Аннотация: Расследование таинственного убийства проводит сэр Артур Конан Дойл.
Павел Амнуэль
Что там, за дверью?
В зале горели люстры, и я хорошо видел лица людей, сидевших в первых рядах. Я всегда смотрел на эти лица, когда читал лекцию. Мне нравилось наблюдать, как менялось их выражение по мере того, как я рассказывал о случаях, свидетелем которых был сам. И о тех доказанных случаях, свидетелем которых я не был, но очевидцы - заслуживающие полного доверия люди - рассказывали мне в мельчайших деталях обо всем, что происходило на их глазах.
Джентльмен, сидевший в первом ряду - грузный мужчина лет пятидесяти в черном костюме, серой рубашке и строгом темном галстуке - откровенно скучал, когда я произносил вступительное слово, и так разозлил меня, что я обратил свои слова лично к нему:
- Я хочу сегодня поведать вам о том, что касается судьбы каждого мужчины и каждой женщины, присутствующих здесь. Конечно, Всевышнему ничего не стоило, послав ангела сюда, на Кинг-Уильям-стрит, обратить всех в спиритизм. Но по Его закону, мы должны сами, своим умом найти путь к спасению, и путь этот усыпан терниями.
Джентльмен с первого ряда и его юная спутница, чью руку он держал на протяжении всего моего выступления, смутился, увидев, что взгляд мой направлен в его сторону, но сразу придал лицу выражение высокомерного пренебрежения. Я начал рассказывать о случае в Чедвик-холле, а потом о сеансе в Бирмингеме и, наконец, о том, что проделывал дух Наполеона, вызванный медиумом Сасандером в Риджент-сквер, и с удовлетворением заметил, что на лице этого джентльмена появилось удивленное выражение, он нахмурился, на какое-то время выпустил руку своей спутницы, а когда вновь о ней вспомнил, то выражение его лица было совсем отрешенным - я уже "взял" его, он стал моим, мне нравились эти моменты, они воодушевляли меня, они не то чтобы придавали мне сил, но лишний раз (хотя разве хоть какой-нибудь раз может быть лишним?) показывали: всех можно убедить, даже тех, кто не верит в Творца и Божий промысел - пусть они остаются в своем неверии, но фактам, свидетелям они обязаны если не поверить, то понять, что не могли столь разные очевидцы, в столь разных местах и при столь различных обстоятельствах ошибаться, говорить неправду или, того хуже, намеренно мистифицировать близких им и дорогих людей.
Когда я закончил, джентльмен с первого ряда сначала оглянулся назад, будто только теперь обнаружил, что находился в зале не один со своей спутницей, а потом начал громко аплодировать, не стараясь теперь уйти от моего взгляда, а напротив, поймать его и, возможно, просить взглядом прощения за свое недостойное неверие. Спутница его хлопала вежливо, она относилась к числу тех холодных женщин, которые держат мужчин в узде, как запряжную лошадь, командуют ими, но сами не способны на сильные чувства, и холодность их обычно делает супружескую жизнь подобной бескрайней пустыне, где на пути каравана, бредущего в будущее, не встретится ни одного оазиса.
- Спасибо, господа, - сказал я, чувствуя, как зарождается огонек боли в левом боку, чуть ниже сердца. - Спасибо, что вы пришли и выслушали меня со вниманием.
Я прошел за кулисы, где меня ждал Найджел, надел поданное им пальто, потому что на улице, по словам моего дворецкого, стало прохладно, и направился к боковому выходу, сопровождаемый взглядами театральных рабочих, слушавших мое выступление из-за кулис и не смевших подойти ко мне, чтобы задать наверняка мучившие их вопросы. Я сам подошел бы к этим людям, но боль в левом боку заставила меня идти к выходу, не глядя по сторонам. Разумеется, я не подал виду - шел, выпятив грудь, как гренадер на плацу, и высоко подняв голову, но страх, возникавший у меня всякий раз, когда начинался приступ стенокардии, страх, о котором не знал и не должен был знать никто, даже самые близкие люди, даже Джин - тем более Джин! - кто-нибудь мог прочитать в моем взгляде, и потому я смотрел поверх голов, что наверняка выглядело со стороны признаком дешевого снобизма, который я сам не терпел ни в себе, ни в своих друзьях и знакомых.
У выхода стоял, подпирая стену, мужчина в черном костюме - тот, с первого ряда. Спутницы с ним не было, мужчина выглядел смущенным, я не мог пройти в дверь, не задев этого человека - ясно было, что он дожидался моего появления, и заговорил, как только мы встретились взглядами.
- Прошу прощения, сэр Артур, - сказал он, - мое имя Джордж Каррингтон, и если у вас найдется для меня несколько минут - не больше, я не собираюсь злоупотреблять вашим вниманием, - то мы могли бы поговорить о вещах, которые, я уверен, вызовут ваш интерес. А может, даже...
Он умолк, глядя на меня, прислушивавшегося не столько к его словам, сколько к собственным ощущениям, о которых не нужно было знать никому, тем более - постороннему человеку, пришедшему на лекцию лишь за компанию с молодой особой, а теперь готовому изменить свои устоявшиеся взгляды и сообщить об этом человеку, под чьим влиянием эти взгляды столь радикально изменились.
Я широко улыбнулся и протянул руку со словами:
- С вами была красивая молодая леди, ваша дочь, вы оставили ее в зале?
Он смутился еще больше и, отвечая на мое пожатие, сказал:
- Патриция поехала домой, я взял ей такси, потому что хотел переговорить с вами, но... Вы плохо себя чувствуете, сэр Артур? Я могу вам помочь?
Он мог помочь мне дойти до машины, но я - надеюсь, не очень невежливо - оттолкнул его руку, Найджел распахнул перед нами дверь, и я поспешил выйти на улицу, где было хотя и очень прохладно для сентябрьского дня, но свежий ветерок, перелетавший от дерева к дереву и срывавший желтые листья с крон, мог вернуть меня к жизни быстрее, чем лекарства, лежавшие в аптечке в машине.
Боль действительно отпустила меня - не совсем, но достаточно, чтобы не думать о ее существовании, - мой спутник следовал за мной на расстоянии шага, Найджел распахнул заднюю дверцу машины, и я, пригласив мистера Каррингтона (надеюсь, я правильно расслышал фамилию), сел рядом. Найджелу, занявшему водительское место, я сказал:
- Сделаем круг вокруг Риджент-парка, хорошо? Я хочу поговорить с мистером Каррингтоном.
- Вы действительно хорошо себя... - начал фразу мой новый знакомый, но я перебил его словами:
- Вы не так давно оставили службу, верно?
- Три месяца назад, - механически ответил Каррингтон и лишь после этого хлопнул себя ладонями по коленям и воскликнул: - Вы именно тот человек, которому я давно мог рассказать все! Но мне казалось настолько невежливым вас беспокоить...
Он умолк на мгновение и спросил с ненаигранным интересом:
- Как вы догадались, что я недавно оставил службу и что со мной на лекции была моя дочь?
Я мог бы, конечно, сыграть с ним в любимую игру плохих сыщиков, но сейчас у меня не было настроения для мистификаций, и я ответил коротко:
- Мне так показалось. Я мог попасть пальцем в небо, но рад, что не ошибся.
Мистер Каррингтон не поверил моему объяснению, он вообразил, что я применил знаменитый дедуктивный метод, согласно которому следовало бы сказать, что джентльмену его возраста и положения не пристало являться в общественные места с молодой любовницей, а женой ему эта женщина быть не могла, потому что на ее пальце (и на его тоже, кстати говоря) не было обручального кольца, а если еще принять во внимание бросавшееся в глаза фамильное сходство, то кем еще могла быть эта милая девушка, если не дочерью стареющего мужчины, оставившего службу, о чем свидетельствовала его выправка, прямая спина и поза, которую он не мог изменить, даже сидя в первом ряду партера?
- Вы и не могли ошибиться, - убежденно заявил мистер Каррингтон. - Верно, Патриция - моя дочь, жену мою звали Эдит, она скончалась семь лет назад, и с тех пор мы с Пат живем вдвоем. Еще три месяца назад я служил в Скотланд-Ярде в должности старшего инспектора, занимался криминальными расследованиями и вышел на пенсию на пять лет раньше срока, потому что... Впрочем, это совершенно неважно.
- В полиции сейчас много нововведений, - сказал я, откинувшись на спинку сидения и нащупав в кармане пальто свою трубку; я не стал ее доставать - нельзя курить сразу после приступа стенокардии, даже такого легкого, как сегодня. - И для вас наверняка неприемлемы взгляды молодых начальников.
- Не я один такой, - сказал мистер Каррингтон, отвернувшись к окну, чтобы скрыть от меня возникшее и исчезнувшее напряжение. - Сэр Артур, - решился он наконец перейти к делу, - я хочу рассказать - возможно, это пригодится вам в вашей просветительской деятельности, - о нескольких случаях из моей практики. Это удивительные случаи, но говорить о них мне не позволяла прежде моя должность.
Мы ехали вдоль восточной ограды Риджент-парка, и в открытое окно машины свежий ветер приносил слабый запах роз - впрочем, я понимал, что это всего лишь игра моего воображения. Мистер Каррингтон умолк, дожидаясь разрешения начать свое повествование, а я думал о том, что если рассказ окажется интересным, нужно будет его записать, а потому следовало бы нам, пожалуй, поехать домой и там, за чашкой чая или рюмкой бренди продолжить разговор, суливший, как мне уже начало казаться, немало любопытных откровений.
- Мистер Каррингтон, - сказал я, - вы меня заинтриговали. Надеюсь, вы не станете возражать, если я приглашу вас к себе? Это недалеко, пять минут езды. Вести серьезные разговоры в машине - верх неприличия, вы согласны?
- О, конечно! - воскликнул мистер Каррингтон, и через четверть часа (Найджелу пришлось ехать в объезд, потому что Риджент стрит оказалась перегороженной - там то ли расширяли тротуар, то ли начали проводить археологические раскопки) мы сидели в моем кабинете, расположившись - я в своем любимом кресле, а гость на диване перед журнальным столиком, Джин что-то обсуждала (слишком громко, как мне показалось) с Адрианом за стеной в библиотеке, Найджел принес бутылку бренди с двумя рюмками, вышел, прикрыв за собой дверь, и я предложил:
- Выпейте, мистер Каррингтон, и расскажите о том, что вас волнует.
- Случаи, о которых я хочу рассказать, - начал мой гость, пригубив напиток, - происходили в разное время. Объединяет их то, что расследование каждого из них так и осталось незавершенным, хотя однажды дело даже было доведено до суда.
