Аннотация: Убийство совершено в закрытой пещере, куда невозможно проникнуть и откуда невозможно выбраться...
Павел Амнуэль
ПЕЩЕРА
- В вашей практике бывали, наверно, случаи... странные? - спросил Дорнье. Он сидел в шезлонге метрах в пяти от кромки прибоя, время от времени брызги от набегавших на берег волн попадали ему на лицо, и он улыбался, вспоминая, как когда-то любил плавать на закате, бороться с волнами и побеждать... было время, да. Прошло.
Дидро, казалось, не расслышал вопроса. Он вообще слышал лишь то, что считал нужным, и потому разговаривать с бывшим дивизионным комиссаром полиции было трудно. Чаще они сидели молча, смотрели на закат или на облака - у кого на что падал взгляд.
- Бывали, конечно, - ответил Дидро, когда Дорнье уже не ожидал услышать от него хоть слово.
Чайки подрались, и в птичьем гомоне Дорнье не расслышал, что еще сказал комиссар.
- Может, вернемся? - спросил он. - Становится прохладно. И шумно. - Он проводил взглядом чайку, державшую в клюве что-то, напоминавшее кусок веревки.
- В комнате душно, а кондиционеры я не люблю, они сушат воздух.
Чайки улетели, а рокот прибоя стал похож на музыкальное вступление к чему-то таинственному.
- Это было не первое мое дело, - сказал Дидро, - и кое-какой опыт у меня был, хотя... - Он пожал плечами. - Никакой опыт, полагаю, не помог бы... - Он опять умолк и провожал взглядом пурпурный диск солнца, пока тот не исчез за бурлившей линией горизонта.
- Я тогда третий год работал в полицейском участке Лонжмезона, небольшого городка в двенадцати километрах от швейцарской границы. К нам не так часто приезжали туристы, в Альпах есть места интереснее. Тем летом... Летом шестьдесят седьмого, если точно...
- Мне было двадцать четыре, - пробормотал Дорнье. - Славное время.
- А мне двадцать девять, - улыбнулся Дидро. - Молодой курсант-лейтенант. Это сейчас мы оба... Впрочем, стариком я себя не считаю. Семьдесят - не возраст. Тем более - ваши шестьдесят пять.
- Конечно. - Дорнье ждал продолжения рассказа, а Дидро, похоже, решил порассуждать о преимуществах мудрой старости над неопытной молодостью. - Так вы говорили...
* * *
Странное дело, да. Приехала в июле группа туристов, студенты из Парижа - трое парней и девушка. Сняли комнаты в пансионате, пару ночей веселились, а потом ушли в маршрут. Вернуться должны были через три недели, взяли с собой рацию на случай, если что-нибудь случится. Через три недели, день в день, рация действительно заговорила, и мне позвонил Тезье, президент нашего туристического клуба. "Мишель, - сказал он, - у ребят беда. Говорят что-то невнятное, просят не спасателей и не врача, а полицию, вот в чем закавыка". Странно, да? Лагерь, как мне объяснил Тезье, они разбили у пещер к северу от Лонжмезона, место безопасное, красивое, альпийские луга, летом все цветет... Отправились мы вдвоем: я, поскольку ребятам зачем-то понадобился полицейский, и доктор Леру.
В лагере застали троих - двух парней и девушку.
- Там, в пещере... мертвый, - сказал один из мужчин, он был у них за главного. Говорил, а сам бледный, и голос срывается.
Пещера там большая, точнее длинная, метров двадцать вглубь горы. Ничего особенного, вообще-то. Там и зала большого нет, как обычно в таких пещерах. Похожа она скорее на туннель метро, высокий, можно стоять, а в некоторых местах даже мне было не достать до потолка. Вход, правда, узкий, но вполне... Толстяк не пролезет, но толстяков там и не было.
Из сбивчивого рассказа я понял вот что. Добрались они на место в тот же день, когда вышли в маршрут. Разбили лагерь и приступили к эксперименту, который готовили весь год. Им не давали покоя лавры Мишеля Сифра. Вы, конечно, не помните, столько лет прошло... В шестьдесят втором спелеолог Сифр провел два месяца на подземном леднике Скарассон, неподалеку от итальянской границы. Два месяца один, в полной темноте, в сырости и холоде. Брр... О нем тогда много писали. Герой, да. Вот и эти решили... Профессионалов среди них не было, обычные студенты: двое физиков, химик и девушка-гуманитарий. Поэтому пещеру выбрали попроще, время - потеплее. И срок установили - двадцать дней, а не два месяца. Приехали они на каникулы и не собирались торчать на одном месте все лето. Подготовились неплохо для дилетантов. Вода, сухое питание, шоколад, хлеб в пакетах... Разложили необходимое, чтобы легко ориентироваться в полной темноте - протянул руку, достал... Воздух? Да, вы правильно спросили. Я же сказал: пещеру выбрали попроще, они студентами были, а не профессиональными спелеологами. Там множество узких отверстий наружу, мышь или даже барсук протиснутся, человек - нет. И свет не проходит, а воздух - да, так что не задохнешься. Наверно, если бы в пещеру человек десять набилось, возникли бы проблемы, а одному вполне комфортно. Если, конечно, не считать темноты и одиночества.
Ребята за день все устроили, и один из них - Рауль Понсель его звали, память у меня уже не та, но это имя я запомнил на всю жизнь, - так этот Понсель забрался в пещеру, а приятели снаружи завалили вход каменной плитой. Вдвоем - девушка не в счет, - плиту можно сдвинуть, а одному никак. Если бы Понселю в пещере стало плохо, у него была возможность подать сигнал. Способ оригинальный, но вполне надежный. Я сказал, что воздух в пещеру проникал через десятки мелких отверстий. Достаточно было крикнуть, и снаружи услышали бы. Нет, не в лагере. Чтобы услышать, нужно приложить ухо к отверстию. Слов все равно не разобрать, но они договорились, что два крика означают то-то, три - то-то, я уж не помню деталей. Если кричать снаружи, то и Понселю в пещере было слышно. Не ахти какой способ общения, да они и не собирались общаться, наоборот, эксперимент предполагал полное одиночество. Однако два раза в сутки - утром и вечером - кто-нибудь прикладывал ухо к отверстию и вслушивался в звуки из пещеры. А Понсель время от времени покрикивал или еще какой-нибудь шум производил - часов у него не было, как не было ничего, чтобы развести огонь, и фонарик он тоже не взял ради чистоты эксперимента.
Понсель даже песни в пещере орал - слов не разобрать, но звуки были, по словам Нодара... О, вспомнил фамилию их предводителя! Нодар. По его словам, звуки настолько чудовищные, что не могли быть ничем другим, кроме любимой песни Понселя "Дорога в ад". Веселенькое название, верно?
Пятого августа в десять утра плиту должны были отвалить, а вечером четвертого - я хочу, чтобы вы запомнили, - все слышали, как Понсель распевал свою песню.
Плиту отвалили, в пещеру впервые за двадцать дней проник свет, и они увидели Понселя - он лежал метрах в трех от входа. И что хуже - они сразу поняли, что парень мертв. Запах. Вы понимаете?..
