Амнуэль Павел Рафаэлович
Конус жизни

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Амнуэль Павел Рафаэлович (pamnuel@gmail.com)
  • Размещен: 11/03/2022, изменен: 11/03/2022. 442k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
  • Научная фантастика
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Время от времени люди умирают от внезапной остановки сердца. Так было всегда, и никто не сомневался в естественной причине смерти. Однако закон есть закон: если внезапно умирает молодой человек, необходимо сообщить в полицию, даже если, казалось бы, ничего криминального не произошло. Так и на этот раз: полицейский детектив в университетском городке Эванстон, неподалеку от Чикаго, должен лишь подписать документ и передать в архив. Но происходит странное событие, заставляющее детектива усомниться в естественной причине смерти. Он начинает расследование, в ходе которого происходят события удивительные, странные и необъяснимые. Детектив близок к разгадке и поимке неуловимого серийного убийцы, но опять и опять ему приходится начинать все заново. Наконец он правильно складывает сложный пазл и отвечает на вопрос: что происходит с людьми вот уже много веков? В чем разгадка "конуса жизни"?
    •   Павел Амнуэль
      
      КОНУС ЖИЗНИ
      
      1
      
      - Я ждал вас, - сказал старик. Он сидел в старом кресле-качалке в тени старого дуба около старого домика, с крыши которого свисала, держась на паре ржавых гвоздей, длинная доска, грозившая упасть от малейшего движения ветра.
      Ветра не было. Но старик сидел под непрочно висевшей доской, напомнившей Златкину пародийный дамоклов меч, и естественным желанием его было отодвинуть кресло. Он так бы и поступил, но старик движением руки остановил его попытку и повторил.
      - Я вас ждал.
      - Детектив Николас Златкин, - представился гость и показал удостоверение. - Уголовная полиция.
      Смотреть документ старик не стал.
      - Нужно поговорить, - сказал Златкин, придвигая ближе к креслу старый стул, на котором лежала плоская подушка. Детектив поискал глазами, куда положить подушку, но ее можно было только бросить на траву, и он сел, пристроив подушку на коленях.
      Старик усмехнулся.
      - На подушке удобнее, - сказал он. - Но если вам так хочется...
      Златкин уточнил:
      - Вы Эйдан Аллисон, доктор психологии и физики, бывший сотрудник коллаборации Мак-Грегора в Северо-Западном университете.
      - Бывший, да, - усмехнулся старик. - И до кучи: почетный член двух академий: Американской и Французской. Почетный - значит, не настоящий. Это для справки, чтобы вы не думали обо мне слишком хорошо.
      - Я не думаю о вас слишком хорошо, профессор, - поерзав на стуле и поняв, что в любой позе сидеть будет неудобно, сказал Златкин. - Я вообще о вас хорошо не думаю. Собственно, я пришел...
      - Чтобы предъявить мне обвинение, - перебил Аллисон, сделав рукой движение, будто отгонял назойливую муху. - Я готов выслушать. Вы должны сказать, что я имею право хранить молчание, право на адвоката... что еще...
      - Обвинение, - повторил Златкин. - Может быть. Но пришел я не за этим.
      - Да-да. - Старику нравилось перебивать собеседника. - Вы пришли поговорить. Задать вопросы. Задавайте.
      Аллисон перевел, наконец, взгляд с какой-то точки в пространстве на лицо детектива, и Златкин физически почувствовал, как по подбородку будто провели мягкой кисточкой. Взгляд старика был теплым, солнечным зайчиком коснулся кожи и спрятался в тени дерева.
      - Давайте, - сказал старик, - не будем ходить вокруг да около и терять время, которого у меня осталось немного, а у вас и того меньше.
      - То есть? - насторожился Златкин. - Вы хотите сказать...
      - Ничего я сказать не хочу, - рассердился старик. - Сказать хотите вы, так говорите.
      Златкин откашлялся.
      - Я хочу кое о чем вам рассказать, задать несколько вопросов и выслушать ответы. Понять истину.
      - Истина! - воскликнул старик. - Истины не существует. Истина - химера, за которой гоняешься всю жизнь, и, кажется, что уже догнал, вот она, и все с тобой согласны, об истине пишут монографии и получают премии, а потом кто-то делает новое открытие, и оказывается: то, что вы считали истиной - лишь часть чего-то гораздо большего, и сама по себе ваша истина не стоит ничего. Ни ваша истина, ни годы жизни, которые вы потратили в погоне за этой химерой, ни даже справедливость, ради которой вы истину искали...
      Произнеся эту длинную фразу, слишком правильно составленную, чтобы Златкин поверил, будто старик придумал ее прямо сейчас, профессор Аллисон, почетный член нескольких академий, закашлялся и прикрыл ладонью рот, напомнив теперь детективу бывшую жену: таким движением она прикрывала нежелание говорить о той самой истине, которую он от нее всегда ждал и ни разу не услышал.
      Откашлявшись, старик вздохнул и закрыл глаза. Детектива он видеть не хотел, но слушать соглашался.
      - О философской природе истины поговорим позже, если у вас не пропадет желание, - сказал Златкин. - На юридическом факультете, где я имел неосторожность учиться, мне пришлось много чего прочитать, и я мог бы...
      Он замолчал, поняв неожиданно, что заготовленной речью старик сумел сбить его с мысли, завладеть инициативой, и нужно начать разговор заново, если он собирается добиться от этого человека признания и, в конечном счете, той самой истины, которая, конечно, временна и химерична, но знание которой, тем не менее, важно и в какой-то мере обязательно.
      - Двадцать три человека, - сказал он. - Могу назвать фамилии, имена, другие сведения...
      - Пропустите, - старик покачал головой. - Возможно, я знаю этих людей. Возможно, нет. Это не имеет значения. А что с ними?
      - Имеет значение, - убежденно сказал Златкин. - Вы их убили. Каждого.
      - Я никого не убивал, детектив, - тусклым голосом произнес старик. - Почему вы пришли сейчас, когда провалили дело?
      - Я пришел, чтобы задать вопросы...
      - Оставьте! Мы просто разговариваем. Официальных полномочий у вас нет и быть не может. Так что вопросы могу задавать и я, и оба мы имеем равное право не отвечать. Хотите продолжить? Кстати, вы не боитесь стать двадцать четвертым?
      Златкин почувствовал себя беззащитным перед стариком, который, в принципе, не смог бы нанести ему никакого физического ущерба, но сумел бы лишить его жизни так же просто, как смахнуть шмеля, усевшегося на подлокотнике кресла.
      - Я не стану двадцать четвертым, - стараясь выглядеть спокойным и уверенным, сказал он. На самом деле Златкин не был уверен ни в чем. Ни в том, что двадцать четвертым не станет, ни в том, что двадцать три из списка стали жертвами безумного старика, ни в том, что старик действительно что-то сделал, а не просто занимался самой мирной наукой на свете - психологией личности.
      Златкин рассчитывал на неожиданность, на то, что старик сразу сломается и заговорит. Скажет правду. Наверняка не истину. Но хотя бы правду.
      Старик оказался хитрее. Или умнее. Или дальновиднее.
      - Доведу до конца ваше дело, - сказал детектив, - и выйду в отставку. С сознанием того, что оказал людям услугу. Если оставить вас на свободе...
      Если успею довести дело до конца, - подумал он. Большой вопрос: кто окажется за решеткой раньше - доктор Аллисон или детектив Златкин.
      - Оставите, конечно, - пренебрежительно произнес старик, но Златкин все же уловил в его голосе нотку неуверенности. Не мог он быть уверен. Никто не может быть уверен ни в чем на сто процентов. Не бывает вечных двигателей, идеальных машин, характеров и теорий. Идеальных преступлений не бывает тоже. Старик это знает. Конечно, знает, при его-то уме.
      Старик молчал, подставив солнцу лицо и закрыв глаза. Воображает, видимо, что, если не будет смотреть, то гость исчезнет, как исчезает воспоминание, если думать о чем-то постороннем. О белом слоне, например.
      Детектив кашлянул, и старик отмахнулся от звука, как отмахиваются от надоедающей мухи.
      - Хорошо, - хмыкнул Златкин. - Теперь моя очередь для недоговорок.
      
      ***
      Впервые с этим проклятым делом я столкнулся года полтора назад. Столкнулся в буквальном смысле - на стрельбище, где отрабатывал точность стрельбы с колена. Отстрелялся неплохо, выбил девяносто четыре из ста и сел отдохнуть, лениво разглядывая причудливой формы кучевые облака, грозившие пролиться коротким, но сильным дождем. За спиной двое - кажется, из отдела экономических преступлений, - вели неспешный разговор о своих, не интересных мне проблемах.
      - Проверишь по расчетным файлам и сам убедишься, - говорил басом мужчина, о котором по голосу я мог сказать, что роста он небольшого, толст и неуклюж, только в экономическом отделе ему и место. - А ты слышал, что вчера сделал Варетто?
      - Нет, - произнес красивый баритон, и по голосу я решил, что этот точно из дорожной полиции. - Что же он сделал?
      - Не поверишь, - хмыкнул бас. - Горел дом на Гроув-стрит. Пожарные прибыли, но еще не успели приступить. А в доме, на втором этаже, кто-то вопил детским голосом. Варетто оказался там случайно. А может, и нет - сейчас никто точно не скажет. Он бросился в дом, там все горело, и шансов добраться в дыму до второго этажа без спецкостюма не было никаких. Остановить его не успели.
      Бас замолчал, и красивый баритон спросил:
      - Варетто? Ты шутишь? Он трус. Помню, в прошлом году...
      - Я тоже помню, - перебил собеседника красивый баритон. - Потому и странно. Такая страшная смерть.
      - Смерть? - пораженно переспросил бас. - Ты хочешь сказать, Варетто умер?
      - Ты не слышал? Пожарные его вытащили, он сильно обгорел и угарным газом надышался, но опасности для жизни не было. По пути в госпиталь у него остановилось сердце.
      - Ничего себе! - воскликнул красивый баритон. - Варетто! Вот уж от кого не ждал!
      Голоса смолкли, и я обернулся посмотреть. Одного узнал: патрульный из одиннадцатого отделения. Высокий и худощавый. Второй был мне неизвестен - маленького росточка с огромными ладонями-клешнями.
      - Люди порой поступают странно, - тяжелым басом сказал коротышка. - Живет незаметно и вдруг убьет кого-то. Или собой пожертвует.
      Худощавый баритон кивнул и покосился в мою сторону. Я поспешно отвернулся.
      Варетто я не знал и разговор запомнил только потому, что ошибся - внешне люди оказались совсем не такими, какими я их представил по голосам.
      
      ***
      - Интересно, - вежливо сказал старик. - Наверняка тысячи людей ежедневно совершают не свойственные им поступки. Некоторые даже умирают.
      - Конечно, - согласился детектив. - Не свойственные, да... Тогда случай второй. Прошло несколько месяцев. Я работал в паре с детективом Обамой.
      Старик хмыкнул, и Златкин пожал плечами.
      
      ***
      Не повезло Джону с фамилией... Так вот, после утомительного ночного допроса мы сидели с ним рано утром в только что открывшемся кафетерии, вяло жевали сэндвичи, и Джон разговорился - о жизни, о себе, о профессии. И о загадочных случаях.
      - От людей можно ожидать любых поступков, - говорил он. - Вроде живет человек, ничем не примечательный, серая мышь, мухи не обидит. А однажды - бах - ограбит соседа. И сидишь с ним, допрашиваешь, пытаешься понять - зачем? Понимал ведь, что сядет. И деньги ему не так уж нужны. Не больше, чем каждому. Чем, к слову, тому же соседу, которого ограбил и чуть не убил. Нет ответа. И не то чтобы он говорить не хотел. Хотел, но - не знал что сказать. Обычно люди поступают достаточно предсказуемо. Чего-то можно от человека ждать, а на что-то он точно не способен, даже если его будут заставлять под дулом пистолета. Физически не сможет преодолеть барьер в собственной сути. Но иногда... Один из тысячи... А может, из миллиона... Вдруг делает такое, чего сам от себя не ожидал.
      Джон замолчал и несколько минут о чем-то сосредоточенно думал, а я ждал продолжения: напарник мой ничего не говорил просто так, и я чувствовал: сказанное было преамбулой, что-то он хотел сообщить, но сомневался - стоит ли.
      - Как-то, - прервал Джон молчание, - когда я еще был патрульным, задержал я вора на месте и во время преступления. Мелкий воришка, его много раз брали, раз десять сажали на месяц-другой, он выходил и принимался за свое. Я видел, как он срезал сумочку у дамы, обычное для него занятие. Я не успел и пальцем шевельнуть - неожиданно он сильно толкнул эту женщину, она упала, и он ударил ее ногой в лицо - раз и еще раз. Тут и я подбежал, Грег - так его звали - стоял с ошарашенным видом и не сопротивлялся, а на допросах твердил одно и то же: "Не хотел я! Зачем мне ее бить? Я что, псих?" Психом он точно не был и даже не был в состоянии аффекта - так сказал психиатр. Грег, конечно, отсидел свои полтора года, но - почему он это сделал? Ответа я не получил. Опросил человек тридцать свидетелей - может, кто-нибудь видел то, на что я не обратил внимания? Нет, все видели то же, что я. Странный случай. Только...
      Он опять замолчал, и я не стал спрашивать.
      Когда подобных случаев накопилось с полтора десятка, я обратил внимание на...
      
      ***
      Златкин, как в свое время Обама, не договорил фразу и попытался заглянуть старику в глаза, поймать взгляд или по выражению лица догадаться, о чем тот думает. Не мог старик не понимать, о чем речь.
      Старик вприщур смотрел на солнце и ждал продолжения, как Златкин ждал продолжения рассказа Джона.
      - Ну, хорошо, - вздохнул детектив. - Тогда я ничего не понял, скажу честно. Какая связь между странным поступком мелкого вора с героическим, без преувеличения, подвигом Варрено? Никакой. Если не считать единственной особенности, на которую я обратил внимание значительно позже. Вы же понимаете, вы, в отличие от меня, ученый. Один случай - это случай. Два - совпадение. Три - почти система... А когда... Вы меня слушаете?
      Старик сидел, закрыв глаза, опустив голову на грудь, спокойно дышал, руки висели плетьми, на кончик носа села муха, старик позволил ей посидеть и улететь. Спал?
      - Вы слышите меня? - Златкин повысил голос.
      - Слышу, не глухой, - раздраженно ответил старик. - Не понимаю, зачем вы это рассказываете.
      - Затем, - буркнул детектив, - что вы превратили мою жизнь в кошмар. В непрерывный и безнадежный саспенс.
      - Я? - вяло удивился старик. - Я... был... Странно говорить о себе - был. Выучился когда-то на физика, работал с самим Хамадой, но стало скучно. Формулы, числа, уравнения, гипотезы, теории... Ушел с физфака на психологию. Все-таки я был гуманитарием по натуре, хотя не сразу это осознал. Кстати... Как вы относитесь к Попперу? - неожиданно спросил он, направив на Златкина длинный старческий палец.
      - Я? Поппер... Слышал фамилию. Не могу вспомнить - по какому делу. Видимо, давно. Почему вы спрашиваете?
      - Потому, - буркнул старик. - Слава богу, пришить Попперу уголовщину не в вашей компетенции. Да и умер он еще в прошлом веке.
      - Так чего ж... - начал закипать Златкин, но, поняв, как ему показалось, тактику старика, умерил раздражение, мысленно досчитал до десяти и спросил: - Я могу продолжить?
      - Конечно, - пожал плечами старик. - Не могу же я запретить.
      - А хотели бы? - с интересом спросил детектив.
      Старик перевел на Златкина взгляд, в котором детектив не смог ничего прочитать. Совсем ничего. Пустота. Златкин много лет прослужил в полиции. Навидался всякого. Бывало страшно - время от времени. Бывало неприятно, противно, гадко. Жутко не было никогда. Сейчас ему стало жутко. Как в детстве. Это были первые его воспоминания, от которых он не мог избавиться, вспоминал редко, но всегда в самый неподходящий момент. Ему год или полтора, он лежит в кроватке, мама спела песенку, поцеловала в лоб и вышла, погасив свет. А он сразу стал плакать - тихо, потому что ДРУГОЙ сказал: если мама услышит, ДРУГОЙ заберет его. ДРУГОЙ являлся, едва мама закрывала дверь. У ДРУГОГО не было глаз, носа, рта, ушей, головы, шеи, рук, ног... И ДРУГОЙ был везде. Черный, невидимый, кошмарный...
      Многие дети боятся темноты. Может, все. В юности Златкин начитался Фрейда, Юнга, Роджерса. Хотел разобраться в рациональной причине страхов и - забыть. Но нет. Объяснение всегда упрощает - даже самую страшную тайну. Воспоминания детского ужаса остались такими же ярко-черными и кошмарными. Странно, что кошмары эти возвращались не в снах - спал он без сновидений. Но в реальности... В самый неподходящий момент...
      Как сейчас. Взгляд старика, пустой, как... Как ночной кошмар.
      - Да... - протянул старик, но продолжать не стал, хотя Златкин видел: старику есть что сказать, он и хотел сказать что-то, но передумал.
      - Продолжайте, интересно, - равнодушно сказал старик, всем видом давая понять, что ему не интересно, но, если уж начали, если вам... не мне, а вам, прошу заметить, рассказ важен, так продолжайте...
      - Саспенс... - задумчиво произнес детектив. - Сначала я не понимал, что это он и есть. Много месяцев каждый день начинался у меня с того, что я пытался вспомнить. Мне казалось, я что-то знаю, важное, элементы пазла, казалось бы, абсолютно разнородные, потому их было невозможно соединить. Несочетаемое. Я знал, что знаю нечто, но не знал, что именно, и что с этим делать. Понимаете? Конечно, понимаете, ведь это... Хорошо, не буду забегать вперед.
      
      ***
      Прошло месяца три после истории с Грегом. В то утро меня вытащил из сна звонок дежурного. Еще не совсем проснувшись, я внимательно его выслушал.
      Рэндом Пловер, сорока трех лет, адвокат-нотариус в почтенной фирме "Коско и Пловер", был найден мертвым в своей квартире. Парамедики из службы спасения смерть подтвердили. Приехал полицейский патруль, провели первичный осмотр и не нашли ничего криминального. Выглядело так, будто Пловер работал с компьютером, упал с кресла, почувствовав себя плохо, и больше не поднялся. Умер, как определили криминалисты, от внезапной остановки сердца. Бывает и такое в жизни. Довольно редко, но случается и со здоровыми людьми. Пловер был здоров.
      Это, кстати, преамбула. Меня вызвали для осмотра и принятия окончательного решения. Поскольку смерть была внезапной, полиция в моем лице должна была провести расследование. А поскольку экспертиза уже подтвердила естественную смерть, то на мою долю осталась рутина: закрыть дело за отсутствием объекта и состава преступления.
      Пришел я на место события раздраженный тем, что меня вызвали только для того, чтобы поставить подпись в документе. Подписать? И это все? Из-за этого меня...
      - Нет, не из-за этого, - сказал криминалист, это был Джон Перроу, с которым мы были знакомы много лет. Перроу не отличался эмоциональностью, но тогда его взгляд показался мне, как бы это правильнее сказать, кошмарно-изумленным.
      - Видите ли, Николас, - сказал он. - Дело в том, что покойный разговаривал с подругой спустя два часа после смерти.
      Я не сразу понял. Перроу посадил меня перед включенным компьютером умершего Пловера и показал запись. В 17.45 прошедшего вечера Пловеру позвонил по "мессенджеру" его коллега, адвокат из Бостона. Он разговаривал с Пловером, когда тот неожиданно исчез из кадра и не отвечал на крики. Коллега вызвал службу спасения, которая, прибыв через восемь минут, подтвердила смерть Пловера.
      - Ну и что? - раздраженно сказал я.
      - Подруга Пловера, услышавшая в экспресс-новостях о его смерти, позвонила в полицию. Сказала, что в 20.18 Пловер связался с ней по "скайпу", произнес несколько слов и отключился.
      - И что? - продолжал раздраженно недоумевать я. - Позвонил. И...
      До меня, наконец, дошло.
      - Ах, это? Очевидно, сбой часов.
      - Звонок действительно был через полтора часа после зафиксированной смерти Пловера, - терпеливо объяснил Перроу. - Запись шла с его компьютера и полностью совпадала с записью подруги. Да вы посмотрите, детектив!
      Так и было, и что мне оставалось делать? Криминалисты утверждали, что запись не подвергалась изменениям, компьютерные часы исправны. Я должен был закрыть дело - человек умер по естественной причине, никакого криминала. Но...
      Подругой Пловера была Марта Алгерих, специалист по альтернативной медицине. В разводе, жила одна. В компьютерах Алгерих разбиралась на уровне пользователя: умела скачать и установить программу, работать с текстовыми редакторами. Мне бы уже тогда кое-что сопоставить и кое-что с кое-чем сравнить. Но я не сделал этого. Я еще не понимал. Я еще не знал, во что медленно, но верно влезаю.
      Позвонил госпоже Алгерих и договорился о встрече. Она была недовольна - мол, все уже сказала, ничего не могу добавить. Я все-таки настоял, и приняла она меня в своем кабинете на улице Демпстер. Центр альтернативной медицины и психологии, все такое...
      Сначала мы поговорили о таких необязательных вещах, что впоследствии я не мог вспомнить ни слова. На память не жалуюсь, но пустые разговоры, ненужные факты, неинтересные обстоятельства обычно не запоминаю, они протекают мимо осознания и остаются в мусорном ящике памяти - я читал, что в памяти хранится все, но ненужное прячется так далеко от намеренного восприятия, что вспомнить становится невозможно.
      Минут через пятнадцать я спросил Марту:
      - О чем вы говорили с Пловером в тот вечер?
      - Вы же видели запись, господин детектив Златкин.
      - Несколько раз, - кивнул я. - Но меня интересует ваше восприятие.
      - Если бы я знала, что Рэнда в то время уже не было в живых, я бы...
      Она замолчала, положив ладони на стол - я заметил, что пальцы чуть подрагивали.
      - Вы бы... - мягко сказал я.
      - Не знаю, - пробормотала она. - Абсолютно не представляю, как бы я реагировала и что сказала... Может, упала бы в обморок. Нет, правда. А сами вы можете представить, что вам звонит человек, о котором вы точно знаете, что он умер полтора часа назад?
      - Я бы предположил, что звонок запрограммирован, и это запись.
      - Говорят, - задумчиво произнесла Марта, - что современные искусственные интеллекты способны... вы понимаете... а компьютерная графика...
      - Нет, - оборвал я. Мне не нужны были фантастические варианты.
      - Ничего этого не было, - объяснил я. - Можете мне поверить. Потому я и спрашиваю - что вы чувствовали.
      - Ничего! Обычный треп. Разница в том, что Рэнд не дал мне слово вставить. Наговорил ерунды и отключился.
      - Сейчас, - подошел я с другого конца, - когда вы уже знаете, что... Может, вы могли обратить внимание на нечто, ускользнувшее от вас тогда?
      Она покачала головой, но смотрела не на меня.
      Поговорив еще немного ни о чем, я - к видимому удовлетворению миссис Алгерих - попрощался и ушел с ощущением, что не понял чего-то важного. Что-то я упустил. Все было хорошо, и все было плохо. Я не мог, прежде всего, понять себя, и это меня раздражало. Я всегда себя понимал. Если что-то делал, то понимал необходимость действия. Конечно, как у всех, у меня были эмоциональные всплески, но я умел их контролировать и никогда - во всяком случае, я был в этом уверен - не позволял эмоциям брать верх над рассудком.
      Я бы отправил файл в архив и забыл, поскольку ничего криминального в нем не было. Не мое дело разбираться с компьютерными багами, для этого есть эксперты.
      Позднее, когда я вернулся домой и готовил на ужин пиццу с томатами, позвонил Обама и сообщил о происшествии на углу Элджин-роад и Оррингтон авеню.
      Пиццу я съел по дороге - в полицейской машине. Судя по сообщению патрульных, молодой человек погнался за девушкой, переходившей улицу. Обнаружив, что ее преследуют, девушка запаниковала, стала метаться, и ее сбила машина. Хорошо, что трафик на перекрестке был тяжелым, и транспорт двигался медленно. Когда я приехал, девушке уже оказали первую помощь. "Тойота" довольно сильно ударила ее в бок бампером - к счастью, вроде бы обошлось без переломов, но это выяснится на рентгене, когда пострадавшую доставят в госпиталь. Она лежала на носилках и тихо плакала, скорее, как я понял, от шока, чем от боли.
      Парень, вызвавший суматоху, сидел на тротуаре, сложив ноги по-турецки, под присмотром двух патрульных, и пустым взглядом смотрел в землю.
      - Студент, - объяснил мне патрульный Чавес. - Говорит, шел подкрепиться. На вопрос, почему погнался за девушкой, не отвечает.
      Студент не только не отвечал на вопросы, он вообще ни на что не реагировал. Шок. Нам с Джоном нужно было решить - отправить ли его в участок, а когда придет в себя, допросить и, скорее всего, отпустить, или пусть его отвезут в больницу, я поеду с ним, и пусть сначала врачи разберутся с его состоянием.
      - Поезжай с девушкой, - сказал я Джону. - Я останусь.
      Девушку увез амбуланс, патрульные забрались в машину и ждали моего распоряжения, а я сел напротив парня в той же позе - по-турецки. Зеваки разошлись, прохожие обходили нас стороной, принимая, видимо, за пару наркоманов под присмотром полиции. Я ничего не спрашивал, просто смотрел на парня и думал о том, что сам сегодня делал то, что мне не свойственно. Что именно? У меня не было ответа. Мысль - я прекрасно понимал - была глупой. Но я почему-то точно знал, что - правильной.
      
      2
      
      - С этого момента нельзя ли подробнее? - спросил старик. Он слушал внимательно, сидел прямо, не опираясь на спинку кресла, руки на коленях, голова высоко поднята - напоминал Будду.
      - Подробнее? - переспросил Златкин. Вряд ли у него получилось бы подробнее - он не помнил деталей, память сохранила только главное - то есть, то, что память посчитала главным. Память обычно сама решает: это - в оперативную часть, завтра уже не сможешь вспомнить, а это - в долговременную, помнить будешь всегда. Это важно, а это - нет. Память подчиняется интуиции, подсознанию, память избыточна и недостаточна одновременно. И нелогична, к тому же. Златкин и сейчас мог описать лицо парня, во что он был одет, как сидел, опираясь на обе ладони, чтобы не упасть - поза по-турецки была неустойчивой. Это он помнил, а о чем говорили - нет. То есть был уверен в противоположных вещах. В том, что сидели молча, и в том, что разговаривали, причем мирно и по душам.
      - Не вспоминается? - подсказал старик. - Как отрезало?
      Я кивнул.
      - А в протоколе? - полюбопытствовал он. - Там записано?
      - Нет, - покачал головой детектив. - Не было протокола.
      Златкин отпустил парня, и тот, с трудом поднявшись, поплелся по улице, время от времени оглядываясь. Патрульным детектив сказал, что они могут ехать, он все сам сделает, это его работа, свою они закончили.
      - Рассказывать дальше?
      Старик пожал плечами.
      - Если хотите.
      - Вам не интересно?
      Старик зевнул.
      - Вы пришли ко мне, а не я к вам, - буркнул он. - Значит, вам есть что сказать.
      - Все относительно, - усмехнулся Златкин. - В какой-то системе координат ко мне пришли вы. Главное в том, что расстояние между нами - в любом смысле - приняло определенное, достаточно малое значение.
      Старик кивнул.
      - С этой точки зрения, - проговорил он, внимательно следя за реакцией гостя, - все равно, кто будет рассказывать. Вы - мне или я - вам. Все, как вы верно заметили, относительно.
      - Хотите сказать, вам известно все, что я рассказываю?
      - Как и вы полагаете, что знаете все, что могу рассказать я, и полагаете, - он подчеркнул это слово, - что наши рассказы совпадут, поскольку это - по вашему мнению - один и тот же рассказ, только с разных точек зрения.
      - Иными словами, вы полагаете, - Златкин тоже подчеркнул это слово, - что я ошибаюсь?
      Старик пожал плечами.
      - Понятия не имею.
      - Но подробности захотели услышать вы, - подловил детектив старика на логическом противоречии.
      - Да, - согласился тот. - И как это противоречит моим словам, что я понятия не имею, ошибаетесь вы или точно воспроизводите факты?
      Старик закинул руки за голову и стал смотреть в небо - там единственная на весь небесный простор птица выделывала пируэты, то ли гоняясь за мошками, то ли радуясь возможности свободного полета.
      - Вы правы, - согласился Златкин, хотя своей точки зрения старик не высказал никак. - Продолжу, ведь самое интересное - впереди.
      Он посмотрел на часы. Сколько осталось времени точить со стариком лясы, вызывая на признание? Час? Два?
      А может - несколько минут...
      
      ***
      Я вернулся в участок и присоединился к Джону. Он заполнял документы на задержании Санчеса - фамилия осталась в памяти, остальное смыло время. Но состояние свое помню отлично. Очень неприятное состояние, когда знаешь, что упустил нечто важное, не представляешь - что именно, и надеешься, что интуиция на этот раз обманывает, и на самом деле ничего важного не произошло.
      Занимаясь привычными делами (допросы задержанных за хулиганство, незаконное ношение оружия, наркомания, домашнее насилие... рутина, которой заполнен каждый день полицейского детектива), я чувствовал, как говорят умные люди (читал в какой-то книге и запомнил слово) некую остраненность. Не отстраненность, если вы решили, что я писал рапорты, а думал о другом, а именно остраненность, ощущение странного в обычном, хотя среди произошедших тогда событий странным и необъяснимым (точнее - пока необъясненным, ведь все объяснимо в этом мире, если хорошо подумать и использовать необходимую технику расследований) был только полуторачасовой баг - звонок покойника.
      К девяти вечера мы с Джоном отправили в камеру последнего в тот день задержанного, и я поехал домой, предвкушая, наконец, ужин в блаженном одиночестве и сон без сновидений.
      Предвкушения оправдались, что случается не часто, но утром меня выволок из душа звонок служебного мобильника.
      - Привет, Николас! - Это был голос Хуанга, руководившего отделом компьютерных преступлений. Голос я узнал сразу, но почувствовал даже в еще не сказанных словах, в самом тоне приветствия нечто странно-возбуждающее, будто в еще не сказанном была недоговоренность, тайна, секрет - вряд ли я смогу адекватно описать ощущение, я и сейчас не могу подобрать правильные слова, возможно, их нет в английском. Недосказанность существовала изначально, я ее почувствовал и, должно быть, сосредоточившись на себе, пропустил несколько слов.
      - Что, прости? - переспросил я, представив, как Хуанг с раздражением скажет: "Что с тобой сегодня, ты не слушаешь?"
      - Мы проконсультировались с Эштоном, - спокойно повторил Хуанг. Эштон был старшим инженером в "Гугле", в отделе, занимавшемся продвинутыми компьютерными технологиями, нейросетями и прочей современной хренью, в которой я не понимал ничего от слова "совсем". Изредка Эштон выполнял экспертные работы, которые были не по силам нашим программистам. Конечно, криминалисты были недовольны, но Хуанг принимал решения единолично, и, если считал, что проведенные в отделе экспертизы требуют подтверждения или опровержения специалистов более высокого уровня, обращался за помощью к Эштону, несмотря на недовольство своих сотрудников.
      - Да? - сказал я, поскольку Хуанг сделал паузу, ожидая моей реакции.
      - Все так, Николас, - продолжал он. - Выводы делать тебе, но окончательное заключение - кстати, оно уже в твоем компьютере, и, если ты еще не посмотрел, сделай это - да, так заключение таково: запись, безусловно, подлинная. Никакого редактирования, никакого воздействия на показания часов. Все чисто.
      - То есть, Алгерих...
      - Полвер действительно говорил с ней через полтора часа после смерти. А как это интерпретировать, извини, не в моей компетенции. Поговори с физиками. Обрати внимание: он ей ни слова не дал вставить.
      - Да, я видел.
      Хуанг быстро попрощался, будто кто-то его отвлек, и оборвал связь на середине фразы.
      
      ***
      Второй раз это произошло четыре месяца спустя. Не хочу сказать, что четыре месяца нигде и никогда ничего подобного не происходило. Но я-то рассказываю о своем пути на Голгофу или, если вас не устраивает определение, вижу, как вы недовольно моргнули, сэр, то пусть это будет не Голгофа, а, скажем, Джомолунгма.
      Помню утро восемнадцатого марта прошлого года. За пару дней до того я получил по почте, наконец, свидетельство о разводе. С Ирен мы жили врозь уже четыре года, претензий друг к другу у нас не было, детей не нажили, но суды у нас долгие... Я вскрыл конверт, полюбовался на бумагу с печатями, бросил в ящик стола и занялся делом о смерти Мелиссы Ромеро. Умерла внезапно при подозрительных обстоятельствах, которые и стали причиной расследования. Смерть произошла по естественным причинам - это подтверждала криминалистическая экспертиза, но обстоятельства выглядели странными.
      Миссис Ромеро имела привычку каждое утро с семи до восьми часов бегать по дорожкам Мейсон-парка. В тот день она ровно в семь выбежала из дома - ее видели соседи. Через десять минут вбежала в парк и направилась к левой крайней аллее - есть свидетели. Неожиданно начала прибавлять скорость и помчалась так, что обогнала ехавшего на велосипеде парнишку, который при виде бежавшей, подобно спринтерше, старушки не справился с управлением, упал с велосипеда и сломал ногу. По словам свидетелей - а я опросил около трех десятков - дама мчалась со скоростью гепарда, антилопы, гоночного автомобиля и ястреба, преследующего добычу, - это я цитирую показания. Естественно, долго так бежать бабушка не могла - метров через триста упала, к ней подбежали человек десять - имена записаны. Вызвали амбуланс. В полицию позвонили из больницы, куда миссис Ромеро доставили без признаков жизни.
      Полицией на тот момент были мы с Джоном. Приехали в больницу, и нам показали тело женщины, которая к тому времени уже полчаса как отдала концы. "И что такого? - спросил я. - Есть подозрения на криминал?"
      Тогда мне, во-первых, рассказали, что происходило в парке, а, во-вторых, патологоанатом, печально посмотрев мне в глаза, спросил:
      - Как, по-вашему, сколько лет этой женщине?
      - Не меньше восьмидесяти, - уверенно ответил я. - Скорее - больше. Но не думаю, что сто. Столетние старушки кросс не бегают.
      - Восьмидесятилетние тоже, - парировал патологоанатом. - Ей пятьдесят четыре. Было.
      И действительно. Однако я все равно не понимал. Хорошо, пятидесятичетырехлетняя женщина выглядела на восемьдесят, бывает. Бежала быстро - свидетели, как обычно, преувеличили, в этом я не сомневался. Сердце не выдержало. И что?
      - Видите ли, - смущенно (как мне показалось) сказал патологоанатом, - я-то провел поверхностный осмотр. Аутопсию сделают, если будет требование полиции. И наверняка, не я. Мое сугубо предварительное мнение: смерть не естественная.
      - Вы хотите сказать, миссис Роверо убили? - с недоумением спросил я.
      - Ничего подобного я не утверждал! Что дальше - решать вам.
      Потом я поговорил и с ее сыном, и с соседями, с ее двоюродной внучкой, посмотрел фотографии, изучил - с помощью семейного врача - медицинскую карту. Все, что я узнал, соответствовало ее возрасту: пятьдесят четыре года и три месяца. Ее видели десятка два человек в парке еще тогда, когда она не мчалась, подобно гепарду, а бежала, как обычно, трусцой. Ее знали, она бегала каждое утро. И в то утро - так утверждают все - выглядела так же, как обычно. Бег продолжался минуту или немногим больше. В конце забега миссис Роверо превратилась в старуху. И сердце остановилось.
      Как потом оказалось - после аутопсии - состояние ее внутренних органов соответствовало возрасту более восьмидесяти лет. Но - без каких бы то ни было патологий. Просто старый организм.
      Дело о возможном криминальном вмешательстве поручили, конечно, мне. Криминалисты - после множества тестов - утверждали, что никаких препаратов в организме женщины обнаружить не удалось. Естественной смерть тоже нельзя было назвать.
      В конце концов, я сдался и закрыл дело за отсутствием объекта преступления. Пусть медики изучают этот поразительный случай.
      Слышал, что "случай Р." был описан в медицинском журнале. Возможно, даже в "Ланцете".
      
      ***
      Прошло несколько недель. После утомительного допроса я возвращался домой пешком, вечер был теплый, воздух, на удивление, свеж. Недавно прошел дождь, и городская пыль прилегла на землю отдохнуть... Шел я медленно и обратил внимание: женщина, шедшая навстречу, поравнявшись со мной, остановилась и посмотрела в мою сторону. Именно так: не на меня посмотрела, а в мою сторону. Я прошел мимо, но почувствовал неодолимое желание обернуться. Знаете, как это бывает. Будто кто-то подталкивает в спину. Определенно, в человеческом взгляде есть некое физическое давление. Вы, как бывший физик, можете утверждать обратное... Нет? И с вами такое бывало? Вот видите. Наука это не объясняет, а ведь эффект чисто физический.
      Так я о чем... Естественно, обернулся. Женщина стояла и смотрела уже не в мою сторону, а именно на меня, будто узнала и не решалась заговорить. Тогда и я узнал ее, хотя видел единственный раз - на похоронах миссис Роверо. Она стояла там в отдалении, одна, никаких эмоций на ее лице я не заметил, а потому зафиксировал взглядом и перестал о ней думать.
      Несколько секунд мы друг на друга смотрели, а потом она смущенно спросила:
      - Вы детектив Златкин?
      - Да, - кивнул я. - А вы...
      - Луиза Кронгауз. - Она говорила тихо, в уличном шуме ее трудно было услышать, и я подошел ближе - пожалуй, слишком близко. Недавно закончился очередной карантин, и не знакомые люди обычно старались держаться друг от друга на расстоянии вытянутой руки.
      - Вы были на похоронах... - Я не закончил фразу намеренно, чтобы услышать ее ответ, подтверждавший мою память.
      - Да, тети Мелиссы.
      - Вы ее родственница?
      - Дальняя.
      Она огляделась, будто что-то искала. Увидела.
      - На той стороне, - сказала она, - кафе, видите? Мы могли бы...
      - У вас есть что мне сообщить?
      Да, служака, что поделаешь.
      - Н-не знаю. - Мне показалось, она была озадачена. Ждала от меня другого?
      Торопиться мне было некуда, и я сказал:
      - Пойдемте.
      Таким тоном патрульный предлагает подозреваемому пройти в участок для проверки личности. Она посмотрела на меня... Я и сейчас не могу описать словами ее взгляд. Наверно, таких слов нет или я их не знаю. Возможно, на земле есть языки, в которых существуют слова... Впрочем, вряд ли. Чувства человека много сложнее любого языка. Я могу, конечно, очень приблизительно и банально сравнить ее тогдашний взгляд с... Знаете, конечно, выражение: "Если долго вглядываешься в пропасть, то пропасть начинает вглядываться в тебя". Но это скорее мое ощущение, а не описание взгляда. И продолжалось оно секунду, а то и меньше. Взглянула - и пошла. Я - за ней. Уже не такой, каким был секунду назад.
      Это я понял определенно, когда открыл перед ней дверь, она вошла, не глядя в мою сторону, а я последовал за ней, как лакей за придворной дамой. Мир, я бы сказал, упростился, будто еще секунду назад меня интересовала пропасть мироздания, а сейчас только то, за какой столик сесть. В кафе было десять столиков, девять - свободные, за десятым, в дальнем углу, сидела парочка. Не молодые, но именно парочка. Лет по шестьдесят плюс. Но все равно парочка, это видно было с одного взгляда.
      Она уверенно прошла к столику у стены, чтобы можно было сесть на скамью и видеть через окно улицу, людей, машины... Жизнь.
      Мы сели - не то чтобы совсем рядом друг с другом, но на расстоянии, которое можно было назвать социально допустимым. Сели бы чуть дальше - двое не знакомых пьют кофе с круассанами. Чуть ближе - двое близких людей выясняют отношения, а кофе - для вида, чтобы нейтрализовать слишком яркие эмоции.
      Кофе и круассаны нам принесли, как только мы сели. Может, так у них было принято, а может, она сделала предварительный заказ - тогда я этого не знал. Тогда я много, как потом выяснилось, не знал, не понимал, не предчувствовал своим полицейским чутьем.
      Кофе, кстати, был великолепным.
      Нужно было начать разговор, и я спросил:
      - Как мне к вам обращаться? Мисс... Миссис...
      - Луиза, - ответила она. - Или Мария. Видите ли, меня назвали Мария-Луиза. Выбирайте, какая часть имени вам больше нравится.
      Я хотел сказать "никакая", потому что оба имени у меня ассоциировались с не очень приятными воспоминаниями.
      - Мери, - сказал я. - Годится?
      - Ме-ери, - протянула она. - Меня никто так не называл. Почему Мери?
      - Так звали русскую княжну, - объяснил я, - из старого рассказа писателя Лермонтова.
      Она посмотрела на меня взглядом, который на этот раз я могу легко описать: взгляд женщины, понявшей вдруг, что я не так прост, как ей казалось. Ну да, полицейский, служака, и вдруг - знаток литературы, да еще русской. Знатоком я, конечно, не был - в высшей школе читал беспорядочно и многое запомнил.
      - Мери, - повторила она, будто запоминая. - Хорошо.
      На мой, косвенно заданный, вопрос о замужестве она не ответила.
      - Вы... - Я хотел задать вопрос, но получил ответ, не успев закончить фразу.
      - Я работаю в университете, гуманитарный факультет. Доктор филологии, преподаю историю европейской литературы.
      Вот как. А я со своим "знанием" Лермонтова... Русская литература относится к европейской? Спрашивать не стал - как-нибудь посмотрю в интернете.
      - Красивое здание, - сказал я. - Плющ до самой крыши.
      - Да, - улыбнулась Мери. - Очень приятное место, и Мичиган близко. Люблю между лекциями сидеть на берегу и смотреть, как плещется вода.
      Помолчали.
      - Вы хотели рассказать о тетушке Мелиссе, - напомнил я.
      - Не совсем... Или совсем не... Зависит от того, как посмотреть. Просто... Мне показалось, вас это заинтересует. Видела вас на похоронах и подумала...
      Ее рассказ о тетушке мне был не интересен. Пусть говорит о чем хочет. Возможно, я узнаю из ее рассказа что-то полезное, возможно - нет. Это не имело значения.
      Я молчал и пил кофе, не дотронувшись до круассана, хотя у меня несколько часов во рту не было макового зернышка. Невозможно было пить такой кофе, чем-то заедая и уничтожая вкус напитка.
      - Когда вокруг вас происходят странные события, - сказала она, - то не знаешь, с чего начать.
      - Начните с начала, - произнес я самую банальную фразу, какая существует на свете. Я говорил это сотни раз на любом допросе, и то, что произнес ее сейчас, сразу лишило разговор таинственности. Я услышу рассказ о тяжелом детстве - все с этого начинают, хотя начало, которое обычно меня интересовало, к детству не имело никакого отношения, штучки старика Фрейда ни к чему в полицейской работе.
      - Вы когда-нибудь разговаривали с покойниками?
      Она хотела меня озадачить? У нее это получилось.
      - Нет, - ответил я, ожидая продолжения. Неужели она скажет, что тетушка явилась ей после смерти во плоти и дала ценный жизненный совет?
      Она поставила на стол чашку, в которой кофе осталось на самом донышке, покачала, как делают гадальщицы на кофейной гуще, что-то, возможно, разглядела, а может, просто полюбовалась на кофейную кляксу Роршаха.
      - У меня была подруга, - сказала Мери, разглядывая кляксу. - Мы дружили в школе. Потом наши пути разошлись, но мы продолжали встречаться, делились секретами, она знала все... почти все... обо мне, а я... надеюсь... о ней. Она вышла замуж за Генриха Шлюснуса, архитектора, замечательный был человек, умный, светлая голова, и Терезу любил безумно, это все видели. Жили мы неподалеку друг от друга, они на Штраус, а я на соседней Вольф-авеню. Как-то, это было два года назад, Тереза пожаловалась, что Генрих слишком много работает, устает, с каждым днем отдаляется от нее.
      Неужели она скажет, что у мужа подруги появилась любовница?
      - Работал он обычно дома, сейчас ведь все, что возможно, делается в режиме он-лайн. Генрих раньше занимался спортом, бодибилдингом, но работа так его увлекла, что он все забросил и сутками не отходил от компьютера. Обсуждения с сотрудниками по зуму. С Терезой почти перестал общаться, и она ничего не могла с этим поделать - муж смотрел на нее отсутствующим взглядом и продолжал в уме что-то рассчитывать. За год постарел лет на десять, и я сама была тому свидетельницей - иногда мы встречались с Терезой у них дома, хотя чаще предпочитали кафе, чтобы не мешать Генриху. И я видела, как с каждым месяцем он становился... не знаю, как сказать... роботом? Нет, он не стал бесчувственным, он просто... Работа отнимала у него все силы. Я как-то сказала ему: "Генрих, всех денег не заработаешь, ты загоняешь себя!" Он только плечами пожал. Мог ведь рассердиться и раньше непременно рассердился бы - не любил, когда ему делал замечание кто-то, кроме его любимой жены.
      Однажды Тереза позвонила среди ночи, что-то кричала, повторяла "Генрих, Генрих", я ничего не поняла и пошла к ним - идти было минут пять, а я еще и бежала. Около дома стояла машина амбуланса, в квартире были люди, Генрих лежал на диване в гостиной, я подумала, что он спит, но... Он умер. По словам Терезы, он, как обычно, сидел за компьютером до позднего вечера и вдруг захрипел... Когда Тереза к нему подошла, Генрих был уже мертвый. Вот так. Как любят писать плохие журналисты: сгорел на работе. Врачи - потом уже, когда... ну, вы понимаете... - сказали, что не выдержало сердце. Просто остановилось. Похоронили. Я все время была с Терезой, она... не хочу вспоминать, да это и неважно... После похорон я, конечно, поехала к ней домой, она никого не хотела видеть, родственников - особенно, не очень-то они ей помогали при жизни Генриха, мы сидели на кухне, Тереза не плакала... Потом сказала: "Он звонил мне после смерти". "Кто?" - не поняла я. "Генрих, конечно". Я подумала, что муж ей приснился - так часто бывает, когда умирает близкий человек. "Он позвонил, когда все разошлись, а его... увезли..." "Он обычно звонил, когда задерживался на работе или на объекте"... Это я пересказываю Терезу, слово в слово, я запомнила... "Я была в таком состоянии, что даже не удивилась. Ответила на звонок. Генрих сказал, что вернется через час, только подпишет бумаги по проекту, и чтобы она подождала час-полтора, они вместе поужинают... Тереза не могла выдавить ни слова. А кто бы мог? Генриха час как увезли, умер он три часа назад. "Подожди меня" - сказал он. "Конечно!" - ответила Тереза, будто он был живой. "Целую тебя", - сказал он и отключился. А она упала в обморок. То есть ей так показалось. Когда пришла в себя, то стала... она была не в себе, понимаете... стала звонить Генриху, телефон, естественно, не отвечал. Очень ее огорчало, что она не поставила в телефоне программу автоматической записи звонков. Но след свой разговор оставил - отмечен звонок с неопределяемого номера именно в то время, когда... И время разговора - одна минута тридцать четыре секунды. "Может, кто-то..." - начала я, но Тереза посмотрела на меня, как на сумасшедшую, хотя сама выглядела не лучше. "Проверь по его телефону, - предложила я. - Если с него..." "Проверила, конечно, - перебила она, - тут же и проверила, телефон Генриха остался лежать около компьютера. Ничего". В сверхъестественное никогда не верила, и тогда не поверила тоже. Чего только мы не напридумывали в тот вечер, чтобы объяснить.
      Мери замолчала и стала искать что-то в сумочке. Я решил было, что она хочет показать мне что-то - бумагу или... Нет, она просто старалась скрыть смущение - история выглядела неправдоподобной, и Мери не хотела встретить мой недоверчивый взгляд.
      - Можно, я возьму тот телефон, покажу нашим криминалистам? - спросил я, заранее зная, что ничего они не найдут, и новый случай останется таким же странным и непонятным.
      - Нет, - сказала она с сожалением. - Нет уже того телефона. Тереза его выбросила. На девятый день. Не могла... Вдруг Генрих позвонит... Боялась сойти с ума, и я ее понимаю.
      Я не стал рассказывать о своем случае. Мы уже довольно долго сидели, я заказал себе пива, ей еще кофе, мы молчали, и я чувствовал себя... в общем, мне было хорошо, расставаться не хотелось, я понимал, что это неправильно, я коп, а эта женщина - свидетель чего-то, чему я теперь обязан найти объяснение. Не потому что я коп, я все еще не понимал, с чем имею дело, но она от меня ждала объяснения, а я был уверен, что она не все мне рассказала, так мне казалось. Я видел, как она не уверена, как напряжена, типичное поведение свидетеля, которому есть что сказать, но он не решается продолжить.
      - Вы, - напомнил я, - говорили о вашей тетушке.
      Она кивнула и, помолчав еще минуту, сказала:
      - Тетя Мелисса звонила мне через полтора часа после... - Она сглотнула. - После того, как в больнице зафиксировали ее смерть.
      Я молча ждал продолжения.
      - Номер не определился, а я не люблю отвечать на звонки неизвестно от кого.
      Молчание.
      - Но все-таки ответили?
      - На третий звонок, - извиняющимся тоном, будто сделала что-то неприличное, сказала Мери. - Голос Мелиссы я прекрасно знаю и ни с кем спутать не могла. "Милая, - сказала она, слышимость, кстати, была прекрасная, никаких помех или посторонних звуков. - Милая, ты не помнишь, погасила ли я огонь на плите?". У меня хватило духа только спросить: "Что?" "Если не погасила, то сделай это", - и, не дожидаясь моего ответа, добавила: "Ах, какая разница? Главное, чтобы ты была здорова!" И все. Связь прервалась.
      - Записи разговора, конечно, не существует? - сказал я, вложив в вопрос больше сарказма, чем следовало. Мери бросила на меня настороженный взгляд, будто метнула теннисный мяч и попала в лоб.
      - Я не верю в сверхъественное, - сказала она. - Я не о таинственном, необъяснимом, странном... Все объясняется естественными законами природы. Может, игрой случая. Но ведь и у случайных, казалось бы, событий, есть скрытые причины, о которых мы не знаем. Вы уже поняли, детектив, о чем я? Да? Но не понимаете, при чем тут вы, верно?
      - Да, - сказал я, просто потому, что ей нужен был хоть какой-то сигнал к продолжению.
      - Я вижу, мой рассказ начал вам надоедать.
      Я покачал головой.
      - Вы мне верите, правда? Очень важно, чтобы вы мне верили.
      Не знаю - до сих пор не знаю - почему я наклонился к ней через стол, сжал ладонями ее холодные пальцы и сказал:
      - Да.
      - Со мной все в порядке, уверяю вас. Я советовалась с психологом. Аллисон его фамилия. Он, правда, на пенсии, но консультирует. Он сказал, что у меня здоровая психика. Вот... Вы же понимаете, что Мелиссу и Генриха, а, возможно, еще кого-то убили, и убийца на свободе!
      Я все еще держал ее за руку. Я чувствовал, как она сжимает пальцы, я видел, что она на нервах, видел, что эмоции зашкаливают. Я понятия в тот момент не имел, что должен был сделать.
      Как объяснить перепуганной женщине, что все, ею рассказанное (я тоже мог ей рассказать - о Пловере, например), не имеет отношения к криминалистике. Да, несколько человек погибли, доведя себя до состояния, когда не выдержало сердце. Да, произошли по крайней мере два необъяснимых события. Хорошего бы физика к нам в команду - и дать время и аппаратуру, чтобы он (или они, да хоть целая лаборатория) нашел научное объяснение тому, что только выглядит сверхъестественным. В конце концов, наука всему находит объяснение, иначе не бывает.
      Я должен был это сказать, но еще крепче сжал ей пальцы и спросил:
      - Как можно было это сделать? Наркотик, изменяющий поведение? Ничего подобного эксперты не обнаружили, так ведь?
      Она покачала головой.
      - Я не знаю. А вы можете узнать.
      Я не мог, но как ей это объяснить?
      - Послушайте, - сказала она. - Неужели вы не видите даже того, что перед вашими глазами?
      Перед глазами я видел перепуганную женщину, смотревшую на меня с надеждой, оправдать которую было не в моих силах и не в моей компетенции.
      - Статистика, - сказала она. - У вас же есть статистика подобных случаев. Должна быть. Я знаю: при каждом случае неожиданной смерти, пусть даже выясняется, в конце концов, что человек умер по естественной причине, обязательно вызывают полицию. У вас должны быть записаны все такие случаи. За много лет.
      Наверняка. И что?
      Я подумал это или спросил вслух?
      - Вы можете посмотреть, когда это началось. Вы можете посмотреть, где это происходило. Вы увидите, что... Не знаю. Могу предположить. Но вы увидите. А еще, наверно, были случаи, о которых полиция не знает. Я расспрашивала людей. У меня много знакомых. Мне рассказывали. Может... даже наверное... что-то они придумали, что-то преувеличили... Я вам рассказала только то, в чем уверена. Что знаю сама, а вы можете...
      Вообще-то идея была здравая. Не то чтобы Мери в чем-то меня убедила, но я мог, конечно, выполнить ее просьбу: из федеральной базы данных достаточно просто вытащить все подобные случаи. Мог я это сделать? Вообще-то мог, но не должен был. Потратить время на пустую, в принципе, работу, когда есть много реальных дел, которыми я должен был заниматься.
      - Хорошо, - сказал я. - Погляжу, что можно сделать. Только...
      - Если вы ничего не обнаружите... Я имею в виду - ничего странного... Я извинюсь и больше никогда...
      Никогда - что?
      Я не хотел, чтобы она сказала: "никогда больше вас не потревожу" или что бы то ни было в таком духе. Я хотел... Я знал, чего хотел, и это мне не нравилось. Это было неправильно.
      - Хорошо, - повторил я. - Это займет время. Я позвоню вам.
      Она кивнула. Я отпустил, наконец, ее ладони, и мы вдруг стали чужими. Будто физический контакт сцеплял нас на каком-то более высоком уровне. Она не смотрела на меня, я понял, что надо расплатиться и попрощаться. Любое слово сейчас было лишним. Любой взгляд.
      Я подозвал официанта, расплатился - за себя, понимал: Мери не позволит мне за нее заплатить. Попрощался и ушел. У двери оглянулся - она сидела неподвижно, глядя перед собой. В мою сторону не обернулась.
      
