Сам я не видел, как это случилось. Помню - шум. Что-то упало, но в тот момент я не понял, что именно. Помню - крикнула Ира, но я не разобрал слов. И еще, по-моему, возник на секунду странный звон в ушах, но это мне могло показаться, и я, конечно, не стал рассказывать о своих ощущениях полицейскому следователю, интересовавшемуся исключительно фактами, а не впечатлениями.
Весь вечер мы сидели с Аликом рядом за круглым обеденным столом, вели обычные разговоры (политика, наука, погода, немного о спорте, женщин - особенно присутствующих - не обсуждать), но именно тогда, когда все произошло, меня в гостиной не было: я вышел на балкончик подышать вечерним иерусалимским воздухом, стоял, глядя на огни соседней арабской деревни, услышал тонкий вскрик Иры, шум, звук падения, я вернулся в комнату и увидел лежавшего на полу Алика. Как потом ответственно объявил полицейский эксперт, в это время он был, скорее всего, еще жив, но умирал, потому что узкое и длинное лезвие пронзило ему сердце, умер он очень быстро и не успел понять в последний момент, что жизнь кончена.
Когда я вошел в комнату, царившая там неразбериха не поддавалась описанию. Визжавшую на одной ноте Иру я оторвал от тела мужа, что-то бормотавшую Анну Наумовну оттеснил от Иры, Игорю, стоявшему в дверях своей комнаты и смотревшему на меня с выражением непостижимого удивления, крикнул, чтобы не путался под ногами, а Гале приказал держаться подальше, лучше всего - сесть в дальний угол дивана и не подавать признаков жизни. Не так, как Алик, конечно. Я склонился над ним и попытался нащупать пульс, услышать дыхание, уловить движение зрачков, но в глубине сознания понимал, что все бесполезно, я зря трачу время, нужно делать что-то другое, что полагается делать в случае неожиданной смерти человека. Я видел, хотя еще не воспринимал сознанием, очень маленькую ранку на груди, где сердце. Алик умер не от сердечного приступа. И тело нельзя трогать.
Ничего похожего на стилет или шило я не видел ни рядом с телом, ни на полу, ни вообще где бы то ни было.
Я позвонил по мобильному в "скорую" - пусть сами связываются с полицией, если сочтут нужным.
Естественно, они сочли. Полицейские застали уже описанную мной картину, и следователь, имени которого я сначала не расслышал, а, когда он повторил, не сумел запомнить, бегло взглянул на Алика, сел за стол, положил перед собой блокнот с желтыми страницами и принялся быстро писать на иврите, ни на кого не глядя, но внимательно слушая все, что говорил склонившийся над телом эксперт.
Потом нас всех вывели в детскую комнату, где на стенах Игорек собственноручно намалевал еще прошлой весной черепа, кости, абордажные сабли, чертей, призраков и прочую нечисть, какую только смог вообразить, начитавшись пиратских романов и насмотревшись фильмов о поисках островов сокровищ.
Полицейский неодобрительно осмотрел экспозицию, но его дело было - следить, чтобы подозреваемые - мы, то есть, - друг с другом не общались, чем он и занялся, прислонившись к косяку закрытой двери и переводя равнодушный взгляд с меня на Иру, с Иры на Галю, с Гали на Анну Наумовну, а на мальчишку и не смотрел вовсе, полагая, видимо, что десятилетний ребенок не может быть не только преступником, но даже свидетелем преступления.
Через несколько минут Анна Наумовна, сидевшая на единственном нормальном стуле перед Игоревым компьютером, начала медленно заваливаться набок и упала бы, не подхвати ее Ира. Полицейский принес воды и какие-то таблетки, которые взял, похоже, у эксперта, знавшего все о женских обмороках, Анну Наумовну положили на Игореву кровать, она тихо бормотала что-то, и в это время в дверь заглянул следователь, поманил меня пальцем и сказал вполголоса по-русски:
- Вы были ему другом? Пойдемте, поговорим.