Удостоверившись, что Понсель мертв, Нодар отправил по рации сообщение. Как я говорил: потребовал не врача, а полицию. И вот почему. Я тоже сначала не понял, зачем он вызвал меня, а не доктора, который удостоверил бы смерть. Но одного взгляда оказалось достаточно. Парень лежал на животе, и на затылке запеклась кровь. Не надо быть медэкспертом, чтобы сказать: умер Понсель от удара по затылку тупым предметом. Нанести себе такой удар сам он не мог никак. Ударился о стену? В темноте все возможно, но тогда в ране остались бы мелкие осколки, а на стене - место удара, следы крови... Я все подробно осмотрел, и не один: из Дижона прибыла группа криминалистов, официально от расследования я отстранен не был, все-таки мой участок, но фактически делом занялись коллеги из окружного управления, и даже из Парижа следователь прибыл, хороший человек, кстати, мы с ним тогда сдружились, жаль - умер уж десять лет как...
Первый шок я испытал, когда понял, что Понсель убит. В пещере, где он был один и где мы не нашли ничего, что могло послужить орудием убийства! Второй шок - и уверяю вас, он оказался сильнее первого - испытал не только я, но все присутствовавшие. Леру пришлось повторить свое заключение, к которому я пришел и сам, поскольку... ну, вы помните о запахе?
"Он давно умер, - сказал Леру. - Недели две назад, а может, и все три".
"Парень вошел в пещеру двадцать суток назад, - напомнил я, - и был, конечно, жив".
"Значит, - с раздражением повторил врач, недовольный тем, что я поставил под сомнение его компетентность, - от момента смерти прошло не больше двадцати дней и не меньше двух недель. После вскрытия можно будет сказать точнее, но не думаю, что намного. За эти дни температурный режим в пещере мог меняться, хотя, к счастью, незначительно, несмотря на сильные перепады температуры на плато. Вы же помните, какие были жаркие дни в середине июля".
"Я все помню, доктор, и ни в коей мере не подвергаю сомнению вашу компетентность. Но объясните, в таком случае..." - Наверно, я не должен был говорить того, что сказал, но, во-первых, у меня само с языка сорвалось, а во-вторых, я видел, что Нодар порывался что-то вставить, и я понимал, что именно.
"Скажите, - продолжал я, - если Понсель умер две недели назад, то кто разговаривал все эти дни, включая вчерашний вечер? Кто съел прорву консервов? Почти все банки вскрыты и пусты".
"Значит, там был кто-то второй, - упорствовал Леру. - Он и убил Понселя, а потом оставался в пещере".
"Не было там никого, что за чушь вы несете! - вскричал Нодар. - Рауль вошел один, и мы завалили вход! И голос! Черт возьми, я не мог - и никто! - понять, что он кричал и пел, но голос Рауля, его интонации различаю не только я! Это был его голос! Я разговаривал с Раулем вчера вечером, он сказал, что у него все в порядке!"
"Сказал? - попытался я поймать Нодара на слове. - Вы утверждали, что..."
"У нас была система сигналов, а вы что думали? Мы договорились, что, если все нормально, Рауль кричит четыре раза. Если нужно его срочно выпустить - три раза. А если он поет... По тому, какую песню Рауль горланил, можно было понять, в каком он настроении. Вчера вечером он распевал "Мой прекрасный Тироль", так что..."
"Тогда, - сказал я необдуманно, но, поймите, я был в таком же взвинченном состоянии, как эти ребята, - получается, что все это вы сами подстроили!"
Студенты будто с цепи сорвались, когда до них дошло, что я обвиняю всех или кого-то, кого они покрывают, в убийстве товарища. Лишь моя форма удержала Нодара от того, чтобы расквасить мне физиономию. Но он был близок к этому.
Отношения наши оказались безнадежно испорченными, сотрудничать со мной Нодар отказался наотрез. Остальные последовали его примеру. Я жалел, что не сумел сдержаться, понимал, что наговорил чепухи. Попросил у Нодара прощения, но он отвернулся, и несколько часов - до прибытия следственной бригады - мы провели в молчании. К пещере никто не подходил, молодые люди держались вместе и что-то обсуждали вполголоса, а мы с доктором расположились между пещерой и лагерем, день был прекрасный, солнечный, теплый... курили и пытались понять... безуспешно, конечно.
Допустим, кто-то из этой тройки убил Понселя. Я ничего не знал о мотивах, но с мотивами разобраться, как мне тогда казалось, проще, чем с мистикой. Не было, однако, ни малейшего смысла в том, чтобы после убийства устроить представление: оставить кого-то в пещере вместе с трупом. Зачем? Еще более бессмысленно сочинять историю с пением и криками, и ведь кто-то действительно должен был съесть все консервы и выпить (неужели ее просто вылили?) всю воду. И еще... Я попросту не верил, что кто-то из этой компании - тем более, все вместе - мог оказаться убийцей. Я с ними разговаривал, я видел их оторопь, неподдельный ужас, горе, возмущение. Если они играли, это была лучшая труппа артистов на моей памяти. До прибытия коллег я обследовал все подходы к пещере и то место, где на высоте моего роста находилось отверстие, через которое, по словам Нодара, они вели переговоры с Понселем. Я попросил доктора войти в пещеру и покричать. Я прекрасно слышал громкий голос, мог бы отличить голос Леру от голоса Нодара, и, тем более, женской голос от мужского, но слов было не разобрать, только "бу-бу". Другого входа в пещеру я не нашел. Скажу сразу: ничего подобного не нашли ни криминалисты из Дижона, ни комиссар Лафонт из Парижа.
Сказать, что я был озадачен, значит не сказать ничего. Криминалисты установили в пещере прожекторы, осветили каждый камешек, упустить какую-то важную деталь было невозможно. Ладно я, какой у меня тогда был опыт, относительно молодой сотрудник провинциального полицейского отделения. Но из Дижона приехали люди опытнее меня, не говорю о парижском комиссаре Лафонте. На его счету, я знал, были десятки раскрытых преступлений. Сначала он тоже, как я понимаю, подозревал студентов. Может, не поделили чего-то в первый же день, может, убийство было ненамеренным, подрались, ударили, перепугались и устроили представление. Но...
Отпечатки пальцев, месье. На стенах и камнях ничего, конечно, обнаружить не удалось - только несколько десятков практически неопознаваемых следов, что естественно: острые грани, ноздреватый камень. Но сохранилось также множество отпечатков на предметах, которыми пользовался Понсель в пещере: пакеты, брикеты, оберточная бумага, консервные банки, ложки... Ни вилок, ни ножей, кстати, не было: в темноте можно порезаться или уколоться, а если пойдет кровь... Звать на помощь? Прерывать эксперимент?
Да, так я об отпечатках. На вещах было множество отпечатков пальцев студентов. Но поверх них криминалисты обнаружили следы пальцев Понселя. Он последний трогал - и не один раз - каждую вещь, на которой могли остаться отпечатки. Вы понимаете, что это означает, не нужно объяснять?
Еще следы ног, вы правы. Их очень мало. Каменистый пол, только у входа небольшой участок земли, и там все затоптано. Ведь студенты ворвались в пещеру, когда отвалили камень. А потом еще и мы с доктором наследили, не подумав.
Что оставалось? Мистика? Кто-то неизвестный таинственным образом проник в закрытую пещеру, где не видно ни зги, убил Понселя ударом по затылку, провел в пещере почти три недели, все выпил и съел, орал в ответ голосом, похожим на голос Понселя, а когда пещеру должны были открыть, исчез так же таинственно, как появился. И не забудьте об отпечатках пальцев!
