Аннотация: Квантовая физика утверждает, что результат эксперимента зависит от состояния наблюдателя. А - в реальной жизни?
Павел Амнуэль
Проблема наблюдателя
Человек прогуливался вдоль обрыва. Внизу тихо плескался океан. Недавно начался отлив, и волны неохотно отступали.
Человек бывал здесь довольно часто. Машину оставлял на шоссе и выходил к обрыву по тропе, петлявшей между кустов с мелкими желтыми цветами. Здесь было хорошо. Никто его не видел: ни со стороны океана, где изредка проплывами контейнеровозы и слоноподобные танкеры, ни с дороги, скрытой за разросшимися кустами. Здесь он время от времени встречался с людьми, знакомство с которыми не хотел афишировать. Встречи были короткими и не мешали наслаждаться умиротворяющим, вдохновляющим и возбуждающим (все в одном "флаконе") пейзажем.
Сегодня, впрочем, он был не один, хотя и не подозревал, что за ним внимательно наблюдают две пары глаз. Двое скрывались за кустами, невидимые ни с поляны, ни с дороги.
Детективы были осторожны и внимательны, однако ничего не успели ни понять, ни, тем более, предпринять, когда объект наблюдения подошел к краю обрыва и шагнул навстречу смерти. Удар от падения не был слышен за тихим рокотом волн. Шансов выжить у человека не было: упал он на камни, еще час назад скрытые под водой, а сейчас обнажившие в злой усмешке изъеденные кариесом времени зубы.
Прятавшиеся в кустах детективы выбежали к обрыву, но не смогли разглядеть тело в быстро наступивших сумерках. Спуститься здесь было невозможно, полицейские и пробовать не стали.
Тело Генри Поттинга подняли два часа спустя. Детективы Лайон Гриффит и Леонсия Альварец на следующее утро были отстранены от работы, а еще сутки спустя обоим было предъявлено обвинение в непредумышленном убийстве. К сожалению, расследование, проведенное экспертами-криминалистами на месте происшествия, давало для такого обвинения кое-какие основания.
***
- Какие основания? - спросил Розенфельд. Сидевший напротив него инспектор Сильверберг отпил пива из высокой кружки и тяжело вздохнул. Гриффита Сильверберг знал хорошо: когда-то они вместе учились в колледже и играли за местную гандбольную команду: Гриффит прекрасно бил по воротам, а Сильверберг считался отличным вратарем. Потом были полицейские курсы, работа патрульными, оба со временем перешли в следственные отделы: Сильверберг остался в Бостоне, а Гриффит уехал в Эллисвилл, небольшой городок на берегу океана. Карьеры за десять лет Лайон так и не сделал - похоже, и не стремился. Напарница его, Леонсия Альварец, была молода, неопытна, и Сильверберг слышал, что между ней и Лайоном начался роман. Как многие выходцы из Мексики, Леонсия пережила в юности увлечение наркотиками, и, как рассказывал приятелю Лайон, был момент, когда хотела покончить с собой. По рассказам Лайона получалось, что, если бы не их случайная встреча в полицейском участке, жизнь девушки была бы испорчена окончательно.
- Я не так много знаю, - еще раз вздохнул Сильверберг. - Не наша территория, а с Лайоном поговорить не удалось, он не отвечает на звонки. Дело будет рассматриваться судом специального отдела. Обвинительное заключение пока не предъявлено, прокурор тянет время...
- Ты тоже, - буркнул Розенфельд.
- Что? Да. Понимаешь, если бы Поттинга взяли, имея доказательства, можно было всю цепочку наркодилеров...
- Это мне известно, - перебил Розенфельд. - Я спросил: какие основания для обвинения?
Сильверберг сделал еще несколько глотков и еще пару раз тяжело вздохнул.
- Поляна над обрывом каменистая, следов почти нет, - сказал он наконец. - Лишь местами между камнями влажная после дождей земля, там следы сохранились. Возникли разночтения. Можно интерпретировать так, что Лайон и Леонсия обратили внимание на странности в поведении Поттинга - он мог обнаружить слежку, например, и достать оружие, у него была карманная модель сорок второго "глока". Завязалась потасовка, и кто-то из них - непреднамеренно, конечно, - столкнул Поттинга с обрыва. Другой вариант: Поттинг шагнул сам, а следы - из-за того, что Лайон с Леонсией бросились, естественно, смотреть, что случилось, натоптали, в тот момент они не думали, что оставляют следы. Они-то утверждают, что именно так и было, но прокурор придерживается другого мнения. Расставаться с жизнью у Поттинга не было ни малейших причин. Услышал движение в кустах - это прокурор интерпретировал как непрофессионализм детективов, - достал оружие. Ну и дальше... "Глок" триста восьмидесятого калибра нашли рядом с телом. Пистолет мог выпасть из руки Поттинга при падении. Или из кармана пиджака, как и мелочь, рассыпанная там же. Как потом выяснили, Поттинг купил бутылку "спрайта" на заправке, сдачу сунул в карман, пустую бутылку выбросил...
- Улики косвенные, - заметил Розенфельд.
- Конечно. Прокурор утверждает: Поттинг не был ни идиотом, ни психопатом, у него не было ни депрессии, ни склонности к суициду. Напротив, его так называемый бизнес шел в гору - а улик против него не было. Несколько раз Поттинга пытались посадить за торговлю наркотиками и совращение малолетних, но ему удавалось выкрутиться. Потому, собственно, Лайон и Леонсия за ним и следили.
- Плохо, - согласился Розенфельд. - Но ты веришь Лайону.
- Абсолютно. У прокурора натянутые отношения с тамошним полицейским начальством, вот он и пытается сделать из Лайона с Леонсией козлов отпущения.
- Судья может не согласиться.
- А может счесть аргументы обвинения убедительными.
- На пистолете пальцы только Поттинга?
- Да, но Лайон мог и не дотрагиваться до оружия. Схватил Поттинга за руку, толкнул...
- А человек, которого ждал Поттинг? Он появился?
- Кто знает? Когда Поттинг упал, о слежке не могло быть и речи. Патрульные были на месте через семь минут, потом подъехал Рихтер с криминалистами. По шоссе за это время проехали несколько машин...
- С дороги полянка не видна, верно? - перебил Розенфельд. - Если человек приехал на встречу, он должен был где-то поставить машину, его могли заметить.
- Кто? Если он приехал в те несколько минут, когда еще не было суматохи, то мог увидеть на поляне Лайона с Леонсией, понял, что встреча срывается, и уехал. А Лайон был не в том состоянии, чтобы обращать внимание на что-то постороннее. Если этот человек приехал чуть позже, то увидел на дороге полицейские машины и останавливаться не стал. В общем, связника упустили, если он вообще был. Это обстоятельство прокурор, конечно, упомянет в обвинительном заключении. Может, судья Винтер не примет аргументы обвинения, но, ты ж понимаешь, карьеру Лайону и Леонсии прокурор сломал.
- Плохо, - сказал Розенфельд. - Но что-то во всем этом есть неправильное. Что-то не так.