Мы вышли в гостиную. Тело Алика уже унесли, на полу, там, где он лежал, мелом был обрисован контур, пахло какой-то химией, на многих предметах я увидел тонкий серый налет и догадался, что эксперты снимали отпечатки пальцев. Что они хотели и что могли доказать? Каждый из нас касался любого предмета в этой комнате - если не сегодня, то вчера, и если не вчера, то на прошлой неделе.
- Чем его?.. - спросил я, вспомнив черное пятнышко размером с советскую копейку.
- Садитесь, - не отвечая, предложил следователь и, когда мы сели друг напротив друга за круглый обеденный стол, где еще стояли блюдца с печеньем, шоколадными конфетами и корнфлексом, назвал себя еще раз, теперь я вполне расслышал и даже запомнил: Максим Учитель.
- Меламед, - сказал я. - У нас в Физтехе был преподаватель квантовой теории поля, его Меламед звали, Иосиф...
- Учитель, - повторил следователь. - Давайте не отвлекаться. Пожалуйста, назовите ваше имя и адрес, а также покажите удостоверение личности, если оно у вас с собой.
- Кагарлицкий, - сказал я. - Матвей Кагарлицкий, адрес... вот, здесь написано.
Учитель - на вид ему было лет сорок, может, чуть больше, - тщательно переписал мои данные из удостоверения личности в свой блокнот, писал он все-таки на иврите, а не по-русски: естественно, официальная бумага, а с подозреваемым можно и на родном языке, пусть расслабится и выдаст себя каким-нибудь...
Господи, какая чушь приходила мне в голову!
- Расскажите, Матвей, что здесь произошло, - положив ручку на стол, попросил Учитель, который мог бы изменить в Израиле свою фамилию на Меламед, чтобы местный народ понимал смысл, но он этого не сделал, так и остался Учителем, и я почему-то думал об этом, рассказывая, как мы весело проводили время, а потом я вышел на балкон...
- Значит, - сказал, записывая, следователь, - в момент убийства вас в комнате не было?
- Да, - кивнул я. - Не было. Я хочу сказать - не было убийства.
- Вот даже как? - вежливо спросил Учитель, делая пометку в блокноте. - Тем не менее, ваш друг Алекс Гринберг умер от проникающего ранения в область сердца. Вы хотите сказать, что он покончил с собой на глазах жены, матери и сына?
- Нет, - вынужден был согласиться я. - Вы что... Вы действительно думаете, что это сделал кто-то из нас?
- Больше некому, верно? - поднял брови следователь. - К тому же, у вас алиби, если женщины подтвердят ваши слова. Значит...
- Послушайте! Анна Наумовна - мать Алика! Ира - его жена, которая за него в огонь и воду... Галя - моя жена, зачем ей...
- Ну да, - нетерпеливо произнес следователь, - а Игорь его сын, к тому же, несовершеннолетний. Но, по вашим словам, в квартире, кроме вас, никого не было, верно? В момент смерти Алекса в комнате находились только женщины. Ребенок вышел позже, на крик. Орудия убийства нет, и если его у кого-то найдут...
- Не знаю, как это получилось! - воскликнул я. - Это странно, да. Но вся жизнь Алика была странной, так что я ничему не удивляюсь.
- Странной? - переспросил следователь. - Что вы имеете в виду?
- Долго рассказывать, - пробормотал я.
- Придется, - сказал Учитель и добавил, услышав шум на лестничной площадке: - Похоже, приехала группа... Пройдите на кухню и подождите там. В гостиную не выходите. Извините, я вас обыщу для порядка, все равно придется...
Я встал, поднял руки, и Учитель быстро ощупал меня, почти не прикасаясь, не думаю, что, будь у меня нож в рукаве или в штанине, следователь обнаружил бы его при таком поверхностном обыске. С другой стороны, ему лучше знать, как обыскивать подозреваемых.