Что оставалось думать, если убили не студенты, если не было загадочного неизвестного убийцы, если умер Понсель вскоре после того, как пещеру завалили? Суммируйте, и что получите? Большой знак вопроса и ничего более. Я догадываюсь, что вы хотите сказать, месье. Призрак? Понсель умер, и в пещере появился призрак, который все оставшееся время... Вы понимаете, да? Призрак есть призрак, сущность нематериальная. Призраку незачем есть консервы, да он и открыть их не может. И вода ему ни к чему. Кричать, вроде бы, призраки способны, если наслушаться бредней любителей мистики. Но только зачем ему кричать?
Через неделю начала портиться погода, толку от наших попыток докопаться до истины не было никакого, тело Понселя увезли еще в первый вечер, а тут еще и любопытные начали появляться. Когда никто не знал о трагедии, нам не мешали, а потом... Неподалеку проходит грунтовая дорога, по ней изредка ездят. Пошли разговоры, появились любопытствующие, на шестой день пожаловали репортеры.
Мы свернули лагерь и разъехались. Студенты вернулись в Париж, оставив адреса и телефоны. Комиссар Лафонт в сентябре позвонил мне и спросил, не буду ли я возражать, если он отправит дело в архив? Возражать у меня не было оснований. Как и все, я не понимал, что еще можно сделать. И как все, абсолютно не представлял, что произошло на самом деле. Не знаю, как все, но мы с комиссаром Лафонтом были уверены, что проморгали какую-то важную деталь, не поняли чего-то, что, скорее всего, находилось на виду, как письмо в рассказе Эдгара По. Нечто такое, на что смотришь сто раз и в упор не видишь. Никто не увидел, мы тоже.
Той зимой я был в Париже по делам и встречался с комиссаром. Посидели в кафе на Монмартре, Лафонт пригласил меня к себе, у него дома мы провели несколько часов в неспешной беседе - не только о деле Понселя, но и другие проблемы обсудили. Вы помните - должны помнить, - какое это было время: до студенческих бунтов оставалось полгода... Потом я довольно часто думал о том, что те ребята, наверно, тоже бунтовали. Может, кто-то пострадал. Я больше ничего о них не слышал. На какой-то газетной фотографии, как мне показалось, увидел в толпе лицо Нодара, но вполне мог ошибиться. Комиссар после возвращения в Париж несколько раз вызывал студентов на допросы и "лирические беседы", как он выразился. По одному вызывал, вместе и попарно, перепробовал все возможные варианты. Ничего дополнительно к тому, что уже было известно, он не узнал.
Дело все еще в архиве и, насколько я знаю, формально не считается закрытым. То есть можно возобновить следственные действия по вновь открывшимся обстоятельствам. Но какие новые обстоятельства могут открыться почти через полвека?
Что вы говорите? Согласен, никто обычно об этом не спрашивает, когда читает мемуары спелеологов. Многие проводили в пещерах по два-три месяца. Кто-то, кажется, год провел, а еще я читал об индийском монахе, просидевшем в пещере, глядя в стену, три года. Вы спросили, а обычно этот вопрос стесняются или забывают задавать. Продуктов Понсель взял с собой достаточно, а где у него было отхожее место? Когда студенты выбирали пещеру для эксперимента, они этой проблемой озадачились. Пещера, которую они выбрали, подходила идеально. Там в глубине протекает ручей, почти пересыхающий летом. Зимой он заливает пещеру, и туда не войдешь, не промочив ноги. Я не ходил, но Леру рассказывал, он туда потом часто наведывался, не знаю уж, какой истины хотел доискаться. Вода стекала из-под потолка, вытекала в подобие колодца, и дальше под землей продолжала свое течение. Очень удобно. Повезло, говорите? При чем здесь везение? Студенты специально искали пещеру, которая удовлетворяла бы всем требованиям. Понселю наверняка не улыбалось провести почти месяц среди собственных нечистот. Пещер во Французских Альпах множество, на любой вкус, найти нужную - вопрос времени и терпения.
Что вы говорите? Идеи? Я же сказал: чего-то мы не разглядели. Может - это мне так кажется, - очень простого. Всякая проблема имеет решение. Всякая. Надо только суметь увидеть. А мы не сумели. Я даже не исключаю, что кто-то из студентов, а может, все вместе, смеялся в душе над полицейскими, не понявшими, как было совершено убийство.
Кстати, комиссар Лафонт занимался поиском мотива. Кому Понсель стал поперек горла, кому из студентов была нужна его смерть? Дружная компания. Знакомы с первого курса. Три года каждое лето уходили в Альпы. В университете - кстати, я говорил, что Понсель учился на физика? - о нем говорили только хорошее. Из родственников - отец. В те годы он жил в Сен-Димоне, держал аптеку. Мать умерла за год до поступления Понселя в университет. Была у него девушка, но в поход тем летом она с ними не ходила, алиби у нее стопроцентное. Лето провела в Париже, Лафонт проверил. Да и вообще, искать нужно было мужчину - кто-то же отвечал вместо Понселя мужским голосом!
Вот, собственно, и все. Кстати, я встречал вашу фамилию в газетах, а вы говорите, что не репортер. Поль Дорнье. Читал ваши статьи о науке. Вы научный журналист? Нет? Физик, но любите популяризацию, понятно. И лекции читали? Понимаю... Дикция у вас неважная, согласен. Потому и не преподавали?
* * *
Бывший дивизионный комиссар уехал на следующий день. Похоже, Дидро нашел в Дорнье слушателя, о котором мечтал долгие годы: он хотел рассказать свою неправдоподобную историю, чтобы его не перебивали и не задавали лишних вопросов. А может, он столько лет молчал, поскольку материал лежал в архиве, дело не было закрыто, и обсуждать его с посторонними Дидро не имел права. Формально он и сейчас не должен был откровенничать - насколько Дорнье знал уголовное право, извлечь из архива нераскрытое дело и рассказывать о нем первому встречному можно через пятьдесят лет. А прошло сорок два.
Наутро физик проводил Дидро на вокзал. На перроне пожали друг другу руки, пожелали здоровья, но не обменялись ни телефонами, ни адресами. Для Дидро Дорнье был случайным собеседником: поговорили и разошлись.
Дорнье оставалось провести в Фортиньяне еще шесть дней, но ближе к вечеру он отправился к главврачу и огорошил доктора Арнольда сообщением, что намерен выписаться немедленно или, в крайнем случае, завтра после обхода. "У меня появились срочные дела, чувствую я себя прилично, и, если пропущу несколько последних сеансов терапии, не думаю, что это сильно повлияет на мое здоровье".
Арнольд пожал плечами и попросил "на воле", как он выразился, выполнять предписания, которые даст перед выпиской в письменном виде.
Нога у Дорнье немного побаливала, но она побаливала много лет, он привык. Получив документ о выписке, он отправился на вокзал, где сел не в цюрихский поезд, отправлявшийся в двенадцать пятнадцать, а в парижский, уходивший на семнадцать минут позже.
Будучи честен с собой, Дорнье должен был бы признать, что зря все это затеял. Доказывать что бы то ни было он никому не собирался, а истинность рассказа Дидро не подвергал сомнению. Самое правильное было вернуться в Цюрих, к коллегам в лаборатории, рассказать о двух неделях, проведенных в замечательной клинике Арнольда. "Нога не болит, и, если делать назначенные упражнения, кризисы больше не повторятся. Забудем о плохом и вернемся к нашим баранам, то бишь интерферометрам Квята-Зендера. Что у нас на третьей стадии эксперимента?"