- Дослужившись до старшего инспектора, - продолжал мистер Каррингтон, - я перестал заниматься мелкими преступлениями, простыми делами. Семь лет назад - да, это было почти сразу после окончания войны, - утонул в реке некто Мортимер Блоу, тридцати шести лет, рабочий Бредшомской мануфактуры. На сочельник он выпил с друзьями, они о чем-то повздорили, как это часто бывает, и, чтобы привести мозги в порядок, отправились на берег Темзы в районе моста Перфлит, где, как вы знаете, нет бетонного ограждения, и можно подойти к самой воде. Там спор вспыхнул с новой силой, завязалась драка, кто-то сильно толкнул мистера Блоу, и он повалился в реку, да так и не встал - видимо, ударился головой о корягу. Было темно, драка продолжалась, никто не обратил внимания на то, что одним драчуном стало меньше. Разумеется, в конце концов бессмысленное махание руками прекратилось, к синякам приложили монетки и отправились мириться в ближайший кабак, где и просидели почти до утра, так и не вспомнив об отсутствии Мортимера Блоу.
Утром Минни, жена мистера Блоу, обеспокоилась отсутствием мужа и пошла к его друзьям, от которых и узнала о драке и исчезновении супруга, которого никто не видел с самого вечера. Осмотрели берег, не нашли никаких следов пропавшего, и только тогда Минни обратилась в полицию. Ко мне это дело попало после того, как тщательные поиски не привели ни к каким результатам, шли восьмые сутки после исчезновения мистера Блоу, и его жена вдруг заявила сержанту Бакхэму, что супруг ее умер и сказал он ей об этом сам, явившись ночью домой в виде призрака.
- В виде призрака? - вырвалось у меня, и рука сама потянулась к блокноту, чтобы записать несколько слов для памяти.
- Именно так она сказала и настаивала на своем, - кивнул мистер Каррингтон и отпил глоток из рюмки. - Более того, по ее словам, несчастный супруг пытался объяснить ей, где именно нужно искать его тело, но то ли у него не было опыта в общении с живыми, то ли она не могла его понять, будучи парализована страхом, - как бы то ни было, она лишь твердила, что Мортимер знает, где лежит, но выразить это не в состоянии, и еще одной такой ночи наедине с покойным она не выдержит.
- Я поговорил с этой женщиной, - продолжал мистер Карринтон, - и по крайней мере убедился в том, что она действительно чрезвычайно напугана. Ей было страшно возвращаться домой, но ее туда тянула неодолимая сила. Женщину звала к себе сестра, живущая в Уэльсе, но миссис Блоу ответила отказом, хотя страх заставлял ее не спать ночи напролет и даже не гасить в доме электричества, потому что оставаться одной в темноте было свыше ее сил. Призрак, однако, являлся и при свете - белесым облачком, переплывавшим из комнаты в комнату, - и все пытался что-то сказать, мычал, бранился...
- Я знаю, о чем вы сейчас думаете, сэр Артур, - прервал свой рассказ мистер Каррингтон и допил, наконец, свой бренди. - Вы удивлены: почему никто из полицейских не остался с этой женщиной на ночь для того хотя бы, чтобы проверить ее показания. Сержанту Бакхэму это не приходило в голову, констебль Бертон не собирался бодрствовать ночи напролет, проверяя всякий, по его выражению, бред, а я был занят другим делом - убийством в Вуд-грине - и вызвал миссис Блоу в Ярд. Эмоциональный рассказ женщины не то чтобы поколебал мои убеждения - кто же в наш просвещенный двадцатый век верит в призраков? - но для продолжения следственных действий - или отказа от них - я должен был убедить самого себя, что свидетельница что-то скрывает. Возможно, она сама каким-то образом была причастна к исчезновению супруга, а россказнями о призраках пыталась отвлечь внимание полиции.
- Так вот и оказалось, - сказал мистер Каррингтон, сложив руки на груди, будто отгораживаясь этой позой от упреков, которые могли быть высказаны в его адрес, - что на следующий вечер я приехал домой к миссис Блоу и остался у нее на ночь. Не желая компрометировать женщину, я расположился в кухне, отделенной от спальни большой гостиной, где горел свет. Я взял с собой несколько последних номеров "Тайма" и собирался коротать время до утра за чтением статей о политических событиях в послевоенной Европе.
Я слышал, как миссис Блоу ходила по комнате, потом стало тихо, я открыл журнал, было это - как сейчас помню - около полуночи, и вдруг раздался такой ужасный крик, что кровь, как любят писать романисты, застыла в моих жилах. Я бросился в спальню, не думая в тот момент о том, что миссис Блоу может быть, мягко говоря, не совсем одета. Бедная женщина - на ней действительно была только ночная рубашка - стояла босиком на кровати, смотрела в дальний от меня угол и беспрерывно вопила, да так громко, что я до сих пор не понимаю, почему этот вопль оставил равнодушными соседей - ведь его наверняка было слышно на противоположном конце улицы.
И вот что я вам скажу, сэр Артур: возможно, мне показалось - там, куда смотрела миссис Блоу, я действительно увидел странную туманную фигуру, ее почти невозможно было различить при электрическом освещении, но когда смотришь не прямо, а боковым зрением... Фигура проплыла в воздухе до стены и скрылась в ней, я услышал приглушенное бормотание, но абсолютно не уверен, что это не было игрой моего воображения.
"Господи, - рыдала миссис Блоу, опустившись на подушки, а я стоял поодаль, не представляя, как вести себя в этой ситуации, - Господи, наставь меня... Господи, Господи"...
Я подал ей воды, поднял с пола одеяло, укрыл женщину, потому что она дрожала, как осиновый лист, и сказал:
"Все в порядке, миссис, я побуду с вами, с вашего разрешения, или позвольте мне вызвать вашего врача, он пришлет сиделку"...
Я сразу понял, что сморозил глупость - у семейства Блоу не было личного врача, а сиделка была бедной женщине не по карману.
Миссис Блоу посмотрела на меня странным взглядом, который я и сегодня не могу описать известными мне словами, и мне не оставалось ничего иного, как покинуть спальню. Больше всего я хотел бы в тот момент оказаться в своей постели, но невозможно было покинуть дом, так же, как невозможно было и оставаться - согласитесь, сэр Артур, ситуация сложилась в высшей степени щекотливая, но винить я никого не мог, поскольку сам напросился на это, мягко сказать, совершенно не нужное мне приключение.
Оставшееся до утра время я провел в кухне - читал журналы, курил и прислушивался к любому звуку. Ничего, однако, больше не произошло, и в семь часов - хозяйка, по-видимому, еще спала, но я не стал врываться в спальню, чтобы проверить это, - я покинул дом и отправился в Ярд, чтобы приобщить к делу об исчезновении мистера Блоу свои профессиональные наблюдения.
Весь день я был занят другими расследованиями, а ближе к вечеру, когда я вернулся в Ярд, чтобы подвести кое-какие итоги, мне сообщили, что меня дожидается посетительница. Это была миссис Блоу - бледная, с трясущимися ладонями. Она сказала, что не выдержит еще одной такой ночи, подруга посоветовала ей обратиться к сильному медиуму, чтобы тот поговорил с духом ее мужа и убедил его или вернуться в этот мир, или оставить супругу в покое. Я хотел высмеять это нелепое желание, но, когда увидел, с какой мукой смотрела на меня миссис Блоу, слова застряли у меня в горле. Я только пожал плечами и сказал, что, если у нее появятся какие-нибудь сведения об исчезнувшем супруге, ей следует немедленно обратиться в Ярд.
Возможно, я должен был согласиться на ее предложение и присутствовать на спиритическом сеансе, чтобы исключить все возможности для неправильных выводов, но я очень устал в тот день и принимать участие во всяких глупостях - извините, сэр Артур, в то время я был убежден, что это именно глупости и ничего более, - я не желал.
Прошло три или четыре дня, время от времени я вспоминал о деле Блоу, справлялся у констеблей о том, есть ли новые сведения, но тело так и не было найдено, миссис Блоу тоже не давала о себе знать - я решил, что и ей ничего нового известно не стало. Кажется, на пятый день мне нужно было представить комиссару отчет о законченных делах, дело Блоу было одним из таких, и перед тем, как поставить точку, я послал сержанта Эмиссона на Перфлит-роуд, поскольку телефона у супругов Блоу не было и получить сведения иным способом не представлялось возможным. Сержант вернулся через час в сопровождении женщины, в которой я не сразу узнал миссис Блоу. Она больше не носила траур, во взгляде ее не было и следа былого страха.
"Вы не поверили мне, - сказала она, - но в тот же вечер мисс Александер - это замечательная женщина, у нее великая сила, - согласилась вызвать дух моего мужа, и мы устроили сеанс в нашей квартире. Нас было шестеро, я назову вам имена этих людей, и каждый подтвердит истинность того, что произошло. Дух Мортимера явился по первому зову и был счастлив, что его, наконец, вызвали, он может сообщить то, что намеревался, и спокойно после этого удалиться в тот мир, куда он никак не мог попасть. Его спросили о произошедшем"...
- Извините, мистер Каррингтон, - в волнении прервал я разговорившегося гостя, - извините, но это важно, и потому я решился прервать ваш рассказ. Дух Мортимера Блоу говорил через медиума или отвечал на вопросы посредством тарелочки или постукиваний?
- О! - удрученно сказал Каррингтон и развел руками, всем видом показывая, что не в его силах ответить на такой простой, но важный вопрос. - Видите ли, сэр Артур, я был тогда полным профаном в подобного рода делах, мне и в голову не пришло спросить... Вообще говоря, я отнесся к рассказу с изрядным скептицизмом, но выслушал до конца, то есть до того момента, когда она сказала: "Мой муж умер, ударившись головой о корягу, когда упал в воду, тело его долго плыло по течению, и его прибило к камышам на левому берегу напротив Грейвзенда, где никто не искал".
"Вот как! - воскликнул я - Почему же вы не сказали об этом раньше? Я просил вас..."
"Так наказал Мортимер, - твердо заявила миссис Блоу. - Если тебя спросят, - сказал он, - не делай из этого тайны, но самой тебе не нужно предпринимать никаких действий, тем более, что для моей души это не имеет уже никакого значения".
- Я спросил, - продолжал мистер Каррингтон, - не сказал ли ей дух мистера Блоу, по каким приметам нужно искать место, где... Вы понимаете, сэр Артур, это был чисто формальный вопрос, я не верил ни одному слову, наверняка придуманному медиумом, чтобы успокоить бедную женщину. "Нет, не сказал, - ответила она, - дух моего мужа покинул этот мир, дав мне, наконец, покой". "То есть, - спросил я с определенным скепсисом в голосе, - призрак больше не докучает вам по ночам?" "Нет и не будет. Он счастлив там, а я - так он завещал - должна быть счастлива здесь".
Больше она не сказала ни единого слова и ушла, подписав по моей просьбе свои показания, которые я приобщил к делу, представляя, какую усмешку вызовут они на лице комиссара, если он удосужится читать эти скучные страницы.
- Но вы, надеюсь, обследовали место, на которое указала миссис Блоу? - спросил я, закончив, наконец, набивать табаком одну из своих глиняных трубок и прикурив от длинной спички. - Верили вы ее словам или нет...