- Что не так? - Сильверберг поставил на стол пустую кружку и мрачно посмотрел на приятеля.
- Если Поттинг прыгнул сам - то почему?
- Вот и прокурор...
- Правильно спрашивает!
- Ты хочешь сказать, что согласен со второй версией? - с недоверием спросил Сильверберг.
- Это с одной стороны, - продолжал Розенфельд. - С другой: надо быть полными дилетантами, чтобы провалить задание, выдав себя шумом в кустах.
- Чепуха! - воскликнул Сильверберг. - Вот я и говорю, что прокурор просто нашел козлов отпущения.
- Что-то во всем этом не то, - убежденно повторил Розенфельд. - Обе версии, по-моему, полная чушь.
Сильверберг жестом подозвал официанта.
- Мистер Розенфельд ничего не заказал, - с упреком заметил Бен, передавая Сильвербергу сдачу. - А у нас сегодня...
- Завтра, - перебил Розенфельд, - я закажу две порции, договорились? Сегодня хочу подумать, а вкусная еда отвлекает от мыслительной деятельности.
- Но пиво... - попытался возразить Бен.
- От пива мозги пенятся! - воскликнул Розенфельд. - От хорошего пива - закипают! Завтра, Бен, я съем и выпью за двоих, обещаю.
- Потому что, - добавил он, когда официант отошел от столика, - завтра я, надеюсь, смогу дать ответ на оба вопроса.
- Ты знаешь о Поттинге что-то, чего не знаю я? - спросил Сильверберг, когда друзья вышли из кафе. - Ты не можешь ничего знать. Сейчас ты впервые о нем услышал.
- Верно, - согласился Розенфельд.
- Тогда тебе вряд ли за сутки удастся узнать что-то такое, что осталось неизвестно дознавателям. - Или... - Сильверберг с подозрением посмотрел на приятеля, - ты хочешь, чтобы я поговорил с... Забудь! Расследование ведет группа Рихтера, а он не станет делиться информацией.
- Ни о чем я тебя не прошу, успокойся, - отмахнулся Розенфельд.
- Тогда что...
- Мне нужно поговорить кое с кем, - уклончиво сказал Розенфельд. - Не в полиции. Вообще-то я давно об этом думаю, а сейчас хороший случай убедиться. Или, наоборот, разочароваться.
- О чем ты?
- Скажи, Стив, твоя Мэгги сильно изменилась за те годы, что вы женаты?
Вопрос был неожиданным, к делу не относился, и Сильверберг, естественно, решил, что приятель хочет сменить тему и соображениями своими делиться не желает.
- Все мы меняемся, - ответил он неопределенно.
- Именно! - воскликнул Розенфельд. - До завтра, Стив.
***
Он точно знал, к кому хотел обратиться. Может, даже вспомнить студенческие годы, проведенные в стенах одной альма-матер: в Йельском университете. С разницей в одиннадцать лет, ну и что с того? Университетские традиции консервативны, и им было бы что вспомнить, а общая память сближает, создает, как сказали бы экстрасенсы, ауру общего сознания. Экстрасенсов Розенфельд не уважал, но терминологией время от времени пользовался - когда другие определения выглядели еще менее связанными с реальностью.
С профессором Дозуа Розенфельд хотел встретиться уже давно. Лет пять назад он попал на его лекцию о квантовых компьютерах и природе сознания. Лекция его поразила, а лектор очаровал. От сидевшего рядом студиозуса Розенфельд тогда и узнал, что, оказывается, учился с Дозуа в одном университете, только окончил на одиннадцать лет позже. Дозуа успел за прошедшие годы опубликовать фундаментальные работы по квантовой криптографии и, как ни странно, по философии квантовой физики - дисциплине среди физиков не очень популярной, если не сказать больше. Одна из работ называлась "Почему Бог создал множество вселенных?" Название привлекало внимание, и Розенфельд с удивлением прочитал, что известный уже к тому времени профессор - человек верующий, более того, открыто называющий себя католиком. Он так и писал во Введении к нашумевшей статье: "Я - физик и католик, и эти два обстоятельства, как я считаю, позволяют мне увидеть сложные физические проблемы с различных сторон и попытаться ответить на вопросы, которые мои коллеги часто не решаются задавать".
Дозуа слыл человеком неконтактным, даже мизантропом - с этим соглашались и его коллеги, и студенты, которые с удовольствием посещали его интереснейшие лекции, но, похоже, ни разу не удостоились общения вне аудитории.
Кабинет находился в самом конце коридора - наверняка Дозуа сам его выбрал, - у глухой торцовой стены, где и в яркий полдень горел свет. На двери не было таблички с фамилией, должностью и степенью хозяина кабинета. Только номер: 84. Атомный номер полония, элемента чрезвычайно радиоактивного и опасного, хотя и необходимого для атомной промышленности. Номер Дозуа тоже сам выбирал? Нет, пожалуй - на соседнем кабинете значилось "83", и табличка сообщала, что найти здесь можно профессора Уильяма Б. Джонсона, причем слово "профессор" было вдвое большего размера, чем фамилия. Чем знаменит профессор Джонсон, Розенфельд не знал, никогда прежде имени этого не слышал, и потому, прежде чем нарушить одиночество Дозуа, он постучал и, услышав громкое "Не заперто!", бодро вошел в светлый и просторный кабинет, где сразу получил приглашение, во-первых, удобно устроиться в кресле напротив стола, во-вторых, выбрать, какой из напитков (минералка, содовая, соки яблочный, грейпфрутовый и томатный) он будет пить во время беседы, и только в-третьих, будто это было далеко не самое важное, - представиться и изложить.
Розенфельд удобно устроился, выбрал минеральную воду, получил из рук профессора стакан и наконец назвал свое имя и должность, умолчав, однако, о цели посещения.
Профессор Джонсон был как две капли воды похож на висевший на стене напротив окна поясной портрет президента Джона Ф. Кеннеди: такой же улыбающийся, открытый миру. Наверняка крутит шашни со студентками, - мимолетно подумал Розенфельд, но развивать эту тему, естественно, не стал.
- Полицейская экспертиза? - картинно удивился профессор Джонсон (Розенфельд даже мысленно не мог сказать просто "Джонсон", не добавив к имени звание). - Очень, очень интересно! По какому поводу? На какие вопросы вы хотите получить ответы?
Проблема состояла в том, чтобы подобрать "ключик" к Дозуа, для чего и понадобился разговор с профессором Джонсоном. Вопрос, следовательно, нужно было задать так, чтобы и ответ получить, и не дать понять собеседнику, что его мнение о предмете полицейского расследования нисколько эксперта-криминалиста не интересует.
- Буду откровенен, - начал Розенфельд, вспомнив прочитанный в детстве фантастический рассказ "Честность - лучшая политика". - Предъявлено обвинение в непредумышленном убийстве. Цель экспертизы - выяснить, действительно ли имело место убийство. Или несчастный случай. Или самоубийство. Или что-то еще.