Но ехал Дорнье не домой, а в Париж, и причиной было скорее женское, сугубо эмоциональное желание кое-кого увидеть, кое-кого услышать и, в то же время, ничего никому не сказать. У него оставалось шесть дней отпуска, и он надеялся, что этого достаточно для осуществления всех планов. Точнее, для одного, но он стоил многих.
Париж, где Дорнье не был почти пять лет, встретил его проливным дождем, и по дороге в отель он даже не смог полюбоваться на Эйфелеву башню. Ему хотелось сравнить. Почему-то всякий раз, оказываясь в Париже, Дорнье непременно сравнивал, хотя и понимал бессмысленность насилия над памятью. Казалось, что, если много раз смотреть на то, что помнишь с детства, впечатления совместятся, различия сгладятся, и память станет такой, какой и должна быть.
Зато отель на Севастопольском проспекте, неподалеку от Центра Помпиду, не обманул ожиданий. Распаковав вещи, Дорнье долго стоял у окна, хотя смотреть было решительно не на что: окно выходило в двор-колодец, противоположная стена была влажной от дождя. Но смотрел Дорнье не в пространство, а во время, вопреки эйнштейновскому постулату о неразделимости пространственно-временного континуума.
Итак, Понсель. Отставной полицейский не мог ошибиться. То есть, мог, конечно, и сам Дорнье был тому классическим примером, но он все-таки надеялся, что память у старика профессиональная. "Старик, хм... А я? Неужели я тоже... В общем, да. Или почти. Все-таки я на пять лет моложе Дидро".
Понселей в Париже наверняка несколько тысяч. Раулей Понселей - несколько сотен. Правда, еще есть возраст: сейчас ему должно быть шестьдесят пять. Возможно, такой вообще один. Это было бы замечательно, но на везение Дорнье не рассчитывал.
Поужинав в кафетерии отеля, он спросил у портье, куда нужно обратиться, чтобы найти в Париже мужчину шестидесяти пяти лет по имени Рауль Понсель.
- Понятия не имею, месье, - был ответ. - Еще несколько лет назад я бы вам сказал, что найти человека можно, обратившись с запросом в министерство внутренних дел, но недавно эту службу упразднили будто за ненадобностью, поскольку все нужные сведения теперь есть на сайте в Интернете, и необходимо только ввести нужны данные...
- О! - воскликнул Дорнье, прервав бесконечно длинную фразу. - Как я сам об этом не подумал!
- Только прежде, месье, на сайте нужно зарегистрироваться, ввести данные о себе, ответить на десяток не относящихся к делу вопросов. Действительно, зачем им знать имя вашей матушки, чтобы допустить к базе данных, не имеющих к ней никакого отношения?
Дорнье, конечно, помнил, как звали его мать. Зимой ей исполнилось восемьдесят девять, и она благополучно проводила свои дни в доме престарелых, куда Дорнье ее оформил, заплатив за пять лет вперед. Этого должно было хватить до ее тихой смерти, расчет которой в пределах недельной погрешности Дорнье провел, пользуясь программой, разработанной специально для таких случаев умельцами из Института прикладной футурологии. Мать звали Луизой, но у Дорнье не было желания сообщать об этом в министерство внутренних дел.
- Кстати, - продолжал тем временем портье, - эта услуга еще и денег стоит. Кажется, двадцать пять евро, которые надо заплатить кредитной картой.
Дорнье кивнул, сказал "спасибо, вы мне очень помогли" и вышел на шумный Севастопольский проспект, имея в мыслях другой план поиска, о котором подумал еще тогда, когда отставной полицейский заканчивал рассказывать историю, столь же невероятную, сколь обыденную.
Дорнье был уверен, что за ним следят. Естественно, не видел никого, кто шел бы за ним следом, шагах в десяти, останавливался бы у витрин, делая вид, что разглядывает товар, ехал бы следом в такси или выглядывал из-за угла.
Ощущение, что за ним наблюдают чьи-то равнодушные глаза - пренеприятнейшее ощущение. Любой психиатр, выслушав откровения Дорнье, назвал бы его параноиком и был бы прав, глядя со своей колокольни. У каждого своя колокольня, вот в чем штука. И если уж ты влез на свою, то должен...
"Ах, что я себя-то убеждаю? Никому и ничего я не должен, а научное любопытство невозбранимо, непреследуемо и ненаказуемо".
В ближайшем таксофоне (надо же, они еще сохранились на улицах - Дорнье был почти уверен, что в век мобильников уличные автоматы вымерли, как мамонты) он обнаружил потрепанную телефонную книгу с вырванными страницами и бегло ее пролистал, не найдя ни одного Понселя, но зато выяснил, что в Париже проживают три человека по имени Мишель Дидро, и один из них, скорее всего, был когда-то дивизионным комиссаром полиции.
Решив действовать систематически, Дорнье набрал первый в списке номер. Ответил женский голос, сообщивший, что месье на работе, и если месье хочет застать месье на месте в пекарне, то пусть звонит на мобильный, который месье никогда не выключает в ожидании заказов.
Второй Дидро четко представился, и Дорнье повесил трубку, поскольку голос оказался молодым, звонким, высоким, ничуть не похожим на голос отставного полицейского.
Оставался третий, и, если этот номер тоже...
Интересно, почему практически всегда, если ищешь человека из списка, он оказывается последним, к кому обращаешься? Дорнье давно это заметил, но не смог объяснить с точки зрения теории вероятностей. Кое-какие мысли приходили в голову, и он даже уверил себя, что объяснение правильно, но математики вряд ли с ним согласились бы.
- Слушаю вас, - произнес знакомый, с хрипотцой, низкий голос, и Дорнье, помедлив, повесил трубку на рычаг. Разговор с Дидро не входил в план. Дорнье нужен был адрес: бульвар Клиши, 16. На такси, если не будет пробок, можно доехать минут за десять. Можно и на метро, но с пересадкой.
Дорнье поехал на автобусе, который долго петлял, но зато подвез его к самому дому. Напротив, естественно, располагалось небольшое кафе (покажите в Париже квартал, где нет ни одного кафе со столиками на тротуаре!), оно, похоже, только что открылось, и единственным клиентом - кроме Дорнье - был мужчина лет шестидесяти, сидевший у окна и читавший "Пари-матч", поднимая взгляд над газетой и бросая его на дом, где жил Дидро, как бросают собаке палку, чтобы она успела подхватить ее в воздухе и вернуть хозяину с трепетом обожания.
Дорнье сел подальше, чтобы ненароком не встретиться взглядами с этим человеком, хотя, как ему казалось, мужчина отметил его появление, и скрываться не было ни причины, ни смысла.
Дорнье смотрел на фасад дома Дидро и, пригубливая кофе, отмечал в памяти: из высокой, в старом стиле, парадной двери вышла женщина (лет пятьдесят? Чуть больше?) в брючном костюме, подняла руку, подзывая такси, и уехала в сторону центра. Человек у окна допил кофе и жестом заказал еще. Газету сложил и теперь не отрывал взгляда от фасада. Если сейчас появится Дидро...