- Так, - сказал он. - Значит, я вас предупредил: в гостиную не выходите.
Я прошел на кухню и закрыл за собой дверь. Тучный полицейский сидел за кухонным столиком, при моем появлении он оживился и показал на табурет рядом с собой.
- Садись, - сказал он на иврите. - Отдыхай.
Я сел, скрестил руки на груди и принялся думать. Думал я, собственно, об одном: когда следователь или кто-нибудь из экспертов догадается посмотреть в нижний ящик компьютерного столика. Там Алик хранил письма, которые он в наш компьютерный век все еще продолжал получать время от времени из российской глубинки от своих старых знакомых. Кроме писем в ящике лежала стопка писчей бумаги и два длинных тонких ножа для разрезания книжных страниц, оставшиеся Алику от деда, большого книгочея и собирателя старых фолиантов.
Если в квартире и находилось что-то, чем можно было нанести рану размером в советскую копейку, то это один из красивых ножиков с лакированной деревянной рукояткой. Вряд ли там есть следы пальцев или пятна крови, но, с другой стороны, ручаться в том, что их там нет, я тоже не мог. И если следователь...
Я мог себе представить, что скажет Учитель, когда не обнаружит при обыске ничего, чем можно хотя бы поцарапать палец... У Гали на платье ни одного кармана, в халате Анны Наумовны - тоже, в кофточке, что была на Ире, кармашки такие маленькие, что положить туда можно лишь плиточку шоколада, у Игоря в джинсах карманы, конечно, были, и что с того?..
* * *
Через тридцать две минуты (я смотрел на часы - чем еще можно было заниматься под бдительным надзором сержанта, чье имя "Арье Барац" значилось на его нагрудном знаке?) следователь Учитель заглянул в кухню, сказал коротко "Можете выходить" и исчез, оставив дверь открытой.
Галя сидела на диване и смотрела телевизор (без звука), будто ничего не произошло. Я сел рядом, взял жену за руку и спросил:
- А где все?
- Ира укладывает Игоря, - ответила Галя, не отрывая взгляда от экрана, - Анна Наумовна в своей комнате, ей дали снотворное.
- Ты думаешь, она сможет уснуть после того, как...
- Не знаю. Ира просила, чтобы мы с тобой остались на ночь, потому что...
- Я и сам хотел предложить, - перебил я.
- Прекрасно, - вмешался Учитель, пряча в портфель блокнот и диктофон, которого я раньше не заметил. - Если вы останетесь здесь, мне не надо будет искать вас в случае чего...
- В случае - чего? - спросил я с нажимом.
Следователь не ответил.
- До свиданья, - сказал он, направляясь к двери, - постарайтесь уснуть. Поговорим утром.
- Там, на кухне, ваш сотрудник, - напомнил я.
- Арье? Он останется здесь, - кивнул Учитель. - Надеюсь, для него найдется чашка кофе?
- О чем он тебя спрашивал? - спросил я Галю, когда за следователем захлопнулась входная дверь.
- Ах, - она пожала плечами. - Всякие глупости. Кто где стоял, кто что делал, кто куда выходил, есть ли в доме колющие предметы, кроме тех, что на кухне...
- В ящике компьютерного стола лежат...
- Да, - перебила Галя, - ножики нашли, конечно. Эксперт - тот, что в очках, лысый, - положил их в пакеты... А этот... сказал, типа, вот это больше всего подходит.
Я смотрел на меловой контур. Я не мог поверить, что Алика больше нет. Наверно, только поэтому я был относительно спокоен. Наверно, Анна Наумовна тоже не поверила, что ее сына нет среди живых, - иначе она лежала бы с сердечным приступом. Ира не поверила тоже, не говорю уж об Игоре - мальчик вообще считал отца бессмертным.
- Что это было? - спросила Галя. - Действительно - Алика убили?