- Или что-то еще... - повторил профессор Джонсон. - Если существует обвинение, то, полагаю, есть доказательства или, скажем, улики, позволившие сделать заключение, которое экспертиза хочет оспорить.
В логике профессору не откажешь. Розенфельд промолчал, что было ему не свойственно, но сообщать профессору лишнюю информацию он не собирался.
- И поскольку, - продолжал рассуждать профессор, - вы пришли на кафедру квантовой физики, ответ вы полагаете лежащим в квантовых проблемах, в которых вы, не будучи специалистом, не разбираетесь. Судя по вашему молчанию, вы не станете говорить, каким образом непредумышленное убийство связано с квантовой физикой. Или - с квантовым физиком? Второе более вероятно, я прав?
Наверно, профессор часто выходил победителем в дискуссиях со своими оппонентами. Розенфельд молчал, придав лицу выражение согласия и даже некоторого восхищения логикой великого человека.
- Разумеется, прав. - Профессор Джонсон удовлетворенно кивнул и согласился с правильностью собственного умозаключения, даже не взглянув на собеседника.
- Кто же из моих коллег замешан? Причем явно не в роли жертвы, поскольку все мои коллеги явились сегодня на работу в полном здравии. Достаточно взглянуть на табло в холле, чтобы убедиться.
На табло Розенфельд взглянул: трудно было пройти мимо. С таким нововведением он еще не встречался. Большое электронное табло в холле показывало имена и должности всех сотрудников факультета, включая лаборантов и аспирантов, с указанием номера кабинета или лаборатории. Если человек присутствовал на рабочем месте, его данные высвечивались зеленым, если отсутствовал - красным. Сегодня на табло красным горела лишь фамилия Ли Чусиня, младшего лаборанта кафедры физики твердого тела. Лаборантов профессор Джонсон, видимо, коллегами не считал. Из его слов, кстати, следовало, что явился профессор сегодня на работу последним, иначе откуда бы ему знать, что присутствуют все коллеги?
- Да, - сказал Розенфельд, имея в виду, что жертв среди физиков не было. Профессор Джонсон воспринял краткое замечание эксперта как подтверждение идеи о том, что кто-то из физиков оказался замешан в ужасном преступлении - убийстве, пусть и непредумышленном. Сейчас он начнет анализировать: кто способен... почему, если существует обвинение, никто не задержан - ведь все коллеги на работе... Пусть думает.
- Собственно, - сказал Розенфельд, - меня интересует, есть ли на факультете специалист по природе сознания, поскольку ответ на перечисленные вопросы, как полагает экспертиза, связан именно с этим человеческим свойством. Экспертизу интересует физическая - возможно, квантовая - природа сознания, поскольку сугубо биологическая интерпретация удовлетворительного ответа не дает.
Профессор не мог показать посетителю, что обескуражен. В преступлении замешан... не может быть... но, если полицейский эксперт намекает... а он определенно намекает...
- Разумеется, - неохотно сказал профессор Джонсон. - Такой специалист есть.
Точный ответ, ничего не скажешь. Гость не интересовался фамилией? Розенфельд немедленно заинтересовался, хотя ответ был ему известен.
- И это... - начал он, предоставляя профессору завершить фразу.
- Профессор Мишель Дозуа, - сообщил профессор Джонсон и только после этого подумал, что допустил сейчас мысль: коллега Дозуа, возможно, виновен в страшном преступлении - убийстве, пусть и непреднамеренном. Профессор взволновался и наконец сообщил Розенфельду информацию, ради которой тот затеял разговор.
- Профессор Дозуа, - наклонившись через стол к посетителю, произнес профессор Джонсон, - один из выдающихся физиков нашего времени. Человек кристальной честности и морали. Христианин. Если в полиции что-то предполагают...
Профессор сделал многозначительную паузу, не дождался реплики Розенфельда и закончил:
- ...То они ошибаются. Профессор Дозуа вряд ли согласится с вами разговаривать, особенно если догадается... а он, безусловно, догадается... с какой целью полицейский эксперт задает вопросы. Поэтому позвольте дать совет: если вам необходимо поговорить с профессором Дозуа о квантовой природе сознания - кстати, ни о чем другом он говорить и не станет, - начните с того, что все в мире происходит по воле Божьей. Да, и еще: Бог, безусловно, любит каждого человека и каждую тварь, им созданную. Это, знаете ли, своеобразный тест на благонадежность - с точки зрения профессора Дозуа, разумеется.
Профессор Джонсон многозначительно посмотрел на посетителя, и посетитель оправдал ожидания профессора. Розенфельд поднял взгляд к потолку и сказал:
- Сложная задача, да... Спасибо, что предупредили, профессор.
Профессор Джонсон улыбнулся, и было в этой улыбке нечто, заставившее Розенфельда подумать, что социофобия профессора Дозуа в немалой степени порождена отношением к нему коллег, в том числе - занимающих соседние кабинеты.
Розенфельд поднялся и произнес фразу, которую профессор с нетерпением ожидал:
- Надеюсь, профессор Джонсон, вы понимаете, что наш разговор сугубо приватен.
- Безусловно! - с жаром воскликнул профессор и встал, чтобы пожать Розенфельду руку. В глазах его легко было прочитать вопрос: "Но кого же убили? И неужели полиция подозревает Дозуа?"
Вопросы, не заданные вслух, Розенфельд оставил без внимания.
***
За дверью с номером 84 было тихо, но зеленая строчка с именем Мишеля Дозуа на табло в холле свидетельствовала о том, что профессор находится на рабочем месте.
Розенфельд постучал - тихо, костяшками пальцев. Так он обычно стучал, когда приезжал в гости к сестре. У Эстер было двое мальчишек-погодков, двух и трех лет, которые почему-то спали в любое время суток, и потому приходилось все делать тихо, чтобы не разбудить пострелов. Тихо снимать обувь, надевать тапочки, садиться на диван, стараясь не наступить, не свалить, не сломать, не включить разбросанные по полу игрушки, каких хватило бы на десяток неугомонных пострелов. Обычно, едва Розенфельд усаживался и шепотом спрашивал, как поживает Исайя, муж Эстер, и здоровы ли Элия и Элазар, мальчики немедленно сообщали о себе трубными возгласами, а Исайя появлялся из своего закутка, где занимался компьютерным конструированием непонятно чего, и можно было не шептать - напротив, чтобы хоть о чем-то поговорить, приходилось перекрикивать сирену пожарной машины, рев экскаватора, блеяние динозавра и вопли ребятишек, радовавшихся приходу Розенфельда, как евреи у Стены плача радовались бы приходу Мессии.
За дверью комнаты 84 было тихо, и Розенфельд постучал громче, подумав, что, возможно, было бы правильнее сначала позвонить и договориться с Дозуа о цели и времени визита. Розенфельд не сделал этого намеренно, зная, что к назначенному посещению полицейского, пусть и не следователя, а эксперта, человек начинает готовиться загодя, проветривает углы памяти, внутренне согласовывает то, что не нужно согласовывать - в общем, даже по самому невинному поводу готовит для эксперта, как говорят в России, потемкинскую деревню - часто даже не понимая этого. Иное дело - неожиданность. При правильном ведении разговора (зря он, что ли, предварительно посетил профессора Джонсона?) можно узнать гораздо больше интересного и нужного.
