки на стол, сцепив пальцы. Закрытая поза. "Ничего не скажу, не надейтесь".
      Принесли заказ.
      - Луиза... - Розенфельд должен был сказать хоть что-то и сказал: - Вы давно знаете Нимласа?
      Не надо было так сразу.
      Луиза вопросу не удивилась.
      - Сто лет. - Она улыбнулась - не Розенфельду, а своему воспоминанию, расцепила пальцы, отпила кофе, откусила от круассана и продолжила. - Вообще-то слово "познакомились" не подходит, мы знаем друг друга с детства. Оба из Мичигана. Жили в соседних домах, ходили в один детский сад. Правда, школы были разными. Питера (Розенфельд внутренне поморщился) родители отдали в школу Тейлора, лучшую в городе, а я училась в обычной неподалеку от дома... - Она споткнулась, будто только теперь поняла, что Розенфельд спрашивает вовсе не о том, какими они с Нимласом были в детстве. - Почему вы спрашиваете, Ариэль?
      Этот вопрос он ожидал и ответил, не задумываясь:
      - Вы посоветовали Нимласа.
      - Питер прекрасный физик... насколько я могу судить о физиках. Профессор. Много публикаций. Авторитет в своей области, насколько я знаю.
      Луиза отодвинула пустую чашку и взглянула на опустевшее блюдо. Розенфельд намек понял и жестом подозвал официантку.
      - Еще кофе и круассаны? - спросил он Луизу.
      - Я бы съела кусочек мясного пирога, - сказала она, заглянув в меню.
      - Вы не ужинали? - догадался Розенфельд.
      - Не успела, - призналась Луиза. - Оказались... кое-какие дела.
      Пауза была очень короткой, но Розенфельд услышал. Кое-какие дела... Он и сам сказал бы так человеку, с которым знаком мимолетно и необязывающе.
      Он заказал порцию мясного пирога (с поджаренной корочкой) для Луизы, гамбургер для себя и две чашки кофе. Когда официантка отошла, Розенфельд понял, что возникшая в разговоре пауза отсекла, будто бритвой, тему Нимласа. Возвращение к ней выглядело бы излишней настойчивостью. Еще вчера он, конечно, спросил бы, а сегодня не мог.
      Молчали, пока не приступили к кофе. Молчание было напряженным, но неизбежным. Оба хотела откровенного разговора, и оба опасались его начать. Во всяком случае, так казалось Розенфельду.
      - Вы смотрели вечерние городские новости?
      Луиза решила перевести разговор на нейтральную тему?
      - Нет. - Розенфельд не смотрел вечерние новости по телевизору. Как не смотрел ночные, утренние и дневные. Телевизор он включал изредка, если по какому-нибудь из многочисленных спутниковых каналов показывали фильм с привлекающим названием.
      - Я думала... - Луиза посмотрела на Розенфельда с удивлением. - Ждала, что вы заговорите об этом. А вы, оказывается, даже не знаете.
      - Чего не знаю, Луиза?
      - Это показывали в шестичасовых новостях. Наверно, и позже. Что произошло в театре "Прадо".
      В театре "Прадо" Розенфельд был два раза - давно, с Хеленой, когда их брак еще не покатился под гору. Смотрели мюзиклы, названия которых Розенфельд не помнил. Хелене понравилось, ему нет.
      - Кто-то разгромил склад с декорациями, - объяснила Луиза. - Там были и декорации к сегодняшнему спектаклю, пришлось его отменить.
      - Что значит - разгромил? Как у...
      - Очень похоже. Только... Вы представляете помещение, где хранят декорации?
      - Представляю. Что сказали в новостях? Что говорят в полиции?
      Сильверберг должен был знать. И сопоставить. Мог бы и позвонить. Может, решил, что Розенфельд уже в курсе? Или - что это другое? Может быть. Собственно, даже наверняка. Мало ли у кого были причины?
      - Несколько слов сказал детектив. Кстати, Винтер. Обтекаемая фраза. Расследование, мол, покажет, кому это понадобилось. Наверно, конкуренты. Довольно глупое предположение, вы не находите?
      - Я плохо знаю, какие страсти кипят в конкурирующих театрах.
      - О! Шекспировские. Но до такого, чтобы ломать декорации у конкурентов, дело еще, кажется, не доходило. И еще...
      Похоже, она раздумывала, говорить или нет.
      - И еще, - решилась Луиза, - Виктор часто бывал в "Прадо". Не пропускал ни одной премьеры, а некоторые спектакли смотрел по много раз.
      - Извините, Луиза, - сказал Розенфельд и достал телефон. Открыл городской сайт новостей.
      "Происшествие" в театре "Прадо"", как его назвали в первой же строке поиска, случилось днем, примерно от часа до трех. В это время рабочие сцены обедали, в театре же никто не слышал громких звуков, из которых можно было бы сделать вывод, что неподалеку что-то большое швыряют, ломают и разбрасывают. В начале четвертого склад открыли, чтобы начать установку декораций для вечернего спектакля, тогда и обнаружили, что устанавливать нечего. Вызвали полицию. Криминалисты осмотрели "место побоища", детектив Винтер сообщил прессе, что, пока ведется расследование, не может дать никакой информации. Однако "наши корреспонденты" расспросили работников театра, в том числе известных артистов Кена Ветроу и Джину Брокинс, а также руководителя труппы Джона Гаррисона и постановщика "Короля наизнанку" (сегодняшнего спектакля) Элину Берман, которые сказали, что никто не слышал шума, двери склада были закрыты на кодовые замки, других дверей, а также окон в помещении склада нет. Никто не понимает (видимо, полиция тоже) ни как это было сделано, ни зачем. Сегодняшний спектакль, естественно, отменен. По-видимому, придется отменять и последующие представления, кроме тех, где декораций минимум или они вообще не предусмотрены. Как сказал менеджер Гарри Восковски, таких спектаклей три: "Гордость Алисы" Ордуна, "Мрак" Саверио Гора и "В ожидании Годо" Ионеско. Дирекция театра приносит свои извинения...
      Дальше шли растерянные комментарии артистов и режиссера, ничего не добавлявшие к основной информации.
      - Вам не кажется, Ариэль... - начала Луиза, когда Розенфельд положил телефон на стол.
      - Кажется! - воскликнул Розенфельд. - Это из того же ряда. Только масштаб другой.
      Луиза кивнула.
      - Позвоню Стиву, - сказал Розенфельд и нажал иконку быстрого вызова. Луиза внимательно прислушивалась.
      - А, - сказал Сильверберг, ответив на вызов, - ты уже в курсе?
      - Только что узнал. Ты говорил с Винтером?
      - Конечно. Я понимаю, о чем ты подумал. Но, Ариэль, это другой случай. Другой масштаб, и к покойному Кремеру это не имеет...
      - Кремер посещал почти каждое представление в "Прадо".
      - И что из... - сказал Сильверберг и замолчал.
      - Каждый следующий инцидент масштабнее предыдущего. И везде закрытые помещения, невозможность проникновения, отсутствие следов... Ведь в театре тоже?
      - Да. Пока - подчеркиваю - пока криминалисты ничего не обнаружили. Кто, как и, главное, зачем это делает - непонятно.
      - Ты сам там был?
      - Только что вернулся. Я сейчас у себя.
      - Я буду... - Розенфельд посмотрел на Луизу, не спускавшую с него внимательного взгляда. - Минут через двадцать.
      - Хорошо, - сказал Сильверберг и отключился.
      - Луиза, простите, мне нужно ехать.
      - Понимаю.
      Она поднялась из-за стола одновременно с ним, потянулась к нему и коснулась ладонью его щеки. От неожиданности Розенфельд отпрянул, и Луиза смутилась. Повернулась и быстро вышла, а Розенфельду пришлось остаться - нужно было расплатиться, - и он выбежал на улицу, ожидая застать Луизу на стоянке, но она успела уехать. У Розенфельда осталось тягостное ощущение, что не было вообще ничего и в кафе он был один.
      
      ***
      Фотографии и видео были сделаны с разных точек разгромленного склада. Розенфельд изучал документы на компьютере, Сильверберг ходил по кабинету от двери к окну и обратно, поглядывал на друга, молча наблюдал за его реакцией.
      - Кое-что сохранилось, - сказал Розенфельд, закончив смотреть. - Опоры для декораций... Лодка...
      - Да. - Сильверберг остановился у стола и прокрутил мышкой изображения, остановившись на одном из них. - Обратил внимание?
      - Конечно. - Розенфельд увеличил картинку. - Это катер или что-то подобное? Кстати, зачем на сцене катер?
      - К спектаклю "Мой бедный папа", там есть сцена на озере.
      - Переломано все, - задумчиво произнес Розенфельд. - Но металлические предметы уцелели. А остальное... Будто динозавр сжевал. В первый раз вещи были просто разбросаны. Во второй - поломаны некоторые деревянные предметы. В третий - не металлические предметы размяты. Металлические - нет.
      - Верно, - согласился Сильверберг. - И масштаб.
      - В следующий раз он переломает все в авиационном ангаре. Есть в городе запертый ангар?
      - Шутишь? - буркнул Сильверберг.
      - Какие шутки? Ты видишь тенденцию.
      - Если рассматривать все случаи... - поморщился Сильверберг.
      
      ***
      К вечеру следующего дня Розенфельд имел довольно полную картину физико-химического и структурного анализа "вещественных доказательств" (чего?). А в вотсапе получил записку от Винтера: "Уважаемый доктор Розенфельд! Не хотите ли посидеть за кружкой пива? Знаю, что вы бываете в "Быстром протоне". Приеду в девять, если не произойдет ничего внезапного (надеюсь, нет)".
      Розенфельд ответил согласием. Отправив сообщение, взялся за результаты экспертизы. Деревянные предметы были сломаны, в большинстве будто одним ударом тяжелого тупого предмета. В некоторых случаях наблюдались мелкие сколы, будто кто-то старательно поработал тупым ножом, кроша более мягкое дерево. Пластиковые предметы раздавлены будто под многотонным прессом. Или раскрошены - если материал не выдерживал достаточно большого давления.
      Луизе он хотел позвонить, прежде чем пойти к Бену, но передумал - решил позвонить после разговора с Винтером. От Управления до кафе пешком было минут пятнадцать. На полуденный ланч с Сильвербергом он ездил на машине, экономя время, а сейчас хотел пройтись, "проветрить мысли", которые на самом деле, как он понимал, вели в тупик. Запертые помещения - главная проблема. Переломать, разбросать - дело нехитрое, но тяжелое, хотя, в принципе, несколько человек могли бы это сделать. Заняло бы немало времени, было бы много шума, даже грохота. Но никто в разгромленные помещения не проникал, никаких следов взлома. Никого внутри не было. Снаружи тоже.
      
      ***
      - Закрытая система, - вставил Розенфельд.
      - Что, простите? - не понял Винтер.
      - Физический термин, - объяснил Розенфельд. - Физики называют это закрытой системой. Кстати, основные физические законы верны именно для закрытых систем.
      - Ну... наверно. "Закрытая комната" - любимая фишка детективных романов. Кристи, Карр, Леру, Квин... В детстве обожал, потом понял, что в реальности закрытых комнат не существует. Это как сферический конь в вакууме. Да? Ну вот, кое-что и я помню. Нечто идеальное, чего не бывает в реальном мире. И сталкиваюсь именно с таким. Закрытый склад. По полу разбросаны предметы мебели, декорации... ну, вы видели. И ни одного отпечатка - пальцев, ладони, ступни, локтя... чего угодно. Идеально чистые поверхности. Вот я и спрашиваю: что вы думаете по этому поводу? Какая у вас рабочая гипотеза? Понимаю, что к делу ее не подошьешь, иначе вы бы уже...
      Винтер не нашел подходящего слова и решил не заканчивать фразу.
      - У меня есть... мм... определенные соображения, - осторожно сказал Розенфельд. - Но рабочие гипотезы, как правило, оказываются неверными.
      - Как и первые подозреваемые, - кивнул детектив. - Но в любом случае...
      - С чего-то надо начинать, - подхватил Розенфельд.
      Винтер кивнул.
      - Никому, - заметил Розенфельд, - не был причинен ущерб, и никто не подал заявление в полицию. Нет повода открыть дело.
      Он решил сыграть роль адвоката дьявола и посмотреть на реакцию детектива.
      - В прежних случаях, - сказал Винтер. - Склад - дело другое. Это собственность театра. У них своя служба безопасности. Они обязаны были этим случаем заняться. Они не преуспели - да и не могли, не та квалификация, они другому обучены. Дирекция обратилась в полицию. Результат вы знаете.
      - По-моему, - сказал Розенфельд, решив не рассказывать Винтеру всего, что знал сам, - это действительно не криминальный случай. Физическое явление, природу которого мы не знаем. Заниматься этим должны физики. Какие? У них своя специализация. Как у врачей. Ларинголог не возьмется лечить болезни сердца. Кардиолог ничего не может сказать, если у пациента болит желчный пузырь. К какой области физики отнести то, что происходит?
      - Нужно собрать всех...
      - И что? Есть разные специалисты. В том числе теоретики. Теоретики тоже разные. В какой области? Квантовая физика? Физика твердого тела? Теория катастроф? У всех физиков свои задачи, на которые они добивались грантов, получили их и должны показать результаты. Никто не бросится изучать нечто просто потому, что это непонятно.
      - Нужно заинтересовать...
      - Пробовал. Говорил с профессором физики. Разговор был интересным. Профессор сказал, что подумает, изучит материалы и, если появятся идеи, напишет статью в физический журнал.
      - То есть рабочей гипотезы у вас нет, - разочарованно констатировал Винтер.
      Розенфельд вздохнул.
      - Есть, - сказал он. - Более того, я почти уверен, что моя гипотеза верна. Почти уверен, что, если немедленно не найти решение проблемы, может случиться нечто более масштабное. В масштабах города. Или страны. Или планеты. Или... - Розенфельд помедлил. - Всего мира.
      - О чем вы говорите? - пробормотал Винтер.
      - Вот видите, - сказал Розенфельд. - Вы уже подумали, что я не в себе и говорю чепуху.
      - Нет, но...
      - Да. И любой, к кому я приду со своей, как вы говорите, рабочей гипотезой подумает так же.
      - Какая это гипотеза?
      - Я сказал, что почти уверен. Если бы я был действительно уверен, то пошел бы куда угодно. Но... Нужно получить подтверждение, чтобы идти к серьезным ученым. И я очень не хочу такое подтверждение получить, потому что тогда будет поздно что-то делать.
      - Но...
      - Винтер, я хочу быть честным с вами. Какая у меня гипотеза - не скажу. Не потому, что не доверяю вам... Хотя действительно не доверяю в определенном смысле. Вы не сможете эту гипотезу оценить и никак не сможете мне помочь. И не хочу, чтобы вы посчитали меня сумасшедшим. Но, уверяю вас, я уже несколько ночей не могу заснуть, потому что... Дилемма, да. Ждать нельзя - может случиться худшее. Но ждать необходимо - потому что нужно получить доказательство, чтобы предъявить гипотезу.
      - Кажется, - медленно произнес Винтер, - я начинаю понимать. Вы ждете, чтобы случилось то, что в театре, но на большей площадке.
      - Не площадке, - покачал головой Розенфельд. - Это происходит в закрытых помещениях. Физически закрытых. До сих пор это было так. И следующий инцидент, доказывающий мою гипотезу, тоже должен произойти в закрытом помещении.
      - По-вашему, это будет продолжаться?
      - Не вижу причин, почему это может закончиться.
      - И масштаб будет возрастать?
      - Не вижу причин, почему числовая последовательность может прерваться.
      - Вы... рассчитали эту последовательность?
      Обмен репликами теперь проходил быстро. Винтер смотрел в стол, Розенфельд - в потолок. Они не друг с другом говорили. Каждый говорил с собой.
      - Нет, - с сожалением сказал Розенфельд. - Количественно нет, слишком мало точек. Разброс велик. Единственное, что представляется очевидным - рост масштаба.
      Винтер помолчал. Розенфельд ждал.
      - Доктор Розенфельд, - сказал наконец детектив. - Я благодарен вам за откровенность. Но... это не для меня. Я не понимаю, к чему вы ведете. Извините, я буду заниматься своей работой. И похоже, дело придется закрывать.
      Розенфельд кивнул.
      Винтер поднялся и поискал взглядом официанта.
      
      ***
      На полицию рассчитывать не стоит. На ученых - тоже. Сообщество экспертов? Если нет предметов для экспертизы?
      Розенфельд вернулся в управление и долго сидел в своем закутке, механически разбирая экспертные заключения. Думать это не мешало.
      Фиаско с Нимласом. Фиаско с Винтером. Фиаско со Стивом. Хуже всего - с Луизой...
      Он так и не решил - звонить ли Луизе. Он не хотел думать, что на Луизу мог повлиять Нимлас, он не мог поверить - но верил - в их связь. Это было неприятно, как мелкий холодный осенний дождь, от которого не спрячешься под зонтом, он проникает всюду, и даже дома, закрыв жалюзи, включив отопление и переодевшись в теплый халат, продолжаешь чувствовать, как мелкие струйки сползают по щекам, устремляются за воротник и холодят, как ничто другое.
      Розенфельд поехал домой, дав себе слово, провести вечер, слушая Баха, читая Стаута и одним глазом глядя в телевизор.
      Не получилось. Баха включил, но сегодня "Кофейная кантата" его раздражала мнимым оптимизмом, и он выключил проигрыватель после десятка тактов. Он понимал, что дело не в Бахе, а в странном состоянии его сознания, пытавшегося одновременно решать физическую проблему, которую он не мог даже четко сформулировать, размышлять о своих отношения (а были ли отношения?) с Луизой и думать о том, чего ожидать от природы (или того, кто взял на себя ее функции) завтра, когда произойдет очередное событие, а в том, что оно произойдет, Розенфельд не сомневался, хотя и не мог себе объяснить, почему так уверен.
      Он позвонил Луизе в девять - время еще не позднее, и она наверняка дома.
      - Да, Ариэль, я вас слушаю. Рада вашему звонку.
      - Я не помешал?
      Почему ему показалось, что Луиза замешкалась с ответом?
      - Н-нет... Нам нужно поговорить. Но я немного занята... Позвоните, пожалуйста, скажем... - небольшая заминка, - через час, хорошо? Впрочем, не нужно звонить. Приезжайте.
      