      ***
      Не могу сказать, что думал о Мери постоянно. Не могу даже сказать, что думал о ней часто. Изредка - да, вспоминал, и мне все меньше нравилось собственное обещание. После нашего разговора в кафе прошла неделя или чуть больше. Работы было много, работы у нас много всегда, одновременно приходится вести несколько - иногда до десяти - дел, обычно простых, рутинных, требовавших не "серых клеточек", а тупой прилежности. Мозги застывают, работаешь на автомате, даже когда ездишь на задержание и знаешь, что преступник вооружен, - все равно инстинкт и профессионализм заменяют работу мозга.
      Вечерами или после ночных дежурств, приходя домой вымотанный, я вспоминал о Мери - о ней, а не о собственном обещании. Но через неделю или чуть позже, не помню точно, я зашел к криминалистам, нужно было забрать переданные на исследование вещественные доказательства.
      - Детектив, - обратился ко мне молодой компьютерщик, я его видел впервые и не знал имени, - вы не хотите ли провести статистический анализ? Я могу. Случаи внезапной смерти от остановки сердца.
      - Откуда вы...
      - Ну как же, - он посмотрел на меня с удивлением. - Все протоколы поступают к нам, в том числе и ваши. Заносятся в полицейский архив. Как-то я обратил внимание на эти случаи. Они не криминальные, и мы их отсеиваем. Вы тоже? А ведь любопытно, наверно, посмотреть в системе.
      Статистика. То, о чем говорила Мери. Все случаи действительно не криминальные, и потому с ежедневными отчетами и открытыми делами работать бессмысленно. Искать нужно по ключевым словам и... Программист меня перебил, заявив, что задача любопытная, он лучше меня разбирается, как за нее взяться, и, кстати, ключевые слова не помогут, потому что...
      Лекцию, которую он мне закатил назидательным тоном, я слушать не стал, сослался на недостаток времени и ретировался, о чем впоследствии жалел, потому что мог, оказывается, избежать неприятностей и спасти, возможно, несколько жизней. Проблема в том, что, совершая или не совершая какие-то поступки, обычно не просчитываешь последствия, а если пытаешься просчитывать, то максимум на один-два хода вперед. И дело здесь не в том, что у тебя плохая интуиция или ты, в принципе, не умеешь анализировать. Напротив, обычно, чем больше ты анализируешь ситуацию, тем чаще ошибаешься. Потому что в жизни вообще нет ясно просчитываемых дорог, разве что самые примитивные одноходовки, которые тебе, конечно, удаются, и ты начинаешь считать себя гроссмейстером. В подавляющем же большинстве действительно интересных и важных случаев правильный (хотя даже понять, что называть правильным, удается не часто) анализ невозможен из-за того, что известны лишь три-четыре факта из десяти. Или три из ста. А бывает - только пять из тысячи. И большинство привходящих обстоятельств, даже если они известны (чаще - нет), выглядят несущественными, неважными или не относящимися к делу, хотя реально именно от них зависит исход.
      Эти мысли и раньше иногда приходили в голову, когда я в, казалось бы, ясном деле натыкался на стену, которой не должно было быть. Но ум у меня практический, а не аналитический, и потому, когда недели через полторы после разговора с программистом, у которого я даже не спросил имени, он прислал мне электронное письмо с требованием - представьте, он требовал! - немедленно явиться в отдел криминалистики, я решил, что ничего у него не получилось (я ведь ожидал, что ничего у него не получится). Когда, выждав часа полтора, я спустился к криминалистам, парень встретил меня странными словами:
      - А вы не боитесь, детектив, что и до вас доберутся?
      - Кто? - спросил я просто потому, что вопрос напрашивался.
      - Понятия не имею, - отрезал он. Кстати, только тогда я узнал, что зовут его Стенли Вакшанский. - Но, я вижу, окружность сужается, и вы находитесь близко к центру.
      Я потребовал объяснений, и Вакшанский объяснил, перемежая нормальные слова с ненормальными - вроде "регрессии", "сигма-отклонение" и "фрактальности". Если убрать лишние слова (убрал ли я именно лишние слова - вот вопрос), то получилось вот что.
      В последние полтора года (такой промежуток времени Вакшанский использовал для поиска корреляций) произошли двадцать три случая, подпадавших под мое описание в широком смысле. В широком, потому что все случаи содержали общие признаки, а некоторые отличались, казалось бы, принципиально, но, если включить признаки, выглядевшие не вторичными даже, а третичными или вообще не относящимися к делу, то и на эти случаи следовало бы обратить внимание.
      Я запутался в объяснениях, но Вакшанский показал график, и все стало ясно.
      Двадцать три человека за полтора года скончались в Эванстоне при обстоятельствах, которые в определенной (математически заданной) степени можно было назвать подобными. Возраст умерших - от семнадцати до девяноста трех лет. Юноша - сын Гертруды и Иммануила Грёндль, эмигрантов из Германии. А девяностотрехлетний старик - житель дома престарелых, одинокий, бывший актер, заработавший в свое время на пристойную старость в недешевом заведении.
      Все выявленные, как выразился Вакшанский, "эвенты" проживали - постоянно или временно - внутри круга диаметром примерно в полторы мили.
      - Неплохо, да? - спросил Вакшанский. - Для такой скудной информации...
      Неплохо? В каком смысле? "В математическом". - объяснил он, и это слово показалось мне приговором. И еще Вакшанский сказал: "Плотность событий на квадратную единицу измерения падает до нуля почти линейно. Семь случаев произошли в зоне действия соседних полицейских участков -шестого и третьего, я связался с коллегами, это заняло некоторое время, но зато я получил относительно полную картину. И кстати...
      Он помедлил, посмотрел на меня вприщур, будто соображал, правильно ли я пойму то, что он скажет, и стоит ли вообще говорить то, что он собирался сказать.
      - Кстати, у вас, детектив, было два случая... э-э... послесмертных контактов, верно? На самом деле их было восемь, кроме этих двух. Два практически достоверных, четыре вполне вероятных и еще два сомнительных, но я их включил, поскольку сами по себе такие контакты - явление не широко распространенное, и даже сомнительная информация имеет значение.
      - Послушайте, - прервал я молодого человека, - о чем вы говорите? Что значит - "явление, не широко распространенное"!? Вы допускаете, что, в принципе, возможна связь с тем светом?
      - Детектив, - в свою очередь перебил меня молодой человек, - я не интерпретирую явления, я лишь регистрирую - по вашей просьбе - их присутствие. Два случая я нашел в ваших протоколах. Еще восемь обнаружил в ходе статистического исследования, и об их степени надежности сказал. Меня заинтересовал эффект - повторяю, не интерпретация, здесь могут быть самые разные варианты. Если говорить о вере, то скажу сразу - я, естественно, в загробный мир не верю. Но явление по-видимому существует, и я, понятно, заинтересовался, насколько оно распространено - вне того класса данных, с которыми мне пришлось работать. Я провел, скажем так, расследование - не в детективном, разумеется, а в математическом смысле, - и обнаружил сообщения о множестве подобных "фактов" в самое разное время и в самых разных странах. Во всех случаях оценка надежности очень низка. Я посчитал это фоновым шумом - надо было установить уровень статистической погрешности, от которого отталкиваться. Так вот, "наши" десять случаев значительно "выбиваются" из фона. Если среднее статистическое отклонение определяется на уровне одной сигма, то "наши" имеют значимость от двух с половиной до четырех сигма.
      - Стенли, - в очередной раз перебил его я. - Извините, ваши сигмы для меня темный лес и китайская грамота. Вы можете по-человечески?
      - Могу. - Вакшанский посмотрел на меня с презрением, а может, мне так показалось. - В десяти случаях - именно в наших и ни в каких других - достоверность "посмертных сообщений" выше девяноста девяти процентов, а в трех случаях - в частности, и тех, на которые указали вы, - больше девяноста девяти и девяноста девяти сотых процента...
      - Иными словам, вы даете голову на отсечение...
      Вакшанский смерил меня взглядом.
      - Голова мне еще пригодится, детектив. А эти эвенты действительно существуют на приличном статистическом уровне. Хотя признаю - выборка невелика.
      - Если есть круг, - глубокомысленно высказал я очевидную мысль, - то должен быть и его центр.
      - Безусловно. - Вакшанский посмотрел на меня, как на шимпанзе, у которого, к изумлению экспериментатора, обнаружились зачатки разума. - Но и местоположение центра из-за скудости статистики определяется с точностью около полумили. Собственно, вот.
      И мне был показан на экране компьютера, куда была выведена спутниковая карта Эванстона, круг, внутри которого находились улицы от бульвара Мак-Кормака на западе до парка Эллиота и Мичиганских пляжей на востоке, а центр... там была не точка, как мне бы хотелось, но круг поменьше - в районе Ридж-авеню. Там, где жил я, где находился наш полицейский участок, где были три больших супермаркета, торговый центр, театр кабуки (о нем я слышал, но никогда не был) и несколько десятков жилых домов.
      - Вы хотите сказать... - медленно выговорил я. - Все перечисленные... ээ... эвенты... ээ... вызваны действием некоего... ээ... центра... некой причины...
      - Это очевидно, - хмыкнул Вакшанский. - Физический агент, расположенный внутри окружности диаметром примерно полторы мили.
      - То есть, кто-то или что-то...
      Я хотел, чтобы Вакшанский закончил за меня фразу, а он, напротив, хотел, чтобы выводы сделал я. Вот, мол, тебе карта, а дальше - думай.
      - Спасибо, - сказал я, - вы мне очень помогли.
      - Кстати, - небрежно бросил Вакшанский, - отчет я отправил на ваш мейл и на мейл технической службы, поскольку для работы использовал рабочее время и компьютерные мощности криминалистической лаборатории. Надеюсь, вашему расследованию это не помешает.
      - Нет, - вяло отозвался я, думая, что мне с этим делать и как теперь с этим жить.
      
      ***
      Собственно, мне следовало умыть руки и заняться ловлей воров, бандитов и убийц, которые ни в Эванстоне, ни везде на земном шаре не собирались бросать воровать, грабить и убивать. Вакшанский распечатал карту с кругами, посмотрев на меня, как на питекантропа, не способного понять, с какой стороны держать каменный топор. Он хотел записать файл на флешку, но мне удобнее была бумажная картинка - ему-то какая разница?
      Когда я сложил лист и положил в карман, немного помяв, что вызвало у Вакшанского усмешку и пожатие плеч, позвонил дежурный и попросил, чтобы кто-то из нас - я или Джон - выехал в магазин Шекмана, где в драке ранили молодого мужчину.
      "Патрульные на месте, криминалисты выехали..."
      В общем, через три дня я вытащил из кармана сильно помятый лист бумаги и сначала не понял, что это за абракадабра. Вспомнил, конечно, и уже за полночь, когда освободился от текучки и вернулся домой, разложил на столе лист, точнее - листы, их оказалось пять, - на которых было написано, какие случаи связаны с обозначенными на карте номерами.
      К тому времени у меня пропало желание копаться в историях - необычных, загадочных, но не криминальных. И тогда я вспомнил слова, которые сказал Вакшанский и о которых я забыл во время разговора. "Вы не боитесь, детектив, что и до вас доберутся?" Я тогда переспросил "Кто?", не получил ответа, и мы заговорили о фактах, а не о предположениях.
      Почему он задал этот вопрос? Почему и кого я должен был... точнее - мог бы - бояться? Какое ко мне отношение могли иметь нелепые, странные смерти и невообразимые звонки с того света, которого, как известно, не существует?
      Пока я не вспомнил слова Вакшанского, я, разумеется, не боялся - с чего бы? Но вспомнив... Да, в центральном круге находились сотни домов, жили десятки тысяч человек. Там же находился и наш полицейский участок, и мой дом - моя крепость. Вообще-то из этого ровно ничего не следовало. Я просто поменял причину и следствие, что легко было сделать в такой неопределенной ситуации. Не круг оказался в той части Эванстона, где находятся полицейский участок и мой дом, а наоборот: я обратил внимание на "эвенты", потому, что по воле случая оказался в круге, где эти события происходили.
      Эмоции требовали карту порвать и заниматься тем, за что я получал зарплату. А логика возмущалась: перед тобой загадка, и ты все это оставишь? И даже не станешь интересоваться - вдруг завтра где-то в пределах большого круга кто-то еще умрет? И кому-то позвонит умерший друг?
      А если "кем-то" буду я сам?
      Если явление существует, и я нахожусь внутри круга, то какая разница, интересуюсь я фактами или нет? Я - внутри, и умереть у меня, наверно, такая же вероятность, как у любого из ста тысяч - такая же, как у Джона, у капитана Берроуза, у продавцов супермаркета "Гудвин", хозяина закусочной "Роше"... Любой из них завтра или в любой другой день может взять, например, стул и начать крушить мебель, или... не знаю что... и умереть от внезапной остановки сердца, а потом, когда его тело уже перевезут в морг, он позвонит жене и расскажет о погоде или о том, что вечером задержится, или... да какая разница - позвонит и поговорит, как ни в чем не бывало.
      Я мог набрать номер Вакшанского и спросить: что он имел в виду, когда спрашивал, боюсь ли я. И я не мог набрать этот номер, потому что Вакшанский догадается, что да, боюсь и ничего не могу с этим поделать.
      Я набрал номер и, когда Мери ответила, не сразу нашелся, что сказать, потому что позвонил, не представив заранее разговор. Вдруг. Такие поступки были мне не свойственны, и, когда еще звучал звук вызова, я хотел разговор отменить, но не успел.
      - Добрый день, детектив Златкин, - сказала Мери. - Рада вас слышать.
      Вообще-то я еще не сказал ни слова, так что она скорее рада была видеть номер моего телефона.
      - Нужно встретиться. - Я даже не поздоровался и понял это не сразу, а после того, как Мери испуганно сказала:
      - Что-то случилось? Кто-то еще...
      Да, кто-то еще. Мери верно меня поняла, и я не стал вести лишние разговоры.
      Встретились мы в том же кафе, сели за тот же столик, заказали те же кофе и круассаны - возникло ощущение, что мы и не расставались. Я обратил внимание: на Мери было то же платье и те же серьги. А какая у нее была в прошлый раз прическа, я не запомнил, и это меня смутило: я обязан запоминать и такие мелочи. Как же я был увлечен разговором (или этой женщиной?), что упустил из вида, возможно, и не существенное, но почему-то, как мне показалось, важное обстоятельство.
      Я не стал ждать, пока принесут кофе и мы его в молчании и ожидании выпьем, - положил перед Мери на стол карту и сказал:
      - Здесь "кто-то еще". А мы с вами тут. - Я ткнул пальцем в значок "Кафе". Мы были внутри круга - внешнего, все-таки, а не внутреннего.
      - Не понимаю... - пробормотала Мери. - Я не сильна в схемах и картах. Я даже машину не могу вести по навигатору. Слушаю голос, который говорит, когда и куда сворачивать, а на экран не смотрю никогда. Сбивает с толку, и я поворачиваю не там и не туда.
      Она улыбнулась, и я понял, что длинная эта и не очень нужная фраза нужна была, чтобы преодолеть взаимную скованность.
      Я все объяснил. Принесли кофе. Точнее, наверно, принесли. Когда я отвлекся от объяснений, оказалось, что чашки наши пусты, а от круассанов осталась половинка последнего, мы оба не знали - чья это половинка, а потому оставили лежать на тарелочке.
      Вывод Мери сделала такой же, какой пришел в голову мне - а может, я ей подсказал, не помню.
      - Значит, что-то есть тут, в круге? - сказала она без испуга, но с любопытством. - Разве можно на расстоянии заставить человека поступать так, как никогда раньше? Можно вызвать остановку сердца? Лучи какие-то, да? Серийный убийца, притаившийся...
      Вот и началась конспирология. Чего я терпеть не могу в дилетантах - они прежде всего высказывают самые нелепые и нелогичные объяснения.
      - И с того света тоже звонит таинственный серийный убийца? - Я старался скрыть сарказм, но Мери уловила, конечно, и внимательно на меня посмотрела. Внимательно и осуждающе.
      - Полиция этим занимается? - спросила она, отведя взгляд. - Что-то удалось выяснить?
      Правильные вопросы. И правильный акцент. Она будто отделила меня от полиции.
      - Нет. Это не криминальные случаи. В полицию сообщили потому, что существует правило: сообщать о любой неожиданной смерти. Мало ли что... В большинстве случаев - и в этих тоже - патрульные только мешают врачам делать свое дело. Для патрульных - лишняя работа, для врачей - ненужная бюрократия. И довольно часто о таких смертях врачи не сообщают - если¸ например, внезапно умерла старушка, и нет резона привлекать полицию к очевидному случаю.
      - То есть это, возможно, не все случаи? - спросила Мери.
      - Наверняка не все.
      - А можно ли...
      Я понял ее мысль.
      - Теоретически - да. Поднять медицинские документы во всех больницах в пределах большого круга. Желательно - и вне. Но...
      - Заниматься этим никто не будет. И вы тоже.
      - У меня нет времени на такую работу. Тем более, что она не входит...
      Я замялся.
      - В круг ваших обязанностей, - закончила за меня Мери. - А звонки?
      - Видите красные крестики?
      - Господи! Это кроме Мелиссы и Генриха? - Если раньше Мери рассматривала карту довольно спокойно и, я бы сказал, с любопытством, то теперь в ее голосе появился испуг - такой же, как у меня, когда я услышал вопрос "а вы не боитесь?"
      - Вы... - спросила она, помолчав и не поднимая на меня взгляда. - Вы... слушали? Смотрели?
      Я покачал головой.
      - Не было возможности. Это не криминальные случаи, и я не мог ни позвонить, ни, тем более, явиться без позволения и попросить показать не предназначенные для постороннего уха записи, если они вообще сохранились. Не мог сказать: "Я из полиции, позвольте мне..." Более того, поскольку я все же из полиции и об этом мне придется сказать сразу, отношение ко мне будет, мягко говоря, смешанным, и, скорее всего, ничего толком узнать не удастся.
      - У вас нет полномочий, понимаю, - сказала Мери. - А если... То есть я хочу сказать... Мы могли бы вместе... Если это не покажется вам...
      - Пожалуй, - решительно сказал я, отрезая себе путь к отступлению, и в это время зазвонил служебный телефон.
      - Ник, - спросил Джон, - где тебя черти носят? Прислали, во-первых, данные экспертизы по делу Сторски. Во-вторых, привели двух задержанных, они ждут в камере, когда мы их допросим, это по делу нападения на инкассатора. В-третьих...
      - Еду, - прервал я перечисление, которое могло затянуться надолго. - Прошу прощения, - сказал я Мери.
      - Но вы, в конце концов, освободитесь, - улыбнулась она. - Или у вас совсем нет времени, которое вы могли бы потратить... - Она сделала паузу, выбирая правильное слово. - На себя?
      - Сегодня, - рассчитал я, - буду занят до полуночи. Завтра у меня выходной... теоретически... если не произойдет ничего неожиданного, вы понимаете.
      - Вы не можете даже в выходной выключить телефон и отдохнуть?
      - Нет, - коротко ответил я.
      Мне показалось, что я прочитал ее мысли, и они были далеко не в пользу продолжения... Впрочем, мысль я прервал на середине, если такое вообще возможно.
      - А вы? - сказал я. - Вы завтра свободны?
      Можно было подумать, что я предлагал свидание. Впрочем, так оно и было, Мери правильно поняла - во всяком случае, я на это надеялся.
      - Да, - сказала она. - Весь день. Завтра нет ни лекций, ни семинаров. И даже если бы была занята, сумела бы освободить время. Потому что... - Она замялась, и фразу я закончил за нее.
      - Потому что вам, как и мне, интересно. И вдвоем мы могли бы...
      - Сделать то, что в одиночку не получилось бы ни у вас, ни у меня.
      Мы почему-то в который уже раз заканчивали начатые другим фразы.
      - Можно сначала поехать к Викиргам, - я показал на карте красный крестик. - Это муж и жена, пенсионеры, ей семьдесят, ему шестьдесят девять. Три недели назад у них умер сын, сорок один год, инженер в строительной компании. Как и в других случаях - внезапная остановка сердца. Звонил родителям через сорок минут после того, как его нашли мертвым на рабочем месте.
      - Боже мой... - пробормотала Мери.
      - Что говорил покойный, неизвестно. Они только сказали, что были в шоке, когда к ним приехал офицер с официальным сообщением. Больше полиция их не беспокоила, и потому в компьютере дополнительных данных нет.
      - Хорошо. - Мери посмотрела на часы. - Вам надо возвращаться на работу, у меня тоже дела. Завтра...
      - Если не возражаете, в девять утра я за вами заеду.
      Похоже, для Мери это было слишком рано, она нахмурилась, но решительно произнесла:
      - Договорились. Выйду в девять.
      Так началось наше негласное расследование, самое странное из всех, что я когда-либо вел. И самое, честно говоря, страшное, хотя простое, казалось бы, слово "страх" можно здесь понимать по-разному.
      Или не понимать вообще.
      
      3
      
      - Викирги, - пробормотал старик и, приоткрыв один глаз, дал понять, что слушал собеседника. Внимательно или нет - кто знает. - Знакомая фамилия. Я должен их знать?
      - Разве я сказал, что должны? - удивился Златкин.
      - Тогда... Интересно рассказываете, детектив. Не скажу, что все понимаю, говорите вы загадками. Но слушаю. Извините, что перебил, фамилия показалась знакомой. Продолжайте. Вы остановились на том, что отправились с молодой женщиной к двум старикам... таким, как я сейчас, наверно... - Он оборвал фразу, зевнул и прикрыл глаза. - Продолжайте, я слушаю, хотя вы думаете, что я сплю и вижу сны.
      Златкин хотел ответить, но подумал, что вступать в дискуссию рановато, не все нужные слова сказаны, не все рассказаны истории, до сути и смысла еще добираться и добираться.
      А разговор могут прервать в любую минуту - капитан Берроуз выяснит, в конце концов, куда и зачем отправился детектив Златкин. Возможно, даже скорее всего - бывший детектив. Это вопрос времени, и нужно торопиться.
      - Да, - сказал Златкин, - мы договорились поехать к Викиргам.
      
      ***
      Но не поехали - утро мне пришлось провести в комнате для допросов: ночью взяли группу торговцев наркотиками, публика не просто неприятная, но неадекватная. Доказательств и улик было столько, что отпираться могли только идиоты, так они идиотами и оказались - отпирались даже тогда, когда мы с Джоном предъявляли результаты генетических экспертиз. Освободился я часам к восьми вечера, извинился перед Мери, извинения были приняты, и я, неожиданно для себя (впрочем, надо бы спросить у подсознания, вряд ли для него это было неожиданностью) пригласил Мери посидеть в кафе - том же самом. Хорошо, когда выбор сделан и не надо над этим задумываться. Мери сначала отказалась, но передумала, и полчаса спустя мы сидели за дальним столиком, ждали заказ и тихо говорили о том, как, все-таки, можно понять "звонки с того света".
      Гипотез у нас было всего две. Первая: в состоянии шока человек воспринимает реальность неадекватно и может перепутать время. Идея сомнительная, но вторая еще хуже.
      Вторая: разговор действительно происходил, когда один из абонентов был уже мертв, и здесь, возможно, наблюдался неизвестный физический эффект. Может, неизвестный нам, как не специалистам, а физикам известный - сдвиг времени, например. Почему, однако, если эффект физикам знаком, о нем никто никогда не упоминал, например, в научно-популярной передаче? Впрочем, это было объяснимо: возможно, эффект "посмертного контакта" и был описан, но в квазинаучных и паранаучных изданиях. Есть множество газет, журналов, интернет-порталов, телепередач и много чего еще, где описывают и не такое. Пришельцы рассказывают землянам, как обустраивать планету, гости из будущего или прошлого делятся впечатлениями о настоящем, астрологи предсказывают судьбу, а экстрасенсы взглядом передвигают с места на место детские игрушки. Ну, действительно. Умирает знакомый, друг, брат, сестра, кто-то близкий. И через час звонит как ни в чем не бывало. У вас шок. А может, вы еще не знаете о смерти и пытаетесь разговаривать как с живым. Куда вы пойдете со своим рассказом? Не в полицию же, верно? Знакомые станут крутить пальцем у виска. А если поговорите с бойким репортером, он о вас напишет в газете, и вас, может быть, позовут на ток-шоу. Разве мало таких? И кто знает (кто вообще хочет знать?), сколько на таких шоу реальных историй, а сколько - выдуманных. Реальное тонет в булькающей массе воображаемого, и нет возможности отличить зерна от плевел.
      - Все так, - сказал я, - но наш случай... точнее, наши случаи отличаются.
      - Чем? - Мери выглядела уставшей.
      Я и сам задумался: действительно, чем? Как, вообще, часто людям кажется (хорошо, пусть не кажется, пусть они уверены), что с ними общаются с того света? Может, если бы такая статистика была, она мало отличалась бы от нашей? Результат статистического исследования зависит от вопроса, на который хочешь получить ответ. Сформулируешь вопрос одним способом - статистика будет одной. Другим способом - получишь другой результат.
      - Просто... - начал я, а Мери подхватила:
      - Когда нечто происходит с кем-то, можно отмахнуться, что обычно и делают. А когда - с тобой, то считаешь реальностью и начинаешь искать такие же случаи.
      - Примерно так, - согласился я. - И еще. Не только статистический результат, но и отбор случаев для статистики - большая проблема. Выборка должна быть репрезентативной, чтобы результат правильно отражал реальность.
      - Умные слова, - пробормотала Мери. - Все это умные слова. Имеют ли они значение сейчас?
      - О, да! - воскликнул я. - Смотрите - вот карта. Два круга - внешний и внутренний. Насколько карта репрезентативна? Не учтены, например, случаи, когда произошли оба события - внезапная смерть и звонок с того света, - но о первом есть запись в протоколе, а о втором никто в полицию не сообщил. Сколько таких событий, и как они распределены в пространстве? Неизвестно, а эти сведения наверняка повлияли бы на статистический результат и изменили бы карту.
      - И еще, наверно, есть случаи, - сказала Мери, - когда звонок произошел, но смерть не была неожиданной, и в полицейской базе этих данных нет. Человек долго болел, рак, например, умер в больнице или дома, их ведь нет в полицейской базе...
      - Нет, конечно, - подтвердил я.
      - Ну вот, - вздохнула Мери. - Человек умирает, а потом - звонок. Или приходит во сне. А иногда - наяву. И что-то говорит. Если кто-то об этом рассказывает, то обычно - в какой-нибудь передаче о странном. В глупом ток-шоу. Кто-то верит, большинство - нет. Сколько таких случаев? Где и когда они происходят? Есть статистика? Нет? Наверное, нет. И если их тоже включить...
      - Мы слишком широко... - Я не закончил фразу, Мери поняла, что я хотел сказать и перебила меня:
      -Если разбираться со всем, что говорят, то будет столько фейковых случаев! Наверно, и на этой карте есть, как вы думаете? Кому-то померещилось, что с того света явилось видение...
      - Видения не считались, - быстро произнес я. - Наверно, были и такие заявления, но Вакшанский не принимал их в расчет. Каждому случаю он приписал статистический вес. По какой-то своей шкале оценивал, насколько можно доверять данным. Они все есть на карте. Надежные данные - зеленые точки. Очень ненадежные - красные. Между ними - видите - желтые, оранжевые...
      - Оценки он ставил на глаз? - улыбнулась Мери.
      - Есть у него какая-то система, - уклончиво сказал я.
      - Все это так ненадежно, - вздохнула Мери, и мне показалось, что ей расхотелось идти к старикам Викиргам. Я редко - даже думал, что никогда - поддавался влиянию, особенно эмоциональному, но сейчас, сидя напротив этой женщины, я ощущал ее обаяние, ее настроение передавалось мне, это было плохо, и, чтобы выйти из не свойственного мне состояния, я сказал - видимо, слишком резко:
      - Ненадежно, Мери? Вы передумали идти к...
      - Конечно, нет! - Ответ был стремительным, взгляд - сердитым, она, видимо, решила, что "задний ход" даю я.
      - Значит, завтра в десять, - твердо сказал я и добавил: - Они к этому времени успеют встать и позавтракать, но, возможно, не успеют выйти за покупками и на прогулку.
      - Может, - с сомнением сказала Мери, - позвонить и предупредить?
      - Нет, - не согласился я. - Я хочу видеть спонтанную реакцию.
      
      ***
      Впустили нас, как только я нажал на кнопку домофона с номером квартиры. Не спросив - кто мы и зачем. Камеры видеонаблюдения я не увидел, да если бы она и была, какой вывод могли сделать двое стариков, глядя на молодую женщину и одетого в спортивную куртку мужчину?
      Когда дверь распахнулась, я решил, что к Викиргам никто никогда не заглядывает, и хозяева рады любому гостю, даже если это страховой агент или, не приведи Господь, вооруженный грабитель.
      Элиза оказалась хрупкой, похожей на старинную русскую статуэтку, которая в моем детстве стояла на верхней полке книжного шкафа, чтобы я не мог до нее дотянуться и скинуть на пол. Поэтому, естественно, оставшись однажды дома один, я притащил из кладовки стремянку, взобрался, взял статуэтку в руки и немедленно уронил, отчего она даже не треснула, поскольку оказалась высечена из прочного камня. Как мне потом объяснил отец - из гранита.
      Патрик, муж Элизы, выглядел вышедшим на пенсию гренадером расформированного полка: выправка, усы, прямой открытый взгляд, лысина... Впрочем, лысина была не из гренадерского прошлого, а из унылого и постылого настоящего. В том же, что настоящее для стариков уныло и постыло, мы с Мери убедились, как только Викирги, даже не спросив имен и причины прихода, повели нас на кухню, где Элиза принялась готовить для гостей чай, а Патрик, усадив нас за стол, сказал, будто подготовился к нашему приходу заранее:
      - Вы хотите поговорить о мальчике? Элиза приготовит чай, и мы вам все про него расскажем.
      - О Патрике-младшем? - уточнил я, опасаясь, что мы все-таки явились не в ту квартиру и хозяева нас с кем-то спутали.
      - Конечно! - воскликнул старик, и голова его затряслась, будто от разряда током. - Разве мы можем говорить о ком-то еще?
      Элиза поставила перед нами чашки крепкого чая - больше ничего на столе не было, даже сахара, без которого я не пил чай всю сознательную жизнь, и мне пришлось, изображая удовольствие, пить мелкими глотками плохо заваренный кипяток. Рассказ о сыне начала Элиза, продолжил Патрик, говорили они долго, так и не спросив, кто мы такие и зачем явились. Мы услышали, как Патрик родился, ходил в детский сад при церкви святой Марии (в Эванстоне такой церкви не было, и я сделал вывод, что они здесь не так давно), потом в школу, где считался лучшим учеником, и архитектором стал по призванию, мог бы стать вторым Гауди или третьим Кантером (почему третьим - хотел спросить я, но решил не задавать глупых вопросов). Ничего для нас интересного старики не сообщили, ни слова не сказав о последних днях жизни сына, даже не упомянув, что умер он неожиданно и странно.
      - Извините, - сказал я, улучив момент, когда Элиза замолчала и впервые за полчаса отпила, наконец, из чашки, где чай давно остыл, - мы, - я кивнул в сторону Мери, - слышали, что Патрик звонил вам уже после того, как...
      Не найдя нужного эвфемизма и не желая произносить слово "смерть", я сделал паузу, надеясь, что старики догадаются, о чем я спрашиваю. Судя по уже выслушанному рассказу, я предполагал, что любые сведения о сыне для них одинаково святы и объективны.
      - Да! - воскликнула Элиза. - Конечно, он нам позвонил! Он никогда бы не покинул этот мир, не поставив нас в известность. Он так нас любил!
      Мери смотрела на стариков широко раскрытыми глазами. Викирги казались ей не живыми людьми, а картонными персонажами из плохой пьесы, автор которой не озаботился придать героям хотя бы видимость достоверности.
      Я молчал, ожидая продолжения.
      Старики смотрели друг на друга, то ли вспоминая, то ло молчаливо о чем-то договариваясь - нашего "нашествия" они не ждали, не подготовились (им нужно было готовиться?), молчать они умели и понимали друг друга без слов. Хотел бы и я понять их говорящее молчание, которое не мог ни прервать вопросом, ни вклиниться в разговор собственным молчаливым голосом.
      - Понимаете... - сказала, наконец, Элиза, едва заметно кивнув старику - мол, договорились, так и будем действовать. - Патрик всегда звонил, когда заканчивал работу и садился за руль. Мол, выезжаю, буду через десять минут. Десять минут - столько времени нужно, чтобы доехать, - пояснила она, почему-то решив, что иначе мы не поймем, о чем речь.
      - В тот день, - продолжала она уже уверенным голосом актрисы, произносившей отрепетированную роль, - сын позвонил на три минуты позже обычного.
      Она сделала паузу, чтобы оценить эффект произнесенных слов. Элиза хотела донести мысль о том, что сын был точен, как хронометр, и звонок его раздавался всегда в одну и ту же минуту. Три минуты опоздания - представляю, как они волновались, глядя в телефоны и сверяя числа на экранах.
      - "У меня все в порядке, мама. Я хорошо себя чувствую", - сказал Патрик, и мне послышалось, будто он произнес что-то в сторону, ну, знаете, когда в пьесе актер говорит реплику...
      - Да-да, понимаю, - нетерпеливо сказала Мери, и я бросил на нее недовольный взгляд, который она поймала и отвернулась.
      - "Ты не один?" - спросила я. "У меня все хорошо", - повторил Марк, будто не расслышал вопроса, и по тому, как он это сказал, я поняла, что сын меня обманывает. Он был не один, это точно. "Как прошел день?" - спросила я. Обычно сын говорил: "Прекрасно. Сделал все, что нужно было". А в тот день он сказал, причем слишком громко, будто хотел, чтобы его услышал кто-то еще, я даже отодвинула телефон от уха: "Я подготовил новый проект, ты будешь мной гордиться, ма, это новое слово в архитектуре, я предложил идею, шеф в восторге. Все хорошо, мама, целую тебя и папу". И он отключился. Я удивилась, он никогда так не говорил. Про "целую", я имею в виду. Хотела перезвонить, но Патрик, - кивок в сторону мужа, - сказал, что звонить не нужно, Патрик за рулем, не отвлекай.
      Старик, сидевший прямо, будто проглотил палку, медленно кивнул: так, мол, все и было. И сказал, изрядно смутив Элизу, не ожидавшую, видимо, что муж откроет рот:
      - Так и было. Слово в слово.
      Элиза бросила на мужа испепеляющий взгляд.
      - Но через десять минут Патрик не открыл дверь. Я, естественно, позвонила, - новый испепеляющий взгляд на мужа, - но Патрик не ответил, и я только собралась позвонить еще раз, как раздался звонок...
      Она кивнула мужу, будто физически не могла воспроизвести то, что услышала, и Патрик, получив разрешение сказать слово, заговорил голосом командора из "Дон Жуана":
      - Звонил полицейский детектив, некий Жюль Перро...
      Да, есть такой в седьмом участке.
      - ...И сообщил, что наш сын...
      Тут и у него пропал голос, а на глазах выступили слезы, так что фразу все-таки пришлось заканчивать Элизе.
      - Он сказал, что Патрик... умер... - Она все-таки нашла силы произнести ненавистное слово. - Час назад. И его отвезли в... - слово "морг" ей воспроизвести не удалось, и, пропустив его, он закончила фразу: - И сейчас за нами заедут, чтобы отвезти на...
      Слово "опознание" тоже не хотело срываться с ее губ, и тогда, наконец, вступил я.
      - Вы не проверили случайно: ваш сын звонил со своего телефона, или номер был не определяемым?
      - Номер был не... - повторила Элиза и посмотрела на меня, как смотрят на фокусника, доставшего кролика из шляпы. - А откуда вы знаете?
      Я поспешил задать следующий вопрос:
      - То есть, когда ваш сын говорил, что скоро приедет, на самом деле он уже час как... мм... покинул этот мир? Я верно понимаю?
      Старики посмотрели друг на друга, одновременно кивнули, протянули друг другу руки, сцепили пальцы и заплакали.
      Мери пересела ближе к старикам - осторожно передвинула стул, и мне показалось, захотела взять старушку за руку, погладить. Старики плакали, а я им не верил. Я много раз видел, как плакали старые люди, когда я сообщал - приходилось - о гибели близкого человека: сына, дочери, внука... Нет у меня таланта описывать тонкости человеческих переживаний. Как ведут себя наедине - не знаю, не присутствовал. Но на людях, в официальной обстановке - видел сотни раз. Не так. Не могу описать - но не так. Что-то было в их поведении - чего-то они нам с Мери не рассказали, точнее - не досказали. Они были искренни - безусловно. Смерть сына их подкосила - слово банальное, но я не умею подбирать точные слова именно в таких случаях. Они были искренни, но не до конца. И я понятия не имел, какой задать вопрос и нужно ли задавать вообще. Чтобы они сказали то, о чем предпочитали умолчать.
      Сейчас старик достанет из кармана платок, вложит в руку жене, она кончиком платка вытрет пару слезинок, и они будут готовы продолжать разговор.
      Старик достал из кармана большой голубой платок, протянул жене, она поблагодарила его взглядом, и мне показалось (это, возможно, было уже моей фантазией), что благодарила она мужа не за платок, а за то, что он не проговорился. Вытерла слезы с уголков глаз и сказала:
      - Вот и все. Вся наша жизнь.
      Твердо сказала, поднялась и принялась собирать со стола чашки. Надо было уходить.
      Мери смотрела не на меня, а в окно, она была мной недовольна. И я был недоволен собой - но поводы для недовольства у нас были разные.
      - Отвезите меня домой, - сухо сказала Мери, когда мы вышли из квартиры. - Мне еще нужно подготовиться к семинару.
      Не было смысла спорить. Что-то, происходившее между нами еще несколько минут назад, испарилось, и нам нужно было остаться самими с собой. Я позвоню ей завтра, и мы продолжим скорбный поиск. А если она не захочет, я продолжу сам. Мысль, возникшая у меня, когда я смотрел на плакавших стариков, была эфемерна, невысказываема и не вполне понятна мне самому. Нужно было дать мысли сконцентрироваться, чтобы сохранить ее в памяти.
      
      ***
      Дел было много, пришлось сосредоточиться на текстах допросов, и возникшая было мысль тихо удалилась. Вечером, вернувшись домой, я даже не попытался вспомнить, это было бесполезно. На завтрашний день я наметил два посещения. Без Мери. Хотел ей позвонить, но знал, что не стану этого делать. Почему? Не знаю. То есть сейчас знаю, конечно, и понимаю свое состояние. Я был, можно сказать, классическим полицейским - и таким себе нравился.
      На следующий день выкроил время после утренней "летучки" у капитана и отправился по двум адресам - оба находились в центральной части нарисованного на карте круга.
      Первым, к кому я поехал, был Эндрю Гаррисон, брат умершего от неожиданной остановки сердца оперного певца Франца Гаррисона. Я не любитель оперы - не слушал и не понимал тех, кому нравилось длинное и печальное музыкальное занудство. Брат певца тоже занимался искусством - по крайней мере, мне понятным. Он был светорежиссером в театре "Бро", привлекавшем, говорят, немало зрителей постановками, где кровь лилась рекой, и трупы гуляли по сцене нагишом. Действительно, зачем трупам одежда, если они не воспринимают холода?
      Эндрю, конечно, удивился моему визиту, но недовольства постарался не показывать. Я не сразу объяснил истинную цель прихода - сказал, что прежде, чем отправить дело в архив, в полиции обычно... В общем, чепуха, в которую он, может, поверил, а может, и нет. Я расспросил его о последних днях брата. Недоумевая, зачем это понадобилось детективу, Эндрю, тем не менее, терпеливо рассказал.
      - Брат был сибаритом. Ничто, кроме собственного голоса, его не интересовало. Женщины? Конечно, это входило в имидж. Знаете, знаменитого Доминго, уже постаревшего, бывшие поклонницы обвиняли в сексуальных домогательствах. Это тоже имидж, но брату до старости было далеко, и женщины... Простите, я увлекся.
      Похоже, женщины интересовали самого Эндрю, и мне пришлось выслушать пару историй из его собственной театральной жизни. Наконец он сказал то, что я хотел услышать.
      - За последние примерно полгода до смерти брат сильно изменился. Сначала я этого не замечал - мы, вообще говоря, не так уж часто общались. Как-то он сказал, что репетирует Отелло в опере Верди, и меня это удивило. Он никогда не брался за драматические партии, а Отелло - самая, пожалуй, тяжелая из всех теноровых. Обычно вокалист за нее берется годам к сорока, а брату было всего двадцать девять, и среди его ролей были только две роли первого плана: Герцог в "Риголетто" и Энцо в "Джоконде". Он пел партии второго плана - в том же "Отелло" выступал в роли Кассио, например. И не стремился к большему. Знал свои возможности. И вдруг... Я пробовал его отговорить. Собственно, я был уверен, что спеть Отелло ему все равно никто не даст. Но его было не сбить. И тогда же он стал ходить в секцию карате, чего я вообще от него не ожидал. Он в жизни никогда не дрался и был человеком мирным до нелепости. Есть ситуации - в театре особенно - когда необходимо дать кому-то в морду. Он таких ситуаций избегал. Не просто избегал - он от них буквально бегал. И вдруг... Встрял в какую-то историю, подрался. Это уже после того, как стал заниматься карате, так что противнику, похоже, досталось. Отелло давался ему тяжело. Так он, вместо того, чтобы дать себе послабление, начал еще и писать. Он, который никогда прежде не писал даже писем или постов в социальных сетях! Предпочитал разговоры по телефону. А тут объявил, что пишет роман. Роман, представляете? Кстати, после его смерти я никаких следов романа не обнаружил. Ни слова. Зато, оказывается, брат вел дневник. Ничего особенного, обычные записи - где был, кого видел, когда репетиции, занятия в спортзале. И вдруг запись... Точно не скажу, а смысл такой: нужно каждый день делать больше, чем вчера, а потом еще больше, неважно что, нужно просто прилагать больше усилий, и опять же - неважно каких, физических или умственных. Через не могу. И мне кажется, детектив, он так и поступал, и довел себя до... Ну, сердце не выдержало. Хотя врачи ничего не обнаружили - здоровое было у него сердце, и вообще он был здоров, как бык, извините за сравнение.
      Я не стал ему говорить, что читал свидетельство о смерти. Диагноз таким и был: внезапная остановка сердца, никаких других болезней. Причем была все-таки проведена аутопсия - умер здоровый молодой мужчина, ни разу к врачам не обращавшийся. Поразительно. Однако никаких причин для того, чтобы сердце вдруг сдало, патологоанатом не обнаружил. Дело закрыли.
      - А потом... - Эндрю помедлил, ему очень не хотелось говорить, но он понимал, что я именно это хотел услышать. - Звонок по телефону. Номер не установлен. Голос брата. "Я тебе звоню... - Голос приглушенный, недовольный, но это был он, у меня и сомнений не возникло. - Когда придет... не знаю кто придет... Наверно, из полиции. Или позвонит. В общем, не рассказывай про мой роман. Им это не нужно, а для меня важно". - "Ничего не понял, - говорю. - Какая полиция? Ты с кем-то подрался?" - Почему-то в голову пришло именно это. "Не говори про роман, хорошо?" - "Да ты где? - спрашиваю. - Что случилось?" - "Запомни: про роман ни слова". Он говорил, будто не слышал меня. - "Ты приедешь, - говорю, - или созвонимся?" - "Ладно, пока".
      И все. Я положил телефон и продолжил заниматься делом, размышляя, что имел в виду брат, когда говорил о романе. А минут через десять позвонил Берски, баритон, они с Францем обычно пели в одних спектаклях, и печальным голосом сообщил, что Франц... к сожалению... и все такое... "Как? - поразился я. Подумал сначала, что это дурацкая шутка, а что бы вы подумали на моем месте? - Когда?" Помню, что не он первым назвал время, а я спросил "когда?", не очень понимая смысл того, о чем спрашивал. "Два часа назад", - сказал Берски, и я решил, что это точно дурацкая шутка. И десяти минут не прошло, как звонил брат. Я так и сказал: "Что за дурацкая шутка? Постыдились бы" - и закрыл связь. Вскоре - через полчаса примерно - Берски явился сам, и с ним полицейский офицер. Тогда... В общем, такая история. Пришлось ехать на опознание. Пока я брата не увидел, не поверил. А про телефонный звонок не поверил офицер. Наверно, нигде у себя и не отметил даже. Мало ли что, мало ли кто скажет в таком состоянии...
      - Отметил, - сказал я. - Собственно, потому я к вам и пришел.
      Эндрю долго смотрел на меня, думал, потом сказал:
      - Не могу понять, что это было. Но было же. И время разговора в телефоне, конечно, отмечено. Сорок три секунды. В пятнадцать тридцать две. Франц умер примерно в час.
      - Жаль, - сказал я, - что разговор не записали.
      - Мне и в голову не пришло...
      И вдруг он спросил:
      - Вы верите?
      - В то, что вы говорите правду? - ответил я вопросом на вопрос.
      Он поморщился.
      - Естественно, я говорю правду. Я спрашиваю: верите ли вы в загробный мир и звонки с того света?
      - Нет, - сказал я. - Но мало ли во что я не верю...
      - Тогда что же это было? - сказал он с тоской.
      Ответить мне было нечего, и я попрощался. По-моему, он хотел сказать: "Сообщите, если что-нибудь узнаете", но не сказал. Я на его месте сказал бы.
      И я ушел. Поехал по второму адресу. Выруливал со стоянки, когда позвонила Мери.
      - Я всю ночь думала об этой мистике, - сказала она. Я представил, как она только что проснулась, хотя было уже близко к полудню, спала, может быть, действительно плохо, стоит сейчас растрепанная и не накрашенная перед зеркалом в ванной, смотрит на себя и видит... Я почему-то представил Мери в зеркале, зеркало в узкой металлической раме на стене, на уровне глаз, моих глаз, и я должен был видеть себя, а вижу ее, и это тоже мистика, мистика воображаемого, как и разговоры с покойниками. Конечно, это из области все той же неврастенической фантазии. Наверняка свидетели "вспомнили" звонки уже потом, зная, что близкого человека нет в живых. Это своеобразная защитная реакция сознания или подсознания, только доказать невозможно. Сколько человек "вспоминает" такие звонки или даже появления "живых" мертвых и разговоры с ними?
      - Алло! - сказала Мери. - Вы меня слышите?
      - Да, конечно.
      Я не слышал, что она сказала. Неожиданные и нелепые мысли отвлекли, но признаваться в этом я не хотел и попытался восстановить сказанное по продолжению.
      - Иначе не объяснить, - сказала она.
      Не объяснить без мистики? В общем-то, и я пришел к такому выводу. Так, наверно, люди и приходят к вере в высшие силы, Бога, инопланетян, посмертное существование души. Разум, естественно, сопротивлялся. Придуманные разговоры, надо же...
      - Вы меня слушаете?
      Опять я что-то прослушал.
      - Извините, - сказал я, выведя, наконец, машину в правый ряд и остановившись перед светофором. - В мистику я поверить не готов, хотя, согласен, иного объяснения тоже не вижу.
      Помолчав (я увидел в зеркале, как Мери красит губы, даже ощутил движения ее пальцев, сжимающих тюбик помады), она сказала:
      - Так люди и начинают верить в высшие силы.
      Возразить мне было нечего.
      - Сегодня, - сказала она, - у вас есть время поговорить?
      - Конечно. - Я быстро рассчитал. Вторая поездка могла занять час, и тогда в полдень мы могли бы встретиться в "нашем" кафе, а потом я бы поехал на работу. Если, конечно, меня не вызовут раньше. - В полдень мы могли бы...
      - Я не о том. Я имела в виду - вы собирались сегодня...
      - Ах, да. - Неприятное чувство, будто укол под сердцем. - Вы имеете в виду... Я уже поговорил с Гаррисоном, это один из списка.
      - А меня не взяли! - Голос был не столько обиженным, сколько возмущенным.
      - Я не подумал, что вы хотите...
      - Хочу. Обязательно.
      - Я за вами заеду. Сколько времени вам нужно, чтобы...
      - Сколько времени вам нужно, чтобы...
      Мы поняли друг друга.
      - Минут пять, - сказал я. - Вообще-то я недалеко...
      - Спущусь через семь минут.
      Она спустилась через девять.
      Я не узнал Мери, когда она подошла к машине. Естественно, я ждал женщину, с которой в кафе рассуждал о превратностях жизни. Женщина, постучавшая в стекло машины, была лет на десять старше, у нее были морщинки вокруг глаз, и только та же, что вчера, одежда, и тот же, что вчера, голос помогли мне сохранить душевное равновесие и не воскликнуть, как кисейная барышня при виде призрака: "Ой, да что это такое!"
      Мери опустилось на пассажирское сиденье. Она, конечно, видела, какое произвела на меня впечатление.
      - Извините, Ник, - тихо произнесла она. - Я не выспалась.
      - Мы едем, - сказал я, - к Габриэль Ферро, она агент по недвижимости, и мы, надеюсь, застанем ее дома. Три недели назад у нее умерла близкая подруга. Прогерия. Этот случай не попадает точно в наш список, но Вакшанский его включил, потому что... есть неясности.
      Госпожа Ферро жила в двадцатипятиэтажном доме напротив Центра Роберта Крауна. На самой границе центрального круга. Двенадцатый этаж с прекрасным, наверняка, видом на старую часть города с маленькими уютными скверами, а дальше - голубая гладь озера Мичиган.
      - К ней, - сказала Мери, - наверное, не так легко попасть. Может, нужно все-таки позвонить?
      Я покачал головой. Поставил машину на свободное место, нарушив чье-то право частной собственности, и набрал по памяти номер, вчера еще выбранный из списка. Ждать пришлось долго - госпожа Ферро ответила за секунду до включения автоответчика.
      - Долго же мне пришлось вас ждать, - произнес расслабленный женский голос, и Мери удивленно посмотрела на меня. Я ответил столь же удивленным пожатием плеч. Видимо, госпожа Ферро обозналась, но сейчас это было нам на руку.
      - Прошу прощения за неожиданный звонок, - начал я.
      - Неожиданный? - вскричала госпожа Ферро. - Я жду вашего звонка вторую неделю, детектив Златкин!
      Признаюсь: я не нашелся, что ответить. То есть не нашелся сразу, повисла недоуменная пауза, и госпожа Ферро, войдя, похоже, в мое положение, сказала все тем же расслабленным голосом, будто только что проснулась и еще не успела полностью осознать себя в этой реальности.
      - Я открываю. Поднимайтесь на двенадцатый этаж, квартира слева, номера на двери нет, не люблю номеров. Да, и спутницу приводите.
      Откуда она узнала, что я не один?
      - Пойдемте, - сказал я Мери. - Нас ждут.
      - Нас?
      Я не стал пересказывать содержание разговора, мы молча поднялись в лифте, дверь в квартиру без номера была слегка приоткрыта, я пропустил вперед Мери и лишь после этого подумав, что не надо бы проявлять себя джентльменом - я понятия не имел, чего ждать от госпожи Ферро, дожидавшейся моего прихода две недели. Черт возьми, если она хотела со мной поговорить, то почему пассивно ждала? Могла позвонить и договориться о встрече.
      Госпожа Ферро ждала в двери из прихожей в большую комнату, где, как мне показалось, был кто-то еще - что-то там двигалось, слышался шорох, чьи-то шаги, отдаленные голоса.
      Госпожа Ферро выглядела прекрасно для своих лет. Больше пятидесяти я бы ей не дал.
      - Пойдемте на кухню, - предложила она. - Кофе я приготовила на двоих, но эту оплошность легко исправить. Вы... - Она лишь взглянула на Мери, но впечатление было таким, будто она подошла к ней, обняла быстрым движением и сразу отступила. Мы с Мери последовали за госпожой Ферро на маленькую кухню, где на столе стояли две чашки и блюдо с восточными сладостями, которые я не любил, но мисс Ферро об этом знать не могла, хотя... Если она каким-то образом знала о моем приходе, да еще с дамой...
      Хозяйка достала из шкафа над плитой третью чашку, Мери села и быстрым взглядом осмотрела кухню, делая свои выводы. Я предпочел пока никаких выводов не делать, и лишь после того, как госпожа Ферро налила всем кофе и села, спросил:
      - Вы сказали, что ждали моего прихода две недели. Две недели назад я понятия не имел о вашем существовании.
      Это был не вопрос, а констатация факта. Вопрос задала хозяйка:
      - Как я могла это знать? И о вас тоже, душечка. - Она похлопала Мери по ладони. - От Ливии, конечно, от кого еще?
      Она говорила о Ливии Конрад, своей подруге, умершей три недели назад. В эпикризе было написано, что смерть наступила в результате внезапной остановки сердца. Далее, правда, было сказано, что отмечены признаки быстрого старения организма, но, поскольку ни прогерия, ни внезапная остановка сердца не могли быть криминальным случаем, детектив Каваси дело открывать не стал за отсутствием факта преступления, и в статистику смерть Конрад попала, поскольку Каваси отправил протокол на адрес криминального отдела, а не прямо в архив.
      Мери спросила:
      - Она вам звонит?
      Спросила обыденным тоном, как спрашивают "почту вы сегодня проверяли? Много ли писем?".
      Таким же спокойным тоном, ни на секунду не задумавшись, Габриэль ответила:
      - Звонила. Обычно - перед сном.
      Надо же: "Обычно". Как о звонке соседки.
      Я переводил взгляд с одной женщины на другую. Похоже, они нашли общий язык или общую тему. Я видел их взаимную заинтересованность. На меня они внимания не обращали, а я чувствовал себя не скажу, что глупо, но как человек, оказавшийся на спиритическом сеансе, хотя был уверен, что пришел посмотреть документальный фильм.
      - Когда она позвонила в первый раз?
      Если Мери решила взять "допрос свидетеля" в свои руки, у меня не было причины ей мешать. Я не сумел бы с умным лицом задавать нужные и правильные вопросы.
      - В первый раз... - Габриэль подняла взгляд к потолку - то ли вспоминая, то ли спрашивая у кого-то сверху разрешения сказать правду. - В тот же день. В ТОТ САМЫЙ день. Под вечер. Примерно... - Еще один взгляд вверх. - В шестнадцать тридцать две.
      Ну-ну... "Примерно". Если она точно запомнила время, то зачем ходить вокруг да около? А если не запомнила, то ей кто-то прямо сейчас "подсказал"?
      - Вы уже знали, что она... - Мери не закончила фразу, но вопрос был, конечно, понятен.
      - Нет. Мы, вообще-то, договаривались, что Лив заедет вечером, после фитнес-клуба. Я смотрела телевизор...
      - Помните, что показывали? - быстро спросила Мери. Молодец, правильный вопрос.
      - "Бегунов", пятую серию - ту, где Кларк ведет Джин в стриптиз-бар, - без запинки ответила Габриэль. - Они как раз делали заказ, когда позвонила Лив.
      - Вы узнали ее номер? - спросила Мери.
      - Не было номера, я даже отвечать не хотела, никогда не отвечаю на звонки со скрытых номеров. Но тогда... Может, мысли были заняты сериалом... Ответила, и слышу голос: "Габи, дорогая, я все-таки перешла границу". "Какую границу? - удивилась я. - И почему ты звонишь не со своего телефона?" "У меня мало времени, - говорит она, не слушая меня. - Скоро тебе позвонят, не удивляйся, не паникуй и, главное, не устраивай истерику". - "Да о чем ты?" - "Я позвоню в восемь, может, чуть позже". И положила трубку.
      Я уже представлял, что она скажет дальше, а Мери сохраняла спокойствие - просто ждала продолжения.
      - Я хотела перезвонить Ливии, но телефон зазвонил опять, номер был не знакомый, и отвечать я не стала. Телефон переключился на автоответчик, и какой-то мужчина сказал: "Миссис Ферро, это детектив Бордер". По правде говоря, я тогда не запомнила фамилию, это уже потом, когда он пришел... Да, так он говорит: "Вынужден сообщить печальную новость, ответьте на звонок, пожалуйста". И перезвонил. Я ответила. Тот же голос сказал: "Миссис Ферро, вы знаете миссис Ливию Конрад?" А дальше не помню. Провал в памяти. Помню только, как этот детектив сидит, где сейчас вы... Смотрит на меня печально. А я кричу: "Как умерла? О чем вы говорите? В три часа? Она только что звонила!" Вот так.
      - А потом? - спросила Мери.
      - Детектив отвез меня в это кошмарное место. Я ее увидела, мою Лив... Взглянула мельком, больше не могла... Вернулась домой, думала, что умру. Лежала, смотрела в потолок. Вы понимаете, у нее никого не было на белом свете. Родители умерли рано, Лив была единственным ребенком. Первый муж ее бросил, негодяй, от второго она сама ушла, детей Бог не дал. В последнее время Лив будто решила превзойти себя. Во всем. И вот... Не выдержала.
      - Миссис Ферро, - мягко перебила хозяйку Мери, - вы сказали, что тем вечером...
      - Да! Я понимала, что похоронами придется заниматься мне. Эти мысли помогли сконцентрироваться, а в восемь я услышала звонок. Даже не помню, что Лив начала говорить. Все было как в тумане. Она сказала, чтобы я не скучала.
      - И миссис Конрад, - вмешался я, - сказала вам о будущем визите детектива Златкина?
      - Да, и что с вами будет женщина. Только это было в другой вечер, позже.
      Ну-ну...
      - Ливия вам часто звонила? - спросила Мери.
      - Нет, - с сожалением сказала мисс Ферро. - После похорон три раза. Уж неделю не звонит. Видимо, душа отлетела. Как вы думаете? Душа ведь остается в мире семь дней? Или девять? О похоронах я, конечно, не сказала Лив ни слова...
      