Возможно, Дозуа вышел? Розенфельд поднял руку, чтобы постучать сильнее, но в этот момент дверь тихо открылась ("отворилась", как сказал бы человек, начитавшийся Толстого и Достоевского), и на Розенфельда глянули грустные глаза. Именно на глаза обратил внимание Розенфельд в первый момент, и лишь потом на лицо и фигуру Дозуа. Ни лицо, ни фигура ничем примечательны не были, Дозуа затерялся бы в любой толпе, и вряд ли "среднестатистический" свидетель смог бы его опознать некоторое время спустя. Но взгляд серо-голубых глаз забыть было невозможно, это Розенфельд понял сразу. Вообще-то ничего особенного в этом взгляде не было - так, в прищур, смотрят на незнакомого человека близорукие люди. Ничего особенного, и в то же время в этом взгляде было все. Сказав мысленно "все", Розенфельд, однако, не смог бы объяснить - что именно. Всё - значит все. Все горести мира, все его радости, любовь к ближнему и ненависть к нему же, понимание и его отсутствие, удовольствие от того, что в кои-то веки кто-то постучал в дверь кабинета, и нежелание вести какие бы то ни было разговоры с неизвестным.
- Прошу прощения, - сказал Розенфельд, переведя взгляд на нейтральный предмет - книжный стеллаж, занимавший почти всю левую стену небольшого кабинета. - Моя фамилия Розенфельд, я эксперт-криминалист, вот мое удостоверение, и, если вы, профессор, сейчас не очень заняты, мне хотелось бы поговорить с вами о ваших работах в области природы сознания, включая, конечно, его теологическое обоснование. Разговор наш имеет большое практическое значение, поскольку, как я надеюсь, поможет в экспертизе чрезвычайно важного дела, находящегося сейчас в стадии предварительного расследования.
О том, что обвинительное заключение может быть предъявлено уже завтра, Розенфельд упоминать не стал. Фраза и без того оказалась слишком длинной, однако Дозуа слушал внимательно, близоруко глядя на посетителя и не делая ни малейшей попытки ни пропустить Розенфельда в кабинет, ни закрыть перед ним дверь.
После того, как Розенфельд замолчал, последовала долгая пауза. Наконец Дозуа отошел в сторону и жестом указал эксперту на кресло, стоявшее в углу, в самом темном месте в комнате. Разговаривать, сидя в этом кресле, было неудобно, потому что хозяин кабинета, сидя за столом, был виден в профиль. Возможно, так Дозуа разговаривал со студентами. Возможно - со всем миром. "Вряд ли он стал бы так говорить с Богом", - подумал Розенфельд.
- Я о вас слышал, - произнес Дозуа так тихо, что Розенфельду пришлось наклониться вперед и обратиться в слух, чтобы разобрать каждое слово. - В прошлом году вы с доктором Брауном разобрались в деле доктора Гамова и спасли его репутацию. Два месяца назад вы по сути закрыли дело против Пранделли и дали ему возможность спокойно продолжить работу.
Информация в университете распространяется быстро. В этом Розенфельд и раньше не сомневался, но полагал, что физики-теоретики, тем более люди верующие, не склонны придавать значение сплетням и кулуарным разговорам. Результаты расследований, о которых упомянул Дозуа, в прессу не попали.
Если окажется, что профессор знает о гибели Поттинга и обвинении, выдвинутом против двух полицейских, придется не только менять продуманную схему разговора, но еще и разбираться, откуда Дозуа известны факты, полицией не разглашаемые.
- Не знаю, что произошло на этот раз, - ответил профессор на незаданный вопрос, - но то обстоятельство, что вас как эксперта заинтересовали проблемы сознания и веры, по сути неразделимые, наводит на определенные размышления.
Розенфельд выждал несколько секунд, надеясь, что Дозуа поделится упомянутыми размышлениями, но, сказав "А", профессор не собирался говорить "Б", и эксперту пришлось, чтобы пауза не стала слишком неприличной, перейти к заготовленному вопросу.
- Собственно, проблема, по которой я как эксперт-криминалист должен дать обоснованное заключение, состоит в том, что человек иногда совершает действия, решительно не согласующиеся с его, скажем так, модусом вивенди. Если все происходит без свидетелей, то обычно говорят, что у человека временно помрачилось сознание...
- Или дьявол внушил ему... - пробормотал Дозуа так тихо, что Розенфельд не расслышал конец фразы, но переспрашивать не стал: если бы физик хотел быть услышанным, то высказался бы громче.
- Абсолютно непредсказуемый поступок был совершен в присутствии двух свидетелей, подозреваемых в том, что они этот поступок спровоцировали. Однако и здесь проблема: профессиональный уровень свидетелей таков, что представляется нереальным, чтобы они могли совершить инкриминируемые им действия. Таким образом...
- О! - воскликнул Дозуа. - Вы, молодой человек, могли бы высказаться и не столь заковыристо. Ничего не происходит без причины. Иногда кажется, что причины нет, и тогда вы - я имею в виду "вы" в широком смысле - пытаетесь найти причину там, где ее быть не может. Просто потому, что это представляется вам единственной возможностью.
- Гхм... Профессор, вы абсолютно точно...
- Встречный вопрос! - Дозуа сумел перебить Розенфельда вторично. Оценить это смог бы лишь Сильверберг. - Поскольку вы пришли ко мне, вас интересует не столько психология, в которой я не разбираюсь, сколько теологический аспект, который, скажу без ложной скромности, я изучил много лучше коллег-физиков?
Не желая, чтобы его перебили в третий раз, Розенфельд предусмотрительно промолчал. Да и вряд ли Дозуа полагал, что услышит ответ, потому что продолжил рассуждать, не оставив паузы, в которую эксперт мог бы вклиниться:
- Многие, я бы сказал даже - большинство человеческих поступков кажутся нам нелогичными, непродуманными, спонтанными, бессмысленными, вставьте любое синонимичное определение, только потому, что мы обычно не рассматриваем роль самого важного свидетеля, всегда присутствующего, где и что бы ни произошло. Свидетеля абсолютно надежного, но скрытого. Свидетеля, которого невозможно вызвать для дачи показаний, но который точно знает что, как, где и почему случилось. Идеальный свидетель, имя которому...
Розенфельд и сейчас предпочел бы промолчать, но пауза на этот раз была столь красноречивой, что пришлось дать ответ, которого Дозуа, несомненно, ожидал.
- Творец, - пробормотал Розенфельд.
- Именно! Идеальный свидетель, которого не вызовешь в суд и который не должен присягать на Библии, поскольку это было бы и бессмысленно, и кощунственно.
Физик наконец сделал паузу и дал возможность Розенфельду вставить несколько слов.
- О том я и говорю, профессор! Я читал ваши работы - те, где было больше философии, чем физики, - и подумал, что можно попытаться взглянуть на случившееся как бы сверху. Вы понимаете, что я хочу сказать.