      ***
      Луиза посторонилась, пропуская Розенфельда в квартиру, и он обратил внимание: она отвела взгляд, когда он произнес, преодолевая смущение, дежурную фразу о том, что она хорошо выглядит.
      - Ариэль, - тихо произнесла Луиза, - это совсем не то, что вы думаете.
      Розенфельд хотел спросить, о чем он, как считает Луиза, думает, но промолчал, неожиданно поняв ее смущение по телефону (значит, не показалось), и взгляд в сторону (значит, была причина), и причину недоговорок. Ему захотелось повернуться и уйти, но момент был упущен. Следуя за Луизой, он вошел в гостевую комнату и прежде даже, чем узнал сидевшего за столом (на том месте, где несколько дней назад сидел сам) мужчину, произнес:
      - Добрый вечер, профессор.
      Нимлас кивнул и что-то сказал, но Розенфельд, чье внимание сосредоточилось на Луизе, не расслышал. Или не захотел услышать.
      Розенфельд залюбовался Луизой. Прежде он видел ее или в домашнем платье, или в строгом брючном костюме в университете, а теперь перед ним был совсем другой ее образ, он даже не мог сказать, кого Луиза в этом образе ему напоминала. Кого-то очень известного. Актрису кино? Он не очень-то знал киноактрис, фильмы смотрел обычно фантастические или детективные, предпочитая современным классические английские детективы - что-нибудь из Агаты Кристи или Джона Диксона Карра. Луиза была другой, в мир Кристи она бы точно не вписалась. Кого же она напоминала? И почему он думал об этом - сейчас?
      - Хотите выпить?
      Кого она спрашивала? Розенфельда? Нимласа? Обоих?
      Оба покачали головами.
      Розенфельд чувствовал себя лишним, но, похоже, лишним ощущал себя и профессор, судя по тому, как он старательно смотрел мимо Розенфельда и Луизы.
      Не дождавшись ответа, Луиза вышла в кухню и стала там открывать и закрывать стенные шкафчики, что-то доставать и что-то ставить на место.
      Она хотела оставить их с Нимласом вдвоем? Зачем?
      Нимлас делал вид, что происходившее его не волнует, а присутствие Розенфельда - тем более.
      - Бутерброды? - крикнула из кухни Луиза. - Или сладкое?
      Нимлас бросил косой взгляд на Розенфельда, отвернулся и ответил:
      - С ветчиной можно?
      - Конечно, - сказала Луиза. - А вам, Ариэль?
      - Пожалуй. - Голода Розенфельд не чувствовал. Ему было все равно, лишь бы неприятная и непредсказуемая ситуация закончилась и можно было поговорить о том, что, безусловно, волновало всех троих, хотя, скорее всего, по разным причинам.
      Луиза вернулась из кухни с подносом и поставила на стол початую бутылку "Кьянти" (это из нее мы пили несколько дней назад? - подумал Розенфельд), три небольших бокала и на пластиковой тарелочке - несколько бутербродов.
      - Меньше всего, - сказал Нимлас, пригубив вино и отставив бокал, - я... мы бы хотели, чтобы вмешалась полиция. Но теперь...
      - Это я виновата, - решительно сказала Луиза. - Простите, Ариэль...
      Нимлас пожал плечами.
      - А если не говорить загадками... - начал Розенфельд.
      - Вы думаете, я знаю ответ? - раздраженно сказал Нимлас. - Вы думаете, Луиза права?
      - В чем? - кротко спросил Розенфельд. Луиза отвернулась, чтобы не встретиться с ним взглядами.
      - В том, что Кремер был убит.
      - Я не знаю, - честно признался Розенфельд. - Скорее всего - нет. Не вижу мотива, не вижу способа, не вижу возможности.
      Он встретил изумленный взгляд Луизы.
      - Я не изменил своего мнения, - мягко сказал Розенфельд. - Луиза, я чувствую... вижу... в этой... гм... истории много странного, необъяснимого. Я пока не могу понять, какую роль играл Кремер. И у меня впечатление, что вы оба знаете больше меня. Луиза, извините, но я все больше убеждаюсь, что вы... и вы, профессор... используете меня. Мне это не нравится.
      Луиза и Нимлас переглянулись.
      Нимлас откашлялся.
      - Скажи ему. - Луиза выглядела уставшей, Розенфельд, будь они одни, попытался бы говорить слова, которые сами по себе не имели никакого значения, но сложенные вместе могли заменить ему весь мир.
      Нимлас долго смотрел на Луизу, только на нее, но она не повернула голову в его сторону, на Розенфельда не смотрела тоже. Вообще ни на кого. Взгляд, направленный внутрь себя? На секунду Розенфельд именно так и подумал. Но нет. Луиза что-то видела. Что-то, чего не видел он. И профессор не видел тоже.
      - Хорошо, - сказал Нимлас, - если вы так считаете...
      Он обращался к Луизе на "вы"?
      Не получив ответа, он обернулся к Розенфельду.
      - Хорошо, - повторил он. - Тогда придется начать с начала.
      Он вздохнул и продолжил:
      - Кремер был моим студентом. До этого полиция не докопалась, верно? Да и не стала бы копать так глубоко - ведь смерть Виктора, как считают, не криминальна.
      - Вы считаете иначе? - вскинулся Розенфельд.
      Нимлас сделал предостерегающий жест рукой.
      - Не торопитесь, доктор Розенфельд. Я сказал только то, что сказал, не забегайте вперед. Двенадцать лет назад я вел курс квантовой электродинамики в Стенфорде. В Бостон перебрался два года спустя - здесь открылась вакансия, которая меня интересовала. Кремер делал у меня работу по теоретическим доказательствам многомировой теории в эвереттовском варианте. Разрабатывал мысленные эксперименты. Современная физика не имеет инструментов для доказательства многомирия экспериментально или в наблюдениях.
      Он сделал паузу, и Розенфельд понял, что Нимлас ждет от него хоть какой-то реакции.
      - Да, - кивнул Розенфельд, - с экспериментами плохо. Но были работы Элицура и Вайдмана, Квята, Намекаты, Адонаи...
      Нимлас жестом остановил Розенфельда.
      - Вы знаете, - с удовлетворением констатировал он. - И значит, знаете, что в десятых годах все застопорилось. Прежние эксперименты доказательством быть не могли, объяснить их можно было и с помощью обычной копенгагенской версии.
      Кремер придумывал новые варианты. Но... Понимаете, в расчетах может и не быть ошибок, а в рассуждениях - логических провалов, но при этом теория может оказаться неправильной. Парадокс?
      Нимлас испытующе посмотрел на Розенфельда. Тот выдержал взгляд и сказал нейтрально:
      - Бывает.
      - Бывает, - повторил Нимлас. - Примером тому два десятка интерпретаций квантовой механики, которые сейчас обсуждаются. Авторы каждой работы убеждены в своей правоте. Но... это неправильные теории.
      Розенфельд сделал невольное движение, и Нимлас решил, что эксперт с его словами не согласен.
      - Неправильные, - повторил он. - Хотя все дают тот же результат, что ведущие интерпретации - копенгагенская и бомовская.
      - И эвереттовская, - добавил Розенфельд.
      Нимлас поморщился, но вынужден был согласиться.
      - И эвереттовская. Казалось бы, если двадцать вариантов приводят к одному результату, то какая разница, каким вариантом пользоваться?
      - Для расчетов - никакой, - кивнул Розенфельд. - Но, надо полагать, в каждом случае речь идет о разном устройстве мироздания.
      - Именно, - кивнул Нимлас. - Никто такие работы не опровергает просто потому, что не хочет тратить время.
      - Работа Кремера, - не стал тратить и свое время Розенфельд, - была именно такой никому не нужной интерпретацией?
      Нимлас кивнул, считая на этом объяснение законченным.
      - Спасибо, что объяснили, - сказал Розенфельд. - Я примерно так и подумал, когда просмотрел статьи Кремера. Но мне показалось...
      Он сделал паузу, надеясь, что Нимлас задаст вопрос, но тот молчал - видимо, считал разговор о Кремере законченным.
      - Сделать кофе? - спросила Луиза. Она внимательно слушала, переводила взгляд с Нимласа на Розенфельда.
      - Спасибо, нет, - сказал Нимлас.
      - Спасибо, с удовольствием, - сказал Розенфельд.
      Луиза молча вышла в кухню.
      - Вы считаете, что работы Кремера связаны с его смертью и с событиями, которые происходили после? - спросил Розенфельд.
      - Нет, конечно, - удивленно поднял брови Нимлас. - Я только объяснил, над чем работал Кремер.
      - Иными словами, - настаивал Розенфельд, - работы Кремера были сугубо теоретическими, не имели отношения к экспериментальной физике. Никаких экспериментов для проверки своих выкладок он не предлагал...
      - Нет.
      Не слишком ли быстрый и однозначный ответ?
      Желая показать, что говорить больше не о чем, Нимлас потянулся к пульту телевизора, включил, экран загорелся, шел фантастический фильм, в черноте космоса летели бочкообразные звездолеты, звезды проносились мимо, как указатели на дорогах, звука не было - наверно, играла музыка, но на экране все происходило в тишине, и когда взорвался один из звездолетов, отчего экран на секунду стал белым, Розенфельд вздрогнул, а Нимлас выключил телевизор.
      Вернулась Луиза - странно, в руках ее не было знакомого подноса. Она обошла стол, коснулась ладонью сначала плеча Нимласа, потом - Розенфельда, будто проверяла, материальны ли они. Села так, чтобы видеть обоих, положила руки на стол. Нимлас и Розенфельд следили за движениями Луизы, и каждый ждал, что она скажет, будто ее слово имело решающее значение сейчас, в эту минуту. Решающее - для чего?
      - Кофе будет готов минут через десять, - сказала Луиза, обращаясь к Розенфельду, но глядя на Нимласа. И добавила:
      - Вы думаете, мы выживем?
      Нимлас наклонил голову - вопрос не показался ему неожиданным. Розенфельд не удержался от восклицания и спросил:
      - Вы все еще боитесь, Луиза? Что-то еще произошло... с вами?
      Луиза покачала головой.
      - Мне все время кажется, - тихо сказала она, - что время ускоряется. Дни пробегают все быстрее. Вчера было будто час назад. Виктора убили, и скоро убьют всех нас. Я думала, Ариэль, вы разберетесь и найдете... А вы, - она обернулась к Нимласу, - не можете связать концы, и ничего не поняли в произошедшем. Происходящем. И тем более, в том, что произойдет в ближайшие дни... может, часы.
      Нимлас выразительно посмотрел на Розенфельда.
      - Луиза... - Розенфельд даже привстал, чтобы оказаться к ней ближе, но она неправильно поняла его жест и откинулась на стуле, выставив вперед руки будто для защиты. - И вы, профессор... Я уверен, вы оба знаете гораздо больше, чем говорите. Луиза, вы с самого начала утверждали, что Кремера убили. Вы, профессор, меня убедили, что работы Кремера интересны, но не доказывают того, что он хотел доказать. Вы оба хотели играть со мной в какую-то игру, смысла которой я и сейчас не понимаю. Вы оба - да. Но что-то, как любят говорить политики, пошло не так. И я, мне кажется, знаю - что и когда.
      И неожиданно понял - по неуловимым для обычного взгляда микродвижениям мышц на лице Нимласа - совершенно ясно, хотя и не видел повода, что Нимласу - как совсем недавно Луизе - страшно. Нимлас не хотел страх показывать. Луиза не могла страх скрывать, но обоим было страшно. По-разному.
      - Вы знаете, кто убил Кремера? - спросил Розенфельд, и только тогда понял, что это единственный вопрос, который не следовало задавать. Он так и увидел, как качает головой Сильверберг. "Разве ты не знаешь, что нельзя спрашивать у человека, допрос которого очень важен для следствия, знает ли он убийцу? Верный способ заставить человека замолчать, даже если он действительно что-то знает".
      Но вопрос был задан.
      Я все испортил, - подумал Розенфельд. - Детектив из меня никакой.
      Да, - подумал он. - Но я эксперт. И физик.
      Нимлас поднялся и сказал, стоя вполоборота к Розенфельду:
      - Нет. И проблема сейчас вовсе не в этом.
      Розенфельд тоже встал.
      - В чем же?
      - Что делать, когда процесс набирает обороты, полиция не желает и не может этим заниматься, физики считают, что есть проблемы интереснее и важнее, от политиков никакого толка, потому что бесполезно объяснять им что бы то ни было, а те трое, которые еще могут... надеюсь, что могут, хотя и не уверен в этом... не в состоянии найти общий язык и начать действовать... если это еще возможно, в чем я очень сомневаюсь.
      Найти общий язык. Разве не к этому он стремился? Разве не Нимлас не желал говорить о чем-то, что знал? А Луиза разве была во всем искренна?
      И впервые Розенфельд задал вопрос себе: "А я? Я полностью откровенен с этими людьми?"
      И сам себе ответил: "Нет".
      К Нимласу я отношусь с подозрением и недоверием. К Луизе - с некоторых пор, спасибо Мэгги - тоже.
      Мысли прерывались, ни одну он не мог закончить.
      - Я принесу кофе, - сказала Луиза.
      - Сядьте, доктор Розенфельд, - примирительно сказал Нимлас. - И давайте опять начнем с начала.
      Розенфельд не хотел начинать с начала и повторять все уже сказанное - ничего другого они сказать друг другу не могли.
      - Сядьте, Ариэль, - сказала Луиза, войдя все с тем же подносом, на котором стояли чашки с кофе. Только кофе - ничего больше. - И извините меня за все.
      Розенфельд придвинул к себе горячую чашку и спросил:
      - За что - за все?
      Луиза бросила взгляд на Нимласа, тот едва заметно кивнул, и сказала:
      - Мы очень надеялись на вашу помощь.
      - Вы оба? В чем? Почему - мою? И почему - в прошедшем времени?
      Нимлас откашлялся.
      - Вы верно поступили, доктор Розенфельд, попробовав изучить опубликованные работы Кремера. Проблема не в том, что вы не поняли их смысл. Проблема в том, что смысл не понял никто. К тому же, Кремер и не старался быть понятым. Он старался быть предельно точным. А в том, что он делал, быть предельно точным как раз и означало - быть не понятым.
      - Я, - продолжал Нимлас, - тоже не понял, конечно. На мой взгляд, это были обычные статьи на популярные в наши дни темы квантовой запутанности. Отличий, на мой взгляд, было две. Первая: Кремер пытался решить уравнения для слишком сложных квантовых систем. Многие к этой проблеме подступались, но математические трудности оказывались непреодолимыми. Кремер тоже в этом не преуспел. Как математик он был... гм... Нет, он был хорошим математиком. Но не выдающимся. В общем, перед первой трудностью Кремер спасовал, и это было ожидаемо. Второе отличие было в том, что Кремер рассматривал модели Вселенной на самых ранних стадиях после Большого взрыва. Это самая неразработанная область квантовой космологии.
      - Какая связь этих работ с гибелью Кремера?
      Нимлас покачал головой.
      - Не думаю, что есть связь.
      - Думаете, - резко произнес Розенфельд. - Если бы не думали, не стали бы рассказывать сейчас об этих работах. Зачем мне о них знать? Я полицейский эксперт, а не физик-теоретик.
      Ему надоело блуждание вокруг да около. Даже сейчас Нимлас - Розенфельд был в этом уверен - не говорил того, что мог сказать. Намеки, намеки...
      - Не думаю, что есть связь, - повторил Нимлас. - Но это не означает, что ее нет на самом деле.
      - Странное утверждение.
      Неожиданная мысль пришла Розенфельду в голову.
      - Профессор, вы сказали, что Кремер был вашим студентом, одно время вы были близко знакомы, да и недавно интересовались его работой.
      - Да.
      - С вами ничего странного не происходило в последнее время?
      - Что вы имеете в виду?
      - Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
      Нимлас посмотрел на Луизу, будто искал у нее поддержки или спрашивал, говорить ли ему, промолчать ли... Луиза смотрела на стену за плечом Розенфельда.
      - Вы... - Нимлас помедлил. - Вы имеете в виду энтропийные всплески?
      Теперь удивился Розенфельд.
      - Энтропийные всплески? - повторил он.
      И сложил два и два.
      - Черт, - сказал он. - Мне и в голову не пришло.
      - Теперь я вам не поверю! - Нимлас ткнул в сторону Розенфельда указательным пальцем. - Не могли вы об этом не подумать, это так очевидно!
      - Для вас... - пробормотал Розенфельд. Теперь, когда Нимлас произнес нужные слова, это стало очевидным и для него. Несколько элементов пазла с треском заняли свои места.
      - Что произошло, - медленно сказал Розенфельд, приводя в порядок мысли, - сначала здесь, с чайкой, потом в квартире миссис Бронсон, потом в кабинете Луизы, потом в театре... Я видел лишь увеличение объема, а можно сказать иначе. И точнее. Происходило то же, что происходит, когда разбивается и падает на пол яйцо. Система переходит в состояние с большей энтропией. В более равновесное состояние. И именно закрытая система!
      - Похоже, - согласился Нимлас. - Напрашивается. Но гипотеза на самом деле не выдерживает критики. Запертая комната - какого бы размера она ни была - это закрытая система лишь на очень поверхностный взгляд.
      - Конечно, - подхватил Розенфельд. - В окна светит солнце, значит, поступает энергия снаружи. Через стены происходит - в большей или меньшей степени - теплообмен. Под дверью есть отверстия - значит, поступает и воздух. Закрытой системой это назвать можно лишь в криминальном смысле, как в детективных романах: в комнату не мог ни войти, ни выйти преступник.
      - А в этих случаях преступника не было.
      - Сколько времени должно было пройти, что такая квазизамкнутая система пришла в состояние с высокой энтропией?
      - Вот! - воскликнул Нимлас. - Вы ухватили суть. Должно было пройти несколько сотен лет, а то и тысячи. Чем больше объем, тем больше время. И предметы должны были не просто свалиться со своих мест, они должны были превратиться в труху. А на самом деле? Все происходило за считанные минуты, верно? И предметы не состарились. Энтропия системы увеличилась, но не настолько, чтобы система реально сильно приблизилась к равновесному состоянию.
      - В комнате Кремера, - сказал Розенфельд, - ничего на пол не падало, все осталось на своих местах.
      - Кремер умер, - напомнил Нимлас.
      - От разрыва аневризмы, а это совсем иное.
      - Вот потому-то, - заявил Нимлас, - смерть Кремера - убийство, а все остальные случаи - природное явление.
      - И все это, - вздохнул Розенфельд, - если послушать со стороны - полный бред.
      - Конечно, - немедленно согласился Нимлас. - И потому полиция посчитала случаи не криминальными.
      - Не поэтому...
      - Да, идея энтропии не могла прийти в голову полицейским, пусть даже они семи пядей во лбу...
      Возразить было нечего. Розенфельд молчал - идея роста энтропии лишь в первые мгновения показалась ему красивой и многое объяснявшей. Сейчас он видел ее искусственность, множество прорех в логике и физике.
      Нимлас молчал. Луиза слушала мужчин отрешенно, водила пальцем по поверхности стола, для нее энтропия была китайской грамотой. Пустые слова без содержания.
      - Мы никогда не выберемся, - сказала она. - Эти ваши гипотезы... Вы просто... Полиция не хочет ничего делать, потому что нет преступника и нет преступления. А вы двое ничего не собираетесь делать, потому что для вас обоих - это физическая загадка, когда на самом деле это... - Она обвела взглядом Розенфельда и Нимласа, будто соединив их в одно целое. - Это убийство.
      Розенфельд сложил, наконец, последние элементы пазла, удовлетворенно кивнул сам себе, попросил извинения у Луизы, вышел в коридор, достал телефон и позвонил Сильвербергу.
      - С тобой все в порядке? - обеспокоенно спросил Сильверберг, когда Розенфельд, стараясь говорить коротко - только самое необходимое - объяснил, чего он хочет от друга. - Ты же понимаешь, что я не могу этого сделать.
      - Сделай, - твердо сказал Розенфельд. - Так надо.
      - Я не имею отношения к...
      - У меня нет времени объяснять ситуацию Винтеру. Ты можешь мне поверить, что так надо?
      - Это очень странно.
      - Да или нет?
      Молчание продолжалось почти минуту. Розенфельд смотрел, как в гостиной Луиза и Нимлас о чем-то тихо беседовали. В позах чувствовалась отчужденность, что лишь укрепляло Розенфельда в правильности его "рабочей гипотезы". О том, что она может не подтвердиться, он старался не думать. Пазл сложился. Отдельные части были так плотно пригнаны друг к другу, что сложить картинку иначе не представлялось возможным.
      - Хорошо, - сказал Сильверберг. - Буду минут через... хм... двадцать - двадцать пять.
      - Спасибо, Стив. - Розенфельд закончил разговор, положил телефон в карман и почувствовал такое облегчение, будто с плеч упала тяжелая ноша.
      Когда он вернулся в комнату, Луиза и Нимлас сидели рядом друг с другом, Нимлас что-то тихо говорил, Луиза слушала, кивая.
      - Есть кое-что, чего вы не знаете, - сказал Розенфельд. - К тому же, я пытаюсь связать происшествия в одну логическую цепь. Найти объяснения и... Да, преступника. Кто-то как-то почему-то убил Кремера. Кто? Почему? И - как, вот в чем главный вопрос.
      - Ариэль, - Луиза говорила так тихо, что Розенфельду пришлось наклониться, чтобы услышать, - вы хотите сказать, что знаете...
      - Кто? - перебил Розенфельд. - Знаю.
      - Так кто же? - нетерпеливо спросила Луиза.
      - Скажу. Если мне дадут довести логическую цепочку до конца.
      - Я вовсе не... - Луиза не закончила фразу. Сцепила пальцы и больше не спускала с Розенфельда ожидающего взгляда.
      Нимлас пожал плечами.
      - Так чего мы не знаем? - спросил он с вызовом.
      Розенфельд вопрос проигнорировал.
      - Все произошедшее, - сказал он, - можно разделить на два типа. С точки зрения энтропии. - Он посмотрел на Нимласа. - Первая группа: открытые системы. Я о перемещении мелких предметов. Вторая группа: закрытые помещения. Это предметы большие, и комнаты все больше. Есть два происшествия, которое в простую схему не укладываются.
      - Виктор, - прошептала Луиза, но Розенфельд услышал.
      - Именно, - сказал он. - И возвращение чайки. Кстати, удалось отождествить практически все пылинки, кроме нескольких, и эти несколько не имели аналогов среди всех примеров пыли в базе данных. Птица была в каких-то неизведанных уголках планеты?
      - Вам удалось найти, откуда пыль? - нетерпеливо спросил Нимлас.
      - Да.
      - Каким образом, если в базе нет таких данных?
      - Методом исключения, - улыбнулся Розенфельд.
      - И как...
      - Не торопитесь, профессор, - поднял руку Розенфельд. - Существует, как оказалось, несколько баз данных о разного рода пыли. Для целей криминалистики всегда использовалась самая полная база о пыли, найденной в различных участках нашей планеты.
      - Вы хотите сказать... - Нимлас не закончил фразу.
      - Именно! - воскликнул Розенфельд. - Вы поняли! Есть базы данных об исследованиях космической пыли, которая тоже содержится среди обычных земных пылинок, хотя и отличается по составу. Ежедневно на Землю выпадает семьсот тонн пыли из космоса - из-за распада метеоритов.
      - Любопытно, - пробормотал Нимлас.
      - Это еще более любопытно, чем вы думаете. Есть третья база данных о пыли. Это пыль, доставленная с других небесных тел. С Луны - несколько видов пыли из разных районов, где садились автоматические станции и астронавты. С Марса - доставлены возвращаемыми аппаратами Штатов и Евросоюза. С астероидов - Рюго, например, ядра кометы Чурюмова-Герасименко...
      - И откуда же... - начал Нимлас, но Розенфельд его перебил:
      - Наилучшее соответствие - с пылью, доставленной с ядра кометы.
      - Вот как...
      - Погодите, я не закончил. Наилучшее - не значит полное. Состав пылинок на чайке лучше всего соответствует составу пыли ядра кометы. Тем не менее есть разница, которая не позволяет сделать полное отождествление.
      - Что-то я перестал понимать, - с досадой сказал Нимлас. - Пыль из космоса? На статуэтке? Не могла же чайка действительно побывать...
      - Погодите, профессор! Эта загадка меня поразила, как и вас. Я спросил себя: где вообще в нашей части Вселенной существует пыль. На Земле, в ближнем космосе, метеоритах, астероидах, Марсе, Венере, других планетах Солнечной системы, ядрах комет... Но и в межзвездном пространстве. Причем именно там пыли много больше! В Галактике множество плотных газопылевых облаков.
      - В воображении вам не откажешь.
      - Но это была единственная оставшаяся возможность. На мое счастье существует и база астрономических данных о химическом составе очень многих галактических газопылевых облаков. Разумеется, это данные спектральных измерений. Так вот, я нашел практически однозначное соответствие! - объявил Розенфельд. - Пыль на чайке из газо-пылевого облака, расположенного в нескольких световых годах от яркого голубого субгиганта 594 Лебедя. Точнее - между этой звездой и Землей. Линии поглощения пыли наблюдаются в спектре звезды и довольно хорошо изучены.
      - Чушь, - с отвращением сказал Нимлас. - Вы хотите сказать, что чайка побывала в пылевом облаке, которое находится от Земли на... каком расстоянии? Это известно?
      - Приблизительно. От трехсот до четырехсот световых лет.
      - Чушь, - повторил Нимлас. - Сколько времени чайка "отсутствовала"? Луиза...
      Луиза вздрогнула.
      - Я не знаю точно, когда именно она исчезла и когда появилась. Меня не было...
      - Приблизительно, - нетерпеливо сказал Нимлас.
      - Чуть больше суток.
      - Сутки! - вскричал Нимлас. - И вы, - он ткнул пальцем в Розенфельда, и тому пришлось отодвинуться, - хотите сказать, что за это время...
      - Нет, конечно, - сердито отозвался Розенфельд. - Но... факт есть факт. Нет свидетельств того, что эти пылинки появились на птице именно в промежуток времени, пока она отсутствовала. Возможно, они были на ней и раньше.
      - Тогда, - возразил Нимлас, - похожие пылинки должны были, по идее, наблюдаться на других предметах. Чем эта чайка принципиально отличается? А если бы они были обнаружены где-то раньше...
      - Совершенно верно, - перебил Розенфельд, - они были бы в каталогах, согласен.
      - Я не совсем это имел в виду, - протянул Нимлас, - но... да. И что? Где тут связь? После этого - не значит, вследствие этого. Уж вам-то, как криминалисту, не знать...
      - Разумеется, - кивнул Розенфельд. - Но что общее во всех этих событиях?
      Поскольку Нимлас молчал, Розенфельд ответил сам:
      - Общая квантово-механическая природа.
      Нимлас удивленно посмотрел на Розенфельда.
      - Скачки предметов - да, возможно, - сказал он. - И мы с вами это обсуждали. Но остальные при чем?
      Ответить Розенфельд не успел. Зазвонил телефон, и Розенфельд, увидев на дисплее иконку "Стив", ответил после первого же звонка.
      - Да, Стив, - сказал он. - Я еще в процессе, но ты можешь подняться.
      - Кто это? - недовольно спросила Луиза. - Кому вы...
      - Это Сильверберг, - пояснил Розенфельд. - Я попросил его приехать.
      - Зачем? - Луиза выглядела возмущенной. - Я понимаю, что он ваш друг, но сейчас...
      - Я позвал его не как друга, - мирно сказал Розенфельд, - а как полицейского детектива.
      - Тем более! Вам не кажется, Ариэль, что вы слишком много...
      - Не кажется, - перебил Розенфельд. - Луиза, я вас прошу... Стив должен послушать и сделать свои выводы.
      - Но...
      - Пожалуйста. Это важно.
      Луиза перевела взгляд с Розенфельда на Нимласа. Тот сидел с безразличным видом, показывая, что до Сильверберга ему нет никакого дела, хозяйка дома решает, впустить ли непрошенного гостя.
      - Ариэль? - с беспокойством спросил Стив.
      - Все в порядке, - бодро сказал Розенфельд. - Сейчас тебя впустят. Квартира семьдесят два на пятом этаже.
      Луиза, не глядя на Розенфельда, нажала нужную иконку на дисплее телефона.
      - Надеюсь, вы знаете, что делаете, - произнесла она сухо.
      Розенфельд промолчал. Он знал, что делал. Знал - почему. Но в том, что финал окажется именно таким, как он думал, - уверен не был.
      Пока не был.
      Звонок в дверь прозвучал неожиданно, хотя все его ждали. Розенфельд вздрогнул, по странной ассоциации вспомнив, как ходил с Хеленой в Бостонскую оперу на моцартовского "Дон Жуана". Хелена оперу любила, а он терпел. Проскучал почти весь спектакль, пробуждаясь от дремы в отдельных эпизодах. И вздрогнул, когда явилась в последней сцене статуя Командора, и музыка вдруг стала жизнью, а жизнь - смертью.
      Как сейчас.
      Луиза поднялась и, бросив осуждающий взгляд на Розенфельда, открыла незваному гостю дверь. Сильверберг вошел, огляделся, вежливо поздоровался с Луизой, безразлично - с Нимласом, кивнул Розенфельду, сел на предложенное место - четвертый за круглым столом. От кофе отказался.
      - Простите, доктор Колдуэлл, - сказал он, приняв условия игры. - Я лишь послушаю. Вы о чем-то говорили...
      - О квантово-механической природе кое-каких недавних событий, - скрипучим голосом произнес Нимлас. - Чисто светская беседа, знаете ли.
      Сильверберг кивнул. Мол, продолжайте, я не мешаю.
      - Видишь ли, Стив, - продолжил Розенфельд, - покойный доктор Кремер был прекрасным ученым, явно недооцененным, и занимался пограничными задачами квантовой физики. Среди коллег считался маргиналом. Верно, профессор Нимлас?
      Нимлас, слушавший Розенфельда с выражением скуки на лице, сделал странное движение головой, которое могло означать как утверждение, так и отрицание.
      - В трех своих последних работах он развивал одну из версий квантовой запутанности и квантовой нелокальности.
      Сильверберг кашлянул и выразительно посмотрел на Розенфельда.
      - Квантовая нелокальность, - невозмутимо продолжал Розенфельд, - можно сказать, бич современной физики. Действие на расстоянии. С одной стороны, теория относительности запрещает передачу сигналов и движение материальных тел со скоростью, большей скорости света в вакууме. С другой стороны, уже поставлены квантовые эксперименты, в которых частицы, составляющие запутанную систему, мгновенно и на любых расстояниях "чувствуют" изменение состояний друг друга.
      - Да-да, - провозгласил Сильверберг. - Эксперимент Эйнштейна, Подольского и этого... как его... Розена. Ты мне этим экспериментом месяц назад испортил аппетит, когда, если помнишь, мы сидели у Бена.
      - Вот-вот, - с удовольствием сказал Розенфельд. - Чтобы ты запомнил что-то из физики, тебе нужно непременно испортить аппетит, это я давно заметил. Так вот, в своих трех последних работах Кремер вывел волновые уравнения Шредингера, добавив несколько новых членов, которые называются психоидными, потому что они описывают состояние психики наблюдателя.
      - Да ерунда! - скривился Нимлас. - Мы уже говорили, доктор Розенфельд. Не понимаю, зачем вы это рассказываете детективу.
      - Сейчас поймете, профессор. Дело, видите ли, в том, что эти уравнения сами по себе, возможно, интересны для теоретиков квантовой механики, таких, как вы, профессор, но, как вы справедливо сказали, когда мы говорили, ничем не помогают в решении главной задачи... ну, это с моей точки зрения, главной - объединения физики и психологии. Да, там коэффициенты, которые называют психоидными - якобы именно они описывают состояние наблюдателя в ходе квантового эксперимента.
      - Должны описывать, но... - вставил Нимлас, пожав плечами.
      - Согласен, - кивнул Розенфельд. - Должны. Теоретически. Но не описывают. Да и как могут? Это не просто числа, это должны быть какие-то параметры, описывающие на языке квантовой физики психическое состояние наблюдателя. Человека, который взаимодействует с квантовой системой. Ну, ввел Кремер некие параметры, обозначил их буквами, включил в уравнения. Но решить такое уравнение невозможно. Мы даже не знаем пока, что такое сознание! Мы не можем сознание человека описать. А без этого в уравнениях Кремера толку мало. Потому и реакция физиков - и ваша, в частности, профессор, - была очень прохладной. Я бы даже сказал, она была никакой.
      - Естественно, - не удержался Нимлас. - Дорогой доктор Розенфельд, подобных работ в квантовой физике тысячи. Толку пока нет.
      - Пока нет, - с удовлетворением повторил Розенфельд и посмотрел на Сильверберга. Тот сидел с задумчивым видом, сдерживая зевоту. Зачем его позвал Розенфельд, он не понимал, хотя и верил, что у друга были для этого основания. Тогда хорошо бы ему объяснить, наконец, при чем здесь полиция. Кто-то нарушил законы физики? Эта мысль Сильверберга привела в благодушное настроение, он даже улыбнулся - так, впрочем, чтобы не обидеть профессора, который, похоже, и сам скучал, слушая Розенфельда и не понимая, к чему тот клонит.
      - Пока нет, - повторил Розенфельд. - Стив, запомни, пожалуйста, это "пока".
      - Ариэль, - сдерживая раздражение, сказал Сильверберг. - Ты меня позвал, чтобы...
      - Имей терпение, - благодушно сказал Розенфельд. - Запомни слово "пока" и слушай дальше.
      Сильверберг пожал плечами.
      Луиза встала и пошла в кухню.
      - Приготовлю кофе, - сказала она, не оборачиваясь.
      Розенфельд проследил за ней взглядом и продолжил.
      - Я думал... Почему Кремер написал эти три статьи? Очевидный ответ: ученый попытался с наскока решить проблему связи физики с сознанием, споткнулся, поскольку не смог дойти до конца, понял, что дальше не пробьется и опубликовал сырой результат, чтобы проблему обозначить и показать возможный путь решения.
      - Ну да... - растягивая слова, подтвердил Нимлас. - Я... да и все это так и поняли.
      - Когда Луиза... доктор Колдуэлл... вернется, я ее спрошу... Как-то мы с ней говорили о Кремере, и она сказала, что он был очень упрямым человеком и, если за что-то брался, то обычно доводил до конца.
      - Я слышу, - подала Луиза голос из кухни. - Да, он таким и был.
      - И тем не менее опубликовал три статьи с нерешенной проблемой. Не в его характере. Психология. Казалось бы, мелочь. Публикация недоделанных статей. А что, подумал я, если Кремер задачу все-таки решил? Тогда почему не опубликовал? Не успел? Может, решение осталось в его компьютере? Но допуска к компьютеру у меня нет, а если бы и был, вряд ли я сумел бы без помощи специалистов... таких, например, как вы, профессор... понять ход его мысли. И еще... я узнал от детектива Винтера, что в компьютере Кремера в университете не обнаружили никаких следов тех статей. Ни черновиков, ни расчетов, ни даже идей. Мол, он, видимо, хранил все это в облаке, а пароль подобрать не смогли, да никто и не собирался с этим возиться. У каждого свои задачи и проблемы...
      - Ариэль... - сказал Сильверберг, демонстративно постучав пальцем по телефону, на дисплее которого высвечивалось время.
      - Да, я заканчиваю. Я спросил себя: почему такая скрытность? Сугубо теоретическая работа. У каждого научного работника есть желание приоритета. Может быть, подумал я, Кремер все-таки добился результата, который можно проверить в реальности? Идею о взаимодействии человеческого сознания и квантового мира. Решить те самые дополненные уравнения Шредингера. Почему он это не опубликовал? Почему скрыл в облаке... если скрыл, как считают его коллеги. Но послушайте. Сознание и квантовый мир. Сознание уже влияет на определенные квантовые процессы. Более того, сознание влияет - это доказано, такие эксперименты описаны - на макроскопические объекты, на показания приборов, на случайные, как считалось, процессы... Как, по-вашему, профессор, что произойдет с нашим миром, если действительно появится возможность сознательно, силой мысли изменять физические процессы? Остановить не взглядом, а усилием сознания, мчащийся автомобиль? Нанести сознательный вред другому человеку? А если тот, другой, тоже будет сознательно влиять на ваше мироощущение?
      - Это фантастика, причем не научная. Чепуха.
      - Но сознание действительно влияет не некоторые физические процессы, верно?
      - Да, но...
      - Да или нет?
      - Да. Но еще очень и очень далеко до того, о чем вы говорите. И не факт, что это когда-нибудь станет возможно.
      - Не факт, - согласился Розенфельд. - Но принципиального физического запрета не существует, я правильно понимаю?
      Нимлас бросил на Розенфельда настороженный взгляд. Отвечать он не хотел.
      - Да или нет? - настаивал Розенфельд.
      - Нет, - буркнул Нимлас. - Принципиального запрета нет. Если уравнения Шредингера линейны только в сугубо физикалистском смысле, то сознание ни при чем, и физика от сознания не зависит. Но если существуют в уравнении не учитываемые коэффициенты, связанные с сознанием наблюдателя...
      - А эксперименты показывают, что такие коэффициенты существуют, и в трех своих работах Кремер это показал, хотя решить и даже задать коэффициенты правильно не смог.
      - Да. Не смог. Скорее всего, никто не сможет. Может, не сможет никогда, потому что решений просто нет.
      - Так вот. - Розенфельд теперь не отрывал пристального взгляда от Нимласа. Для него сейчас не существовали ни Сильверберг, скрывавший зевоту, ни Луиза, беспокойно сжимавшая и разжимавшая пальцы, ни комната эта, ни запах кофе. Осталось предъявить последние кусочки мозаики.
      - Так вот, - повторил Розенфельд, - Кремер эти уравнения решил. Во всяком случае, в самом грубом приближении, но этого оказалось достаточно, чтобы...
      Он сделал эффектную паузу.
      - Чтобы что? - не выдержала Луиза. - Ариэль, пожалуйста. И откуда вам знать...
      Розенфельд и Нимлас теперь смотрели друг другу в глаза, будто играли в гляделки - у кого первого сдадут нервы.
      - Кремер уравнение решил и результат опубликовал, - сказал Розенфельд.
      - Нет, - твердо ответил Нимлас. - Такой статьи не существует. Нет ни в одном научном журнале. Нет в Интернете. Нет в Архиве, где публикуют научные препринты. В облаке? Может быть, но это не значит - опубликовать. К облаку Кремера нет доступа.
      - Точно, - кивнул Розенфельд. - И тем не менее, Кремер статью опубликовал. Не под своим именем. И в журнале, который не имеет никакого отношения ни к физике, ни к проблемам сознания. В журнале, который выходит на бумаге и в интернете, имеет большой бумажный тираж. В журнале, читать который ни один ученый не станет, поскольку это желтая пресса. В журнале, который издает знаете кто? Луиза, помните экстрасенса, выступавшего в телешоу, том единственном, где принимали участие вы и Кремер?
      - Хардиг? - удивилась Луиза. - Помню, конечно. Но при чем здесь Виктор?
      - Я подумал, что, получив решение, Кремер мог прекрасно понять его смысл и перспективы, в том числе для человечества, как бы это высокопарно ни звучало. Он наверняка хотел закрепить приоритет, но также наверняка не хотел, чтобы результат и последствия стали известны прямо сейчас, когда люди еще не готовы его воспринять. Что он сделал? Помните Честертона? "Где легче спрятать лист?"
      - В лесу, - прошептала Луиза. - Вы хотите сказать...
      - Я использовал для поиска этого листа в лесу все поисковые системы, включая гугл, бинг и десяток других, подключил нейросети. Искал по ключевым словам и намекам.
      - Нашли? - нетерпеливо спросил Нимлас.
      - Нет. То есть нашел, но не по этим параметрам. А просто по фамилии. Как вы думаете где? В журнале экстрасенса Хардига. Полгода назад. Статья под авторством некоего Ричарда Рамиреса Порто. Название "Человек будущего. Власть над неведомым". Ни слова о физике, тем более квантовой. Нелепые рассуждения о власти разума над природой. Вполне в духе Хардига. И рассуждения, на которые купился Хардиг, сопровождаются уравнениями и их решениями. А в тексте дважды встречается текст на языке суахили, запихнутый между абсолютно бессмысленными фразами: "автором этой работы является Виктор Кремер". И в скобках номер водительского удостоверения - чтобы полностью утвердить авторство.
      - Ариэль... Это что же... - Луиза не могла усидеть. Встала, обогнула стол и подошла к Розенфельду. Он вынужден был тоже подняться. - Ариэль, вы хотите сказать, что движения предметов на видео...
      - Собственно, да. Прямо Кремер об этом не пишет, но из решений уравнений - с учетом психоидных членов - автор делает вывод и приводит конкретные начальные и граничные условия, когда сознание наблюдателя способно воздействовать на физический мир. Именно - на краткое время, близкое квантовому, совершать флуктуативные перемещения предметов. Описаны конкретные действия и конкретный результат. Такой, какой мы и наблюдали на видео.
      - Интересно... - протянул Нимлас. - И странно. Вы можете показать ссылку?
      - Безусловно, профессор.
      - Кремер провел эксперимент самостоятельно?
      - Именно.
      - Странно. Это выдающийся результат! Почему публикация в желтом журнале?
      - Две очевидные причины, - пожал плечами Розенфельд. - Первая: физическое сообщество работы Кремера не восприняло. Репутация под угрозой. Вторая: общество не готово. Подумайте сами: что будет происходить, если влияние сознания на макроскопические физические процессы будет не только доказано теоретически, но и подтверждено экспериментально и станет доступно всем. Представляете?
      - Представляю, - сказала Луиза.
      - Нет, - покачал головой Нимлас.
      - И что? - спросил Сильверберг. - Я вижу, куда ты клонишь, Ариэль. Эксперимент на телеканалах Кремер проводил три месяца до смерти, я правильно понял?
      Розенфельд кивнул.
      - А потом то же произошло, когда он умер. Но в это время он, как я понимаю, не экспериментировал, а разговаривал... с вами, мисс Колдуэлл. Значит...
      Сильверберг озадаченно посмотрел на Розенфельда, ожидая объяснений.
      - Да, - вздохнул Розенфельд. - Ты правильно понял, Стив. В это время эксперимент провел кто-то другой. Сначала проверил, как метод действует, а потом...
      - А потом? - Голос Луизы поднялся до крика.
      - Потом, - невозмутимо продолжил Розенфельд, - у Кремера по неизвестной причине произошел разрыв аневризмы, хотя никаких проблем с сердцем у него не было.
      - После этого не значит вследствие этого, - бросил Нимлас.
      - Да, - согласился Розенфельд. - Но ведь не всегда, верно? Чаще "после" означает "в результате". В данном случае - именно так. Некто использовал метод Кремера против него самого. Сначала потренировался на "куклах", а потом нанес удар. Могло и не получиться - по сути, это было первое в истории использование метода Кремера для разрыва живой ткани. Разрыва, достаточного, чтобы привести к смерти. Доктор Колдуэлл, - обратился Розенфельд к Луизе, - вы были правы, утверждая, что Кремера убили. У кого-то был мотив и была возможность. Убийце совсем не обязательно находиться на месте преступления. Самое надежное алиби. И хороший пример - далеко не первый в истории науки, - когда научное открытие используется во зло.
      - Занятно, - сказал Сильверберг. - Наверно, гениально с научной точки зрения. Но ни один судья на такую версию не купится. И если, как ты говоришь, Кремера убили, то кто? И почему? Как - хорошо, я согласен, в физике не разбираюсь, но ты у нас эксперт, и доктор Нимлас, если что, подтвердит, что прав ты и прав Кремер. Но кто убил и почему?
      - Стив, все перед твоими глазами! Ты просто не хочешь видеть!
      - Так кто и почему?
      - Убийца перед тобой. - Розенфельд поднялся, обошел стол, встал за спиной Нимласа и положил ладони ему на плечи. Тот дернулся, пытаясь скинуть руки Розенфельда, но на него смотрели две пары глаз. Розенфельд не видел лица профессора, но видел лица Луизы и Сильверберга. Луиза прижала ладони ко рту, лицо ее стало бледным. Сильверберг смотрел на Нимласа с любопытством, он приподнялся и был готов к любому развитию событий.
      - Да, - сказал Розенфельд. - Профессор. Специалист по квантовой физике.
      - Вы с ума сошли! - Нимлас попытался подняться, но Розенфельд сильнее надавил ему на плечи, и профессор опустился на стул. - Это чистая теория. Чушь и бред! В работах Кремера не было ничего, о чем...
      - Конечно, - перебил Розенфельд. - И вы, профессор, можете подать на меня в суд за клевету - есть два свидетеля, достаточно для вынесения вердикта. Но перед этим детектив Сильверберг добьется вашего задержания, как важного свидетеля, в вашем кабинете и в вашей квартире будет проведен обыск, компьютеры изъяты и содержание их изучено. И, в отличие от Кремера, вы ведь не ожидали, что вас в чем-то заподозрят, вы даже охотно делились со мной своими знаниями. В ваших компьютерах обнаружат решения, те самые, которыми вы воспользовались для убийства на расстоянии. Влияние сознания на макроскопический объект. Все нужные граничные и начальные условия.
      Розенфельд смотрел на Сильверберга и по выражению его лица понимал, что друг сомневается.
      - Друг мой, - спокойно сказал Нимлас, наконец-то обернувшись и подняв взгляд на Розенфельда. Взгляд невинного и возмущенного человека. Розенфельд и сам засомневался в собственных умозаключениях. Черт возьми, а если действительно он свалял дурака, все не так, и его разработки были неверны?
      - Дорогой мой друг, - повторил Нимлас с легкой насмешкой в голосе. - Вы и сами понимаете, насколько это... мм... нет, не смешно, а глупо. Во-первых, с чего вы взяли, что мне известна работа Кремера, опубликованная в каком-то желтом издании? Я работу не читал, но уверен, что решения проблемы сознательного наблюдателя там быть не может. И почему вы решили, что это решение, да еще с описанием плана так называемого убийства есть в моих файлах? Вы их видели? У полиции есть ордер на изъятие моих компьютеров? На то, чтобы я предоставил все свои пароли? И кстати: как вы объясняете то, что происходило после смерти Кремера? Эти странные разгромы, в том числе у мисс Колдуэлл? Вы сами идентифицировали пыль на чайке, как имеющую космическое происхождение. Это тоже моих рук дело? Надеюсь, ваши фантазии не заходят так далеко?
      Слушая Нимласа, Сильверберг кивал головой.
      - Действительно, Ариэль, ты погорячился... мм... мягко говоря. Напрасно я...
      Он поднялся, но взгляд Розенфельда заставил детектива опуститься на стул.
      - Резонно, - сказал Розенфельд.
      - Вот видите! - Нимлас победно улыбнулся, хотя во взгляде его Розенфельд разглядел беспокойство. Или это ему показалось?
      - Я даже не потребую, чтобы вы извинились, - продолжал Нимлас. - Я не понимал, для чего вы пригласили детектива Сильверберга. Разве что по старой дружбе. Извините, детектив, что ваш друг...
      - Ладно, - перебил Розенфельд. - Можно я продолжу? Да, чайка... пылинки... разгромы... Как это вписывается? Вписывается и, более того, становится надежным доказательством, хотя и выглядит не относящимся к делу. Итак, вернусь к идее Кремера написать волновые уравнения с психоидными членами, то есть, по сути, описать процесс влияния - точнее, взаимодействия - психики, сознания и физической реальности, которая в нулевом приближении с сознанием не связана. На самом деле связана, конечно, и физики всегда говорили, что в квантовых процессах участвует сознание. Но в классическом уравнении Шредингера роль сознания можно было выявить лишь косвенно, а потому проблема решалась на уровне физикализма. Кремер написал уравнение с участием сознания. Но. Уравнение стало принципиально нелинейным. В классической многомировой интерпретации Эверетта волновая функция ветвится с каждым квантовым результатом, но все значения волновой функции в силу линейности уравнений друг от друга не зависят, и ветви эвереттовского многомирия в принципе пересечься и взаимодействовать не могут. Иное дело - если учесть сознание. Уравнение становится нелинейным, и ветви - взаимодействующими. Более того, невозможно описать волновую функцию, не учитывая взаимодействие всех ее составляющих. Любая частица, в присутствии сознания находится в состоянии суперпозиции и не может декогерировать. Если учитывать сознание наблюдателя, то наша ветвь эвереттовского многомирия всегда запутана с другими ветвями, и альтерверс - это совокупность всех ветвей, исходящих из одного корня, - как говорят физики, эмерджентен по отношению к своим ветвям. Что получается? Когда Кремер получил возможность влиять на реальность - а именно это следует из того, что он ввел в уравнение сознание наблюдателя, - он получил "в подарок" или, если хотите, "в нагрузку" взаимодействие со всеми ветвями альтерверса. Иначе просто невозможно. Или вы пишете уравнение в классическом виде и получаете волновую функцию, описывающую каждый отдельный мир, не имеющий представления о других мирах, или вы пишете уравнение с учетом сознания, и получаете единый квантовый мир, полностью запутанный во всеми остальными. Понятно?
      - Нет, - сказал Сильверберг и демонстративно посмотрел на часы.
      - Ариэль... - Луиза умоляюще посмотрела на Розенфельда, и он отвел взгляд.
      Нимлас молчал, устремив взгляд в пространство.
      - Ну как же, - огорченно сказал Розенфельд, пытаясь добиться именно внимания Нимласа. - Оказывается, невозможно что-то сделать с помощью сознания в нашей ветви, не возбуждая никаких процессов в других ветвях - всех сразу! - и в результате в нашей ветви начинают происходить не только процессы, которые вы закладывали в уравнение, но и процессы, которые вы не закладывали - процессы, связывающие альтерверс в единую эмерджентную суть. И эти вторичные процессы вы предвидеть не можете. Это слишком сложно, Кремер не дошел и не мог дойти до этой стадии. В будущем это наверняка станет возможно, и наша реальность станет совсем другой - мы ее даже представить не можем. Вот почему исчезала и появлялась чайка, вот почему случались разгромы, вот почему возникли неземные пылинки - это пыль из другой ветви альтерверса. И вот почему о разгроме в дома миссис Бронсон сообщил некто с несуществующего номера телефона.
      - Виктор сам... - начала Луиза и глаза ее округлились.
      - Нет, - резко сказал Розенфельд. - Кремер не был самоубийцей. Напротив, он был на пороге великого открытия. Более того, он это открытие сделал. Но он был теоретиком до мозга костей, я уверен, ему и в голову не пришло осуществить эксперимент - а он мог это сделать, ведь он описал влияние сознания на реальность и мог... Да! Но сделал это не он.
      - А кто? - буркнул Сильверберг.
      - Боже, - пробормотал Нимлас, - какая у вас необузданная фантазия, доктор Розенфельд.
      - Только факты, - парировал Розенфельд. - Напрашивается вопрос: почему все эти странные события - я бы назвал их результатами взаимодействия реальностей - происходили с людьми, каким-то образом, связанными с Кремером. С доктором Колдуэлл, с миссис Бронсон, с профессором Нимласом...
      - Со мной? - Нимлас встал, отбросив стул, и ткнул в Розенфельда пальцем. - Со мной не происходило ничего!
      - Собственно, - Розенфельд улыбнулся, - именно ваше участие в проекте стало доказательством вашей вины.
      - Какой вины? О чем вы? - устало спросил Нимлас.
      - Дорогая мисс Колдуэлл, - обратился он к Луизе. - Я, пожалуй, пойду. К сожалению, разговора не получилось. Жаль, что...
      - Ариэль, - голос Луизы стал жестким. - Я прошу... Уходите. Я думала... Я хотела...
      - Вы, - тихо произнес Розенфельд, - хотели знать правду, Луиза. Вы убедили меня, что Кремера убили. Просили меня найти убийцу. Он перед вами.
      - Ариэль, - вмешался Сильверберг. - Ты понимаешь, что профессор может подать на тебя иск? За клевету?
      - Не может, - отмахнулся Розенфельд. - В отличие от вас обоих, профессор прекрасно понимает все, о чем я сейчас сказал. Понимает, что каждое мое слово - правда, и я могу это доказать. В отличие от вас, он знает квантовую физику, знает работы Кремера, решил уравнения, которые Кремер решить не успел, и научился менять реальность сознательно. В определенных пределах, конечно. Верно, профессор?
      - Не понимаю, о чем вы говорите. Луиза, я ухожу. Поговорим завтра.
      Нимлас поднялся и, кивнув Луизе, направился к двери. Обернулся, хотел Луизе что-то сказать, но лишь махнул рукой. Луиза пошла следом, и ей в спину Розенфельд сказал:
      - Коэффициент Нимласа-Кремера. Численное значение два запятая пятьдесят три сотых. И подпись - ваша.
      Нимлас споткнулся у самой двери, будто что-то подтолкнуло его в спину. Он упал бы, если бы подоспевшая Луиза не подхватила профессора за локоть.
      Нимлас медленно обернулся.
      Голос у него сел, и фраза, которую он из себя выдавил, прозвучала, будто хрип поверженного гладиатора:
      - Откуда...
      - Из вашего облака, - невозмутимо сказал Розенфельд. - Видите ли, профессор, за годы работы в экспертизе я научился кое-чему, чему не научились вы в своей кабинетной работе. Вернитесь, пожалуйста. Луиза, помогите профессору сесть, его не держат ноги.
      Сесть Нимласу помог Сильверберг. Он взял профессора под локоть и усадил на стул. Сел с ним рядом и сказал извиняющимся тоном:
      - Профессор, я так понимаю, вам понадобится адвокат. Сейчас вы можете идти, конечно. Позвоню детективу Винтеру, я тут просто как свидетель. Утром он с вами свяжется.
      Сильверберг достал телефон и выбрал номер в списке абонентов.
      