- В этом не может быть сомнений, - сухо сказал я.
- Но это невозможно! - нервное напряжение вырвалось, наконец, на свободу, и Галя кричала, сжимала мои ладони, по щекам ее потекли грязные от туши слезы. - Мы все были здесь! Видели! Он стоял и упал. И все! Никто к нему не подходил даже! Но если! Кто из нас мог? У всех на глазах?
- Вот потому-то, - сказал я, - следователь не поверил ни одному нашему слову. Сейчас он сидит, наверно, в своем кабинете и соображает: вместе ли мы все организовали или это сделал кто-то один, а остальные его покрывают.
- Это глупо!
- Конечно, - согласился я. - Но на его месте я рассуждал бы точно так же. Он не задал ни одного вопроса, который следовало бы задать. Не задал мне и, скорее всего, не задал никому из вас.
- Ты имеешь в виду...
- Он не спросил: кем был Алик при жизни.
* * *
При жизни Алик был человеком странным. Мы были дружны с детства. Жили в соседних дворах и, естественно, играли в одной песочнице, ходили в один детский сад, а потом оказались в одном классе.
В детском саду - Алику было тогда шесть лет - он упал с подоконника, на который залез, чтобы разглядеть большую птицу, сидевшую на ветке липы, ударился головой и получил легкое сотрясение мозга. Анна Наумовна считала, что с этого начались все странности в поведении Алика, все его болезни, в общем, все, что она впоследствии называла одним словом: "беда". По-моему, падение с подоконника никак на его здоровье не сказалось - к тому времени мы были с Аликом знакомы уже добрых полгода, успели стать закадычными друзьями, и я-то знал, что голоса Алику слышались еще до того, как он полез смотреть на птичку, мы это часто обсуждали и даже дрались, потому что Алик приписывал мне слова, которых я не говорил, и наоборот, часто в упор не слышал, когда я его звал, хотя я кричал ему прямо в ухо.
"Посмотри, - говорил он, - какие сегодня высокие волны. И ветер".
Я думал, что это он так играет, и поддакивал:
"Ага. И пиратский корабль! Сейчас потонет".
Алик сердился:
"Какой корабль? Где ты видишь корабль? Ничего нет. Только волны".
Мне не хотелось спорить, и я соглашался. Нет так нет, какая разница.
Классе примерно в пятом мы уже оба считали себя достаточно взрослыми, чтобы понимать: видит Алик порой вовсе не то, что в действительности происходит перед его глазами, а слышит совсем не то, что говорят присутствующие. В восьмом классе мы оба прочитали несколько книг по психиатрии, сейчас я мог себе представить, как превратно мы тогда понимали написанное и как вообще не понимали даже того, что казалось нам очевидным. Но вывод мы сделали однозначный - Алик вовсе не псих ненормальный, и не следует ему ложиться в психиатрическую больницу для прохождения обследования на предмет точной клинической диагностики. А совсем наоборот - все, что он слышит, кто-то говорит на самом деле, а все, что он иногда видит, на самом деле существует. И даже более того: время от времени, совсем, к счастью, редко, иначе это действительно могло бы стать очень большой проблемой, Алик вдруг начинал ощущать предметы не нашего мира, а какого-то, существовавшего или в его мозгу, или - если на самом деле - там, где никто из нас не мог ничего своими руками пощупать или на что-то своими ногами наступить. В моем присутствии это случалось с ним всего раз пять или шесть - первый раз летом, когда мы перешли в седьмой класс, а в последний раз осенью уже в десятом классе: мы сидели у Алика в комнате, делали вид, что готовимся к контрольной по математике, а на самом деле тихо обсуждали концерт группы "Кино" и последние песни Виктора Цоя. Алик протянул руку, и я увидел, как пальцы его уперлись в какую-то преграду и тыкались в нее, как слепой котенок тычется во все углы в поисках миски с молоком. Алик пытался нащупать то, что ему мешало, он действительно это ощущал, глаза его стали огромными, а лицо покраснело от нервного напряжения.