- Конечно! Вы имеете в виду мою статью в "Физикал ревю леттерз" от шестнадцатого ноября прошлого года. Статья называется "Теологические аспекты проблемы наблюдения". Коллеги обошли работу молчанием, хотя в ней много сугубо практических идей. Каким, скажите, образом этот текст попал в поле зрения полицейского эксперта?
- Я часто просматриваю научные журналы, - признался Розенфельд. - Физические в особенности - наверно, просто потому, что в кафе постоянно встречаю физиков. "Быстрый протон", знаете? Близко и от института, и от управления полиции. Пару раз именно физика помогла провести правильную экспертизу.
- Гамов и Пранделли, - кивнул Дозуа. - Понятно. Вернемся к нашим... ээ... баранам. Итак, всегда и всюду присутствует абсолютно, казалось бы, надежный свидетель, имя которого не будем упоминать всуе.
- Казалось бы? - немедленно встрял с вопросом Розенфельд, и Дозуа на мгновение застыл с поднятой рукой.
- Вот! - сказал он. - Вы проникли в суть проблемы, молодой человек. Я понимаю, почему моя статья вызвала ваш интерес в связи с происшествием, которое вы предпочли не описывать детально.
- Пока дело находится на стадии предварительного расследования, я не имею права раскрывать подробности, - сухо произнес Розенфельд.
- И не нужно, - разрешил Дозуа. - Смотрите, что произошло. И что происходит всегда. Что необходимо учитывать в любом расследовании. И что, к сожалению, никто никогда не принимает во внимание, тем самым искажая суть и зачастую не позволяя свершиться правосудию.
Розенфельд имел что сказать по этому поводу, но решил профессора не перебивать, поскольку тот начал развивать именно ту мысль, ради которой эксперт затеял разговор.
- В квантовой механике существует проблема наблюдателя, которая... Кстати, - Дозуа оборвал начатую фразу, - какое у вас образование?
- Йель, - коротко ответил Розенфельд.
- О! А факультет?
- Имею магистерскую степень по математике. Докторат не писал, поскольку решил заняться практическим использованием своих знаний.
- Прекрасно! Не придется объяснять, в чем заключается проблема квантового наблюдения.
- Не нужно. - Розенфельд старался говорить поменьше, давая возможность профессору сказать больше. Своеобразный принцип дополнительности: чем больше говоришь сам, тем меньше понимаешь, что хочет сказать собеседник. Но, поскольку Дозуа продолжал молчать и внимательно рассматривать Розенфельда, тот понял, чего от него ждут, и дал определение:
- Наблюдатель самим фактом наблюдения влияет на состояние наблюдаемого объекта.
Дозуа удовлетворенно кивнул.
- Так. И зачастую результат этого влияния непредсказуем. Не знаю точно, молодой человек, в чем ваша проблема, но, судя по тому, что вы сказали, и по тому, что пришли вы ко мне, несмотря на мою репутацию...
Розенфельд сделал руками отстраняющий жест, но такой же жест одновременно сделал и Дозуа, они оба поняли несказанное, оба одновременно улыбнулись, и профессор продолжил говорить, полагая, что перед ним сидит единомышленник, который не станет внутренне усмехаться, стараясь внешне продемонстрировать невозмутимость.
- Я католик, - продолжение фразы прозвучало гораздо мягче, нежели начало. - Среди физиков, в том числе выдающихся, немало людей верующих, но все, с кем я имел честь общаться, никак не соотносят свою веру со своими научными исследованиями. Я же считаю такое отношение предательством имени Его. Если Творец присутствует во всем, то он, несомненно, незримо присутствует в каждом эксперименте, в каждом уравнении, в каждой физической гипотезе. Вы понимаете?
Розенфельд кивнул. Он и пришел сюда, чтобы понять.
- Тогда, - сделал кульбит в разговоре Дозуа, - вернемся к процессу наблюдения. Вы знаете, что в мироздании нет выделенного направления, законы природы инвариантны и симметричны, и все наблюдатели равноправны. Кроме одного. Существует один-единственный Наблюдатель, Наблюдатель с большой буквы. Тот, Кто Создал Вселенную и законы физики, управляющие мирозданием. Теперь будьте внимательны. Наблюдатель, сказали вы, фактом наблюдения влияет на объект наблюдения, отчего состояние объекта меняется - часто непредсказуемо. Творец создал человека на шестой день и, как сказано в Библии, не оставляет творение своим вниманием. Это ключевое слово. Творец наблюдает за миром, Им созданным. И, следовательно, согласно Им же созданным законам, самим фактом наблюдения влияет на мир, на все, что в мире происходит. Именно поэтому в мире случаются вещи непредсказуемые, нелогичные, необъяснимые. Как непредсказуемым образом меняется траектория частицы, когда физик-экспериментатор измеряет ее положение, так непредсказуемо меняется мир, меняется человечество, меняется каждый из нас - потому что Творец наблюдает за своим творением. Он сам этот закон создал и, конечно, может его изменить и отменить вовсе, но тогда созданная Им Вселенная погибнет, поскольку все физические законы взаимосвязаны - отмени один, и исчезнет все, вы понимаете? Творец любит людей, в этом смысл творения, он не желает нам гибели, напротив, его желание - чтобы все были счастливы, любили друг друга, жили в мире и согласии. Но всякий раз, когда Творец бросает взор свой - фигурально выражаясь, вы понимаете - на результат трудов своих, что-нибудь невозвратно меняется в мире, что-то происходит с людьми, с каждым из нас. Что-то непредсказуемое, часто нелепое, еще чаще - дурное. То, что мы называем злом, - не проделки несуществующего дьявола. Это результат того, что Творец наблюдает за нами. Это величайшее противоречие и величайшая трагедия! Он может, вероятно, и не наблюдать за созданными мирами, и тогда в каждом из них человек будет жить согласно божьим законам и заповедям, неколебимым, как законы физики. Возможно, в этом случае на Земле давно наступил бы Золотой век. Но Творец - единственный Наблюдатель, и трагедия Его в том, что, наблюдая за своим творением, Он сам же делает его существование непредсказуемым и порой невыносимым. Вижу сомнение на вашем лице, молодой человек: как же так, всемогущий Господь - и не может изменить один-единственный закон природы, который сам же и создал? Но, повторяю, изменение одного закона отменяет все остальные, уничтожает человечество, уничтожает Вселенную. И потому, видя, как мир погряз в ненависти, войнах, преступлениях, Творец допускает это, вынужден допускать, как результат самого глубокого закона квантовой физики - закона о влиянии наблюдателя на состояние наблюдаемого объекта.
Дозуа замолчал. Не потому, что ему нечего было больше сказать. Розенфельд читал статью, которую профессор пересказал, и знал, что, будучи ученым, Дозуа сделал все возможные выводы из своей гипотезы. Выводы, о которых он мог говорить часами и наверняка говорил, создавая себе противников, недоброжелателей и очень немного сторонников, предпочитавших, скорее всего, высказывать свое согласие приватно. Розенфельд не видел ни одной положительной ссылки на статью Дозуа. Отрицательных, впрочем, не видел тоже. Никаких ссылок не видел. Дозуа был одинок и сейчас, ожидая от собеседника хоть какого-нибудь знака согласия.