      ***
      - Ты считаешь, что Винтер его даже не вызовет для допроса? - изумленно спросил Розенфельд, так и не успев поднести ко рту вилку с куском шницеля.
      Друзья сидели за столиком в кафе "Быстрый протон". Розенфельд был возбужден и оптимистичен: как же, успешно расследовал - сам! - такое сложное дело, нашел убийцу, передал, можно сказать, лично в руки правосудия.
      Сильверберг допил пиво, долил бокал из бутылки и ответил на вопрос Розенфельда.
      - Вызовет, наверно. И тебя, кстати, допросит, имей в виду.
      - Мы уже договорились - я приеду к нему завтра к девяти.
      - Учти: экспертизу будут проводить криминалисты из пятого отделения, и тебя могут привлечь только как эксперта-консультанта. А могут и не привлечь. Конфликт интересов.
      - Ну и ладно, - сказал Розенфельд. - Доказать вину Нимласа - так, чтобы она была понятна присяжным и, главное, его адвокату, будет непросто - без формул и физических доказательств. Но должно получиться.
      Розенфельд наконец допил пиво и придвинул тарелку с шницелем. Ели в молчании, каждый думал о своем, хотя мысли обоих почти совпадали
      Сильверберг пожал плечами.
      - И кстати, Ариэль, совет, если позволишь... Я понимаю, личное дело, но... при сложившихся обстоятельствах...
      - Я знаю, Стив. - Розенфельд отодвинул тарелку, оставив половину шницеля. - Это действительно личное дело.
      - Смотри сам. - Сильверберг знаком попросил Бена принести счет. - Просто... ты понимаешь...
      - Нет. - Розенфельд достал кошелек. - Извини, Стив, я заплачу за себя.
      - Но сегодня моя очередь!
      - Заплачу за себя, - упрямо повторил Розенфельд.
      - Как знаешь, - сухо сказал Сильверберг.
      Впервые они покинули заведение Бена порознь. После того, как Розенфельд вышел, старший детектив еще несколько минут сидел в раздумье. Телефон опять зазвонил, Сильверберг спросил "Что опять?", послушал и, сказав: "Своих тоже подключу", прервал разговор.
      