Появился. Постоял у двери, глядя в небо - ждать ли дождя? - и направился к черному "шевроле". Человек у окна бросил в блюдце мелочь и устремился к двери. Дорнье проводил взглядом сначала "шевроле", медленно отъехавший от тротуара и, как женщина в такси, направившийся в сторону центра, а затем проследил, как его новый знакомец уселся на велосипед, прислоненный к стене у кафе. Поехал мужчина, впрочем, в противоположную сторону, и Дорнье не был уверен, что он вернется.
- Два круассана, пожалуйста, и большую чашку каппучино, - сказал Дорнье подошедшему официанту.
День обещал быть интересным. Во всяком случае - долгим. У Дорнье была масса времени подумать, все ли он делает правильно. Увидев в газете фотографию и узнав на ней Дидро, он сумел найти в Интернете информацию о том, что бывший дивизионный комиссар проведет месяц в знаменитой клинике доктора Арнольда в Фортиньяне. Купил курс лечения на то же время, отложив эксперимент в лаборатории - к неудовольствию сотрудников, которые впрочем, никак внешне не отреагировали на причуду шефа.
Второй этап казался очевидным: найти Понселя, пользуясь не столько информацией, сколько информатором, поскольку отставной полицейский куда лучше мог справиться с задачей. Дидро долго не вспоминал давнюю историю, а когда, рассказывая постороннему человеку, заново пережил в памяти странные и запомнившиеся дни, то, естественно, захотел узнать, как сложилась жизнь у молодых ребят, стоявших рядом с ним в день, когда была вскрыта пещера и обнаружен труп. Дорнье не следовало суетиться, нужно было лишь следить за развитием событий, но именно это сейчас давалось с трудом. Хотелось действий. Хотелось самому. Могло получиться, могло - нет. Поэтому он сидел в кафе и пил четвертую чашку каппучино, заказав к нему рюмку коньяка.
Кем была бывшему дивизионному комиссару женщина, вышедшая из дома первой? Издалека Дорнье плохо разглядел ее лицо, но по ощущениям, по интуиции, которой он доверял, она приходилась Дидро сестрой. А память, которой Дорнье сейчас доверял больше, чем логике, ощущениям и интуиции, уже всколыхнулась, и он едва удержался, чтобы не воскликнуть: "Марго! Господи, Марго..."
* * *
Все-таки возраст. Дидро чувствовал свои семьдесят, когда утром поднимался с постели. Крутило ноги, ныло где-то справа - печень, наверно, - но после зарядки и душа все проходило, и тогда у бывшего полицейского просыпались старые инстинкты. Он непременно должен был посмотреть сводку происшествий, не ту, конечно, что клали ему на стол, когда он руководил подразделением по особо опасным преступлениям, - всего лишь телевизионную сводку, где не было и десятой доли того, о чем он должен был знать, находясь в должности. Но хоть что-то. "Это можно передать Дюссону, - распределял Дидро задачи, уже распределенные новым хозяином его кабинета дивизионным комиссаром Бежаром, - а с этим хорошо справится Жюссак..." Распределив задания и предполагая, что в вечерних криминальных новостях сможет узнать о результате, Дидро обычно провожал Марго и отправлялся на утреннюю прогулку.
Плохо без Этель, но он старался об этом не думать, а поэтому думал постоянно, и настроение портилось, точнее - падало, как сбитый истребитель. Домой после прогулки Дидро приходил разбитый и весь оставшийся день до возвращения сестры с работы занимался хозяйством или смотрел сериалы. Криминальные - никогда.
Сегодня он поднялся раньше обычного, потому что даже во сне помнил, что у него появилась цель. Внезапно. Покидая клинику, он не думал об этом, до вчерашнего вечера не думал, а ночью, лежа и считая козлов (он всегда считал именно козлов, а не слонов или баранов), неожиданно решил поехать в управление и попросить в архиве старое дело. Ему позволят посмотреть бумаги. Ничего, конечно, не переписывать, да ему это было и не нужно, только возобновить в памяти. Он забыл кое-какие детали и самую главную... какую? Этого он не знал, но был уверен: перелистывая страницы, непременно вспомнит, что именно пришло ему в голову. Что-то важное, пришло и ушло, как промелькнувший луч света.
Поднялся он раньше, но был медлителен, рассеян, а на самом деле сосредоточен, как в старые добрые времена, и потому не успел ни выпить вдвоем с Марго утренний кофе, ни проводить хотя бы до двери. Он даже не подумал об этом, стоя у окна и глядя на крышу дома напротив, а когда Марго что-то крикнула из холла, прощаясь, и ушла, хлопнув дверью (обиделась?), он воспринял лишние звуки как помеху и, лишь додумав мысль, огорченно вспомнил, что сломал утренний график. Ну и ладно. Он позвонил Гранже, начальнику архивного департамента, старому приятелю, задал вопрос, получил ожидаемый ответ, быстро оделся и, теперь уже полностью сосредоточенный на поставленной самому себе задаче, поехал на набережную Орфевр в хорошем настроении, не забивая себе, как обычно, голову мыслями об Этель и о том, как, черт возьми, плохо без нее на этом свете.
В управлении его, оказывается, еще помнили. Собственно, он в этом и не сомневался, не так уж много времени прошло после его отставки. Удивило не то, что его помнил кое-кто, с кем он был дружен, но и те, кого он сам забыл или не знал никогда. В коридорах ему кивали, и он мог подумать, что это ничего не означавшая дань вежливости, но его называли по имени, желали здоровья - это было приятно и настолько неожиданно, что, оказавшись за сейфовыми дверьми архива, Дидро не сразу вернулся из мира иллюзий и на пару вопросов Гранже ответил невпопад, отчего встретил недоуменный взгляд и тогда объяснил причину своей рассеянности.
- Помнят, конечно, - пожал плечами Гранже. - Сорок лет! За такой срок кого угодно запомнишь.
Дидро в этом сильно сомневался, тем более что здоровались с ним и молодые сотрудники, которых он видел впервые и был в этом так же уверен, как в том, что Гранже сегодня выглядел плохо: обрюзг, волосы всклокочены, совсем не следит за собой, что-то у него случилось, неужели с Карин, надо спросить, но смотрел Гранже таким взглядом, будто отталкивал и всем своим видом показывал, что отвечать на личные вопросы не станет, даже не пытайтесь.
Дидро сел за стол у окна, как обычно, дело ему принесли быстро, три толстые папки - он и помнил, что их было три. Открыл первую и погрузился в воспоминания. Фотографии трупа, пещеры (при ярком электрическом освещении вид у нее был, будто у декорации в музее естественной природы), молодых людей, протоколы допросов...
Перелистывая страницы, Дидро вспоминал все, что там было написано. Он помнил, оказывается, даже то, что некоторые листы были вырваны из школьной тетради: у него кончилась бумага, и Нодар, вырвав заполненные страницы, отдал ему свою тетрадку, куда записывал погодные условия.
Все было точно так, как он рассказал дотошному физику из Цюриха, воспринявшему его историю с недоверием, естественным для научного работника, но и с интересом, естественным для обывателя. В полдень явился Гранже и позвал приятеля "покусать горячих собак". Он и сейчас, как раньше, довольствовался хот-догами, а Дидро не любил сосиски и, как раньше, заказал суп.