Розенфельду осталось задать единственный вопрос, чтобы закончить беседу. Вопрос он заготовил, но задал другой. Не мог не задать.
- Значит, - сказал он, заранее зная ответ, - Катастрофа, уничтожение шести миллионов евреев...
- О! - воскликнул Дозуа и протянул руки в отстраняющем жесте. - Я читал, как богословы, в том числе еврейские, объясняют эту трагедию. Почему Господь допустил такое? Наказание за грехи? Чьи? Предков? Надеюсь, вы теперь понимаете, что и Катастрофа, и чума в Европе в средние века, выкосившая две трети населения, и геноцид индейцев здесь, в Америке, и многое, многое... Это следствие простого, но фундаментального физического закона, который никто во внимание не принимает.
Розенфельд набрал полную грудь воздуха и на одном дыхании, чтобы не дать Дозуа вклиниться, привел возражение, которое профессор и без него прекрасно знал.
- Простите, но закон о наблюдателе - квантовый закон, действует он в мире элементарных частиц, и уже на уровне атомов и молекул наблюдатель не может существенно влиять на состояние объектов наблюдения. И подавно - в макромире.
Дозуа качал головой все время, пока Розенфельд говорил, и дал ответ в ту же секунду, когда эксперт закрыл рот.
- Простите, молодой человек, но вы, как все мои оппоненты, забываете о простой вещи. Для Творца каждый из нас и даже планета наша - элементарные частицы, мельчайшие элементы Творения. Для Творца мы с вами подобны электронам и кваркам. Нет одинаковых людей, говорим мы, каждый человек - индивидуальность. Да, как и фермионы - элементарные частицы, ни одна из которых не может находиться в том же квантовом состоянии, что другая.
Розенфельд не собирался вести теологический спор. Тем более не собирался обсуждать законы квантовой физики. Он услышал то, что хотел. Нужно было закончить беседу последним, самым важным вопросом.
- Спасибо, профессор, - сказал он, - вы мне очень помогли. Я имею в виду - помогли понять дело, экспертизой которого я сейчас занимаюсь.
- Я знаю, - коротко сказал Дозуа и поднялся.
Для Розенфельда осталось неясным, что хотел сказать физик этой фразой. Он знал, каким делом занимается эксперт? Знал что-то такое, что осталось невысказанным?
- Человек, - сказал Розенфельд, поднявшись и с трудом отодвинув тяжелое кресло, - наблюдает за движением частиц. Творец наблюдает за человечеством. Вероятно, есть и промежуточные наблюдатели?
Дозуа на несколько секунд помедлил с ответом. Для него разговор был уже окончен, и вопрос выглядел лишним.
- Да, - буркнул он.
- Благодарю вас, профессор, - сказал Розенфельд и пошел к двери, чувствуя спиной внимательный и будто подталкивавший взгляд.
***
- Я заходил к тебе сегодня, на месте не застал, - сказал Сильверберг, отпив пиво из кружки, сбив пену и отправив в рот пару креветок. - Звонил на мобильный три раза, но аппарат был отключен в рабочее время, а это нарушение инструкции.
Розенфельд рассеянно кивнул и с недоверием посмотрел на тарелку с бифштексом. Заказал он пиццу, но подумал при этом, что с удовольствием съел бы бифштекс. Бен стал телепатом?
- Я занимался сбором материала для экспертного заключения по делу Лайона и Леонсии. Телефон отключил по причине производственной необходимости и никаких инструкций не нарушил.
- Тебя видели в университете, - заметил Сильверберг. - Ты три часа проболтал с физиками. Это ты называешь экспертизой? Завтра заседание суда, а ты занимаешься Бог знает чем...
- Точно! - воскликнул Розенфельд, отрезав большой кусок бифштекса. - Именно Бог это и знает! Я подошел к делу системно, вам, следакам, этого не понять.
Сильверберг выронил креветку, запачкал маслом рукав и пробормотал фразу, которую Розенфельд не расслышал, но принял за одобрение, а потому продолжил:
- Я говорил, что существуют два факта, принципиально противоречащих друг другу?
- Говорил, - раздраженно отозвался Сильверберг. - У Поттинга не было причин для самоубийства, и Леонсия с Лайоном не могли быть настолько непрофессиональны, чтобы...
- Да! - нетерпеливо перебил Розенфельд. - Есть другие факты? Нет. Есть возможность получить новую информацию? Нет. Какой смысл в десятый раз выслушивать объяснения Леонсии и Лайона? Это частная проблема, и, если она не решается, значит, нужно решать общую проблему, это азы.
- Пока ты будешь решать общую проблему, в чем бы она ни заключалась, Леонсию и Лайона упрячут за решетку по нелепому обвинению, которое прокурор не сможет толком обосновать, а защита не сумеет убедительно опровергнуть.
- Да я уже решил, - отмахнулся Розенфельд. - Но представить заключение я не могу, если мне не закажет экспертизу инспектор Рихтер. Ты сможешь это провернуть?
Сильверберг уронил на брючину вторую креветку и протер пятнышко салфеткой.
- Докладывай, - коротко потребовал он. - Черт, эти пятна не оттираются!
- Оттирается все, - уверенно заявил Розенфельд. - Оставь. Мэгги сделает это лучше тебя. Так ты сумеешь убедить Рихтера?
- Я с ним даже не знаком, - буркнул Сильверберг. - А суд завтра в одиннадцать. И сейчас уже вечер. Каким образом...
- Из нас двоих, - перебил Розенфельд, - только ты обладаешь способностью в любое время суток вытащить из постели - собственной или чужой - нужного человека. А Лайон - твой друг.
- В отличие от Рихтера, - пробормотал Сильверберг. - Как я смогу...
- Твои проблемы, - отмахнулся Розенфельд.
Сильверберг принялся ожесточенно доедать креветки, забывая запивать их пивом.
- Ты собирался вечером с Мэгги на шоу Топаллера, - добил приятеля Розенфельд. - Чтобы Мэгги не сердилась, я могу посидеть с ней и поболтать, пока ты не вернешься.
Сильверберг пробормотал что-то, что можно было принять и за слова одобрения, и за крепкое идиоматическое выражение несогласия. Оба варианта были равнозначны по эмоциональной насыщенности фразы.
- Значит, договорились, - резюмировал Розенфельд. - Ты поезжай в Эллисвилл, я поеду к тебе. Предупреди Мэгги, хотя она и так всегда рада меня видеть и прекрасно знает, что вечером я пью только чай с лимоном. Кстати, если лимона у нее нет, поскольку ни ты, ни она с лимоном не пьете, я заеду по дороге в "Брамго", куплю пару килограммов. Если лимоны положить в морозильник, они хорошо сохраняются, и хватит минимум на год.