      ***
      О том, что профессор исчез, Розенфельд узнал не от Сильверберга, а от Винтера, да и то лишь тогда, когда сам ему позвонил - узнать, как тот собирается формулировать обвинительное заключение.
      - Пока никак, - мрачно отозвался Винтер. - Сначала нужно профессора найти и допросить.
      - Что значит "найти"? - напрягся Розенфельд. - Он...
      - Исчез, да. Я позвонил профессору, чтобы уточнить кое-какие детали биографии, но телефон был выключен. В университете он не появлялся. Из города профессор не выезжал. Во всяком случае, не на такси. Машину напрокат не брал. Не уехал на поезде и не улетел на самолете.
      - Не пешком же...
      - Тремп, скорее всего. Есть еще вариант - попросил кого-то из коллег или знакомых подвезти, сейчас проверяем, но не думаю, что он поступил именно так. Черт возьми, профессор ведет себя, как рецидивист. Он-то мог продумать последствия!
      - Конечно. - Розенфельд крепче прижал трубку к уху. Мыслью, пришедшей ему в голову, делиться с Винтером он не собирался.
      - А... - Розенфельд помедлил. - Вы говорили с...
      - С доктором Колдуэлл? Конечно. Более того, я к ней заезжал. Не ожидал, конечно, что профессор прячется у нее, боже упаси...
      Розенфельд мысленно выругался.
      - По словам доктора Колдуэлл, она не видела профессора и не говорила с ним после того, как он покинул ее квартиру.
      - Она...
      Сегодня Винтер был на редкость догадливым.
      - В университете. Читает лекции, ведет семинары - все как обычно.
      - За ней присматривают, - добавил детектив после небольшой паузы.
      У Розенфельда неприятно засосало под ложечкой.
      - Черт, - буркнул он, закончив разговор. - Все-таки я идиот.
      Наверно, он произнес это слишком громко, потому что вошедший без стука эксперт-криминалист Майер застыл в дверях с листом распечатки в руке.
      - Входите, Майер. - Розенфельд торопился, но он сам вызвал сотрудника. - Отправили отчет по делу Ворторнера?
      - Конечно. - Эксперт сделал вид, будто не слышал "саморазоблачения" шефа. - Но старшему детективу недостаточно электронного варианта, он затребовал бумажный, нужна ваша подпись.
      - Да, - кивнул Розенфельд. - Не все суды перешли полностью на электронное оформление. А судья Ротшильд - из старой гвардии. Давайте, подпишу.
      Заставил себя, хотя и торопился, внимательно прочитать трехстраничный отчет, поставил подпись, и Майер удалился, размышляя, по какому поводу Розенфельд назвал себя идиотом.
      Розенфельд в это время торопился на стоянку. Он мог оставить сотрудников без опасения, что "что-нибудь может пойти не так". К тому же, читать электронные документы и, если нужно, подписывать, он мог и в дороге, автоводитель справлялся со своей ролью не только на хайвеях, где мог развивать разрешенную скорость до двухсот километров в час, но и в городских пробках, лучше живого водителя просчитывая возможные варианты объездов и быстрее реагируя на возникавшие проблемы и препятствия.
      Уже сидя за рулем, Розенфельд подумал, что надо бы сообщить Винтеру о своей поездке, но отбросил эту мысль - слишком долго объяснять. Стива, однако, надо было поставить в известность.
      Сильверберг ответил после первого же звонка.
      - Ты, конечно, знаешь, что Нимлас сбежал. - Это был не вопрос, а утверждение.
      - Знаю. - Розенфельд выехал на трассу Бостон - Чикаго и переключил "Теслу" на автовождение. - И знаю... то есть, уверен, что знаю, где он сейчас. Еду к нему.
      - Ариэль, - голос Сильверберга приобрел несвойственную ему жесткость. С Розенфельдом старший детектив никогда таким тоном не разговаривал. - Повторяю: дело Кремера - не наше. Расследование - проблема Винтера.
      - Знаю, - кротко отозвался Розенфельд.
      - Могут быть неприятности.
      - У кого? - поинтересовался Розенфельд.
      - У тебя! - раздраженно сказал Сильверберг.
      - Перебьюсь. Нужно арестовать убийцу.
      - Кто его арестует? Ты? У тебя нет права производить задержания. Тем более - не на нашей территории. Пожалуйста, возвращайся. Все, что считаешь нужным, сообщи Винтеру.
      - Не слышу, - сказал Розенфельд. - Здесь очень плохая связь. Перезвоню позже.
      - Ариэль!
      Розенфельд отключил связь. Подумав несколько секунд, выключил телефон, вытащил из аппарата батарею и положил оба ставших ненужными предмета в "бардачок". Теоретически при желании Сильверберг мог обнаружить местонахождение Розенфельда и без телефонной локации, уж ему-то был известен номер его автомобиля, но Розенфельд рассчитывал, что друг не станет обращаться к дорожной полиции, чтобы выследить, куда отправился начальник лаборатории криминалистической экспертизы. Зато после возвращения...
      Об этом Розенфельд старался не думать. Если получится, то... А если нет...
      Должно получиться.
      О том, что может произойти, Розенфельд тоже старался не думать. Он представлял, во что может превратиться мир, если...
      Впрочем, и без "если", мир уже изменился и не будет прежним. Думать об этом не хотелось, и Розенфельд не думал. Надеялся только, что успеет доехать до Элвестона раньше, чем Нимлас доберется до цели своего путешествия. Розенфельд знал, куда и к кому едет Нимлас, а сам Нимлас, судя по всему, знал - к кому, но не мог точно знать - куда. И пока будет искать... Конечно, Нимласу может повезти, и он найдет адресата быстрее, чем до него доберется Розенфельд.
      Он перевел автомобиль в режим максимально допустимой скорости - на трассе это было сто двадцать миль в час, если ехать по полосе, выделенной для полиции и скорой помощи. Пришлось включить мигалку, иначе его остановил бы первый же патруль. Сирену, однако, включать не стал.
      До съезда с трассы в сторону Элвестона за тридцать километров до Чикаго "Тесла" домчала Розенфельда за сорок три минуты. По сторонам он не смотрел. Никогда не ездил с такой скоростью и справедливо опасался, что мелькавшие по сторонам и уносившиеся назад дома, развилки и дорожные знаки вызовут нечто, напоминающее морскую болезнь.
      На развилке в сторону Элвестона притормозил. Убийцы могло не оказаться дома, и тогда придется искать, терять время, убийца вряд ли понимает, какое значение время имеет сейчас - не для него лично, а - даже если без пафоса - для всего человечества. Но... Делай что должно, и будь что будет. Вот уж никогда не думал, что до такого дойдет. Дойдет до того, что невозможно рассказать о своих выводах лучшему другу и прекрасному полицейскому - не поймет. Нет смысла обращаться к журналистам - никогда и не было смысла к ним обращаться. Разные задачи. Разное отношение к реальности.
      В общем, если не ты, то кто же? Если не сейчас, то когда же?
      Он подумал о Луизе. Где она сейчас? Чем занимается? Понимает ли, что своей интуицией, своим упорством - скорее даже упрямством - спасла... Нет, еще не спасла, но если...
      Розенфельд медленно ехал по улицам Элвестона, следуя указаниям навигатора. Внимательно смотрел по сторонам. Людей на улицах было немного, и среди них мог оказаться убийца. Не обязательно ему в этот прекрасный летний день сидеть дома и смотреть телевизор. Или читать книгу - может, даже бумажную. Сидит на диване, держит книгу в одной руке, в другой - чашку с кофе или стаканчик с виски. Интересно, какой виски он предпочитает... И какие только мысли не приходят в голову, когда думать нужно только об одном.
      Здесь. Розенфельд ожидал увидеть виллу или коттедж, нечто уединенное, этот человек не ассоциировался у него с многоэтажкой в шестнадцать этажей. В адресе он не нашел номера квартиры, потому и подумал об отдельно стоящем коттедже. Надо полагать, в домофоне есть имена жильцов. А если нет? Только номера квартир?
      На стоянке оказалось несколько свободных мест, и Розенфельд втиснул "Теслу" между двумя микролитражками. Оглядел стоянку. Он знал, какая машина у Нимласа - видел как-то, когда был у Луизы в университете, как профессор выезжал из кампуса на темно-синем "шевроле". Жаль, не запомнил номера.
      Розенфельд подошел к подъезду. Повезло. На щитке домофона были не только номера квартир, но и фамилии жильцов.
      Нужной фамилии в списке не было. Розенфельд подумал, что слишком волнуется. Фамилия должна быть...
      Иначе все бессмысленно.
      Он начал читать еще раз и - да, вот она. Квартира 59. Какой это этаж? Если по четыре квартиры на этаже, как обычно, то - пятнадцатый. Почти под крышей. Он любит красивые виды? С пятнадцатого наверняка замечательный вид на берег Мичигана, и весь университет как на ладони. А по ночам - звездное небо. Убийца наверняка любит смотреть на звезды.
      О чем я думаю? Вот клавиша - осталось только нажать.
      И если никто не ответит...
      Есть номер телефона. Розенфельд нашел его в базе данных, но звонить и сообщать о своем приезде не хотел. Эффект внезапности, да. Но если он не отзовется на звонок домофона...
      - Да, кто это? - Голос из динамика звучал, будто из глубокой ямы: гулко, с эхом и странным присвистом.
      - Мое имя Ариэль Розенфельд. Буду благодарен, если вы уделите мне несколько минут.
      - Розенфельд... Мы знакомы?
      - Я вас видел, вы обо мне вряд ли знаете.
      - Журналист?
      - Нет, я эксперт-криминалист.
      - Чем я мог заинтересовать криминалиста? Вы из полиции?
      - Я работаю в полиции, но сейчас представляю только себя.
      - И что вам нужно?
      - Поговорить.
      - О чем? - даже в шорохе и присвисте Розенфельд услышал отчетливое удивление.
      - О том, что интересует нас обоих.
      Долго еще он будет задавать вопросы? И что делать, если не впустит?
      - Вот как...
      Замок зажужжал, Розенфельд потянул дверь на себя и вошел в светлый холл. Возникло странное желание подняться на пятнадцатый этаж пешком, по красивой лестнице, обвивавшей шахту лифта. Почему-то Розенфельд, уже войдя в здание, хотел отдалить момент встречи. Еще раз обдумать собственное заключение.
      Он не был уверен?
      Нет, Розенфельд точно знал, что произошло, кто виноват, и что нужно сделать. Но стал сомневаться в том, что человек, к которому он сейчас собрался войти с обвинениями, понимал реально, что сотворил, какого "демона" вызвал и какую судьбу человечеству уготовил.
      А может, обойдемся без пафоса? Есть убийство. Есть убийца. Есть возможность. Есть доказательство.
      Но нет мотива.
      У Нимласа мотив был. То есть был, по мнению Розенфельда. Сильный мотив, один из сильнейших.
      А у этого человека мотива на было. Или Розенфельд его не знал.
      Что ж, вот и поговорим.
      Розенфельд нажал кнопку вызова, и двери лифта разошлись в стороны. Он вошел и нажал на кнопку пятнадцатого этажа.
      