"Дерево? - сказал он. - Откуда дерево?"
"Какое еще дерево? - спросил я. - О чем ты?"
"Вот здесь. Шершавый ствол, и что-то ползает..."
Он отдернул руку, облизнул мизинец, посмотрел на него и сказал удивленно:
"Ничего. Но я же почувствовал, как это переползло мне на палец..."
"Это? - спросил я. - Что?"
Алик молча протянул руку еще раз (я видел, как он боялся) и, взяв со стола газету, вздохнув с облегчением.
О Цое мы в тот вечер больше не заговаривали. Мы спорили о том, где существуют миры, которые Алик порой видит, иногда слышит и гораздо реже - ощущает. Мы точно знали, что миры эти существуют, более того: они, скорее всего, как-то связаны с нашим реальным мирозданием, хотя иногда на него совершенно не похожи. Мы убедились в этом, когда учились в восьмом классе, тот случай я запомнил на всю жизнь, потому что остался у меня от него шрам на левой руке чуть выше локтя. Я и сейчас мог подойти к зеркалу, задрать рукав и посмотреть. Или пощупать.
А было так. Мы гоняли с ребятами мяч на пустыре между двумя соседскими многоэтажками. Устали, много смеялись, а, когда совсем стемнело, стали расходиться. Алик жил в двенадцатиэтажке, а я - в хрущевке через дорогу. Пошли ко мне - Алик оставил у меня портфель. И когда проходили по детской площадке (пустой, естественно, в это время), Алик остановился, прислушался и сказал:
"Мотя, кого-то бьют. По-моему, девочку".
Я огляделся - в пределах видимости не только никого не били, не было вообще ни одной живой души. И тихо.
"Мотя, - сказал Алик, - по-моему, это Рита".
Рита Березина училась в соседнем классе, длинная, как глиста, и страшная, как кикимора, она дружила с Олегом Локшиным, дураком, каких мало, но парнем безобидным, для Риты составлявшим вполне естественную компанию.
"Вон там, - сказал Алик, - в твоем парадном".
Мое парадное отсюда увидеть нельзя было никак, и я собирался сообщить об этом Алику, но, посмотрев в его глаза, понял, что лучше молчать - слышал он не то, что происходило здесь и сейчас, а видел вообще неизвестно что, мне были знакомы эти Аликины состояния, и я не нашел ничего лучше, чем взять его за руку, держать и стоять молча, ожидая, когда он придет в норму и расскажет о том, что видел, слышал и, возможно, ощущал.
Алик дернулся и побежал было в сторону, противоположную моему дому, я не выпускал его руку и потащился следом, я видел, что бежим мы прямиком на фонарный столб, и крикнул Алику, но он в такие минуты не слышал меня, а может, слышал, но не воспринимал сознанием. И, конечно, приложился он сильно, искры, наверно, из глаз посыпались, а я по инерции пробежал еще немного, а потом вернулся, поднял Алика, он уже пришел в себя и смотрел на меня ничего не понимающими глазами. Как обычно после таких приступов.
"Это была Ритка, - сказал он. - В твоем парадном к ней пристали два парня, она вырывалась и кричала..."
"Ну, это уж точно твоя фантазия, - засмеялся я. - Кому нужно цапать Риту? А если найдется такой, то она не звать на помощь будет, а..."
"Глупо, - прервал меня Алик. - Понимаю, что это не здесь, но все равно чувствую себя, будто предал..."
Я не стал спорить. Видимо, в каком-то из Аликиных миров это действительно произошло, но нам-то до этого какое дело? Я так и внушал Алику, пока мы шли до моего дома (в подъезде никого не было, кроме приблудной кошки Морды, устроившейся на ночлег на старом коврике).