- Но проверить их было моим профессиональным долгом, - кивнул мистер Каррингтон. - Да, сэр Артур. На следующее утро я связался с полицейским участком Грейвзенда и попросил отправить одного или двух человек к камышам на противоположном берегу Темзы. Это было сделано, и тело мистера Блоу действительно нашли в воде - правда, не в камышах, как утверждал призрак, а дальше по течению. Видимо, во время прилива тело вынесло из камышей и прибило на Чимназскую отмель, где его и обнаружили.
- Так! - с мрачным удовлетворением воскликнул я. - Разумеется, было проведено опознание?
- Миссис Блоу опознала супруга, - кивнул мистер Каррингтон, - а проведенная экспертиза (честно говоря, была у меня мысль, что жена могла убить мужа по каким-то не известным мне причинам, а потом разыграть комедию с призраком) показала, что мистер Блоу действительно умер уже в воде от того, что потерял сознание и захлебнулся. И след от удара тупым предметом - или о тупой предмет - тоже был обнаружен. Свидетелей же того, что Блоу упал в воду во время драки и больше не выплыл, было более чем достаточно. В общем...
Мистер Каррингтон развел руками, показывая, что по этому делу ему больше добавить нечего.
- Чрезвычайно интересно! - воскликнул я, наслаждаясь впервые за этот долгий день вкусным табачным дымом. - Чрезвычайно! Все правильно - дух не мог покинуть земную обитель, пока тело не будет найдено и соответствующим образом похоронено. Потому он и являлся бедной вдове. Она, конечно, поступила совершенно правильно, устроив спиритический сеанс - иначе... Впрочем, - прервал я себя, - у вас в запасе, дорогой мистер Каррингтон, есть, как вы сами сказали, еще и другие истории? Я с нетерпением жду продолжения вашего рассказа - наверняка оно окажется еще более удивительным!
- Да, - Каррингтон покосился на бутылку, и я, разумеется, тут же наполнил до краев его рюмку и предложил дольку лимона и шоколад, от чего он не отказался, и несколько минут прошли в молчании, пока мой гость, к которому я испытывал все больший интерес, собирался с духом, чтобы перейти к следующему этапу повествования.
- Да, - повторил Каррингтон, допив бренди и закусив шоколадкой, - вы правы, сэр Артур, вторая история удивительнее первой, а третья еще более удивительна... Была весна двадцать второго года, я собирался в отпуск, моя жена Эдит хотела... Впрочем, это неважно.
Несколько вопросов о семейной жизни моего гостя вертелись у меня на языке, но я сдержал естественное любопытство.
- Второе дело, о котором я хочу рассказать, - продолжал мистер Каррингтон, сложив руки на груди и всем своим видом показывая, что лучше его не перебивать, - это дело Эдуарда Баскетта, которого судили в двадцать втором году по подозрению в убийстве девушки Эммы Танцер. Как я уже говорил, произошло это поздней весной, я собирался в отпуск, и у меня совсем не было настроения возиться с делом, которое не сулило быстрого завершения. Двадцать четвертого мая Эмма Танцер, двадцати двух лет, продавщица в магазине женской одежды на Ганновер-стрит, вышла вечером из своей квартиры на той же улице в сопровождении приятеля по имени Эдуард Баскетт. Молодые люди собирались посетить кинематограф, где в тот вечер, как, впрочем, весь месяц шли комические фильмы с участием Бестера Китона. В зал они вошли - билетер на входе вспомнил эту пару, - но домой после сеанса девушка не вернулась. Эмма снимала квартиру вместе с подругой Джейн Симпсон, тоже продавщицей. Поздно ночью, обеспокоенная отсутствием компаньонки, Джейн позвонила Баскетту, и тот очень удивился, потому что, по его словам, довел Эмму до ее подъезда. Молодой человек немедленно приехал на такси, и вдвоем с Джейн они обошли ближайшие кварталы, хотя и понимали, что в этом было немного смысла. Затем Баскетт позвонил в полицию, и дело попало в Ярд после того, как в местном полицейском участке оказались бессильны прояснить ситуацию.
Мне удалось обнаружить довольно странные факты, которые наводили на мысль о том, что к исчезновению Эммы Танцер причастен ее юный друг. Во-первых, опрос жителей первого этажа дома, где жила девушка, а также жителей дома напротив, показал, что в то время, когда, по словам Баскетта, он проводил Эмму домой, никто не видел, как она входила в подъезд или хотя бы проходила по улице. Это, конечно, ничего не доказывает, но дело в том, что как раз в это время четверо свидетелей видели, как мисс Танцер и мистер Баскетт шли по Риджент-стрит, разговаривая на повышенных тонах. Риджент-стрит находится в противоположном конце Лондона, где Эмма Танцер жила до того, как сняла квартиру рядом с местом работы, там она и с Баскеттом познакомилась, так что соседи знали обоих и сами заявили в полицию, когда прочитали в газетах об исчезновении девушки.
Дальше - больше. Тот же билетер, который впустил молодых людей в зал кинематографа, вспомнил, что они не досидели до конца фильма, так ему, во всяком случае, показалось. Я допросил контролера в зале, и он подтвердил: парень и девушка, соответствующие по описанию мистеру Баскетту и мисс Танцер, покинули зал минут за двадцать до конца сеанса, он открывал им дверь и запомнил, как они, по его словам, дулись друг на друга - видимо, когда смотрели фильм, между ними произошла ссора.
На углу улиц Риджент-стрит и Бакклей в то же утро была найдена скомканная женская перчатка - она лежала у стены дома. На перчатке эксперт обнаружил пятнышки крови, и анализ показал, что это кровь той же группы, какая была у мисс Танцер - сведения о ее группе крови я почерпнул из медицинской карты девушки. Перчатку показали Джейн Симпсон, и она подтвердила, что это перчатка Эммы.
Тогда я взялся за Баскетта всерьез, и он не смог толком ответить на многие вопросы - в частности, продолжал твердить, что никак не мог оказаться с Эммой на Риджент-стрит, поскольку именно в то время провожал ее домой. Где он был после этого? Пошел к себе - Баскетт снимал двухкомнатную квартиру в трех кварталах от дома Эммы, - лег спать и был разбужен звонком мисс Симпсон. По словам соседей, однако, Баскетт вернулся домой не в половине одиннадцатого, как утверждал, а вскоре после полуночи - это видели по меньшей мере три человека, причем все трое утверждали, что молодой человек был чрезвычайно взволнован, бормотал что-то себе под нос и долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Один из свидетелей, поднимавшийся в это время по лестнице, даже предложил Баскетту помощь, подумав, что юноша пьян. Тот, однако, не только помощи не принял, но ответил что-то резкое и невразумительное, продолжая свои попытки открыть непокорный замок.
Сэр Артур, я не буду перечислять другие улики. Я обнаружил множество - десятки! - косвенных свидетельств того, что мистер Баскетт и мисс Танцер о чем-то очень сильно поспорили во время сеанса, ушли из кинотеатра, спор продолжался на улице, после чего - то ли в припадке ярости, то ли с заранее обдуманным намерением - Баскетт ударил девушку ножом (в одном из мусорных баков на Риджент-стрит мы обнаружили нож со следами крови той же группы) и куда-то спрятал тело. Возможно, сбросил в канализационный люк - один из люков действительно оказался открыт, крышка лежала рядом, но тела внизу мы не обнаружили, за несколько дней, прошедших после той злополучной ночи, его могло отнести на много миль по запутанной системе подземных канализационных русел. В море тело, однако, вынесено не было - на выходе из системы стоят, как известно, прочные решетки, и тело там застряло бы.
- На ноже могли остаться отпечатки пальцев! - воскликнул я, понимая, впрочем, что старший инспектор Скотланд-Ярда не мог не подумать об этом гораздо раньше.
- Конечно, - кивнул мистер Каррингтон. - Отпечатки были обнаружены, но, к сожалению, такие смазанные, что идентифицировать их оказалось невозможно.
- И наконец, - сказал бывший полицейский, наливая себе из бутылки остатки бренди, - мисс Симпсон показала, что в последнее время отношения между Эммой и Баскеттом сильно испортились, не настолько, чтобы привести к разрыву, но какая-то черная кошка между ними, безусловно, пробежала.
- Тело так и не нашли? - спросил я, пока не очень понимая, какое отношение загадочная история исчезновения Эммы Танцер могла иметь к моей лекции - ведь именно эта связь заставила Каррингтона вспомнить историю давнего расследования.
- Тело так и не нашли, - как эхо, повторил бывший полицейский. - Баскетт продолжал все отрицать, но косвенных улик, свидетельствовавших о том, что девушка была убита и что Баскетт приложил к этому руку, накопилось такое количество, что комиссар потребовал передачи дела в суд, рассчитывая на то, что в судебном заседании удастся сложить всю мозаику, заставить подозреваемого признаться и показать, где он спрятал тело. Судили его не за убийство, поскольку Эмма числилась пропавшей без вести, а за насильственные действия, которые могли привести к смерти потерпевшей. Прокурор требовал для Баскетта семь лет заключения, защита настаивала на его невиновности, а я продолжал искать - ну не нравилась мне эта история, не видел я веской причины, по которой Баскетт мог желать девушке смерти - не считать же мотивом убийства размолвку влюбленных! Кстати, по требованию обвинения была произведена психиатрическая экспертиза подозреваемого, и врачи признали Баскетта полностью вменяемым и отвечающим за свои поступки.
- Все это очень интересно, - сказал я, доставая из бара непочатую бутылку бренди, - но я не понимаю, мистер Каррингтон, какое отношение эта трагедия имеет к...
- Духам и спиритизму? - подхватил Каррингтон мою мысль. - Терпение, сэр Артур, сейчас вам все станет ясно. Итак, пока шел процесс, я время от времени продолжал заниматься этим делом и выяснил, что перед тем, как Эмма стала встречаться с Баскеттом, у нее был приятель по имени Майкл Шеридан. Приятель был ревнив, собственно, по этой причине Эмма с ним и порвала. К ее исчезновению он не мог иметь никакого отношения, поскольку находился все время в Бирмингеме, куда переехал вскоре после того, как расстался с Эммой. Алиби его на тот злосчастный вечер было подтверждено пятью свидетелями и сомнений не вызывало. Но... Сэр Артур, это очень злопамятный человек, в чем я убедился после разговора с ним, он не прощал обид никогда и никому! И наконец, подхожу к главному. Знаете, чем он занимался в тот вечер, когда исчезла Эмма?
- Догадываюсь, - пробормотал я.
- Он участвовал в спиритическом сеансе! Медиумом была известная в Бирмингеме миссис Мак-Грегор...
- Я слышал о ней, - кивнул я, - это очень сильный медиум. К сожалению, мне не приходилось присутствовать на сеансах с ее участием, но квалификация миссис Мак-Грегор не вызывает сомнений.
- Значит, - с удовлетворением проговорил Каррингтон, - для вас не станет неожиданным то обстоятельство, что в тот вечер медиум вызывала дух Исаака Ньютона - как я понимаю, к духу великого физика участники спиритических сеансов взывают довольно часто, - но вместо него явился дух молодой девушки и в присутствии пяти свидетелей (миссис Мак-Грегор не в счет, она находилась в состоянии транса) обвинила Шеридана в том, что по его вине лишилась жизни и сейчас пребывает в мире духов, о чем, впрочем, совершенно не сожалеет.