      ***
      - Душа, - процитировал я, когда мы спустились к машине и я сел за руль, - остается в мире семь дней! Ощущение, что я попал в сумасшедший дом! Мери, если мы будем тратить время на сумасшедших старух, то и за месяц не обойдем всех, кто есть в списке.
      - Сумасшедших? - холодно переспросила Мери.
      - Вы же понимаете: все, что мы слышали, - плод воображения! - воскликнул я. - Ну, право! Это хорошо известный синдром, к нашему делу не имеет никакого отношения.
      - Странно, - сказала Мери, выслушав. - Совсем недавно вы были другого мнения.
      - Мне нужно быть на работе не позднее двух, и мы еще можем успеть к... вот эта точка. Говард Стайн. У него умер брат. По его словам, он ему звонил через три часа после смерти. В отличие от прочих случаев, кстати, он умерл в больнице.
      - Стайн так Стайн. Если мы его застанем - прекрасно. Если нет, и если у вас еще останется полчаса времени, я бы хотела, чтобы мы с вами, - она подчеркнула "с вами", - вернулись к миссис Ферро.
      Зачем? Я не стал спрашивать. Женщин не всегда можно понять, а объяснить Мери не захотела. К дому, где жил Стайн, мы подъехали через семь минут, и все это время я смотрел на дорогу, а Мери на меня - в зеркальце. Я не видел, но чувствовал ее отраженный от зеркала взгляд. Мужчина не всегда логичен, признаю.
      Дверь подъезда была распахнута настежь, редкий в наше время случай. В холле - я обратил внимание - не было камер наблюдения, еще одна странность. Лифт работал, в коридоре на шестом этаже ни одной живой души. Дом будто вымер, или жильцы выехали, и дом предполагали продать - но об этом не было объявлений.
      На ручке двери сто десятой квартиры висел лист бумаги: с надписью от руки: "Просьба не беспокоить".
      - Ну вот, - сказала Мери. - Нужно было все-таки позвонить.
      - Если он не хочет, чтобы его беспокоили, то включил автоответчик.
      Но все-таки я достал телефон и набрал номер. Включился автоответчик.
      - Ну вот, - сказала Мери. - Только зря время потеряли.
      Ей почему-то хотелось вернуться к мисс Ферро.
      Я нажал на кнопку звонка, в глубине квартиры что-то затрещало и, похоже, взорвалось.
      - О, Господи... - пробормотала Мери. - Я слышала, что есть такие звонки, но кем надо быть...
      Кем надо быть, мы узнали секунду спустя: дверь рывком распахнулась, и перед нами возник молодой мужчина в спортивном костюме. Ростом он был под два метра и при этом худ, как Паганель на старинных рисунках к роману Жюля Верна. Лицо его не соответствовало фигуре - круглое, как луна в полнолуние. Голова будто была приставлена от кого-то другого, и впечатление это производило отвратительное, о чем мистер Стайн, конечно, знал и старательно пытался скрыть за приглаженными волосами, свисавшими как сосульки в день сильного таяния.
      Но больше всего поражало выражение лица мистера Стайна: поразительная смесь страха, переходившего в ужас, и радости, переходившей в восторг. Уродливый эффект возникал потому, что эти две эмоции менялись очень быстро, и, как бывает, если видео проматываешь с удвоенной скоростью, накладывались друг на друга.
      Мистер Стайн посмотрел на нас взглядом, одновременно (или все же последовательно) безумным и восторженным, пригладил ладонью волосы и спросил:
      - Чем могу?
      Голос звучал равнодушно и, скорее, даже безжизненно. Разговаривать расхотелось, но Стейн ткнул в меня длинным пальцем с обгрызенным ногтем и потребовал:
      - Входите, если пришли. Входите, ничего с вам не случится, гарантирую.
      И посторонился, позволяя пройти.
      В квартиру я ввел Мери за руку, как девочку, испугавшуюся укола. Мы прошли за хозяином в огромную почти пустую комнату. Стены были выкрашены в фиолетовый цвет, отчего в комнате казалось темнее, чем на самом деле. Из мебели здесь был телевизор на стене, диван напротив и круглый журнальный стол, уставленный пустыми, полупустыми и наполненными стаканами. От одного из стаканов поднимался дым и пахло паленым. Похоже, именно там что-то недавно взорвалось, и звук взрыва мы приняли за необычный звонок. Мелькнула мысль, что взорвалось именно потому, что Мери нажала на кнопку, а стакан был соединен со звонком, что бы это ни значило.
      - Садитесь, - предложил Стоун. - Вы сюда, а вы, девушка, сюда.
      Мне он показал на табурет, стоявший у круглого стола, а Мери - на диван. Сам остался стоять, покачиваясь, будто игрушка-неваляшка.
      Мери с опаской села и взглядом показала, что долго здесь задерживаться не собирается: быстро спрашивайте, и пойдем.
      - Говард Стайн? - уточнил я. Кто знает, может, этот тип и не был хозяином квартиры.
      - А кто ж еще?
      - Полтора месяца назад скончался ваш брат Джошуа.
      - Единоутробный, - уточнил Стайн. С лица исчезли выражения как ужаса, так и восторга, а взгляд стал холодным и изучающим. Мне показалось, что и цвет глаз изменился. Только что глаза были ярко-голубыми, но стали серыми, тусклыми, неопределенного цвета.
      Стайн не поинтересовался, кто мы и что нам от него нужно. Просто смотрел, причем не на меня или Мери, а в пространство над диваном. Там виден был светлый прямоугольник - след от висевшей когда-то (может, совсем недавно) картины.
      - Ваш брат вам звонил через пару часов после смерти.
      - Звонил, да. Он всегда звонит мне в пять, чтобы договориться, куда мы пойдем вечером. Всегда. В тот день тоже.
      - Хотя умер в два сорок, согласно заключению о смерти.
      - Ну и что?
      Действительно, ну и что? Умер - не умер, а раз договорились позвонить...
      - У вас есть записи звонков?
      - Нет. То есть должны быть, запись автоматическая, у меня аппликация... Но... Нет. Ничего не записалось.
      Понятно.
      - Ваш брат, - спросила Мери, - и сегодня будет звонить?
      Стайн опустил взгляд и стал смотреть на ноги Мери.
      - Конечно, будет. Правда...
      Он поморщился, и лицо его стало похоже на смятый бумажный лист.
      - Да? - подтолкнула его Мери.
      - Он каждый раз извиняется, что не сможет прийти вовремя, как обычно. Но просит, чтобы я все равно приходил, потому что обстоятельства у него могут измениться, и он сумеет прийти... Но... Не приходил ни разу.
      Сумасшедший дом. Только психоз здесь другой. Я сделал знак Мери: "Уходим". В тот момент мне казалось, что на нынешнем этапе расследования (если этот бред можно было назвать расследованием) необходимо отделить "зерна от плевел", реальность от фантазий, разумных людей от психопатов. И наверняка окажется, что почти все, кто попал в "список Вакшанского" - люди с ущербной психикой. Почти? На миг у меня мелькнула мысль, что и точно зафиксированные случаи - тоже непонятные пока примеры помешательства. Этого быть не могло. Два случая - это к физикам. Остальные - к психиатрам. Что делаю здесь я, полицейский детектив, поддавшийся чарам красивой женщины? Я приказал этой мысли исчезнуть, потому что следующей мыслью должна была, логически, оказаться мысль о том, что и Мери не совсем здорова - мысль нелепая, потому что...
      Без "потому что". Нелепая - и все.
      - Если ваш брат звонит в пять, - услышал я слова Мери, сказанные спокойно и рассудительно, будто речь шла о заказе столика в ресторане, - не позволите ли вы нам с детективом прийти к вам чуть раньше и послушать разговор?
      Я подумал, что Стайн скажет "нет!", и мы попрощаемся. Отказ был естественным поступком в сложившейся ситуации, но, к моему удивлению (удивлению ли?), Михаэль улыбнулся и кивнул. Похоже, он и сам хотел, чтобы кто-нибудь посторонний присутствовал при звонке брата. Похоже, мысль о собственном психическом недомогании приходила ему в голову, и он хотел независимого подтверждения, но не решался попросить об этом никого из знакомых.
      - Да. В пять я буду дома. В пять я всегда дома. Вы же понимаете...
      Он споткнулся на середине фразы и впервые за время разговора посмотрел в мою сторону. Он не верил сам себе - это было ясно.
      В пять у меня были другие дела. Я уже и так потратил все утро на безумные посещения безумных личностей. Присутствие Мери все оправдывало, но в пять я точно не мог, на это время капитан назначил совещание, мне нужно было выступить с сообщением по делу Веррота, доложить, что мы с Джоном сумели "откопать" в его биографии.
      - В пять мы непременно будем! - воскликнула Мери, не обращая внимания на мои знаки. Я встал, кивнул хозяину и пошел к двери. В отличие от меня, Мери подала Марку руку, и тот стремительно прикоснулся к ее ладони своей.
      - Да-да, - сказал он. - Вы очень добры. Я был...
      Он не закончил фразу - пожалуй, он и не собирался ее заканчивать, его вполне удовлетворила недоговоренность.
      - В пять, - поставила точку Мери, и дверь за нами захлопнулась с грохотом. Я услышал поворот ключа и звон цепочки. Да, с психикой у этого человека не все в порядке. Как, видимо, и у остальных.
      Мы молча спустились в лифте и вышли на улицу. Мери на меня не смотрела - мое поведение показалось ей недостойным представителя закона. Чего она от меня ожидала? Восторга?
      - К сожалению, - сказал я, - вы не спросили, смогу ли я быть в пять.
      - Нужно было соглашаться, вы же понимаете!
      - Нет, - сухо (или мне показалось, что сухо) сказал я. - Не понимаю.
      Мери резко остановилась и посмотрела мне в глаза. Обычно я легко выдерживаю направленные на меня взгляды. Работа такая: сам, бывает, упорно смотрю человеку в глаза, это помогает понять суть, неожиданный прямой взгляд заставляет человека раскрыться больше, чем он, возможно, хотел. На допросах это иногда помогает. Иногда - потому что для закоренелого преступника игра взглядами - мелочное копошение, он не то чтобы выше этого, наоборот, взгляд - оружие интеллекта, которым обычно мои "подопечные" не очень-то блещут.
      Да, но не люблю, когда кто-то пристально смотрит мне в глаза. Осуждающе.
      - Мери, - сказал я, - простите, но этот человек неадекватен. Вы серьезно верите, что его мертвый брат звонит ему как по расписанию - ровно в пять часов?
      - Ник, разве вам не интересно разобраться?
      - Есть много интересного на свете, - вздохнул я. - Но ни потусторонние силы, ни телефонные розыгрыши не относятся к нашему, - я подчеркнул это слово, - расследованию. К тому же, - добавил я, - в пять мне, хочешь-не хочешь, нужно быть в отделении...
      - Ну и ладно. - Теперь Мери упорно избегала моего взгляда, и мне показалось, что она сильно во мне разочарована. - Поеду сама. Потом расскажу, если будет что рассказывать.
      - Мери... - начал я и запнулся. Я не знал, что сказать. Кривить душой - последнее дело. Соглашаться с тем, что считаешь неправильным, - это кривить душой.
      - Мне вы поверили! - с ноткой то ли отчаяния, то ли фанатичного упорства сказала она. - И убедились, что компьютерную запись не подделывали.
      - Да, - кивнул я. - Потому и стал разбираться. Потому и попросил сделать статистический анализ. Но теперь понятно, что в большинстве случаев мы имеем дело не с фактами, а с нестабильными личностями, это совсем другая история, я не психиатр, и у меня нет времени разбираться, где правда, а где психическое расстройство.
      Мы подошли к машине.
      - Жаль, но мне нужно ехать по делам, - сказал я. - Если вы не против, продолжим расследование завтра.
      - О! - улыбнулась Мери. - Я уж подумала, что вы вовсе решили отказаться...
      - Почти решил, - признался я. - Времени не хватает на обычные дела.
      - Тогда...
      - Позвоните мне... - Я помедлил. - Скажем, в половине восьмого. Можем, если вы не против, заглянуть в наше кафе, вы расскажете о разговоре Стайна с братом. Если, конечно, брат позвонит.
      - Я даже попробую записать, - с готовностью предложила Мери.
      - Попробуйте, - кивнул я. - Может, и получится. Я подвезу вас и поеду...
      - Не нужно, - отказалась Мери, на мой взгляд, слишком поспешно. - Я поеду в университет, вам не по пути.
      Расстались мы довольно сухо - не по моей вине. Но мне действительно надо было торопиться.
      
      ***
      Работа детектива приучает забывать и вспоминать. Когда ведешь десяток дел, невозможно держать в голове весь массив информации, зачастую бессвязной даже внутри одного расследования, не говоря о десятке. Когда заканчиваешь с одним допросом и переходишь к следующему - из другого уже дела, - то стираешь в сознании мысли и решения, связанные с тем, чем занимался минуту назад, достаешь из памяти нечто под другим номером, и требуется срочно вспомнить, кто там кого убил или что у кого украл, и, как маркером отмеченные, забытые, казалось, ситуации, размышления и действия мгновенно выпрыгивают из подсознания, как пресловутые черти из табакерки, новые декорации сами собой расставляются по местам, и ты идешь на очередной допрос, готовый к действиям и разговорам, о которых минуту назад не думал и не вспоминал.
      Возможно, у коллег все не так, я даже с Джоном не вел подобных разговоров. Тот день ничем не отличался. Расставшись с Мери, я по дороге на работу вспомнил и разложил по порядку в памяти три предстоявших допроса. Самому мне предстояло провести только один, что было приятно, если это слово вообще можно применить к действиям, неприятным по своей сути. Два других допроса проведет Джон, а я буду присутствовать, по возможности не вмешиваться, но в нужные моменты напоминать о себе важным, с моей точки зрения, замечанием или намеком на вопрос, озвучить который должен будет Джон - обычные игры в доброго и злого следователя, где роли могли меняться по мере необходимости.
      Переключаться на самом деле не очень сложно - когда привыкаешь. А с непривычки в конце рабочего дня, который бывает и рабочей ночью, в голове возникает хаос, и думать даже о том, чтобы посмотреть перед сном новости или легкий фильм, становится физически больно.
      Я-то привык, но к девяти вечера, после совещания у капитана, когда пять отчетов были записаны в файлы и сохранены для завтрашней работы, все-таки чувствовал такую усталость, что хотелось одного: быстрее добраться до дома, до стаканчика виски и до постели. Мелькнула мысль позвонить Мери, спросить, чем закончился ее второй визит к Стайну, но утренние события казались настолько далекими во времени, что я не смог удержать их в памяти больше, чем на несколько секунд.
      Дома включил, как обычно, свет во всех комнатах, телевизор - на тихий звук, и пошел под душ в надежде смыть не столько с тела, сколько из головы суматошную и все еще не доделанную работу.
      Под шум воды я слышал посторонние звуки, но не придал им значения. То ли звонил телефон, то ли звонили в дверь, то ли по телевизору кто-то звонил куда-то.
      Когда я вышел из ванной, в квартире было тихо, и я подумал, что звонки мне померещились. Однако проверил оба телефона - рабочий и личный.
      Три звонка от Мери и один - с незнакомого номера. Три сообщения от Мери. Одинаковые: "Перезвоните, пожалуйста, я не сплю".
      Если Мери начнет уверять, что в пять часов позвонил брат Стайна... Лучше об этом говорить утром, на свежую голову. Перекинуться бы с Мери парой нейтральных слов, представить ее взгляд, пожелать спокойной ночи...
      - О, господи! - воскликнула она, ответив на мой звонок после первого же гудка. - Легче дозвониться до небесной канцелярии!
      - Но...
      - Я звоню вам весь вечер!
      Три звонка - не весь вечер, если на то пошло. И все три - в то время, когда я был в ванной. Женщины любят преувеличивать.
      - Значит, брат позвонил? - спросил я, не сумев скрыть иронию, и уверенный, что услышу "нет, но..."
      - Нет, но...
      Я молча ждал продолжения.
      - Не хотелось бы об этом по телефону, - сказала Мери нерешительно.
      Я посмотрел на часы. Почти полночь. Выбираться из дома не было желания - даже ради того, чтобы встретиться с Мери и выслушать ее сбивчивый рассказ о том, что я и так мог себе представить.
      - Позавтракаем вместе? - предложил я. - Скажем, в половине девятого.
      Я чуть не добавил "в нашем кафе", но вовремя исправился:
      - В том кафе на углу, вы помните.
      - Помню. Только... - Голос стал еще более нерешительным. Если бы Мери хотела непременно встретиться сейчас, настаивать надо было твердо, а не так, будто... будто что?
      - Мне страшно, Ник, - тихо сказала она, и мне показалось, что я не расслышал.
      - Мне страшно, - повторила Мери отчетливо, чтобы у меня не осталось сомнений.
      - Вы где, Мери?
      - Дома. Вы приедете, Ник?
      Лишний вопрос. Я уже одевался.
      
      ***
      На часах было двенадцать часов восемь минут, когда я нажал на кнопку домофона квартиры Мери. В динамике щелкнуло, я услышал женский голос, но не смог разобрать слов и сказал бессмысленное:
      - Алло. Это квартира Мери Кронгауз?
      - Да, черт возьми, - раздраженно сказала женщина. - Кто это? Какого черта? Я позвоню в полицию.
      И лишь тогда я узнал голос. Домофоны искажают голоса хуже, чем старинные телефоны.
      - Это детектив Златкин.
      - Ник? - Голос Мери выдавали знакомые интонации. - Господи! Входите!
      Щелкнул замок, и я вошел. На каком этаже жила Мери? Двенадцатая квартира, я помнил. Пятый этаж? Я взбежал по лестнице быстрее, чем это сделал бы резвый пожарный. Мери стояла в открытой двери, на ней был домашний халат с широкими рукавами, она придерживала дверь рукой, готовая захлопнуть в любой момент, если увидит не меня, а... кого?
      Она отступила, и я ввалился в прихожую.
      - Что случилось, Мери?
      Не помню, как она оказалась в моих объятиях. Мери быстро высвободилась - точнее, оттолкнула меня с такой силой, что я упал бы, не окажись позади вешалка, которую я благополучно свалил. Следующие несколько секунд ушли на то, чтобы вешалку поднять, поправить висевшую на ней одежду (я машинально зафиксировал: два дождевика - черный и коричневый, стеганую куртку, в которой Мери вчера пришла в кафе, и - странно - пляжный халат) и не то чтобы привести мысли в порядок, но хотя бы обнаружить, что какое-то мысли в голове все еще существуют.
      - Прошу прощения, - пробормотал я, стараясь не смотреть Мери в глаза. - Я боялся, что...
      - Пройдемте в комнату, - сказала она, плотнее запахнув халат. - Здесь слишком мало места.
      Я не понял, что она имела в виду, но пошел за Мери - не в комнату, правда, а в кухню, оказавшуюся в точности такой, какой я себе представлял идеальную кухню одинокой женщины. Особенно мне понравилась единственная большая чашка, стоявшая на большом блюдце. В чашке недопитый чай, а на блюдце - следы от съеденного то ли мягкого тортика, то ли жирного печенья.
      Мери кивнула мне на табурет.
      - Вы мне звонили, Мери, - сказал я.
      Она кивнула.
      - Да, трижды. Вы не отвечали.
      - Сначала. Но потом... Мери, вы сказали, вам страшно!
      - Будете чай или что-нибудь покрепче?
      - Мери, вы сказали...
      - Да. - Я услышал горечь в коротком слове. - Было.
      - А сейчас...
      - Так что вы будете - чай или...
      - Кофе. Покрепче. Все равно, какой.
      Ей было страшно, а я не слышал. Ей было страшно, а я не приехал. То есть все-таки приехал, но сейчас, когда ей уже не страшно.
      Кофе она приготовила на двоих, чашки поменьше, фаянсовая сахарница - в последний раз я видел такую у маминой сестры Фейги, мы приезжали к ней в Арлингтон, и она подавала еду в тарелках из сервиза, вывезенного из России семейством Златкиных в 1911 году.
      Говорить о своем страхе Мери уже не хотела.
      - Вы ездили к Стайну?
      - Да, я же вас предупреждала!
      - И?
      Она повела плечами.
      - Ничего. Никто не позвонил. Мы полчаса говорили ни о чем, тянули время в ожидании. В половине шестого я поняла, что ждать бессмысленно, а Михаэль был обескуражен - все время оставался настороже и не отрывал взгляда от телефона, держал его в руке. По-моему, он решил, что брат не позвонил из-за того, что там была я. Он всем видом показывал, что лучше бы я убралась.
      - Я вас предупреждал, Мери.
      - Но не придумал же он остальные звонки! - сказала она и добавила: - Если вы не против... Я бы выпила немного виски.
      - Конечно. И... Можно я сам приготовлю кофе? У меня свой рецепт, и если у вас найдется немного корицы...
      Я занялся приготовлением кофе, будто делал это именно здесь много раз, уверенно и по наитию правильно открывая нужные ящики, доставая нужные баночки и смешивая нужные ингредиенты. Мери тем временем достала из бара початую бутылку "Блек Джека" ("Ого, - подумал я, - не ожидал") и поставила на стол два таких маленьких стаканчика, что скорее подошли бы для сердечных капель. Если она употребляла виски в таких дозах, бутылка могла стоять в баре лет десять. Я вспомнил, как приезжал в гости к школьным друзьям Эмме и Шаулю Шейманам: они поженились сразу после двенадцатого класса, переехали в Вест Лафайет, и я останавливался у них всякий раз, когда приезжал на день-другой по служебным делам. В первый же вечер Шауль распечатал бутылку "Савьона" урожая 2012 года, и мы выпили по рюмочке за нашу вечную дружбу. Рюмочки были чуть побольше той, что поставила Мери, и бутылку мы допили через восемь лет, когда отмечали отъезд Шейманов в Виннипег, где их ждала работа в канадском отделении "Интеля".
      Кофе получился не совсем таким, как хотелось - я переложил корицы, - но запах был изумительным. Мери осторожно пригубила, отпила глоток и улыбнулась - только глазами, но взглядом сказала почти все, что я хотел услышать.
      - Все будет хорошо, - бодро сказал я, подняв стаканчик с виски и чокаясь с Мери, державшей стаканчик в ладони, будто собиралась его раздавить.
      - Не люблю эту фразу, - сказала она, отпив микроскопический глоток - две-три капли, не больше. - "Все будет хорошо" обычно говорят, когда нечего сказать, а сказать что-то нужно, извините, Ник, я не хотела...
      - Я тоже, - признался я. - Дурная фраза, но хочется, чтобы все было хорошо, верно?
      Нам не о чем было говорить. Молчание, пожалуй, сближало нас сейчас сильнее, чем любые слова. Абсолютного молчания не существует, это я знал. Если слова не произносишь вслух, то словами думаешь, а мысль находит отражение во взгляде, как бы ты ни старался ее скрыть.
      - Можно еще виски? - спросил я.
      Мери принесла два стаканчика - вдвое больше первых. Не на один глоток, а на два. Наверно, с ее точки зрения это означало беспробудное пьянство. Я наполнил оба стаканчика до краев, но уровень жидкости в бутылке почти не изменился. Выпил, а Мери пригубила.
      Можно подумать, несколько капель виски придали ей сил. Впрочем, наверно. У каждого своя мера. В напитках. В дружбах. В поступках. В жизни...
      Мери заговорила, будто читала по промптеру.
      - Я смотрела телевизор и одновременно - новости в телефоне. Часто так делаю, если ни телефон, ни телепрограмма не требуют внимания, и можно воспринимать два потока не очень важной информации. Телепередача была - "Всегда с вами" Жолтоша.
      Надо будет, подумал я, проверить по времени когда был в эфире Жолтош, известный телеведущий примитивной, но популярной программы о семье и браке.
      - И в какой-то момент, - продолжала Мери, - мне показалось... может, задремала... что я читаю в телефоне новости, которые озвучивает Жолдош, и участвую в передаче "Всегда с вами". И то, что происходит в студии... Я вижу Ливию Конрад и Джошуа Стайна, и сына Викиргов, и еще несколько человек, мужчин и женщин, и я знаю, что они мертвы, Ник, это ужасное ощущение, потому что понимаю, что я мертва тоже, а Жолдош в телефоне в это время говорит, что я должна что-то выключить - телефон или телевизор, или все вместе. И это не кажется, не сон, это на самом деле...
      Мери захлебнулась словами, она говорила так быстро, что - мне показалось - слова начали перемешиваться друг с другом, смысл сказанного ускользал, и я - рефлекторно, ни о чем конкретном я в тот момент не думал - протянул руку и положил свою ладонь на ладонь Мери.
      Будто на кнопку нажал. Мери замолчала на середине фразы, не имевшей ни начала, ни конца. Сжала мои пальцы и сразу отпустила.
      - Ник, - сказала она спокойно, - вы читали "Алису в стране чудес"?
      Читал - в детстве. Честно говоря, не проникся. Наверно, прочитал слишком рано - потом мне говорили, что юмор и словесные игры Кэрролла не воспринимаются детским умом, а потом я к этим двум книгам не возвращался. Не хотел, не видел смысла.
      - Читал, но...
      - Помните, как карты закружились вокруг Алисы? Валеты, дамы, короли... Точно так все закружилось вокруг меня... Ник, я не спала, это не было галлюцинацией, ничего более реального со мной не случалось в жизни, уверяю вас, Ник! И когда у меня закружилась голова...
      Она коснулась пальцами висков.
      - Я сидела на диване, смотрела в телефон и слушала споры о семье и браке в телевизоре. Тогда мне стало страшно, Ник. Почему-то я решила, что теперь всегда буду жить в двух мирах одновременно - мире живых и мире мертвых. И я стала звонить вам. А вы не отвечали.
      Она посмотрела на меня с осуждением. Я молчал. Мне захотелось взять ее руки в свои, тем более, что я их уже касался пальцами. Холодные ладони, я это чувствовал на расстоянии, я даже мог бы их на расстоянии согреть, не прикасаясь. Что-то происходило между нами, та самая запутанность или дальнодействие - не в квантовом, конечно, смысле. Я одернул себя - о чем я думаю, черт возьми?
      - Как вы себя чувствуете сейчас?
      - Сейчас - нормально. - Голос без эмоций.
      Я допил остывший кофе, Мери допила свой, мы одновременно подняли стаканчики с виски и допили несколько капель, оставшихся на донышках. Я подумал, что надо было добавить виски в кофе. Можно было, конечно, налить и новый кофе, и виски из бутылки, можно было еще...
      Нет.
      - Нам нужен консультант, - сказал я. - Психолог или физик. Скорее физик, чем психолог.
      - Да, - сказала Мери.
      - Вы работаете в университете. Может, знаете кого-нибудь?
      - Я думала об этом. Не знаю. Даже территориально факультет прикладных наук находится в противоположной от гуманитарного факультета стороне. Там и вход в кампус другой, и стоянка, и автобусная остановка. Не уверена, что я там хоть когда-нибудь была. И не уверена, что там вообще есть физики.
      Я готов был бросить это дело. Ну, в самом деле! Никакого отношения к моей полицейской работе. Все умерли естественной смертью.
      Можно было имитировать звонки? Почему нет? В наше время подделок, когда с помощью компьютерной графики снимают фильмы с участием умерших артистов... Компьютерщики не нашли подчисток или склеек в видеофайлах? Их могло и не быть, если фильм изначально снимали единым куском. Наверняка и тогда можно было отличить подделку, что я в этом понимал? Но...
      Если так, то за как бы мистикой стоял реальный человек или - скорее всего - команда умных и довольно жестоких манипуляторов, портивших людям нервы или всю жизнь.
      Зачем? Мошенничество? Совсем не похоже. Мошенники добиваются чего-то конкретного, а чего добивались те, кто пользовались сложнейшей современной технологией, чтобы... что? Напугать родственника только что умершего человека? И это все?
      К тому же, звонили вскоре после того, как человек, которого имитировали, умирал. Никто не мог знать заранее, что случится сердечный приступ, и подготовить телефонные провокации. Возможно ли сделать такое за считанные минуты?
      Бессмысленно. Бессмысленно и непонятно. Непонятно и бессмысленно. Правда, была зацепка - не очень значимая, но все-таки. В течение какого-то времени до смерти - месяцы, недели, дни - человек вел необычный для себя образ жизни.
      И что? Да и не все меняли свой modus operandi - так что это обстоятельство не могло считаться общим признаком и вполне могло быть совпадением. Мне ли не знать: совпадений в жизни великое множество. Обычно, если в совпадениях нет ничего особенного, никто на них внимания не обращает.
      Тупик.
      Ничто не заставляло меня продолжить. Ничто, кроме взгляда Мери. Пока я размышляя о возможном и невозможном, она налила себе виски, отпила по каплям, будто принимала лекарство, щеки ее раскраснелись, на меня она не смотрела - демонстративно, как мне показалось, переводила взгляд с одного предмета в комнате на другой, минуя меня по сложной траектории, будто я отталкивал ее взгляд, как отталкиваются одноименные заряды.
      - Что вы решили, Ник? - по-прежнему не глядя в мою сторону, чужим голосом спросила Мери.
      Надо было отвечать. Признать свое поражение. Я простой детектив и потому...
      - У меня нет знакомых физиков, с кем можно было бы проконсультироваться.
      - Нет так нет.
      Мне показалось, или в голосе Мери действительно прозвучало что-то вроде сарказма?
      - Как хотите, - сказала она сухо. - А я все-таки поговорю с кем-нибудь на факультете прикладных наук. Надеюсь, меня хотя бы выслушают.
      "И не посчитают психически больной" - так прозвучало бы окончание фразы, если бы Мери фразу закончила.
      - Завтра я весь день занят. - Это было так, я не старался увильнуть. - А послезавтра, если не произойдет ничего неожиданного... Вы же понимаете, что в моей работе...
      - Понимаю.
      - Послезавтра, надеюсь, я смогу пойти с вами. Это будет...
      - Солиднее выглядеть. - Мери улыбнулась.
      - Поздно уже, - сказал я. - Обдумаю, поищу варианты. Если что-то произойдет...
      - Послезавтра в полдень вам удобно, Ник? Утром у меня лекция, а с полудня до трех я свободна. Можем встретиться у Западного входа, это...
      - Найду.
      Попрощались мы довольно сухо.
      
      ***
      Следующий день... Что о нем говорить, обычная текучка. Четыре дела, которые мы с Джоном тогда вели, ничем существенным не отличались от десятков подобных расследований, более ранних и более поздних. Допросы сменялись выездами на места преступлений, выезды - составлением протоколов и отчетов. Преступления, вообще-то, гораздо более однообразны, чем это представляется читателям - вот почему триллеры меня обычно раздражают богатством авторской фантазии даже тогда, когда они ничего не путают (это бывает чаще всего), знают детали нашей работы (принося знание в жертву занимательности) и стараются следовать логике жизни, а не литературной идее (кстати, в этих случаях чаще всего триллеры читать невозможно - как ни странно это звучит, особенно из уст полицейского детектива. Правда жизни намертво убивает литературу, превращая ее в унылый отчет).
      В суете я время от времени вспоминал обещание, которое дал Мери, и будто пунктиром в сознании возникала, длилась, прерывалась и вновь всплывала мысль о том, что движемся мы с Мери совсем не в том направлении, в каком следовало бы. Что-то мы - точнее, я - упускали. Может, о чем-то забыли. Может, что-то не пришло в голову. Мери была излишне эмоциональна, я излишне рационален. Излишки наших восприятий мешали увидеть... что? Если бы я знал. Но почему-то весь день росла не то чтобы уверенность, но подобное чувство: не нужен нам физик. Какой-то ученый нужен, несомненно, потому что объяснить "сверхъестественные" звонки нужно известными законами природы. Физика прежде всего приходила в голову, и это мне казалось ошибкой, хотя я и не мог объяснить - почему. Ну, не химик ведь нам был нужен! Если бы речь шла об использовании химических (отравляющих?) препаратов... Но нет. Биолог? Что мог сказать биолог?
      Может, я был не прав, спрашивая себя: что мог сказать ученый той или иной профессии? Почему я сам пытался дать ответ и тем самым лишь больше себя запутывал? К концу дня, после четырех выездов на место и пяти утомительных допросов (нам удалось с двумя делами закончить, а два других вывести на "финишную прямую") я чувствовал себя той загнанной лошадью, которую лучше пристрелить, чем дать корма и поставить в теплое стойло. И пунктир моих мыслей о "нашем деле" приобрел фантастический вид: сверхъестественное объяснение стало казаться самым рациональным, а естественное, рациональное - глупым и далеким от правды.
      Домой я вернулся в третьем часу ночи и уснул в кресле. Проснулся в семь - подсознание работало надежнее будильника. Привел себя в порядок, раскрыл настежь окна и продул квартиру довольно холодным, но бодрящим утренним ветром. Мозги ветер тоже продул, вчерашние сомнения утром представились чепухой - конечно, нам с Мери нужен физик. Но предстоявшая поездка в университет меня не то чтобы страшила, но и не нравилась.
      Наверно, поэтому я сделал ошибку: не позвонил Мери, прежде чем отправиться на встречу. Подумал, что звонок излишен, мы же обо всем договорились. Приехал я за три минуты до назначенного времени, припарковал машину неподалеку от Западного входа и медленно прошелся по тенистой аллее. На солнце было довольно жарко, но в тени прохладно. Не знаю, почему я думал о погоде, а не о предстоявшем деловом свидании. Сел на скамейку, ближайшую к входу в кампус, рядом с парнем, читавшим на айпаде, похоже, детективный роман: на лице его отражались все мыслимые эмоции - от гнева и умиротворения до восторга и ужаса. Он листал страницы так быстро, будто хотел не поскорее добраться до финальной фразы, а убегал от опасности, заключенной в мелькавших строчках. Что-то бормотал про себя, то и дело издавая громкое "Уф!" и перехлестывая страницы с удвоенной энергией.
      - Интересно? - спросил я, не удержавшись.
      - Гадость. Гармоуз ни черта не понял в статье Бургато, а возражения у него - извините, на уровне юэс-теории, полный отпад!
      Ну-ну... Детектив, значит. Кстати, парень, видимо, физик? Студент?
      Пока я раздумывал, какой вопрос задать знатоку неведомых мне Гармоуза и Бургато, студент успел успел уйти, спину его я увидел на повороте аллеи.
      Мери не было. Мог ли я пропустить ее появление? Нет. И она не пропустила бы меня - позицию я занял такую, что меня было легко видно от начала аллеи. Но даже если бы Мери меня не заметила, она подождала бы. И позвонила бы - наверняка.
      Я позвонил.
      Автоответчик.
      Двенадцать минут.
      Тринадцать.
      Автоответчик.
      Я позвонил на гуманитарный факультет (минута ушла, чтобы найти номер телефона в интернете) и услышал, что доктор Кронгауз не появлялась, да и не должна была, сегодня она работает удаленно. Нет, сообщений от нее не поступало.
      Четырнадцать минут.
      Я позвонил дежурному по отделению и попросил сводку происшествий за последний час. Автомобильные аварии, любые события, на которые выезжали патрульные.
      - За последний час... Семь. Два дорожно-транспортных происшествия - ничего серьезного, патрульные разобрались на месте. Три звонка о разбойном нападении - один ложный, по двум другим патрульные сейчас проводят работу, но тоже ничего серьезного, мелочевка. Один звонок - потасовка в кафе "Пингвин".
      - Это шесть, - сказал я.
      - Да... По седьмому не очень понятно. Звонил мужчина, уверял, что видит в окно, как на крыше здания напротив прогуливается женщина. Патрульные поехали посмотреть, но пока не перезванивали.
      - Где? - спросил я. Женщина. Ну-ну. На крыше.
      - Улица Кларка, дом шесть.
      Мери живет в соседнем квартале.
      - Какая машина там?
      - Воллер с напарником. Телефон...
      - Знаю.
      Я сбросил звонок и позвонил Воллеру. Ответил напарник - я знал, что это молодой полицейский, патрулирует третий месяц, после курсов. Салага.
      - Да, детектив. Тут ерунда какая-то. Барк поднимается на крышу, а я внизу.
      - Барк...
      - Он окончил курсы психологической терапии, если вы это имеете в виду.
      - Женщина. Как она выглядит? Что делает?
      - Лет тридцати, в брючном костюме серого цвета, волосы каштановые, худощавая... Ничего не делает, просто стоит у края крыши и осматривается. Никаких... ээ... ну...
      - Понятно. Не уходите со связи, я буду через пять-шесть минут.
      - Хорошо, детектив.
      Я уже знал - сам себя убедил, да и описание совпадало: это Мери.
      Не помню, как оказался на месте - несколько минут выпали из памяти настолько, что я так и не смог потом восстановить. Был в университетском парке, оказался около дома шесть по улице Кларка. Дом я знал - пятиэтажное строение столетней постройки в стиле баухауз. Патрульная машина стояла поперек улицы, перекрыв движение.
      Мери сложила руки на груди - в шаге от кромки. Этот шаг она не сделала... пока. Смотрела вниз, на улицу. На меня? Я не мог разглядеть выражения ее лица. Я не мог ее позвать, не представляя ее реакцию.
      Мери, шептал я, не решаясь крикнуть. Мери, отойди от края. Мери, спустись. Все будет хорошо. Все будет хорошо - я думал это или бормотал вслух, я не был в тот момент полицейским детективом, я был обывателем, столкнувшимся с нерешаемой проблемой. Я не мог вслед за патрульным Воллером подняться на крышу, потому что ни на секунду не упускал Мери из вида. Мне казалось, что, пока я на нее смотрю, она не сделает ничего невозвратного. Мой взгляд удерживал ее на грани.
      Но стоять и смотреть я не мог тоже. Не мог молчать и не мог кричать. Что я мог?
      Наверное, на улице были еще люди. Наверное, собралась толпа. Наверное, патрульные вызвали пожарных. Я не видел никого, кроме стоявшей в шаге от края крыши Мери. Я не слышал ничего, кроме шелеста ветра в ушах, хотя никакого ветра не было, и шелест раздавался в моем воображении, будто мысленный шум, в котором я пытался выделить шум мыслей Мери...
      Мне казалось, она смотрит на меня, хотя это было не так. Мне казалось, взгляд ее блуждает, будто она выбирала место, куда прыгнуть. Хотя и это было не так.
      Воллер появился на крыше и что-то сказал. Мне казалось, что сейчас я слышу то, что слышит она.
      Мери посмотрела на небо и шагнула...
      "Небольшой шаг человека и огромный шаг всего человечества".
      Что за странная мысль?
      - Назад! - крикнул кто-то. - Я люблю тебя, не делай этого!
      Кто мог крикнуть? Я только на миг оторвал взгляд от лица Мери, разом увидев всю улицу из конца в конец. Все, кто был рядом, смотрели на меня, и я понял, что кричал сам.
      Мери опустила руки, повернулась и побрела к люку, где ее поджидал Воллер.
      Тогда и я бросился ко входу в дом. Точнее... Точнее - что? Опять провал в памяти - неожиданно я оказался на площадке пятого этажа, под лестницей, которая вела на крышу. Металлическая лестница - как на кораблях. Мери спускалась по ней, нащупывая ногой ступеньки, а сверху из люка, загораживая свет, смотрел Воллер.
      Я подхватил Мери, и она оказалась в моих объятиях, я чувствовал, как она дрожит, глаза ее были закрыты, она, похоже, все еще видела небо над головой, а вокруг - крыши, крыши... и улицу внизу.
      Все, что я делал в следующие минуты, было крайне непрофессионально. Я должен был зафиксировать факт происшествия, вызвать амбуланс и машину психологической помощи. Дождаться прибытия, вместе с патрульными составить протокол, опросить свидетелей...
      Я поднял Мери на руки, спустился вниз, прошел через собравшуюся толпу, посадил Мери на заднее сиденье машины, объявил ошеломленному Воллеру, что беру ответственность на себя, сел за руль и умчался с места происшествия быстрее, чем коллеги успели что бы то ни было сделать или хотя бы высказать свое недоумение. Естественно, они не стали меня догонять. Естественно, доложили о произошедшем. Естественно, на мой телефон пришел десяток звонков и сообщений от диспетчера и от Джона. Естественно, я все это проигнорировал, только поглядывал в зеркальце, чтобы убедиться: с Мери все в порядке. Относительном, конечно. Она стала понимать, где находится, успокоилась, сидела, обняв себя за плечи и закрыв глаза. По-моему, перестала дрожать, но в этом я не был уверен.
      Я молчал, Мери молчала.
      До ее дома мы доехали за три минуты. Наверх Мери поднялась сама, я лишь поддерживал ее за локоть. Первые слова, которые она сказала, сев в кресло и прикрыв пледом колени, были:
      - Спасибо. Спасибо. Спасибо.
      На разные лады и все более спокойным голосом.
      Только после этого я ответил на звонок Джона и сказал, что происшествием на улице Кларка займусь сам, медицинская помощь не требуется, объясню все потом, когда приеду в отдел.
      - Когда? - спросил Джон. - Лучше тебе не нарываться на неприятности.
      - Все будет хорошо, - произнес я сакраментальную фразу.
      Взял ее ладони в свои, ладони были уже теплыми, и ее пальцы сжали мои. Подождал, пока ее взгляд остановился на моем подбородке.
      - Рассказывайте, Мери, - попросил я.
      И она рассказала.
      Утро началось как обычно. В университет она собиралась приехать на два часа раньше меня. Час - лекция, а потом ей нужно переговорить с двумя студентами о курсовых работах. Она почувствовала, что ей чего-то не хватает. Не чего-то конкретного - сахара в чашке чая, книги, которую хотела найти в интернете, но забыла, новых туфель - а чего-то, чего в ее жизни никогда не было, но должно было быть непременно, обязано быть, что-то, требовавшее усилий тем больших, чем меньше она понимала, чего хочет, к чему стремится, что страстно желает получить и не менее страстно - отдать и никогда больше не вспоминать. Ощущение возникло внезапно и разрасталось со скоростью пламени, охватившего сухую траву. К горлу подступил комок, стало трудно дышать, но это быстро прошло, и дышать стало легко, как после грозы, когда воздух насыщен озоном, и запах такой, что можно захлебнуться.
      Что было потом? Не было никакого "потом": время перестало существовать как физический процесс, как длительность, как последовательность событий, как движение от прошлого к будущему, от порядка к хаосу, от хаоса к новому порядку.
      Она не вышла из дома, не поднялась на крышу по лестнице, которой давно не пользовались, не откидывала, упираясь, тяжелую крышку, похожую на люк подводной лодки, не вылезала на крышу, где никогда не была, не думала даже, что это можно сделать, но знала, что сделать это необходимо, чтобы вернуть себе правильное самоощущение.
      Она оказалась на крыше - вдруг, сразу. И сразу - у кромки, там, откуда открывался весь мир - вверх, вниз, во все стороны света. Время стало пространством, пространство - временем. Описать это ощущение Мери так и не смогла, не нашла слов, только "это было так", и было это хорошо, потому что она смогла, вышла за пределы себя, что бы это ни означало в мире, где времени то вовсе нет, а то оно выглядит улицей, небом, тучей, солнцем, исчезает и появляется, и не спрашивайте меня, Ник, что это значит.
      - А потом я пришла в себя. Здесь. Будто... Ну, я не знаю... Просто пришла в себя. Увидела ваше лицо, на вас лица не было, странная фраза, да? Лицо, на котором не было лица. Лингвистический абсурд, но я так почувствовала, когда время опять стало длительностью, сменой событий и тикающими часами, которые, как мне показалось, висели на стене, а когда я подняла взгляд, никаких часов, конечно, не увидела, потому что часы на этой стене никогда не висели, и ничто уже не тикало, время стало невидимо, как обычно - просто стало, если вы понимаете, что я хочу сказать.
      - Да... - протянул я, не поняв из сказанного почти ни единого слова.
      - Вы могли упасть! - сказал я, хотя это была единственная фраза, которую я говорить был не должен.
      - Да... - протянула она, только сейчас поняв, представив, увидев... как подходит к краю, делает шаг...
      - Боже мой, - сказала она и расплакалась. Пружина разжалась, и Мери вернулась в реальность окончательно - я это почувствовал, и почувствовал еще, что больше никогда не должен оставлять эту женщину одну. И что я не должен этого делать, потому что это было бы вовсе не то, чего я хотел от жизни.
      Я оставил Мери одну - пусть выплачется, женщинам, наверно, это необходимо. Пошел в кухню, нашел в шкафчике бутылку вина и приготовил пунш. Ничего другого мне в голову не пришло. Пунш я последний - он же первый! - раз готовил на вечеринке по поводу окончания полицейских курсов. Тогда это было ритуальное действо, обозначившее рубеж в жизни. Видимо, сейчас - тоже.
      Когда я вернулся с двумя горячими кружками, Мери не плакала. Она стояла у окна и смотрела на улицу, прижавшись лбом к стеклу. Я поставил кружки на стол и подошел к ней, не зная, как поступить. Сказать... что? Обнять? Я не был уверен, что это было бы правильно. Я встал рядом и тоже посмотрел на улицу. Ничего необычного: люди шли по своим делам, машины медленно продвигались по правой стороне и быстро по левой, где-то справа была пробка, но никто не сигналил, обычный день, обычная улица, но мир изменился, я это чувствовал, хотя и не мог объяснить. Изменился - как? В чем? Где? Может, изменился я, а не мир? А если я, то в чем?
      Мери чувствовала, что я стою рядом, но головы не поворачивала, да и на улицу, по-моему, не смотрела, а куда-то в иное измерение. Вспоминала?
      Пунш на столе остывал.
      Мы стояли. Время - тоже.
      Мери, наконец, повернулась ко мне и тронула за локоть.
      - Не люблю пунш, извините, - сказала она будничным голосом. - Лучше выпьем кофе. Сейчас сварю - по-турецки, вам понравится. Вы не умеете варить кофе, Ник, извините. И... Дайте слово, что не станете спрашивать, почему я полезла на крышу.
      - Я не...
      - Никогда, - сказала она без нажима, но слово, произнесенное вслух, закрыло дверь, секунду назад все еще открытую.
      Я сказал "Хорошо". Что еще я мог сказать? Мери вышла на кухню, а я сел за стол, медленно выцедил уже почти остывшее вино из своей кружки и дал себе слово никогда не спрашивать Мери, почему она полезла на крышу, но разобраться в том, что происходило - если Мери не хочет мне помочь, значит, придется самому.
      Мне не нужно было смотреть на часы, чтобы представлять, сколько сейчас времени. Три часа и еще минут пятнадцать. Я все-таки посмотрел - на телефонный дисплей. Пятнадцать семнадцать. Чувство времени сохранилось, внутренние часы шли точно, хотя время останавливалось, бежало вперед, а возможно, и отступало назад.
      Кофе по-турецки я не любил, но его приготовила Мери, и я старательно выпил густую горьковатую жидкость, а свою кружку с бывшим пуншем Мери отставила в сторону.
      - Вы уже уходите?
      Странно она спросила - невозможно было понять, хочет она, чтобы я ушел, или спросила с надеждой, что я скажу "нет" и останусь.
      - Заеду на час в отдел, разберусь с делами и вернусь. - Я поднялся, Мери тоже встала и пошла проводить в прихожую, не сказав ни "да", ни "нет".
      Молча открыла дверь, я вышел, и дверь за мной захлопнулась.
      Надо было остаться? Был ли я уверен, что, пока меня нет, не случится еще что-нибудь? Никогда не чувствовал себя так неуютно и неуверенно.
      Я садился за руль, когда зазвонил телефон. Мери.
      - Жду вас в семь, - сказала она и отключилась.
      И сразу зазвонил служебный, будто время торопилось наверстать упущенное. Привезли задержанного, проходившего по делу братьев-сектантов, комната допросов номер три, Джон уже начал, мне нужно подключиться. Да, сейчас буду.
      Капитан хочет посмотреть отчет по делу Вернике, вчера завершенному. Да, сейчас приеду.
      