      ***
      Хозяин квартиры ждал Розенфельда, прислонившись к косяку открытой двери. На хозяине был банный халат, расписанный черными драконами, пожиравшими друг друга. Хозяин сложил на груди руки и, когда Розенфельд, вышел из лифта, приветливо гостю кивнул.
      - Входите, - сказал он.
      Розенфельд вошел. Хозяин шел впереди, расправив плечи, и драконы на халате извивались, будто обыкновенные змеи.
      - Садитесь. - Хозяин не приглашал гостя сесть, а скорее указывал на кресло, куда тот должен был опуститься.
      Розенфельд сел. Он так и не успел обдумать фразу, с которой можно было бы начать разговор, хотя и думал об этом всю дорогу от Бостона до Элвестона.
      Хозяин опустился в кресло напротив и сказал без лишнего пафоса.
      - Я вас ждал.
      - Меня? - удивился Розенфельд.
      Хозяин посмотрел Розенфельду в глаза. Приветливый взгляд, ни капли настороженности или страха.
      - Не конкретно вас. Вас я не знаю. Но... полагаю, вы понимаете, что я имею в виду.
      Розенфельд огляделся. Что он ждал увидеть в квартире экстрасенса и астролога? Карту звездного неба? Постеры с изображениями знаков Зодиака? Комната была такой же, как у среднестатистического американца со страницы бульварного журнала. Нечего описывать, достаточно вспомнить любую фотографию из рекламного проспекта любой риэлтерской компании.
      Хозяин с улыбкой проследил за взглядом Розенфельда и сказал:
      - Эту квартиру я снимаю. К тому же, не люблю... - он помедлил, - символику, мне ее хватает на ток-шоу. Работаю с клиентами я тоже не здесь, конечно.
      Розенфельд достаточно освоился, чтобы начать разговор.
      - Если вы меня ждали, - сказал он, - то знаете, зачем я пришел.
      - Хотите выпить? - спросил хозяин. - Кофе? Чай? Виски?
      - Не сейчас, - отказался Розенфельд.
      - Вы неправильно сформулировали, - сказал хозяин. - Я знаю не "зачем" вы пришли, а "почему".
      - Уточнение принято, - сухо сказал Розенфельд.
      - Вы пришли, потому что считаете, что я убил доктора Кремера.
      - Да. И не говорите, что вы этого не делали.
      Хозяин нахмурился. Сделал странное движение головой - то ли кивнул, то ли покачал отрицательно. Одновременно.
      - Я не хотел его убивать, - сказал он глухо. - Вот истинная правда. Не хотел. И в мыслях не было. Но... так получилось.
      Розенфельд кивнул. Собственно, он и сам так считал. Конечно, это разные статьи: убийство с заранее обдуманным намерением и убийство по неосторожности.
      В обоих случаях - убийство.
      - Я могу рассказать, как все произошло, - сказал Розенфельд. - Поправьте меня, если я где-то ошибусь.
      - Не нужно. Я уже давно... ну как давно... дня три... приготовился к тому, что... В общем, лучше я сам. Так будет точнее, и вам не придется...
      Он сделал неопределенный жест рукой.
      - Как вы меня вычислили? - спросил он.
      - Журнал, - коротко сказал Розенфельд.
      Хозяин кивнул.
      - Я так и думал. Сам подставился, конечно. Воображал, что никто не обратит внимания. Собственно... Кремер убедил меня в этом. Логикой он владел безупречно.
      В голосе хозяина Розенфельд услышал досаду, хотя это могла быть и печаль.
      - Вы познакомились с Кремером на шоу.
      Он не задавал вопроса, он констатировал факт, чтобы хозяин понимал: гостю известно многое
      Хозяин печально смотрел мимо Розенфельда. Он ни разу так и не встретился с Розенфельдом взглядами. Впрочем, и Розенфельд не старался установить зрительный контакт. Этот человек был ему неприятен. Даже не тем, что он убил - а он убил. Скорее тем, что ко всему - до убийства, а может, и сейчас - относился легко. К своей профессии. К своим клиентам. К жизни. К людям вообще. И к науке, в которой ничего не понимал, но, когда усмотрел выгоду, сразу ею воспользовался.
      - Да, - кивнул хозяин. - Я там был постоянным гостем - кстати, это стоило немалых денег, но за рекламу приходится платить.
      Он хотел, чтобы ему посочувствовали?
      Хозяин вздохнул.
      - На шоу мы с Кремером, естественно, сцепились. Хорошая получилась словесная потасовка, для ведущего - просто подарок. Там еще была женщина, гуманитарий, она неплохо Кремеру подыграла. Я понял, что Кремер - интересный противник. Он высказал несколько мыслей - очень любопытных. Казалось бы, против астрологии, но в такой форме, что я мог бы использовать его слова в своих будущих репликах. Знаете, как бывает... Когда фраза имеет двойной смысл, и это производит впечатление на обе стороны спора. Да мы и не спорили, вообще говоря, мы вместе рассуждали. Понимаете?
      Розенфельд кивнул - просто для того, чтобы хозяин не сделал паузу, ожидая ответа.
      - После шоу мы втроем спустились в кафе и просидели до закрытия - очень интересно поговорили. Я не собирался убеждать Кремера, что астрология - наука, а он не старался доказать мне, что я занимаюсь чепухой. У каждого из нас давно сложились собственный взгляды, и нам было интересно сравнивать, сопоставлять, не искать пресловутую истину, а находить общее, если вы понимаете, что я хочу сказать.
      Хозяин очень хотел, чтобы Розенфельд сказал "да" - опять и опять. Для чего-то ему это было важно. На этот раз Розенфельд не отреагировал, и хозяин, бегло стрельнув в гостя взглядом, отвел глаза.
      - Я позвал его на следующее шоу. Уверен был, что Престон не откажет, наш дуэт ему понравился. Но Кремер не захотел. Одного раза ему было достаточно. Мне показалось, что он побоялся за свою научную репутацию. Прямо я не спросил, а он не стал объяснять. Друг к другу у нас возникло что-то вроде симпатии... что-то... трудно подобрать определение. Химия какая-то, понимаете?
      Химия, значит. Взаимодействие молекул. Сродство душ. Розенфельд представил себя на месте Кремера. Стал бы он вести долгие разговоры с этим человеком? Наверняка - нет. Должно быть, у них не было этой самой химии.
      Хозяин потер кончики пальцев, сложил руки на груди, но быстро опустил, положил ладони на колени, но и в этой позе задержался не больше пары секунд. Руки будто перестали его слушаться. Нервы, да. Рассказ его, видимо, подошел к кульминации.
      Розенфельд посмотрел на часы. Он был здесь уже двадцать минут. Нимлас мог появиться в любую секунду.
      - Да-да, - сказал хозяин, не глядя на гостя. - Вы торопитесь, я вижу.
      И заговорил еще медленнее, подбирая слово за словом и делая долгие паузы.
      - Однажды... это было месяца четыре назад... мы встретились... случайно...
      - Случайно... - вклинился Розенфельд в очередную долгую паузу.
      - Что? - вздрогнул хозяин. - Да... То есть нет. Виктор... для меня он был Виктором... А я для него Джеральдом... Неважно. Меня всегда интересовало, чем занимаются физики. Некоторые думают, что астрология и ясновидение - это не физика. Вы тоже так думаете. Все в природе - физика. Законы физики. Уравнения. Ясновидение основано на уравнениях квантовой физики. Не улыбайтесь, это так.
      - Я не улыбаюсь, - пробормотал Розенфельд, скрыв улыбку.
      - Это так, - повторил хозяин. - Просто... Уравнения слишком сложны, чтобы... описать, как ясновидец осознает будущее.
      Хозяин неожиданно выпрямился и впервые посмотрел Розенфельду в глаза. Взгляд был уверенным и вызывающим.
      - Вы хотите знать... Так вот. Однажды он сказал, что написал статью о... попробую воспроизвести точно... "Формулировка уравнения Шредингера с психоидными коэффициентами и реализация физикалистско-психоидной квантовой запутанности в реальных координатах". Вот! Это трудно запомнить... особенно не специалисту... "Джеральд, - сказал Виктор. - Я знаю, вы редактируете астрологический журнал. Эту статью не примет никакое физическое издание. Да я и не хочу публиковаться в журналах современной физики. Есть причина. Не могли бы вы опубликовать мою статью у себя?" - "В астрологическом журнале?" - удивился я. "Да, я хочу, чтобы статья была опубликована, это приоритет. Но не хочу, чтобы физики ее прочитали и обсуждали". "Почему?" - спросил я. "Есть причина, - повторил он. - Там слишком конкретные вещи, и это еще... рано".
      Розенфельд обратил внимание: речь хозяина стала плавной, естественной, исчезли паузы, он произносил слова, нанизывая их одно на другое.
      - Рано? - переспросил Розенфельд. Он уже понял то, что пока недоговаривал хозяин. Розенфельд читал ту статью. Он должен был сразу ее понять. Он и понял - приблизительно, чтобы сделать вывод. Сейчас осознал то, чего раньше не понимал. Точнее - не понимал, насколько все сказанное в статье было руководством к действию.
      - Рано, - повторил хозяин. - Виктор сделал научное открытие, ему нужен был приоритет, но так, чтобы прямо сейчас никто открытием не заинтересовался, даже не узнал о нем. Рано, да. Вы понимаете: я был удивлен. "Статью с таким названием, - сказал я, - я не могу принять к публикации. У меня ведь..." "Я понимаю, - перебил меня Виктор. - Даже если бы вы ее опубликовали, статью с таким названием любой физик легко найдет поиском по ключевым словам. Конечно, название будет нейтральным". "Но в самом тексте..." - сказал я. "Конечно, - согласился Виктор, - текст я тоже составлю так, чтобы..." Дальше он произнес фразу, которую я не запомнил...
      - Чтобы, - сказал Розенфельд, - текст стал физически инвариантным.
      - Именно! - воскликнул хозяин. - Инвариантным, и я не понял...
      - Чтобы смысл не зависел от того, какими словами написано. Использовать такие слова, чтобы на них не реагировал поисковик, но, тем не менее смысл можно было точно понять.
      - Мм... Да, вы правы. Я сказал: "Но я не могу опубликовать статью, смысла которой не понимаю. Я должен понять. В том числе, почему вы так поступаете".
      Хардиг опять замолчал - то ли вспоминая давешний разговор с Кремером, то ли обдумывая следующие фразы.
      - И он, - медленно, подражая ритму хозяина, произнес Розенфельд, - популярно, чтобы вы поняли, объяснил смысл психоидных составляющих уравнения Шредингера, и как использовать их в реальной жизни.
      - Да, - подтвердил Хардиг.
      - И вы статью опубликовали.
      - Вам нужно мое официальное признание? - улыбнулся астролог. - Вы же читали статью. Как вы ее нашли? Просто интересно, - быстро добавил он. - Мы сделали все, чтобы сделать ее невидимой.
      - Не по ключевым словам, - покачал головой Розенфельд.
      - Как же?
      - Видите ли... Вы в самом начале входили в круг подозреваемых. Просто потому, что были знакомы с Кремером. Ничего предосудительного в ваших отношениях не обнаружили, алиби у вас было безупречным, мотивов - ноль, возможностей - никаких. Как, впрочем, у всех из списка. Конечно, дело даже не открыли - за полным отсутствием улик и доказательств.
      - Но...
      - Есть экспертиза криминалистическая, а есть - научная.
      - Вы хотите сказать...
      - Я хочу сказать, - перебил Розенфельд, - что мне стало интересно. Просто интересно.
      Розенфельд не стал говорить, что интерес подогревался убежденностью Луизы в том, что Кремер был убит - хотя все свидетельствовало об обратном. Великое дело - убежденность. Пусть она только интуитивная, чисто женская, внелогическая и, на первый взгляд, бессмысленная.
      - Просто интересно, - повторил Хардиг. - Да, я понимаю.
      Действительно ли он понимал?
      - Я заинтересовался этим странным знакомством. Физик-теоретик и астролог-ясновидец. Работы Кремера я читал. Понимал, в принципе, куда ведет его исследование психоидных членов в квантовых уравнениях. И мне пришло в голову... Не сразу, признаюсь. Но я стал просматривать ваш журнал. Сначала из чисто психологического интереса. Потом наткнулся на статью, подписанную странной латиноамериканской фамилией. Бессмысленный текст, но с нагромождением формул, между которыми была втиснута строка с именем Кремера на языке суахили. В общем, вы понимаете, вывод для меня был очевиден.
      - Для вас... - пробормотал Хардиг. - Кремер уверял, что ни один физик, способный понять статью, не станет в здравом уме и твердой памяти читать желтый астрологический журнал.
      - Это ошибка, - заметил Розенфельд, - привела к тому, что я сейчас здесь.
      - А кроме вас...
      - Полиция в неведении, да. Но есть человек, который знает все, что знаю я.
      - Вот как? - Хардиг старался говорить спокойно, но пальцы мелко дрожали, и Розенфельд, внимательно наблюдавший за астрологом, это видел.
      - И у него к вам свой счет, поскольку в убийстве Кремера полиция, в конце концов, обвинила его. Я же и обвинил. Не додумав цепь доказательств до конца.
      - Вы говорите об убийстве, - печально сказал Хардиг. - Но я не убивал! То есть... я совсем не хотел его убить. И в мыслях не было.
      - Я знаю, - кивнул Розенфельд. - Вы просто хотели проверить, как действует и действует ли вообще решение Кремера, которое вы опубликовали.
      Хардиг коротко кивнул.
      - Вы не знаете математики, - сказал Розенфельд. - Для вас статья - китайская грамота.
      - Конечно, - согласился астролог. - Но я попросил Виктора все объяснить. То есть - что нужно делать конкретно, чтобы эти так называемые психоидные члены... ну, чтобы сознание участвовало в квантовом процессе. Реально.
      - И он рассказал.
      - Да. Он и не думал скрывать. Для того и писал уравнения, и решал их - чтобы иметь возможность проверить, действуют ли.
      - Почему сам этого не сделал? Не провел эксперимент?
      Хардиг пожал плечами.
      - Я вам скажу. Он эксперимент провел. И не один раз.
      Астролог вопросительно посмотрел на Розенфельда.
      - В течение трех месяцев... не скажу точнее, поскольку далеко не все видеофайлы нашел и обработал... он ставил эксперименты так, чтобы мог сам наблюдать результат. На разных телевизионных шоу, которые наверняка записывал и изучал. К сожалению, у меня нет доступа к его компьютеру, и тем более, к его облачным файлам. Сумел обработать только то, что нашел в свободном доступе.
      - И что?
      - Три месяца он тренировался, получал результаты и, видимо, хотел провести, как и положено в физике, статистическую обработку. А может, и успел провести.
      - Вот как? - пробормотал Хардиг. - Я не знал.
      - Он проводил научные исследования - может, собирался все же опубликовать результат... хотя, не думаю. С вами он продолжал общаться после того, как вы опубликовали его статью?
      Астролог хмуро покачал головой.
      - Раза три созванивались, всякий раз по моей инициативе. От личных встреч Виктор всегда уклонялся. Я думал... то есть знал, что он занят. Понимал... то есть думал... что он... мне казалось это неизбежным... если уж он мне рассказал, что нужно делать... правда, неохотно и наверняка не точно, чтобы я не... ну, вы физик, вы понимаете... Как-то я прямо спросил, это был наш третий телефонный разговор, но он не ответил и быстро... не сразу, но быстро, да... попрощался. Тогда... дня через три...
      Хардиг замолчал. Опустил голову, Розенфельд видел только его макушку. Астролог выглядел раздавленным, из него будто выпустили воздух.
      - Через три дня, - сказал Розенфельд, - вы не удержались и попытались провести эксперимент сами.
      - Эксперимент... - с горечью сказал Хардиг. - Какой, к чертям, эксперимент? Я просто хотел проверить... все время об этом думал, с той минуты, как Виктор рассказал. Просто проверить, что это не чепуха. Наверняка вам знакомо это ощущение... этот зуд... когда вы что-то узнали...
      - Да, - кивнул Розенфельд. - Я вас понимаю.
      - Вот видите! - оживился Хардиг. - Я хотел, чтобы Виктор убедился... Я подозревал, что он пробовал сам... почти уверен был... и хотел...
      Хардиг опять замолчал.
      - Сделать так, чтобы он обратил внимание и понял.
      - А потом, - перебил Хардиг, - мы бы обсудили... У меня и в мыслях не было его... Да никогда! Зачем? Я знал, что он у себя в кабинете. Не мог, конечно, знать, чем он занят. Не знал, что в это время он разговаривал по зуму с доктором Колдуэлл. Думал, он, как обычно, занят расчетами, и хотел обратить его внимание... Ну, там у него на полке стояли индийские божки... Кстати, это я их ему подарил после нашего знакомства. И я стал... ну, то есть я тогда не знал, конечно, получится или нет, думал спросить у него, когда потом позвоню.
      - И вы передвинули Ганешу.
      - Я думал, он обратит внимание! - Хардиг сжал пальцами виски и произнес трагическим театральным голосом:
      - Может, и обратил. Теперь мы уж не узнаем.
      - Не обратил. Вы просто повторили то, что делал Кремер три месяца, тренируясь на самых разных предметах. Разве кто-нибудь обратил на это внимание?
      - Н-нет, но...
      - И тогда вы чуть-чуть усилили психоидный эффект, изменив один из коэффициентов. Очень ненамного. Чтобы Кремер понял... и удивился, да?
      - Ну... самую малость.
      - Сначала на лице Кремера появилось пятнышко...
      - Пятнышко? - Хардиг действительно не понял, о чем говорит Розенфельд.
      - Неважно. Оно исчезло, когда вы...
      Господи, подумал Розенфельд, как все просто. Оказывается, загадочное "кровавое пятно" на лице Кремера - квантовая случайность, подобная кляксе, упавшей вдруг на рукопись неопытного или неумелого каллиграфа. Розенфельд хотел сказать об этом Хардигу, но не стал.
      Очередная пауза.
      - Как вы узнали о его смерти?
      Хардиг долго молчал.
      - Из вечерних новостей, - сказал он наконец. - Это было ужасно. Сказали, что он умер от разрыва аневризмы. Сначала я подумал - совпадение. Назвали время, когда он... и я сопоставил. Но это не мог быть я! Я совсем не собирался...
      - Я понимаю, - сказал Розенфельд. И еще раз повторил. И еще. Больше сказать ему было нечего.
      Он представил себя на месте Хардига. Не дай бог... Врагу не пожелаешь. Тем не менее - Хардиг убийца. По неосторожности. По глупости. По незнанию.
      Кстати, о незнании.
      - Вы слышали, наверно, что произошло с доктором Колдуэлл? Точнее, в ее квартире и в ее кабинете в университете?
      - Н-нет. При чем здесь доктор Колдуэлл?
      - Но вы ее знаете?
      - Познакомился на том шоу. Мне показалось, что она была с Виктором... ну... в близких отношениях, да? С ней все в порядке?
      - Да... в принципе. А о происшествии в квартире миссис Бронсон, тети Кремера, тоже не знаете?
      - Послушайте! При чем здесь некая миссис Бронсон? О чем вы вообще?
      Астролог поднялся и стоял, тыча в Розенфельда пальцем.
      - И о разгроме в театральном складе? Об этом сообщали в новостях.
      - А... Слышал, да. Но, черт побери, что вы хотите сказать? При чем здесь...
      - То есть после смерти Кремера вы не пытались эксперимент повторить?
      Хардиг посмотрел на Розенфельда с ужасом.
      - Вы что! Повторить! Ни за что! Я все время гнал от себя мысль, что это из-за меня он... вы понимаете... что я разорвал... это все равно, что сдвинуть на полке Ганешу... Будто щелкаешь пальцем по разным предметам... и не думаешь, что попасть пальцем можешь и куда-то внутри... внутри тела...
      - Я понимаю, - в который раз повторил Розенфельд.
      Он думал, что понимает. Надеялся. Психолог из меня никакой, - думал он. Но изумление Хардига выглядело неподдельным.
      И тогда...
      Завибрировал лежавший на столе телефон. Розенфельд вставил батарею и включил аппарат, когда поставил машину на стоянку.
      Звонил Сильверберг. Розенфельд представлял, что мог сказать Стив. О том, где сейчас Розенфельд, Стив мог легко узнать, когда увидел, что телефон включен.
      Сбросить звонок? Пожалуй...
      Розенфельд посмотрел на стоявшего за столом в напряженной позе астролога. Понимает ли он... А понимает ли Стив... Понимает ли хоть кто-нибудь сейчас на всей Земле...
      Все не так. Все не так, как мы думали. Мир стал другим, но никто пока об этом не подозревает.
      Розенфельд тоже не представлял, как жить в мире, созданном стоявшим напротив человеком. Созданным по случаю. По незнанию. По непониманию. Из любопытства.
      Он убийца. Но он не понимал, что делал.
      Изменится ли мир, если этого человека будут судить?
      Можно ли его судить?
      Кто сможет его судить?
      Дело закрыто.
      Дело еще не открыто.
      Дело, которое невозможно разбирать в судебном процессе - нет в американском законодательстве - да и ни в каком другом - нужной статьи.
      Телефон продолжал вибрировать. Еще несколько секунд - и включится автоответчик.
      Астролог смотрел на Розенфельда, и тот физически ощущал нараставший ужас этого человека.
      Он изменил мир и понятия не имел о том, что мир изменился.
      Розенфельд взял телефон и нажал на иконку "ответить".
      - Послушай! - Стив был, естественно, недоволен, но что-то еще было в его голосе. Розенфельд понял, что хочет сказать Стив, когда тот произнес только одно слово. - Ты опять решил заняться самостоятельным поиском. Можешь возвращаться. В Элвестоне Нимласа нет. Его взяли в Вест-Лафайете и везут в Бостон. Возвращайся, ты можешь понадобиться.
      Розенфельд вопросительно посмотрел на Хардига. Тот кивнул и тихо - не хотел, чтобы услышал полицейский - произнес:
      - Там я принимаю клиентов.
      - Стив, - сказал Розенфельд. - Нимлас не виновен.
      - Что? Ты же сам...
      - Я ошибался. Нимлас... оказал сопротивление при задержании?
      - Нет, но он отказывается отвечать на вопросы.
      - Я бы на его месте тоже отказался, - буркнул Розенфельд. - Кстати, ты-то при чем? Это дело Винтера.
      - Ариэль, - в голосе Сильверберга зазвучали просительные нотки, - возвращайся, ты здесь нужен. Дело действительно не мое, а Винтер не справится.
      - Хорошо, - сказал Розенфельд. - Буду через три-четыре часа.
      - Ты выяснил, что хотел?
      - Да, - твердо произнес Розенфельд. - Я знаю все.
      - Возвращайся, - помолчав, сказал Сильверберг.
      Розенфельд отключил связь.
      - Мне поехать с вами? - спросил Хардиг обреченно.
      Розенфельд покачал головой.
      - Нет. Возможно, вас допросят как свидетеля. Но, скорее всего, и этого не будет. Даже если...
      Он не закончил фразу.
      - Даже если... - повторил Хардиг.
      - Если все полетит в тартарары.
      - Из-за меня?
      - Из-за законов физики, - сказал Розенфельд загадочную для Хартига фразу. - Только... Я бы просил вас на всякий случай... не уезжайте из Элвестона.
      - Я и не собирался.
      - Вот и хорошо. А разговор наш пусть останется между нами. Не думаю, что вас кто-то еще потревожит.
      Хардиг стоял, опустив голову. Проводить Розенфельда не пошел.
      Даже не попрощались.
      