- Прошу прощения, - прервал я рассказ Каррингтона. - Не будучи специалистом, вы могли не обратить внимания, но совершенно ясно: это не мог быть дух Эммы Танцер!
Каррингтон поставил на стол рюмку, из которой только что отпил, сцепил пальцы и спросил коротко:
- Почему?
- Вы сами сказали: сеанс состоялся в тот вечер, когда Эмма была еще жива.
- Сеанс проходил ночью, когда Эмма уже могла быть...
- Неважно! Дух не является сразу после гибели тела, это азы, которых вы можете и не знать. В течение довольно длительного времени - одни называют семь дней, другие - сорок, относительно сроков имеются разные мнения - дух пребывает поблизости от места, где тело застала смерть. И только потом...
- Да, - кивнул Каррингтон. - Не стану спорить. Разговаривая с Шериданом, я не принимал его слова всерьез, сначала мне важно было только то, что его алиби подтверждалось. Разговор происходил у него на квартире в Бирмингеме, куда я поехал на несколько дней, когда в заседаниях суда назначен был перерыв. У меня сложилось стойкое впечатление о нем, как о человеке злобном, мстительном, злопамятном и способном на... может, и на убийство. Понятно, почему мисс Танцер с ним порвала. Мы говорили долго, и совершенно для меня неожиданно он сказал: "Ну, я убил эту сучку, я, сознаюсь, и что вы мне можете сделать?" "Позвольте, - опешил я, - ваше алиби..." Он рассмеялся мне в лицо. "Вы ничего не докажете, - сказал он. - А я ничего больше не скажу и буду все отрицать. Пусть молодой Баскетт получит свое за то, чего он не совершал. А нас с Эммой рассудит Господь!" Больше он не вымолвил ни слова. Мне пришлось уйти, и, провожая меня до двери, этот человек повторил: "Вы ничего не докажете". Он был, конечно, прав.
Я во второй раз за время разговора выколотил трубку. Очень хотелось курить, но я положил трубку и налил себе бренди.
- Ваше здоровье, - сказал я, мы чокнулись и выпили. - Каким же образом, мистер Каррингтон, Шеридан убил девушку, если его не было в Лондоне?
- Он не сказал больше ни слова, - покачал головой Каррингтон. - Об исчезновении Эммы Танцер и о суде над Баскеттом он мог прочитать в газетах, а остальное придумать, чтобы заморочить мне голову.
- Но показания людей, присутствовавших на сеансе...
- Вот именно! Они определенно утверждали, что дух представился им как Эмма Танцер. Невероятно, верно?
- Что вы предприняли после этого разговора?
- А что предпринял бы на моем месте инспектор Лестрейд? - усмехнулся Каррингтон.
- Ничего, - сказал я, вздохнув. - И не потому, что он был глуп. Многие читатели сравнивают Лестрейда с Холмсом и полагают, что инспектор - человек недалекий, но это не так. Это совсем не так, и вам-то это должно быть понятно...
- Да, - кивнул Каррингтон. - Лестрейд - служака. Как и я. Признание? Без улик - чепуха, люди оговаривают себя на каждом шагу, часто даже не догадываясь об этом. Улики? Все улики были против Баскетта. Сэр Артур, это оказалось очень странное дело: мотив был у одного человека, а улики - против другого. Я вернулся в Лондон и как раз успел к оглашению вердикта присяжных.
- Баскетта оправдали? - спросил я.
- Вы читали об этом процессе? - поднял на меня взгляд Каррингтон.
- Если о нем писали в газетах, то читал наверняка. Но не помню. Видимо, там не было ничего интересного. Думаю, Баскетта оправдали за недостатком улик. Присяжные почти всегда так поступают, если нет трупа, а улики косвенные.
- Баскетта оправдали, - подтвердил Каррингтон, - и именно по тем причинам, что вы указали, сэр Артур. Он уехал из Англии - то ли в Египет, то ли еще дальше, в какую-то из африканских стран. Во всяком случае, больше мне это имя не встречалось - ни в газетах, ни в полицейских сводках.
- Девушку так и не нашли?
- Нет, сэр Артур. Тело исчезло - в подземных лондонских коммуникациях это достаточно просто. Впрочем, там время от времени находят трупы, пролежавшие в воде или нечистотах очень долгое время, случается - годы. Опознать тела в таких случаях очень трудно, часто невозможно, а предполагать... Вы меня понимаете... Прошло четыре года...
- Да, - сказал я, представив во что могло превратиться, пролежав несколько лет в тухлой воде, тело молодой красивой девушки.
- А что Шеридан? - спросил я, преодолев подступивший неожиданно спазм. Будто холодная рука сжала сердце, продолжалось это, к счастью, недолго, всего несколько секунд, и, надеюсь, я ничем не выдал своих ощущений - не хватало только обнаружить свою слабость при госте, я и домашним никогда не показывал, что стал в последние месяцы сдавать, и что боли в сердце, и спазмы, и одышка превратились в моих постоянных спутников... Я налил себе бренди, и очень надеялся, что рука моя не дрожала.
- Шеридан, - повторил Каррингтон. - Он тоже покинул Англию. Правда, направился в другую сторону - в Северо-Американские Соединенные Штаты. О нем, как ни странно, у меня больше сведений. В Нью-Йорке он организовывал спиритические вечера, пытался даже сам выступать в роли медиума, года два-три назад был довольно популярен в определенных кругах, а знаю я об этом потому, что у него возникли проблемы с нью-йоркской полицией, и комиссар Хопкинс связывался со мной, мы довольно долго разговаривали... и я ни слова не сказал о деле Эммы Танцер. Шеридан плохо кончил - его убили в уличной драке.
- Этот случай, - сказал я, с облегчением ощутив, как холод в груди медленно сменился теплом, будто бренди действительно заставило кровь быстрее бежать по сосудам, - так и не убедил вас, мистер Каррингтон, в существовании мира, не подвластного человеческим законам, и, в частности, законам британской юридической системы?
- Третий случай показался мне более удивительным, - сказал Каррингтон после недолгого молчания, так и не ответив на мой вопрос. - К счастью, обошлось на этот раз без убийств, исчезнувших трупов и странных признаний... Месяцев пять назад - дело было в конце апреля, погода стояла не по-весеннему промозглая, вы помните, какая в этом году выдалась сырая и холодная весна - в полицию поступила жалоба от некой миссис Шилтон-Берроуз. Жаловалась она на Альберта Нордхилла, которого обвиняла в мошенничестве. Мошенничество же состояло в том, что этот господин давал объявления в газеты о проводимых им сеансах спиритизма. За определенную сумму - не очень большую, кстати, чтобы не отпугнуть потенциальных клиентов из не очень богатых слоев общества, - он предлагал решить все жизненные проблемы, ответить на все житейские вопросы, без гарантии, конечно, поскольку что взять с духов, являвшихся с того света? Миссис Шилтон-Берроуз неоднократно устраивала у себя дома спиритические сеансы, посещала, кстати, ваши лекции, сэр Артур (собственно, именно от нее я впервые услышал о том, что знаменитый писатель, автор Шерлока Холмса увлекается таким, извините, странным занятием, как вызывание духов), и откликалась на объявления в газетах - ей хотелось среди множества медиумов отыскать самого сильного, способного вызвать дух ее любимой кошки Сэнди... Извините, сэр Артур, это уже выше моего понимания, дух кошки - это, на мой взгляд...
- Животные, - объяснил я, стараясь по возможности избегать назидательного тона, - как и люди, обладают бессмертной душой, и если при жизни животного между ним и хозяином устанавливаются отношения доверия и близости, то дух той же умершей кошки вполне способен явиться по зову хозяина и, более того, отвечать на задаваемые вопросы, поскольку в духовном мире нет разделения, свойственного миру нашему. Впрочем, продолжайте, мистер Каррингтон, дело на самом деле не в духе кошки, я вас правильно понял?
- В общем, да, - сказал Каррингтон с некоторым смущением: похоже, на него произвела впечатление моя горячность, которую я не сумел сдержать. - Миссис Шилтон-Берроуз была поражена следующим обстоятельством: приглашенный ею медиум, тот самый Альберт Нордхилл, явился без ассистента, что уже было непривычно, и заявил, что работает без публики, да и столоверчением не занимается тоже. Все предельно просто: в комнате двое - клиент и господин Нордхилл. Клиент задает вопрос, Нордхилл повторяет его вслух, обращаясь к духу, а дух отвечает. Никаких свечей, никаких обрядов, ни малейшей таинственности. Будто прием в каком-нибудь общественном учреждении. По мнению миссис Шилтон-Берроуз, это было явное и злонамеренное шарлатанство, за которое ей пришлось уплатить три гинеи - деньги для нее немалые, поскольку вот уже два года как она овдовела и вела скромный образ жизни, тратя, впрочем, половину своего небольшого пенсиона на попытки вызвать с того света дух ее кошки - заметьте, ни разу она не пыталась поговорить с духом почившего супруга, мистер Шилтон-Берроуз не интересовал ее совершенно, а вот кошка... Впрочем, неважно.
- Есть сильные медиумы, - сказал я, - для которых не нужно создавать специальные условия. Трудно сказать, был ли шарлатаном мистер...
- Нордхилл.
- ...Был ли шарлатаном мистер Нордхилл, если не проанализировать те ответы, которые он озвучивал.
- Совершено справедливо! Вот что поразило миссис Шилтон-Берроуз и заставило ее прийти к выводу о том, что Нордхилл - шарлатан и вымогатель. Он точно ответил на ее вопрос о том, любит ли Сэнди в новом своем положении делать то, что она любила делать, будучи живой. Ну не мог Нордхилл знать о том, что при жизни Сэнди обожала забираться на верхнюю полку платяного шкафа и зарываться в сложенное там постельное белье! Тем не менее, именно дух кошки голосом Нордхилла рассказал, как недостает Сэнди этого удовольствия. Дух поразил миссис Шилтон-Берроуз до глубины души, она уже готова была поверить любому его слову, но дальше произошло то, из-за чего женщина и обратилась в полицию: перестав отвечать на вопросы хозяйки, дух кошки почему-то принялся задавать свои, причем довольно странные. Он спросил, хранит ли все еще миссис Шилтон-Берроуз свои деньги в Торговом банке или, как ей советовал покойный супруг, перешла в банк "Черстон и сын"? Затем был задан вопрос о том, какие нынче уровни цен акций южно-американских нефтедобывающих компаний и сколько таких акций оставил супруге покойный мистер Шилтон-Берроуз. Сначала женщина честно отвечала, полагая, что ее бедной кошечке для чего-то нужны все эти сведения, но, наконец, сообразила, что происходит нечто из ряда вон выходящее, и прекратила беседу с мистером Нордхиллом, назвав его шпионом и контрабандистом, что, согласитесь, свидетельствовало скорее о ее чрезвычайном волнении, но не о рациональной оценке ситуации.
- Явный шарлатан, - с сожалением вынужден был констатировать я. - Полиция предприняла какие-то меры?