      ***
      И понеслось. Обо всем забыл, занялся делами, но время от времени в мозгу будто вспыхивали зарницы - на секунду - и исчезали: Мери на краешке крыши, Мери у меня на руках, Мери у окна...
      Она сказала "жду вас в семь", а в семь я сидел в комнате допросов и вытаскивал из Бертона информацию о том, был ли он в среду в пабе "Корона". Я не приехал к Мери ни в семь, ни в восемь, ни в одиннадцать.
      И Мери не позвонила. Обиделась. Без вопроса.
      Я набрал номер, когда сел за руль. Шесть гудков, семь, восемь... После двенадцатого включится автоответчик.
      Двенадцать, тринадцать, четырнадцать...
      Я отключил связь и поехал, взяв с места почти сто километров. Включить сирену? Машин мало, ночь...
      Телефон зазвонил, я увидел номер и перешел на громкую связь.
      - Боже, Ник, - сказал заспанный голос Мери. - Так вы выполняете обещания?
      - Почему вы не позвонили? - рявкнул я и, сразу взяв себя в руки, понизил тон. - Прошу прощения, Мери. Работы было много, хотя это не оправдание.
      - Почему же? - Мне показалось, что Мери улыбнулась. - Самое правильное оправдание. Тоже обо всем забываю, когда погружаюсь...
      - С вами все в порядке? - перебил я.
      - Вполне.
      - Вы могли позвонить, когда я не...
      - Ну что вы, Ник! Я понимаю - вы на службе. Вы освободились? Приезжайте сейчас. Я все равно не сплю.
      Я хотел сообщить, что уже еду, но удержался и сказал с нарочитым сомнением:
      - Поздно уже. Удобно ли?
      - Удобно. Жду.
      Через минуту я кружил вокруг квартала, где жила Мери, в поисках парковочного места. Вот уж не думал, что в этом районе, да еще во втором часу ночи, некуда приткнуть машину. Впрочем, как раз естественно. Район спальный, люди вернулись с работы... Нашлось место в сотне метров от дома Мери, и я почти бегом припустил по пустынной улице.
      Нажал на клавишу домофона и взбежал по лестнице на пятый этаж, не дожидаясь лифта. Мери открыла дверь, я и позвонить не успел.
      Она была... То есть, я привык ее видеть собранной, тщательно причесанной, умеренно накрашенной, в строгом костюме. Иными словами, до сих пор я встречался с Мери - научным работником. Сейчас передо мной стояла испуганная женщина в наспех, на ночную рубашку, накинутом розовом халате, в тапочках на босу ногу, без макияжа - женщина в естественном своем состоянии.
      Что?
      - Входите, Ник, не стойте на пороге.
      Она взяда меня за локоть и ввела в прихожую, оттуда в комнату, легким движением подтолкнула к дивану и сказала:
      - Он позвонил.
      - Он? Кто?
      - Стайн.
      - Который?
      Мери посмотрела на меня с удивлением.
      - Ну... Тот, у кого мы с вами были. Вы не могли забыть.
      - Никогда не забуду, - подтвердил я. - Но их двое, верно? Тот, кого мы с вами посетили, - Михаэль. Тот, кто ему звонил - Джошуа.
      - Михаэль, конечно. И я не поняла, откуда он взял мой номер телефона. Когда мы у него были, я даже не представилась. И почему вы подумали...
      - Что он сказал? - перебил я Мери, возвращая разговор к сути.
      - Он нашел в своей почте электронное письмо.
      - От Джошуа? - догадался я.
      - Нет. Звонка от брата он ждет до сих пор. Сказал, что сообщит, если Джошуа опять даст о себе знать. Пока не звонил. Электронное письмо от Натали Шпинцер. Он не знает, кто это.
      - А мы с вами знаем, - подхватил я. - Это женщина из нашего списка, умершая одной из первых. Внезапная остановка сердца. Через час после смерти звонила сыну. Но почему она написала Стайну? Через два с лишним месяца после смерти? Михаэль сказал, что в письме?
      - Ничего. Пустое письмо, только адрес. Вы что-нибудь понимаете, Ник? Это какой-то... Может, это все-таки чьи-то нелепые шутки?
      Разум пытался спрятаться от вопросов за занавесом привычного, пусть и нелепого.
      - Мери... - Я потянулся к ней, хотел взять ее руку в свою, но она отодвинулась от столика, от меня, от проблемы, от реальности. Она ждала от меня чуда. Я должен был сказать: "конечно, это дурацкая шутка".
      Я вздохнул и сказал:
      - У вас есть виски. Можно стаканчик?
      Она молча достала из шкафчика бутылку и, не оборачиваясь, сказала:
      - Пожалуй, я тоже...
      Я подошел к ней и положил ладони на ее плечи. Я прикоснулся лбом к ее затылку. Так мы стояли минуту, другую, третью...
      - В детстве, - тихо произнесла Мери, - я жутко боялась темноты. Мама всегда оставляла в моей комнате ночник, думала, что при свете, пусть и слабом, мне будет легче заснуть. На самом деле стало только хуже. Если в полной темноте могло произойти что угодно, то при свете ночника в комнате появлялись тени, множество теней в самых разных местах, и это было еще страшнее, потому что темнота была везде, а из теней могло выползти, вылететь, выйти, явиться чудовище. В темноте рождался беспредметный страх. Страх как ощущение, нечто бесформенное, непонятное. А из темных углов при слабом свете могли явиться ужасные сущности и напугать меня куда больше, чем невидимые в темноте. Вы понимаете, что я хочу сказать?
      Она резко обернулась, мои губы неожиданно оказались на уровне ее лба, и я... Я не хотел, право, не собирался, не думал... Но от неожиданности поцеловал Мери в лоб. Она отпрянула и посмотрела на меня... Я не смогу, пожалуй, описать ее взгляд в тот момент. Ни одна женщина никогда не смотрела на меня таким взглядом, мне просто не с чем было сравнивать.
      - Прошу прощения, - пробормотал я и понял, что не должен был говорить этого.
      Я шагнул назад, обо что-то споткнулся, почувствовал, что падаю, едва удержался на ногах, суетливо размахивая руками. Совсем смутившись, я сел на низкий пуфик за журнальным столиком, отчего, наверно, стал выглядеть еще более смешным и нелепым.
      Мери смотрела на меня и улыбалась.
      - Да, - сказал я. - Мне кажется, я понимаю ваше состояние.
      Мери кивнула и разлила виски по тем же микроскопическим стаканчикам. Я опрокинул свой и, не спрашивая разрешения, налил еще.
      Часы в телефоне показывали 1:32.
      - Вам нужно отдохнуть, Мери...
      - Вы... хотите уйти?
      Я хотел остаться. Но, как говорил какой-то литературный персонаж, а может, кто-то из старых знакомых (персонажи детских книг довольно часто воспринимались старыми добрыми знакомыми): "пора и честь знать".
      - Вам нужно отдохнуть, - повторил я. - Примите снотворное, если боитесь, что не уснете.
      Мери с сомнением кивнула. Она уже не боялась остаться одна. Боялась она чего-то другого, но не призраков, убийц или зомби.
      - В одиннадцать, - сказал я. - встретимся у входа в кампус и поищем, наконец, физиков.
      - Хорошо, - сказала она и зевнула, прикрыв рот ладонью.
      
      ***
      Я позвонил Мери в половине восьмого. Успел позавтракать, созвониться с диспетчером, выяснил, что ночь прошла спокойно - не только в нашем участке, но и во всем Эванстоне. То есть обычные ночные происшествия. Ничего, стоившего особого упоминания.
      Голос у Мери был сонным - наверно, она все-таки приняла снотворное. Во всяком случае, была в порядке. Мы подтвердили уговор встретиться в одиннадцать, и я поехал на работу - не хотел пропускать утреннюю "летучку", и нужно было подготовить кое-какие документы по законченным делам, прежде чем отправляться на дело, вероятность окончить которое была под большим вопросом.
      Мери ожидала меня у Западных ворот. Элегантно одетая, выспавшаяся, она выглядела, как... как Мери, и незачем искать сравнения. Любое сравнение относительно и искажает впечатление.
      - Я подумала, - сказала она, коснувшись моего локтя - возможно, хотела взять меня под руку, но передумала, - может, попробуем сначала поговорить с деканом или с кем-нибудь из заведующих кафедрами. Они знают своих сотрудников и смогут подсказать лучшего.
      Я собирался сказать то же самое, а потому лишь кивнул.
      Деканом факультета прикладных был профессор Макс Шлосберг, и секретарь, милая женщина по имени Флорес Баунти (прочитал на бейджике), лет сорока, с удивлением изучив мое удостоверение и искоса посмотрев на Мери, которую, возможно, даже узнала, попросила нас подождать, пока профессор закончит разговор.
      
      4
      
      - О-хо-хо, - вздохнул старик. Вальяжная небрежность, с какой он слушал то неспешный, то быстрый и невнятный, то эмоциональный рассказ Златкина, сменилась иронической отстраненностью - будто прежде детектив говорил вещи не очень интересные, хотя в какой-то мере любопытные, но вдруг перешел невидимую черту и принялся нести околесицу. - Вы отправились к Шлосбергу?
      В голосе старика звучало неподдельное удивление.
      - А к кому еще? - огрызнулся Златкин. - Кто, кроме декана, мог дать нужную информацию? Вы знаете Шлосберга? Хотя, зачем я спрашиваю? Конечно, вы должны были его знать.
      - О-хо-хо. - Старик еще раз демонстративно вздохнул. - Конечно. Вы наверняка знаете фамилию начальника участка в Хевисайде, как же не знать - полицейский полицейского...
      - Не знаком с ним, - отрезал Златкин. - В стране тысячи полицейских участков...
      - И десятки университетов, - отмахнулся старик. - А я, кстати, работал - вы же знаете - не только в Эванстоне.
      Златкин промолчал. Свой козырь он не собирался выкладывать так быстро.
      - Но Шлосберга я знал, - согласился старик. - К сожалению, из всех возможных кандидатов, способных вывести вас на верную дорогу, Шлосберг самый неудачный. Он прикладник, занимается кристаллами. Вы наверняка потеряли массу времени. Гм, что я говорю... Время не имеет массы, хе-хе... Неважно.
      - Вас там не было, - буркнул Златкин. - Вас я спросить не мог. О вас я тогда не знал.
      - И знать не могли, - усмехнулся старик. - Но вернемся к нашим баранам.
      - Вы имеете в виду...
      - Нет, но мысль хорошая. Продолжайте. Сколько у вас насчитывалось трупов, когда вы явились к Шлосбергу?
      Златкин содрогнулся. Старик говорил о людях, будто о разбросанных по двору камнях.
      - Давайте дальше. Интересно. Вы уже свернули не туда, и я понимаю, почему. Неважно. Шлосберг, ну-ну...
      
      ***
      Служебный телефон завибрировал, когда дверь кабинета открылась, однако никто не вышел и через пару секунд дверь с тихим шелестом начала закрываться, будто на пружине.
      - Входите, - кивнула секретарша. - Господин декан вас ждет.
      Я пропустил Мери вперед и немного отстал, чтобы послушать, чего от меня хочет капитан Берроуз.
      - Детектив Златкин, вы как-то занимались делом женщины, которая умерла в университетском парке. Помните, случай признали не криминальным?
      - Да. - Я напрягся, представив, что сейчас услышу.
      - Тогда вы быстрее разберетесь с аналогичным случаем.
      - О чем речь, капитан?
      - Поезжайте на Гринвуд, тринадцать, все узнаете на месте.
      Конец связи.
      Мы уже вошли в кабинет, декан - плотный широкоплечий мужчина лет пятидесяти, похожий больше на боксера, чем на ученого (каким я себе представлял ученых), поднялся из-за стола нам навстречу.
      Мери коснулась меня рукой - за локоть, знакомое уже движение. Подошла к профессору, они обменялись рукопожатиями - я не обратил внимания, кто подал руку первым. Это имело значение, но сейчас я думал о другом - как выпутаться из возникшей ситуации с наименьшими потерями. Глупо было бы сказать: "Простите, срочное дело, давайте перенесем встречу на другое время". Но и вести запланированный разговор тоже не получится.
      Выбор. Кто-то или что-то требует выбрать в ситуации, когда выбора нет. Я и не стал выбирать. Мери сидела в удобном кресле, куда ее усадил профессор, я же замешкался у двери, и декан направлялся ко мне широким шагом, протягивая руку и улыбаясь - искренне, от души.
      Рукопожатие оказалось по-боксерски крепким, я машинально ответил тем же, мы посмотрели друг на друга, и я понял, что правильно решил - не выбирать.
      - Профессор, - сказал я, не выпуская его ладони, - мы с доктором Кронгауз пришли посоветоваться. Происходят странные явления, и мы хотели услышать мнение ученых. Однако именно сейчас одно из таких явлений происходит реально. И я предлагаю - надеюсь, вы согласитесь - отправиться втроем на место происшествия. Личные впечатления лучше любого рассказа, вы согласны?
      Краем глаза я увидел, как Мери приподнялась и смотрела на меня с удивлением. Профессор наклонил голову, нахмурился - пожатие стало еще сильнее. Выбрать предстояло ему, а не мне. Отправиться неизвестно с кем неизвестно куда неизвестно зачем или посмеяться над нелепым предложением, попросить секретаршу вывести посетителей из кабинета и вернуться к работе - к бумагам, в беспорядке лежавшим на столе, к компьютеру, без которого не мыслит свою работу ни физик, ни филолог, ни полицейский.
      Если в этом человеке есть исследовательская жилка, если непредвиденные ситуации привлекают его больше рутины - такой человек нам нужен.
      - Вы из полиции, - сказал декан. - Я не расслышал вашего звания.
      - Детектив Златкин.
      - Хорошо. Идемте. Надеюсь, вы знаете, о чем говорите.
      Он обернулся к Мери.
      - Ваше лицо мне знакомо. Вы имеете отношение к...
      - Расскажу по дороге, если не возражаете. - Мери подошла ко мне, она еще не поняла, что происходит, не слышала моего разговора с Берроузом и с недоумением переводила взгляд с меня на декана.
      - Поехали. - Профессор умел быстро принимать решения. Указав нам на дверь, он вышел следом и сказал секретарше:
      - Флорес, меня не будет некоторое время. Плановые встречи возьмите на себя, вы знаете, что кому говорить. При неплановой ситуации - звоните.
      - Вы надолго, шеф?
      - Надеюсь, что нет. Но когда имеешь дело с полицией, трудно рассчитывать время.
      Рассчитывал ли он на определенное впечатление, произнося эти слова? Миссис Баунти кивнула и повернулась к компьютеру. Будто ее шефа каждый день посещали детективы и увозили в неизвестном направлении.
      Профессор накинул плащ, и мы поспешили к лифту. Мое уважение к этому человеку возрастало с каждой секундой. Он ни о чем не спросил.
      Мери села на заднее сиденье, профессор - рядом со мной.
      Сирену включать я не стал, но ехал быстро.
      Шлосберг сидел молча, смотрел перед собой, искоса поглядывал в мою сторону и в зеркальце, и хмурился: он видел Мери прежде и не мог вспомнить - где и когда. Наверняка у него были вопросы ко мне - и не один, - но держался он спокойно: раз согласился поехать, не хотел показывать нетерпения. Мне нравились такие мужчины - не теряющие разумности и присутствия духа в неожиданных обстоятельствах.
      - Доктор Луиза Мария Кронгауз, - сказал я, проехав перекресток на желтый свет, - преподает европейскую литературу на гуманитарном факультете. Наверняка вы встречались на территории кампуса.
      Профессор издал неопределенный звук, похожий на радостный вздох - вспомнил, конечно, где мог видеть Мери. По крайней мере, на один вопрос он ответ получил.
      - Происходят странные события, - сказал я, выехав на Эшбюри, движение здесь было не таким напряженным, как на авеню Чикаго, и я надеялся выиграть несколько минут. Я очень коротко изложил суть.
      - Предварительная запись? - Профессор встретился со мной взглядом в зеркальце и вопросительно поднял брови.
      - Нет, запись исключена - это показала единственная техническая экспертиза, которую удалось сделать.
      Профессор хмыкнул и что-то пробормотал - мне показалось, сказал "чушь собачья".
      Я свернул в переулок, выехал на Гринвуд и остановился у тротуара. Проезд был огорожен желтой лентой. Несколько зевак стояли в стороне. Почему коллеги поставили ограждение, было непонятно: на улице не происходило ничего, разве что у подъезда стоял полицейский - я узнал патрульного Холтона из нашего участка.
      Мы вышли, я приподнял ленту, чтобы профессору и Мери не пришлось нагибаться, и мы "проникли" в огороженную зону. Холтон направился было к нам, успел крикнуть "Эй, вы видите ограждение?", но узнал меня и вернулся на пост.
      - Хорошо, что вы приехали, детектив, - сказал он, кивнув профессору и Мери. - А то там...
      Он покачал головой, посторонился, сказал: "второй этаж, квартира семь" и смерил Мери оценивающим взглядом. Возможно, решил, что Мери и профессор - приглашенные эксперты. В принципе, он был прав.
      В подъезде не было никого, но громкие голоса слышались сверху. Дверь в седьмую квартиру была распахнута, и я узнал голос патрульного Джексона. Я сказал "подождите здесь", но Мери покачала головой и прошла следом за профессором (я шел сзади) через небольшую прихожую в гостиную.
      На полу рядом с диваном лежал, раскинув руки, мужчина лет сорока. Мертвые глаза смотрели в потолок, лицо - широкое, с узким разрезом глаз, скорее японское, нежели китайское, - было спокойно. На мужчине были только трусы. Похоже, на нем были и тапочки, но, когда он упал, тапочки с ног свалились и лежали подошвами вверх. Никаких телесных повреждений - во всяком случае, с первого взгляда. Никаких следов борьбы. Крови ни на теле, ни где бы то ни было в пределах видимости.
      Не знаю, что ожидала увидеть Мери, но вид тела, не обезображенного смертельными муками, ее успокоил. Декан предпочел не смотреть. Остался стоять в дверях и взглядом спрашивал: "И что дальше? Зачем меня сюда привели?"
      - Что? - спросил я у стоявшего над телом Берта Борена из службы спасения - мы были давно знакомы, работали вместе не один раз. Наверняка именно он сообщил дежурному, что ситуация с умершим не ординарная.
      Мы пожали друг другу руки, и Борен, покосившись на "посторонних", сказал вполголоса:
      - На первый взгляд - внезапная остановка сердца. Стоял, упал, умер.
      - Давно?
      - Час-полтора назад. Службу вызвал сосед из квартиры напротив. Могут быть болезни, которые определит патологоанатом, но точно - смерть не насильственная. Сердце у него было в порядке. Посмотрите на его ногти, на его щеки, на его артерии... Вы что-нибудь видите? И я не вижу. Никаких признаков сердечной недостаточности, а они должны быть при неожиданной остановке сердца. Понимаете?
      Я кивнул. Похоже, это "наш" случай, и хорошо, что капитан позвонил мне.
      - Спасибо, - сказал я. - Скоро приедут наши эксперты, дождитесь их.
      - Естественно, - кивнул Борен. - Обычная процедура.
      Подошел Джексон.
      - Я бы не стал вас дергать, - извиняющимся тоном сказал он. - Но вы знаете правила, детектив...
      - Конечно, - сказал я, понимая, что сказанное - только преамбула.
      - Сосед...
      - Сначала об умершем, - перебил я. - Кто это?
      - Карл Штоффер. Сорок три года. Не женат, детей нет.
      - Близкие родственники?
      - У соседа я спрашивал, он утверждает, что Штоффер был волком-одиночкой.
      - Волком...
      - Я тоже поинтересовался. А после ответа соседа попросил дежурного вызвать вас.
      Я молчал, пока патрульный собирался с мыслями.
      - По словам соседа, - начал он, стараясь показать, что верить словам можно, но выглядит все очень странно, - Штоффер жил анахоретом после смерти жены три года назад. Выходил только на работу, работал в водопроводной компании, продукты покупал в ближайшем супермаркете. По вечерам смотрел телевизор. Кстати, у него даже компьютера нет, только мобильный телефон. Странно для инженера, да? С соседом общался шапочно. До последнего воскресенья. В тот день Штоффера будто подменили. Стал бегать по утрам вокруг квартала, приволок тяжелую штангу и боролся с ней, как с врагом, пока не стал - в среду - поднимать. Штанга, кстати, в кладовке. Вес сто двадцать килограммов, представляете? В пятницу полез на крышу...
      Надо же. Крыша. Опять. Я бросил взгляд на Мери, но она о чем-то тихо разговаривала с профессором.
      - Прыгал с крыши дома на крышу соседнего. Все видели и кричали, чтобы не глупил. Там очень узкий переулок между домами - увидите сами - но метра четыре все-таки есть, а Штоффер не был чемпионом по прыжкам в длину. Да при его комплекции...
      Джексон покачал головой, и я с ним согласился. Атлетом мертвый Штоффер не выглядел.
      Я подошел к Мери и профессору.
      - Так зачем мы здесь? - с плохо скрываемым раздражением и нетерпением спросил декан.
      - Сейчас проблема в том, что этот человек, похоже, не имел близких родственников, которым мог бы позвонить. Поэтому давайте наберемся терпения. Обычно звонки раздаются в течение часа или двух после смерти. Подождем немного, если вы не возражаете. Телефон покойного - на столе, видите? Возможно, он позвонит сам себе, поскольку близких родственников или друзей у него нет.
      - Или они нам не известны, - тихо сказала Мери.
      - Да, - пришлось согласиться.
      - Вы действительно собрались ждать звонка с того света? - Декан посмотрел на меня... хм... это был нормальный взгляд человека, которого оторвали от важных дел, чтобы рассказать небылицу.
      Спорить у меня не было настроения, и хорошо, что именно в этот момент лежавший на столе телефон заиграл "Полет валькирий". Бодрящая музыка, половина телефонов в городе заряжена этим рингтоном.
      Мери взяла меня за локоть - жест, ставший для меня уже привычным, - и я почувствовал - или мне показалось, - какие холодные у нее пальцы.
      Я подошел к столу. Телефон продолжал звонить. Еще три-четыре секунды, и аппарат переключится на автоответчик. Надпись на дисплее: "номер не определяется". Я положил рядом свой служебный телефон, подключил аудиозапись - это заняло пару секунд - и кончиком указательного пальца нажал на иконку "ответить".
      Молчание. Я вслушивался, ощущал, как все, собравшиеся в комнате, смотрят на меня - кто с иронией, как профессор, кто со страхом, как Мери, кто с профессиональным интересом, как Джексон и Борен. Телефон молчал, секунды шли... одна... три... пять... Не могу сказать, что в молчании было что-то потустороннее, но от напряжения у меня заныло в затылке.
      - Карл, послушай, - медленно, по слогам, произнес богатый обертонами баритон. - Это я. Я - это ты. Ты умер, и потому я могу сказать. Это путь, понимаешь? Это естественный путь. Прямая дорога с крутыми стенами. На стену подняться невозможно. Но многие пытаются. И тогда... Впрочем, ты не поймешь, потому что я тоже не понимаю.
      Возникший отдаленный звук, похожий на рокот двигателей пролетавшего на большой высоте самолета, быстро нарастал, мешая слушать и, в конце концов, слова утонули в грохоте, свисте, шипении, звоне, и я не понимал, как это звуковое разнообразие могло звучать вместе, не заглушая друг друга. Слова исчезли, рассыпались не на звуки даже, а на осколки смыслов.
      Наступила тишина. Антивзрыв. Будто быстро расширявшаяся ударная волна, колотившая звуками по барабанным перепонкам, схопнулась, сдулась, свернулась в точку, не имевшую размеров.
      Несколько секунд в комнате было тихо, даже шум с улицы, никуда, конечно, не девшийся, не воспринимался сознанием. На дисплее телефона пропал зеленый фон связи.
      Я выключил диктофон. Возникла иконка: "Запись сохранена. 21 секунда".
      - Боже мой...
      Голос Мери я не узнал сразу.
      - Кто звонил? - Голос профессора был спокоен, я не услышал даже любопытства.
      - Джексон, - попросил я. - Позовите, пожалуйста, соседа.
      Патрульный молча покинул комнату.
      - Так кто... - пожелал все-таки узнать декан, и я взглядом попросил его помолчать. Он пожал плечами и присел на боковушку дивана.
      Мери подошла ко мне и взяла за локоть.
      - Вы слышали? - тихо спросил я. Естественно, она слышала. И естественно, я должен был задать этот вопрос, зная ответ.
      Мери сжала мой локоть.
      - Входите. - Джексон пропустил в комнату мужчину лет семидесяти в помятом домашнем халате, какие были в моде лет тридцать назад. Я сам носил такой в детстве - точнее, мама надевала его на меня, когда укладывала спать, мне было жарко, и, когда мама, погасив свет, выходила из комнаты, я вылезал из халата, как улитка из раковины, и спал голым - мне казалось, что одежда сковывает не движения, а сны, я хотел видеть сны. Сны у меня были объемными, цветными и страшными.
      Почему я это вспомнил?
      - Ваше имя, пожалуйста.
      - Меня уже два раза спрашивали, - раздраженно сказал сосед. - Роберт Зауфер.
      - Послушайте, пожалуйста, и скажите, узнаете ли голос.
      Я включил воспроизведение.
      - Карл, послушай...
      Зауфер вздрогнул, отступил назад, натолкнулся на Джексона и ухватился за его руку, чтобы не упасть.
      - Что? - пробормотал он.
      - Вот и я спрашиваю: что? - вступил я. - Вы узнаете голос?
      Зауфер посмотрел на меня безумным взглядом.
      - Узнаю? Это голос Карла! А что? Это... когда?
      - Спасибо, - сказал я. - Патрульный запишет опознание, и вы подпишете.
      - Это Карл, - бормотал Зауфер. - Он звонил в полицию? Это же ваш телефон, детектив? Да?
      - Спасибо, - повторил я. - Вы нам очень помогли.
      Джексон вывел старика и вернулся, встав у двери.
      - Так, - вступил в разговор декан. - И что все это значит? Я и так потерял час времени - извольте, наконец, объясниться, детектив.
      - Сядем? - предложил я. Профессор пожал плечами и, будучи джентльменом, предложил Мери одно из кресел, сам сел в соседнее, а мне достался низкий табурет, который хозяин квартиры, видимо, ставил себе под ноги. Сидеть было неудобно, и я искоса заметил, как Джексон старался скрыть ироничную улыбку.
      Профессор обернулся к Мери и очень мягко, но, в то же время, настойчиво, спросил:
      - А вы, доктор Кронгауз, какое ко всему имеете отношение? Ведь имеете, я правильно понимаю?
      - С меня все и началось. То есть с моей тети.
      Я предоставил Мери рассказать обо всем, чего она натерпелась за последние сутки. Ее рассказ был в меру коротким, многое она опустила, и я не собирался ее в этом упрекать. У декана и без подробностей, связанных с Мери, было достаточно информации, чтобы если не сделать выводы, то хотя бы верно оценить ситуацию.
      - Так, - сказал он. - Первое: не знаю, зачем вам понадобился именно физик. Есть у нас физики, я сам в какой-то степени физик. Но... Компьютеры и телефоны - проблема техническая, вы понимаете. Странные смерти и необычное поведение людей - проблема медицинская или, если угодно, биологическая. Может быть, психологическая или даже психиатрическая. Согласен - все представляется очень странным. Но физика здесь при чем?
      Мы с Мери переглянулись. Неужели то, что было очевидно для нас двоих, не было понятно профессионалу? Или мы с Мери были такими профанами, что не представляли, чем занимается физика?
      - Почему физика, профессор? - Я постарался не показывать разочарования. - Мертвый человек звонит живому. Мистики нет, вы, надеюсь, не станете утверждать обратное.
      Декан дернул плечом.
      - Значит, это физическое явление.
      - Звонки можно записать заранее и поставить на автоматическое воспроизведение.
      - Профессор, - терпеливо сказал я. - Это мы уже проходили. А последний разговор вы сами только что слышали. Хотите, я сейчас при вас...
      Я взял со стола телефон и под напряженными взглядами профессора и Мери позвонил Джону.
      - Джон, свяжись с провайдером мобильной связи "Эпсон" и запроси данные о звонке на телефон, номер которого я тебе перешлю на вотсап. Звонок с неопределимого номера состоялся в тринадцать сорок шесть. Нужны полные данные.
      - Как быстро?
      - Через пять минут. Лучше, если через три.
      - Подождем, - сказал я профессору, сидевшему с видом человека, которого глупые полицейские оторвали от важного научного исследования. Во всяком случае, мне казалось, что у профессора именно такой вид, хотя на самом деле он мог в это время думать о том, купила ли его жена сорт сигар, который он просил. А может, вообще ни о чем не думал - дремал, глядя в потолок.
      Мери сцепляла и расцепляла пальцы. Пальцы едва заметно дрожали, Мери через силу мне улыбнулась и сказала:
      - Ник... Мне страшно... Будто... Будто его дух бродит где-то здесь... Стоит за спиной...
      Похоже, у Мери начиналась истерика.
      - Вообще-то, - продолжая смотреть в потолок, заявил декан, - современные программы искусственных интеллектов способны вести диалог, достаточно простой, конечно. А уж монологи...
      Телефон зазвонил, и я включил громкую связь.
      - Ник, - сказал Джон, - оператор мобильной связи утверждает, что звонков на номер, который ты дал, не было. Последний зафиксированный звонок в одиннадцать двадцать две. С номера страховой компании "Донтон". Можно затребовать запись...
      - Не нужно, - буркнул я. - Спасибо, Джон.
      - Вот так, - повернулся я к профессору. - Противоречие, да? Звонка не было, но звонок был. Это физический парадокс или нечто сверхъестественное?
      - Кто-то подключился к частоте мобильной связи и...
      - Невозможно, - отрезал я. - Связь зашифрована, и мобильная компания отвечает за тайну разговоров. Оператор знал бы...
      - Да я так... - вяло сказал декан. Думал он, похоже, совсем о другом.
      - Детектив, - подал голос патрульный, - если мы больше не нужны...
      - Занимайтесь своим делом, - кивнул я.
      
      ***
      Мы вернулись в университет. Тело Штоффера увезли в морг, квартиру я опечатал, в отдел отправил отчет о происшествии, указал, что случай не криминальный, нет необходимости в расследовании. Что еще я мог написать, не впадая в ненужную риторику и мистику? Прецедентов было много, зачем мне еще один?
      Оказавшись в привычной обстановке своего кабинета (будто мы с Мери только что вошли и не было безумной поездки), декан показал нам на кресла, сел в свое, сразу почувствовал себя "в своей тарелке" и попросил секретаршу принести три чашки кофе.
      - Как я понимаю, - обратился он к Мери, игнорируя мое присутствие, - вы уже имели дело с подобным феноменом?
      Мери была бледна, но держалась спокойно. За несколько дней нашего знакомства я успел ее если не изучить, то научиться хотя бы различать степени ее настроения, ее отношение к происходившему. Она сцепила пальцы, закрылась, видела, какой ответ декан хочет услышать, чтобы подтвердить свою уже высказанную версию. Помощи нам от него, скорее всего, не дождаться, и это было главное, что Мери понимала, как понимала и то, что, если профессора не убедило все, чему он был свидетелем, слова будут и вовсе бесполезны. Мы оба потерпели фиаско, и нам придется искать союзника где-то еще, а не в университетских кабинетах.
      - Да, - коротко ответила Мери.
      - Что-то вроде сегодняшнего?
      - По-разному, - уклончиво сказала она.
      - По-разному, - повторил профессор и изволил посмотреть на меня, будто полагал, что мое присутствие мешало Мери говорить яснее.
      Миссис Баунти принесла поднос с кофейными чашками, кофейником и вазочкой, откуда на нас смотрели изумленными глазами странные пирожные - круглые, похожие на человеческие лица, с выложенными кремом ртом, двумя точками вместо носа и узкими китайскими глазами.
      Профессор подождал, пока секретарша закрыла за собой дверь, налил в чашки кофе Мери и себе, помедлил, налил и мне тоже - он всячески показывал, что мое присутствие ему мешает.
      Отпив из чашки и почему-то поморщившись, профессор сказал фразу, сразу изменившую атмосферу в комнате и придавшую смысл разговору:
      -Боюсь, что в университете нет никого, кто реально смог бы помочь вам разобраться. Но есть человек... Физик, да. Не думаю, что эта проблема в его компетенции, но он знает... хм... Сейчас... Вы пейте, а я сделаю пару звонков.
      Он набрал номер.
      - Лоуренс? Ты не занят? Хорошо. Подойди ко мне, я в кабинете. И, если получится, захвати Бада, он-то наверняка свободен. Есть... - он помедлил, - проблема.
      - Вы пейте, - повторил он, набирая второй номер. - Кофе отличный, а пирожные Флорес пекла сама, попробуйте.
      - Бад, - сказал декан в телефон совсем другим тоном, скорее приказным, чем дружеским. - Сейчас за тобой зайдет Лоуренс, и вы вдвоем придете ко мне. Не нужно ему возражать, просто встань и приходи.
      - Колдуэлл - странная личность, - задумчиво произнес профессор, положив на стол телефон и взяв в руки блюдце с чашкой. - У него даже докторской степени нет, и занимается он вопросами из самых разных областей физики, собственный грант никак не получит, потому что у него нет ни времени, ни желания заполнять анкеты. Но голова... - Профессор продолжал говорить, обращаясь к Мери. - Из тех, кто в ходе мозгового штурма способен выдать идею, никому, кроме него, не пришедшую в голову. Но ничего не способен довести до конца. И ни в одной из областей физики не разбирается глубоко... Что не мешает ему быть прекрасным преподавателем. Входите!
      Дверь распахнулась, будто ее открыли ногой. Быстрым шагом в кабинет вошел очень высокий и худой мужчина лет сорока в давно вышедших из моды джинсах с дырками на коленях - похоже, он надел их, когда учился на первом курсе, и с тех пор не снимал. Рубашка была наполовину заправлена в джинсы и частично свисала, как полотенца, развешенные для просушки. Я и сейчас с трудом могу вспомнить его лицо. Странное было впечатление - я мог бы и тогда, и сейчас узнать этого человека в толпе, но описать лицо не сумел бы - ни тогда, ни сейчас. Наверно, потому что этому мешал взгляд. Я и взгляд не смог бы описать, не используя общих и ничего не объясняющих фраз, но - это был ВЗГЛЯД, если вы понимаете, что я хочу сказать.
      Второго человека, вошедшего следом, я сначала не заметил. Если на первого невозможно было не обратить внимание, то второй был незаметен по определению. Есть такие люди - вроде бы они присутствуют, занимают место в пространстве, но, если не двигаются, то их не видно. Странный феномен, с которым я сталкивался неоднократно, особенно когда человек был свидетелем преступления. Идеальный свидетель - он есть, и его нет. Он все видит и запоминает, а его не видит никто, в том числе преступник. Прекрасный преподаватель, не сумевший получить докторскую степень.
      О кофе для новых собеседников декан не позаботился, что выдавало скорее óотношения между начальником и подчиненными. Впрочем, не стоило, наверно, делать далеко идущие выводы.
      Доктор Лоуренс расположился в кресле у стола декана, положил ногу на ногу и уставился на Мери. На его лице ясно читалось: видел я вас, красотка, но черт меня возьми, если помню - где и когда. Возможно, Лоуренс был замечательным ученым, судить я не мог, но не понравился он мне, а чутью я привык доверять - не то чтобы оно никогда не подводило, но все же было порой гораздо бóльшим "светофором", чем логические умозаключения.
      Колдуэлл, впрочем, понравился еще меньше. Не нравятся мне люди, которые стараются не попадаться на глаза - никому, особенно начальству. Он выбрал место в тени у дальней стены, перетащил туда стул, один из тех, что стояли в ряд у стола, сел на краешек, будто готов был в любой момент сорваться и бежать, как с пожара, сложил ладони на коленях и сделался почти невидимым и неощутимым. В моем представлении хороший ученый обязан был быть другим - не таким, как Лоуренс, это иная крайность, но точно не серой мышью, наверняка поддакивающей любому мнению более успешных коллег.
      Странный выбор сделал профессор.
      - Вы ведь преподаете филологию, мисс... - начал Лоуренс.
      - Доктор Кронгауз, - представил Мери декан.
      - Вот, - с удовлетворением констатировал Лоуренс. - Какие у гуманитариев проблемы, связанные с физикой?
      Он, видимо, решил поддерживать разговор в ироническом ключе.
      - А это детектив Златкин, уголовная полиция, - с некоторой долей ехидства сообщил декан, с удовольствием наблюдая за изменением выражения лица Лоуренса.
      Физик обратил, наконец, внимание на меня, брови его демонстративно поползли вверх.
      - Полиция? А при чем...
      - Есть проблема, которая представляется сугубо физической, - сухо перебил я Лоуренса. - Я изложу факты. Подчеркиваю - только факты, удостоверенные документально.
      И я изложил. Коротко, но в полной мере. Как только я заговорил, Лоуренс стал слушать внимательно и серьезно, будто маска сползла с его лица. Слушать он умел, не показывая своего отношения. Только интерес. Ему было интересно, в этом я не сомневался.
      О Колдуэлле во время рассказа я не вспомнил ни разу. Наверно, он продолжал сидеть, втянув голову в плечи и отгородившись от мира. Однако, когда я закончил, первым - без малейшей паузы - подал голос именно он.
      - Можно прослушать последнюю запись? - раздался тихий голос из темного угла. - Ту, что вы записали сегодня. Звонок с несуществующего номера.
      - Конечно. - Я положил телефон на стол и теперь следил уже за реакцией Колдуэлла. Впрочем, внешней реакции не было никакой. Невидимка остался невидимкой.
      - Интересно, - сказал он, когда запись закончилась. - Голос живой, это не конструкт. Верно?
      Вопрос был задан коллеге, и тот ответил - медленно, растягивая слова:
      - Ве-е-рно. Лю-юбопытно, ка-ак это сде-елано...
      - Никак это не сделано! - с неожиданным жаром воскликнул Колдуэлл. - Это настоящий голос! С того света!
      - Бад... - недовольно заговорил декан.
      - Да! Того света не существует. Это не обсуждается. Но голос - с того света. Противоречие! Замечательная проблема, замечательная!
      Колдуэлл вскочил и сразу сделался не только видимым - теперь от него невозможно было оторвать взгляд, он быстро ходил по кабинету из угла в угол, а голос его то возвышался до крика, то опадал до едва слышного шепота. Приходилось прислушиваться и каждое слово ловить, будто мяч, летевший в корзину, но грозивший пролететь мимо.
      - Тут три варианта. Первый - все смерти естественные, а происходящее до смерти и после никак с фактом смерти человека не связано. Задачи надо решать отдельно. Вариант второй - некоторые смерти естественные, некоторые - нет. В этом случае часть предсмертных и послесмертных событий связана с фактом смерти. Какая часть - следует выяснить. Третий вариант - все смерти вызваны неизвестным фактором, и тогда, очевидно, что с этим фактором связаны и события, происходившие перед смертью и после нее.
      - Помедленнее, Бад, - попросил декан. Именно попросил. Вызывая Колдуэлла в кабинет, профессор приказывал, а сейчас его тон скорее напоминал просьбу к ребенку объяснить ахинею, которую тот несет.
      - А? - Колдуэлл остановился посреди кабинета. - Да. Лори?
      - Не знаю, - буркнул Лоуренс, глядя на коллегу с плохо скрываемым недовольством. - Почему ты решил, что это не сконструированные феномены? На мой взгляд...
      - Либо мы связываем послесмертные явления с предсмертными, либо нет. Если связываем, то и те, и другие имеют общее объяснение. Если не связываем, то задача распадается на три, у каждой свое решение, и тебе не кажется, что это слишком притянуто за уши?
      - Господа, - сказал декан, вставая. - К сожалению, у меня лекция, а то я с интересом послушал бы ваши фантазии.
      - Пойдем, - поднялся и Лоуренс, - продолжим у меня.
      Все потянулись к двери, кроме Колдуэлла, стоявшего с задумчивым видом, - похоже, он выпал из реальности и находился сейчас в ином, собственном, ни с чем более не связанном, мире.
      Когда мы выходили, Мери знакомым мне жестом прикоснулась ладонью к моему локтю и пошла рядом. Лоуренс задержался в дверях и обернулся к Колдуэллу:
      - Ты идешь?
      Тот кивнул и поплелся за нами, будто собачонка на поводке. Пока мы шли по коридору, спускались в лифте и опять шли по длинному коридору в самый конец, я думал о том, что, похоже, мы с Мери зря тратим время.
      Как выглядит кабинет современного ученого, специалиста по разным теориям? Да никак он не выглядит. Ни одного книжного шкафа или полки - а я-то надеялся... Два потертых дивана, на которых могли бы поместиться человек десять, если усадить их вплотную друг к другу. Стандартный письменный стол у окна и обычный компьютерный экран на столе. Сам блок, видимо, находился под столом или скрыт в правой тумбе. Лазерный принтер. Книги и журналы - вразброску. На моем столе в отделе тоже были навалены листы с протоколами, отчетами и другими нужными и ненужными бумагами: все это было в компьютере, но по правилам следовало сдавать отчеты в распечатанном виде.
      Мы с Мери расположились на одном из диванов, хозяин кабинета - на другом, а Колдуэлл, видимо, забыл, что можно разговаривать сидя. Как и в кабинете декана, он принялся ходить из угла в угол, причем по такой траектории, чтобы непременно наталкиваться на угол письменного стола. Тогда он на мгновение замирал, оглядывался и продолжал движение, прервать которое могло только стихийное бедствие. Естественно, на ходу он говорил. Он думал вслух, а мысли его странным образом прыгали, будто шарики от настольного тенниса, которые я любил бросать в детстве о стену и ловить, по мере возможностей представляя, в какую сторону они полетят, отрикошетив.
      - Смотрим на последовательность событий, - разглагольствовал Колдуэлл. - Не временную, а причинно-следственную. Предположим, что не происходит ничего случайного, и во всяком явлении за причиной идет следствие, которое, в свою очередь становится причиной. Нужно найти начало причинно-следственной цепи - первопричину.
      - Смерть человека? - сказала Мери, оглянувшись на меня, будто искала подтверждения своим словам.
      - Это последний результат. Истинной причины мы пока не знаем, и тут надо поставить знак вопроса. Итак, изначальная причина вызывает изменение в поведении, привычках, поступках. Человек начинает поступать несвойственным ему образом.
      - Не всегда, - вставил я. - В некоторых случаях смерть наступала без...
      - Наблюдательная селекция! - воскликнул Колдуэлл. - У вас нет полной информации обо всех случаях. Ведь так, детектив?
      Колдуэлл неожиданно остановился, обернулся ко мне и ткнул в меня пальцем. Находился он от меня на расстоянии метров трех, но я физически почувствовал, как палец уперся мне в грудь. Даже дыхание сбилось.
      - Так, - согласился я. - Но в большинстве случаев...
      - Сколько? - Палец продолжал прижиматься к моей груди.
      - Всего двадцать четыре случая, включая сегодняшний. Для четырнадцати случаев известны предсмертельные, так сказать, факты. В десяти случаях о том, что делали умершие перед смертью, ничего не известно.
      Колдуэлл открыл было рот, чтобы продолжить рассуждения, но я успел вставить:
      - Просто у меня нет такой информации, далеко не во всех случаях мы... ээ... я успел провести опросы, так что....
      - Вот я и говорю: наблюдательная селекция. И потому реальная картина может существенно отличаться от описанной.
      Я пожал плечами.
      - Почему же?
      Мне не понравилось, как Колдуэлл на меня посмотрел. Возможно, это свойственно всем ученым. Возможно, нет. Может, Колдуэлл исключение. Мне не нравится, когда на меня смотрят свысока и, вместо того, чтобы объяснить непонятное, говорят о наблюдательной селекции с явным желанием отправить меня в "Гугл" для обучения азам. Зря мы с Мери пришли к этим снобам от науки. Ничего они нам подсказать не могут, ничего объяснить.
      Колдуэлл хорошо прочувствовал мое настроение, взглядами мы обменялись далеко не дружественными, и в дальнейшей своей пустопорожней речи он обращался к Мери. Как ранее - профессор. За кого они меня принимали? За пресловутого тупого полицейского, многократно описанного в криминальных романах, где частный сыщик, обладающий так называемой интуицией, раскрывает преступление, а полицейский детектив остается с носом (впрочем, частный сыщик в финале великодушно отдает лавры полицейскому - вообще-то справедливо, поскольку именно полицейский добывает информацию, а частный сыщик только интерпретирует ее в своем эмоциональном духе)?
      Пока я терял время, думая о снобизме ученых, Колдуэлл, обращаясь к Мери, произнес довольно длинную фразу, и я расслышал лишь ее окончание:
      - ...как я понимаю. Так вот, если считать - в качестве рабочей гипотезы - что во всех случаях перед смертью с людьми происходили странные события, то вариантов несколько. Первый - именно эти события стали причиной смерти. Второй - эти события связаны со смертельным исходом лишь косвенно. Третий - эти события никак не связаны с последующей смертью. Как наверняка сказал бы ваш друг-детектив: после этого, не значит вследствие этого.
      Колдуэлл подмигнул Мери, и у меня возникло почти непреодолимое желание встать, уйти и никогда больше не связываться с ученым миром.
      Тем временем Колдуэлл продолжил:
      - Вариант четвертый - часть предсмертных феноменов имеет прямую связь со смертью, а часть - не имеет. То же самое, если связь косвенная - это пятый вариант.
      - Я думаю, - подала голос Мери, заворожено смотревшая в глаза Колдуэллу, будто очарованная его занудной классификацией, - начать нужно с предположения, что все без исключения смерти прямо связаны с теми событиями, которые... которые...
      - Вот именно! - подхватил Колдуэлл. - Это идеальный случай, и скорее всего он окажется неверным, но начать нужно именно с него, потому что возникает наибольшее число гипотез.
      Мне хотя бы одну, хотел вклиниться я, но Колдуэлл и сам посыпал предположениями одно нелепее другого. Кажется, они это называют мозговым штурмом.
      - Самое очевидное: многократное усиление физических нагрузок, они ведь это делали, верно? Сердце не выдержало и...
      ...И более банального рассуждения я не слышал. Колдуэлл полагал, что эта мысль никому в голову не приходила?
      - Аутопсии, которые были сделаны в некоторых случаях, - вмешался я, - не показали изменений в сердечной мышце, никаких сердечных аномалий, связанных с физическими перегрузками. Здоровое сердце внезапно остановилось. Точка.
      Я поднялся и знаком попросил Мери последовать моему примеру. Мне не интересны стали рассуждения дилетантов. О физике Колдуэлл пока не сказал ни слова.
      - Черный ящик, - переведя на меня горящий взгляд, заявил Колдуэлл. - Мы же предположили, что предсмертные события прямо связаны со смертью и вызвали ее. На входе в черный ящик - события, которые вы мне сейчас опишете и систематизируете. На выходе - смерть человека. Нужно выяснить, что происходит в черном ящике.
      - Мери, - начал я. - вы не находите, что...
      - Мне нужна самая подробная информация обо всех событиях на входе в черный ящик! - Колдуэлл ткнул в меня пальцем, но на этот раз я не ощутил физического воздействия. Вера в физику испарилась.
      - Отправлю вам протокол по электронной почте, - сказал я. - Только вряд ли физиология поможет...
      - Физиология - точно нет, - радостно сообщил Колдуэлл, - а физика неверняка. Вот мой электронный адрес, детектив. Буду ждать. Потом продолжим.
      Он протянул мне визитку, и я машинально взял ее. Колдуэлл повернулся и быстрым шагом покинул комнату, будто внезапно осенен был мыслью, которую ему непременно нужно было обдумать в одиночестве.
      Мы остались втроем.
      - Мери, - сказал я, - пожалуй, нам пора.
      - Баду что-то пришло в голову, - подал голос Лоуренс, молча прослушавший разглагольствования коллеги. - Лично я, как и вы, не увидел связи. Если в сердце не было никаких изменений... Но это сугубо медицинская проблема, а не физическая.
      Он вопросительно посмотрел на меня. Я промолчал.
      - Казалось бы... Но Бад... Отправьте ему материалы, и, уверен, завтра он представит строгую концепцию.
      - Не знаю... Я, как и доктор Колдуэлл, не врач и не биолог. Случаев внезапной остановки сердца множество, тысячи в год. Непонятная физика не в этом, а в звонках с того света.
      - Бад, - усмехнулся Лоуренс, - всегда вцепляется в то, на что другие не обращают внимания. Чаще всего терпит фиаско, но много раз действительно находил выходы из теоретических тупиков. Он у нас, как... мм... Как канерейка, которую когда-то горняки брали с собой в шахту. Канарейка чувствовала запах метана, когда всем еще казалось, будто воздух чист.
      Он заметил сомнение на моем лице и добавил:
      - Если вы понимаете, что я хочу сказать.
      Я не понял. Да, канарейка. И что? Канарейка не решала никаких проблем, только указывала на их существование.
      - Хорошо, - сказал я. - Отправлю я ему материалы. А... вам?
      - Мне не надо. В медицине не разбираюсь, физики не вижу. Извините, детектив, по-моему, вы не там копаете. Кому-то выгодно устраивать эти представления. Очень эффектные, согласен. Но - зачем? Ответьте на этот вопрос, и вы найдете своего жулика.
      Расстались мы холодно.
      
      ***
      - Вот вам и ученые. - На этот раз я взял Мери под руку. Мы медленно шли по университетскому коридору, нас то и дело толкали быстро перемещавшиеся студенты, торопившиеся неизвестно зачем неизвестно куда. Здесь можно было изучать (или демонстрировать неофитам) основы броуновского движения. А может, я не мог разглядеть порядок в безумном, на первый взгляд, мельтешении.
      - Через четверть часа семинар, - смущенно сказала Мери, - и мне нужно...
      - Мне тоже, - кивнул я. Но я не решался сказать "всего хорошего" и уйти. Или "встретимся вечером", как бы мне этого ни хотелось. Во-первых, я не был уверен, что к вечеру освобожусь, а во-вторых, боялся, что до вечера могут произойти события, которые я не смогу ни предотвратить, ни понять. Если с Мери уже начало происходить нечто, не поддающееся здравому смыслу и объяснению, я не имел права оставить ее одну... да, со студентами и сотрудниками, но все равно одну. То есть, без меня. Но и остаться не мог. И смысла не было.
      - Если вы освободитесь к вечеру, - сказала Мери, поняв, о чем я думаю, - приезжайте ко мне. Без предупреждения. Просто приезжайте.
      - Хорошо, - сказал я.
      Мы коснулись друг друга ладонями. Не пожали руки, просто коснулись. Она повернулась и пошла к лифтам.
      