      ***
      - Молчит, - сказал Сильверберг.
      - Где он сейчас? - спросил Розенфельд.
      Он только что вернулся, устал, думал вовсе не о Нимласе, который ничего уже не мог изменить ни в своей судьбе, ни в судьбе Хардига, и ни в чьей вообще судьбе в этом мире, как и в судьбе самого мира.
      О судьбе мира Розенфельд тоже сейчас не думал.
      - С ним работает Винтер.
      - А ты?
      - Если ему понадобится моя помощь, он скажет.
      - А я?
      - Винтер просит тебя поприсутствовать. Не вмешиваться, вопросы не задавать, свое мнение держать при себе. Только слушать - если Нимлас начнет говорить. После допроса Винтер, видимо, спросит тебя о сути преступления Нимласа.
      - Нимлас не совершал никакого преступления.
      - Но обвинил его ты, после чего он сбежал. Винтер хочет в этом разобраться.
      - А ты?
      - Чего ты хочешь от меня? - вспылил Сильверберг. - Где ты сам пропадал эти часы?
      - Ты же знаешь, где я был.
      - С тобой разберемся после, - сухо сказал Сильверберг.
      - Если будет потом... - пробормотал Розенфельд.
      - В каком смысле? - насторожился Сильверберг.
      - Если будет потом, я тебе объясню, - сказал Розенфельд.
      Сильверберг пожал плечами.
      - У меня достаточно своих дел, чтобы разгадывать твои загадки. Поговорим потом, какой бы смысл ты ни вкладывал в эти слова. Иди, Винтер тебя ждет не дождется.
      Розенфельд посмотрел на солнце, уже опустившееся до крыш, на небо, ярко синее на западе и уже темное, с зеленоватыми облачками, на востоке, на дом на противоположной стороне улицы. Он ежедневно проезжал мимо этого дома дважды, но только сейчас обратил внимание на странную архитектуру здания: верхний, седьмой этаж будто висел над строением в воздухе. На чем он держался? Наверняка на столбах, но снизу они не были видны, как не были видны невооруженным взглядом законы физики, поддерживавшие мир.
      Розенфельд тряхнул головой и пошел к двери.
      - Успеха, - сказал ему в спину Сильверберг.
      