- Миссис Шилтон-Берроуз была не первой, подавшей жалобу на Нордхилла. Этот человек успел показать себя еще в трех или четырех местах, все эти обращения я собрал в одном деле, и Нордхилла задержали во время сеанса, когда он выпытывал у молодой девицы одной ей известные сведения о тайнике, якобы устроенном в доме покойным отцом. Сержант, сидевший в соседней комнате, все записал, а потом привел Нордхилла ко мне для допроса.
- Не вижу ничего интересного, - заявил я. - Этот человек обманщик. В любом деле, особенно таком чувствительном, как общение с потусторонними силами, подвизается огромное количество людей, нечистых на руку...
- Да, конечно, - кивнул Каррингтон. - Я не стал бы рассказывать о деле Нордхилла, если бы не одно обстоятельство. Честно говоря, сэр Артур, именно это дело, а не два предыдущих, которые так вас заинтересовали, заставило меня усомниться в своих жизненных принципах. Именно Нордхилл, будь он неладен, прошу прощения, сэр Артур, побудил меня серьезно отнестись к такой от меня далекой области познания, как спиритизм. Я начал читать книги. Я увидел в магазине том вашей "Истории спиритизма" и подумал, что если такой уважаемый и почтенный человек, как сэр Артур Конан Дойл, полагает связь с потусторонним миром существующей, то в этом, видимо, действительно что-то есть, и все, о чем говорил мне Нордхилл, тоже, возможно, имеет под собой какие-то основания. Я пошел на вашу лекцию - мне очень не хотелось идти одному, и я уговорил Патрицию пойти со мной. Патриция - моя дочь, вы видели ее...
- Красивая девушка, - поспешно согласился я, не желая, чтобы разговор от интересовавшей меня темы перешел к дифирамбам в адрес юной мисс Каррингтон. - Красивая девушка, но давайте вернемся к Нордхиллу. Что в его словах заставило вас усомниться в своих жизненных принципах?
- Два обстоятельства, сэр Артур. Я много лет проработал в полиции, четверть века в Скотланд-Ярде, у меня огромный послужной список, и если я вышел на пенсию, дослужившись лишь до старшего инспектора, это говорит скорее об отсутствии у меня здорового честолюбия, нежели о том, что я работал менее профессионально, чем мои молодые коллеги, ставшие в конце концов моими начальниками.
- Я нисколько не сомневаюсь, мистер Каррингтон, в вашей...
- Прошу прощения, я хочу лишь сказать, сэр Артур, что давно умею отличать, когда человек искренен, а когда играет, когда пытается солгать, а когда стремится говорить правду. Нордхилл не был шарлатаном, вот что я имею в виду. Возможно, он заблуждался, воображая, что разговаривает с духами и призраками - но он не играл, иначе его можно назвать гениальным актером, перед которым мистер Кин и Сара Бернар - неопытные дилетанты. Главное, однако, не в этом...
Каррингтон в очередной раз сделал паузу в своем рассказе, собираясь с мыслями. Воспользовавшись минутой молчания, я в третий раз набил трубку и с удовольствием закурил. Мне было ясно, конечно, что имел в виду мой гость, говоря о переоценке своих жизненных принципов. Но я ждал, когда он сам об этом скажет, чтобы быть уверенным - не столько в том, что правильно разобрался в эмоциональном состоянии этого человека, сколько в том, что он верно описал так называемый "случай Нордхилла".
Подождав, пока я сделаю несколько затяжек и внимание мое вернется к прерванному рассказу, Каррингтон продолжал:
- Вы, конечно, обратили внимание, сэр Артур: Нордхилл не задавал вопросы духам, но пытался с помощью клиентов отвечать на задаваемые духами вопросы. Для спиритизма это очень...
- Очень необычно, - подхватил я, - и заставляет усомниться в благих намерениях Нордхилла.
- Вот как? - удивленно посмотрел на меня Каррингтон. - А меня это обстоятельство убедило в том, что он мог говорить правду. Согласитесь, будь Нордхилл шарлатаном и актером, стал бы он менять обычный сценарий такого рода представлений и нести отсебятину, рискуя, что даже неопытная в общении с духами аудитория поймет, что ее дурачат? Шарлатаны, сэр Артур, никогда не придумывают такого, что могло бы навести людей на мысль о подделке, игре, лжи. Шарлатан действует исключительно по общеизвестному сценарию, а Нордхилл ломал стереотипы.
- Рациональное зерно в этом есть, - вынужден был согласиться я. - Но подозреваю, что у этой истории есть продолжение.
- Продолжение - да, сэр Артур, но не окончание! - воскликнул Каррингтон. - Нордхилл был подозреваемым в деле о мошенничестве, против него подали несколько официальных жалоб, но мне этот человек не то чтобы нравился - была в нем какая-то неподдельная цельность, не лживость, а упертость, уверенность в идее, убежденность не фанатика, но человека, знающего, что все им сделанное - правда, только правда и ничего кроме правды. Я не хотел доводить дело до суда, но и освободить Нордхилла от полицейского расследования я тоже не мог.
- И вы отправили молодого человека на психиатрическое освидетельствование, - пробормотал я и сделал глубокую затяжку, чтобы унять волнение.
- Мне ничего другого не оставалось, - виновато произнес Каррингтон. - Это было за месяц до моей отставки, о результате экспертизы я узнал, когда уже перестал быть хозяином в собственном кабинете, мое место занял Редьярд Макферсон, он-то и сообщил мне в приватном порядке о том, что Нордхилл был признан психически больным, у него нашли синдром навязчивых состояний, судья освободил его от ответственности за совершенные им поступки, но направил на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу.
- Этого следовало ожидать, - кивнул я. - Зная не понаслышке о том, как судьи интерпретируют любое отклонение от так называемого нормального поведения, подобный конец легко было предвидеть. Но вы не сказали, дорогой мистер Каррингтон, почему именно случай Нордхилла заставил вас переоценить жизненные принципы.
- Но, сэр Артур! - воскликнул Каррингтон, пораженный на этот раз моей непонятливостью. - Даже если Нордхилл ненормальный! Даже если он верил в несуществующее! Даже если этот человек находился во власти навязчивой идеи! Но согласитесь - с этим, кстати, не спорили ни врачи, определившие диагноз, ни судья, назначивший лечение, - Нордхилл не дурачил людей. Откуда, черт возьми, мог он знать о том, что миссис Шилтон-Берроуз хранила свои сбережения в Торговом банке? Откуда он мог знать, что покойный супруг советовал ей перевести деньги в банк "Черстон и сын"? Откуда мог Нордхилл знать обо всех других обстоятельствах и секретах - ведь всякий раз его обвиняли в мошенничестве на том основании, что он не только проводил сеансы спиритизма не так, как это принято в "приличном" обществе, но еще и вопросы задавал, как сказано в одной из жалоб, "провокационные, рассчитанные на то, что удастся выведать семейные тайны"?
- Конечно, - согласился я, попыхивая трубкой и глядя на моего собеседника сквозь облачка дыма, поднимавшиеся к потолку. - Мне много раз приходилось встречаться с подобными случаями удивительного знания. Но и вы столкнулись с подобным не впервые. Как же рассказанные вами истории о мистере Блоу и бедной девушке Эмме Танцер? Почему они вас не убедили, а мистер Нордхилл...
Каррингтон поднял на меня взгляд и долго смотрел, будто изучая и решая про себя, стоит ли открыть мне последнюю свою тайну, которую он хранил и надеялся оставить при себе.
- Да, - сказал он наконец, - вы правы, сэр Артур. Видите ли, я действительно вышел на пенсию, как уже говорил, но по возрасту мне еще оставалось несколько лет, и не было необходимости... Но после того, что произошло, я не мог оставаться... Начальство меня поняло и пошло навстречу...
Похоже, Каррингтон не мог собраться с мыслями или, скорее всего, в волнении позабыл слова, которые заранее подготовил для своей последней речи.
- Пожалуй, - сказал я мягко, вовсе не желая становиться свидетелем нравственных терзаний этого честного и, без сомнения, достойного служаки, чьи жизненные принципы в один прекрасный (или, скорее, несчастный) день оказались разрушены по его же собственной вине, - пожалуй, вы излишне щепетильны, дорогой Каррингтон. Я уверен, что в вашем поступке не было ничего предосудительного. Вы попросили Нордхилла вызвать дух вашей покойной супруги, ведь так? Вы попросили его сделать это, поскольку только он работал сам, без ассистента и публики, и вы, даже не веря до конца в его способности, все-таки питали - пусть очень малую - надежду на то, что у него получится...
- Господи! - с надрывным стоном проговорил Каррингтон и закрыл лицо руками. - Я и сейчас не могу понять, почему сделал это... Я пришел к нему в камеру и сказал... Он воспринял мои слова, как желание заключить сделку - я (он, видимо, так решил, хотя я не делал ему никаких намеков) облегчу его участь, помогу освободиться от судебной ответственности, а он... Я находился в таком нервном возбуждении, что мне и в голову не пришли те мысли, которые... Я думал: если он скажет "нет", я повернусь и выйду, но он только кивнул и сразу - будто общение с духами не составляло для него никакого труда и душевного усилия - начал задавать мне вопросы, показавшие, что он или действительно гениальный шарлатан, узнавший каким-то образом о моем прошлом такие факты, каких, кроме меня и моей любимой Пат, не мог знать никто, или... я не знаю... мне никогда не приходилось встречаться с подобным...
- Пат, - осторожно сказал я, подумав, что в волнении Каррингтон перепутал имена, - это ваша дочь, а жену вашу звали Эдит, верно?
- Да! Это меня и поразило, хотя в протоколах допросов содержались сведения именно о таком поведении подсудимого, но одно дело - читать и слышать, другое - столкнуться самому с таким странным... Вопросы задавала мне моя любимая Патриция - голосом этого молодого человека, никогда ее прежде не видевшего и не знавшего, что, когда Патриции было шесть (Эдит была еще жива, но уже тяжело болела и не вставала с постели), мы спрятали с ней в старом парке около дома красивую вазу с десятью фунтами золотом, это была такая игра, Пат верила, что если посадить деньги в землю, как семена, то со временем вырастет денежное дерево, и именно так люди становятся богатыми. Я объяснял ей, что это сказка, но детское сознание упорно держалось за свою фантазию, и я сказал: "Давай попробуем. Закопаем деньги в кувшине и подождем. Если за год..." "За десять!" - потребовала Патриция, и я согласился. "Если за десять лет ничего не вырастет, то мы откопаем кувшин и купим тебе подарок". Я не стал продолжать, но Пат этого оказалось мало, и она продолжила сама: "А если вырастет дерево, то оно будет только моим, хорошо?" Понятное дело, я согласился, в тот же вечер мы закопали кувшин в саду со всеми предосторожностями - так, чтобы никому и в голову не пришло искать именно там.
- Десять лет, - повторил я. - Сейчас вашей дочери...
- Девятнадцать, сэр Артур.
- Значит, еще три года назад...