      ***
      Два дела мы с Джоном закрыли к трем часам. Еще одно я отправил в криминальный отдел - нужны были гистологические исследования препаратов с места возможного преступления. Потом пришлось выехать по вызову патрульных, и к пяти вечера я забыл о Мери, физиках, говорящих покойниках и мистике, которой быть не могло по определению.
      В шестом часу Джон сказал "пойдем перекусим?", и только тогда я почувствовал, что голоден.
      - Иди, - отказался я. Мы бы, конечно, хорошо посидели - как обычно - и потолковали, как всегда, но...
      Джон меня понял.
      Мери просила приехать без звонка, мне тоже хотелось устроить ей сюрприз, но все-таки я позвонил, как только вышел на улицу.
      Три раза. Три безответных звонка. И тогда я помчался, включив проблесковый маячок, нарушая инструкции, поставив телефон на автоматическое повторение вызова и проклиная себя за то, что не звонил весь день, не думал, не интересовался. Телефон не отвечал, и я точно знал: произошло то, о чем я со вчерашнего дня думал, догадывался, не впускал в сознание.
      Но если бы случилось самое страшное... Она бы позвонила, так? Но почему я решил, что непременно - мне? ОНИ звонили самому близкому - брату, сыну, дочери... Себе, наконец. Что я знал о Мери? Я понятия не имел, живы ли ее родители, кто был ее мужем. У Мери была двоюродная сестра, о которой я тоже ничего не знал. Дочь покойной тети Мелиссы. И сейчас, возможно, кто-то из них с ужасом...
      Невозможно. Если бы... То я бы знал, я видел в течение дня сводки - в том числе о несчастных случаях и вызовах на происшествия. Да - в нашем районе. А ЭТО могло случиться где угодно и попадет в вечернюю полную сводку, еще не опубликованную, но почти готовую, и если позвонить дежурному по городу...
      Я затормозил у дома Мери. Телефон по-прежнему не отвечал. Я нажал на кнопку домофона, уверенный, что ответа не будет и придется вызывать кого-нибудь из соседей.
      - Да... - отозвался заспанный голос.
      - Это я! Детектив Златкин.
      Замок щелкнул. Я взбежал по ступеням, не дожидаясь лифта, перевел дыхание у двери в квартиру и нажал кнопку звонка. Зазвенела цепочка, щелкнул ключ, дверь медленно стала открываться, я рванулся вперед... и мы с Мери чуть не упали от моего толчка, я подхватил ее и устоял на ногах. На Мери был домашний халатик, она была босиком, и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: она спала, звонок ее разбудил, она еще толком не проснулась...
      - Черт возьми, разве так можно? - Наверно, я говорил еще какую-то чепуху, обнимая Мери и целуя ее в щеки и заспанные глаза.
      - Ник... - пробормотала она, оттолкнув меня одной рукой и прижав к себе - другой. - Погодите, я сейчас...
      Она ушла в ванную, а я - на кухню. Я уже знал, где у Мери кофе, где печенья, нашел в холодильнике мясной пирог, не стал разбираться в других продуктах, Мери вышла минут через десять - причесанная, с красными от сна глазами, но уже бодрая.
      - Извините меня, Ник, - сказала она. - Вы беспокоились? Я очень устала, прилегла, но заболела голова, я подумала, начинается мигрень, я вам не говорила, у меня бывают приступы, редко, раза два в год, и когда я чувствую, что начинается, сразу принимаю три таблетки и жду, когда пройдет боль. А сегодня провалилась в сон, ваш звонок меня даже не разбудил толком. Простите, Ник, теперь я в порядке...
      - Голова...
      - Немного болит, но почти не...
      - Я рад, что все в порядке! Это вы меня извините, Мери.
      - В порядке? - На лице Мери отразилось сомнение. Она хотела что-то сказать и искала правильные слова. Почему-то я точно это знал. Более того: я начал догадываться, что именно хотела и не решалась сказать Мери.
      - Раньше, - спросил я, - когда у вас случались мигрени, вы принимали таблетки, высыпались, и все проходило?
      - Нет. Никогда. Спать я ложилась потом, когда боль стихала. Послушайте, Ник, я вспомнила.
      - Вспомнили... что?
      - Не знаю. Сейчас мне кажется, это был сон. Минуту назад, когда я вдруг вспомнила, то знала, что все было на самом деле, сны такими не бывают.
      Она колебалась. Хотела рассказать, знала, что рассказать необходимо, но что-то ее удерживало.
      Наконец, решилась.
      - У меня по плану был семинар на третьем курсе - о природе английского литературного постмодерна. Я столько раз проводила такие семинары, что могла думать о постороннем, слова произносились сами, а студентов я понимала с полуслова и ошибки видела раньше, чем студент успевал закончить фразу. Я хочу сказать... В общем, думала я о своем: Почему я решила, что нужен физик? Почему не психолог? Или психиатр? Когда семинар закончился, мне нужно было остаться на заседание кафедры, но я не могла... просто физически... предупредила, что не буду, и поехала домой. И вот тут... Не знаю, как сказать... Такого быть не могло, понимаете? Но если я так помню... То есть, помню обеими памятями.
      - Обеими... чем?
      - Не перебивайте, пожалуйста, Ник. Помню, как медленно ехала, стараясь выбирать узкие улицы с односторонним движением, там нужно было больше внимания, и я точно не спала. Помню каждый поворот, могу с вами поехать тем же маршрутом и показать, где сворачивала, где ждала светофора. И в то же время... Помню, как оставила машину на стоянке у парка Ингрехем, вы его знаете и можете проверить по записям кассы и видеокамер. Оставила машину и побежала... да, не пошла, а побежала, хорошо помню, как билось сердце и кололо в боку, я останавливалась, чтобы передохнуть... побежала по Симпсон в сторону Фостер, там какая-то стройка. И поняла, что добралась, когда увидела вокруг себя пустырь и недостроенный дом, больше десяти этажей, огороженный забором, а на заборе граффити... змеи, много змей, разных... гадюки, ужи, кобры, анаконды, питоны... Я нашла дыру в заборе, проход... То есть... Просто ударила кулаком по забору... со всего размаха... содрала кожу на пальцах... Не смотрите, Ник, ничего нет, все пальцы целы, но так было: я ударила, и возникло отверстие, я пролезла в него и оказалась на стройке. Подъемный кран высотой... огромный, в общем. Мне захотелось подняться в кабину, но на лестницу невозможно было попасть - там была металлическая дверь и замок. Но я протянула ладони... просто протянула, уверяю вас, даже не дотронулась, дверь распахнулась, и я полезла... Ник, это был такой восторг! Я пела... В детстве обожала песню "Мое сокровище", пела, когда мне было лет пять, и вот снова - пела и лезла, и весь Эванстон был передо мной до самого Мичигана, мне даже показалось, что я вижу ваш полицейский участок и вас в одной из комнат, это было мгновение... Вы сидели за столом, рядом с вами - полицейский в форме, темнокожий, лысый, только немного волос на затылке, и нос широкий, картошкой...
      - Джон, мой напарник, вы его не знаете, - пробормотал я, не сразу сообразив, насколько это нелепо: как не знаете, если описали точно, но как могли описать точно, если не знаете?
      - А по другую сторону стола, сидел, съежившись, парень лет двадцати пяти, зеленая рубашка, это все, что я запомнила...
      - Бустон,- буркнул я. - Мы допрашивали его в шесть часов по... О, черт, Мери, не могли вы это видеть! В комнате для допросов нет окон, да и вообще на таком расстоянии...
      - Это продолжалось несколько секунд, потом я смотрела только вверх и поднималась, будто не на подъемный кран, а в кабину ракеты, чтобы улететь... Кабина крановщика тоже была заперта, и я... не знаю, как получилось, я дернула дверь, и она распахнулась, я едва не упала, но удержалась и влезла в кабину, кран раскачивался, начался ветер, мне стало страшно и весело... Весело, но страшно... Передо мной был то ли десятый, то ли девятый этаж недостроенного дома, бетонные остовы комнат, и я захотела перелезть - с крана в дом, там расстояние было метров пять, может, чуть больше. Я примеривалась - смогу ли допрыгнуть, и в следующий момент... Может, и не следующий, может, это только в моей памяти так соединилось, может, я сначала спустилась, а потом поднялась по лестницам, в доме были уже лестницы, без перил, в здравом уме я бы ни за какие деньги... Но вдруг... именно вдруг, будто кадр фильма сменился - была в будке крановщика, и вот стою на самом краю среди строительного мусора и смотрю вниз, а там все маленькое, и меня охватывает восторг, я вижу перед собой кран, где была секунду назад, и дверь кабины... И я знаю, что, если захочу, смогу расправить руки... то есть крылья... и полететь. Такого восторга я не испытывала никогда в жизни! Это было.... И вдруг кончилось. Будто из меня вытащили батарейку... Или отключили от сети. Я еле держалась на ногах и быстро отошла от края, меня стало тошнить... Я пошла вниз по лестницам, старалась держаться середины, ужасно боялась упасть, понятия не имела, что я там делаю, хотя и помнила все. Внизу задрала голову и посмотрела вверх... Господи, я была там? В кабине подъемного крана? Мне было страшно смотреть... Я боялась не найти дыры в заборе, нашла... Конечно, она была и раньше, не могла же я сама... Нет, это невозможно... Я вылезла и какое-то время стояла, закрыв глаза, меня трясло, я не могла сделать ни шага. Но прекрасно помню, как дошла до машины, села за руль, медленно ехала по тем же улицам, слушая навигатор, у дома приткнула машину там, где никогда не ставила, поднялась домой... и отключилась. А потом стали звонить вы, Ник... Наверно, вы мне не верите?
      Очень "живой" сон. Неотличимый от яви. Такое и со мной бывало. Редко, но такие сны часто не случаются. Разве что когда сильно устаешь...
      - Покажите ладони, Мери, - сказал я. Если она сбила пальцы о дверь кабины...
      Мери протянула руки ладонями вверх, и я положил на ее ладони свои. Теплые женские ладони. Никаких ссадин, царапин, порезов. Ладони женщины, мало занимавшейся физическим трудом.
      - Замечательные руки. Как на картинах великих художников.
      Не надо было так говорить. Мери спрятала руки за спину. Взгляд ее потух.
      Нетрудно было понять ход ее мысли. Но я еще не понял, в какую ловушку сам себя загнал.
      Мери встала и, не глядя в мою сторону, загремела на кухне посудой: ожесточенно терла губкой чистую, на мой взгляд, тарелку. Бросила тарелку в раковину - хорошо, не разбила - и взяла следующую. Вода из крана била полной струей, брызги летели на платье Мери, на лицо, на пол...
      - Простите, - сказал я. - Но вы сами видите...
      - Что я вижу? - резко обернулась Мери и смерила меня презрительным взглядом. Взгляд я выдержал, а презрение мне показалось слишком нарочитым. - Вы такой же, как все полицейские, и как эти так называемые физики. Разумеется, никто не звонил с того света, никто не отправлял после смерти письма - это технические фокусы. Никто не лазил на крыши, не сбивал в кровь ладони - вы же видите, какие у меня ладони. Ничего не было, все - воображение. Всё!
      - Мери, - примирительно сказал я. - Я вовсе не имею в виду...
      - Имеете! - отрезала Мери. - Все, что я вам рассказала, мне привиделось в измененном состоянии сознания! Как иначе? Вот пальцы! С ногтей даже маникюр не сошел!
      - Мери...
      - Уходите. - Мери показала мне на дверь.
      Я тихо прикрыл за собой дверь и остался стоять на лестничной площадке. Я понимал, конечно, чем был вызван гнев Мери. До сих пор мы работали в полной уверенности, что все происходившее реально. Никакой мистики, но и никакой игры воображения, болезненных галлюцинаций. То, о чем рассказала Мери, с ней на самом деле происходить не могло. Об этом говорил и мой опыт полицейского, и здравый смысл.
      Чтобы доказать или опровергнуть рассказ Мери, мне нужно было отправиться на стройку - знакомое место, бывал я в том районе. Найти дыру в заборе (если она есть), осмотреть замки на подъемном кране, подняться на последний этаж недостроенного здания. Лучше при дневном свете, но еще лучше - прямо сейчас, вечером, пока нет строительных рабочих и не уничтожены вещественные доказательства (если они существуют).
      Уйти я не мог - не имел представления, что могло произойти здесь, в этой квартире, с этой женщиной, после всего, что она пережила за последние сутки.
      Я стоял у двери и прислушивался. Из квартиры не доносилось ни звука. Я набрал знакомый уже номер. "Вы попали в почтовый ящик..." Еще раз - с тем же результатом. Мери выключила телефон - со мной говорить она не желала.
      Я мог позвонить диспетчеру в отделении и отправить патрульную машину на стройку - ребята проверят, есть ли в стене пролом, сорваны ли замки...
      И при любом исходе мне придется писать объяснительные записки, а капитану - отчитывать меня за дела, которые мешали полицейским выполнять прямые обязанности.
      Я спустился вниз и посмотрел на окна Мери. Насколько я представлял план квартиры, справа было окно кухни, посередине - гостиной, слева - спальни. Свет не горел нигде. Мери легла спать? Я надеялся, что так, но могло быть и иначе: Мери сидела в темноте и прислушивалась к звукам с улицы. Почему выключила телефон? Почему погасила свет? Я не верил, что Мери могла сейчас спокойно уснуть. Пусть не спокойно, пусть просто попытаться. Я бы на ее месте...
      Но я не мог быть на ее месте.
      И не мог быть в двух местах одновременно.
      Захотел вернуться в дом - и не сумел. Входная дверь была закрыта. Черт, подумал я, куда делся мой опыт? Почему я веду себя, как начинающий, почему не думаю хотя бы на шаг вперед? Не мог сообразить, что, когда выйду на улицу, то не смогу вернуться? Не звонить же соседям, называть себя и должность...
      Я попробовал наобум несколько чисел - естественно, без успеха, убедил себя, что за час-другой с Мери ничего не случится (сомнения все равно остались), и поехал на стройку. Телефон Мери был по-прежнему закрыт.
      Стройка была освещена с четырех сторон прожекторами - как и положено. Остов недостроенной многоэтажки уходил в высоту ночи, в лучах прожекторов можно было видеть только первые этажи, возвышавшиеся над забором. Ворота, естественно, были закрыты, и охраны, насколько я понял, здесь предусмотрено не было. Возможно, стояли электронные датчики и наверняка - камеры видеонаблюдения. Если верить рассказу Мери (а я верил?), днем на стройке не было ни одной живой души, хотя это, конечно, маловероятно. Еще менее вероятно, что перемещения Мери и, особенно, попытка взлома подъемного крана, ни одной камерой зафиксированы не были, иначе происшествие попало бы в сводку, когда я еще находился на работе.
      Я медленно объехал квартал, забор на всем протяжении был цел, никаких...
      Стоп.
      Я затормозил - одно из деревьев бросало тень на забор, там трудно было что-то разглядеть, уличный фонарь находился метрах в ста, и в полумраке мне показалось...
      Я вышел. Огляделся. Нырнул в тень дерева, как в воду.
      В заборе был пролом. Одна из бетонных плит чуть отошла от соседней, будто кто-то (что-то?) сдвинул край внутрь территории стройки. Узкая щель, и мне показалось, что пролезть в нее взрослый человек не сможет. Впрочем, если человек худой, и если очень нужно...
      В зазор я все-таки пролез. Не таким уж он оказался узким, как на первый взгляд. Не без труда, куртку едва не порвал, но - пролез и увидел метрах в двадцати подъемный кран, будто лестницу в темное небо. Разумеется, металлическая решетчатая дверь на подъемную лестницу должна быть заперта. Я не знал, как здесь все устроено - электронный замок или элементарный висячий. В строительных делах я специалистом не был.
      Висячий замок был взломан. У него своротили дужку, замок лежал на земле и был похож на лицо с удивленными глазами и раззявленным ртом. Я наклонился, осторожно поднял замок - довольно тяжелый. Никто не пытался открыть ключом - дужку каким-то образом вытянули и свернули. Не думал, что такое возможно, это ж какая нужна была сила! О Мери и речи быть не могло. Кто-то сломал замок до нее. Если она вообще здесь была.
      Если на замке есть отпечатки пальцев Мери... Конечно, их там быть не может, но, если... По правилам, надо бы вызвать криминалистов, они возьмут замок на экспертизу...
      Я открыл дверцу и полез по металлическим ступеням наверх, окруженный решетчатой трубой, будто зверь на арене под надзором дрессировщика.
      Виден ли я на какой-нибудь из камер наблюдения? Есть ли тут камеры? Долго ли подниматься? Справа от меня - за забором - была улица с редкими фонарями. Вдалеке подвывала полицейская сирена, но в целом было тихо. Слева недостроенное здание: прожектора освещали первые этажи, а выше строение утопало во тьме, присутствие его незримо ощущалось, как нечто тяжелое, надвигавшееся, упорное и загадочное.
      В темноте я переступал со ступени на ступень, будто поднимался в небо, сверху была твердь, я ощущал ее, она давила, лестница не кончалась, мне казалось, что я поднялся уже этажей на тридцать, надо было считать ступени, но сначала мне это в голову не пришло, а сейчас было бессмысленно.
      Что я мог найти в кабине крановщика? Нащупал последнюю ступеньку и небольшую металлическую площадку, огражденную от космоса перилами. Эванстон отсюда был как на ладони, и даже недостроенное здание стало неплохо различимо в полумраке. Если Мери сюда поднялась (я все-таки хотел получить доказательства?), прыжок с площадки на какой-то из этажей... Об этом и думать не стоит.
      Дверь кабины висела на одной петле и с мерзким скрипом покачивалась от малейшего движения на лестнице. Пришлось приложить немалую силу - скрип, по-моему, стал слышен во всем городе. Тишина искажает не столько звуки, сколько пропорции. Мне казалось, что скрип слышали все, кто сейчас был на улицах, и через минуту-другую у забора соберется толпа зевак, но раньше примчатся журналисты, меня осветят снизу софитами, и громкий голос через мегафон потребует, чтобы я принял фотогеничную позу, потому что моя фотография появится в утреннем выпуске "Эванстон ревю" и новостных программах кабельного телевидения.
      Мысли болтались в голове, как неприкаянные, заполняя черепную коробку. Я забрался в кабину и понял, что перепрыгнуть отсюда в здание невозможно - во всяком случая для человека, не умеющего ни летать, ни прыгать метров на шесть-семь без разбега. И не в темноте.
      Стал спускаться. Спуск, как обычно, занял много меньше времени. У пролома в заборе сделал несколько фотографий.
      Телефон Мери по-прежнему был закрыт.
      Сел за руль и прежде, чем включить зажигание, позвонил диспетчеру. Ответил Рем Битнер, теоретически я не был с ним знаком, но по голосу мы друг друга уже узнавали.
      - Детектив Златкин? - удивился он. - Что случилось?
      Я никогда не звонил в третьем часу ночи.
      Пропустив вопрос мимо ушей, я, в свою очередь, спросил:
      - Рем, не произошло ли за последние несколько часов какой-нибудь смерти, которую сначала приняли за криминальную, но оказалось, что человек умер по естественным причинам?
      Битнер несколько секунд молчал - видимо, изучал поступившие сводки - потом ответил вопросом:
      - Вы имеете в виду смерть женщины в парке искусств?
      - Возможно... В чем там дело?
      - Паулина Донахью, возраст шестьдесят два года, гуляла с собачкой. Собачка, видимо, затащила ее на клумбу. По своим делам. - Битнер хмыкнул. - Женщина принялась бегать по клумбе кругами, это я зачитываю отчет патрульных, собачка, похоже, резвилась, а женщина не могла ее удержать. Клумба после поливки мокрая. Женщина оступилась и... гм... В общем, ее обнаружил проходивший мимо мужчина... мм... Фридрих Паснер, тридцати шести лет, рабочий на автомойке. Собака была на поводке, поводок намотался женщине на руку, и собака отчаянно лаяла.
      - Сколько подробностей... - пробормотал я.
      - А если коротко...
      - Нет, продолжайте!
      - Подходить Паснер не стал, вызвал полицию, патрульные прибыли через три минуты, Нортон и Гранович. Они же вызвали скорую. Парамедики констатировали смерть. Первое предположение - женщина бежала от кого-то. Следов на клумбе много, одежда в беспорядке, так что... Однако следов насилия ни парамедики, ни при осмотре в госпитале, куда доставили тело, не обнаружили. Смерть в результате внезапной остановки сердца. Перенервничала, видимо, из-за собаки. Собака, кстати, во время кутерьмы удрала, ее не нашли. Тело сейчас в морге госпиталя святой Катерины.
      - Родственники в курсе?
      - Конечно. Муж. Скорее всего, он сейчас в госпитале.
      - Его телефон?
      - Мм... Пишите.
      Я записал в память телефона и поблагодарил Битнера за информацию. Он так и не спросил, какого черта меня это интересует. Молодец.
      Телефон Мери по-прежнему был отключен.
      Я набрал номер Донахью, мужа умершей, и тот ответил после первого же гудка. Высокий перепуганный голос:
      - Полли! Полли! Ты можешь говорить? Не бросай трубку! Не...
      - Прошу прощения, это детектив Златкин, уголовная полиция.
      - Злат... Кто?
      Я не стал ходить вокруг да около.
      - Вам звонила жена? Недавно?
      - Да! И не говорите, что кто-то надо мной поиздевался! Ваши копы сволочи, говорить такое мне! Голос Полли я знаю как...
      - Пожалуйста, - сказал я, - оставайтесь на месте. Буду... - Я прикинул маршрут. - Через четверть часа. Мне непременно нужно с вами поговорить. Вы... - Я был уверен, что он этого не сделал, но спросить стоило. - Вы записали разговор с женой?
      Донахью шумно, со всхлипом, выдохнул.
      - У меня программа автоматической записи, детектив. И я не рехнулся.
      - Знаю. Подождите меня, скоро буду.
      Телефон Мери по-прежнему был закрыт.
      Раздвоиться я не мог, надо было выбрать. Я очень надеялся, что Мери дома, в безопасности, а запись покойницы я непременно хотел иметь.
      Наверно, машины шарахались от меня, как от безумного, но я не смотрел по сторонам. Ощущение было таким, будто до госпиталя доехал минуты за две. Время - странная штука, ритмы организма меняются в зависимости от психического состояния, оно и определяет отсчет внутреннего времени. Наверно, это приводит к рассинхронизаии психических и физиологических процессов. Если мне показалось, что доехал я за пару минут, то для "внешнего наблюдателя", как сказал бы физик, прошло не меньше двадцати. И он насчитал бы больше тысячи ударов моего сердца. А сколько насчитал бы я? Здесь заключалось противоречие, и я подумал, что в нем кроется если не разгадка происходившего, то некая суть, не познав которую я не пойму ничего. Зацепка, крохотный сигнал, улика, незаметная, но важная...
      Раздумывать у меня не было времени. Какого времени? Неважно. Морг госпиталя я нашел быстро - к счастью или к несчастью, мне это одноэтажное здание было хорошо знакомо по множеству прошлых дел, связанных далеко не только с убийствами (с убийствами как раз меньше всего, хотя бывало и такое), а, в основном, с классическими случаями "смертей неопределенной этиологии", когда полиция должна принять участие в первичном расследовании. Девять таких смертей из десяти оказывались не криминальными (какой наверняка окажется и смерть миссис Донахью), но протокол составить все равно было необходимо, чтобы сдать в архив без открытия уголовного дела.
      Донахью сидел в знакомом коридоре, один, на краешке стула. Опустил голову и сложил руки на коленях. Я сел рядом, тронул его за плечо и назвал себя. Старик поднял на меня невидящий взгляд, губы его шевелились, но разговаривал он то ли с собой, то ли с умершей женой. Я не стал ничего спрашивать, протянул ладонь, и Донахью, посмотрев на нее несколько секунд, положил мне на ладонь телефон.
      Я отошел, включил на своем телефоне запись через блютуз, нашел звонок, о котором говорил Донахью - с неопознанного номера, сорок три минуты назад (полтора часа, судя по времени, после смерти его жены).
      Вставил в ухо наушник и включил запись.
      - Алло... Алло!
      - Кто... Боже... Полли?!
      - Послушай, Пит, в кухне, в левом шкафу, ну, ты знаешь...
      - Полли, ты живая?
      - ...на нижней полке стопка пластиковых одноразовых коробочек...
      - Полли, ты... жива? По...
      - Возьми две коробочки...
      - Да, но...
      - ...с синей крышкой. Там деньги. Я копила на... Неважно. Теперь не имеет значения. Возьми и пользуйся.
      - Полли...
      - Мне уже не надо. Все. Время вышло. Это у тебя прошла минута, а у меня полчаса, вот как.
      - По...
      - Все. Будь здоров.
      - Погоди!!
      Ну и вопль...
      И тишина. Нет не тишина, а ТИШИНА. У меня заложило уши, будто от перемены давления. ТИШИНА физически действовала на барабанные перепонки. Я сорвал наушник и пару раз сглотнул, восстанавливая равенство давлений.
      И что?
      Обычный разговор - жена сообщает мужу о спрятанных деньгах. Самое интересное в разговоре - упоминание о разнице во времени. "У тебя минута, у меня полчаса". Что это могло значить? Просто слова, не имеющие смысла? Оговорка? Физическая истина?
      Я еще раз прослушал запись. Голос покойницы был спокойным. Судя по репликам, мужа она то ли вообще не слышала, то ли не обращала внимания на его слова.
      Я нажал иконку быстрого набора - телефон Мери. Может, наконец...
      Телефон был закрыт.
      Я вернулся в коридорчик. Над Донахью возвышался Бейсон, врач-терапевт, мы были знакомы, он несколько раз подписывал для меня эпикризы. Дважды это были эпикризы жертв убийц. Не видел Бейсона почти полгода; слышал, что он уходит на пенсию.
      Донахью тихо плакал, старательно отворачивая лицо. Не обязательно видеть лицо человека, не обязательно видеть, как из глаз текут слезы (чаще не текут, кстати), не обязательно вообще смотреть на человека, чтобы понять: он плачет. И утешать его бесполезно. Бейсон и не утешал. Он просто стоял, опустив руки, и молчал. Я подошел и положил телефон Донахью ему на колени.
      - Здравствуйте, детектив, - тихо сказал врач. - Вы здесь по делу?
      - Донахью, - сказал я.
      Бейсон повернул ко мне удивленное лицо. Нахмурился.
      - Отойдем?
      Мы отошли.
      - У вас сомнения в том, что миссис Донахью умерла от остановки сердца?
      Я покачал головой.
      - Тогда зачем...
      - Вы слышали о подобных случаях в последние недели?
      Бейсон помедлил, размышляя.
      - Я понял. Слишком много аналогичных смертей. Подозрительно, согласен. Но... Статистика на небольшой выборке - это, знаете ли... Орел может выпасть и тридцать раз подряд. Не нужно искать криминал там, где его нет.
      - Я ищу не криминал, - возразил я, - а истину.
      Мне самому стало неловко, будто я произнес несусветную банальность. Впрочем, так оно и было.
      Бейсон внимательно на меня посмотрел - не удивленно, не испытующе. Внимательно - как смотрит энтомолог на попавшую в сачок бабочку.
      - Вам известно то, чего не знаю я?
      Я достал телефон и дал Бейсону послушать. Слушал он внимательно, но интереса я у него не заметил.
      Он пожал плечами.
      - Голос Донахью я узнал. А женский?
      - Его жена.
      - И... что?
      - Она звонила ему после того, как вы, доктор, зафиксировали ее смерть.
      Бейсон поднял брови и сделал рукой движение, будто собирался постучать пальцами по виску. Ну, понятно.
      Он сдержался.
      - Вы хотите сказать...
      - Нет, - перебил я. - Я не хочу сказать, что умерла другая женщина, а вы ошиблись в объекте. Не хочу сказать, что женщина не умерла, а вы ошиблись в диагнозе. Я хочу сказать только то, что сказал. Миссис Донахью звонила мужу с неопределяемого номера после того, как была зафиксирована ее смерть.
      - Ерунда, - буркнул Бейсон, инстинктивно оттолкнув мою руку с телефоном.
      Естественная реакция.
      - Да, - согласился я. - вот только покойники звонили ближайшему родственнику в некоторых случаях смерти от остановки сердца.
      - Поскольку это говорите вы, детектив, я вынужден поверить. Этим занимается полиция, и потому вы здесь?
      - Этим полиция не занимается, - вздохнул я. - Все смерти не криминальные. Все врачи, как и вы, подписали соответствующие эпикризы. Полагаю, никто, кроме меня, не стал искать в этих смертях систему.
      Я не стал рассказывать, как вели себя покойные перед смертью.
      - А вы, детектив, - подытожил врач, - хотите выяснить истину... если такая связь существует.
      - Не знаю. - Я говорил, продолжая размышлять. Присутствие Бейсона странным образом заставляло мои мысли двигаться в определенную сторону, я пока не мог понять - в какую именно. Но мне хотелось продолжать этот разговор, хотя смысла в нем я пока не находил. - Не уверен, что смерти связаны между собой. Совпадения могут быть случайны. Но не могут быть случайны посмертные звонки.
      - Это, - Бейсон покачал головой, - не имеет отношения к медицине. Мистика.
      - Вы верите в мистику?
      - Физик Шредингер как-то повесил подкову на воротах своего дома. У него спросили: "Зачем вы это сделали, вы ведь не верите в приметы?" "Говорят, - ответил Шредингер, - подкова помогает даже тем, кто в приметы не верит".
      - Это был Бор, - сказал я. - И это легенда. В отличие...
      Бейсон нетерпеливо посмотрел на часы и в сторону сидевшего, опустив голову, Донахью. Люди не любят размышлять над проблемами, для которых у них нет готового решения или которые не относятся непосредственно к области их компетенции.
      - Простите, детектив, - сказал Бейсон, - мне нужно работать.
      - Конечно. Просто подумайте на досуге. Вдруг вам что-то придет в голову. Вы знаете мой номер телефона.
      Бейсон кивнул и вернулся к Донахью. Присел с ним рядом и начал что-то тихо говорить. Я вышел во двор. Набрал номер Мери. Телефон был закрыт.
      Надо было что-то придумать. Сложилась ситуация, когда я имел право звонить в любую квартиру и требовать, чтобы мне открыли. То есть мне хотелось иметь такое право, но я его не имел, поскольку у меня не было оснований считать, что с Мери что-то произошло. Телефон она выключила потому, что легла спать. Это было самое вероятное, но не единственно возможное. Попробуй потом, если Мери действительно спит, объяснить капитану Берроузу свои действия, когда соседи Мери пожалуются на противозаконное поведение полицейского детектива.
      Надо было что-то придумать.
      Телефон зазвонил. Обычный, не служебный. Три часа ночи. Мери?
      Номер был мне неизвестен. Но это был реальный номер, значит, во всяком случае, не с того света.
      - Детектив Златкин, - рявкнул я так громко, что Бейсон растерянно оглянулся.
      Несколько секунд собеседник молчал, но я слышал его дыхание.
      - Простите... - сказал мужской голос, который я не узнал. То есть узнал, конечно, но после того, как мужчина назвал себя. - Я только сейчас посмотрел на часы... Не вовремя, извините. Но вы разрешили звонить в любое время, и я не подумал, что... Простите, я не представился. Бад Колдуэлл. Днем мы...
      Конечно. Тихий физик.
      - Я помню вас, доктор Колдуэлл.
      - Я... мм... у меня нет докторской степени.
      Конечно. Декан говорил, что Колдуэлл то ли не смог, то ли не удосужился защитить докторскую диссертацию, это его то ли не интересовало, то ли он не сумел...
      - Слушаю вас.
      Сухо сказал, без эмоций. Я просто не знал, какую эмоцию вложить в эту фразу, чтобы, с одной стороны, показать, что время для разговоров о физике (о чем же еще?) не совсем удачное, и, с другой стороны, не обидеть ученого, для которого, возможно, ночные часы - самое удобное время для научных фантазий.
      - У меня, - неожиданно твердым голосом сказал Колдуэлл, - еще днем возникли кое-какие предположения относительно вашего дела, но они были слишком неопределенными, и мне нужно было время разобраться. Сейчас я знаю ответ и хотел бы его изложить в любое удобное для вас время.
      Четкая фраза. Не продуманно четкая, он не готовил ее заранее, но сказал так, будто читал по писаному.
      - Говорите, я слушаю.
      - Это... займет время. Оно у вас есть?
      Резонный вопрос. Времени выслушивать теоретические измышления у меня не было. Я должен был вернуться к Мери и... После "и" было многоточие, но вернуться мне нужно было обязательно.
      - Я могу приехать в любое место, которое вам удобно, - сказал Колдуэлл, и я, ни секунды не размышляя, назвал адрес.
      - Буду через... - Он, видимо, посмотрел на часы. - Через семнадцать минут.
      Если не будет пробок, мысленно добавил я. Впрочем, какие пробки в три часа ночи? А время он, конечно, не сам рассчитал - успел посмотреть на Гугл-карту.
      - Пока, - сказал Колдуэлл, - запомните определение: конус жизни.
      - Конус жизни, - повторил я механически.
      - Психологический конус жизни. Объясню при встрече.
      И отключился.
      Псих.
      Я махнул рукой спине доктора и пошел к выходу. По дороге к стоянке набрал номер Мери. Телефон был отключен.
      Что собирался сказать Колдуэлл? Естественно, я не мог знать и даже догадываться - пути физической мысли так же неисповедимы, как пути господни. А время для Колдуэлла ничего не значит. Если бы он меня разбудил, наверняка разговор наш был бы иным. Не стал бы я выбираться из постели, чтобы беседовать о физических теориях.
      К дому Мери я подъехал на полторы минуты раньше Колдуэлла. Успел позвонить в домофон - без ответа. Успел дважды позвонить на телефон - он был по-прежнему закрыт. Успел оценить возможность взобраться по пожарной лестнице - она располагалась слишком далеко от окон Мери, а карнизов в этом доме не было.
      Колдуэлл приехал на старом "ситроэне", купленном, возможно, когда будущий физик учился на первом курсе. А может, машину родители подарили ему на совершеннолетие.
      Он подошел, проследил за моим взглядом (я смотрел на окна Мери и, наверно, меня можно было принять за рыцаря, пришедшего петь даме ночную серенаду) и сказал:
      - Если у вас есть ответы на несколько моих вопросов, то, возможно, у меня есть ответ на вашу проблему.
      - Какую из? - Думал я в тот момент о том, как все-таки попасть в квартиру Мери и не выглядеть идиотом, если она спит.
      - У вас вроде бы одна проблема, - сказал Колдуэлл, и в его словах мне почудилась едва уловимая насмешка.
      Проблем было, как минимум, три, ну да ладно.
      - Сейчас у меня действительно одна проблема, - сказал я. - Как попасть в квартиру на пятом этаже и убедиться, что с женщиной, которая там живет, все в порядке.
      - Она была с вами днем? - догадался Колдуэлл. - С ней что-то случилось? - В голосе звучало беспокойство.
      - Да, - ответил я на первый вопрос.
      - Это я и хочу узнать, - ответил я на второй.
      Колдуэлл, к счастью, не стал говорить глупости вроде "вы же полицейский, позвоните в любую квартиру" или "разве у вас нет набора отмычек?".
      - Телефон не отвечает? - Вопрос был риторическим.
      Присутствие Колдуэлла мне мешало. На вызов домофона Мери в очередной раз не ответила. Телефон по-прежнему был отключен.
      - Может, мисс нет дома? - спросил за моей спиной Колдуэлл. - И телефон она отключила, чтобы ей не мешали делать то, что она собралась делать?
      Я набирал номер диспетчера и на нелепый вопрос Колдуэлла отвечать не стал.
      - Джейк, - сказал я, когда диспетчер назвал себя и узнал меня по номеру телефона, - мне срочно нужно выяснить местонахождение телефона, номер которого я тебе назову. Телефон выключен.
      Джейк не стал задавать вопросов - понял, что ситуация чрезвычайная, и сказал, что перезвонит через несколько минут. Как только, так сразу.
      - Правильно, - одобрительно произнес Колдуэлл. - Однако если из телефона вынули аккумулятор...
      Я промолчал. Определить местонахождение аппарата можно и при вынутом аккумуляторе. Не всегда, но иногда получается. Если Джейк проявит упорство в разговоре с провайдером.
      - Пока вы ждете ответа, - не унимался Колдуэлл, который, казалось, не чувствовал усталости. Наверно, привык работать ночью, а днем отсыпаться. Может, для физиков это нормальный режим. - Пока вы ждете, я, пожалуй, успею рассказать основное.
      - Основное... что? - раздраженно спросил я.
      - Вы же хотите понять, что происходит?
      - А вы знаете? - Господи, какой бессмысленный разговор.
      - Пожалуй. То есть думаю, в нулевом приближении не ошибаюсь, а деталей знать не могу, конечно. В деталях нужно долго и систематически разбираться. А методов расчета сейчас вовсе нет.
      Долго и систематически. Самое время, да.
      Перед домом был небольшой сад. Точнее, короткая аллея между параллельными улицами. Два фонаря. Мы сели на скамейку, откуда я мог видеть дом Мери и одно из окон ее квартиры. Я не отрывал взгляда от окна, а физик долго усаживался, вставал, садился. Наконец устроился и заговорил - по-моему, сам с собой, моя реакция его то ли не интересовала, то ли он был уверен, что я его очень внимательно слушаю.
      - Вообще-то, Лоуренс прав в том, что проблема биологическая. Точнее, психологическая. Но он не принимает во внимание, что биология - часть физики, как ни странно это звучит. А психология, что бы ни утверждали сами психологи, - результат биологической эволюции. И следовательно - вы следите за моей мыслью? - законы психологии следуют из биологических законов, а законы биологии - те же физические законы, иных в природе нет! Только действуют законы биологии в специфических условиях и в очень сложной среде. Любое биологическое действие можно свести к физике, если хорошо покопаться.
      И я должен выслушивать лекцию в четвертом часу ночи, когда от Мери больше шести часов не было никакой информации?
      - В биологии, - бубнил Колдуэлл, все больше входя во вкус просветительской деятельности, - действуют все физические законы, в том числе те, которые, казалось бы, не могут иметь никакого отношения к так называемой науке о жизни. Вы следите за моей мыслью?
      - Нет, - буркнул я.
      - Что? Я имею в виду законы, например, частной теории относительности. Вы знаете, что скорость света - предел скоростей любых материальных тел в вакууме.
      Поскольку это не был вопрос, Колдуэлл освободил меня от необходимости отвечать. Если бы он еще освободил меня от необходимости слушать... Я ждал звонка от Джейка, и уши мои были открыты. А имеющий уши да услышит. В том-то и проблема.
      - Так вот, - продолжал нудеть Колдуэлл, - в биологии, медицине, психологии, да в любой науке, в любой, повторяю, есть законы, аналогичные физическим, фундаментальным. Вы понимаете мою мысль? В психологии это закон о максимальном усилии. О том, что может совершить человек, а что для него принципиально невозможно, как невозможно достичь скорости света. Что происходит, если человек стремится превзойти самого себя, достичь своего предела? А? Он умирает. Сердце останавливается, потому что...
      Зазвонил телефон, и Колдуэлл замолчал посреди фразы.
      - Ник, с телефоном все в порядке. - Голос у Джейка был довольным и бодрым. - Он отключен, а на самом деле...
      - Где он находится?
      - В квартире доктора Кронгауз.
      Значит, Мери дома и отключила телефон, чтобы ей не мешали спать?
      - Понял, спасибо большое, Джейк.
      - Телефон, - сказал голос физика в темноте, - в квартире, да. Но это не значит, что сама мисс...
      Я повернулся. В полумраке я видел лишь силуэт физика, подсвеченный одним из двух фонарей у дальнего входа в аллею.
      - Детектив, вы подозреваете, что с мисс Кронгауз произошло... или происходит то, что уже... ну, вы понимаете...
      - Нет, - резко сказал я. - Что вы имеете в виду?
      - Догадаться несложно. Днем вы рассказали интересную историю о людях, которые... ну, вы помните. Потом оказывается, что мисс Кронгауз пропала, а ее телефон... Кстати, она вам не звонила с неопредляемого номера?
      - Нет, - сказал я.
      - Ну вот. Неопределенность... она...
      - Вы можете говорить яснее?
      - Да, когда вы будете готовы слушать. Сейчас бесполезно.
      Черт. Начал говорить, так договаривай.
      Надеюсь, я не произнес это вслух.
      - Подождите здесь, - сказал я. - А еще лучше, отправляйтесь домой. Днем я вам позвоню.
      - Подожду здесь, - спокойно отозвался Колдуэлл. - Вы скоро вернетесь, и мы продолжим. То есть...
      Я не дослушал. Пересек улицу, подошел к двери и ощупал замочную скважину домофона. Почему я не сделал этого сразу? Да потому, ответил сам себе, что был детективом при исполнении и не мог нарушить закон. Сейчас могу? Да, я перестал был детективом. Мне было все равно, что подумает Джон, что скажет капитан, меня могут перевести в патрульные, я могу вылететь с работы...
      Замок был довольно сложным, а я не собирался изображать из себя опытного взломщика. Пришлось покорежить не столько механизм, сколько створку двери. Старался, конечно, производить меньше шума - если проснутся соседи, то позвонят в полицию, и моя эскапада потеряет смысл: проще было бы перебудить дом самому, вызывая по домофону одну квартиру за другой. Позади меня пыхтел и что-то бормотал Колдуэлл, отдельные слова я механически воспринимал, но смысл ускользал.
      Замок поддался - естественно, что ему оставалось? - и мы с Колдуэллом вошли в холл, освещенный единственной тусклой лампочкой у дверей лифта. Я заметил в глубине холла помещение для консьержа, но у жителей, видимо, не было средств или желания платить охраннику. Двери лифта раздвинулись, я втиснулся в кабину, Колдуэлл вопросительно посмотрел на меня, и я отрицательно покачал головой: пусть ждет внизу, незачем еще и ему впутываться в историю - понятно, что при любом варианте развития событий придется отвечать за взломанный замок и проникновение на частную территорию. И дай бог, чтобы пришлось отвечать - это означало бы, что на самом деле не произошло ничего, оправдывающего мои действия.
      Я вышел на пятом этаже и прислушался. Как я и ожидал - тишина. Надавил на кнопку звонка и услышал в глубине квартиры знакомую классическую мелодию, не узнал какую.
      Ничего. Никого. Если бы Мери спала, звонок ее разбудил бы. Или нет?
      А может быть...
      Только не это. Пусть лучше Мери не окажется дома, пусть она бродит по ночному городу, забирается в заброшенные дома, перелезает через заборы... Что угодно, только не...
      Я потянул на себя дверь. Вдруг она не заперта? Все бывает. Дверь была заперта.
      Замок был сложным, точнее обычный в наши дни замок, для его вскрытия нужны приспособления, которых у меня, естественно, не было.
      Значит, придется, как ни старался я этого избежать, вызывать коллег из службы спасения, устроить переполох, объяснить ситуацию, отвечать на вопросы.
      Плохо.
      За моей спиной раздвинулись двери лифта, я резко обернулся - это была не Мери, а Колдуэлл, которому я велел ждать внизу.
      - Спускайтесь! - приказал я. - Скоро здесь будет много народа, и я не хотел бы объяснять еще и ваше присутствие.
      Колдуэлл покачал головой.
      - Почему вы не хотите меня послушать? - громким шепотом спросил он. - Вы все время хотите что-то делать, а нужно...
      - Уходите. Я вам позвоню, когда будет возможность поговорить.
      - Сейчас, - сказал он, и мне захотелось залепить этому несуразному человеку пощечину, чтобы он пришел, наконец, в чувство.
      - Вы, - продолжал он, - хотите знать, что происходит, и я...
      - Я хочу знать, что случилось с доктором Кронгауз. Остальное потом. Уходите.
      Он не собирался уходить и загораживал от меня дверь лифта. Ну и черт с ним. Я достал служебный телефон и набрал диспетчерскую. Колдуэлл следил за мной, пытался что-то сказать, даже протянул руку, будто хотел помешать мне сделать звонок. Я отошел на шаг.
      - Джейк, - сказал я, когда диспетчер ответил. - Я сейчас на пятом этаже дома номер семьдесят три по улице Безансона. Пришли патрульных и группу с аппаратурой для вскрытия дверей. Не помню, кто дежурит. Нужно вскрыть дверь в квартиру.
      - Сейчас. - Джейк отвернулся от микрофона, что-то кому-то сказал и вернулся ко мне. - Ник, у тебя есть предписание?
      - Нет. Чрезвычайная ситуация.
      - Надеюсь, ты знаешь что делаешь. Патрульная машина будет через три минуты, служба спасения - через восемь-двенадцать.
      - О, господи, - пробормотал Колдуэлл и посмотрел на меня как на идиота - я сам так смотрел на людей, которые, вместо того, чтобы сесть, подумать и принять решение, суетились и изображали бурную деятельность.
      - Пожалуйста, - сказал я. - Или уйдите, или не путайтесь под ногами.
      - Если бы вы меня послушали...
      - Потом, - отмахнулся я. - Отойдите от двери лифта.
      Звук полицейской сирены приближался.
      - Поздно, - сказал Колдуэлл. - Вы все испортили. Теперь все смешается, и разделить будет невозможно.
      Лифт пошел вниз, и Колдуэлл, наконец, отошел от двери.
      Где он был следующие пять минут, я не знаю - не видел, не смотрел, не обращал внимания. Пока лифт двигался вниз, а затем, после небольшой задержки, вверх, я прислушивался к тишине внутри квартиры, рисовал в воображении жуткие картины и торопил время, растянувшееся, а то и вовсе двигавшееся толчками.
      Двери лифта разъехались, и на лестничную клетку вывалились четверо: патрульные Боскелл и Мартинес, а двое других были в форме службы спасения. Одного из них я, как мне показалось, знал, но не помнил имени, второй был мне не знаком.
      Кто-то вызвал лифт снизу, двери закрылись, кабина начала спускаться.
      - Что здесь произошло, детектив? - спросил Боскелл.
      Я объяснил - сказал, во всяком случае, достаточно, чтобы ребята из службы спасения могли начать работу - задачу свою они поняли. Боскелл и Мартинес переглянулись - для них задача была не вполне ясна. Последовательность действий должна была быть иной - сначала служба спасения должна убедиться, что случай может быть криминальным, и вызвать полицию, чтобы представители органов правопорядка приняли участие в операции. Тот факт, что я сам был полицейским, вообще-то не должен был влиять на последовательность действий.
      Боскел начал звонить - связывался с диспетчером. Мне оставалось только ждать.
      Двери лифта тихо разъехались. То, что я увидел, стало продолжением абсурда. Из лифта вышла Мери и остановилась, с изумлением разглядывая незнакомых мужчин.
      - Мери! - воскликнул я и хотел взять ее за руки, но она отступила. Мне показалось, она хотела спрятаться в лифте, но двери успели сойтись, и Мери прислонилась к ним, выставив перед собой ладони в упреждающем жесте.
      - Мисс Кронгауз? - обратился к Мери Боскелл. Обернулись и спасатели, а Мартинес бросил на меня взгяд, в котором с очевидностью читалось, что мне придется несладко, причем сразу с утра, когда начнется "разбор ночных полетов". Ночь-то я переживу, но если утром не представлю капитану подробное, логичное и бесспорно верное объяснение своих действий, то... Предсказать мою судьбу Мартинес, конечно, не мог, но уже смотрел на меня свысока, и это было настолько явно выражено взглядом, что я сумел только кивнуть и пожать плечами.
      Самому бы сначала разобраться.
      - Что здесь происходит? - сказала Мери, не глядя на меня.
      Боскелл не хотел ошибиться и попросил Мери показать какой-нибудь документ. Он видел ее впервые и, в отличие от меня, не собирался попадать впросак. Мери предъявила водительское удостоверение, и Боскелл тщательно его изучил, переводя взгляд с фотографии на лицо Мери. Этим он не ограничился: сфотографировал удостоверение на телефон, отправил в базу данных патрульной службы, получил подтверждение и только после этого вернул документ, бросил на меня жесткий взгляд, в котором отразилось все, что он думал о моей профпригодности. Произнеся положенные слова извинения, ровно столько, чтобы его не обвинили ни в излишнем усердии, ни в черствости, он нажал на кнопку вызова лифта.
      Лифт никуда не уезжал: двери разошлись, и в кабину втиснулись патрульные и спасатели со своим "движимым имуществом". Отчеты они будут писать в более "спокойной" обстановке. Дадут Мери подписать заготовленные протоколы, а она... Что сделает она?
      - Мери, - позвал я и, не получив ответа, постоял минуту, соображая, что будет правильнее - войти в квартиру следом за Мери и попытаться объясниться, или ждать снаружи в надежде на то, что она позовет меня, и мы обсудим произошедшее.
      Мери ходила по квартире, включала свет в комнатах. Я вошел в переднюю - здесь все было, как вечером, когда я уходил.
      Прошел в гостиную - Мери села на диван (на котором мы несколько часов назад сидели вдвоем) и пустым взглядом смотрела перед собой. Куртку сбросила на пол, и я видел надорванный правый рукав, два темных зеленоватых пятна на спине и заляпанный грязью воротник.
      Туфли она скинула и взобралась на диван с ногами. Туфли, насколько я мог заметить, были чистыми. По грязи Мери не ходила.
      Мери нужно было прийти в себя. Хорошо уже то, что она меня не прогнала. Возможно, просто не замечала моего присутствия, погруженная, видимо, в воспоминания о том, что с ней происходило.
      Хотел бы я знать - что.
      Я вышел на кухню и приготовил кофе. Не стал возиться с кофеваркой - насыпал в чашки по ложке растворимого, чайник закипел, и я разлил по чашкам кипяток, подумал - добавить ли сахара, вспомнил, что с сахаром Мери не любит, тогда и себе не стал сыпать, поставил чашки на поднос и вернулся в комнату, обнаружив странную сцену.
      Я напрочь забыл о Колдуэлле. Почему-то был уверен, что он ушел - нечего ему было здесь делать, да и вообще кому он был нужен, какие бы идеи ни бродили в его голове. Физик сидел на диване: Мери на одном конце, Колдуэлл на другом. Она неотрывно смотрела на физика, и во взгляде у нее было то, что ожидал увидеть я сам: просьба, надежда, вопрос...
      Я поставил поднос на стол. Сел на стул так, чтобы видеть обоих.
      - Расскажите, - попросил я.
      Кого? Мери, все еще смотревшую в глаза Колдуэлла? Физика, не сводившего взгляда с Мери и будто что-то ей говорившего? Мне очень не нравилось, как эти двое смотрели друг на друга. Мне не нравилось и то, как я смотрел на этих двоих, смотревших друг на друга. Мне не нравилось и то, что все это мне не нравилось. Мне не нравилось, что чувство, которое сейчас было для меня главным, называлось обидой. Простой человеческой обидой на то, что Мери куда-то ходила, не дав мне знать и отключив телефон. Обидой, что из-за ее поступка мне грозят серьезные неприятности и, возможно, отстранение от дел. Обидой на Мери из-за того, что смотрела она не на меня, а на физика, которого и видела-то один раз и не знала о нем ничего, кроме слов коллеги о научной взбалмошности и интуитивной способности придумывать дикие (Лоуренс так и сказал - дикие, я хорошо запомнил) решения.
      - Простите, Ник, - сказала Мери, по-прежнему глядя на Колдуэлла. - Я не могла вас предупредить, потому что...
      Она запнулась.
      - Почему? - спросил я.
      Мери наконец перевела на меня взгляд, и я вздрогнул. Она ударила меня взглядом, как хлыстом, мне показалось, что на лбу у меня вспухла алая полоса, и боль отозвалась в затылке.
      На вопрос она не ответила.
      - Я видела вас... там. - Мери потерла пальцами виски.
      Я не спросил "где - там". Я знал - где. Но там Мери не было - это я тоже знал. Не знал, почему знаю, но был уверен.
      Колдуэлл, освобожденный от притягивавшего его взгляда, поднялся, взял с подноса чашку и протянул Мери. Она кивнула - "спасибо" - отпила глоток, обожгла горло, поморщилась и быстро допила остаток.
      Вторую чашку физик взял себе.
      Я начал сердиться. В конце концов, в отличие от этих двоих, у меня был - пока был - служебный долг, и мне до рассвета нужно было разобраться в произошедшем - в том числе, и в произошедшем со мной.
      - Мери, - сказал я. - Лучше, наверно, если я буду задавать вопросы, а вы - отвечать.
      - Это допрос? - встрял физик и обжег меня взглядом. Не злым, не настороженным, не досадливым. Ощущение было, будто меня ошпарило крутым кипятком. Пришлось на пару секунд закрыть глаза и успокоить взбаламученное сознание.
      - Нет, - сказал я. - А вас, Колдуэлл, я прошу не вмешиваться. Вам вообще не нужно здесь находиться. С вами я поговорю днем. И не здесь.
      Если днем у меня еще будет право с кем бы то ни было вести любые разговоры, кроме частных.
      - Почему вы отключили телефон, Мери?
      - Не знаю, - сказала она. - Так было нужно.
      - Что вы делали, когда я ушел?
      Я хотел задать десяток вопросов - подряд, один за другим, видеть ее реакцию, ловить на противоречиях, которые, конечно, будут. Рефлекторное желание. Сугубо профессиональное, привычное и ненужное. Я задал один вопрос, остальные загнал - пока - в угол сознания и стал ждать ответа.
      Мери думала. Или мне показалось, что раздумывала над ответом. Физик расслабленно сидел, откинувшись на спинку дивана, бессильно опустив руки и глядя вокруг рассеянным взглядом. Он мне мешал, он меня раздражал, мне нужно было отправить его домой. Но я почему-то знал, что Колдуэлл останется здесь и более того - именно он скажет слова, которые прольют свет на происходившее. Я понимал, что этого быть не может, и понимал, что может быть только так, и внутренняя раздвоенность мешала сосредоточиться и вести разговор с Мери, как мне хотелось. Как нужно.
      - Я убрала со стола...
      Мери будто просматривала в памяти картинки или фильм, комментируя по мере появления очередного кадра.
      - Очень хотела спать. Так сильно, что стала видеть сон наяву. Или не сон... Желание куда-то идти и что-то делать. Что-то такое, чего не делала никогда... Не потому, что не хотела, а просто в голову не приходило. Подняться на Джомолунгму. Я вспомнила фильмы... Ну, как альпинисты шли цепью... Падали. Умирали. Их тела не могли даже спустить с горы - ни у кого не было сил, а у меня были, и я бы всех спасла. Я действительно ощущала силы, но все вокруг, даже комната, было как в тумане... Такое со мной происходило в детстве. Мне было десять, и у меня нашли болезнь сердца. Очень частый пульс, и все будто в замедленной съемке и в тумане. Отстраненность какая-то. Вот так же... Нужно было идти, бежать, лететь, ползти. И я пошла. Я и будто не я. Через какое-то время... минуту, даже меньше... пришла на стройку, где... Ну, я вам рассказывала. Зачем опять? Ощущение было, будто я должна подняться на Джомолунгму. Свой предел.
      - Да! - воскликнул Колдуэлл так, что Мери вздрогнула.
      - Релятивистские эффекты! - сказал физик, кивая. - В теории такое не опишешь, а эксперимент - потрясающий!
      - Помолчите! - бросил я, и Колдуэл замолчал.
      - Мери...
      - Да... На верхний этаж, и я понимала, что верхний - это тот, который еще не построен, его еще не существовало, а мне нужно было на него подняться, чтобы... Не знаю. Я очень боялась упасть, потому что вокруг были провалы, провалы...
      Я представил, как Мери перешагивает в полной темноте через недостроенные конструкции.
      - Вам не удалось подняться на Джомолунгму, - отрешенным голосом сказал физик. - К счастью. Иначе вы бы сейчас не...
      Фразу он не закончил, ожегшись о мой взгляд.
      - Я подумала о своей работе. О статье. Которую. Не могла. Дописать. Уже месяца три. Поняла, в чем ошибалась. И как исправить. И новую идею. Вдруг. В чем-то. Противоречившую. Той, с которой начинала. Восторженное ощущение победы. Над текстом. Над собой. Над миром. Я запомнила. Весь ход мысли. Это ощущение. Восторг. Оргазм. Ни с одним мужчиной. Не было. У меня. Ничего подобного.
      - Замолчите!
      Это крикнул я? Или подумал? Я не хотел слышать, что говорила Мери. О чем она? Зачем? При этом человеке...
      - Вы и сейчас помните?
      Какое право он имел задавать Мери такой интимный вопрос?
      - Эй! - крикнул я. - Послушайте, вы!
      Колдуэлл отстранил меня раздраженным жестом, а Мери ответила спокойно - в отличие от меня, она поняла, о чем спрашивал физик.
      - Нет, - огорченно сказала она. - Эта эйфория, это блаженство закончилось так же неожиданно... Будто выключили. Ощущения - помню. Как спускалась - помню. Как поехала домой - помню. Увидела у дома полицейскую машину. Подождала. Поднялась в лифте. Помню. А мысли...
      Мери посмотрела, наконец, на меня. Что было в ее взгляде? Не то, что я хотел бы увидеть.
      - Мери, - сказал я, - хорошо, что ты... вы вернулись. Хорошо, что...
      Я не смог это произнести, но Мери поняла. Я был уверен, что поняла. Хорошо, что ты не умерла, и хорошо, что не позвонила потом... кстати, кому бы ты позвонила? Мне? Вряд ли ты позвонила бы мне оттуда, а кому тогда? Кто мужчина, о котором ты только что...
      Я отогнал от себя мысли, которых быть не должно (но они все равно остались в памяти, деться им было некуда, и я знал, что теперь они будут отравлять мне жизнь - так же, как будут отравлять жизнь тихие слова капитана Берроуза, когда он утром - ждать уже недолго - потребует, чтобы я сдал табельное оружие).
      Мне нужно было говорить с Мери с глазу на глаз, физик мешал, он будто прилип к дивану, ощущал себя не гостем здесь, а хозяином.
      - Вам не составит труда, - обратился я к Колдуэллу, глядя поверх его головы, - оставить нас с мисс Кронгауз вдвоем?
      Яснее выразиться было невозможно, и мне показалось, что физик так и поступит. Он приподнялся, будто его потянули за невидимую веревочку, но в следующую секунду бухнулся обратно, будто веревочка оборвалась.
      - Я представляю, что происходит... - пробормотал он, по-прежнему глядя только на Мери и полностью меня игнорируя. - И если вы оба меня выслушаете... детектив, прошу вас, не смотрите на меня... Вы смотрите, будто сейчас наденете на меня наручники... кстати, где они у вас?
      Некоторые люди, начав говорить, не умеют останавливаться. Начинают со здравой мысли или здравой просьбы, но, не зная, что сказать дальше и не умея закончить фразу, начинают нести околесицу - навидался я таких во время допросов.
      Надел бы я на него наручники. Без удовольствия - какое это удовольствие: сковывать человеку руки за спиной? - но по необходимости. Чтобы помолчал. Невелика проблема - сковать руки. Куда труднее - задать правильный вопрос.
      - О какой идее вы говорите?
      Колдуэлл демонстративно не смотрел в мою сторону.
      - В вашей проблеме, - сказал он, - на самом деле три проблемы: физическая, медицинская и психологическая. Важно определить, что первично. Вы улавливаете мою мысль? Я говорил: первична физика, над ней надстраиваются биология, медициня, психология, науки об обществе, представления о жизни и смерти...
      Слово "смерть" напомнило мне: вечер, вызов, больница, врач... Совсем вылетело из головы.
      Колдуэлл тихо бормотал себе под нос, и я, отойдя к окну, отыскал в телефоне номер Бейсона. Вряд ли доктор сейчас спал - ночное дежурство обычно довольно беспокойное. Если он не ответит после третьего гудка, прерву связь. Может, он задремал где-то на диване, тоже обычное дело.
      Бейсон ответил после первого же гудка.
      - Детектив Златкин! - воскликнул он бодрым голосом, будто было не четыре часа ночи, а яркий полдень. - Хорошо, что вы позвонили. Я все думал, не нарушу ли ваш сон!
      - Что-то произошло? - прервал я ненужные оправдания.
      - Как сказать. Покойник не воскрес, если вы это имели в виду. Точнее, у меня теперь вместо одного покойника два.
      - Кого-то еще...
      - Нет! - радостно вскричал доктор. - Обошлись своими силами. Вы нас покинули, когда я успокаивал Донахью, помните? Он понемногу приходил в себя, и я решил, что могу его оставить, но его телефон опять стал звонить. С неопределяемого номера. Ладони Донахью задрожали. "Опять?" Я взял у него аппарат и ответил на звонок. Вы слушаете меня, детектив?
      - Слушаю, - буркнул я.
      - Я сразу узнал голос. Та же женщина звонила, что в первый раз, когда... ну, вы помните. Голос тот же, могу подтвердить под присягой, если будет нужно.
      - Вы включили запись?
      - Нет. В голову не пришло. Да я и не знал, как в этом телефоне... Но разговор запомнил дословно, так что могу выступить... это я уже говорил. Так вот. "Фон сливается, но, дорогой Пит, кроме тебя, мне сказать некому, времени мало, с первого раза ты не понял, а третий раз я звонить не смогу. Я выложилась так, что сил никаких. Но это потрясающее чувство. Будто стоишь на вершине." А дальше голос стал быстро затихать, так что я расслышал только несколько не связанных слов: "большой", "замедлить", "нужно"... Последнее слово было таким тихим, что я не уверен... А остальное запомнил точно. Вы слышите, детектив?
      - Слышу.
      - Запомнили?
      - Незачем. У меня автоматическая запись.
      - Ах да, - хохотнул Бейсон. - В общем, вот так.
      - Вы сказали о втором покойнике.
      - Да. - Он вздохнул. - Разговор слышал и Донахью. У него закатились глаза, он стал хрипеть, схватился за грудь... Я сразу вызвал бригаду. Сделали кардиограмму - и в операционную. Инфаркт.
      Бейсон замолчал.
      - И...
      - Не спасли. Умер на столе.
      - Вот как... - Я не знал, что сказать. Выражать соболезнование не имело смысла. Ну, инфаркт. Перенервничал. Жаль.
      - Что? - спросила Мери одними губами. Может, она задала другой вопрос, но я понял так. Всегда воспринимаешь то, что предполагаешь услышать.
      - Еще один, - сказал я.
      - О господи...
      - Еще один? - повторил Колдуэлл, высоко подняв брови. - Достигший предела, вы имеете в виду?
      Я не стал объяснять. Как-то я прочитал фразу "И тогда ужасное спокойствие, необъяснимое и жуткое, обуяло меня". Обуяло? Спокойствие? Жуткое? Запомнилось своей кажущейся бессмысленностью и еще тем, что фраза была написана в протоколе допроса грабителя, получившего впоследствии семь лет заключения. Сейчас - такое у меня было ощущение - фраза вспомнилась потому, что точно описывала мое состояние. Ужасное спокойствие. И именно обуяло.
      Нам никогда не понять, что происходит. Помощи ждать неоткуда и не от кого. Кстати, почему "неоткуда" пишется вместе, а "не от кого" раздельно? Исключение. Как и все, что происходило в эти недели.
      - Я устала, - сказала Мери с намеком.
      - Извините, - пробормотал Колдуэлл и поднялся. - Я думал, - произнес он извиняющимся тоном, - вам интересно.
      - Не сейчас.
      - Понимаю. Видите ли, мои знакомые давно привыкли... Если мне приходит в голову идея, я непременно должен ее высказать... иначе забуду, даже если запишу. Странно, да?
      - Странно, - согласился я.
      - Так, может, я все-таки...
      Проще было согласиться. Правда, Мери измучена. Правда, нам с ней нужно многое обговорить и понять. Правда, я всю эту беспокойную ночь ждал, когда мы сможем остаться одни. Правда, Колдуэлл не внушал доверия, и я понимал, почему коллеги относились к нему, как к блаженному, но все же потакали его странностям.
      Я взглядом спросил у Мери, и она пожала плечами. Я видел: глаза ее закрывались от усталости. Видел: она хотела сказать мне что-то такое, чего никто, кроме меня, понять не смог бы.
      - Пять минут, - сказал я. - А потом вы уйдете.
      - Но...
      - Время пошло, - твердо сказал я и положил на стол телефон, на дисплее которого сменялись цифры, отсчитывая секунды.
      Во время свой путаной, непонятной, безумной, ни к кому конкретно не обращенной речи, Колдуэлл не сводил взгляда с менявшихся цифр и закончил говорить на полуслове в тот момент, когда секундомер отсчитал триста секунд.
      - Все во вселенной - физика. Только физика, и ничего, кроме физики. Вы понимаете мою мысль? Отличаются уровни сложности физики, которую используют химики, биологи и даже - не удивляйтесь - историки, психологи и лингвисты. Почему нет надежных и однозначных психологических законов? Ну как же! Человек - существо чрезвычайно сложное. Сознание, разум - такие сложные явления, что... Сложнейшие. До сих пор не понятые. Но это не отменяет того факта, что и сознание, и разум, а значит, все, что разум и сознание воспроизводят в реальности, - это физика, и в основе сознательной деятельности человека - простые физические законы.
      Слышали о теории хаоса, о неравновесных структурах, об эффекте бабочки? Высочайшая сложность! Но если вглубь... Скажу так: аналоги любых физических законов можно найти в уже известных и еще не известных законах и закономерностях химии, биологии... И лингвистики с психологией. Вы понимаете мою мысль? Детектив, и вы, мисс доктор... э-э... да. Вы сами обратили внимание: всякий раз перед неожиданной смертью человек совершал поступки, совсем ему не свойственные. Будто хотел себе доказать, что способен... как точнее выразиться... прыгнуть выше головы, да. Совершить невозможное. Подняться на свою Джомолунгму. А после смерти - звонки, технические манипуляции с единственной особенностью: невозможно отследить исходный источник. И вот у меня... Меня многие держат за клоуна... но почти всегда оказывается... да вы спросите того же Шлосберга... мои ассоциации только со стороны выглядят нелепыми, но... спросите у них... Я вспомнил статью, опубликованную два года назад в журнале "Физикс тудей". Журнал не из первого ряда, авторитет пожиже, чем у "Физикал ревю", но все-таки... И при чем здесь авторитет? Я говорю о смысле. Вы понимаете мою мысль? Статья была о физике, о чем же еще! О том, что физическая относительность, как ее понимал Эйнштейн, аналогична психологической относительности в природе человека. И среди относительности в природе есть явления абсолютные, не зависящие от системы отсчета. Своего рода скорость света. Отношения относительного и абсолютного! Автор Джозеф Борелли. Тогда я не интересовался психологией ни в малейшей степени и посмотрел статью по диагонали. Борелли соотнес физическое абсолютное с психологическим. Понимаете мою мысль? В этом...
      Колдуэлл замолчал на полуслове, и в ту же секунду телефон издал короткий сигнал - будто ангел пролетел, взмахнув крылом. На дисплее застыло число "300".
      - Все, - сказал я. - До свиданья, доктор Колдуэлл.
      - У меня нет степени доктора, вам уже говорили.
      - До свиданья, - повторил я.
      Он взял со стола телефон и собирался положить в карман, я протянул руку и забрал у него аппарат. Колдуэлл сказал "Ох, простите, я думал..." и пошел к двери. Обернулся и сказал:
      - Наберите в "Гугле" несколько слов. Диктую. Автор Джозеф Борелли. Название статьи "Световой"... слово "световой" в кавычках... конус в бесконечномерном психологическом пространстве. Точка. Релятивистские эффекты подсознания. Точка. По этому названию найдете статью, она была опубликована в "Физикс тудей" два года назад. Сейчас уже в открытом доступе, вам не придется регистрироваться и платить за подписку. Если ничего в статье не поймете - звоните.
      - Эй...
      - И постарайтесь выжить, - тихо произнес физик. - Знание убивает. Даже если ничего не понимаешь. Когда поднимаешься на Джомолунгму, становится нечем дышать.
      - Вы о чем...
      - Потом позвоните, хорошо?
      И вышел.
      