      ***
      Когда вошел Розенфельд, Винтер приветливо ему кивнул, указал на стул рядом с собой, а Нимлас даже головы не повернул, продолжал разглядывать собственные пальцы. Руки его демонстративно лежали на столе ладонями вверх - не очень удобно, но для демонстрации намерений вполне приемлемо.
      - Наконец-то, - Винтер не стал пенять Розенфельду, что из-за его отсутствия допрос Нимласа задерживался на неопределенное время. - Надеюсь, в вашем присутствии разговор станет более предметным.
      Розенфельд сел. Нимлас выглядел так, будто его нисколько не интересовало происходившее. Мысли его были далеко отсюда, и Розенфельд знал - где именно.
      - Профессор, - сказал он, - я должен перед вами извиниться. Я действительно подозревал вас.
      - В чем? - Нимлас сцепил ладони и, наконец, посмотрел на Розенфельда. С интересом. Никакой вражды, которую Розенфельд ожидал, в его взгляде не было.
      - В убийстве Кремера, - спокойно сказал Розенфельд. - У вас была возможность и был мотив.
      - Мотив? - поднял брови профессор.
      Розенфельду не хотелось развивать тему отношений профессора и Луизы в присутствии детектива. Ему и потом не хотелось касаться этой темы. Говорить он собирался с Луизой. Впрочем, скорее всего, он и с Луизой не станет говорить об этом. Просто... Он, как обычно, принял желаемое за действительное. Женщин он не понимал раньше, не понимал сейчас и уже, скорее всего, никогда не поймет.
      И не о Луизе сейчас разговор.
      Вопрос Нимласа он проигнорировал и продолжил:
      - Возможность состояла в том, что только вы знали и понимали суть работы Кремера. Только вы понимали, чем грозит его статья о психоидных составляющих в традиционном уравнении Шредингера. Вы хотели его остановить, поскольку публикация его решений имела бы... могла иметь катастрофические последствия для человечества и всей вселенной.
      Детектив с интересом слушал Розенфельда, не спуская взгляда с профессора, но при последних словах все-таки повернул голову и сказал:
      - О физике не нужно, доктор Розенфельд. Я не наукой занимаюсь, в которой ничего не понимаю. Свое экспертное заключение вы представите, если будет необходимость. Не в обиду вам, доктор, полагаю, есть более компетентные физики, которые сумеют разобраться в исследованиях Кремера.
      - Это будет ужасно! - неожиданно воскликнул Нимлас, вложив в этот возглас столько страсти, что Винтер поморщился и жестом призвал профессора к молчанию.
      - Я хочу, чтобы профессор объяснил, почему он поднял на ноги половину полиции Бостона, если к смерти Кремера не имеет никакого отношения.
      - Минуту, Винтер. - Розенфельд сделал отстраняющий жест рукой. - Профессор непременно объяснит свое поведение. Но прежде нам с ним нужно прояснить одно важное... я бы сказал, жизненно важное для всего человечества обстоятельство.
      - Ну-ну, - буркнул Винтер. - Проясняйте, я послушаю. Хочу напомнить профессору и предупредить вас, доктор Розенфельд, что ведется запись, поскольку допрос официальный и профессор предупрежден о последствиях.
      - Я знаю, - поморщился Розенфельд.
      Он обратился к Нимласу.
      - Как вы полагаете, профессор, процесс, вызванный... хм... вы понимаете... он затухает, уже затух или будет распространяться? Возможно ли усиление...
      Нимлас ответил, не дослушав окончание вопроса. Похоже, он долго раздумывал, пришел к определенным выводам и ждал только момента, чтобы рассказать о своих соображениях. На Винтера профессор не обращал внимания, он говорил только с Розенфельдом о понятных им обоим вещах, и его не интересовало, что поймет и поймет ли что-то присутствовавший при допросе полицейский детектив.
      - Думаю... уверен на девяносто девять процентов, доктор Розенфельд, что конкретный процесс, запущенный... скажем так, по незнанию и полному непониманию последствий, сейчас затух и больше не представляет опасности. Вы же видели: процесс шел по нарастающей, и я боялся, что рост продолжится.
      Нимлас наклонился через стол к Розенфельду, и Винтер мягким движением руки заставил профессора сесть.
      - Это была ужасная ночь! - воскликнул Нимлас. - Я ждал: что-то могло произойти в еще большем масштабе, и тогда предсказать что бы то ни было становилось невозможно. А могло остановиться, и тогда можно было спокойно... ну, как спокойно... спокойно уже никогда не будет... но пока... спокойно передохнуть. Ведь работу Кремер не закончил, опубликовал сырой результат.
      - Психоидные коэффициенты... - тихо сказал Розенфельд будто про себя, но Нимлас, нервы которого были на пределе, услышал.
      - Не сами по себе! Но при задании начальных и граничных условий... а попросту, понимаете, человек должен представить... имея богатое воображение... а это само по себе вносило неопределенность... ведь что такое богатое воображение? Есть четкая граница? Вот такое воображение еще недостаточно для влияния на волновую функцию, а такое уже может привести к наблюдаемому эффекту. Кто может это сказать? Кремер тоже не мог. А...
      - Без имен! - быстро сказал Розенфельд.
      - Ну... да. Я знал, что любой запущенный процесс имеет только два варианта течения. Конечное - для подпорогового использования. Бесконечное и неконтролируемое - для надпорогового.
      - И тогда...
      - Не знаю! Ничего хорошего! Помните... Наверняка помните... теорию большого схлопывания? Это совсем другой физический процесс, но по результату - аналогичный. В нашей Вселенной возникает флуктуация мнимого вакуума, которая распространяется со скоростью инфляции, то есть за планковское время, по сути, мгновенно захватывает все наше пространство-время, и мироздание исчезает, никто даже понять не успеет, что именно произошло. И ничего с этим поделать невозможно. Невозможно даже наблюдать, потому что, когда до Земли дойдет световой фронт, все как раз и закончится.
      - Да, - кивнул Розенфельд. - Если эта теория верна, нас может не стать в любую секунду. Это не очень вдохновляет, но, к счастью, теория эта затерялась среди множества других квантовых теорий, а журналисты писали о последствиях лет десять назад... и все.
      - И все... Вы правы. Но этот дамоклов меч все равно продолжает висеть, никто о нем не думает, живем как жили, но никто ведь не доказал, что теория большого схлопывания неверна.
      - Никто не доказал и то, что она верна, - заметил Розенфельд.
      - Послушайте, - вмешался Винтер. - У меня нет времени выслушивать споры о теориях. Имеет это хоть какое-то отношение к делу Кремера? Если нет, заканчивайте, и я спрошу то, что интересует следствие. Профессор так и не сказал, куда он ездил, почему нарушил предписание не покидать город. Уже хотя бы поэтому я имею право задержать профессора минимум на сорок восемь часов...
      - Сейчас, - сказал Розенфельд. - Еще два слова, и профессор в вашем распоряжении, Винтер.
      Он обернулся к Нимласу:
      - Ваше личное мнение. Будет продолжение с нарастанием? Еще ничего не кончилось? Или...
      - Я не Сивилла и не Кассандра, - раздраженно сказал Нимлас. - Естественно, я пересчитал решение, задав те же начальные и граничные условия, которые задавал Кремер и которыми воспользовался...
      - Гм... - хмыкнул Розенфельд.
      - Да. Я получил, что вызываемый наблюдателем процесс развивается с нарастанием только до того момента, когда перестает быть квантовым. То есть процесс квантовый по определению, он остался бы квантовым, даже если бы охватил всю Вселенную. Но все-таки затухает, когда становится неизбежным взаимодействие с обычным физикалистским процессом, описываемым привычным уравнением Шредингера без психоидных коэффициентов.
      - Очень интересно... - будто завороженный, протянул Розенфельд. - Что-то вроде декогеренции? Вы нашли эту границу?
      - Послушайте! - Винтеру надоело слушать разговор, в котором он не понимал ни слова, и который - понятно же - ни имел отношения к делу. - Вы можете... Только из уважения к вам, доктор Розенфельд...
      - Пожалуйста, Винтер, из уважения ко мне потерпите еще минуту, хорошо?
      - Не больше минуты.
      - Вы нашли границу, Нимлас?
      - Конечно, это оказалось достаточно легко, я сам не ожидал. Границу получаешь, попросту обнуляя психоидные коэффициенты при тех же начальных и граничных условиях.
      - И вы...
      - Процесс остановился, когда чайка мисс Колдуэлл вернулась в нашу реальность. Конфигурация интерференции распалась на две не связанных ветви, в каждой стали выполняться свои законы сохранения, и потому увеличение масштабов явления стало невозможным - попросту говоря, это противоречило бы локальному закону сохранения энергии.
      - То есть уже после возвращения чайки вы знали...
      - Ничего я не знал! - вспылил Нимлас. - Я только приступил к решению!
      - Так, - сказал Розенфельд, сделав окончательное умозаключение. - Значит, решение вы получили вчера, поняли, что опасность миновала - на этот раз - и приехали к Луи... к мисс Колдуэлл, чтобы ее успокоить.
      Нимлас кивнул.
      - А я помешал, - с досадой сказал Розенфельд.
      - А вы помешали, - буркнул Нимлас. - И еще как! Только полиции нам в тот момент не хватало.
      - Все, - сказал Винтер. - Хватит. Останавливаю запись и допрос. Проблемы вашей физики обсуждайте, пожалуйста, где угодно, но не в полицейском участке под запись. У меня к вам один вопрос, профессор Нимлас. Я уже задавал вам его неоднократно. Почему вы нарушили предписание и больше суток скрывались от полиции?
      - На этот вопрос, детектив, я теперь готов ответить. Потому, что мне не доставляет удовольствия общение с полицейскими. В частности - не скрою - с вами. Ничего личного. У вас есть ко мне претензии? Вы меня в чем-то обвиняете?
      - В нарушении предписания.
      - И все? Это, насколько понимаю, административное нарушение, за которое судья может присудить мне штраф. Не более. Верно?
      Винтер остановил запись и ответил:
      - Да. И уверяю вас, штраф вам придется заплатить.
      Нимлас отмахнулся.
      - Мне нужно будет явиться в суд? Я человек занятой...
      - В зависимости от величины штрафа. Если меньше двух тысяч долларов, то получите счет по электронному адресу и сможете оплатить он-лайн.
      - Прекрасно. Это все?
      Винтер пожал плечами.
      - Все... пока.
      - И из-за этой ерунды вы продержали меня здесь шесть часов? Я подам жалобу.
      - Имеете право, - вздохнул Винтер. - Продержал, потому что вы не отвечали ни на один вопрос. Если бы, как сейчас, ответили, то были бы дома еще днем.
      Нимлас поднялся, Розенфельд последовал его примеру.
      - Подпишите здесь, профессор. - Детектив придвинул к Нимласу электронную печатку.
      - Где текст, который я должен подписать?
      Винтер повернул дисплей, чтобы профессор мог увидеть текст на экране. Быстро пробежав глазами протокол, занявший три вордовские страницы, Нимлас поставил подпись.
      - Мне тоже нужно подписать? - спросил Розенфельд, зная, конечно, каким будет ответ.
      - Нет, доктор.
      Нимлас пошел к двери, не оглядываясь и не прощаясь.
      - На выходе, - сказал ему вслед детектив, - покажите дежурному водительские права.
      Нимлас вышел и захлопнул за собой дверь.
      - Строптивый народ - физики, - улыбнулся Розенфельд.
      Детектив тоже поднялся и протянул Розенфельду руку, которую тот пожал, вложив в этот жест больше энтузиазма, чем сам ожидал.
      - Вы-то, доктор, понимаете, - сказал Винтер, выйдя следом за Розенфельдом в коридор, - что вопрос, который я задал профессору в конце, лишь одним словом отличался от вопроса, который я задавал ему вначале и на который он так и не ответил.
      - Конечно, - кивнул Розенфельд. - Вы спросили "почему", чем меня, признаюсь, удивили. Наверняка первый ваш вопрос был "куда". Верно?
      Винтер улыбнулся и похлопал Розенфельда по локтю.
      - Да. И вы, доктор, знаете - я понял из вашего с ним диалога - куда ездил профессор.
      - Знаю, - не стал отпираться Розенфельд и добавил: - Но не скажу.
      - И вы тоже... - буркнул Винтер. - Если бы вы знали, доктор, как мне надоело это дело! Почему полиция должна заниматься научными загадками? Криминала здесь нет и не было изначально. Как разгромы у миссис Бронсон и доктора Колдуэлл могут быть связаны с делом Кремера? Абсурд. К тому же, обе дамы не подавали жалоб. Я потерял кучу времени на дело, не стоившее выеденного яйца.
      - Абсолютно с вами согласен. Старший детектив Сильверберг тоже считает, что смерть Кремера - случай не криминальный.
      - Кстати, передайте старшему детективу привет. Рад был с ним поработать, пусть и по такому зряшному случаю.
      - Непременно, - пообещал Розенфельд, понимая, что со Стивом придется разговаривать иначе.
      