Я не то чтобы забыл об этом эпизоде, но сложил его на полочку в памяти, где уже лежали высоким штабелем все странные Аликины галлюцинации. Вспомнил месяцев семь спустя, была весна, я ходил в магазин за хлебом и возвращался домой, время было - часа три, ясный день, холодно, и я забежал в парадное, спасаясь от пронизывающего ветра. Они были тут - Рита и два незнакомых парня, один заломил ей руки за спину, другой присосался к ее губам, Рита изгибалась и пыталась кричать, а тут я хлопнул дверью, еще не врубившись в ситуацию, парень, пытавшийся Риту целовать, оглянулся, и она выдала на полную мощность: визг стоял такой, что я до сих пор удивляюсь, почему ни один сосед не выбежал или хотя бы не стал звонить в милицию.
Отступать было некуда, пройти мимо на лестницу я тоже не мог. Не хочу изображать из себя героя - конечно, я испугался, их было двое крепких парней, а я один и, мягко говоря, не богатырского сложения, от Ритки толк был нулевой, разве только звуковое сопровождение. Не помню, кто на кого бросился - они на меня или я на них. Может, мы начали одновременно. Как бы то ни было, в себя я пришел на диване в своей комнате. Ни Риты, ни парней, и вообще никаких воспоминаний о том, кто бил, куда и как. Мама прикладывала мне к носу полотенце и причитала, как могла только она одна. Из причитаний я понял, что она тоже услышала визг, тоже, как все, подумала, что кого-то убивают, тоже, как все, решила ничего не слышать, потому что мало ли... И тоже, как все соседи, выглянула на лестницу, когда крики стихли. В парадном был только я - кровь текла из носа, на руках и ногах ссадины и глубокие царапины, которые вполне можно было сделать и ножиком, но так ли это было - я не помнил.
Шрам на руке остался на всю жизнь. На другой день мы обсудили это с Аликом и пришли к выводу о том, что таки да, в тот вечер он видел и слышал именно этот прискорбный инцидент, но галлюцинация его прервалась раньше, чем я вошел в собственное парадное. А так все точно, и даже время суток - Алик сказал, что в том мире дело действительно происходило днем, а был ли ветер на улице пронизывающим и холодным, он не знал, потому что тактильных ощущений у него тогда не возникло - только визуальные и слуховые.
Ни о чем подобном Алик никогда со взрослыми не разговаривал, я тоже держал язык за зубами, но с приятелями не всегда получалось, и Алика многие считали не то чтобы придурочным, но человеком не от мира сего, особенно после того, как у Алика начались проблемы со здоровьем.
Собственно, проблемы эти были всегда, и Анна Наумовна немало с Аликом намучилась, когда у него еще в раннем детстве обнаружили увеличенную печень. Печень была, по всем показателям, здоровой, просто очень большой, и потому какие-то функции организма выполнялись не так, как следовало бы, года два Алик жил под стрессом недалеких мучений, от которых мама пыталась его избавить. Ужас закончился в один действительно прекрасный день, когда Алика повезли на неделю в Москву, чтобы показать совсем уж умным профессорам, которые одни только и могли сказать, откуда на него свалилась подобная напасть, и что делать, если все врачи в нашем городе отказались давать какие бы то ни было прогнозы.
Я могу себе представить, что происходило в Москве. Алика ощупали и сказали, что местные эскулапы, видимо, писали эпикриз с перепою - печень мальчика, мол, вполне нормального размера. Потом сделали рентген и прочие анализы и подтвердили, что ничем Алик не болен и домой Анна Наумовна вернулась, полная желаний показать Инне Борисовне, Константину Викторовичу, Кларе Семеновне и всем другим медицинским светилам города пресловутую кузькину мать. Но наши врачи и сами были немало удивлены диагнозом московских коллег (точнее - его отсутствием). Разумеется, провели еще одно обследование и, к собственному разочарованию, пришли к выводу о том, что Алик таки действительно здоров. Как выразилась Инна Борисовна, главный детский врач клинической больницы: "Произошла спонтанная реабилитация".