- Ты закончил? - кротко спросил Сильверберг. - Прежде чем я займусь безнадежным делом, ты можешь хотя бы в двух словах объяснить, как собираешься вытаскивать Лайона и Леонсию?
- Могу и в пяти, - великодушно согласился Розенберг. - Наблюдатель влияет на наблюдаемый объект. Кстати, - оживленно добавил он, - с этим явлением все мы сталкиваемся каждый день и каждый день о нем говорим...
Фразу он не закончил, потому что Сильверберг махнул Бену, указал пальцем на Розенфельда и вышел из кафе, даже не взглянув на приятеля.
- Сегодня, как я погляжу, ваша очередь платить, - с заметной долей ехидства сказал Бен. - Пиво, между прочим, прекрасное, жаль, что мистер Сильверберг не допил.
Розенфельд выбирался из сна, как из засасывающего болота. Какие-то темные личности держали его за ноги, а он пытался подняться над грешной землей и воспарить. Именно тогда, когда он сумел сбросить цепкие пальцы, с неба раздалось пение ангелов, в котором Розенфельд узнал мелодию Бетховена на слова Гейне из "Оды к радости". Розенфельд хотел послушать, ему казалось, что, вместо "Обнимитесь, миллионы" ангелы дурными голосами затянули "Отпусти народ мой".
- Дьявол, - пробормотал он, проснувшись от оглушающего заключительного аккорда. - Кому, черт возьми, нужно...
Он взглянул на часы и закончил фразу, уже смахнув с экрана телефона надпись "ответить на вызов":
- Если тебе не спится, это еще не значит...
- Одевайся, - сказал Сильверберг, - и приезжай в управление. Мы с инспектором ждем тебя у комнаты, которую ты называешь кабинетом, а все остальные - конурой.
- Какого... - продолжил по инерции Розенфельд, но проснулся окончательно и, пытаясь натянуть брюки одной рукой, спросил: - Ты не один?
- Нет, - коротко ответил Сильверберг и отключил связь.
У конуры, которую Розенфельд называл кабинетом, а его коллега по экспертному отделу Магда Жуков, любительница и знаток русской словесности, - храмом уединенного размышления, стояли двое: уставший, со слипавшимися глазами Сильверберг и бодрый, будто время близилось к полудню, незнакомый Розенфельду мужчина с цепким взглядом.
- Знакомься, - буркнул Сильверберг. - Инспектор Рихтер. Инспектор, это, как вы понимаете, эксперт-криминалист Розенфельд. Я подожду в коридоре, поскольку втроем мы в эту, с позволения сказать, комнату не поместимся.
Однако поместились. Днем, вспоминая, Розенфельд так и не сумел понять, как им это удалось, но подобная мелочь его уже не занимала.
- Сразу хочу внести ясность, - сказал Рихтер. - У меня нет никаких личных отношений с Гриффитом и Альварец. Если бы какие-либо отношения существовали, я отказался бы вести это дело. И конечно, убийство было непреднамеренным. Я рассматривал все варианты, даже самый фантастический - Поттинг неожиданно рехнулся и спрыгнул. Но факты соответствуют более прозаической версии: детективы действовали непрофессионально и позволили себя обнаружить. Скажу честно: буду рад, если судье эта версия покажется неубедительной. Но я обязан представить все доказательства, верно?
Розенфельд, внимательно выслушавший эту тираду и, к удивлению Сильверберга, ни разу не перебивший инспектора, сказал, казалось бы, невпопад:
- Зачем же вы сами приехали, инспектор? Я бы переслал экспертное заключение на ваш компьютер.
Рихтер усмехнулся.
- Знаете, Ариэль... Могу я называть вас по имени? Спасибо. А я - Джошуа. Да, я хотел бы лично услышать... Стивен, к сожалению, ничего толком не объяснил, а я имел дело с десятками экспертных заключений, в них черт голову сломит. И... честно говоря, просто хотел познакомиться. Много слышал о вас, сэр.
- Неужели? - удивился Розенфельд.
- Ваши экспертные заключения по делам Гамова и Пранделли изучают у нас на курсах повышения квалификации, - объяснил Рихтер.
- Скажите пожалуйста! - окончательно смутился Розенфельд. Видеть друга смущенным Сильвербергу было настолько непривычно, что он предпочел вмешаться и вернуть разговор в деловое русло.
- Мне с трудом удалось уговорить инспектора... эээ... Джошуа согласиться на проведение экспертизы. Времени в обрез, через пару часов ему нужно ехать обратно, иначе он опоздает к началу слушаний. Так что...
- Да, - кивнул Рихтер. - Я хотел бы знать вашу интерпретацию фактов.
- Инспектор... Джошуа... Вам наверняка знакомо ощущение, будто кто-то смотрит вам в спину?
- Знакомо, - коротко ответил Рихтер и добавил, чуть подумав: - Как и всем, полагаю.
- Не всем. Есть люди, которые этого не осознают, а неожиданное беспокойство приписывают другим факторам. О сглазе вы, конечно, тоже слышали?
- Даже встречался в своей практике, - хмыкнул Рихтер. - Шарлатанство это, вот что.
- Да, шарлатанов в таких делах много. Это как в астрофизике: наблюдаешь в телескоп туманность, измеряешь спектр, получаешь информацию о химическом составе, а оказывается, почти все данные к туманности отношения не имеют. Если удается отсеять лишнее, оказывается, реальная туманность совсем не похожа на ту, что видна в телескопы.
- В астрофизике я профан, - покаялся Рихтер. - Вы, наверно, правы, но какое отношение...
- Прямое! - перебил Розенфельд. - Стив, - обратился он к Сильвербергу, - если ты сумеешь справиться с этим аппаратом, буду благодарен. Он работает, только нужно удерживать кнопку пуска... вот так. Приготовь нам кофе, хорошо? И себе тоже, если захочешь. Чашки на полке. Под потолком, да. На голову не упадут, если будешь осторожен. Так я о наблюдениях, - вернулся Розенфельд к Рихтеру. - В квантовой физике давно известно, что невозможно провести наблюдение за частицей, не повлияв при этом на ее состояние.
- Послушайте, Ариэль, - нетерпеливо сказал Рихтер. - Я согласился поехать со Стивеном только потому, что, по его словам, ваш анализ убедительно доказывает невиновность Гриффита и Альварец. Меня не интересуют квантовая физика, астрофизика и любая другая физика, и тем более - шарлатаны, нагоняющие порчу и сглаз. Если у вас нет конкретных...
- Послушайте, Джошуа, - раздраженно перебил Розенфельд. - Все, что я сказал, имеет непосредственное отношение к делу. Когда-то никто не знал о дактилоскопии, и если бы, допустим, Видок... был такой парижский...
- Я знаю, кем был Видок, - сухо оборвал Розенфельда Рихтер.
Розенфельд взял из рук Сильверберга чашку с кофе, поставил на стол перед Рихтером так, чтобы тот случайно не смахнул ее на пол, взял вторую чашку - для себя, отхлебнул и сказал после довольно долгой паузы, во время которой внимательно рассматривал Рихтера, будто картину на стене:
- Вы перебили меня третий раз за пять минут, Джошуа. Это мало кому удается. У полицейского следователя должно быть больше терпения.