- Три года назад Патриция сказала, что деньги прорастают долго, и надо подождать еще несколько лет. В последний свой день рождения она опять отказалась выкопать кувшин, сказав, что сделает это только в том случае, если финансовое положение семьи окажется настолько плохим, что иного выхода просто не останется. Я воспринял ее слова по-своему. Решил, что она давно рассталась с детскими иллюзиями, но ей не хотелось терять и эту сказку, пусть остается, дело ведь не в тех нескольких фунтах...
- Или она давно выкопала деньги, - пробормотал я, - и потратила в тайне от вас...
- Исключено! - воскликнул Каррингтон. - Вы не знаете Патрицию. Я уверен: кувшин все еще в том тайнике. Как узнал о нем Нордхилл, вот в чем проблема! Я спрашивал его о моей Эдит, а он вместо ответа задал вопрос мне - своим низким хриплым басом, но с интонациями Патриции, не узнать их было невозможно! "Отец, - сказал он. - Там, где ты сейчас, тебе не нужны деньги. Скажи, что ты сделал с кувшином, который мы с тобой закопали у стены старого парка?" Нордхилл не впадал в транс, не пытался изобразить умственные усилия, он смотрел мне в глаза и говорил: "Мне очень нужны деньги, сейчас такое время... Война... Скажи, куда ты дел кувшин? Я не спрашиваю: почему ты это сделал? Просто скажи: куда?" Нордхилл несколько раз повторил это "Куда?", а потом неожиданно покачал головой и сказал: "Извините, старший инспектор, но вам придется ответить, иначе..." "Иначе..." - повторил я. "Иначе вашей дочери действительно не на что будет купить хлеб". "О чем вы говорите? - возмутился я. - Моя дочь прекрасно живет, нам хватает не только на хлеб, но и на..." "Патриция задала вопрос, - прервал он меня, - и пока не получит ответа, я, к сожалению, бессилен продолжить". У меня сложилось впечатление, что он шантажировал меня, хотел заключить какую-то сделку... Я покинул камеру, в смятении вернулся домой и за ужином попытался вскользь выяснить у Пат, не рассказывала ли она кому-нибудь о нашем общем секрете. "Нет, - сказала она, - никому и никогда. Отец, я даже ни разу не подходила к той стене и не подойду, если..." Она упрямо посмотрела мне в глаза, и я понял, что она говорит правду. Вот так, сэр Артур.
- Странно, - сказал я, - действительно, очень странно.
- На следующий день я отправился к комиссару и подал прошение об отставке. До пенсии оставалось всего несколько месяцев, меня не стали удерживать, и обида какое-то время теплилась в моем сознании. Нордхилла судили без моего участия, меня даже свидетелем не вызвали, и сейчас его лечат, а я... Я все время размышляю над произошедшим, прошлое и настоящее путаются в моей голове, а однажды, бродя по городу, я увидел в книжном магазине "Историю спиритизма" и "Новое откровение", я купил эти книги, прочитал их и решил непременно увидеть вас, потому что...
- Не продолжайте, дорогой мистер Каррингтон, - прервал я, положив ладонь ему на колено. - В какой лечебнице находится этот молодой человек?
- В Шелдон-хилл.
- Возможно устроить так, чтобы мы с вами посетили его и задали несколько вопросов?
- Думаю, да, - сказал Каррингтон. - Собственно, я и сам хотел... Но не считал для себя возможным. Это было бы... Но если такой человек, как вы, сэр Артур... Вы интересуетесь подобными случаями, и для вас будет совершенно естественно...
- Завтра, - сказал я решительно, - мы с вами отправимся в Шелдон-хилл. Далеко ли это от Лондона?
- Тридцать миль до железнодорожной станции Туайфорд.
* * *
Мы выехали поездом с вокзала "Виктория" в 9.56. Погода благоприятствовала поездке, ночью я на удивление хорошо выспался и чувствовал себя вполне отдохнувшим. Адриан вызвался сопровождать меня, мотивируя свое предложение желанием увидеть, как он выразился, "живого медиума", но я твердо отклонил его просьбу, прекрасно понимая, что сын беспокоился о моем самочувствии и не хотел оставлять меня даже на попечение такого надежного спутника, как бывший старший инспектор Скотланд-Ярда.
Чтобы показать, насколько все ошибаются относительно моего, как показалось домашним, пошатнувшегося здоровья, я встал в половине седьмого, несколько раз пробежался вокруг дома (Джин видела меня из окна спальни и могла убедиться в том, что я не испытываю затруднений с дыханием), побоксировал с грушей в кабинете, принял ванну и позавтракал яичницей с беконом, а черный кофе, две чашки которого я выпил, полностью привели меня в то рабочее состояние, которое я так любил и в котором написал в юности лучшие рассказы о Холмсе. Я даже успел выкурить трубку, прежде чем в дверь позвонил мистер Каррингтон, а дворецкий Найджел сообщил, что машина к поездке на вокзал готова.
Всю дорогу от Лондона до Туайфорда - чуть больше часа - Каррингтон мрачно глядел в окно, а я, с его разрешения, курил трубку и думал о том, что мой попутчик имел, скорее всего, не очень приятный разговор с дочерью, наверняка без энтузиазма отнесшейся к намерению отца посетить человека, воспоминание о котором вряд ли было ей приятно.
- Может быть, - сказал я, когда проводник, просунув голову в дверь купе, сообщил о том, что Туайфорд через пять минут, поезд стоит не больше минуты, и нам следует поторопиться, - может быть, мистер Каррингтон, вам не нужно было рассказывать дочери о цели нашей поездки?
Каррингтон обернулся в мою сторону и сказал с очевидным напряжением в голосе:
- У меня никогда не было от Патриции секретов, сэр Артур. К тому же, мне казалось, ей будет интересно узнать о судьбе человека, так странно появившегося в ее и моей жизни.
- Она хотела поехать с вами?
- Да, Пат настаивала, но я не мог ей этого позволить. Согласитесь, сэр Артур, последствия нашего визита трудно предсказать. К тому же, я еще вчера сообщил доктору Берринсону - это главный врач больницы - о нашем приезде, и я вовсе не уверен, что он дал бы согласие на посещение больного, зная о присутствии молодой и эмоциональной девушки.
Поезд замедлил ход, и мы, не закончив разговора (да и был ли смысл его заканчивать?), вышли в коридор, где, кроме нас, не было ни души - в Туайфорде никто не выходил, а когда мы спустились на перрон, то обратили внимание на то, что и посадки на поезд не было: два работника станции прохаживались взад-вперед, а у входа в здание вокзала, представлявшего собой миниатюрную копию лондонского Черринг-кросс, нас ждал высокий, под два метра, мужчина в кожаной куртке и в дорожном автомобильном шлеме, представившийся шофером доктора Берринсона, любезно предоставившего в наше распоряжение свою машину, поскольку, как оказалось, от станции до больницы расстояние было около двух миль, а искать такси в городке, по словам нашего водителя, все равно, что иголку в стоге сена, вымоченного, к тому же, сильнейшим ливнем.
Слова о ливне мы с Каррингтоном вспомнили, когда, выехав на пригородную дорогу, автомобиль едва не застрял в глубокой луже и с завыванием продолжал путь мимо низкого подлеска и скошенных лугов, где тут и там стояли аккуратные стога сена, будто желтые домики для гномов и иной лесной живности.
- Я давно знаком с доктором Берринсоном, - сказал Каррингтон. - Он несколько раз выступал свидетелем по делам, которые я вел. Помните дело о серийном убийце Джоне Виллерсе, май двадцать третьего года? Его называли Потрошителем из Бромли...
- Да, - кивнул я, глядя на проплывавшие мимо деревья, влажные от недавно прошедшего ливня, - да, конечно. Мне кажется, что и психиатра, выступавшего на процессе, я тоже помню, его фотография была в газетах: росту в нем вряд ли больше пяти футов и двух дюймов, а худоба такая, будто он с детства ел только черствые корки.
- Совершенно верно! - воскликнул Каррингтон. - Это вы верно подметили, сэр Артур, доктор именно такое впечатление и производит, но на самом деле он обладает недюжинной для своей комплекции силой и на моих глазах справлялся с буйными больными, не прибегая к помощи санитаров. Думаю, что водителя себе и машину доктор подбирал по принципу контраста.
Скорее всего, так и было - склонность доктора Берринсона к контрастам я оценил сам, когда за поворотом возникло здание больницы, построенное на поляне и окруженное вековыми деревьями, нависавшими над длинным одноэтажным строением с башенками по бокам и в центре. Впечатление было таким, будто страшные великаны склонились над лежавшим на земле поверженным воином. Здание окружено было двухметровой высоты оградой из чугунных прутьев, сделанных в форме старинных пик с очень острыми наконечниками. Ворота раскрылись, и машина, проехав по короткой гравиевой дороге, остановилась у главного входа.
К моему удивлению, нас никто не встречал, но, когда мы поднялись по ступенькам, широкая дубовая дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы мы могли протиснуться в большой полутемный холл, после чего захлопнулась с ужасающим грохотом, отрезав нас от мира и будто поставив точку в нашей прошлой жизни.
Я невольно вздрогнул, да и Каррингтону, похоже, стало не по себе.
- Доброе утро, господа, - услышал я и, обернувшись на голос, увидел стоявшего у окна доктора Берринсона: он оказался именно таким, каким его описал Каррингтон. Мне пришло в голову, что, несмотря на хилое сложение и вялую позу, я бы не хотел встретиться с доктором на боксерском ринге: было в его фигуре что-то загадочное, заставлявшее предположить, что, оказавшись в критической ситуации, человек этот мгновенно преобразуется, собирает всю свою огромную внутреннюю энергию и действительно способен не только скрутить разбушевавшегося психопата - для этого достаточно физической силы, - но и одолеть в научном споре любого, сколь угодно эрудированного оппонента. Не знаю, почему я так решил, это было интуитивное представление о человеке, которого я никогда прежде не видел.
- Доброе утро, доктор, - почтительно произнес Каррингтон, и я подумал, что бывший полицейский испытывает точно такие же чувства подчиненности внутренней силе этого незаурядного человека. - Позвольте вас познакомить: сэр Артур Конан Дойл, о котором...
- Очень приятно, сэр Артур, - не дослушав, доктор протянул мне руку. Пожатие его, как я и ожидал, оказалось крепким и долгим. - Я читал все ваши произведения и особенно благодарен за профессора Челленджера, который в молодости был для меня образцом истинного ученого.
- В молодости? - я не мог удержаться от вопроса. - Значит, в более зрелом возрасте...
- Я изменил свое мнение, - кивнул доктор, но не стал продолжать разговор на заинтересовавшую меня тему.
- К сожалению, - сказал он, - утром у нас случилось неприятное происшествие - по вашей части, старший инспектор.
- Я уже несколько месяцев...
- Да, я знаю, но для меня вы все равно тот старший инспектор Скотланд-Ярда, который одиннадцать раз обращался ко мне за психиатрической экспертизой. Бывших инспекторов не бывает, как не бывает бывших врачей и бывших королей. Прошу пройти за мной, господа, я все вам расскажу вам по дороге.