Я запомнил тогда эти слова - если Алик правильно их воспроизвел, конечно. Очень полезная формулировка на любой случай жизни.
Примерно через полгода у Алика начались проблемы с желудком. Пока врачи проводили анализы и пытались кормить Алика кашами, мы с ним обсудили ситуацию и пришли к определенным выводам, о которых не упоминали при посторонних - во всяком случае, до тех пор, пока года через три, после еще десятка подобных случаев, не решили, что сомнений никаких быть не может, и все странности, происходившие с Аликиным организмом, неразрывно и однозначно связаны с его так называемыми галлюцинациями.
Желудок у Алика начал опять нормально работать через пять или шесть дней, будто ничего с ним и не было. "Спонтанная реабилитация", - сказала Инна Борисовна, выписывая Алика из клиники под надзор матери (отец их бросил, когда Алику было три года, а мой отец как раз в том году умер от рака, так что росли мы с Аликом безотцовщиной, и Анна Наумовна считала, что многие Аликины беды именно от этого, так и не преодоленного, детского стресса).
Спонтанных реабилитаций, как и неожиданных заболеваний, в жизни Алика было еще множество, врачи признали его чрезвычайно интересным медицинским случаем, но никому из них в голову не приходило по этому поводу самое естественное, на наш взгляд, объяснение. На самом деле объяснения наши были вполне примитивными, хотя, в принципе, и приближали нас к истине, а не удаляли от нее, как постоянные врачебные мантры о спонтанных заболеваниях и столь же спонтанных реабилитациях.
В десятом классе мы оба точно знали, куда пойдем учиться, чтобы окончательно разобраться в Аликиных проблемах и, возможно, решить их раз и навсегда.
Я поступил в Физтех, а Алик стал студентом факультета прикладной математики в нашем университете - ко всеобщему удивлению, поскольку все, и даже Инна Борисовна, ставшая за долгие годы Алику если не второй матерью, то одной из любящих тетушек, были убеждены, что после стольких недель, проведенных в городских клиниках, Алику самая дорога на медицинский или, по крайней мере, на биологический.
Мы думали иначе и оказались правы.
* * *
Сержант Арье всю ночь храпел, сидя на стуле и привалившись к кухонному шкафчику. Галя с Ирой не сомкнули глаз, о чем-то шептались в спальне, я слышал их шепот, но не разобрал ни одного слова, бродил по гостиной, обходя меловой контур, заглядывал в кухню, наливал себе кофе, стараясь не разбудить бдительного полицейского, выходил на балкончик, где к утру стало холодно, будто зимой, пришлось закрыть дверь, чтобы не дуло, и остаток ночи я провел, стоя у окна и пытаясь собрать разбегавшиеся остатки мыслей.
Очевидны были два обстоятельства. Первое: Алика убили. Второе: следователь по фамилии Учитель будет мучить всех нас вместе и каждого в отдельности, потому что больше ему мучить некого, преступника он, конечно, не отыщет, и непонятно, какие меры пресечения в конце концов придут ему в голову.
Вывод: я должен провести собственное расследование и найти убийцу прежде, чем официальное следствие зайдет в тупик. Или прежде, чем Учитель предъявит обвинение кому-нибудь из нас.
Почему-то я не подумал о том, что стану делать, если действительно раскрою это убийство. Где-то у края сознания этот вопрос теплился, но я мысленным щелчком отбросил его в тень, чтобы не мешал думать.
Думать мне было о чем. К утру, во всяком случае, я составил план собственных следственных мероприятий, рассчитывая на то, что Учитель все-таки будет достаточно благоразумен, чтобы не задерживать никого из нас и не ставить себя в глупое положение.