- У меня достаточно терпения. - Рихтер демонстративно посмотрел на часы над дверью, показывавшие семнадцать минут пятого. - Но...
- Но, - перебил Розенфельд, - приехали вы с желанием выслушать мою точку зрения. Вы находились в определенном состоянии, верно? Сейчас ваше состояние изменилось. Почему? Потому что мы с вами вступили во взаимодействие, подобно двум частицам. Мои аргументы показались вас нелепыми, вы даже не дослушали. Вы хотели получить информацию, верно? И для этого воздействовали на меня так же, как фотон действует на атом, информацию о котором хочет получить экспериментатор. Понимаете?
- Нет, - сказал Рихтер, отодвинул чашку и поднялся, едва не опрокинув стул. - Жаль, что...
- Сядьте, пожалуйста, - произнес Розенфельд самым смиренным тоном, на какой был способен. - Спасибо. Джошуа, как по-вашему, болельщики на стадионе одним своим присутствием влияют на игру футболистов? Да? Хорошо. А если бы зрители не вопили, а тихо сидели и смотрели? Игра все равно проходила бы иначе, чем при пустых трибунах, согласны?
- Да, но все это объясняет психология...
- Которую, - перебил Розенфельд, - никто не рассматривает как часть физики! И потому психологи делают множество ошибок. Психология - набор практических методов. Есть в психологии фундаментальные законы, как в физике? Есть надежная экспериментальная база с высокой степенью повторяемости результатов, как в физике?
- Человек - слишком сложное...
- Конечно! И этой отговоркой психологи объясняют свои неудачи. Если бы изначально психологи изучали физику - в частности, квантовую, - в психологии сейчас было бы открытий не меньше, чем в физике, химии или любой другой науке, которую называют естественной, в отличие от наук гуманитарных.
Розенфельд демонстративно отхлебнул из чашки, давая возможность Рихтеру вставить наконец слово. Тот, конечно, вставил.
- Психология не имеет никакого отношения к делу Гриффита и Альварец. Квантовая физика - подавно.
- Имеет. Физика - прежде всего. Психология, как часть физики, - тоже.
Розенфельд поднял взгляд и посмотрел на часы.
- Вам действительно пора, - сказал он, поставив на стол пустую чашку. - Экспертное заключение я записал на диск, возьмите. Если вы оставите свой электронный адрес, перешлю текст и по почте. Было приятно познакомиться.
Рихтер поднялся.
- Боже... - пробормотал он. - Почти пять часов. Даже отдохнуть не успею. Какого черта я... Не нужно, инспектор, - обратился он к Сильвербергу, собиравшемуся проводить Рихтера до машины, - я знаю дорогу.
Вышел он, не попрощавшись. Быстрые шаги, где-то хлопнула дверь. Заурчал двигатель и смолк в отдалении. Вернулась тишина.
- Ты все испортил, - устало произнес Сильверберг. - Теперь он точно...
- Все в порядке, - бодро заявил Розенфельд. - Спасибо, что тебе удалось притащить его сюда. Прекрасный объект для наблюдения.
- Ты хочешь сказать... - повторил Сильверберг.
- Что ты заладил одно и то же? Я наблюдал реакцию Рихтера. Она такая, какой должна быть согласно теории.
- Он решил, что у тебя не в порядке психика, и даже не станет читать твое заключение.
Розенфельд открыл окно, впустив в комнату морозный ночной воздух.
- Пусть, - сказал он. - Но он начал сомневаться. А это единственное, что я могу сейчас сделать для Лайона и Леонсии.
***
В "Быстром протоне" вечером всегда много посетителей: студенты приходят пропустить по кружке пива и поспорить о том, нужно ли в задаче о мюонно-электронных квазиатомах использовать графы Полдера или достаточно применить стандартное уравнение Шредингера; преподаватели, не пользующиеся в кафе никакими привилегиями, выслушивают бредовые идеи студентов и аспирантов снисходительно, в споры не вмешиваются, но сказанное запоминают, чтобы при случае высказать свое мнение в более подходящей обстановке. Можно застать в "Быстром протоне" и кое-кого из сотрудников ближайшего полицейского отделения. Обычно Сильверберг с Розенфельдом занимали самый, по мнению многих, неудобный столик - около двери, то и дело хлопавшей, когда кто-нибудь входил, и с унылым скрипом закрывавшейся, когда кто-нибудь покидал помещение.
Сегодня Розенфельд пил пиво в одиночестве, время от времени откусывая маленькие кусочки от огромного ростбифа, заказанного исключительно в результате действия закона о наблюдении: Бен смотрел из-за плеча, когда Розенфельд изучал меню, и, значит, влиял своим присутствием на состояние клиента, делая это состояние менее предсказуемым. Если бы Бен, как обычно, держался в стороне, Розенфельд ограничился бы чашкой кофе и омлетом. Ростбиф он никогда прежде не заказывал, а пиво пил исключительно за компанию с Сильвербергом, в данный момент отсутствовавшим по причине, которую Розенфельд хотел бы знать больше всего на свете. Телефон Стива был отключен с полудня, что было серьезным нарушением, и никто на работе не знал, куда инспектор отправился: видели только, как он выезжал со стоянки.
Розенфельд вот уже полчаса убеждал себя, что не нужно звонить Мэгги и спрашивать, сообщал ли Стив, когда вернется домой.
Розенфельд сделал шестнадцатый глоток пива и тринадцатый раз откусил от ростбифа (он не собирался считать, но числа сами возникали в его мозгу и отпечатывались в сознании, как на чеке, выползающем из кассового аппарата), когда дверь громко хлопнула (в двадцать седьмой раз после того, как Розенфельд сел за столик), а затем с унылым скрипом закрылась.
Сильверберг был не один, а с мужчиной лет тридцати пяти, которого Розенфельд никогда не признал бы за полицейского: на нем был прекрасно сшитый серый костюм-тройка, на безымянном пальце левой руки сверкал безвкусный перстень с печаткой, и при этом противоречии стилей лицо выглядело настолько неприметным, что Розенфельду показалось, будто костюм ходит сам по себе, как на человеке-невидимке.
- Добрый вечер, детектив Гриффит, - сказал Розенфельд, поднимаясь и соображая, нужно ли протягивать руку: не окажется ли рукопожатие столь же вяло-ненужным, как лицо детектива, или таким же изысканно-джентльменским, как его костюм, или жестким и агрессивным, как перстень на его пальце.
Гриффит добродушно и открыто улыбнулся, сразу сняв поводы для сомнений, пожал Розенфельду руку ровно с той силой, какую приложил для рукопожатия Розенфельд, и сел напротив, успев за эти четыре секунды встретиться взглядом с Беном, который кивнул и еще через двадцать секунд принес и поставил перед Гриффитом большую кружку пива, поллитровую бутылку содовой и пустой стакан.