Вернувшись к делу, Дидро подумал, что, похоже, опять упустил нечто, на что должен был обратить внимание. Он уже перешел к третьему тому, но вернулся и принялся смотреть с начала, так и не представляя, что хочет и не может обнаружить.
Понял, когда опять перевернул страницу с нужной фотографией. Вгляделся. Мысленно сравнил. Ну, конечно. Просто он не думал (да и кто бы подумал?) о такой нелепости, потому и не видел в упор того, что на самом деле бросалось в глаза. Но ведь чепуха, верно? Верно, ответил он себе. Совпадение. Мало ли... Нет, сказал он себе, таких совпадений не бывает. То есть бывает, конечно, если совпадает какая-то деталь. Если совпадают две детали - это подозрительно. А три (на фотографии их было именно три) - практически уверенность. В чем? В нелепости?
Дидро держал фотографию в руке и мысленно сравнивал. Конечно, возраст изменил черты лица. К тому же специфическое состояние субъекта... Никто - и он в том числе - не признал бы сходства ни с первого взгляда, ни с десятого, если бы не три детали, об одной из которых он вспомнил сам, а две другие обнаружил сейчас на старой выцветшей фотографии. Фотограф был опытным, работал в полиции много лет, и Дидро вспомнил, что для своего времени фотография получилась качественная, но сейчас выглядела слишком темной, а изображение - не таким уж четким. Старость, да. Фотобумага стареет так же, как люди, а может, еще быстрее.
"Я успокаиваю себя", - подумал он. Что-то есть и в самой фотографии. Слишком она потемнела от времени, или ему кажется? После того, как он разглядел детали, на которые прежде не обращал внимания, ему все теперь казалось странным. Не нужно преувеличивать.
Хорошо. И что дальше? Дидро поднялся, поморщившись от боли в пояснице, и пошел искать Гранже. То, что он хотел сделать, вообще-то было вне правил архива, приятель мог отказать, Дидро и обижаться не стал бы. Но попробовать можно.
- В деле, - сказал он, - есть пара фотографий, которые я хочу скопировать. Я понимаю, Луи, - быстро добавил Дидро, предвосхищая реплику Гранже, - что срок давности не прошел, но...
Он смешался, разглядев на лице Гранже ехидную и, в то же время, дружескую улыбку.
- Да ладно, Мишель, - пожал плечами архивариус, - не ты первый, не ты последний. Чуть ли не каждую неделю мне приходится делать вид, будто никто ничего не нарушает.
- Ты хочешь сказать...
- Я ничего не хочу сказать, - улыбнулся Гранже, - кроме того, что почти все твои коллеги лелеют тайные мысли расправиться со старыми делами, которые оказались им не по зубам, когда действительно можно было что-то сделать. Ни у кого ничего не получается, но... Так что тебе нужно? Копии этих двух фотографий? Ты не забыл, как пользоваться ксероксом? Прекрасно. Надеюсь, ты понимаешь, что никто...
- Безусловно! - воскликнул Дидро и от избытка чувств обнял приятеля. - Спасибо тебе.
- Пожалуйста, - пожал плечами Гранже. - Если обнаружишь что-то новое, расскажи потом, ладно?
- Непременно.
Ксерокопии получились хорошего качества, но чуть похуже оригиналов. Одну из деталей теперь можно было разглядеть, лишь точно зная, где она находится, но две другие были прекрасно видны и на копии. Будет что показать... сравнить... если, конечно, он застанет... должен застать... Дидро по опыту знал, что Дорнье не уйдет, дождется его возвращения, и завтра утром будет на том же месте. Что-то ему нужно, и, значит...
Почему-то мысли обрывались на середине - наверно, из-за того, что Дидро сам от себя скрывал их окончания, не желая даже мысленно произносить слово "мистика", которое он терпеть не мог с молодых лет. В реальной жизни нет никакой мистики, все объясняется рационально. Все, тем более шарлатанство.
Он подъехал к дому так, чтобы оставить машину не на обычном месте перед подъездом, а напротив, метрах в десяти от входа в кафе "Люсиль", куда он изредка захаживал, чтобы купить на вынос несколько круассанов. Утром этот человек сидел...
Да. Как Дидро и предполагал.
Он направился к столику неторопливо, чтобы Дорнье его увидел, разглядел, понял, что прятаться бесполезно, и принял ленивую позу, будто ждал бывшего дивизионного комиссара и вовсе не удивлен его появлением. Может, действительно ждал и не удивлен?
- Неожиданная встреча, - сказал Дидро, опускаясь на свободный стул. - Черный кофе и шарлотку, - сделал он заказ подошедшему официанту, не отрывая взгляда от визави.
- Как ваше здоровье, комиссар? - осведомился Дорнье. - Нога не беспокоит?
- В моем возрасте, - Дидро внимательно смотрел визави в глаза, и тот не отвел взгляда. Что ж, достойный соперник, - беспокоит не только нога. Глаза вот тоже.
- А что с глазами? - Дорнье нахмурился. - Вы вроде не жаловались...
- Нет. Просто я стал замечать то, на что раньше не обращал внимания.
- Раньше...
- Во время наших разговоров на пляже, - пояснил Дидро.
Дорнье и теперь не отвел взгляда. Похоже, он был готов к вопросам, а значит, и ответы были у него заготовлены. Если так, узнать правду будет вдвойне тяжело, а может, и вовсе не получится. Что тогда? Поговорим о нейтральном и мирно разойдемся? А завтра Дорнье опять будет сидеть в кафе и ждать... чего?
- Я вас искал, - сказал Дорнье, откинувшись на стуле, чтобы не мешать официанту, - потому что был уверен: вернувшись в Париж, вы захотите восстановить в памяти старое дело, о котором мне рассказывали. Вы много лет не возвращались к нему, и вам казалось, что вы о нем забыли, но это не так.
Дидро кивнул.
- Да, я будто вернулся в молодость. Знаете, Дорнье, во мне боролись два желания. Одно - вспомнить себя молодого и самое странное приключение в моей жизни. И другое: не вспоминать о том деле никогда, потому что это был самый большой мой провал.
- И победило...
- Как вы и надеялись. Зачем вы меня искали?
Дорнье поднес с губам чашку и поставил на место, так и не сделав глотка.
- Вы меня заинтриговали. Странная история, и я был уверен, что, вернувшись домой...
- Вы это уже сказали. Но зачем было наблюдать за мной, когда можно было прийти, и я с удовольствием возобновил бы наше знакомство?
Дорнье покачал головой.
- Видимо, - продолжал Дидро, - вас интересую не столько я, сколько некто, к кому я мог бы вас привести, верно?
Дорнье едва заметно кивнул. Это движение можно было принять и за знак согласия, и за знак отрицания. Дидро понял кивок по-своему.
- Кто-то из той тройки?
Дорнье покачал головой. Теперь это точно было отрицание.
- Нет, - сказал он. - Кстати, эти трое... Они все живы?
- Да, насколько я знаю. Кто именно вас интересует?
- Никто. А кто интересует вас?
- Я же сказал, - поморщился Дидро. - Меня интересуете вы.
- Потому что я приехал в Париж, а не вернулся в Цюрих?
- Нет. То есть, я понял, когда вспомнил... Шрам у вас под подбородком. Он не очень заметен, но, когда вы поднимаете голову...
- Я делаю это очень редко, - вздохнул Дорнье. - Шея болит.
- Понимаю. А когда вы не застегиваете воротник рубашки, у вас виден на ключице... да, именно...