      5
      
      - Вы прочитали? - с интересом спросил старик.
      Златкин поерзал на стуле. Подушка, на которой он сидел, упала на землю, и детектив облегченно вздохнул. Носком туфли отодвинул подушку, но, встретив недовольный взгляд старика, наклонился, поднял и затолкал под стул. Старик хмыкнул.
      - Неудобные вопросы вы так же заталкиваете под... ээ... ковер?
      - Если вы о статье Борелли, - сказал Златкин, - то отвечу, конечно. Нет. Но да.
      - Странно, - усмехнулся старик. - Если бы вы сказали "да, но нет", я смог бы вас понять. Да - прочитали. Нет - ничего не поняли. А как расшифровать ваш ответ?
      - Еще проще. Тогда - нет. После - да.
      - Неужели... - старик пожевал губами.
      - Неужели я что-то понял? Нет. Но да.
      - Довольно играть словами, - рассердился старик. - Точного ответа от вас, вижу, не дождаться.
      - Дождетесь, - с неожиданной угрозой в голосе сказал детектив. - Можно я пока продолжу? Уже недолго. У вас заканчивается терпение, а у меня - время.
      
      ***
      Мери выглядела бесконечно уставшей, говорить с ней было бессмысленно, хотя расспросить следовало именно сейчас. Она встала, пошатываясь, я протянул руку, Мери на нее оперлась, и я повел ее в спальню, куда ни разу еще не входил. Мери шла, как сомнамбула, у двери спальни отпустила мою руку и пробормотала - я с трудом расслышал:
      - Спа-а-ть... Ник... Спасибо. Извините, что...
      Скрылась в спальне и закрыла за собой дверь.
      Я постоял, прислушиваясь. Из-за двери не доносилось ни звука, и на секунду я подумал, что, если сейчас заглянуть, Мери в спальне не окажется.
      Уходить я не собирался. Нашел в кухонном шкафу две пачки печенья, в холодильнике несколько сортов сыра. Были еще сосиски, что-то в кастрюле, которую я не стал открывать. Три бутылки пива, я взял одну, сделал бутерброд с ветчиной, налил пиво в одну из стоявших на столе чашек - я уже не помнил, кто из какой пил кофе - и сел на диван, сразу ощутив - будто включили - безумную усталость. Отпил пива, откусил от бутерброда, понял, что, несмотря на голод, ни пить, ни есть не смогу.
      Я лег. На утренней летучке нужно быть в восемь. Мне совсем не все равно, что станут говорить о моей профпригодности коллеги-патрульные, а уж они скажут. Или напишут. Надо бы предупредить Джона...
      Должно быть, я все-таки заснул. Обычно я не вижу снов или не запоминаю, что одно и то же, если говорить об информации.
      Во сне я набрал в "Гугле" на телефоне несколько слов, продиктованных Колдуэллом. А может, не во сне. Помню, что сделал это, но не помню как.
      Кажется, в набранном тексте была пара ошибок - я плохо расслышал Колдуэлла и еще меньше понял. Но для "Гугла" пара ошибок - лишний повод проявить искусственный интеллект и показать, что алгоритм умнее среднестатистического пользователя, неграмотность которого компенсируется стремлением узнать нужное.
      Читать статью я не собирался. Там формулы. Непонятные слова. Слово "бесконечномерный" навевало тоску. И еще вспомнилось слово, казавшееся мне синонимом тайны. Скажешь "энтропия", и веет духом потустороннего, безжизненного. Мира, куда невозможно попасть, а остаться и понять - невозможно вдвойне. Энтропия это хаос. Порядок сам собой из хаоса не получится никогда, сколько ни сиди на берегу и не жди, когда мимо проплывет труп врага. Но если долго строить на берегу крепость из мокрого песка, то, когда возведешь и сумеешь не обрушить самую высокую башню, по реке как раз и проплывет...
      Враг?
      Убийца?
      Да. Но нет. Люди умерли, да. Но - от естественной причины. Убийцы нет. Нет криминала.
      Есть закон природы. Естественный закон.
      О чем я думал? Думал ли вообще? На дисплее ползли строчки статьи, которую я не читал, потому что не осознавал в ней ни слова, хотя и запомнил одно, протекшее снизу вверх, как щепка в речном потоке. "Психоидоподобный". Монстр, а не слово. Потому и запомнилось.
      Но слово это, как кирпич в стену, как жемчужина в ожерелье, легло в бессмысленное прежде сочетание фраз и придало ему смысл. Хаос остался, хаос не мог стать порядком, но в хаосе, как в скоплении бесформенных облаков, тут и там возникли "окна" прозрачности, в окнах - слова, в словах - смысл, в смысле - содержание, в содержании - стиль, в стиле - понимание, в понимании - решение .
      Наверно, именно в таком состоянии к людям приходит прозрение. Это не сон, конечно. Явь. Реальнее не бывает. Только реальность - другая. В этой реальности ты - полицейский детектив, служака, мог бы достигнуть большего, но тебе это не надо. Ты удовлетворен тем, что имеешь. Любишь то, что делаешь, и вдруг понимаешь, что не жил по-настоящему. И понимаешь, что перед тобой стена, ты многие годы ходил вдоль нее туда-сюда, не поднимая головы и даже не пытаясь разглядеть притягивающую высоту. Притягивать высота стала, когда ты поднял голову и увидел, и понял, что жил зря, и смысл жизни на самом деле - подняться на стену. Посмотреть на свою жизнь оттуда, сверху.
      Да, но в той, другой, недостижимой или еще не достигнутой реальности, которая, тем не менее, существует, и ты существуешь в ней, в той другой реальности ты - ученый, и слова "бесконечномерный", "энтропия", "релятивистский", и еще "конус жизни", "психоидоподобный" - понятны тебе, как другому-тебе понятны и привычны слова "протокол", "подозреваемый", "допрос", "задержание" и главное слово: "справедливость".
      Текст в дисплее добрался до конца и застыл на последней строчке и на знакомой - наконец-то хотя бы одно знакомое слово! - фамилии. Автор благодарен Баду Колдуэллу за полезные советы и обсуждение.
      Я бы, наверно, написал иначе. Сначала "обсуждение", а "советы" - потом. Но это уж...
      Я, наверно, долго смотрел на последнюю строку - дисплей погас, и погасло все: перед глазами поплыли оранжевые круги на темно-сером фоне. Как я любил разглядывать в детстве, закрыв глаза, проплывавшие круги, хотел их сосчитать, но умел только до пяти, и круги возвращались, чтобы я посчитал их снова...
      Может, я действительно поспал несколько минут. Когда открыл глаза, было светло, я лежал на диване, под головой у меня была подушка, туфли стояли на полу, ноги прикрыты пледом. На кухне кто-то гремел посудой, текла вода под большим напором, дверь в спальню была открыта, и там тоже было светло.
      Я сел и надел туфли - в туфлях чувствую себя одетым, а без них, даже при полном параде, все равно ощущение, будто на мне нет ничего, кроме плавок, а может, и ничего вообще.
      - Выспались? - спросила Мери, заглянув из кухни. - Сейчас принесу завтрак. Омлет с беконом, или вам больше нравится с сыром?
      Мне больше нравилось с бататами, но я выбрал сыр.
      Я прошел на кухню, где на плите дожаривался бекон, а кран Мери прикрутила, и стало тихо - мне показалось, я слышал, как бьется у Мери сердце. А может, слышал свое?
      - Кофе? Чай? Виски? Пиво?
      Пива я выпил бы, но не сейчас. Часы показывали 6:32.
      - Выспались? - спросил я. Мери посмотрела на меня странным взглядом, будто я спросил о чем-то очень интимном.
      - Да, - коротко ответила она и принялась раскладывать омлет по тарелкам.
      А я почувствовал настоятельную необходимость позвонить. Был почему-то уверен, что и Колдуэлл не спит - не мог он спать, не узнав, к чему привели меня сделанные по его наущению размышления.
      Так и оказалось - ответил он после первого же звонка, даже, как мне показалось, раньше, я только успел нажать "вызов".
      - Что? - спросил он. - Вы поняли?
      - Надеюсь, да, - медленно сказал я, выбирая из памяти и подсознания нужные слова и пытаясь сложить их в нужном порядке. - Я только не понимаю, как он это сделал. И зачем?
      - Он?
      - Ну... Борелли. Автор статьи. Вы ведь поэтому мне ее подсунули? Признаюсь: я не понял ничего, там физика, я не разбираюсь. Но главное... Конус жизни. Вы это имели в виду?
      - Да, - сказал Колдуэлл. - Но нет. Да - дело в конусе жизни. Но нет. Борелли ни при чем. Он был прекрасным физиком, немного разбирался в психологии, это помогло ему вывести уравнения, которые когда-нибудь назовут его именем. Но Борелли был теоретиком.
      - Был? - ухватился я за оговорку.
      - Он умер полтора года назад.
      - Вот как... Соболезнования.
      - Мне?
      - Вы были знакомы? Борелли поблагодарил вас за обсуждение и советы.
      - Ну... В принципе.
      - Он был молодым или...
      Мне стало не по себе. Мысль, которая пришла в голову...
      - Да, - помолчав, подтвердил Колдуэлл. - Ему было тридцать шесть.
      - Болезнь? - осторожно спросил я, представляя уже, каким будет ответ.
      - Внезапная остановка сердца, - сухо произнес Колдуэлл.
      - Полтора года назад... - Я пытался размышлять, но ничего не получалось. Пазл распался. Если автор статьи умер... да еще от остановки сердца...
      - У него есть родственники? Жена? Дети?
      - Вы хотите спросить...
      - Послушайте! - вспылил я. - Если взялись меня просвещать и наводить на решение, то давайте начистоту!
      Колдуэлл помолчал. Я слышал, как он положил телефон на стол, шаги, чей-то голос. Женский?
      Я посмотрел, шла ли запись. Запись шла. Кто-то коснулся моей ладони. Я скосил взгляд. Мери. Она хотела слышать, у меня не было оснований ей отказать, и я перевел разговор на громкий звук.
      - Хорошо, - сказал Колдуэлл. Интуиция у него была не хуже моей. - Доктор Кронгауз нас слушает?
      - Да, доброе утро, - сказала Мери и взяла меня за локоть.
      - Джо не был женат... Насколько я знаю. Мы были знакомы... шапочно. Он работал здесь, в Северо-Западном, а я тогда в университете Пердью, в Вест-Лафайете. Сюда приезжал на семинары.
      - Вы говорили о его семье...
      - Если вас интересует, звонил ли он после смерти кому-то из близких, ничего сказать не могу - не знаю. Во всяком случае, никогда о таком не слышал.
      - Мы можем встретиться в... - Я подумал. Летучка вряд ли продлится больше часа. После нее я, возможно, стану безработным. Свободного времени у меня будет достаточно. - Можно в двенадцать, например?
      - Можно, конечно, - хмыкнул Колдуэлл. Свободного времени много было и у него. - Приезжайте в университет. И...
      - Да?
      - Доктор Кронгауз тоже. Если она, конечно, захочет.
      Мери сильнее сжала мой локоть. Конечно, она захочет, но почему ее присутствие нужно Колдуэллу? Я не хотел задавать этот вопрос при Мери.
      Колдуэлл произнес "Жду" и прервал разговор.
      - А вдруг ваша работа потребует присутствия в другом месте? - спросила Мери, отпустив мой локоть.
      - Вряд ли. - Я не стал распространяться о вероятных последствиях моего появления (а пуще того - отсутствия) на службе.
      Позавтракали мы молча. Мери отводила взгляд, я тоже старался на нее не смотреть. Странное дело - видимая отчужденность сближала нас сильнее, чем если бы мы поедали друг друга взглядами. Будто сильное электрическое поле возникло в комнате, оно притягивало и отталкивало, заставляло меня держать чашку, подносить ко рту вилку, даже изредка вставлять слова о погоде и прекрасном утре. Посмотрев на дисплей и увидев, что время уже больше семи, я поднялся.
      - Мери, - сказал я. - Мне нужно на службу, но через час-другой я буду свободен. За вами заехать или...
      - Мне тоже нужно быть на факультете. Семинар на втором курсе. Встретимся в двенадцать у Западного входа?
      - Хорошо.
      Официальный тон, официальное согласие, ни одного слова о произошедшем вчера и ночью. Я хотел сказать, что надеюсь, она за эти часы не совершит никаких безумств, которые могут иметь печальные последствия, но не произнес ни слова.
      Спускаясь в лифте, проверил список вошедших звонков и сообщений. Ничего. Впервые за последние лет десять никто не сообщал о происшествиях, не требовал прибыть немедленно на место возможного преступления. Мне даже не прислали информацию об утренней "летучке". Информацию рассылали всем сотрудникам, в ней содержалась ночная сводка и список сотрудников, чье присутствие обязательно. Кто-то успел уже вычеркнуть мое имя из рассылки? Вряд ли сам капитан...
      Было искушение включить мигалку и в последний раз пересечь город так, чтобы машины от меня шарахались, а прохожие жались к стенам домов. Поехал не спеша, останавливаясь, когда зеленый только начинал мигать. Телефон молчал.
      Когда показалось неказистое, будто приплюснутое ладонью, здание полицейского участка, я нашел в списке наполовину забытый номер. Включил громкую связь - не хотел нарываться еще и на дорожный патруль.
      - О, детектив Златкин! - голос у Вакшанского был бодр, весел и напорист, как всегда. - Хорошо, что вы позвонили! Я который день собираюсь с вами связаться, очень интересно, чем закончилось дело, по которому я вам делал расчет. Понимаю, что интересоваться работой детектива - моветон, но мне действительно любопытно. Кстати, я теперь работаю в пятом участке, здесь условия лучше и к дому ближе.
      Отчего он стал таким многословным? Прежде Вакшанский говорил короткими фразами и взялся выполнить мою просьбу с большой неохотой.
      - У вас появились новые данные, которыми можно дополнить аналитику?
      - Вам это интересно? - Я не хотел навязываться. Сейчас у меня и права такого не было, хотя формально я еще числился детективом.
      - Очень! Время от времени я вспоминал картинку. Думал, есть ли возможность ее оптимизировать, уточнить вероятности и уменьшить статистические погрешности.
      - Удалось?
      - Нет, к сожалению. Если бы удалось, я бы вам позвонил. Но если у вас есть новые данные, можно попробовать...
      - Сколько времени это займет?
      - Ну... - Вакшанский пошел на попятный. - У меня много и своей работы, вы понимаете...
      Я молча ждал.
      - Сам расчет элементарен, - неуверенно сказал Вакшанский, не дождавшись от меня понимания его проблем, - но первичная обработка...
      Я молчал.
      - Три дня, - определился, наконец, кибернетик. - Нужно поставить в очередь...
      - А если вне очереди?
      - Вряд ли. - Он совсем сник.
      Расчет мне нужен был сейчас или никогда. Что мне с числами делать, если через час я, возможно, потеряю работу?
      - Жаль, - сказал я самым сердечным тоном, на какой был способен. - Боюсь, через три дня это будет неактуально.
      Теперь помолчал Вакшанский.
      - Понимаете, детектив, - сказал он после паузы, - новые данные не пришьешь к старому результату, надо просчитать весь массив заново, а это... Сколько у вас новых случаев?
      - Три. И один незавершенный.
      - Сбросьте мне информацию, и я попробую...
      - Буду очень благодарен, если получу результат расчета через... - Пожалуй, до конца летучки я еще буду числиться на работе, - до девяти часов.
      - Ээ... - сказал Вакшанский, потому что других слов у него для меня не было. - Присылайте.
      И отключился, не сказав "хорошо, сделаю".
      Я съехал на подземную стоянку и поднялся в свой кабинет, заглянув по дороге в дежурку. Здесь шла передача смены, и на меня никто не обратил внимания. Я поздоровался с Джейком, тот рассеянно кивнул - все, как обычно.
      - Привет, Ник, - встретил меня Джон. - Слышал, ночью ты что-то натворил. Хочешь рассказать?
      - Об этом уже говорят в управлении? - осведомился я.
      Джон неопределенно пожал плечами.
      - Потом, - сказал я. - Нужно сначала сделать одно дело.
      Джон демонстративно отвернулся к компьютеру и застучал по клавишам - готовил отчет. Скорее всего, по делу Вайбера, с которым мы "беседовали" вечером.
      Я свел данные в единый файл, управился за тринадцать минут и отправил Вакшанскому с пометкой "важно".
      Джон поднял голову от компьютера и сказал:
      - Ну?
      - Что "ну"? - рассердился я. - Скажи сначала, о чем говорят.
      Джон посмотрел на меня с сожалением. Он уже принял версию, бродившую по управлению, и почему бы ее не принять, если все так и было на самом деле. Ему не версия нужна была, а причина. Что со мной случилось?
      - Что с тобой произошло, Ник?
      - Речь шла о жизни и смерти.
      - Мисс Кронгауз?
      Все и об этом знали. Решение личных проблем с нарушением законности и полицейских правил. Я не стал открещиваться.
      - Что мне говорить капитану?
      - То, что было. - Я пожал плечами. - Когда мы с тобой расстались вечером? В десять? Если будут спрашивать, так и скажи. А после десяти мы не виделись и не созванивались. Ты не в курсе, и говорить тебе не о чем.
      - Понял, - сказал Джон. - Говорить мне не о чем.
      Естественно, он обиделся. Столько лет вместе.
      - Извини, - сказал я. - Мне нужно сделать пару звонков.
      Сначала - Мери. Она ответила сразу. Едет на факультат, все в порядке. Не чувствует ли нечто... Нет, не чувствует. Позвоните, если... Непременно, Ник.
      Второй звонок - Колдуэллу.
      - Я заказал срочный анализ всего блока данных, включив последние события.
      - Резонно, - буркнул физик.
      - И случай с Борелли.
      - Ну... Это было полтора года назад. Возможно, смерть Борелли не имеет отношения к...
      - А возможно, имеет. Посмотрим на результат. И... Вы сами, Колдуэлл, полагаете, что Борелли случайно умер от остановки сердца вскоре после публикации статьи?
      Молчание.
      - Колдуэлл?
      - Я думал об этом, детектив. Вы, надеюсь, прочитали статью?
      - Пробежал взглядом. Я не физик, как вы знаете. И первый же вопрос, который я себе задал: почему? Что, если на этот... процесс... можно повлиять?
      - Детектив, это полная...
      - Чушь? Но это надо доказать, вам не кажется?
      - Доказывать, что законы природы - естественны? - искренне удивился Колдуэлл.
      - Почему именно после смерти Борелли...
      - Я понял вашу мысль, - перебил Колдуэлл. Понял, но принимать не хотел.
      - Люди живут не в вакууме, доктор Колдуэлл. Люди живут среди людей. У Борелли были знакомые. Коллеги.
      - Он был одинок.
      - В определенном смысле. Но все же. Его статью читали. Обсуждали.
      - Мнение было отрицательным, я присутствовал на обсуждениях.
      - Я хочу иметь список его коллег.
      - Детектив, вы неправы! Вы рассуждаете, как полицейский...
      - А не как ученый, да.
      - Конус жизни - естественный закон природы.
      - Колдуэлл, у Борелли были сложные отношения с коллегами, верно? И кто-то мог...
      - Детектив! - Колдуэлл начал выходить из себя. - Не ищите криминал там, где его не может быть в принципе!
      - Бад, - тихо сказал я. - Кого вы покрываете? Вы ведь размышляли об этом. Борелли с вами советовался. Борелли умер внезапно от остановки сердца. А потом... Я не знаю, сколько жертв было потом. Двадцать пять? Больше? Конус жизни - естественный закон, вам виднее. Но дело здесь не в атомах, не в молекулах. Люди. А людьми можно управлять. Вы согласны?
      Молчание.
      - Вы согласны?
      - Зачем? - спросил Колдуэлл. Он не возражал. Он и раньше думал о такой возможности.
      - Кто мог? - Я настаивал. - Кто имел возможность? Вы же понимаете - Борелли убил тот же человек, который...
      - Боже мой, детектив, о чем вы говорите!
      - Вы спросили "зачем"? Вы не знаете мотива, верно? Но подозреваете. Кого?
      Молчание.
      - Колдуэлл!
      - У меня нет доказательств, - неохотно сказал физик. - И я не могу...
      Я его понимал.
      - Это ведь кто-то из тех, кто слушал Борелли? Из тех, кто понял, что речь идет о контроле над людьми? Кто-то из физиков?
      "Может, вы сами?" - вопрос напрашивался, но задавать его я не стал.
      - Возможно. - Это сказал Колдуэлл? Чужой, незнакомый голос. - А возможно, нет. Джо слушали не только физики.
      - То есть вы согласны с тем, что...
      Связь прервалась.
      Колдуэлл не сказал "нет". И имя он знал. Хотя бы ради Мери я докопаюсь, должен докопаться... Кто-то же вынуждал людей совершать поступки, заканчивавшиеся смертью.
      Я сделал еще один звонок.
      Ответил мягкий женский голос. Можно сказать - интимный. Женщина могла быть старой (хотя по голосу я не сказал бы), молодой (хотя вряд ли, молодые на эту должность не успели бы пробиться), красивой (сейчас это не имело значения), дурнушкой (вряд ли, дурнушки на этой должности не задерживаются).
      - Северо-Западный Университет. Натали Салтан, отдел логистики.
      - Добрый день, мое имя Николас Златкин, детектив-следователь (пока - добавил я мысленно) городского управления полиции.
      - Слушаю вас, детектив.
      Спокойно, доброжелательно, мягко.
      - По делу, которое я веду, мне нужны сведения о бывших сотрудниках физического факультета, уволенных или уволившихся в течение последних полутора лет. Я имею в виду, в первую очередь, научных сотрудников, но также и всех остальных, включая работников кафетерия.
      Я не думал, что работник кафетерия или уборщик имел какое-то отношение к произошедшим событиям, но обширные сведения, в любом случае, не помешают. Лучше иметь больше информации, чем потерять что-то в нужной.
      - Я могу перезвонить вам, детектив?
      Естественная осторожность.
      - Разумеется. Номер моего телефона на вашем экране.
      - Минуту, пожалуйста.
      Она перезвонила через сорок две секунды. На что она их потратила? Успела проверить, существует ли в реальности детектив Златкин? Вряд ли. Но кому-то позвонить и в чем-то удостовериться она успела.
      - Я вас слушаю, детектив.
      - Когда я смогу получить нужные мне сведения? - Я не стал повторять сказанное. Хорошая секретарша запоминает с первого раза, и по ответу будет ясно, насколько можно доверять информации, которую она предоставит.
      - Вы можете прислать мне на мейл официальный запрос?
      Могу. Право подписи у меня пока есть. Правда, запрос я мог отправлять только при наличии уголовного дела, но вряд ли мисс (или миссис) Салтан знала эти тонкости.
      - Назовите адрес, и я пришлю подтверждение запроса.
      - Только что отправила адрес на вотсап.
      Телефон коротко прогудел, подтвердив, что информация получена.
      О, эта непобедимая бюрократия! Не уходя с линии, я набрал в своем электронном бланке короткий текст, подписался, поставил штамп, удостоверяющий мою личность. Минута прошла в молчании, мисс (миссис) Салтан терпеливо ждала, а я старался не торопиться, чтобы не сделать ошибок, ткнув пальцем не на ту букву. Бывало, документы возвращали из-за неправильно проставленного дефиса.
      - Отправил.
      - Получила, спасибо. Нужные вам данные будут у вас через...
      Она задумалась. Если скажет "через час", проку от этих сведений будет немного. А меньше часа работа вряд ли займет, так что моя попытка была скорее жестом отчаяния.
      - Через семь минут, - мягко, растягивая гласные, сказала мисс (нет, наверняка миссис) Салтан.
      - Семь ми... - У меня сел голос. Не ожидал. Бывают же такие оперативные служащие!
      - За меньшее время я не успею, детектив, - извиняющимся тоном сказала миссис Салтан.
      - Спасибо! - с энтузиазмом воскликнул я.
      - Пожалуйста. Файл отправлю с подтверждением, так что, когда получите, нажмите, пожалуйста, на правильную иконку.
      Конечно, ей нужна отчетность.
      - Непременно.
      Тридцать секунд уже прошли. Интересно, с какого момента она ведет отсчет времени. Наверняка не управится за шесть с половиной минут. Ну, хотя бы за четверть часа. Я успею просмотреть список, прежде чем придется идти к капитану и готовиться к аутодафе.
      Джон смотрел на меня поверх компьютерного экрана. Во взгляде были вопрос, сомнение, ожидание и тревога. Может, еще что-то, но эти четыре чувства я прочитал, как в открытой книге. Все-таки десяток лет совместной работы накладывают отпечаток, и Джон сейчас с таким же пристрастием изучал выражение моего лица. Интересно, что мог прочитать он?
      - Ник, если тебе нужно...
      - Спасибо, Джон, все в порядке. Объясню потом.
      - Потом...
      Он хотел сказать, что потом смысла не будет объяснять. Смысла не было и сейчас, тем более, что самого главного я все еще не знал, а беспокойство только усилилось.
      Я набрал номер Мери.
      - У меня все в порядке, - сердито сказала она. - Не дергайте меня, пожалуйста.
      И отключилась.
      Мне не понравился ее тон.
      И сразу позвонила Эстер, секретарь нашего дорогого шефа, капитана Берроуза.
      - Детектив Златкин, капитан желает видеть вас у себя в девять тридцать. Просьба не опаздывать.
      Ее тон мне тоже не понравился.
      - Эстер? - спросил Джон, продолжая на меня смотреть - теперь терпеливо и участливо, как на школьника, вызванного к директору по поводу щепоти травки, найденной в кармане его пальто, проверять содержимое которого право было только у классного руководителя, да и то лишь в случае поступления официальной жалобы.
      Я даже кивать не стал. Эстер, не Эстер - какая разница. Впрочем, разница была, конечно. Джон тоже должен быть на утренней летучке. Но только мне секретарь капитана передала особое напоминание.
      Файл от миссис Салтан поступил за три секунды до окончания срока. Я нажал на иконку "прочитано" еще до того, как открыл файл в "Экселе". Не скажу, что сердце у меня забилось сильнее, эта расхожая фраза не соответствовала моему состоянию - скорее, в моем организме все процессы, включая восприятие внешнего мира, затормозились. Я видел только строчки в окошках программы, имена, фамилии и должности при увольнении.
      Я знал, что искал, но - не нашел.
      Странно.
      За полтора года, прошедшие после смерти Борелли, с физфака не уволился ни один преподаватель, ни один профессор, ни один лаборант, технический работник и даже ни один работник факультетского кафетерия.
      Может, я неправильно задал время поиска, и моя вина, что я не получил того, что искал?
      Может, искать нужно не со дня смерти Борелли, а со времени публикации статьи? Пожалуй, это было логичнее.
      Хорошо, что я перемотал текст наверх и обратил внимание на заголовок. Умница миссис Салтан! Если нам когда-нибудь доведется встретиться, я непременно поцелую ей руку и скажу комплимент, который к тому времен придумаю. Возможно, она прочитала мои мысли, а возможно, всегда так поступала - давала более обширную информацию, чем просили, предполагая, что данных может понадобиться больше, чем затребовано, и не нужно заставлять человека звонить еще раз, отрывая ее от работы. Лучше больше, да лучше. В списке были данные не за полтора года, а за два. Возможно, миссис Салтан сделела это не из желания удовлетворить невысказанную просьбу, а просто потому, что данные по годам получить проще, чем по полугодиям.
      Это не имело значения. Главное: в списке фамилии людей, уволившихся за два года. Статья была опубликовала за четыре месяца до смерти автора.
      Плохо.
      То есть хорошо, что данных было достаточно. Плохо то, что в списке не было никого, о ком я мог бы сказать: "Вот он!". Надо же! Какое постоянство. С других факультетов люди уходили, на их место приходили другие, несколько человек умерли (по естественным причинам - в списке был, конечно, и Борелли, я видел его фамилию, но не стал на ней останавливаться, сейчас она меня не интересовала).
      Плохо. Я ожидал, что получу недостающий элемент пазла. А оказалось, что пазл, скорее всего, был собран неправильно. И на самом деле Колдуэлл прав.
      Взгляд медленно пересекал строчки сверху вниз - что-то мне показалось то ли лишним, то ли недостающим при первом просмотре. Но я не знал - что. Просто зацепился взгляд и прошел мимо. Мимо чего?
      Иногда я забывал фамилии - память у меня была прекрасной, грех жаловаться, но бывало, что фамилии даже относительно близких знакомых выпадали напрочь. С теми фамилями, что мне нужны были по работе, никогда такого не случалось - подозреваемых, задержанных, обвиняемых, подсудимых и осужденных, равно как и признанных невиновными я помнил и мог назвать в любое время дня и ночи. А фамилии знакомых... Тогда я прибегал к мнемоническому способу: мысленно называл буквы алфавита, с первой до последней. Всегда (исключений не знаю), мысль цеплялась за определенную букву, и я вспоминал слово. Фамилию.
      Какое-то слово в списке привлекло мое внимание - и отпустило. Я медленно брел по строчкам, ожидая, что взгляд зацепится...
      Зацепился. Я мысленно пожал плечами. Ни слово, ни фамилия, ни вся строчка не говорили мне ровно ничего.
      "Профессор Эйдан Ф. Аллисон, доктор. Гуманитарный факультет, кафедра психологии отношений. Уволен в связи с выходом на пенсию. Дата. Ссылка на выписку из приказа Ректора".
      Все, как положено. Зачем мне Аллисон, профессор психологии, ушедший на пенсию за месяц до смерти Борелли? Кстати, в списке было еще семь человек - запомнил! - вышедших на заслуженный отдых за последние два года.
      Аллисон. Психолог. Профессор. Доктор. 67 лет. Сейчас ему под семьдесят.
      
      6
      
      - Браво! - Старик похлопал в ладоши. Не сильно. Так хлопают артисту, чтобы показать: играешь ты так себе, но старался, молодец. - Жаль только, детектив, что вы все еще идете по неверной дороге. Очень бодро и быстро идете, но не в ту сторону.
      - Вы так думаете? - ехидно спросил Златкин. Сейчас уже можно было говорить и ехидно, и злорадно, и настойчиво.
      Старик пожал плечами.
      - Имеет ли для вас значение то, что думаю я? - задумчиво сказал он. Вопрос был риторический, и Златкин не ответил.
      - Взгляд детектива зацепился на фамилии Аллисон. Ну-ну.
      Старик продолжал свою линию. Хотел доиграть до конца?
      - Продолжайте, детектив, - сухо сказал Аллисон. - Ваш взгляд зацепился на моей фамилии. И что?
      
      ***
      И что?
      Я понимал, что дело не в интуиции. Не в том, что глаз случайно "зацепился". Зацепился он гораздо раньше, потому фамилия сейчас и показалась подозрительной. Где я уже встречал ее? Когда? В каких обстоятельствах?
      Я не помнил. И смысла не было вспоминать. Когда очень хочешь что-то вспомнить, память это желание отталкивает - так она устроена. Но потом обязательно напоминает - с задержкой, будто снимаешь чеку с гранаты и ждешь, когда раздастся взрыв. Может, через минуту. Может, через час. Или через месяц, когда в воспоминании не будет нужды. Кстати, так чаще всего и бывает, много раз убеждался на собственном опыте. И собственный же опыт подсказывал: не можешь вспомнить, обратись к кому-то, кто, возможно, тоже не вспомнит, но чья мысль поможет думать в нужном направлении.
      Было два таких человека.
      Я позвонил Мери.
      - Господи, Ник, - резко сказала она, - вы сегодня ужасно...
      - Простите, Мери, я задам вопрос и больше не стану докучать. Знакома ли вам фамилия Аллисон?
      - Нет, - сказала она, ни секунды не подумав. Ей просто хотелось, чтобы я не мешал.
      Связь она прервала, и это мне очень не понравилось.
      Я набрал другой номер.
      - Я как раз сейчас о вас подумал, - сказал Колдуэлл. - Перечитываю статью Борелли. Удивительно: в свое время я относился к ней, как к математической безделушке. Математиков порой заносит на чужую территорию. Когда мы с Джо обсуждали, я сказал...
      Пришлось прервать и его.
      - Аллисон, - сказал я.
      Колдуэлл запнулся. Он не сказал "кто это?". Замолчал, и я чувствовал, как у него в мозгу шевелятся извилины, или что там происходит, когда человек услышал неожиданное, но знакомое, нечто, чего он прежде ни с чем не соединял, а тут контакты щелкнули, и все осветилось.
      - Колдуэлл?
      - Да-да. Я думаю. Аллисон, гм...
      - Вы его знаете? Психолог. Сейчас на пенсии
      - Да знаю я, - с досадой сказал Колдуэлл. - Помолчите минуту, Златкин. Я пытаюсь...
      Я тоже пытаюсь. Колдуэлл пытается подойти с одной стороны, я с другой, но важно, что он вспомнил. И сопоставил. И еще я вспомнил: где, когда и в какой связи слышал фамилию Аллисона.
      "Я советовалась с психологом. Аллисон его фамилия. Он, правда, на пенсии, но консультирует. Он сказал..."
      Конечно. Говорили мы с Мери о другом, потому я сразу не ассоциировал. Но фамилия в памяти отложилась.
      - Колдуэлл?
      У меня не было времени ждать.
      - Пожалуй, - сказал он медленно, - вы можете быть правы. Видел как-то Аллисона с Борелли. Даже не раз видел. Это еще ни о чем не говорит, конечно.
      - Но вы уже об этом думали.
      - Да, - хохотнул Колдуэлл. -Когда Джо излагал свои идеи, подумал, что ему пригодилась бы помощь психолога. Причем не практика, у которых все по полочкам и от систем ни шагу в сторону, а академического психолога, знающего историю науки.
      - Вы говорили об этом с Борелли?
      - Конечно. Я всегда говорю что думаю. Правда, быстро забываю что и кому говорю, если сам этой проблемой не увлечен, вы понимаете мою мысль?
      - Но когда вы увидели их вдвоем...
      - Нет, я уже о другом думал. Впрочем, вы правы. Если бы я не сопоставил, то и не запомнил бы, да.
      - Это было незадолго до смерти Борелли?
      - Не скажу точно. Пожалуй, да. Сейчас, подождите. Пожалуй...
      Думай поскорее, черт возьми!
      - Последний раз я видел их вдвоем пятнадцатого сентября позапрошлого года. Запомнил день, потому что проходил Конгресс по квантовым компьютерам, и видел я их в коридоре между сессиями. Удивился, во-первых, потому, что ни тот, ни другой к квантовым компьютерам отношения не имели. И во-вторых, любопытным показалось, что именно два случайных на конгрессе человека оказались не только здесь, но и вдвоем.
      - Значит...
      - Да, простите, - сухо сказал Колдуэлл. - Борелли умер... мм...
      - Двадцать седьмого сентября, - подсказал я.
      - Именно! Почти через две недели, верно.
      - У них были общие интересы?
      - Откуда мне знать? - рассердился Колдуэлл. Так сердятся люди, имеющие свое мнение, но не желающие о нем говорить, боясь попасть впросак и обвинить невинного. Я провел достаточно много допросов и присутствовал на достаточном количестве свидетельских выступлений в судах, чтобы выделить в словах эту интонацию. На самом деле это довольно легко. Если человек не скрывает своего отношения или время не позволяет ему подумать и сыграть роль, то "увидеть" его отношение к вопросу может любой опытный дознаватель.
      - Но у вас есть свое мнение, - сказал я тоном, после которого у допрашиваемого обычно возникало ощущение, что я знаю гораздо больше, чем говорю. Впрочем, в телефонном разговоре Колдуэлл мог и не расслышать половины того, что я хотел сказать.
      Возможно, физик взял паузу, чтобы подумать, а может быть, не хотел отвечать. У меня не было времени ждать, когда он разберется в своих ощущениях.
      - Спасибо, - сказал я. - Будем на связи, если...
      Не закончив фразу, я прервал разговор. Он перезвонит, он непременно перезвонит. Хорошо, если это не будет слишком поздно.
      Джон поднялся.
      - Ник, - сказал он, - пора. Капитан, ты же знаешь, не любит, когда опаздывают.
      - Иду. - Мне нужно было сделать еще два звонка, но Джон уже шел к двери. Сегодня он чувствовал себя главным в нашем тандеме. Это проявлялось так явно, что я удивился: почему не замечал прежде. Не хотелось думать о Джоне плохо, и я не думал. Но нехорошее ощущение осталось, и я не старался от него избавиться.
      Мы шли по коридору - Джон чуть впереди, я на шаг сзади. Неудобно звонить на ходу, когда нужно не просто передать сообщение или услышать новость, а - думать и принимать решение. Возможно, последнее в моей прежней - уже прежней? - должности.
      - Не торопись, - сказал я в спину Джона. - Не нужно опаздывать, но и первыми приходить не обязательно.
      Джон замедлил шаг.
      - Извини, - сказал он, и мы пошли рядом. Как всегда.
      Я набрал номер, и Вакшанский ответил, будто ждал звонка.
      - Детектив! Вы торопитесь! Я еще не приступил!
      - Замечательно, - сказал я. - Добавьте, пожалуйста, в список еще одно имя. Доктор Эйдан Ф. Аллисон, работал сначала на физическом, а потом на психологическом факультете университета. Шестьдесят девять или семьдесят лет. Уточните по базе данных.
      - Он что... тоже...
      - Нет. Жив и, надеюсь, здоров.
      - Но тогда он не...
      - Поставьте в список. Просто поставьте в список, это возможно?
      - Разумеется.
      - Сколько займет времени?
      - Я уже говорил, детектив. Дня три, может, два. У меня, вы же понимаете, своих задач...
      - Тридцать минут, - сказал я твердым голосом. То есть я наделся, что мой голос звучал достаточно твердо, чтобы произвести впечатление.
      - Нет, это невозмож...
      - Данные об Аллисоне я сейчас переброшу.
      Я сделал это и отключил связь прежде, чем Вакшанский успел высказать все, что думает обо мне, о списке, о моей наглости и об отсутствии у некоторых дознавателей чувства меры и уважения.
      Мы подошли к двери кабинета. Дверь была распахнута, изнутри слышался гул голосов, со стороны лифта спешили двое знакомых сотрудников из отдела экономических преступлений, мы с Джоном с ними поздоровались и пропустили вперед.
      Сейчас мы войдем, дверь за нами закроется. Когда капитан дойдет до меня - неизвестно. Вряд ли он с меня начнет - есть дела важнее. Позвонить из кабинета невозможно - такого нарушения субординации капитан не потерпит. Вакшанскому я мог позвонить и через час, а Мери...
      - Минуту. - Я придержал Джона за локоть и сделал звонок. Скорее всего, Мери рассердится еще сильнее, но это неважно - пусть ответит.
      "Абонент находится вне зоны доступа. Перезвоните позже".
      Приехали. И нужно выбирать.
      - Джон, - сказал я. - Необходимо найти на территории университета доктора Луизу Марию Кронгауз и проследить, чтобы с ней ничего не произошло.
      - Это та самая, из-за которой...
      - Та самая. Вариантов два. В университет немедленно отправляюсь либо я, либо ты.
      - Только не ты! Если ты не появишься сейчас, то, сам понимаешь...
      - Моей карьере конец, это понятно.
      - Поеду я. Мое присутствие не обязательно.
      - Ты не знаешь всех обстоятельств, не сможешь понять, что делать, если нужно будет что-то делать. Ты просто не подготовлен!
      - Хорошо. Поедем вместе. Как обычно.
      - Тогда и тебя капитан...
      Джон пристально посмотрел мне в глаза. Я не сумел отвести взгляда. Джон был прав.
      - Поехали, - сказал я.
      Кто-то как раз в это время закрыл дверь, и шум изнутри как отрезало острой бритвой.
      