      ***
      Он позвонил в домофон, и Луиза впустила его, даже не спросив, кто это. Он поднялся на лифте, раздумывая, встретит ли в квартире Нимласа, или ему удастся поговорить с Луизой наедине, прежде чем появится профессор.
      Он позвонил, и Луиза открыла сразу, будто ждала его за дверью. Наверно, действительно ждала. Но больше всего Розенфельд был поражен, когда Луиза крепко его обняла и - чего он совсем не ожидал - поцеловала в щеку. Крепко. Но все-таки в щеку.
      Нимлас сидел за столом на том же стуле, в той же позе и в том же унылом настроении, в каком был сутки назад, когда Розенфельд точно так же прервал разговор физика с филологом.
      - Этот детектив... - сказал Нимлас, пожав Розенфельду руку через стол. - Он больше не будет влезать в то, в чем ничего не понимает?
      - Нет. Дело Кремера, как он предполагал с самого начала, не имеет криминального содержания.
      - А... - Нимлас помедлил, чтобы сформулировать вопрос как можно нейтральнее. Розенфельд понял, о чем хотел спросить профессор, и ответил:
      - Нет. Событиями у миссис Болтон и у... мисс Колдуэлл детектив тоже заниматься не намерен, поскольку в полицию не поступило по этому поводу заявлений от потерпевших.
      - Все довольны и все свободны, - с отвращением сказал Нимлас.
      - Что будете пить? - вмешалась Луиза. - Чай? Кофе? Сок? Виски? Вино?
      - О, - криво улыбнулся Нимлас. - Большой выбор.
      Он вопросительно посмотрел на Розенфельда. Тот понял взгляд профессора и сказал:
      - За спасение мира я бы выпил вина.
      - А вы, Питер? - спросила Луиза.
      - Вина, пожалуй, - согласился Нимлас и добавил, показав, что в этой квартире он более частый гость, чем Розенфельд: - У вас осталось "Божоле"? Как раз подойдет к случаю.
      Луиза прекрасно разобралась в настроениях мужчин, перевела взгляд с одного на другого, сказала "сейчас" и вышла в кухню.
      - Спасение мира? - хмуро произнес Нимлас. - Пока да.
      Розенфельду стало холодно, будто включили кондиционер.
      - Вы думаете, Хардиг может еще раз...
      - Нет, - резко бросил Нимлас. - Решение каждый раз зависит от начальных и граничных условий. Хардиг попросту воспользовался тем, что вычитал в статье Кремера и понял из его объяснений. Уравнения с психоидными коэффициентами имеют только частные и конкретные решения. Они не повторяются, в принципе.
      - Теперь вы можете... - начал Розенфельд, но Нимлас стукнул ладонью по столу:
      - Нет!
      Луиза выглянула из кухни и спросила:
      - Все в порядке?
      - Конечно! - одновременно, переглянувшись, ответили Розенфельд и Нимлас.
      - Нет? - спросил Розенфельд, понизив голос.
      - Я - точно нет. Я и не собирался... Это не моя область квантовой физики. Я и саму идею психоидных коэффициентов в уравнениях Шредингера не воспринимал серьезно.
      - Вы обсуждали ее с Кремером.
      - И говорил, что роль наблюдателя в квантовых процессах сводится к регистрации происходящего. Я считал, что сознание наблюдателя не может влиять на реальную физику.
      - А оказалось...
      - Ужасно! - Нимлас не сумел сдержать эмоции.
      - Что бы кто ни говорил, - продолжал он тихо, чтобы не услышала Луиза, - после смерти Кремера мы живем в другом мире. Где каждый недоумок сможет, в принципе, уничтожить Вселенную.
      - Это вряд ли, - воспротивился Розенфельд. - Никто не сможет решить уравнение Шредингера с психоидными коэффициентами даже для достаточно простой системы, обладающей сознанием и памятью. У нас нет таких вычислительных мощностей.
      - Во-первых, это небольшое утешение. Сейчас нет, через сто или тысячу лет могут быть. Во-вторых, вы видели, к чему привело даже такое, сугубо частное и простое решение... Возникает процесс усиления, и остановить его невозможно.
      - Процесс затухает сам по себе, - напомнил Розенфельд. - Иначе...
      - Я не знаю точной границы затухания. - Нимлас старался говорить тихо, но все равно повышал голос. - Единственное утешение - то, что сделал этот фокусник...
      - Астролог.
      - Ах, все они фокусники и шарлатаны. Повторить это невозможно. Психоидные коэффициенты уникальны для каждого физического процесса, и, однажды случившись, процесс этот повториться не может - даже при точно тех же психоидных коэффициентах. Даже если кто-нибудь отыщет в Интернете статью Кремера...
      - Статья перемещена в архив, поиск по ключевым словам ничего не даст.
      - Ах, какая разница, - махнул рукой Нимлас. - Вы-то нашли.
      Розенфельд промолчал.
      Луиза вышла, наконец, из кухни.
      - Все хорошо? - спросила она, расставляя на столе тарелочки с сырами и сэндвичами. Поставила перед каждым бокалы и в центр стола - бутылку "Божоле". Розенфельд подумал, что бутылку, скорее всего, принес Нимлас, они вдвоем с Луизой пили из этих самых бокалов, и, возможно, потом...
      Он отогнал мысль, стер воображаемую картинку из памяти, подождал, пока Нимлас наполнит бокалы, поднял свой и произнес тост:
      - Пусть все будет хорошо!
      Банально. Ну и ладно.
      Нимлас внимательно посмотрел на Розенфельда, передал ему какое-то мысленное послание (видно было по глазам), которое Розенфельд не понял, но у него и свое невысказанное послание городу и миру осталось на губах.
      Сделав глоток из бокала, Луиза спросила:
      - А что будет с ним?
      - С ним? - одновременно переспросили мужчины.
      - Вы знаете, о ком я говорю. Он - убийца.
      - Луиза... - Розенфельд посмотрел ей в глаза. - Вы знали это с самого начала?
      Луиза покачала головой.
      - Догадывалась. Надеялась, что вы, Ариэль, сможете доказать.
      - Доктор Розенфельд, - сухо произнес Нимлас, - это убедительно доказал.
      - Да? Так почему...
      - Если, - сказал Розенфельд, - вы бросаете плоские камешки в пруд из квантовой пены, просто ради развлечения, и один из камешков рикошетом попадает...
      - Все проще, - перебил Нимлас. - Вы хотите подшутить над другом, проверить его реакцию на фокусы. А он...
      Луиза резко поставила на стол бокал, и несколько капель вина пролились на столешницу.
      - Вы оправдываете убийцу!
      - Простим ему, ибо не ведал, что творил, - сказал Нимлас.
      Луиза посмотрела в глаза Нимласу, между ними начался молчаливый разговор, они понимали друг друга, а Розенфельд надеялся, что понимает обоих. И места ему в этом разговоре нет.
      Он поднялся.
      - Пойду, - сказал он, стараясь не смотреть на Луизу. - Я весь день не был на работе, завтра нужно с утра разобраться с накопившимися экспертизами.
      Луиза тоже поднялась.
      - А Виктор...
      - Он умер от разрыва аневризмы. - Розенфельд не дал ей произнести слова, о которых ей пришлось бы пожалеть. - Петерсон прекрасный судмедэксперт, на моей памяти он ни разу не ошибся.
      - Вот как... - обронила Луиза, отвернувшись.
      Розенфельду было неприятно. Ему было горько. Он понимал, что другой мужчина на его месте поборолся бы за женщину, которую... Которую что? Любит? Он любил Луизу? Когда успел? Она ему нравилась? Конечно. С первого взгляда. Он готов был ей помочь. Она верила, что Виктора убили. В запертой комнате. И такова была сила ее убеждения, что он поверил. Хотя знал, что это физически невозможно. Но поверил.
      И доказал, что Луиза права.
      И доказал еще, что вместе им не быть. Доказал? Или поверил? Сначала Мэгги с ее интуицией. Потом своим глазам. И чувствам? И чувствам, да.
      - Луиза... - сказал он. Смотрел он, однако, не на Луизу, а на Нимласа, внимательно прислушивавшегося к диалогу, но смотревшего на кончики собственных пальцев. Равнодушно. Но уши у него покраснели. Он был равнодушен, но кончики пальцев - Розенфельд научился различать такие мелочи, - едва заметно подрагивали.
      - Луиза, - повторил Розенфельд. - Что вы предпочитаете? Обвинение человека и возможной гибели мира? Или отказ от обвинения с возможностью того, что мир выживет?
      - Только возможностью? - спросила Луиза.
      Вместо Розенфельда ответил Нимлас, так и не оторвавший взгляда от дрожавших пальцев.
      - Только возможностью, Луиза. Это физика, и этой физикой сейчас занимаются во всем мире несколько человек. Пока несколько. Потом займутся десятки, потому что проблема очень интересна, а перспективы огромны. Если проблема возникла, физики ее решат - сегодня, завтра или через сто лет. И кто-то решит задачу - частную, потому что в общем виде решения не существует. Решит и опубликует. В отличие от Кремера - не в желтом издании под псевдонимом, а в хорошем физическом журнале под своим именем.
      - Значит, - сказала Луиза, - возможности нет. Никакой. Потому что кто-нибудь когда-нибудь обязательно...
      Нимлас поднял взгляд и посмотрел на Розенфельда. Он ждал поддержки. Он хотел, чтобы Розенфельд придумал оптимистический ответ.
      - Обязательно. - Розенфельд был оптимистом, но не верил в здравый смысл человечества. В здравый смысл отдельных людей верил. В общечеловеческий - нет. - Есть проблема психоидных коэффициентов, и физики ее решат. А дальше... Всегда так было, Луиза. Кто-то когда-то взял в руки камень. Камнем можно было расколоть орех. Камнем можно было расколоть голову врагу. Лук и стрелы. Стрелой можно убить лису. Или поразить врага. Все - даже прекрасную картину Леонардо - можно показывать восхищенным зрителям, а можно ударить человека по голове рамой и убить. Атомная энергия - электростанция и бомба. Термояд - то же самое. Понимаете?..
      Луиза кивнула.
      - Никуда не деться от дуализма, - сказал Нимлас. - Кто-то непременно использует открытие во зло. Не потому, что не знает последствий, как Хардиг. А как раз наоборот - потому что знает.
      - Ужасно, - пробормотала Луиза.
      Мужчины промолчали. Теперь они смотрели друг на друга и друг друга понимали. Розенфельд был уверен в поддержке Нимласа. Нимлас был уверен в Розенфельде.
      - Берегите чайку, Луиза, - сказал Розенфельд. - На ней пыль из иного мира.
      У Луизы округлились глаза.
      - Верно, - поддержал Розенфельда Нимлас. - Это еще один эффект, которого не мог учесть Кремер. Уравнение с психоидными коэффициентами дает решения, справедливые не для одной реальности, а для множества.
      - Бесконечного множества, - вставил Розенфельд.
      - Может быть, - поморщился Нимлас. - А может, чудовищно огромного, но не бесконечно большого. Неважно. В физикалистском решении невозможно взаимодействие ветвей друг с другом. В психоидном взаимодействие происходит непременно.
      - Физики, - с горечью произнесла Луиза. - Интересная задача, да? И все может полететь в тартарары...
      - Сто раз могло полететь, - вяло отозвался Нимлас. - Вся эволюционная история человечества - история возможной гибели и счастливых избавлений.
      - Луиза... - сказал Розенфельд и замолчал, не найдя нужных слов.
      - Заходите, Ариэль. - Луиза потянулась к нему, провела рукой по его щеке и поцеловала в подбородок - мимолетно, быстролетно... нежно. Так ему показалось.
      Дверь за собой он прикрыл медленно, чтобы не издать звуков. Лифта дожидаться не стал, пошел пешком.
      
      ***
      - Заметь, я тебя ни о чем не спрашиваю, - сказал Сильверберг, откупорив третью банку пива. На этот раз он взял "Карлсберг" вместо "Хейнекена", и Розенфельд сделал вывод, что Стив сегодня намерен не получать от еды удовольствия, а напротив - заставить себя есть и пить то, от чего обычно отказывался.
      - "Карлсберг"? - констатировал Розенфельд, придвигая к себе тарелку с пиццей. Пиццу он не любил, но сегодня настроение у него было таким же, как у Сильверберга, и хотелось сделать себе что-нибудь не очень приятное.
      - От тебя ничего не ускользает, - пробормотал Сильверберг и немедленно подпустил шпильку: - А пиццу ты заказал мне назло, я так понимаю.
      - Брек! - потребовал Розенфельд. - У тебя есть право на два вопроса, и я отвечу на них так честно, как сумею.
      - Два? - с сомнением переспросил Сильверберг. - Почему два, а не один или восемь?
      - Это твой первый вопрос?
      Сильверберг мрачно посмотрел на друга и пожал плечами.
      - Мне со вчерашнего дня хочется задержать тебя как важного свидетеля и допросить под запись. Но я, как видишь, этого не делаю...
      - Только потому, что так и не нашел достаточных оснований, - перебил друга Розенфельд. - И еще потому, что тогда я не приду к тебе на ужин, а Мэгги, полагаю, готовит жареного гуся, и, если ты меня не приведешь, она устроит тебе допрос с пристрастием.
      - Продолжай, - усмехнулся Сильверберг.
      - Мэгги интересуется, как обстоят у меня дела с доктором Колдуэлл, верно?
      - Очевидно, что никак, - хмыкнул Сильверберг. - Это уже вошло в систему, ты стал профессиональным холостяком, а эта болезнь неизлечима, я Мэгги постоянно напоминаю, но она все надеется тебя, наконец, женить. Пусть даже на докторе наук.
      - Ты будешь задавать два вопроса? - Говорить о Луизе у Розенфельда не было никакого желания.
      - Конечно. Вот первый. Зачем ты ездил в Элвестон?
      - Хотел поговорить с одним человеком.
      - Если я спрошу "с кем?", ты скажешь, что это второй вопрос, а у меня в запасе еще один, поэтому не буду спрашивать, к кому именно ты ездил.
      - На этот вопрос ты и сам при желании можешь ответить. Один звонок провайдеру...
      Сильверберг покачал головой.
      - Второй вопрос. Собственно - главный. Ты продолжаешь считать, что смерть Кремера - убийство?
      Розенфельд положил вилку и отлил в свой бокал немного пива из банки Сильверберга.
      - Нет, - сказал он. - Ты был прав. Винтер был прав. Профессор Нимлас был прав. Доктор Колдуэлл ошибалась. Кремер умер от разрыва аневризмы, и это был некриминальный случай. Извини, что я, по сути, заставлял тебя провести бессмысленное расследование.
      - Извинения приняты. - Сильверберг допил пиво и поморщился.
      - Не сердись, - мирно произнес Розенфельд.
      Помолчали.
      Розенфельд понимал, что должен сказать хоть что-то.
      - Поверь, - сказал он. - То, что произошло...
      - Значит, что-то все-таки произошло, - быстро вставил Сильверберг.
      - ...связано с физикой и только с физикой. Интересной физикой. Новой физикой. Физикой, которая может изменить реальность. Физики всегда меняли реальность. Реальность изменилась, когда Коперник передвинул Солнце в центр мироздания. Реальность изменилась, когда Галилей увидел горы на Луне. Реальность изменилась, когда Беккерель открыл радиоактивность...
      - Да-да, - перебил Сильверберг. - Физики мастера по этой части. И каждый раз приближают человечество к той грани, за которой...
      - Не нужно пафоса! - с пафосом воскликнул Розенфельд.
      У Сильверберга зазвонил телефон.
      - Надеюсь, - пробормотал Розенфельд, - это не детектив Винтер.
      - Нет. - Сильверберг посмотрел на дисплей, включил связь, сказал "слушаю". Молча выслушал собеседника, сказал "хорошо, понял" и прервал разговор.
      - Рутина, - сделал вывод Розенфельд.
      - Она самая, - подтвердил Сильверберг.
      
      ***
      Вернувшись в лабораторию после ланча, Розенфельд позвонил Винтеру и послушал сообщение автоответчика.
      У Нимласа было занято.
      Луизе он звонить не стал. Подумал и удалил ее номер из списка абонентов.
      
      
      Приложение
      
      Научно-фантастические идеи, о которых идет речь в повести, имеют в своей основе реальные научные идеи, связанные с современным состоянием метанауки, которая называется эвереттикой - по имени американского физика Хью Эверетта (1930 - 1982). В 1957 году Эверетт защитил докторскую диссертацию, где ответил на принципиальный вопрос, в течение нескольких десятилетий занимавший умы лучших физиков планеты: что происходит с волновой функцией квантовой системы в тот момент, когда в лаборатории производят наблюдение этой системы? Согласно общепринятой тогда копенгагенской интерпретации, в момент наблюдения волновая функция "исчезает" - обращается в нуль во всех точках Вселенной кроме точки наблюдения (как говорят физики, коллапсирует). Но такая концепция противоречила специальной теории относительности: волновая функция до наблюдения представляет собой суперпозицию всех возможных состояний квантовой системы - в том числе существует ненулевая вероятность обнаружить систему на расстоянии, например, миллиардов световых лет от Земли. Как может волновая функция коллапсировать сразу во всей Вселенной, если сигнал распространяется не мгновенно?
      Эверетт предложил иное решение парадокса наблюдателя: волновая функция не коллапсирует, но в момент наблюдения мироздание расщепляется на столько "ветвей", сколько физически возможных значений может иметь результат наблюдения. Таким образом, реализуются все возможные исходы наблюдения, но каждый наблюдается в другой вселенной.
      Многомировая интерпретация квантовой физики предполагает существование физического многомирия. Впоследствии оказалось, что к многомирию приводят и другие физические теории: инфляционная космология и теория струн. Так возникла эвереттика - метанаука о многомириях.
      За последние десятилетия эвереттика достигла значительных успехов. Очевидных (т. е. общепризнанных) наблюдательных или экспериментальных доказательств существования иных вселенных все еще нет, но теоретики находят в многомирии много очень интересных научных идей, решений и выводов. В частности, физики описывают многомирие, привлекая состояние не только физических систем, но и состояние наблюдателя, обладающего сознанием. Наблюдателем может быть, в принципе, любая физическая система, а сознание имеет множество качественно различных уровней сложности. И состояние наблюдателя, его сознание может, в принципе, влиять на состояние любой физической системы - от элементарной частицы до Вселенной. Именно об этом идет речь в научно-фантастической повести "Некриминальный случай".
      Читателю, желающему более основательно ознакомиться с современными научными идеями и разработками в области эвереттики, предлагаю прочитать материалы, опубликованные в библиотеке сайта Международного Центра Эвереттических Исследований (МЦЭИ),
      https://everettica.org/lib.php3
      а также книги (в том числе - научно-популярные):
      Ю. А. Лебедев, "Неоднозначное мироздание", Кострома, "Инфопресс", 2000
      http://costroma.k156.ru/nm/nm.html#pr14
      Ю. А. Лебедев, "Многоликое мироздание", М., 2009
      https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_004872794/
      https://www.klex.ru/1hcv
      https://www.klex.ru/1hcw
      М. Менский, "Человек и квантовый мир", Фрязино, "Век-2", 2005
      https://www.klex.ru/xgz
      А. Виленкин, "Мир многих миров", Астрель, 2011
      https://www.litres.ru/book/aleksandr-vilenkin/mir-mnozhestva-mirov-fiziki-v-poiskah-inyh-vselennyh-39455130/chitat-onlayn/
      П. Р. Амнуэль, "Вселенные: ступени бесконечностей", "Млечный Путь, 2014, М., КМК, 2020
      https://libking.ru/books/sci-/science/558859-pavel-amnuel-vselennye-stupeni-beskonechnostey.html
      Б. Грин, "Параллельные миры и глубинные законы космоса", М., URSS, 2012
      https://readli.net/skryitaya-realnost-parallelnyie-miryi-i-glubinnyie-zakonyi-kosmosa/
      М. Каку, "Параллельные миры", "София", 2008
      https://avidreaders.ru/book/parallelnye-miry.html
      В. Стенджер, "Бог и мультивселенная", Питер, 2016
      https://readli.net/bog-i-multivselennaya-rasshirennoe-ponyatie-kosmosa/
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Амнуэль Павел Рафаэлович (pamnuel@gmail.com)
  • Обновлено: 17/09/2023. 457k. Статистика.
  • Статья: Фантастика
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.