Переглянувшись, мы с Каррингтоном последовали за доктором в западное крыло здания - сюда вел длинный коридор с окнами, выходившими в сторону больничного сада, который не был виден с подъездной дороги. За садом начинался лес, и трудно было понять, где находилась граница между дикой природой и созданным человеком оазисом - то ли там вообще не было забора, что представлялось мне маловероятным, то ли забор состоял из тонких прутьев, не видимых с относительно большого расстояния. В саду, рядом с сараем, где, скорее всего, хранились сельскохозяйственные принадлежности, стояла группа людей, среди которых было несколько полицейских в форме, и два санитара с белых халатах. Я решил было, что именно там произошло упомянутое доктором происшествие, но он повернул в другой коридор, короткий, с дверью, расположенной в торце - в эту дверь мы и вошли, оказавшись в небольшой палате, где стояли металлическая кровать, прикроватная тумбочка, низкий столик, на котором я увидел большое красное яблоко и раскрытую Библию, два стула с высокими спинками и узкий платяной шкаф - также раскрытый настежь - с висевшей на плечиках мужской одеждой: брюками, двумя рубашками (белой и серой в темную полоску) и длинным (наверняка до пола) больничным халатом неопределенного цвета. Единственное окно, забранное мелкой решеткой, выходило не во двор, а в сторону дороги, по которой мы приехали.
В палате никого не было.
- Это палата Нордхилла, - пояснил доктор Берринсон. - Сейчас его сюда приведут, и вы, господа, сможете задать свои вопросы. Прошу, господа, садитесь, а я постою, точнее - буду ходить, так мне легче разговаривать.
Мы с Каррингтоном уселись на стулья, я достал было трубку, но, подумав, что в больнице курение может быть запрещено, сунул ее обратно в карман. Доктор Берринсон, заметив мой жест, нахмурился, но ничего не сказал, и я понял, что на некоторое время мне придется воздержаться от вредной привычки, хотя без трубки во рту я чувствовал определенную неполноценность и не мог следить за словами врача с тем вниманием, которого они, безусловно, заслуживали.
- Итак, господа, - доктор действительно начал ходить по комнате от окна к двери и обратно, так что нам с Каррингтоном приходилось все время поворачиваться в его сторону, - в семь утра я услышал ужасный крик, доносившийся из женской половины. К вашему сведению, больница разделена на три части - это, как вы видели, длинное здание, построенное во времена Георга VII, в центральной части расположены кабинеты врачей, процедурные комнаты и хозяйственные службы, в том числе кухня, в правой части - палаты для женщин-пациенток, а в левой, где мы с вами находимся, - мужские палаты. Обычно ночую дома, в Туайфорде, но нынешнюю ночь провел в больнице, поскольку до позднего вечера пришлось заниматься больной женщиной, у которой случился сильнейший истерический припадок. Моя комната находится напротив холла, в самом центре здания. Я уже встал и почти оделся, когда крик заставил меня выбежать в коридор, где я нос к носу столкнулся с одним из ночных санитаров, который тоже слышал крик и бежал в женскую половину. Поскольку крики не прекращались, мы быстро нашли их источник - в палате, где жила Эмилия Кларсон, стояла и кричала Марта, сестра милосердия, а сама Эмилия лежала у кровати на полу в странной позе, невозможной для живого человека. На голове ее была страшная рана, на волосах запеклась кровь... Я приказал Марте замолчать и выйти из комнаты, ни до чего не дотрагиваясь.
- Знакомству с вами, старший инспектор, - продолжал доктор Берринсон, - я обязан определенными познаниями в методах расследования, и потому вытолкал санитара из комнаты и вышел сам, запер дверь и ключ положил в карман, вернулся в свой кабинет и позвонил в полицию.
- Дверь в комнату Эмилии была открыта, когда сестра пришла наводить порядок? - спросил Каррингтон, прервав монолог доктора.
- Вот именно! - воскликнул Берринсон. - Закрыта! Заперта на ключ! Это не показалось Марте странным - некоторым пациентам разрешено запираться на ночь, но мы требуем, чтобы они не оставляли ключа в замочной скважине. Марта отперла дверь - у сестер есть ключи от всех палат, - вошла... Тогда я и услышал первый крик.
- Окно? - спросил Каррингтон. - Есть ли в палате окно и было ли оно закрыто?
- Закрыто и заперто на задвижку, - ответил врач. - К тому же, на окнах у нас крепкие решетки, проникнуть в палату со стороны сада никто не мог, уверяю вас.
- Значит, убийство совершил тот, у кого мог быть ключ, верно? - сказал бывший полицейский, похоже, уже начавший выстраивать линию расследования.
- Ключ - кроме самой Эмилии, естественно, - есть только у меня, дежурной сестры и еще один висит на щите в подвале, но сам подвал был заперт на ночь, а ключ от подвала вообще имеется в единственном экземпляре, находящемся у кастеляна Джо, ночевавшего в своем доме в Туайфорде.
- Иными словами, если сестра со своим ключом не расставалась, то именно она и является главной подозреваемой, не так ли?
- Марта? - Берринсон перестал бегать по палате, остановился перед Каррингтоном и возмущенно ткнул в его сторону пальцем. - О чем вы, старший инспектор? Марта работает в больнице двадцать три года! Лучшая сестра, каких я знал. Отличные отношения со всеми больными, в том числе с Эмилией.
- Хорошо-хорошо, - пробормотал Каррингтон, - я всего лишь хотел... Продолжайте, пожалуйста. Полиция...
- Да, инспектор Филмер прибыл незамедлительно, а с ним - бригада криминалистов. Мы подошли к двери (рассказываю об этом эпизоде так подробно, чтобы вы поняли, в каком я оказался глупом положении!), впереди инспектор с ключом, я - сзади, а за нами трое или четверо полицейских. В конце коридора столпились врачи и санитары и кое-кто из больных - те, кому разрешено выходить из своих комнат. Филмер повернул ключ, вошел... и остановился в дверях, я видел лишь его бритый затылок, постепенно наливавшийся кровью. Пройти не было никакой возможности, а потом инспектор обернулся и сказал возмущенным голосом: "Ну! И что все это значит?" Я протиснулся мимо него в палату, и, признаюсь вам, старший инспектор, волосы на моей макушке встали дыбом - во всяком случае, именно таким было мое ощущение.
- Мертвая девушка оказалась... - начал Каррингтон (я тоже подумал о том, что Эмилия на самом деле оказалась живой, это и поразило беднягу доктора).
- Там не было никакой девушки! - выпалил Берринсон. - Ни мертвой, ни живой! Палата была пуста, понимаете? Постель смята, но никаких следов ни Эмилии, ни крови - ничего!
- Очень интересно, - пробормотал Каррингтон для того, видимо, чтобы скрыть свое смущение.
- Естественно, - продолжал врач, - полицейские на моих глазах тщательно обыскали помещение. Никто не мог в него войти и никто не мог выйти за время, прошедшее после обнаружения тела. О том, чтобы проникнуть в комнату через окно, и речи быть не может. Но тела не оказалось! Инспектор Филмер рвал и метал - похоже, он готов был обвинить меня и Марту в приступе шизофрении и запереть в одной из наших палат. Я был в полном недоумении... И в это время - обратите внимание, старший инспектор, и вы, сэр Артур, - ко мне подошел Нордхилл, совершенно спокойный и даже флегматичный, впрочем, это его обычное состояние, и сказал: "Да вы не беспокойтесь, доктор, ничего с Эмилией не случилось, она жива и здорова, уверяю вас..." Разумеется, Филмер, слышавший эти слова, немедленно пристал к Нордхиллу с вопросами, и я с трудом заставил инспектора предоставить это дело мне - все-таки Нордхилл мой пациент, реакции его неадекватны, нельзя подходить к словам больного с обычными полицейскими мерками, мало ли какая идея могла прийти в его голову...
- Где сейчас Нордхилл? - быстро спросил Каррингтон. Меня тоже интересовал этот вопрос - мы ведь приехали в больницу для встречи с этим пациентом, - и мне показалось странным неожиданное смущение доктора.
- Ну... - протянул он. - Вообще-то мы в его палате, сейчас его должны... Понимаете, старший инспектор, я, наверно, не должен был разрешать, но события развивались так стремительно, что... Я отвел Нордхилла в холл, усадил в кресло и спокойно спросил, что он имел в виду. "С Эмилией ничего не случилось", - упрямо повторял он, не глядя мне в глаза, из-за чего в моей голове возникали мысли одна нелепее другой, а потом, будто услышав слова, предназначенные лишь для его, а не моего слуха, он сказал: "Я вижу сарай... Если там..." И замолчал, глядя в пустоту. Мне знакомы были такие эпизоды в его поведении, я позвал санитара, чтобы отвести Нордхилла в палату, но Филмер, не пропустивший из нашего разговора ни слова и понявший каждое слово буквально (в отличие от меня - я раздумывал над тем, какие ассоциации бродили в мыслях Нордхилла и как интерпретировать его пророчество), так вот, Филмер устремился к выходу на задний двор больницы, и полицейские за ним, и кое-кто из обслуживающего персонала. Не прошло и минуты, как я услышал такой же вопль, что утром - без сомнения, кричала Марта, и вы можете себе представить, о чем я подумал в ту минуту.
- Еще бы, - пробормотал Каррингтон, - видимо, в сарае обнаружили труп девушки.
- Или живую и здоровую Эмилию, - вставил я.
Доктор Берринсон обернулся ко мне и воскликнул:
- Сэр Артур! Каким образом? Как вы догадались, что...
Я прокашлялся и ответил, стараясь сдерживать волнение:
- Нордхилл сказал, что с Эмилией ничего не случилось, верно?
- Да, но ему никто... Впрочем, вы правы: Эмилия действительно оказалась в сарае - на ней была ночная рубашка, на ногах войлочные тапочки, и она находилась в полной растерянности: оказывается, бедная девушка уже около часа колотила в дверь и кричала, чтобы ее выпустили, но никто ее криков и стука не слышал - сарай довольно далеко от здания, а окна закрыты, к тому же, шум, вызванный происшествием... Вы можете себе представить раздражение инспектора Филмера - он решил, что все случившееся либо представление, зачем-то разыгранное персоналом совместно с больными, либо преступление, цель которого ему пока решительно непонятна. В сарае есть старый стол, выброшенный по причине ветхости, и несколько стульев, у которых порвалась обивка, и их вынесли из дома, чтобы когда-нибудь отдать в починку... И Филмер не нашел ничего лучше, чем устроить допрос прямо на месте, по горячим, как он сказал, следам. Он и Нордхилла допросил, хотя я твердо выразил свое отношение - но парень сам прибежал в сарай, увидел Эмилию, и восторг его трудно описать, эти двое, знаете ли, симпатизируют друг другу.
- Как Эмилия оказалась в сарае? - перебил Каррингтон.