- Это, - усмехнулся Дорнье, - я заработал в детстве. Упал с забора, скажем так.
- Но больше всего меня мучило... нет, не то слово... озадачивало, скорее, и я не мог вспомнить почему... Если вы положите на стол левую руку... вот так, спасибо... у вас нет верхней фаланги на безымянном пальце. Это тоже в детстве?
- Нет, чуть позже. Неудачный удар молотком, нагноение, опасность заражения.
- Все так просто объясняется, верно? Вы физик, Дорнье... если, конечно, не...
- Я физик, - сухо произнес Дорнье, - и действительно работаю в ЦЕРНе. Вы еще не наводили справки?
- Не успел, - признался Дидро. - Теперь и не стану. Наверняка все так, как вы говорите. Я хотел сказать: вы физик, Дорнье, а у физиков, кажется, есть теория... Способ оценки теории, так точнее. Стандартные отклонения, да? Видите, я запомнил. Чем точнее теория, чем больше ей можно доверять, тем это число больше. Если оно меньше единицы, то теория плохая и наблюдениями не подтверждается. Если больше двойки, то теория не плоха, но доказательств не так уж много. Если выше тройки, то это хорошая теория, а если... Боюсь, я что-то все равно напутал, но вы меня понимаете. Если оценивать по этой шкале, то сколько единиц наберет то, что я перечислил: шрам, царапина, фаланга...
Дорнье поднес к глазам руку и внимательно осмотрел безымянный палец, будто видел его впервые в жизни.
- Я к нему привык, - сказал он, - и давно перестал замечать, что в нем чего-то не хватает.
- Так сколько?
- Эта величина называется сигма, стандартное отклонение от случайного результата.
- И сколько? В вашем случае?
Дорнье помолчал.
- Я бы сказал: больше пяти. Много.
- И вы, как физик, что сказали бы, если увидели...
- Дорогой комиссар...
- Дивизионный, если позволите. В отставке. Так что зовите меня по имени. Мишель.
- Лучше по фамилии, - пробормотал Дорнье. - Вы сделали копию фотографии? Если бы вы ее не нашли, то вряд ли затеяли бы этот разговор, верно? Покажите.
Прежде чем запустить руку в боковой карман пиджака, Дидро оглянулся и оценил расстояние до входной двери.
- Не сбегу я, - с досадой произнес Дорнье. - Меня это дело интересует куда больше, чем вас, можете поверить. Для вас это непонятная история с убийством, а для меня...
- Да? - Дидро достал фотографию и положил на стол изображением вниз. - Что это для вас?
Дорнье не ответил. Переворачивал он фотографию медленно, будто карту, от которой зависело - выиграл ли он миллион или проигрался вчистую.
- Это... - пробормотал он севшим голосом.
- Фотография, - деловито сообщил Дидро, внимательно наблюдая за реакцией собеседника, - сделана полицейским фотографом через несколько минут после того, как оперативная группа из Дижона прибыла на место преступления. Это копия официального документа, приобщенного к делу. Как видите, вот тут... и тут... и это тоже. Как вы только что сказали? Больше пяти сигма? Можно было бы сомневаться, если...
- Помолчите, - бросил Дорнье и добавил через несколько секунд, будто на мгновение вернувшись в реальный мир из воображаемого, в котором находился, разглядывая четкую фотографию: - Пожалуйста.
Дидро помолчал, наблюдая. Дорнье держал снимок обеими руками, пальцы едва заметно дрожали. "Взгляд не бегает, - отметил Дидро. - Он ожидал увидеть именно то, что увидел. И что?"
Дорнье опустил снимок на стол, будто это был документ о передаче прав на наследование миллиардного состояния.
- Сильно... изменился, - пробормотал он, Дидро с трудом расслышал.
- Сорок два года прошло, - кивнул полицейский. - Правда...
Он помолчал, но реакции не последовало.
- Правда, - закончил фразу Дидро, - трупы обычно меняются в другую сторону, если вы понимаете, что я хочу сказать.
- "Истлевшим Цезарем от стужи заделывают дом снаружи, - неожиданно продекламировал Дорнье, улыбаясь странной отсутствующей улыбкой. - Пред кем весь мир лежал в пыли, торчит затычкою в щели".
- Да, - сказал Дидро, подумав, но не вспомнив. - Что-нибудь в таком роде.
- Но вам такое и в голову не пришло, - перебил полицейского Дорнье, - когда вы рассказывали историю этого...
Он запнулся.
- Преступления, - подсказал Дидро.
- Жаль, - добавил он несколько минут спустя, удостоверившись, что визави не намерен продолжать начатую им самим фразу, - жаль, в те годы не умели делать тесты на ДНК. Сейчас это очень пригодилось бы.
- То есть, вы действительно думаете, - Дорнье поднял, наконец, взгляд на бывшего полицейского, - что на фотографии я, хотя прекрасно понимаете, что этого быть не может ни в коем случае, потому что...
Он опять запнулся.
- Потому что тело Понселя, - закончил Дидро и эту фразу, - было подвергнуто аутопсии, а затем захоронено.
- Брат-близнец? - неуверенно проговорил Дорнье после очередной фазы молчания, во время которой Дидро успел допить холодный кофе и доесть шарлотку, показавшуюся ему засохшей, будто вчерашней.
- При пяти-то сигма? - насмешливо заметил Дидро. - Окститесь, Дорнье. Какая там вероятность? Я не физик, не знаю. В мистику не верю тоже, - добавил он. - Никогда не верил. Даже когда ничем, кроме мистики, объяснить гибель Понселя не представлялось невозможным. Знаете, какое заключение написал комиссар Лафонт, сдавая дело в архив? "Фактов недостаточно, чтобы дать естественное объяснение". Написал он это, конечно, не на официальной странице, сделал приписку. Особое мнение, так сказать.
Дорнье вертел в пальцах пустую чашку и думал, не поднимая взгляда. Готов ли он был к такому разговору? Дидро его переиграл, это понятно. Дорнье хотел использовать бывшего полицейского как источник информации, попытаться найти кого-нибудь из той тройки и уже с ними (или с кем-то одним) говорить о тех днях, которые он помнил, но, в то же время, знал, что помнить не мог никак.
А теперь...
- Сверхъестественных явлений не существует. - Дорнье опустил, наконец, чашку на блюдце, осторожно, будто спускаемый аппарат посадил на пятачок в лунных горах.
- Хоть в этом мы с вами согласны, - с удовлетворением заметил Дидро. - И чтобы сразу расставить все точки над i. Дело в архиве, лично я не имею к нему формального отношения, а у моего преемника нет оснований для возвращения дела на доследование. Поэтому...
- Да, - принял, наконец, решение Дорнье. - Только учтите: пока я и сам не знаю точно, что произошло в пещере. Надеюсь узнать - с вашей помощью.
- С моей? - удивился Дидро. - А не наоборот? Не каждый день удается встретиться с трупом, пролежавшим в земле почти полвека и рассуждающим о разуме и сверхъестественных явлениях.
Дорнье жестом подозвал официанта и молча показал на обе чашки и опустевшие блюдца. Тот удалился без слов, оглядываясь на странных посетителей, одного из которых хорошо знал - бывшего дивизионного комиссара - и удивлялся, о чем беседуют два таких разных человека. Неужели господин, просидевший в кафе почти весь день, - бывший преступник? А может, не бывший?