      ***
      Мы включили и маячок, и сирену. Вел Джон, а я пытался дозвониться до Мери. "Абонент вне зоны..."
      Возможно, Мери не было в университете. Она направлялась туда, она туда приехала, но что-то могло произойти, и в любое время Мери могла изменить маршрут - насколько я понимал ситуацию, это не зависело от ее желания. А от чего?
      Может, она отключила телефон, потому что была занята со студентами и не хотела, чтобы ей мешали? Она дважды на меня рассердилась и могла...
      Могла. Могло быть все что угодно, включая...
      Ни одну мысль я не смог закончить, потому что финальное слово было сказано-подумано в самом начале.
      Мне казалось, что Джон ведет машину слишком медленно. Конечно, это было не так, сам я не сумел бы проехать через центр быстрее, чем он, нарушая все правила движения и оставляя за собой след прижатых к обочине машин, недовольных возгласов водителей, возбужденных патрульных, наверняка уже позвонивших в диспетчерскую, чтобы узнать причину переполоха.
      Не исключено, им уже дали указание перехватить нашу машину, а нас доставить в участок под очи капитана.
      Впрочем, до университетской стоянки мы доехали без помех. Побежали по аллее Воннегута в сторону здания гуманитарного факультета. Я успевал смотреть по сторонам - все было спокойно, и это спокойствие почему-то пугало меня не меньше, чем если бы вокруг бушевала возбужденная толпа. У здания факультета стояла группа студентов - по виду первый или второй курс. Они смеялись - похоже, рассказывали анекдоты. Я подумал, что зря позволил Джону поехать со мной - теперь нас обоих ждут серьезные неприятности, в то время, как с Мери, скорее всего, ничего не случилось, и зря мы мчались через весь город, распугивая прохожих и раздражая коллег.
      В холл мы вошли бодрым шагом. Я еще раз позвонил Мери. "Абонент..." Если она просто выключила телефон, уж я устрою ей...
      Ничего я ей не устрою. Попрошу прощения за беспокойство. Только бы это было именно так.
      Звонок по служебному телефону. Взглянул на дисплей - Эстер, секретарь капитана. Ответить? Я знал, что она скажет.
      А если не ответить...
      - Слушаю, Эстер.
      - Детектив, капитан заканчивает обсуждение сводки, следующий - вы. Пожалуйста, поторопитесь.
      - Спасибо, я понял.
      У двери кабинета Мери стояли две девушки. Вид у них был тревожный, но сейчас мне тревожным представлялось все - даже свет солнца, слишком яркий, слишком возбуждающий.
      Я постучал.
      - Она не откроет, - сказала одна из девушек.
      Я резко обернулся.
      - Не откроет?
      Девушки переглянулись.
      - Вы давно здесь? Доктор Кронгауз одна внутри? С ней кто-то есть?
      - Не знаю, - сказали они одновременно и обе нервно хихикнули. Одна была высокой брюнеткой с пышной прической, другая не то чтобы коротышкой, но, по сравнению с первой, выглядела карлицей. Пухленькая, с ямочками на щеках.
      - А вы... - начала высокая, с интересом глядя на попытки Джона справиться с замком. Замок был электронным, и Джон понимал, что попытки бесполезны, он просто действовал по инструкции, пока не получил приказ взломать дверь. Я не мог ему приказать. Нужно было сообщить в службу безопасности университета, вместе изучить ситуацию и выработать общее решение. Иначе я только усугублю свою вину...
      Я показал значок.
      - Ой, - сказала коротышка и затараторила так быстро, что я улавливал каждое третье слово, остальные слова она проглатывала, выплевывала остатки и проглатывала опять. Получалась странная мешанина слов, полуслов и отдельных слогов - их что, на филологии не учили правильно разговаривать?
      Насколько я понял, девушки пришли примерно полчаса назад на консультацию по курсовой работе. В одиннадцать должен начаться семинар, и они еще на прошлой неделе договорились о консультации с доктором Кронгауз. Она пришла раньше, они ее видели - шла по коридору к своему кабинету. Может, успели бы ее перехватить, но доктор Кронгауз вошла и захлопнула дверь. Девушки не решились стучать.
      - И больше не выходила? - уточнил я, хотя это было ясно и без ответа.
      Девушки кивнули.
      - Сообщите, пожалуйста, в службу безопасности о проблеме, - приказал я девушкам. Может, на них подействовал мой тон, может, мой значок, но исчезли они мгновенно. Хорошо, если действительно побежали к охранникам, а не решили смыться от греха подальше.
      Джон оставил попытки справиться с замком и сказал:
      - Ты знаешь, куда выходят окна кабинета?
      - Снаружи ты не увидишь ничего, - отрезал я.
      Прислушался - тишина. Позвонил. "Абонент вне зоны..."
      Со стороны лифтов быстрым шагом приближались двое мужчин, одного я недавно видел в холле - охрана. Девушки бежали следом - на некотором, впрочем, расстоянии.
      - Что здесь происходит? - резко спросил охранник. - Вы кто?
      Мы показали значки.
      - Я Златкин, детектив, уголовная полиция, а это детектив Обама.
      В двух словах обрисовал ситуацию.
      Один из охранников, тот, что пониже и плотнее, достал универсальный электронный ключ и вставил в прорезь. Дверь не открылась, и это вызвало на лице охранника выражение глубокого недоумения. Дверь должна была открыться. В его практике, видимо, не было противоположного случая. Он вопросительно посмотрел на напарника.
      Тот пожевал губами и достал свой ключ. С тем же успехом.
      - Теряем время, - сказал я.
      - Но... ломать дверь? - усомнился высокий. - С нас потом голову снимут. Нужно посоветоваться с Дугласом.
      Это их начальник?
      - Побыстрее.
      Высокий отошел в сторону и позвонил. Я не слышал ответа, но решимости у охранника не прибавилось. Видимо, ему приказали ждать старшего. Между тем, за дверью что-то происходило с Мери, и я - как ни отгонял эту мысль - подумал: не знаю, есть ли у Мери близкие родственники. Мать? Отец? Брат? Сестра? Если вдруг... Кто получит звонок? Не я, это очевидно.
      Не нужно думать об этом.
      А о чем, черт возьми? Если через минуту не явится старший и не даст, наконец, приказ взломать дверь, я - и Джон мне поможет - сделаю это сам. Семь бед - один ответ.
      Позвонил еще раз. Тишина. Замолчал даже автоответчик. Телефон Мери попросту выключился. Сам. Возможно, села батарейка.
      Старший охранник явился, не торопясь. Как и его подчиненные, потребовал документы, внимательно разглядел. Очень ему не хотелось принимать решение. Будь его воля, он сейчас стал бы звонить более высокому начальству, но в университете главным был он. Охранник встретил мой взгляд, не знаю уж, что понял, но буркнул:
      - Вскрывайте.
      И добавил:
      - Под мою ответственность.
      Двое охранников исчезли со скоростью, превышавшей скорость света.
      - За инструментом, - пояснил старший. - Дверь тут сложная.
      Ждать, опять ждать...
      Зазвонил телефон. Вакшанский. Так быстро? Может, ему нужна дополнительная информация? Больше я не мог ему дать ничего.
      Я отошел к окну.
      - Слушаю.
      - Детектив! - в голосе Вакшанского слышались торжественные обертона. - У меня выдалась свободная минута, и я решил сделать доброе дело, которое...
      - Что в результате? - перебил я.
      Вакшанский сменил тон - теперь он говорил, как обиженный ребенок, которому не разрешили прочитать, стоя на стуле, выученное стихотворение.
      - Ваш последний... э... реципиент оказался той точкой на графике, которая скачком дает почти стопроцентное попадание. Пять с половиной сигма, представляете? Центр можно определить с точностью до десяти метров!
      - Результат! - рявкнул я. Вернулись двое охранников с инструментами и приступили к работе. Старший, похоже, им только мешал, они вежливо его отодвинули, и он принялся что-то втолковывать Джону, кивая на подчиненных.
      - Я и говорю... - обида Вакшанского достигла критического предела, я даже готов был извиниться, но он все-таки сообщил: - Эшланд авеню, двенадцать.
      - Но это же...
      - Вот именно. Адрес вы мне сами дали. И все сошлось именно потому, что эта точка оказалась расположена в критическом...
      - Спасибо, Стенли! Вы не представляете, как помогли мне!
      - Представляю, - сухо произнес Вакшанский, не любивший, когда его перебивали. - Извините, у меня тут...
      - Скиньте окончательный график!
      - Хорошо.
      Не знаю, какой он ожидал от меня благодарности, но моя реакция его не удовлетворила. Связь он прервал, не попрощавшись.
      Вот так да... Собственно, разве не этого результата я интуитивно ждал?
      Дверь издала скрипучий стон, будто резко затормозивший автомобиль, и створка отошла.
      - Позвольте, - то ли сказал, то ли подумал я, но в комнате оказался первым. Никого, окна закрыты, кондиционер не работает, воздух тяжелый...
      Мери сидела за самым дальним столом, опустив голову на руки, в ушах беспроводные наушники-клипсы, на экране компьютера медленно снизу вверх двигался текст на непонятном языке - буквы латинские, но слова ни на что не похожи.
      Я осторожно коснулся плеча Мери, опасаясь... да что "опасаясь"... я панически боялся ощутить холод.
      Мери дышала. Спала? Нет. В ответ на мое прикосновение подняла голову, я увидел ее широко раскрытые глаза, смотревшие на что-то, видимое только ей. Не на экран, а дальше - так смотрят слепые, но Мери не была слепа, зрачки на что-то реагировали, и правая ее рука неожиданно - какой уже знакомый жест! - ухватилась за мой локоть, крепко, уверенно...
      Я провел ладонью перед ее глазами, и она на мгновение зажмурилась. Хорошо.
      - Мери! - позвал я, думая, что делать, если она не ответит.
      - Вызвать скорую? - Это Джон.
      Вместо меня ответила Мери.
      - Не надо. - Она, продолжая держать меня за локоть, будто не хотела мне чего-то позволить, не хотела, чтобы я что-то сделал. - Пожалуйста, Ник. Не мешайте. Мне нужна еще минута. Правда, я не знаю, сколько эта минута будет продолжаться. Терпение. Пожалуйста.
      Она отпустила мой локоть и опустила голову на руки. Она что-то слушала в наушниках, но я не мог ничего разобрать, даже приложив ухо. Просто тихий (но для Мери, наверно, громкий) шум.
      - Вызвать скорую?
      Теперь спрашивал не Джон, а старший охранник.
      - Нет, - сказал я, - вы же слышали.
      Охранник пожал плечами. Его, похоже, больше занимал вопрос - что делать с дверью. Придется писать объяснение, лишняя морока из-за сбрендившей сотрудницы.
      Мери вздохнула, подняла голову, огляделась, увидела меня, улыбнулась - боже, какая прекрасная улыбка! - удивленно посмотрела на Джона, охранников, дверь была распахнута, и в коридоре толпились студенты, им велели не входить, и они заглядывали в комнату, будто за кулисы, где можно увидеть интимную жизнь актеров.
      Мери поднялась, отцепила наушники, бросила на стол. Неожиданно - я не ожидал! - потянулась ко мне и провела ладонью по моей щеке, будто стирала пыль.
      - Все в порядке? - спросил старший охрвнник. - Доктор Кронгауз, вам придется написать объяснение.
      - Да-да, - рассеянно сказала Мери. - Я понимаю.
      - Замечательно, - кивнул охранник. - Пошли, ребята.
      И они ушли. Джон встал в дверях и о чем-то беседовал со студентами.
      - Что все это значит, Мери?
      Я очень надеялся, что голос звучит спокойно.
      - О, Ник! Я закончила работу и уже отправила статью в журнал. Только что. Восемь лет я эту тему мучила, и лишь сегодня...
      - Ночью? - спросил я. Не надо было спрашивать. Вырвалось.
      - Да, - легко согласилась Мери. - Точнее, вечером вчера я поняла, где ошибалась, что надо переписать, что дополнить. И сегодня все получилось.
      Вечером Мери бродила по стройке, лазила на подъемный кран. Я все-таки удержался, чтобы не напомнить об этом. Может, и по крышам она бродила, воображая, что занимается проблемами европейской филологии?
      Почему - воображая? Именно этим она и занималась.
      У меня похолодели пальцы. Я вспомнил больницу. Морг. Телефонный звонок. По всем признакам судя, Мери должна была... Умереть она должна была, вот что.
      И позвонить... кому?
      - Мери, - сказал я. - Мы раньше не говорили об этом... У тебя есть родственники?
      Она поняла.
      - Мама умерла четыре года назад от рака. Отец... Сейчас я его понимаю, а тогда мне казалось... После смерти мамы не прошло и трех месяцев - отец познакомился с женщиной, причем через службу знакомств, она, наверно, неплохая, и им хорошо, но я не могла с ним общаться. Переехала сюда, в Эванстон, прошла по конкурсу на должность временного преподавателя... Отцу звоню на день рождения. Звонила... В прошлом году отправила поздравление по мейлу, не было сил слышать его голос. А братьев и сестер у меня нет. В детстве меня это даже радовало, я была счастлива, что играю с папой в компьютерные игры, а с мамой мы ездили на природу, и нам было хорошо. И если бы я... Если бы...
      Она заплакала, или мне показалось? Показалось, наверно.
      - Если бы со мной случилось то же, что с остальными, - сказала Мери голосом, задумчивым, как светлое облачко, повисшее в ясном небе, - я позвонила бы вам, Ник.
      Ну, спасибо. Хорошо, что я это только подумал, а не сказал вслух.
      - За день я сделала столько, сколько, наверно, не смогла бы за всю жизнь.
      Да. Ходила по крышам, лазила на подъемный кран, написала научную работу, и все могло закончиться трагически. Как с другими.
      - Я столько поняла, столько...
      - Я тоже, - сказал я.
      Мери прикоснулась ладонью к моему локтю.
      - Я тоже, - повторил я. - Мери, мне нужно отлучиться на... некоторое время. И нужно знать, что с тобой ничего не случится. Ты не против, если до моего возвращения здесь подежурит Джон?
      - Джон?
      - Мой напарник, - пояснил я. - Джон, это Мери. Мери, это Джон.
      Джон кивнул и вопросительно посмотрел на меня. Он предпочел бы отправиться со мной. Не знал - куда и зачем. А я знал?
      - Только что звонил Брейсон, - сказал Джон.
      Помощник капитана.
      - Он требует, чтобы я немедленно явился.
      - Разумеется, - сказал я. - Отправляйся. Я что-нибудь придумаю.
      Жаль, но у Джона, конечно, свои планы на жизнь.
      - Простите, мэм... доктор. - Джон был смущен. Выбор, да. Как бы поступил я на его месте?
      Когда Джон вышел, Мери сказала:
      - Ничего со мной не случится, Ник. Теперь - ничего. Знаешь... Такое ощущение, будто я поднялась на высокую гору. Карабкалась на отвесную стену. А сейчас стою на вершине, и ничего мне больше не нужно. Эта статья... Ты не поймешь. Она была так важна для меня...
      Не то. Не те слова. Я понимал, что хотела сказать Мери, но слова, которые она произносила, были официальны, как пресс-релиз. Слова были отдельны от Мери, как перчатка отдельна от руки, а очки - от глаз.
      Я и себя чувствовал так же. Был я, который сейчас должен был идти, ехать, торопиться. Я должен был прийти к этому человеку... как кто?
      Я все еще был детективом или уже нет? Позвонить? Спросить? Остаться с Мери? Ехать - чтобы закончить, наконец, с этим делом?
      Выбор. Всегда есть выбор. Но ведь я уже выбрал - потому что я здесь, а не в кабинете капитана.
      Мери на меня не смотрела. Выбрать я должен был сам. Я знал, чего она хочет, я знал, чего хочу сам, и я знал, что поступлю не так, как хочу, а так, как нужно.
      - Не выключай телефон. Что бы ни случилось, не выключай телефон. Когда я буду звонить - немедленно отвечай. Если что-нибудь... немедленно звони. Мне, а потом в девять-один-один.
      - Все будет хорошо, Ник...
      - Доктор Кронгауз? - В полураскрытую дверь заглянул мужчина в синем комбинезоне, из-за его плеча выглядывали двое. - Мы займемся дверью, О"кей?
      - Да-да, - сказала Мери. - Я ухожу. Мы уходим. Делайте свою работу.
      - Да, доктор. У каждого своя работа. Думаю, за час управимся.
      Мы вышли. Девушки, о которых я совсем забыл, стояли у окна. К двум, пришедшим одновременно с нами, присоединились еще три.
      - Пойдемте в аудиторию, - сказала Мери. - Поговорим сегодня о стихах Кольриджа. Вы все прочитали "Кубла-хана"?
      Я смотрел вслед, пока они шли по коридору, разговаривая и жестикулируя.
      Колдуэллу позвонил с личного телефона. Служебный мне, вообще говоря, больше не принадлежал, и его следовало сдать, как и оружие, как и личный значок, как и удостоверение. Как и двенадцать лет жизни...
      - Мы же договорились на полдень, - недовольно сказал Колдуэлл. - Что-то изменилось? Я пока занят, детектив.
      - Я еду к Аллисону.
      Колдуэлл поперхнулся.
      - К... кому?
      - К Аллисону. Вы сами назвали его имя.
      - Но... Он что... тоже?
      - Надеюсь, что нет.
      - Но... Вы что-то надеетесь у него узнать?
      - Нет. Я полагаю, он узнает что-то от меня.
      - Не понимаю, - растерянно сказал Колдуэлл. - Вы хотите ему рассказать...
      - В том числе рассказать.
      - А наша встреча?
      - Возможно, я опоздаю на некоторое время. Собственно, я звоню, чтобы предупредить.
      - Хорошо. - У меня возникло ощущение, что Колдуэлл пожал плечами, а может, и постучал себя по лбу свободной рукой. Если, конечно, в другой руке он держал телефон.
      По дороге к лифту я прошел мимо двери, за которой скрылись Мери со студентками. Дверь была прикрыта неплотно, и оттуда слышны были голоса. Слов я не разобрал, но был хотя бы уверен, что в присутствии студентов Мери не станет (или не сможет) проявлять свои способности к исчезновениям и странным поступкам. Сколько продлится семинар? Два академических часа, скорее всего. За это время хотелось бы успеть сделать все, что я собирался.
      Если, конечно, капитан не отправит за мной полицейский спецназ. Может быть, патрульных. Впрочем, вряд ли. Мое "преступление" было достаточно серьезно, чтобы меня уволили или перевели в патрульные, но недостаточно серьезно, чтобы за мной посылали "захватчиков". Успею. надеюсь, что успею... остановить этого человека. А дальше...
      Посмотрим.
      
      7
      
      - Да... - протянул старик. - Браво, детектив. Хорошая работа.
      - К сожалению, - вздохнул я, - начальство ее не оценит.
      Он поднял брови.
      - Вы на это надеялись?
      - Нет.
      - А на что? - Он с любопытством посмотрел на меня.
      Я помолчал, наблюдая за его лицом. Спокойное лицо уверенного в себе человека. Никаких следов беспокойства. Он понимал, что предъявить мне ему нечего, любые обвинения будут смехотворны. И, тем не менее, передо мной сидел самый жестокий убийца, каких я видел. Человеческая жизнь для него - мусор. Для чего он все это делал? Для самоудовлетворения - мол, я могу? Тогда он болен, и психиатрическая экспертиза (которую никто, конечно, не станет назначать) легко это докажет. Или из человеконенавистничества, как многие серийные убийцы? Тогда его психика тоже не в порядке, только диагноз будет иным. Может, им двигал научный интерес? Он ученый, доктор наук (слово "доктор" производило на меня магический эффект), у него теория, он лишь ставил (и продолжает ставить) эксперимент, проверку, хотя давно уже мог убедиться, что теория работает. Может, сейчас уходит из жизни очередная жертва, и у кого-то зазвонит телефон или появится странное электронное письмо, или лицо близкого родственника возникнет на экране...
      Если конфисковать у него компьютер и телефоны, эксперты ничего не обнаружат, кроме научных записей, статей - опубликованных или еще не готовых к публикации.
      Идеальные убийства. Идеальный убийца.
      Я смотрел на него, а он на меня. Наверно, я выглядел более взволнованным, чем он.
      И я его боялся. Он меня - нет.
      Я не стал отвечать на его вопрос. Задал другой.
      - О моем приходе вас предупредил Колдуэлл?
      - Кто?
      - Колдуэлл. Физик.
      - Колдуэлл... Помню... Такой всегда небритый, изображает из себя бомжа, да? Кажется, он работал с Борелли.
      - Странно, что он еще жив, - сказал я с легкой насмешкой. - Или вы оставили его жить, чтобы иметь перед глазами контрольный, так сказать, случай?
      Старик хмыкнул.
      - У него просто не такая психологическая конструкция, чтобы он смог выйти на релятивистский психологический режим. Есть такой тип ученых. Они легко придумывают новые идеи, порой верные, чаще полубредовые, с ними интересно общаться, разговоры с ними помогают думать. Как катализатор, который сам в реакции не участвует, но ускоряет ее порой очень сильно...
      Зачем он это рассказывает? Отвлекает внимание?
      - А на что-то реально серьезное такие люди не способны. Колдуэлл... Насколько помню, у него нет ни одной серьезной работы... Я имею в виду - в серьезном журнале.
      - Есть потенциально пригодные жертвы, а есть потенциально непригодные? Психологически?
      Старик удивленно посмотрел на меня и отвел взгляд. Он все время отводил глаза, ни разу не смог выдержать мой взгляд больше пяти-шести секунд. Это говорило о многом. Да, но не могло служить доказательством. Даже аргументом служить не могло. После безумных дней, смертей, расчетов, графиков, обсуждений, попыток спасения невинных и поиска виновных предъявить что-то этому старику мне было по-прежнему нечего. Только рассказать ему его же историю и ждать, когда он "сломается". Наверняка у него в коттедже стоит аппарат. Излучатель. Наверняка аппарат и сейчас включен, и я, сидя здесь и беседуя о жизни, нахожусь под облучением, и со мной тоже... Хотя вряд ли. Пожалуй, именно здесь и сейчас самое безопасное место - не станет же старик заставлять меня совершать безумные поступки со смертельным исходом. Тогда-то полиция получит (Джон постарается) естественную возможность начать расследование, получит ордер на обыск, отыщет аппаратуру, и наши эксперты разберутся, как все было устроено.
      Убивать меня старик не станет - не настолько он глуп. А поговорить... Почему нет? До определенного, безопасного для него предела.
      Старик смотрел на меня (не в глаза!), будто изучал под микроскопом залетевшую в дом надоедливую осу, способную жужжать, но не укусить.
      Он, видите ли, ждал меня. Что следовало из этих его слов? Ну, ждал. Он, как многие, слышал о странных смертях, в новостях сообщали, не обо всех, конечно, но о некоторых. Ему, как многим, было интересно. Знал он (слухами земля полнится), что некий детектив Златкин что-то расследует на свой страх и риск, ведь ни одна из смертей не признана криминальной, в полиции нет уголовного дела.
      Обозрев меня с интересом энтомолога, старик ответил, наконец, на мой вопрос, задав свой:
      - Жертвы, говорите? Не было никаких жертв.
      Естественно, не было. Этой позиции он будет придерживаться, поскольку это - позиция криминалистической и медицинской экспертиз.
      - Очень интересная история, - зевнув, сказал старик. - Спасибо. А то новостям я не то чтобы не очень доверяю. Уверен, журналисты почти не преувеличили. Может, кое-где кое-что. Если точно придерживаться фактов, ничего сенсационного, верно? Тем более, что большинство так называемых фактов и фактами не стало.
      Разговорился. Может, потеряет бдительность и скажет, наконец, что-то, за что я смогу уцепиться?
      - Дом этот, - сказал старик, проследив, видимо, за моим взглядом - разглядывал я дом с практическим интересом, и он это, конечно, понимал. - Дом этот я купил, когда вышел на пенсию. Вы, наверно, знаете. Изучили мое досье в университете?
      Он играл со мной, как мышь с кошкой, зная, как легко мыши скрыться в норке, куда кошка не сможет пролезть. А кошка может сидеть у норки, беседовать с мышкой и дожидаться, когда та сделает ошибку, высунет нос или проговорится, расскажет, где держит похищенную мышеловку.
      - Бросил взгляд. - Я не собирался играть с ним в гляделки, не было у меня для этого времени. Играл в открытую, и это он тоже понимал. Профессиональный психолог, доктор наук.
      - Послушайте, детектив. Вы молодец. Это не комплимент, это факт. Как говорят в таких случаях научные рецензенты, которым приходится объяснять автору статьи, что написал он чушь, но при этом скрасить горечь поражения: "Проделана большая работа". Проделана, да. И вычислили вы точно - поскольку пришли ко мне, а не к соседу. И вообще пришли хоть куда-то. Только, повторяю, делать вам - я имею в виду полицию - здесь решительно нечего.
      Он был прав, но я не должен был ему это показывать.
      - Не потому, что у вас нет доказательств. - а их у вас нет. А потому, что нет преступления, понимаете? Нет жертв. Нет объектов преступления. Ваши эксперты обо всем уже писали, а вы все равно остаетесь при своем мнении.
      - Двадцать пять человек, - сказал я, - умерли по одной и той же причине за шесть недель.
      - Двадцать пять? - переспросил старик. - Спасибо, я не знал. Журналисты говорят то о двух десятках, то о трех, то всего о семи доказанных случаях. На самом деле... - Он замолчал. Видимо, хотел назвать правильное число, но вовремя понял, что не следует давать против себя ни одного даже маленького аргумента.
      - Наверняка больше, - сказал я. - Кто-то остался за пределами круга и не попал в статистику. Я вообще не знаю, насколько велик круг. Не охватывает ли он весь штат.
      - Или всю планету, - усмехнулся старик.
      - Даже так?
      - Послушайте, детектив. - Аллисон впервые за время разговора посмотрел мне в глаза - будто мгновенный удар - и сразу отвел взгляд. Я не успел ничего разглядеть в его взгляде. Ничего. - Мы ведь говорим начистоту, верно? Вы мне многое рассказали, многого я не знал, о многом слышал, но не был уверен. И теперь хотите ответной откровенности.
      Хотел бы. Но вряд ли дождусь.
      - Я откровенен. У меня есть полное право выставить вас, поскольку вы пришли без приглашения, без ордера, и даже значок ваш и удостоверение, скорее всего, судя по вашему рассказу, не имеют силы. Я сказал и повторяю: нет и не было никаких убийств. Правы ваше начальство и ваши эксперты, а не вы. Нет, не было и не будет. Я вижу, с каким интересом вы смотрите на эти окна, на эти стены. Думаете, где я прячу аппаратуру, до которой вы непременно - так вам кажется - доберетесь. Я не пущу вас в дом - не потому, что у вас нет и не будет ордера, а просто потому, что люблю одиночество и терпеть не могу посторонних в доме. Я не мизантроп, но у меня свои привычки, имею право. Поверьте на слово: не существует никакой аппаратуры, лучей смерти или что вы там понапридумывали. Кстати, - он еще раз мельком посмотрел мне в глаза, и меня будто лазером укололо. Эффект неожиданности, конечно, не более. Но неприятно. - Вы, наверно, проверили мои счета за электричество и убедились, что плачу я мало?
      Счета я не проверял, конечно. Когда бы успел? Не было времени, и наверняка с горючим, как и с энергопотреблением у Аллисона все в порядке. Умный человек, он не должен был дать мне шансов.
      - Ну вот, - сказал старик с удовлетворением.
      - Ну вот, - повторил я. - Я рассказал последовательность событий. Надеялся на откровенность.
      Я не надеялся. Я знал, что он не станет говорить правду. Никто не говорит всей правды, даже самый правдивый и невиновный. Не потому, что не хочет, а потому что часто не знает сам, что в его рассказе правда, а что ему услужливо подсовывает память. Иногда - ложная, которую человек не в состоянии отличить от реальной. Иногда - реальная, которую рассказчик почему-то считает ложной. Я хотел, чтобы Аллисон "прокололся", чтобы мой рассказ заставил его сказать что-нибудь, за что я смог бы уцепиться и продолжить разговор, не выдавая до определенного времени то, что точно знал, но не мог доказать.
      - Я откровенен, - сказал старик, не моргнув глазом. Или как правильнее сказать: "На голубом глазу"?
      - В свое время я был неплохим физиком, занимался скрытыми параметрами в квантовой механике. Нелинейными коэффициентами в шрёдингеровских уравнениях - очень перспективное направление в современной физике, но... Мне не по зубам, знаете ли. А вот связь физики с психологией меня заинтересовала - настолько, что я окончил психологический факультет и даже защитил докторскую диссертацию, продолжая - спустя рукава, должен признать - заниматься физикой. А если вы намекаете на мою дружбу с покойным доктором Борелли - относительную дружбу, должен сказать, ведь все в мире относительно, - то это было давно. Джо был очень сильным математиком, в отличие от меня. Он рассказывал мне о своих идеях, в которых я не разобрался тогда, а сейчас почти забыл. Идея конуса жизни - психологического аналога частной относительности Эйнштейна - так же далека от меня, как Плутон от Солнца.
      - Можно мне продолжить? - вежливо поинтересовался я.
      Аллисон кивнул.
      - Почему ж нет?
      - Когда я столкнулся с первыми случаями внезапной смерти, - продолжал я, - естественно, больше всего меня поразили - а кого бы не поразили? - послесмертные звонки. В мистику не верю. Значит, все было или подстроено, или записано заранее, или подделано. Это очевидно, верно? Но эксперты утверждали, что редактуре ни видео, ни телефонные звонки не подвергались. Определить источники звонков и видео не получилось. Мистика, да? Или магия, если угодно. Но мистики и магии не существует. Тут я должен объясниться. Все в мире относительно. В том числе и мистика. Для того, кто верит, мистика реальна, реальнее этого стола и кресла, в котором вы сидите. Для того, кто в мистику не верит, ее не существует. Для меня мистики не существует, какой бы реальной она ни выглядела. И я стал думать. Люди совершают не свойственные им поступки. На грани безумия. За гранью безумия. Потом наступает остановка сердца. После этого - звонок с того света. Процесс был единым целым - в этом меня убеждала каждая следующая смерть. Вы следите за моей мыслью? Единый процесс, состоящий из трех фаз, распределенных во времени. Одно после другого, и исключений нет.
      - Нет? - поднял брови старик.
      - Нет, - твердо сказал я. - Есть лакуны. Когда после первой фазы смерть не наступала. Но тогда не было и третьей фазы - и быть не могло. Бывало, что после второй фазы не наступала третья. Но ни одного случая, когда внезапная остановка сердца наступала бы, как говорится, на пустом месте. Я не врач - но я умею искать информацию. В медицинской литературе нет - уверяю вас - случаев, когда внезапная смерть была бы действительно внезапной. У человека здоровое сердце, он гуляет, думает о птичках, падает и умирает. Такого нет. Человек некоторое время вел необычный для себя образ жизни - вдруг начинал писать стихи и писал их с невиданным упоением... или играл в футбол и непременно хотел стать чемпионом... или покупал мотоцикл и начинал гонять по дорогам и бездорожью... нашел я даже астронавта, два раза слетавшего на международную космическую станцию. Об этом писали несколько лет назад во всех СМИ, но кто сделал выводы? Помните Делавера? Умер от внезапной остановки сердца вскоре после возвращения из второго полета на орбиту.
      - Припоминаю... - процедил старик, бросив на меня настороженный взгляд. - Но какое отношение...
      - К нашим баранам? Помните биографию Делавера? Он был учителем физики в школе. И вдруг подал заявление в отряд астронавтов. Почему? Прошел все комиссии -здоров, прекрасно знает физику, легко обучаем... Подошел по всем параметрам. Полетел один раз, второй, вернулся... и через две недели сердце остановилось.
      - Космические нагрузки, стресс... - пробормотал старик.
      - После возвращения астронавты проходят полное медицинское обследование, - напомнил я. - Никаких отклонений.
      - И что? - старик, наконец, стал проявлять любопытство. - После смерти он звонил... кто у него был? Жене? Родителям?
      - Вряд ли. Известный человек, репортеры такой случай не упустили бы.
      - Значит...
      - Это только подтверждает, - перебил я, - что последовательность сохраняется всегда, но каждая следующая фаза может и не случиться. После первой фазы смерть может и не наступить. Тогда нет, конечно, и третьей фазы. Или есть две первые фазы, но нет третьей...
      - Или о ней неизвестно.
      Или так. Старик сделал шаг в нужную мне сторону. Продолжим.
      - Причинно-следственная связь...
      - И это говорит детектив? - усмехнулся старик. - После этого - не значит...
      - Да-да. - У меня не было ни времени, ни желания спорить о глупостях. - Одно совпадение - это совпадение. Два - можно насторожиться. Но двадцать три...
      - Послушайте, - оживился старик. - Наверняка не двадцать три. Вы и сами сказали, что могли пропустить... Наверняка такие последовательности - полные или частичные - случались и раньше. Могло такое быть?
      - Могло, - согласился я. Старик сам шел в ловушку. Лишь бы он вовремя не почувствовал, куда я веду. - Более того, так бывало и раньше много раз. Кое-какой поиск я провел, в век интернета это несложно. Нужно лишь точно задать цель.
      - И что же? - заинтересованно спросил старик.
      - По связке "стадия 1 и 2" - множество случаев, тысячи. Чуть ли каждый день. На протяжении многих лет. Возможно, столетий.
      - Естественно. - Старик зевнул, прикрыв рот ладонью. Мне показалось, он хотел скрыть скептическую улыбку.
      - Стадии 2 и 3 - ни одного случая до мая нынешнего года.
      - Ни одного зафиксированного случая, - заметил старик.
      - Вряд ли случай звонка с того света мог остаться не зафиксированным, - сухо сказал я.
      - Да запросто! - воскликнул старик. - Это же нонсенс! Чудо! Мистика! Если бы мне позвонила с того света моя скончавшаяся супруга... - Он посерьезнел. Только что старик увлеченно играл со мной в поддавки, но эта внезапно возникшая идея повергла его в ужас, я видел по глазам. Лицо осталось неподвижным, он сумел сдержать эмоции, но глаза выдали.
      - Она вам звонила? - тихо спросил я.
      - Послушайте, детектив! - воскликнул Аллисон. - Перестаньте! Вы думаете, своими вопросами загоните меня в ловушку? Перед вами ужасный убийца - думаете вы. Еще десяток вопросов, и вы припрете меня к стенке! Поймав убийцу, вы спасете карьеру. Вы спасете женщину, которую любите!
      - Что она сказала?
      Не нужно было спрашивать. Вырвалось.
      - Не говорите глупостей!
      - Жена стала вашей первой жертвой. Или первой был Борелли?
      Старик передернул плечами.
      - А я ведь могу вас выставить, и вы уйдете.
      - Можете, - сказал я и поднялся. - Я и сам уйду. Правду я теперь знаю, мне этого достаточно. Доказать ничего не могу, но надеюсь, что больше убийств не будет. Вы прекрасно понимаете - в покое я вас не оставлю, буду я работать в полиции или нет. Если что-то произойдет с Мери, я вас застрелю, и ничто меня не остановит.
      Я стоял перед стариком, и он смотрел на меня снизу вверх. Хорошая диспозиция. Заставляет любую угрозу принять на веру.
      Старик поднял на меня взгляд.
      - А за себя, - спросил он, - вы не боитесь? У вас, детектив, есть кому позвонить?
      Это были два разных вопроса, и я ответил сначала на второй.
      - Нет, - сказал я. - Звонить мне некому.
      - И бояться, - продолжил я, - мне нечего. Предупрежден - значит вооружен. Необдуманных поступков я не совершал и совершать не собираюсь.
      - Вы так ничего и не поняли, - сказал Аллисон с сожалением. - А между тем, читали... ну, хорошо - просмотрели - статью Борелли. Правильно проанализировали три фазы естественного... повторяю - естественного природного явления. Какая разница - собираетесь вы что-то делать или нет. Обдумываете вы свои поступки или совершаете импульсивно. Речь идет не о вас лично, а о законе природы. Законе, который действовал всегда. Миллионы лет. Миллиарды. С момента Большого взрыва и инфляции.
      - Да? - Я изобразил интерес. Старик решил увести разговор в сторону, перевести стрелки. Неплохой ход, но не в нашем случае.
      - Да, - отрезал Аллисон. - Световой конус - азбука теории относительности. Но аналоги световых конусов есть везде. В любой науке. В истории тоже. В химии. В лингвистике. Световой конус - это невозможность для чего бы то ни было выходить за пределы законов природы.
      История, лингвистика, он бы еще политику приплел.
      - Да, - сказал старик, будто прочитав мои мысли. - И политика тоже. Просто в политике это менее заметно - при том, что по последствиям все наоборот. "Политика - искусство возможного". Хорошее определение. Инстинкт самосохранения любого политика. Реальность и собственные предвыборные обещания требуют выйти за пределы, приблизиться к барьеру, пересечь... Толпа кричит: "сделай это!" Но политика - искусство возможного. И хороший политик к своему световому барьеру не приближается. Релятивистские эффекты не возникают, и потому сердце у политиков не останавливается ни с того, ни с сего.
      Нужно было прекратить демагогию. Мы попусту теряли время. Я хотел подвести старика к признанию. Он должен был признаться, но сумел увести разговор от сути, и мне ничего не оставалось...
      Я не хотел этого. Но был ли у меня иной выход? Либо я заставлю старика признаться, приведу его в наручниках - и тогда "победителей не судят", "вы молодец, детектив Златкин", заголовки новостных каналов: "Раскрыто преступление века", "идеальные убийства - идеальное расследование", "монстр, убивающий из темноты"...
      Или: конец карьеры, провал, будущее покрыто мраком, и Мери...
      Да, Мери. Если я не смогу, и старик продолжит свои игрища...
      - Почему, - сказал я, давая старику последний шанс, - центр круга, в котором происходят беспричинные смерти, в точности совпадает с вашим домом, доктор Аллисон? Почему в последнее время странные события происходят с моими знакомыми и коллегами? Почему...
      - Потому, что это естественные явления! Конусы жизни ваших знакомых взаимодействуют с вашим. И друг с другом! Это есть в уравнениях Борелли!
      - Хватит! - сказал я и поднялся. Мне показалось, или действительно какая-то сила, будто надавив мне на плечи, попыталась заставить меня сесть? Слабость в коленях... Ты хочешь победить меня? Я знаю, что могу не выйти из этого круга. Что ты будешь делать, если я неожиданно - не для тебя! - упаду и умру на твоих глазах, как десятки твоих жертв? Вызовешь скорую? А потом я позвоню по телефону... Кому? Мери?
      - Хватит, - повторил я. - Покажите мне дом, доктор. Я хочу видеть - от чердака до подвала. Каждую комнату, каждый предмет...
      Старик смотрел на меня снизу вверх. Он боялся. Действительно боялся. Ну и правильно.
      - Это незаконно, - пробормотал он.
      Я обошел кресло, в котором он сидел, и направился к входу в коттедж. Если он запер дверь, мне придется отобрать у него ключи. Применить силу.
      - Послушайте, детектив, - сказал за моей спиной старик, - не делайте глупостей. Вы переступили красную линию. Вы. Лично. Понимаете, чем это может для вас кончиться?
      Разумеется, я понимал. Но у меня не было другого выхода. Ты не дал мне другой возможности, старик.
      Я подошел к двери и повернул ручку. Не заперто.
      Сзади были слышны шаги, но я не оборачивался. Аллисон шел за мной следом.
      Телефон зазвонил, когда я вошел в светлый, пронизанный солнечными лучами, холл. Окон здесь не было, но не было и крыши. То есть была конечно, но то ли стеклянная, то ли из прозрачного пластика. На крыше лежали, будто висели в воздухе, зеленые листья, коричневые ветки, неопределенного цвета клочья какого-то материала, видимо, принесенного ветром. Зрелище было необычным, и я несколько секунд смотрел вверх, не обращая внимания на продолжавшиеся звонки.
      - Вам звонят, - услышал я надтреснутый голос старика.
      Служебный аппарат. Джон.
      - Слушаю, Джон.
      - Ник, мисс Кронгауз только что закончила семинар. Очень взволнована. Садится в машину. Послушай, Джон. Ты нужен здесь.
      - Поезжай следом. Не прерывай связь, докладывай постоянно. Я сейчас занят, но буду тебя слышать.
      - Хорошо. Она отъехала... Я тоже. Выезжаем со стоянки...
      Как не вовремя! Что задумала Мери? Я позвонил ей с моего мобильника и, конечно - "абонент временно недоступен".
      Старик кряхтел за моей спиной и что-то бормотал, будто в микрофон.
      Под жгучими лучами солнца я начал обыск, привычно - с правой стены.
      - Вы не имеете права, - сказал старик. - Я позвоню в полицию.
      Вряд ли он станет звонить. Не в его интересах. Хотя кто знает. Нужно поторопиться.
      - Джон?
      - Мы свернули на Бенсон авеню. Ты пробовал ей позвонить?
      - Конечно. Автоответчик.
      - Проехали станцию "Дэвис". Остановились на красный.
      Куда она едет? Зачем?
      В правой стене не было пустот, хотя выглядела стена слишком широкой для такого не очень тяжелого строения, как коттедж.
      - Вы ничего не найдете, детектив, потому что ничего нет. Не будьте таким... ээ... глупым!
      - Вы хотели сказать - тупым? - не оборачиваясь, спросил я.
      - Детектив, - сказал старик мне в спину. - Если бы существовал какой-то... ээ... излучатель, то, по идее, я давно должен был быть на том свете, ведь я все время нахожусь в самом центре.
      Хороший вопрос, но ответ на него был очевиден.
      - Вы, конечно, скажете, что на меня излучение не действует, потому что я так устроил... ээ... а вы представляете, в каком диапазоне электромагнитного спектра могут быть эти волны? И электромагнитные волны ли это вообще? Может, гравитационные? И знаете ли вы, что я и техника - две вещи несовместные? Я даже лампочку вставить просил супругу. А когда она скончалась, я купил энергосберегающие лампы, и мне их прикрутили соседи, я им благодарен, хорошие лампы, до сих пор ни одна не перегорела.
      Я простучал стены в комнате, осмотрел шкафы, знал, что старик говорил правду, но правда была и в том, что центр трагических событий находился здесь, в этом доме, и я должен был его найти прежде, чем что-то случится с Мери. Я медленно перемещался по комнате, старик бубнил мне в спину отвлекающие песни, а Джон сообщал короткими фразами в наушник - телефон я повесил на пояс, чтобы не мешал двигаться:
      - Проехали Элинор плаза, свернули к парку Мейсон. Похоже, мисс Кронгауз собирается выехать на Эмерсон. Направление по-прежнему на юго-запад.
      Ежеминутно я на втором телефоне нажимал иконку быстрой связи. "Абонент временно недоступен..."
      Следующей комнатой была спальня. Односпальная кровать, покрытая серым одеялом, стояла у единственной стены, где не было книжных шкафов. Спальня это или библиотека? Похоже, старик здесь не только спал, но и работал - ноутбук с закрытой крышкой лежал на столике у кровати. Ни одного стула, не говоря о кресле. Аллисон работал в постели, положив компьютер на живот? Очень неудобная поза, но у всех свои предпочтения.
      Мог ноутбук быть излучателем? Вряд ли, но содержимое его надо исследовать, и с этим могли - да что могли, обязательно возникнут проблемы. Конфисковать что бы то ни было в этом доме у меня не было ни прав, ни оснований. Если я найду хоть что-то, похожее на прибор неизвестного назначения, у меня будет возможность объявить найденный предмет уликой. Но ноутбук... Без криминалистов мне не разобраться, я даже код не подберу, если у старика ноут закодирован.
      "Абонент временно недоступен..."
      Аллисон стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на меня с сожалением и обидой.
      - Свернули с Эмерсон налево, едем мимо казино "Познер"... Ник, по-моему, мы движемся... во всяком случае, очень похоже...
      - Я уже понял, Джон, - перебил я. - Вы едете сюда. Что ж, хорошо. Лучше, чем могло быть. Ты не видишь Мери?
      - Пару раз обходил слева. Надеюсь, она меня не видела. Сосредоточена на движении, по сторонам не смотрит.
      - Понятно. Продолжай.
      - Перестраиваемся в левый ряд, за светофором поворот налево.
      Точно: они едут сюда. Это хорошо, но что задумала Мери? Почему отключила телефон? Да и хорошо ли на самом деле, что едет она в самый центр излучения?
      Будут они здесь минут через десять-пятнадцать, и я должен успеть...
      Что?
      Я все меньше верил, что мне удастся здесь что-то найти самому, без помощи бригады криминалистов, которые профессионально все просмотрели бы, прощупали, простучали и не пропустили бы ни одной мелочи, на которую я, при всем своем профессионализме, мог не обратить внимания. Неужели я ошибся, и прав старик? Но тогда я вообще не понимал ничего в этой проблеме и в этих убийствах.
      Хуже всего, что может случиться с детективом, кроме смерти: на самом последнем (я был убежден - последнем) этапе расследования засомневаться в собственных действиях.
      То есть было, конечно, ясно - мне, никому больше - что Аллисон убийца. Свихнувшийся бывший физик, а ныне психолог, убивающий ни в чем не повинных людей способом, с одной стороны, гуманным (жертвы не мучились), с другой стороны, варварским - никакой логики, никакой конкретной мотивации. Что он имел против Паулины Донахью? Что он имел против Джошуа Стайна? Разве что смерть Борелли можно было объяснить.
      Все сходилось на Аллисоне. Все сходилось на идее мировых конусов жизни, которые старик разрывал легко, как мойра Атропос - нить жизни. Нити, мифы - у богов. Конусы, реальность - у физиков и безумных психологов. Старик мог разорвать нить жизни Мери - и, судя по всему, уже пытался это сделать. Зачем? Потому что Мери узнала нечто, чего знать не должна была?
      Если это связано с расследованием, то почему Мери? Старик мог разорвать нить моей жизни, это было бы логичней. Но что логика - для безумца?
      В детективных книгах, фильмах и сериалах: вокруг главного героя падают трупы. Его помощников, его любимых, всех, кто с ним общался, убийцы легко "пускают в расход" - слишком много знали, слишком близко оказались... А главный герой идет к цели, его похищают, пытают, но его, единственного, почему-то оставляют в живых, и он распутывает паутину, разрубает гордиев узел, расстраивает планы преступников - и предает их правосудию.
      В кино. Потому что там - сюжет. Там без главного героя и хеппи энда не обойтись. Закон жанра.
      Но в жизни я никогда с таким не встречался. В жизни - если "им" кто-то мешает, его устраняют. Главный герой? В жизни нет главных и второстепенных героев.
      Почему я до сих пор жив и не ощущаю никакого давления со стороны старика, хотя подобрался к нему ближе, чем кто-либо другой, и уж точно ближе, чем Мери, с которой происходит странное, страшное и неостановимое? Зачем ему Мери, которая сейчас едет сюда, в центр круга?
      - Зачем вам Мери? - спросил я, прощупывая матрас, подушку и пуховое одеяло, под которым было наверняка жарко в эти теплые дни. А может, и не жарко. Старик. Старикам всегда холодно.
      - Послушайте, - сказал Аллисон тоном, каким уставший родитель разговаривает с ребенком, не понимающим простых истин: "Я который раз говорю, что дважды два четыре, а ты..." - Послушайте, детектив, мне не нужна ваша Мери. Не говорите и, главное, не делайте глупостей.
      Ни в одеяле, ни в подушке, ни в матраце не оказалось ничего, кроме того, что должно было в подушке, матраце и одеяле.
      - Чем вам мешает Мери?
      - Мне не мешает никто, - с незадачливым пафосом произнес Аллисон. - Детектив, оставьте в покое постель. Нет никаких приборов. Приборы! Аппаратура! В моем присутствии перестает работать любая аппаратура. Я же вам сказал: даже лампочку...
      - Слышал, - оборвал его я. Монотонный голос Джона сообщил, что они с Мери подъезжают к участку старика. Уже.
      Мне нужно выйти навстречу, убедиться, что с Мери все в порядке, спросить, почему выключила телефон и почему поехала сюда, в центр торнадо.
      - Она остановилась напротив входа. Вижу твою машину, Ник. Паркуюсь рядом. Мисс Кронгауз выходит. Я тоже.
      Старик стоит в дверях, опершись на притолоку. Дверь из комнаты в сад открыта.
      - Дайте пройти, пожалуйста, - говорю я, но старик и не думает посторониться. Скорее наоборот: загораживает проем обеими руками.
      - Что с вами? - Я стараюсь говорить спокойно. - Сначала вы не позволяли войти, теперь не пропускаете выйти.
      Старик молчит. Он не смотрит в мою сторону. Сосредоточен на какой-то мысли. Возможно, не слышит меня. Лицо его краснеет - или мне кажется?
      Я пытаюсь его отодвинуть. Минуту назад - уверен в этом - я отодвинул бы его одной левой, он отлетел бы к стене, ударился спиной, с миной недоумения на лице сполз бы на пол и остался в такой позе до моего возвращения. Сейчас он тверд, как скала, я с силой бью его по рукам - никакого эффекта, он даже не морщится.
      - Мисс Кронгауз направляется к входу. Я тоже. Может, мне ее позвать, Ник?
      - Да. Нет смысла прятаться.
      - Доктор Кронгауз! Она не обращает на меня внимания. Звонит. Это дверь в дом?
      - Нет, во внутренний сад.
      - Мисс Кронгауз!
      Я изо всей силы пытаюсь вытолкнуть старика на крыльцо. Бесполезно, старик уподобился статуе. Из мрамора? Рот его крепко сжат, глаза прикрыты, если он что-то и видит, то, скорее, нечто в собственном сознании.
      У меня нет выхода - или нет времени придумать иной выход. Инстинкт подсказывает решение прежде, чем подключается разум, способный это решение отменить. Достаю пистолет из кобуры и стреляю старику в локоть левой руки. Представляю, какая это боль - несколько лет назад... воспоминание проносится так быстро, что я не успеваю его осознать.
      Аллисон переводит, наконец, взгляд в мою сторону, и я успеваю поразиться - это взгляд мудреца, которого глупец заставляет совершить нелепый поступок. "Зачем?" - спрашивает он. И падает, как мешок с чем-то тяжелым.
      Я переступаю через тело и мчусь по саду. Время не останавливается, конечно, и секунды на часах так же отсчитывают движение из прошлого в будущее. Меняется восприятие, собственное время - я медленно топаю к двери, хочу быстрее, но не получается.
      Дверь открывается, я вижу Мери, она переступает порог, за ее спиной Джон, Мери замечает меня и...
      Время опять несется в будущее со скоростью секунда за секунду. Секунда - и Мери в моих объятиях. Секунда - и Джон рядом с нами.
      Я чувствую, как стучит чье-то сердце. Мое или Мери?
      - Почему отключила телефон? - спрашиваю я. Или кричу?
      - Я? - возмущается Мери и стучит кулачком мне в грудь. - Я предупреждала, что буду занята!
      - Почему ты поехала сюда? Ты же не знала, что я здесь! И адрес ты знать не могла!
      Мери смотрит на меня удивленно, потом задумчиво, потом отрешенно.
      - Сесть... - говорит она. Я вижу: она валится с ног. Вообще говоря, я тоже. Ощущение, будто физические силы истощились, и если я не сяду...
      Мери падает в кресло, где недавно старик терпеливо выслушивал мой рассказ, а я - напротив, на стул, на котором просидел... сколько времени?
      Со временем у меня сейчас сложные отношения. С пространством, впрочем, тоже. Какое-то мгновение я воспринимаю мир вниз головой, как младенец - читал, что младенцы видят мир вверх тормашками.
      - Джон! - кричу я. - Помоги Аллисону. У него рана в локтевом суставе. И скорую вызови.
      Я нарушил уже столько инструкций, что одной больше... Да, стрелял с близкого расстояния в безоружного. В старика, не способного оказать сопротивление. Докажи теперь, что старик был подобен скале.
      Джон исчезает из поля зрения.
      - Мери, - говорю я, и меня переполняет радость от того, что она здесь, со мной, в безопасности. Все остальное не имеет значения.
      То есть имеет, конечно. Будет иметь. Потом.
      - Я не говорил, что поеду сюда. - Ко мне возвращается способность думать. Точнее - соображать. Не более. Но пока достаточно. - И ты не знала адреса.
      - Но... - Мери протягивает руку, чтобы взять меня за локоть, не достает, и рука опускается ей на колени. - Когда ты ушел, позвонил Колдуэлл.
      - Колдуэлл... - повторяю я.
      - Да. Сказал, что ты поехал к доктору Аллисону, и назвал адрес.
      - Колдуэлл?
      - И еще сказал, что тебя нельзя оставлять одного, потому что ты...
      Она замирает.
      - Потому что я...
      - Ты можешь умереть, - шепчет Мери, но я хорошо ее слышу. - Сердце остановится. Как у...
      Я думал то же самое о Мери.
      - Ник! - Это Джон. Он пытается поднять Аллисона, кровь хлещет из раны, я представляю, какая это боль; старик, видимо, потерял сознание.
      - Вызвал скорую?
      - Едут, - ответил Джон.
      Кровь нам удалось остановить. Пуля прошла навылет, раздробив локтевой сустав. Плохо.
      Издалека уже слышна сирена. Даже две. Скорая и полиция.
      Что я сделал? Обезвредил опасного серийного убийцу или ранил ни в чем не повинного старого ученого, который и не думал сопротивляться?
      Надо мной стоял патрульный Боскел - мы уже виделись ночью, он-то, скорее всего, написал отчет, который утром лег на стол капитана.
      - Оружие. - Он протянул руку.
      Я молча отстегнул кобуру.
      - Златкин, вы можете отвечать?
      Златкин. Не детектив Златкин. Чтобы я понял свое положение.
      - Могу, - твердо, как мне показалось, сказал я.
      Мир вернулся в свое привычное состояние. За спиной Боскела двое не знакомых мне криминалистов в белом возились у входа в коттедж, солнце светило в глаза не хуже фонаря в комнате для допросов. Мери с Джоном я увидел краем глаза: они стояли под деревом, в тени. Мери, похоже, хотела подойти ко мне, а Джон держал ее за локоть. Как она - меня.
      - Почему вы стреляли в доктора Аллисона?
      - Я все напишу в отчете, - сказал я. - Все объясню.
      - Объясните мне, - потребовал Боскел. - Здесь и сейчас.
      Из-за моей спины спокойный голос, который был мне знаком, но который я не мог узнать, произнес:
      - Патрульный, пожалуйста, не задавайте вопросы детективу Златкину. Любой вопрос может вызвать мгновенную остановку сердца.
      - Отойдите! - потребовал Боскел. - С вами - потом.
      Я обернулся. Конечно, как я не узнал сразу. Колдуэлл. Растрепан, неухожен, сосредоточен.
      - Патрульный, - спокойно повторил Колдуэлл. - Оставьте детектива в покое.
      К Боскелу подошел Джон.
      - Послушай... - начал он, но Боскел уже знал, чем закончилась утренняя разборка у капитана.
      - Отойди, Джон! Отойди и подожди. Не заставляй меня задерживать вас обоих.
      - Ах ты... - сквозь зубы пробормотал Джон и встал рядом со мной. Надеюсь, со стороны мы хорошо смотрелись, но смутить Боскела не смогли.
      - Жду объяснений!
      Интересно, чем все-таки закончилось утреннее совещание. Меня вышвырнули из полиции? Или только понизили в звании? Назначили служебное расследование? На тормозах не спустили, конечно, иначе Боскел вел бы себя иначе.
      - Что здесь произошло? Ваши показания... - Пауза. Боскел так и не решил, как ко мне обращаться. Что ж, буду иметь в виду.
      - Патрульный, - я позволил себе перебить бывшего коллегу, - я заканчиваю дело, которым занимался последние полтора месяца, и у меня нет сейчас времени отвечать на вопросы. Потерпите несколько минут, и я удовлетворю ваше любопытство. Обещаю, вы будете первым, кто узнает правду.
      Слишком пафосно, но я не выбирал выражений. Боскел покраснел, но я уже не смотрел в его сторону. У меня действительно было слишком мало времени на досужие разговоры. Джон стоял рядом, Мери - в двух шагах, опустив руки, и взглядом говорила мне что-то, чего не могла сказать словами, а я сейчас был не в таком состоянии, чтобы понимать ее взгляды. Колдуэлл тоже смотрел на меня, и ему-то я мог сказать, а он мог понять.
      - Он был прав, а я ошибался.
      - Да, - кивнул Колдуэлл.
      - Вы говорили, а я не слушал.
      - Не слышали, - поправил Колдуэлл.
      - Скажите только, - я на мгновение задержал дыхание, - будут еще смерти? Ведь он, - я имел в виду старика, и Колдуэлл понял, - остался жив.
      - Да. Но не потому, что Аллисон остался жив. Вы ведь и не собирались его убивать, верно, детектив? Вы метко стреляете. - Он сказал это с уважением или с иронией? - Вы уже тогда поняли, что Аллисон не убийца.
      - Да. - Я помолчал, сочиняя правильную фразу. Правильную с точки зрения физики, которую я никогда толком не знал, но в последнее время стал чувствовать интуитивно. - Он лишь фокусировал на себе мировые линии десятков людей, потому что...
      Колдуэлл помог мне закончить фразу:
      - Потому что для его пространства-времени психоидные коэффициенты в уравнении Шрёдингера были велики по сравнению... В общем, потому, что он знал.
      - Знающий законы психологии влияет...
      - Конечно.
      - Эй, о чем вы? - крикнул Боскел. - Прекратите разговоры!
      Колдуэлл отмахнулся от патрульного, как от назойливой мухи.
      - А посмертные звонки...
      Я представлял себе ответ, но у меня не хватало правильных слов, чтобы выразить мысль коротко и правильно.
      - Релятивистские эффекты, - сказал Колдуэлл. - Я говорил вам...
      - А я не понял. Я и сейчас не понимаю.
      - Неважно. Объясню.
      - Спасибо вам, - сказал я с чувством. - Если бы не вы... Мери...
      Он покачал головой.
      - Мери сама справилась. - Он обернулся. - Правда, доктор Кронгауз?
      Мери подошла ко мне и наконец взяла меня за локоть.
      - Если этот человек, - она кивнула на Боскела, - не наденет на меня наручники, я бы хотела вернуться в университет. В три у меня лекция.
      - К вам, мэм, - вежливо отозвался Боскел, - у меня нет вопросов. Пока. Вы можете ехать. Вы, - он перевел взгляд на Колдуэлла, - оставьте ваши данные, вас вызовут для дачи показаний. Пожалуйста, - однако, какая вежливость! - выйдите за ленту ограждения, вы не имеете права здесь находиться.
      Сказав положенные слова, Боскел перестал интересоваться Мери и Колдуэллом и перенес внимание на нас с Джоном.
      - Поедете со мной, - сказал он, и я услышал в его словах нотку сомнения. Впрочем, мне, возможно, показалось.
      - С удовольствием, - с вызовом отозвался Джон. - В вашей машине или в моей? Можете посадить со мной вашего напарника... Риверт, кажется, да? Мы не знакомы.
      Боскел поморщился.
      - Послушайте, оба... - Он действительно сомневался в том, что поступает правильно. - Вы задержаны. Поедем в участок. Мы на патрульной машине - позади, вы - каждый на своей - впереди. Без штучек, пожалуйста. Вы знаете правила.
      - Наручники? - ехидно спросил Джон.
      Боскел не ответил. Он сейчас был на взводе, он вышел за пределы своего стабильного конуса жизни - возможно, впервые. Вряд ли релятивистские эффекты могли уже проявиться, но ощущения у Боскела были наверняка неприятными. Не умрет. Хотя...
      Лишь бы не за рулем.
      