- Она не смогла этого объяснить! "Я не помню... Поднялась утром, вдела ноги в тапочки и оказалась здесь". Вот все, что удалось Филмеру от нее узнать. А от Нордхилла и того меньше, хотя он и вызвался сам дать показания. "Это соединение, - твердил он. - Самое обычное соединение и ничего больше". Слова его остались загадкой, но если Филмер воспринял их как попытку запутать полицейское расследование, то мне, как лечащему врачу, понятно, что в голове Нордхилла возникли какие-то ассоциации, которые он не мог правильно описать.
- Я не очень понимаю, доктор Берринсон, - сказал я с осуждением, - почему вы разрешили полицейскому инспектору допрашивать своего пациента, да еще не в вашем присутствии. Вы имели полное право...
- Да! Совершенно верно, сэр Артур! Я так и поступил. Но Нордхилл сам вызвался, мне оставалось лишь применить силу, чтобы вернуть его в палату, но это лишь усугубило бы ситуацию, вы понимаете?
Он неожиданно перестал бегать по палате, остановился перед Каррингтоном и сказал:
- Мне пришлось их покинуть, потому что доложили о вашем приезде.
- Они все еще в сарае? - спросил Каррингтон.
- Сейчас приведут Нордхилла, - сказал Берринсон, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из коридора. - Эмилию отведут в ее комнату, Филмер, должно быть...
Доктор не успел закончить фразу - дверь распахнулась, и на пороге возник низенький плотный человечек с круглым лицом и низким лбом, на нем был видавший виды синий твидовый костюм, черный галстук, немного сбившийся на бок, в правой руке Филмер (это был, конечно, инспектор, у меня не возникло в этом ни малейших сомнений) держал папку с документами, а левой тащил за собой, крепко вцепившись в его запястье, молодого мужчину в сером больничном халате - наверняка это и был Нордхилл, не столько напуганный, сколько смущенный тем, что предстал перед нами не в том виде, в каком хотел бы.
- Я знал, что застану вас здесь! - воскликнул Филмер. - Где еще, если в вашем кабинете, доктор, никого нет? Здравствуйте, дорогой Каррингтон, я прекрасно помню, как работал с вами по делу Шенброка в двадцать третьем, жаль, что вы сейчас не при деле, вместе мы быстрее разобрались бы в том бедламе, что происходит в этом... гм... бедламе. А это...
- Сэр Артур Конан Дойл, писатель, - представил меня Каррингтон, и я приготовился было к новой вспышке восторга, но Филмер, должно быть, не особенно жаловал литературу и литераторов, он коротко мне кивнул, протянул было руку, но тут же забыл, для чего это сделал, бросил папку с бумагами на стол, отодвинул стул и опустился на него, едва не сломав, показал Нордхиллу на кровать, и тот послушно присел на краешек, Берринсона Филмер взглядом усадил на второй стул напротив себя, а мы с Каррингтоном как сидели плечом к плечу, так и остались - невольные свидетели буйной активности инспектора.
- Дорогой Филмер, - спокойно сказал Берринсон, - давайте выйдем отсюда и продолжим разговор в моем кабинете. Вы уже сняли все показания, я не мешал вам, хотя и имел на это полное право...
- Право препятствовать правосудию? - вскинул руки Филмер.
- Это лечебное заведение... Впрочем, неважно. Я вам не мешал, а теперь, полагаю, надо дать людям возможность успокоиться...
- Хорошо, - неожиданно согласился Филмер и вскочил на ноги с такой поспешностью, что стул вылетел из-под него и свалился на пол с грохотом, заставившим Нордхилла вздрогнуть. Я следил за ним, пытаясь увидеть в его поведении признаки душевной патологии, заставившей экспертов сделать заключение о невменяемости. У Нордхилла было открытое, располагавшее к себе лицо человека, много пережившего в жизни и ожидавшего, что еще много других переживаний выпадет на его долю. Серые глаза внимательно смотрели на окружающих, но у меня сложилось впечатление, что взгляд Нордхилла больше был устремлен внутрь себя. Он отгородился от мира, сложив руки на груди, губы его, тонкие и бледные, были крепко сжаты.
Филмер выбежал из палаты с такой же быстротой, как ворвался, Каррингтон и доктор последовали за ним, а я все не мог заставить себя подняться - наши с Нордхиллом взгляды встретились, и, сам не зная почему, я задал вопрос, показавшийся мне в тот момент совершенно нелепым, но, как потом оказалось, единственно правильный и разумный в той неправильной и неразумной ситуации:
- Почему духи не предупредили вас заранее?
Я подумал, что Нордхилл не расслышал, - и к лучшему, - но он перевел на меня свой внимательный взгляд, помедлил немного и ответил с полной серьезностью:
- Я не всегда понимаю то, что слышу, сэр Артур. И то, что вижу, не всегда понимаю тоже. Это очень утомительно, очень... Слишком много миров... На каждый мир можно смотреть по меньшей мере с двух сторон... То, что для нас является смертью, для кого-то - вечная жизнь. То, что мы считаем живым, для кого-то - мертвое, прошедшее и ставшее тленом... Слишком много душ, эти миры соединяющих... Слишком часто меня спрашивают, и слишком часто я не способен ответить.
- Кто спрашивает? - озадаченно спросил я.
- Извините, сэр Артур, я хочу побыть один.
* * *
Инспектор Филмер был, возможно, хорошим полицейским, но принадлежал к типу людей, одним своим видом вызывавшим сильнейшее раздражение. Он слишком быстро ходил, слишком быстро разговаривал, жестикуляция его была излишне аффектированной, и потому самые, возможно, верные умозаключения воспринимались, как непродуманные, непроверенные и вообще нелепые. Разумеется, таковыми были мои личные впечатления, но, судя по поведению Каррингтона и Берринсона, их мнение об инспекторе вряд ли было существенно иным. Где-нибудь в Италии, в полицейском участке в Неаполе Филмер, возможно, оказался бы на своем месте, но в английской глубинке, в трех десятках миль от Лондона выглядел по меньшей мере нелепо.
- Да! Да, уверяю вас, уважаемый доктор! - говорил инспектор, быстро перемещаясь от двери, по которой он всякий раз стучал костяшками пальцев, к окну, куда он всякий раз выглядывал, будто надеялся увидеть во дворе больницы что-то, способное повлиять на уже сделанные им выводы. Доктор сидел за своим огромным письменным столом, где вразброску лежали книги по психиатрии, философии, общей медицине (я увидел два тома Бардена и Гросса, классический учебник, который в свое время сам изучал, будучи студентом), Каррингтон стоял, прислонившись к книжному шкафу, где, кроме книг, выставлены были на обозрение удивительно красивые китайские статуэтки эпохи Минь - болванчики, птички, девушки в различных, в том числе и весьма призывных позах и чашечки в форме цветочных бутонов. Я же отодвинул подальше от центра комнаты глубокое кожаное кресло и закурил, наконец, трубку, не желая ни перебивать словоизвержения Филмера, ни начинать дискуссию, смысл которой был для меня все еще скрыт.
- Да, доктор! - говорил Филмер. - Разумеется, все это цепь нелепых случайностей! В жизни нашей, уверяю вас, случайности играют гораздо большую роль, чем нам кажется. Случайности и небрежные свидетельства. Мистер Каррингтон - в свое время он был неплохим сотрудником Скотланд-Ярда - полагаю, вам это подтвердит.
Каррингтон поморщился, доктор высоко поднял брови, а я крепко сжал зубами мундштук, чтобы не рассмеяться Филмеру в лицо. "Неплохой сотрудник" - и это говорил человек, за тридцать лет службы так и не ставший хотя бы начальником сельского полицейского участка.
- В палате девушки нет ни малейших следов крови. Простыни смяты, да, она, безусловно, провела ночь в постели. Не исключено, что хотела вас - или сестру милосердия, или обоих - разыграть, она ведь психически больная, верно, и следовательно способна на любые, совершенно неразумные и нелогичные поступки. Вот она и бросается на пол перед появлением сестры, а той с перепугу Бог знает что мерещится, она кричит что было сил, зовет вас, вы поддаетесь этому самогипнозу, я множество раз сталкивался с подобными ситуациями, когда свидетели, утверждавшие, что видели что-то, не видели на самом деле ничего и описывали - очень уверенно! - лишь то, что подсказывала их возбужденная фантазия.
Доктор переглянулся с Каррингтоном и едва заметно пожал плечами - пусть, мол, говорит, послушаем, но у нас есть свое мнение на этот счет, верно?
- Начинается суматоха, - продолжал Филмер, - на девушку никто больше не обращает внимания. Она выскальзывает из палаты и, пользуясь неразберихой, выбегает в больничный двор, проникает в сарай - он ведь не был заперт, и уж туда-то войти мог каждый! - где и изображает второй акт этого безумного спектакля. Чистое сумасшествие, да, но ведь и заведение, в котором все это происходит, располагает именно к такого рода безумным представлениям! Я удивляюсь, доктор, как вы при вашем уме и знании собственных пациентов сами не пришли к столь очевидному умозаключению.
- Наверно, потому, что привык доверять собственным глазам, а не своей, как вы выразились, возбужденной фантазии, - спокойно проговорил доктор. - Нет, инспектор, я с вами не спорю, более того, я готов подписать составленный вами протокол и взять на себя всю ответственность за причиненные полиции неудобства.
- Ну, - благосклонно сказал Филмер, прекратив, наконец, бегать по кабинету и остановившись перед столом Берринсона, - это наша работа, верно? Являться по первому вызову и решать проблемы? Вы согласны, доктор, что иного объяснения случившемуся нет и быть не может?
- Нет и быть не может, - эхом повторил доктор и потянулся к чернильному прибору: чугунной статуэтке, изображавшей трех обезьянок: слепую, глухую и немую. Ловким движением фокусника Филмер вытянул из своей папки, лежавшей на краю стола, лист бумаги, уже исписанный мелким неровным полицейским почерком, и протянул доктору со словами:
- Это черновик, доктор. У меня не было времени полностью записать показания, но все они хранятся в моей памяти. Уверяю вас, я не пропустил ни слова! Я продиктую их секретарю, как только вернусь в участок. Если вы не возражаете, сегодня, ближе к вечеру, в крайнем случае завтра утром я пришлю курьера с чистовым вариантом протокола, и вы его подпишете, а черновик я затем отправлю в корзину, и на том покончим с этим досадным недоразумением.
- Досадным недоразумением, - с каким-то ученическим старанием повторил доктор, поставил на листе размашистую подпись и промокнул большим бронзовым пресс-папье.
- Рад был увидеть вас в добром здравии, мистер Каррингтон, - сказал Филмер, засовывая лист в папку и завязывая тесемки. - И с вами рад был познакомиться, сэр Артур, хотя, должен заметить, вы не всегда точны в своих описаниях деятельности полиции. Я, впрочем, не большой любитель такого чтения, но кое-какие ваши рассказы читал. Вы должны согласиться, что инспектора Лестрейда изобразили в карикатурных тонах. Вам нужно было выпятить ум своего героя, а это возможно лишь принизив умственные способности конкурента! Нечестный ход, сэр!
- Совершенно с вами согласен, - процедил я, не вынимая трубки изо рта.