- Труп... - между тем бормотал Дорнье, возведя очи горе и всячески показывая свое отвращение к этому слову и тому, что оно обозначало. - И вы говорите, что не верите в сверхъестественное! Пролежал в земле, надо такое придумать!
- Вы сами говорили о пяти сигма... - сухо оборвал Дидро причитания визави.
- Да, но, если вы будете прерывать меня своими нелепыми комментариями... Кстати, ваш рассказ о преступлении в пещере я, помнится, ни разу не прервал.
Официант, пряча взгляд, но внимательно рассматривая "преступника", принес кофе и круассаны, а еще "от заведения" - теплые булочки ("только что из духовки") и свежее масло ("попробуйте, месье, наше фирменное").
- Я уже обедал, - сказал Дидро. - Вы говорите, я внимательно слушаю.
- Можно сначала вопрос? О мотиве. Комиссар... как вы его назвали... Лафонт... мотива не нашел. Означает ли это, что полиция не слишком серьезно занималась этим вопросом?
- Что значит - не слишком серьезно? - рассердился Дидро. - Все, что было возможно, Лафонт сделал. Никаких намеков на мотив. Копали на ту глубину, на какую было возможно. Тем более, что по одной версии двое покрывали третьего, а по другой - в убийстве были замешаны все.
- Как у Агаты Кристи в "Восточном экспрессе"?
- Лафонт терпеть не мог детективы и не читал ни одного, уверяю вас.
- А вы?
- Прочитал, но значительно позже, так что эта книга никак не могла повлиять на наши тогдашние выводы.
- То есть полиция не может отрицать, что у кого-то или у всех вместе был мотив, до которого не сумели докопаться?
- Никогда ничего нельзя утверждать наверняка! Теоретически это возможно. Вы физик, теории - ваш хлеб, вы не отвергаете даже самые бредовые идеи, вроде - слышал в какой-то программе, - будто Вселенная возникла из ничего, сама собой.
- Это так и было! - запротестовал Дорнье.
- Ну да, - язвительно произнес Дидро. - Я не люблю Кристи, но с детства перечитываю Шекспира, хоть он и англичанин. "Из ничего не выйдет ничего". Помните?
- Конечно, - буркнул Дорнье.
- "Суха, мой друг, теория везде, но пышно зеленеет жизни древо", - процитировал Дидро теперь уже классика немецкого, которого начал было читать, но бросил, не сумев продраться дальше первого десятка страниц мучительно художественного стихотворного текста. Цитату он знал, потому что ее то и дело повторял Дальтон, руководитель экспертного отдела, не признававший никаких теорий и веривший только фактам, причем лишь тем, что обнаружены сотрудниками его группы.
- Поймите, Дидро, это для меня важно, - настойчиво говорил, тем временем, Дорнье. -Мотива не было ни у кого, это я вам могу сказать определенно. Понять я хочу другое. Что они слышали - видеть-то ничего не могли - из пещеры и о чем так и не рассказали.
- Если не было мотива, то не было и причины что бы то ни было скрывать от полиции. Тем более, что допрашивали каждого и всех вместе очень тщательно.
- То есть, - оживился физик, - вы уверены, что никто ничего не скрыл?
- Если вы так ставите вопрос, то да, уверен.
- Очень хорошо. Замечательно.
Дорнье был доволен и не скрывал этого. Дидро скептически посмотрел на визави и произнес слова, о которых сразу пожалел:
- Замечательно, Дорнье, потому что вы, похоже, и есть тот человек из пещеры. Тот, похороненный?
Дорнье ответил мгновенно:
- В каком-то смысле - да.
Дидро приподнял брови.
- Зомби? - насмешливо спросил он.
- Зомби? - с недоумением переспросил Дорнье. - Вы шутите?
- Но это единственный вариант, верно? - Дидро сам не верил в то, что говорил, в существование зомби, домовых, вампиров, призраков, оборотней, гоблинов, драконов и вообще в миры потусторонние и фантастические.
Дорнье молчал, задумавшись, и Дидро, уверив себя в том, что сейчас, когда слова сказаны, вопросы годятся только прямые и недвусмысленные, повторил то, что сказал физик, когда они сидели в шезлонгах на берегу моря:
- Ведь бывали в вашей жизни случаи... странные? Свой я вам рассказал. Ваша очередь.
И поскольку Дорнье продолжал молчать, сделал вывод, пришедший ему на ум только сейчас, хотя мог бы догадаться и гораздо раньше:
- Вы меня искали специально. Специально приехали в Фронтиньян. Вы уже тогда знали, что я вел дело о пещере.
- Что? - Дорнье будто проснулся. - Ах, это... Да, я... Впрочем, нет, конечно. Я случайно увидел в газете... Кажется, "Нувель де Пари"... Там была ваша фотография и маленькая заметка о том, что на пенсию вышел известный в Парижской полиции дивизионный комиссар Дидро.
- Этой заметке уже три года!
- Но мне она на глаза попалась два месяца назад. И меня будто стукнуло. Знаете, как это бывает. Что-то начисто исчезает из памяти. Не то что вспомнить не можешь, но просто не знаешь, что нужно что-то вспомнить. Я просматривал газеты трехлетней давности, мне нужно было для статьи о... неважно.
- А все-таки?
- Что? А... Я готовил статью о квантовой телепортации для журнала "Популярная наука" и хотел найти, что писали журналисты в обычной прессе после экспериментов де Мартини и Цайлингера.
- Что за эксперименты? - с интересом спросил Дидро. - Телепортация? Мгновенное перемещение на любое расстояние? Фантастика?
- Что-то в этом духе, - кивнул Дорнье.
- Чепуха! - запротестовал полицейский. - Вы физик, вам и карты в руки, но я еще в молодости читал, что быстрее света двигаться невозможно!
- Конечно. Но теория Эйнштейна - классическая, а в квантовом мире возможны кое-какие эффекты... Послушайте, Дидро, о чем мы говорим? Квантовая телепортация не имеет отношения к...
- Вы о ней упомянули. Значит, имеет.
Дидро повертел в руке пустую чашку, полюбовался на ошарашенное выражение лица визави и продолжил снисходительно:
- Старая привычка, месье. Никогда не знаешь, что конкретно имеет отношение к делу, а что - нет. Бывало, мелочь, не стоившая внимания, становилась главной уликой. В деле Видуана, например. Впрочем, неважно. Вы правы, наверно. Квантовая телепортация, хм... Интересно. Ладно, продолжайте. Вы готовили статью, читали газеты, увидели мою фотографию и... что?
- Лицо, имя показались мне знакомыми. Смутно. Не мог вспомнить, но был уверен, что мы с вами встречались, причем при достаточно неприятных обстоятельствах.
- Вы хотите сказать, что до того не помнили...
- Нет!
- Теперь подробнее, хорошо? Или так. Я буду спрашивать, а вы отвечайте, тогда мы быстрее доберемся до сути.
- Вряд ли, - с сомнением сказал Дорнье. - Чтобы спрашивать, нужно знать, какие вопросы правильные.
- Вы тоже не знаете, какие вопросы правильные, верно? Вы искали меня, чтобы разобраться в той истории. Учитывая, кем вы тогда были...
- Мы начинаем ходить по кругу, - вздохнул Дорнье. - Хорошо, задавайте вопросы.