      ***
      Когда мы подъезжали к участку в сопровождении уже трех патрульных машин, одна из которых пристроилась во главе процессии, позвонила Мери и сообщила, что благополучно вернулась в университет. Студенты, правда, уже разошлись, но через полчаса следующая группа, и все должно быть в порядке.
      Я услышал сомнение в ее голосе и спросил:
      - Ты чувствуешь...
      - Очень сильное возбуждение, - быстро сказала она, - но теперь знаю, в чем дело. Я справлюсь.
      Знать и суметь - разные вещи. Я должен был быть сейчас с ней.
      С другой стороны - старик в больнице, вряд ли сейчас он способен повлиять хоть на что-то... Но что я знаю о конусах жизни, чтобы делать выводы?
      Аллисон - не убийца. Но люди умирали.
      Патрульный, поехавший со мной, выслушал по мобильному чью-то команду, сообщил о моем разговоре с Мери и, спрятав телефон, протянул руку:
      - Сожалею, но приказ: вы должны сдать оба телефона.
      Не отводя взгляда от дороги, я достал и протянул ему служебный аппарат.
      - Другой тоже.
      - Извините, патрульный, это личная собственность.
      - У меня приказ.
      - У вас? Так исполняйте. Возьмите телефон, если сможете.
      Не станет же он драться со мной во время движения.
      Он не стал. Забубнил что-то в свой аппарат - о моем сопротивлении.
      И тогда одновременно зазвонили два моих телефона: служебный в кармане патрульного и личный - в моем. Если достану аппарат и посмотрю - припишут мне еще и нарушение правил дорожного движения. Семь бед...
      Левой рукой я достал телефон, за которым тут же потянулась рука патрульного. Оттолкнул плечом и посмотрел на дисплей. Вот уж кого я не ожидал: Вакшанский. Я готов был обсудить с ним все что угодно, но не сейчас, о чем и сообщил, ответив на вызов.
      - Конечно, - согласился Вакшанский. - Я только хочу сказать, что за последние полчаса поступили два сообщения о смертях от остановки сердца.
      - Что? - Я не сдержал восклицания, машина вильнула, и я сумел вывернуть руль одной рукой прежде, чем вмешался сидевший рядом патрульный.
      - К сожалению, - продолжал Вакшанский. - И в одном случае покойный уже звонил по телефону жене, у нее сердечный приступ, и сейчас она в той же больнице, где ее муж... покойный. Я думал, вы уже знаете, это прошло по всей сети.
      Я не стал объяснять, что информация по закрытой полицейской сети не поступает ко мне уже несколько часов.
      - Собственно, - сказал Вакшанский, - я вам звоню потому, что включил новые данные в расчетную схему, и получилось...
      - Златкин, - резко сказал патрульный, - прекратите разговоры.
      - Помолчите! - Я еще раз отбросил плечом его руку. Наверняка он напишет в протоколе... да бог с ним, пусть пишет что угодно. Наш кортеж свернул на улицу Данкер - еще пара минут, и мы приедем.
      Несколько слов, сказанных за это время Вакшанским, я не расслышал и вернулся к разговору, когда он говорил:
      - ...теперь уже с точностью до метра. Центр - в доме Аллисона, никаких сомнений. Вы уже там? Будьте осторожны, детектив, иначе вы тоже...
      - Я тоже - что?
      - Ваше сердце...
      Он замолчал на середине фразы.
      - Мое сердце? - Я хотел ему сказать все, что теперь думал, все, что только что понял, все, чего я не понимал прежде, все, в чем ошибался.
      Хорошо, что ведущая машина свернула к подземной стоянке, и мне пришлось повторить маневр.
      - Я перезвоню, - сказал я. - Говорить больше не могу.
      Прервал связь и положил телефон в карман.
      Мы приехали.
      И теперь я знал все.
      
      ***
      Странное ощущение, когда идешь знакомыми коридорами мимо знакомых дверей, мимо сотрудников (бывших?), встречающих тебя кто недоуменными, кто испуганными, кто ироническими, кто торжествующими взглядами. Кто-то опускает взгляд, не хочет тебя видеть, а о том, чтобы помочь, - нет и речи. Каждый за себя, один бог за всех. Особенно если бога нет.
      Мне пришлось сдать телефон, кошелек - спасибо, что Джейк, недавно снова вступивший на дежурство, то ли еще не знал всего, то ли был рассеян, то ли все-таки хоть чем-то хотел выразить свое ко мне отношение, но он "не заметил" тонкую книжечку, мой электронный блокнот. Ничего секретного там не было, но еще по дороге к комнате для допросов я, стараясь не уткнуться в спину шедшему впереди офицеру, имени которого не знал, записал несколько слов - не столько для того, чтобы не забыть, сколько, чтобы сформулировать то, что еще полчаса назад не смог бы даже предположить, хотя все элементы пазла были у меня перед глазами с самого начала. С первого же дня.
      Джон, наверно, в одной из соседних камер. Я не видел напарника после того, как сел в машину.
      - Садитесь, - сказал сопроводивший меня офицер без имени. Может, новенький. Может, не из нашего отделения. Капитан мог попросить коллегу из другого участка прислать двух-трех своих, не мог он положиться на здешних, знавших меня больше десяти лет.
      Я сел - впервые за долгие годы оказался по другую сторону стола. Комнату прекрасно знал, но всегда видел с противоположного ракурса.
      Офицер вышел, но в одиночестве я не пробыл и минуты - вошли капитан Берроуз (все-таки решил заняться сам, похвально, хотя хорошим специалистом по допросам он не был, но очень, видимо, хотел закончить это дело лично) и адвокат О"Хара, его всегда вызывали, если у задержанного не было своего адвоката. Берроуз прекрасно знал, что своего адвоката у меня отродясь не было.
      О"Хара посмотрел на меня сочувственно-профессионально, но тут же опустил на лицо маску равнодушия, сел - не рядом с капитаном, а с торцовой стороны стола, чтобы видеть нас обоих. Небольшое нарушение протокола, но не мне указывать адвокату на ошибку.
      Капитан сел, уперся руками в столешницу, будто хотел толкнуть стол в мою сторону, или наоборот - чтобы оттолкнуться самому и оказаться подальше от меня и от всей этой истории, в которой понимал не больше, чем в школьном курсе стереометрии. На одном из совещаний, в порыве благодушных воспоминаний, Берроуз рассказал, как сбегал с уроков геометрии, потому что треугольники, и особенно пространственные фигуры наводили на него иррациональный страх.
      - Златкин, - начал капитан, упершись в меня взглядом, он и от меня хотел оттолкнуться, взгляд вдавливал меня в стену, - какого черта ты стрелял в старика? Безоружного!
      Это было единственное, что не нуждалось в доказательстве. Да, стрелял. Из служебного оружия.
      Я выдержал небольшую паузу. Ровно такую, чтобы капитан немного остыл, но не успел задать следующий вопрос.
      - Господин капитан, - я старательно подбирал слова, потому что сейчас был единственный момент, когда я мог объяснить человеку, ничего не понимавшему в произошедшем, не только свои действия, не только то, что и сам понял несколько минут назад, но - то, что, кроме меня и еще двух человек, не понимал никто на этом свете. - За последние полтора месяца произошла серия трагических происшествий - двадцать восемь человек скончались в результате внезапной остановки сердца.
      У Берроуза не было ни терпения, ни желания слушать объяснения.
      - Они, - отрезал он, - не имели отношения к криминалистике. Вам известны результаты экспертиз. Кстати, почему двадцать восемь? Мне известно о двадцати трех. Отвечайте по существу. Вы без всяких на то оснований занялись самостоятельным расследованием.
      - Я хочу объяснить, к чему оно привело.
      - К тому, что вы пытались проникнуть в частную квартиру в отсутствие хозяина. К тому, что вы стреляли в невиновного.
      Да, я стрелял в невиновного. Был вынужден. В тот момент я знал, что доктор Аллисон - убийца.
      - Капитан, - подал голос адвокат, нетерпеливо ерзавший на стуле, - вы не зачитали Златкину его права. Вы не предупредили его об ответственности за дачу ложных показаний. Вы не объявили о том, что допрос записывается.
      Берроуз посмотрел на адвоката, будто впервые увидел.
      - Ренди, - сказал он, - это не допрос, мы просто разговариваем. Я хочу понять... Если Златкин станет подозреваемым, ему будут зачитаны нужные слова, допрос будет под запись, и не я буду его вести.
      Так. Это новый и неожиданный поворот.
      - Тогда... - начал адвокат.
      - Можно мне договорить? - перебил его я.
      - Ответьте для начала на два моих вопроса, - знаком посоветовав адвокату помолчать, сказал Берроуз. - По результату я приму решение о вашем нынешнем статусе.
      - Хорошо, сэр. В квартиру доктора Кронгауз я пытался войти, поскольку был уверен, что с мисс Кронгауз беда. Она не отвечала на звонки, я знал, что она в квартире...
      - Но вы ошиблись.
      - Да, но я полагал...
      - Ответ неудовлетворительный. Второй вопрос.
      - Когда я стрелял в Аллисона, это был единственный способ не позволить ему уйти. Я полагал, что он - убийца.
      - И вы опять ошиблись. Доктор Аллисон - убийца? Убийца кого? Есть хоть один труп, по поводу которого можно сказать, что этот человек убит? Не говоря о том, чтобы привязать несуществующий труп к доктору психологии, против которого нет ни единой улики? Вы находились в неадекватном состоянии.
      Вот оно что! Капитану очень не хотелось возбуждать против меня уголовное дело - тогда и отдел выглядел бы не очень красиво, и сам Берроуз как руководитель. Иное дело - сотрудник в неадекватном состоянии. Нужна психиатрическая экспертиза.
      Я поднялся и пошел к двери, ощущая прилив сил. В ушах шумело - видимо, поднялось давление. Я не чувствовал ног, будто плыл в воздухе. Мне даже захотелось разгрести воздух руками, как разгребает воду пловец. Кто-то кричал, дверь распахнулась, и на меня пошел Восси, охранник, хороший знакомый, но сейчас - враг, собравшийся помешать мне сделать то, что я обязан был сделать. Или я это сделаю, или - все напрасно, я проиграл, и меня ждет психиатрическая клиника.
      Ощущал ли я в себе силу, способную сокрушать скалы? Нет, ничего подобного. Я плыл в вязком воздухе и, коснувшись Восси - он собирался меня остановить, а я не мог позволить, - сломал ему руку, как тонкий сухой прутик. Это было неприятно, я не собирался... Восси упал, и я вышел в коридор.
      Капитан что-то кричал мне в спину, отдавал приказания, и на меня бросились несколько сотрудников. Сознание раздвоилось. Я видел, шел, действовал и - думал, анализировал, делал выводы. Одновременно.
      Наверно, именно это состояние Борелли называл проявлением релятивистских эффектов в психологии. Я шел и знал, что могу умереть. Шел и знал, что могу упасть, и врачи зафиксируют внезапную остановку сердца, потому что моя физическая суть и мое сознание пересекут световой барьер моего конуса жизни, и жизнь пресечется.
      Я должен был остановиться, должен был стать - как все. Как большинство. Как доктор Аллисон, сумевший ограничить себя - и выжить.
      Я медленно оттолкнул двоих - прислонил их к стене, и они начали сползать на пол. Мимо уха пролетела пуля и умчалась вперед - беззвучно и неопасно.
      Если меня сейчас убьют...
      Это будет другая смерть. Да, я буду в состоянии с релятивистскими эффектами, но смерть от пули меня остановит, я не достигну светового психологического барьера, а патологоанатом констатирует гибель тела, обычную, ничего особенного. Стреляли, попали, убили.
      Я не мог этого допустить. В холле в меня опять стреляли, но от пуль я увернулся и понял, что на самом деле это легко. Нажатием ладони сломал стекло вращающейся двери и вывалился во двор.
      Они не попадут в меня, - пришла простая мысль, - я слишком быстро перемещаюсь. Вспомнил читанный в детстве и, как мне казалось, давно забытый рассказ Уэллса "Волшебный ускоритель". Что тут волшебного? Физика. Сознание в состоянии ультрарелятивистского приближения к световому психологическому барьеру. Ах, как хорошо я формулирую то, чего толком не понимаю и вряд ли пойму.
      Машина - в подземном гараже. Смогу ли я без машины - пешком? Успею ли?
      Смог и успел.
      
      ***
      Он не сказал мне, как старик: "Я ждал вас". Он меня не ждал. Никто меня здесь не ждал. Пятый участок работал в обычном режиме. Кто-то выезжал по вызову, кто-то приехал на работу, кто-то беседовал во дворе, кто-то выглядывал из окна второго этажа. О том, что происходило в нашем отделении, похоже, здесь еще не слышали - вряд ли капитан вынес сор из избы, на это я и рассчитывал. И на то, что тот, за кем я пришел, окажется на рабочем месте. Должен был оказаться. Трудоголик.
      Меня упустили на улице. Искали, но - не здесь. Конечно, не здесь. Такое капитану в голову прийти не могло.
      Меня не ждали, но меня здесь хорошо знали. Подходя со стороны парковой зоны, я думал, что делать, если меня не пропустит охрана. Устраивать такое же "представление", как у себя, я не мог и не собирался. Не мог - физически, я устал, я "сбавил обороты", я не хотел умирать именно сейчас, я должен был успокоиться, выйти из "релятивистского режима". Я не был уверен, что получится, но ничего иного не оставалось, и я подождал за воротами минут десять, ощущая, как замедляется мысль, как время для меня растягивается, а для окружающего мира сокращается. Я видел - даже из-за забора они были хорошо видны - электронные часы над входом в здание и подождал, пока не синхронизировал свое личное время с обычным, со временем всех людей. Досчитал до шестидесяти, число секунд на табло перепрыгнуло с 59 на 00. Теперь я был - как все. Разбираться в своих ощущениях не стал - потом, потом... Если будет "потом".
      Подошел к воротам и помахал охраннику в будке. Здешних сотрудников я знал хуже, чем наших, но большинство, тем не менее, было мне знакомо.
      Вход во двор открылся, я прошел в "дежурку", раздумывая, что отвечать, если охранник, даже узнав меня, все же потребует документ. Есть же такие упоротые.
      - Добрый день, детектив, - улыбнулся... как его... я же помнил... да, Хоппер.
      - Добрый день, Хопфер. - Я тоже улыбнулся. Надеюсь, улыбка вышла не слишком натянутой. - Как Мартин? Надеюсь, и на этот раз победил?
      Мартин, тринадцатилетний сын охранника, выступал за свою школу на турнирах по плаванию.
      - Как обычно, - подтвердил Хопфер.
      Я решился спросить:
      - Вакшанский у себя?
      - Да, - кивнул Хопфер.
      Внутренняя дверь открылась, и я вышел во двор. Дальше - проще. По сравнению с тем, как прошло утро, - совсем просто. Кивнув охраннику на внутреннем посту и, получив кивок в ответ, не очень торопясь, но и не слишком медленно, поднялся на второй этаж, прислушиваясь к собственным ощущениям. Нормально. Достаточно нормально. Вполне.
      Дверь в кабинет была, естественно, заблокирована. Я позвонил и встал перед опознавателем. Теперь Вакшанский мог меня увидеть и... Тут уж я не мог ничего предвидеть. В отличие от других сотрудников, он имел возможность отслеживать ситуацию во всех полицейских отделениях города - если, конечно, ему это было интересно. Я надеялся, что у него достаточно своей работы. Надо хоть когда-нибудь понадеяться просто на везение. Не делать выбор, а положиться на то, что выбор кто-то сделает за тебя.
      Замок щелкнул, я потянул дверь и вошел. Замок тихо защелкнулся. Теперь мы были вдвоем, и он мог меня не выпустить - чтобы выйти, нужно было также набрать код.
      Он сидел за компьютером и даже не повернул голову при моем появлении. Махнул, указав на стул возле себя, и продолжал бегать пальцами по клавишам.
      Я сел и засмотрелся. Люблю смотреть - если для этого есть время - на работу профессионалов. А он был профессионалом высокого класса.
      На трех экранах светились десятка два гистограмм разных цветов и оттенков, между ними "бегали" красные точки, удлиняя одни гистограммы и укорачивая другие.
      Я ждал. Он работал.
      Прошло три минуты и сорок одна секунда.
      Я думал о том, сколько времени мне отпущено. В конце концов мои бывшие коллеги возьмут след, сосредоточат силы, договорятся с капитаном Верфелем о содействии и ворвутся сюда.
      Он хмыкнул, закрыл одно из окон и повернулся ко мне.
      - Есть новые данные? - буднично спросил он.
      - Да, - кивнул я. - Я нашел центр.
      Он посмотрел на меня с иронией. Центр нашел он, конечно. А я присвоил его заслугу.
      - Вы взяли Аллисона?
      Он в этом не сомневался.
      - Можно сказать и так.
      Взгляд его стал настороженным. Ему не понравилась интонация. Что ж, давайте поговорим, друг мой, пока коллеги не прибыли заламывать мне руки.
      - Понимаете, - сказал я, внимательно наблюдая за его реакцией, - я вспомнил одну вещь. Как в тот, первый день, попросил провести частную экспертизу. Мы были практически не знакомы, и выбрать я мог любого, хороших криминальных экспертов у нас немало.
      Он молча слушал.
      - Однако на самом деле не я выбрал вас, а вы - меня.
      Он поднял брови.
      - Вспомните. Я зашел по делам. Вы заговорили о статистике. Об "эвентах" вы уже знали. Как вы сказали: из протоколов. Тогда я попросил вас обработать данные.
      - И что? - спросил он с интересом.
      - Это был первый звоночек, - объяснил я. - Последний - а между ними было еще несколько - прозвенел, когда вы дали точный адрес доктора Аллисона, хотя прежние оценки были очень приблизительными.
      - Вы сами сообщили мне...
      - Только имя и просьбу включить в список, - перебил я. - Вы удивились - зачем, если Аллисон жив и здоров. Как он оказался в центре? Вы хотели поторопить события, доктор Аллисон непременно был нужен как козел отпущения, и я был готов к такому выводу - из других соображений.
      Он сложил руки на груди. Нормальная реакция. Мол, больше я ничего не скажу. Знаю я эти штучки.
      - Предупреждаю, - сказал я, - доказательств у меня достаточно, и я могу подкрепить каждое слово. Чтобы не терять времени, я буду рассказывать, а вы слушайте. Если захотите дополнить - повторяю, дополнить, а не возразить, - дополняйте.
      В коридоре послышался шум, кто-то куда-то бежал. Плохо.
      Кто-то пробежал мимо двери. Я выдохнул.
      - Итак. Вы интересуетесь психологией криминального мира. Это легко найти в ваших интернет-пристрастиях. Вас интересует возможность математической обработки психологических данных и связь психологии с естественными науками. Вы уже несколько лет посещаете семинары физиков и математиков - видимо, надеясь узнать что-то для себя интересное. Два года назад вы были на семинаре, где доктор Борелли первый и последний раз рассказал о своих идеях психологического светового конуса. Вы заинтересовались. Стали встречаться с Борелли и обсуждать с ним проблему конуса жизни.
      - Нет.
      - Что нет? - Я огорченно покачал головой. - Вы с ним встречались, это есть на камерах видеонаблюдения.
      Я не успел просмотреть записи камер. Возможно, их уже уничтожили. Возможно, записей не было вовсе. Это был единственный элемент в моем построении, который я не мог доказать. Он не мог знать, действительно ли я видел записи. Он наверняка предполагал, что такие записи были.
      Он пожал плечами. Возможно, встречался. Что с того?
      - В построениях Борелли вы разглядели то, чего не увидел автор. Для него это была красивая физическая идея. Возможность соединить гуманитарную науку психологию с физикой. Он хотел объяснить. А вы - доказать, что эффект существует. Вы могли это сделать, Борелли - нет. Вы использовали полицейскую базу данных. Нашли то, что искали, и на что прежде никто не обращал внимания. Смерти от неожиданной остановки сердца. Все это есть в базе. Случаи не выделяли, поскольку они не имели отношения к криминалистике. В медицине тоже не было и нет такой статистики. Вы первый сделали анализ и обнаружили две вещи. В очень многих случаях - неадекватное поведение перед смертью. И в нескольких случаях - послесмертные звонки. Сколько "эвентов" вы обнаружили?
      Люблю такие моменты. Рассказываешь то, что человек и так знает, он не то чтобы расслабляется, напротив, он очень внимательно слушает, готовясь противопоставить вашим словам свои возражения. В это время я задаю вопрос, к которому он не готов.
      - Семь, - механически ответил Вакшански, и щека его дернулась.
      - Семь, - повторил я, фиксируя. - Я думал - больше. Любой другой криминалист не обратил бы внимания. Данные были всем известны. Изредка о таких случаях - без привязки к типу смерти - даже газеты писали, когда кто-нибудь из озадаченных родственников рассказывал журналистам фантастические истории о звонках с того света. Я сам пару раз читал такое еще много лет назад.
      - Много лет назад... - хмыкнул он и усмехнулся.
      Ну да, какое он мог иметь отношения к байкам многолетней давности?
      - Речь идет о законе природы, который существовал всегда, - с укором сказал я.
      Он посмотрел на меня с интересом. Промолчал. Руки по-прежнему держал сложенными на груди.
      - На суде, - сказал я, - обвинитель непременно представит материалы из вашего компьютера. Вряд ли вы станете их уничтожать, для вас они представляют главную ценность жизни.
      Он слегка усмехнулся.
      - Конечно, храните вы базу данных не в этой коробке. На ваших жестких дисках нет ничего, кроме служебных документов и файлов. Все максимально рассредоточено в облаках, собрать можно, только зная пароли, а пароли у вас такие, что даже гениальный хакер вряд ли разберется. Вы работаете в полиции, и возможности полицейских хакеров вам прекрасно известны.
      Короче надо. Разговорился. Для кого я рассказываю? Он знает все, что я говорю. Я знаю, что он это знает. Он понял уже, что знаю я больше, чем ему казалось. Уверен, что пароли у него надежны: ни я, ни прокурор, и никто на свете не сможет ничего доказать.
      Мои мысли он просчитал легко, я на его месте просчитал бы.
      Но дело не в том - или не только в том, - чтобы заполучить файлы и улики. Он знает, что теперь - если меня не упекут в тюрьму, о чем он не подозревает, капитан еще не слил информацию, он это сделает, когда наденет на меня наручники - теперь я (так он думает) не оставлю его в покое, буду отслеживать любые его телодвижения и движения мысли, и он больше не сможет безнаказанно заниматься исследованиями.
      - Со статистики вы начали, с тех семи случаев, - продолжал я, отодвинув свой стул на полметра, мне не нравилось, как Вакшанский на меня смотрел. - Но вы ученый... считали себя ученым. Хотели проверить, работает ли закон Борелли...
      - Борелли-Вакшанского, - поправил он.
      - Что? А, ну да... Закон работал, это понятно, иначе вы не приступили бы к следующей стадии. Применение. Как это делают в физике? Сначала открывают закон природы, потом изучают и, наконец, используют. А закон Борелли... ээ... Вакшанского - психологический закон, и изучать его нужно на людях.
      Я ступил на тонкий лед. Я знал, что на этот раз прав. Прав в главном. Но мог ошибаться в деталях - я не физик, не психолог, я детектив. Поэтому - меньше деталей. Детали Вакшанский знает сам - и расскажет, непременно расскажет.
      - На людях, - повторил я убежденно. - Вам нужно было ввести человека в релятивистский психологический режим и наблюдать. Наблюдать и фиксировать. Фиксировать и дополнять статистику.
      Надо же... Я так небрежно произнес слово "релятивистский", будто понимал его физический, психологический и просто человеческий смысл.
      - Как вы вводили человека в состояние релятивистского психологического шока? Отправляли письма? Звонили? "Случайные" встречи, беседы? Вы расскажете, да? Это можно будет оформить как явку с повинной, я помогу вам заполнить бланк.
      Он поднял брови, изобразив удивление.
      - О чем вы, детектив?
      - И люди стали вести себя по закону Борелли... ээ... Вакшанского. Кто-то поднимался на вершину своей Джомолунгмы, кто-то нет. У тех, кто достигал вершины, останавливалось сердце, а вы изучали релятивистские эффекты и пополняли статистику. Были другие релятивистские эффекты, кроме звонков "с того света"? Только один случай компьютерного видео - или были еще?
      - Детектив, ваша фантазия...
      - Безмерна, да. Но слушайте. Вы подумали... Извините, если я пытаюсь думать за вас. Вы подумали, что, в конце концов, кто-нибудь обратит внимание на эти смерти. Да, они были всегда, но ведь не в таком количестве и концентрации! И захотели обезопасить себя, свою работу. Как? Да просто - перевести стрелки. Вы отслеживали ситуацию и видели, что я заинтересовался. Что вы сделали тогда? Нарисовали круги. "Вы не боитесь, детектив?" Помните, да?
      - Я не посылал никому электронных писем, детектив, - изобразив на лице странную улыбку, сказал Вакшанский. - Ваша фантазия действительно безмерна.
      - Я не физик. - Я тоже попытался улыбнуться. Не уверен, что получилось. - Но я читал Борелли. Не скажу, что понял, но там есть место о взаимодействии конусов жизни. Достаточно повлиять на один конус, на одну жизнь, и тогда многие... Как он это назвал... - Я на мгновение задумался. - Да! Цепная психологическая реакция. Атомная цепная реакция начинается с первого выбитого нейтрона, я не ошибаюсь? Так же, как эпидемия - с первого заболевшего. И я вспомнил. Кто в этой цепочке был первым, умершим от внезапной остановки сердца? Сам Борелли! И вы ведь с ним обща...
      Он бросился на меня - не то, чтобы я не ожидал этого, именно этого я ожидал и был готов - но он выбрал момент, когда я слишком увлекся и ослабил бдительность.
      Первый удар я отразил спокойно - все-таки в драке я был куда более профессионален, чем он при всех его тренировках в спортзале. Я не учел другого. Он позволил себе выйти за грань. За предел. Сейчас ему было все равно - прервется его линия жизни или будет и дальше тянуться в будущее. Закон "конуса жизни" он знал лучше меня. Он умел этим законом пользоваться. Умел входить в релятивистскую зону по собственной воле. А я - нет. Все это могут, но далеко не все умеют.
      У меня получилось, когда я бежал из отделения. Само получилось, я понятия не имел, как повторить эффект. Больше того - боялся, что эффект повторится, потому что это - смерть, почти всегда смерть, войти в релятивистскую зону можно, но остаться живым - вряд ли.
      Эти мысли - если это вообще были мысли, а не мгновенный выплеск подсознания - промелькнули быстрее, чем Вакшанский успел ударить меня в шею. Удар я отразил инстинктивно, но оба мы перед его неожиданным выпадом сидели, и оба упали - обычные законы физики никто не отменял.
      Он хотел меня убить? Зачем? Нас тут двое в запертой комнате. Убьет он меня - и сядет пожизненно. Надеется, что удастся уйти, не умерев? Хорошо рассчитал релятивистские эффекты? А их вообще возможно рассчитать заранее?
      Время замедлилось. Но замедлилось оно не только для меня - для него тоже. Он умел этим эффектом пользоваться. Я - нет.
      Мы оба вскочили на ноги. Он улыбался. Я стиснул зубы.
      Описывать потасовку не буду - я ее не запомнил. Возможно, это естественный эффект. Возможно, информация в мозгу не сохраняется после того, как человек выходит из релятивистской зоны. Может быть. Но я ведь помнил, как бежал из участка. Может быть, существует ближняя релятивистская зона - и дальняя. Как частицы - электроны, протоны и какие еще - бывают релятивистскими и ультрарелятивистскими, что бы это ни значило для их физических свойств.
      А для психических?
      Вернулся я в себя от грохота. Грохотала вся вселенная. Наверно, так грохнуло во время Большого взрыва. Или не так? Большой взрыв случился в вакууме, а в вакууме нет звуков.
      Странное рассуждение для человека, который только что не осознавал себя. Но это так. Грохнуло, я подумал о Большом взрыве - и понял, что лежу на полу в очень неудобной позе, будто меня завязали узлом. Боли не было, но я с трудом вытащил правую руку из-под левой, а левой не смог пошевелить - понял, что она сломана, прежде чем боль, наконец, заставила меня это почувствовать.
      А он?
      Грохот еще отдавался в ушах, когда я ощутил и специфический запах - здесь только что стреляли. Кто? Он - в меня? Оружия у него не было.
      Кто же?
      Надо мной склонился человек. Он? Нет. Кто? Лицо... Я его знал. Я его хорошо знал. Слишком хорошо. Лицо капитана Берроуза.
      И руки были его - он пытался поставить меня на ноги, а я не мог встать. Мы оба еще не поняли, что нога у меня тоже сломана, и встать я не сумею.
      Значит, они до меня все-таки добрались. И теперь - увольнение, суд, тюрьма... господи...
      - Врача! - крикнул капитан, опустив меня на пол.
      Надо же... Ему так хотелось самому надеть на меня наручники, что он лично возглавил захват?
      Капитан смотрел на меня сокрушенно, участливо... не так, как должен был смотреть на подчиненного, которого собирался отправить в камеру.
      Я должен был что-то сказать, и я сказал:
      - Вы упустили Вакшанского!
      Конечно, они его упустили. Ворвались, устроили стрельбу, шумовые эффекты, меня-то взяли, а Вакшанский сбежал - кому он тут, действительно, был нужен?
      - Нет, - сказал капитан, и у него дернулась щека. - К сожалению...
      Что - нет? И почему - к сожалению?
      Я проследил за взглядом Берроуза и увидел: Вакшанский лежал в двух метрах от меня в раскоряченной позе и бессмысленно смотрел в потолок. До меня не сразу дошло, что он мертв. До меня не сразу дошло, что над трупом Вакшанского стоит Джон.
      - Джон? - спросил я не столько удивленно, сколько недоверчиво.
      - Все в порядке, Ник, - улыбнулся напарник. - Теперь все уже в порядке.
      - Надеюсь, - буркнул Берроуз. - Хотя объясняться вам придется еще долго.
      Неожиданно в комнате оказалось много народа - то ли они возникли из ничего, как Вселенная из ложного вакуума, то ли были здесь и раньше, но я их не видел, не воспринимал, не чувствовал.
      Трое полицейских из здешнего отделения - и некто штатский, в потертом свитере и наполеоновской треуголке, которая, когда я присмотрелся, оказалась кепочкой, надетой набекрень. Я знал этого человека, но не понимал, что он тут делает.
      - Доктор Колдуэлл? - неуверенно спросил я.
      Физик подошел, обойдя за метр тело Вакшанского, присел на корточки и взял меня за руку.
      - Трудно? - спросил он. - Я имею в виду: выходить из релятивистского состояния...
      Я подумал над его словами, попытался подняться и тогда-то понял, что нога у меня действительно сломана. Боль пронзила не только тело, но и воздух в комнате, и весь мир, будто воздух исчез, мир исчез, на какое-то время осталась одна боль, я утонул в ней, и тогда стало хорошо.
      Я сделал несколько вдохов и пришел в себя.
      - Не надо двигаться, - сказал Колдуэлл. - Вот и врачи.
      - Что... - сказал я, - что здесь произошло?
      Здесь - я имел в виду весь мир, а не конкретную комнату. Возможно, я переместился в другую реальность, где другой капитан с другим Джоном.
      - Я ему все объяснил, - сказал Колдуэлл, отчего я стал понимать еще меньше.
      - Кто? - спросил я, имея в виду вопрос: "Кто стрелял в Вакшанского?" Вряд ли Колдуэлл понял, но ответил правильно:
      - Другого выхода не было. Дверь заперта изнутри, мы слышали, как вы оба кричали, и вашим друзьям пришлось... Я не специалист, не скажу, как у них получилось... Грохот был изрядный, дверь рухнула, ваши друзья... Пришлось стрелять, иначе он...
      Понятно. Кто-то спас мне жизнь. Надеюсь, не Берроуз.
      На ногу наложили временную шину, меня подняли, положили на носилки.
      - Джон, - позвал я. - Что с Мери?
      Спросил, не думая. А может, наоборот - о Мери я думал все время и потому мысли о ней не воспринимались сознанием.
      - Все хорошо.
      Кто это сказал? Неужели Берроуз? Голос был его, но слова ему принадлежать не могли.
      Я повернул голову, чтобы увидеть говорившего.
      Капитан. Его начальственная улыбочка.
      - Лежите, Златкин. Ваша... мм... подруга вам звонила, с ней все хорошо.
      - Звонила...
      Ах, да. Они же отобрали у меня телефон. Берроуз, ясное дело, не мог не посмотреть входящие звонки. Надеюсь, не стал слушать, что сказала Мери.
      - Может, и не она, - глядя мне в глаза и, видимо, ожидая ответной реакции, задумчиво сказал капитан. - Женский голос, а номер не опознаваемый...
      - Что?!
      Этого не могло быть. Этого не могло быть, потому что этого быть не могло.
      - Где... телефон?
      Это мой голос? Наверно, мой. А может, и нет.
      - Если телефон у вас с собой, господин капитан, дайте, пожалуйста.
      Чей-то уверенный голос. Черт, я перестал узнавать голоса? Может, и эти слова сказал я? "Господин капитан"?
      Берроуз протянул руку, и кто-то вложил в его руку телефон. Я и лица перестал различать? Что я вообще сейчас понимал, видел и ощущал, кроме того, что звонила Мери с неопознаваемого номера?
      Не помню, как телефон оказался в моей руке. Не помню, как нажимал на иконку. Слова, появившиеся на экране, запомнил на всю жизнь: "Номер абонента не определяется".
      Только не это! Сейчас? Почему сейчас? Когда все закончилось, Вакшанского нет, и больше ничего плохого произойти не может. Хотя... Конус жизни... Вакшанский или нет, но конус жизни был, есть и будет... Мери...
      Я не мог заставить себя послушать ее последние слова. Она позвонила мне. Больше некому. Что она сказала? Мне. Мне одному. Я хотел это знать. Я не хотел этого знать. Я не мог слушать слов, которые уже слышал Берроуз - и ничего не понял. "Вам звонила знакомая..."
      Что Мери делала в последние секунды жизни? Самое для нее важное, то, что непременно должна была сделать. Она понимала? Да? Нет?
      Почему все должно быть ТАК?
      Не знаю, что прочитал Берроуз на моем лице. Не знаю, какое у меня было лицо. Потом, вспоминая, я подумал, что плакал. Наверно. Я не плакал никогда, я не знал, что такое плакать, так был приучен с детства, с того дня, когда упал с велосипеда, впервые на него сев и сразу изо всех сил нажав на педали.
      Изо всех сил. На педали. Вышел в релятивистский режим. Мы так часто это делаем, не понимая, что происходит и чем грозит. Мы так редко это делаем, что остаемся жить, потому что секунды близости к пределу, мгновения неопределимых усилий отбрасывают нас к обычным переживаниям, и в ультрарелятивистскую область мы попадать не успеваем. И живем дальше. А те, кто выкладывается на полную катушку, умирают от остановки сердца.
      - Вы будете слушать или...
      Раздраженный голос точно принадлежал Берроузу. Я не хотел слушать. Я представлял, что услышу.
      - Да.
      "Ник, милый..."
      Она ни разу не назвала меня милым при жизни. Теперь я точно знал, что это - голос той, кого больше нет. Оттуда говорят только правду, то, что не могли сказать, когда жили на этом свете.
      "Я так торопилась, что оставила телефон в университете, но мне позволил позвонить со своего телефона хороший парень, охранник, не знаю, как его зовут... что?.. Том Брукман, может, ты его знаешь. К тебе меня не пускают, жду на стоянке, моя машина с правого края. Надеюсь, ты в порядке. Целую тебя..."
      Отбой.
      - Можно его нести, наконец? - гнусавым голосом спросил кто-то из парамедиков.
      Что ответил Берроуз, я услышать не успел. Носилки резко подняли, нога взорвалась, мир вокруг смялся, как бумага, и...
      Что?
      
      ***
      Да ничего.
      - Видите ли, мисс Кронгауз... - Колдуэлл сидел по левую сторону от кровати, Мери - по правую и держала меня за локоть. Я хотел, чтобы рассказывала она, но Мери только улыбалась. Я хотел, чтобы она говорила о другом, а Колдуэлл помалкивал, да и вообще Колдуэлл сейчас был лишним, но необходимым, и это противоречие, как ни странно, казалось мне понятным и правильным.
      - Видите ли, - говорил Колдуэлл, - о Вакшанском я не знал, иначе, наверно, подумал бы о нем если не сразу, то быстро.
      - Он был на лекциях Борелли, - сказал я. - Кстати, образование у него физическое, квантовая физика. В программисты подался, когда не попал по конкурсу в лабораторию Чезвила.
      - Откуда вы знаете? - насторожился Колдуэлл. - Я не знал.
      - Посмотрел биографию еще тогда, когда привлек его к расчетам. То есть, он меня привлек на самом деле... Неважно. Тогда и посмотрел - из любопытства.
      - Понятно. Да, он слушал лекции Джо. Понял связь физики с психологией. Идеи Джо он сумел описать в уравнениях, соотнеся теорию пространства-времени с психологическими исследованиями последнего времени.
      Я перестал слушать. Эти научные тонкости... Мери держала меня за локоть, и мне было достаточно. Я точно знал, что не допущу, чтобы она поступала, как хочет ее буйное подсознание. Человек должен сдерживать неожиданные порывы...
      Да?
      - Как? - задал я вопрос в пустоту. - Как у него получалось, что столько людей... Что у него было? Компьютер? И что?
      Я закашлялся, и Мери поднесла к моим губам стакан разведенного апельсинового сока. Как я любил. Откуда она узнала? Наверно, я однажды упомянул... Мы о многом говорили.
      Я выпил, хотя мне показалось, что у сока немного странный солоноватый вкус.
      - Вы думаете, у него был излучатель? - с ехидцей спросил Колдуэлл, и Мери посмотрела на него осуждающе.
      - Ну... как-то же он воздействовал... Сначала я думал, что это Аллисон... Когда его дом оказался в центре...
      - Послушайте, детектив, - Колдуэл добавил в голосе иронии, не обращая внимания на взгляд Мери, - вы действительно думаете, что был излучатель? Излучатель чего? Нет никаких лучей смерти, нет никаких лучей жизни, нет никаких лучей, которые были бы физикам не известны и не изучены.
      - Но что-то же было... Круги эти...
      - И кругов не было, - отрезал Колдуэлл. - Я посмотрел статистику. Смерти от остановки сердца были всегда. Это довольно распространенные случаи. И в пространстве они распределены более или менее равномерно, как и следовало ожидать. В городах больше, в сельской местности меньше. Никто не занимался такой статистикой.
      - Но карта...
      - У Вакшанского статистика была полной! И он отобрал нужные случаи - так, чтобы образовался круг. Чтобы был центр. Чтобы была видимость, будто кто-то... А точнее - Аллисон...
      Вакшанский играл со мной, как с марионеткой. Мысль была неприятной, но я стал ее думать, и она все поставила на свои места. Пазл сложился. Кроме...
      - Но он именно мне впаривал свои идеи...
      - Детектив, но вы первый обратили внимание на эти смерти. Вы посчитали, что смерти не естественные. Что есть криминал. Врачи утверждали, что криминала нет, начальство ваше утверждало, что криминала нет, а вы стояли на своем, и Вакшанскому пришлось действовать. Он, скорее всего, не собирался действовать никак. Это была интереснейшая психо-физическая проблема, которой никто прежде не занимался всерьез.
      - Бад, - тихо сказала Мери, - Нику надо отдохнуть. Может, отложим...
      - Нет! - вскричал я и попытался приподняться, отчего нога, висевшая на растяжке, чуть сдвинулась, и резкая боль заставила меня упасть на подушку.
      - Нет, - сказал я. - Это мое расследование, и я хочу знать результат. Что я сделал неправильно.
      - Все, - мягко сказал Колдуэлл. - Это чисто научная проблема. Этим должны были заниматься физики, психологи, психотерапевты, физиологи... да кто только не должен был! А вы - полицейский. Вы прекрасный полицейский, Златкин. Вы первый обратили внимание на эти смерти. Вы первый - с вами, Мери, вашу роль тоже невозможно переоценить - стали это расследовать серьезно.
      - Но Вакшанский... Он водил меня за нос. Зачем? Если все это - естественные явления, если он никак не воздействовал на частоту смертей, если он реально не мог ничего...
      - Кроме подгонки статистики!
      - Зачем?
      - Чтобы вы продолжали поиски, конечно. Чтобы вы разбирались со всеми сомнительными случаями. Чтобы вы говорили с родственниками умерших. Собирали материал. Сам он не мог этим заниматься, а вы - могли, тем более, что, взявшись за дело, вы не бросили бы его на полпути.
      - А он...
      - А он манипулировал вами, да. И накапливал материал. Автором открытия был бы он.
      - Нобелевская премия...
      - Не знаю, заглядывал ли он так далеко. Но теперь, когда все случаи объединены в систему, когда ультрарелятивистские эффекты...
      - Звонки с того света... Мистика!
      - Никакой мистики! Раньше вы, кстати, были убеждены, что мистики нет, а теперь?
      - Но...
      - Хотите аналогию? В физике есть сверхсветовые частицы тахионы. Их никто никогда не наблюдал и вряд ли смогут. Они движутся со скоростями, большими, чем скорость света, и никогда не пересекают световой барьер. Теоретически они движутся вспять во времени...
      - Читал что-то такое - пробормотал я. - Но при чем здесь...
      - Сообщения "с того света" - психологические тахионы.
      - Ну нет! - Сравнение показалось мне притянутым за уши. - Вы сами говорите, что тахионы наблюдать нельзя, а сообщения...
      - Физика другая, конечно, - согласился Колдуэлл. - Скорость света недостижима. К границе светового конуса можно сколько угодно приближаться, но нельзя ее пересечь. К границе конуса жизни можно тоже приближаться сколько угодно, затрачивая все больше мысленных и физических усилий, переступая через себя, и когда человек реально добирается до границы - он умирает. Сердце останавливается. Но импульс, жизненный импульс сохраняется. И на короткое время возникает отраженный сигнал. Почему телефон? Не знаю. Возможно, отраженный сигнал зависит от сознания или... Раньше человеку являлся призрак умершего, а сейчас призраки исчезли... когда появились мобильные телефоны.
      Он говорил и говорил, а я качал головой. В конце концов, Колдуэлл замолчал и, подумав, сказал:
      - Что вы от меня хотите, Златкин? Я физик, всю жизнь занимался приложениями уравнений Эйнштейна. Это даже не квантовая физика, чистая классика. А конус жизни - вся человеческая природа. Память, психология, психофизика, физиология, сознание...
      Похоже, перечислять он мог долго и с удовольствием. Возможно, он был прав. Даже наверняка. И если он прав, мне никогда этого не понять. В мире, мой Горацио, есть много... Или Гамлет говорил иначе?
      Конус жизни существовал всегда. Сто лет назад. Тысячи. Всегда были люди, которые все силы своей души отдавали тому, чтобы приблизиться к своему пределу. К счастью - или к несчастью? - это были немногие, упертые, зашоренные на своих безумных - или правильных? - идеях и желаниях. Люди, не просто готовые идти до конца, но - шедшие, несмотря ни на что.
      В человеке силен инстинкт самосохранения. Инстинкт, не позволяющий выходить за пределы. Понимание опасности. И все живут своей серой, зеленой, желтой, радостной или безрадостной, долгой или короткой жизнью. Не тратя всех сил своей души. Люди, чаще всего, осторожны. И если по каким-то причинам приходится подойти к опасной - как теперь будут говорить "ультрарелятивистской" - границе, то силы заканчиваются, как заканчивается (наверно) горючее у звездолета, приблизившегося к световому барьеру.
      А в мире животных? Неужели конус жизни существует и для них? Наверно - об этом не мне судить. И как в мире всего живого проявляют себя ультрарелятивистские эффекты? Если проявляют.
      Вопросы, вопросы...
      Я хотел спросить, но не стал. Не то чтобы не хотел показаться глупцом, задавая бессмысленные вопросы - напротив, не хотел, чтобы показался глупцом Колдуэлл, наверняка ответов не знавший.
      - Науке еще долго в этом разбираться. - То ли я сказал, то ли физик, то ли голос с "того света".
      - Тебе нужно отдохнуть...
      Этот голос я узнал бы среди тысячи других. Или среди миллиона. Нет, среди всех голосов на Земле, ведь каждый голос индивидуален.
      - Мери, - сказал я. - Не надо больше...
      Я не закончил фразу, Мери поняла.
      - Ник, - сказала она. - Это от меня не зависит. И от тебя. Мы такие, какие есть. Если в нас, в каждом, заложено нечто...
      - Но ты постарайся.
      Она помолчала.
      - Ты действительно мне это советуешь?
      Я помолчал.
      - Нет. Извини.
      - Тебе нужно отдохнуть.
      Она подала знак Колдуэллу, и они поднялись, Мери отпустила мой локоть, и я, наверно, заснул.
      А может, нет. Я так и не понял, произошло это во сне или в реальности. В палату вошел капитан Берроуз, за его спиной маячил Джон и кто-то еще, кого я не стал разглядывать и узнавать. Капитан подошел, посмотрел на меня, удовлетворенно кивнул и сказал Джону:
      - Я одного не понимаю, детектив Обама. Мы работаем с Златкиным двенадцать лет. Он до сих пор думал, что у него нет врага, большего, чем я? Он что, действительно так думал?
      Я так не думал. То есть - думал, конечно. Иногда.
      
      ***
      На ходунки меня поставили через неделю. Сказали, чтобы я шел, не касаясь земли сломанной ногой. Сумеете? "Конечно", - сказал я.
      Тем более, когда мой локоть поддерживала Мери. А в шаге сзади шел Джон, пришедший обсудить со мной незаконченные дела, которые, пока я прохлаждался в больнице, тащить пришлось ему одному.
      Мы подошли к двери в палату, Мери постучала, и знакомый голос крикнул:
      - Открыто! Входите!
      Раздробленный локоть лечить труднее, чем сломанную ногу.
      Старик оторвал взгляд от новостного дисплея и посмотрел мне в глаза. "Простите, - сказал я. - Вы были правы, а я ошибался".
      "Я тоже ошибался", - сказал он. И вслух добавил:
      - Я ждал вас.
      
      
      Приложение
      
      Josef Borelli*
      "Light" cone in an infinite-dimensional psychological phase space. Relativistic effects.
      Submitted on 2022, September 12, adopted on 2022, December 3.
      
      Key words: physics, psychology, light cone, relativistic effects.
      
      Джозеф Борелли
      "Световой" конус в бесконечномерном психологическом фазовом пространстве.
      Релятивистские эффекты.
      Получено: 12 сентября 2022, принято: 3 декабря 2022.
      
      Ключевые слова: физика, психология, световой конус, релятивистские эффекты.
      
      Physics today, 2023, 32, 4, 154
      
      * The Nord-Western Unuversity, Evanston (Michigan)
      borelli292@nduniv.edu
      
      Резюме
      
      Рассмотрено решение уравнения Шрёдингера с нелинейными коэффициентами. Показано, что сознание (в широком смысле) является атрибутом квантовых уравнений. Линейные уравнения Шрёдингера в любой из интерпретаций (копенгагенской, многомировой, бомовской и др.) правильно описывают физику объектов (в том числе классических), не обладающих сознанием (в широком смысле), но не могут быть адекватно применены для описания квантовых взаимодействий с участием сознательного (в широком смысле) наблюдателя.
      Показано, что аналоги понятия мировой линии материального объекта могут быть использованы для описания законов не только физики, но и других наук: химии, биологии, а также качественно иных, а именно гуманитарных: психологии (личной и групповой), лингвистики, филологии, истории и пр.
      Понятие светового конуса становится универсальным: это "конус жизни" применительно к человеческой личности (и к поведению любого существа, обладающего сознанием в широком смысле - то есть к поведению животных, растений и пр.).
      При помощи понятия "конус жизни" описаны в первом приближении принципы социального (общественного) поведения. Показана возможность взаимодействия (взаимовлияния) "конусов жизни" индивидуумов, что приводит к понятию "группового конуса жизни", "конуса жизни общества", человечества и т.д. Таким образом, открывается возможность адекватного описания не только неживой, но и живой природы.
      В Заключении автор выдвигает гипотезу о том, что единая теория поля, разработке которой физики посвятили многие десятилетия, не может быть создана без использования нелинейного уравнения Шрёдингера и следствий, описанных в статье. Автор обсуждает также спекулятивные гипотезы, проверка которых пока невозможна, а именно:
      - гипотеза о квазирелятивистских эффектах, возникающих в случае, когда личность асимптотически приближается к границе своего "конуса жизни";
      - гипотеза о смертельной опасности во время появления квазирелятивистских эффектов (аналогично опасности разрушения материального тела при асимптотическом приближении к световому барьеру).
      
      ***
      Из интервью Джозефа Борелли журналисту научно-популярного интернет-портала "Наука на марше" Магде Дамрау. Опубликовано на сайте 17 марта 2023 года.
      https://science/science-on-the-march.299382dl/
      
      "Началось это, когда я на втором курсе случайно попал на лекцию по психологии поведения. Лектор был красивым мужчиной лет сорока, с шкиперской бородкой, больше похожий на морского волка, чем на гуманитария, каким я их представлял. Рассказывал он о немецких бихевиористах, я и слово-то это услышал тогда впервые, и запомнилось оно мне своим заковыристым смыслом. Я слушал и половиной сознания размышлял - больше на уровне эмоций - о предстоявшем зачете по теории относительности. Второй курс, с механикой Ньютона мы разобрались, дошло дело до Эйнштейна и частной теории относительности.
      Любое материальное тело перемещается в четырехмерном пространстве-времени Минковского. Ничего сложного. Это всего лишь наше обычное трехмерное пространство, дополненное осью времени. Двигаясь по улице города, вы перемещаетесь не только в пространстве, но и во времени - из прошлого в будущее. И ваша жизнь, если ее изображать в таком четырехмерном пространстве - линия, направленная вверх по оси времени.
      
      
      
      Наклон линии определяется скоростью ваших перемещений. Наклон линии показывает, как быстро вы движетесь в пространстве. И потому наклон не может быть больше определенного значения, потому, что скорость не может быть больше скорости света в вакууме. Но меньше скорости света вы можете двигаться, и потому ваша линия жизни находится внутри конуса, который называется световым. Вы вольны двигаться в будущее, проводя всю жизнь на одном месте, и тогда ваша линия жизни будет строго вертикальна, ведь движетесь вы только по оси времени, а не в пространстве. Чем активнее вы живете, чем быстрее ходите, летите, ездите, тем сильнее ваша линия жизни отклоняется от вертикали. И если рассматривать линию жизни в трех измерениях (четвертое - время), линия эта - зигзаг, наклон ее невелик, и только если вы будете мчаться с субсветовой скоростью, наклон приблизится к наклону световой линии.
      Я думал, представлял себе конус, уходящий вверх, в будущее, а вершина конуса - точка настоящего. Вы бьетесь всю жизнь внутри этого конуса и не можете его пересечь, потому что вам не дано преодолеть световой барьер. И вот о чем я тогда подумал. Чем больше ваша скорость, тем труднее двигаться быстрее. Вы никогда не сможете двигаться так же быстро, как свет. Никогда наклон вашей линии жизни не станет равным или хотя бы приблизится к наклону светового конуса. В конце концов, это станет невообразимо тяжело, бесконечно тяжело, и вы не сможете преодолеть себя и сделать...
      Я поймал себя на мысли, что думаю не о физике, а о той самой психологии, о которой рассказывал лектор. Такой "световой барьер" есть у каждого человека. Психологический барьер. Есть поступки, которые каждый совершает постоянно, привычно, не раздумывая, не затрачивая на это ни моральных, ни физических сил. Это все равно, что стоять на месте - в пространстве Минковского. Линия жизни строго вертикальна и направлена вдоль оси времени. Любой поступок, требующий моральных, душевных усилий можно сравнить со скоростью движения в пространстве Минковского. Чем больше вы прилагаете усилий для совершения поступка, чем более трудно вам его совершить, тем больше скорость в вашем жизненном "пространстве Минковского".
      Конечно, я понимал, что это просто аналогия, у меня тогда и мысли не было ни о чем, кроме сравнения, которое показалось красивым.
      Чем больше скорость движения материального тела, чем ближе скорость к скорости света, тем больше энергии нужно затратить, чтобы до такой скорости ускориться. И начинает меняться все. Увеличивается масса, и значит, нужно затратить больше энергии даже для небольшого ускорения. Сокращается длина тела, и внешний наблюдатель видит вас нелепым коротышкой - все более коротким, чем больше ваша скорость, чем ближе она к световой. И время, ваше собственное время, тоже сокращается, на этом основан парадокс близнецов. Расчеты движения нужно делать по формулам Лоренца, которые Эйнштейн использовал в теории относительности. И вот вы потратили почти бесконечную энергию, вы движетесь почти со световой скоростью. Но скорость света для вас по-прежнему недостижима, хотя вы уже на пределе, и быстрее двигаться не можете. Это ваш личный предел скорости. Кто-то сможет достичь немного большей скорости, все равно меньше световой, но большей, чем ваша. А у кого-то недостает энергии, жизненного топлива даже для того, чтобы двигаться так же быстро, как вы. Все относительно, все индивидуально.
      Это в физике. Но разве не то же самое в психологии? Есть - лично для вас - поступки, совершить которые вы способны, приложив огромные моральные, душевные, да просто и физические усилия. Есть поступки, которые кажутся вам невозможными, но вы напрягаете все больше душевных (и физических!) усилий, совершаете эти поступки, и вам кажется, что все, предел. Но нужно сделать что-то еще, что-то такое, что - вы точно знаете - вам не совершить никогда. Но нужно. Внешние обстоятельства требуют. Ваша совесть требует. И вы... Да, из последних сил... И все! Для вас действительно предел. Больше вы не можете сделать ничего.
      Способность совершать ЛЮБЫЕ поступки, принимать и выполнять ЛЮБЫЕ решения - это как световой барьер для материальной частицы. Какие бы усилия вы ни прилагали, как бы ни выходили из себя, как бы ни выкладывались - поступить ТАК вы не сможете. Это действительно ваш предел.
      Я представил себе такой конус - психологический конус жизни. Сравнение мне показалось любопытным и красивым.
      Позднее я перечитал несколько глав из учебника по теоретической физике, которые и так знал, конечно. Но, перечитывая, понял, что смотрю на графики и формулы иначе. Другим взглядом. Световой конус - простенькая схема движения в пространстве-времени Минковского - приобрел для меня новое измерение. Психологическое.
      Чем более серьезные, важные, трудные поступки совершает человек, тем больше наклон его "линии жизни", тем ближе приближается личность к границе "конуса жизни". И, как электрон, протон или звездолет, приближаясь к скорости света, вступают в область так называемых релятивистских эффектов, так и личность испытывает "релятивистские изменения", на пределе преодолевая себя. В теории относительности Эйнштейна релятивистские изменения описываются формулами Лоренца, для "релятивистской психологии" такие формулы пока не выведены. И будут ли выведены когда-нибудь? Но само явление существует. Всегда существовало, однако никому не приходили в голову аналогии. Слишком далекие. Ну, право... Где физика, а где психология? А между тем...
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Амнуэль Павел Рафаэлович (pamnuel@gmail.com)
  • Обновлено: 11/03/2022. 442k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.