* * *
Игорь не пошел в школу, Ира позвонила на работу и предупредила, что сегодня не выйдет, Анна Наумовна появилась из своей комнаты ровно в семь, молча проследовала на кухню, налила себе кофе, печально оглядела смущенного сержанта и удалилась к себе, не став на этот раз закрывать дверь на ключ.
Мы с Галей ушли в начале восьмого и столкнулись со следователем в подъезде - я пропускал жену в дверь, а Учитель собирался войти.
- О, - сказал он, - вы уходите? Я же просил вас...
- Доброе утро, - сказал я. - Видите ли, нам нужно отвезти дочь в детский сад, сейчас она у Галиных родителей, потом Галя должна поехать на работу, а я, хотя и могу сегодня на кафедре не появляться, все же хотел бы...
- Пусть ваша жена сама отвезет дочь и едет по делам. А вы, - он посмотрел на меня, - поднимитесь, пожалуйста, со мной в квартиру, я проведу официальный допрос, а потом...
- А потом, - подхватил я, - в зависимости от результата: на свободу или в камеру.
- Не люблю плоских шуточек, - поморщился Учитель. - Можно подумать, убили не вашего друга, а постороннего человека.
Мы вернулись в квартиру, и следователь отпустил сержанта отдыхать, что было, по-моему, совершенно лишним.
- Женщины, - сказал Учитель, когда мы остались одни на кухне, - очень сильно переживают? Я имею в виду: если я сейчас захочу их допросить, они...
- Не закатят истерик? - перебил я. - Нет, не закатят.
- Очень хорошо, - пробормотал он. - Тогда, пожалуйста, попросите сюда мать убитого. И побудьте в гостиной, хорошо?
Выходя из кухни, я позволил себе спросить:
- Известно ли точно, что стало причиной...
- Смерти Алекса Гринберга? - закончил вопрос следователь. - Да, известно. Проникающее ранение в область сердца. Длинное узкое лезвие - стилет или, возможно, шило. Поражен левый желудочек. Смерть наступила практически мгновенно, секунд за десять-пятнадцать.
Мы сидели с Ирой на диване и смотрели на белый меловой контур.
- Матвей, - спросила Ира, - ты думаешь, нужно ему все рассказать?
Похоже, она хотела продолжить наш вчерашний разговор с того места, на котором он прервался.
- Нет, - сказал я. - Тогда он точно решит, что мы сговорились и не хотим сотрудничать с полицией.
- А мы хотим?
- Должны, - сказал я. - Нужно точно отвечать на вопросы. Не больше, понимаешь?
- Но Алика убили...
- Да.
- На наших глазах...
- Да.
- Кроме нас, в квартире никого не было...
- Да, - в третий раз согласился я.
- Значит, - сказала Ира, - только кто-то из нас мог...
- Нет, - сказал я.
- Что значит - нет?
- Видишь ли... Что бы ни говорили и ни писали в газетах о нашей полиции... Нужны доказательства, понимаешь? Обвинить можно только одного - того, кто ударил. Остальные могут быть соучастниками, свидетелями, кем угодно, но их нельзя обвинить в убийстве и арестовать по этому обвинению. Нужны улики. Орудие преступ... Извини, что я...
- Пожалуйста, Мотя, - сказала Ира. - Мы должны все обговорить. Я потом буду плакать. Я уже плакала ночью. Надо поговорить, Матвей.
- Да, - прокашлялся я. - В общем, где длинное тонкое лезвие, о котором сказал следователь? Его нет. По форме и длине подходят ножики, что лежат... лежали в ящике... там, у Игоря в комнате.
- Кто-то мог взять...
- Если кто-то это сделал, остальные должны были видеть.
- Мотя... - Ира помедлила, потом взяла меня за руку и сказала, глядя в пол, но чувствуя мое состояние точнее, чем если бы смотрела в глаза: - Ты найдешь того, кто это...
Я помолчал, тоже глядя в пол, а не на Иру.
- Постараюсь, - сказал я. - Ты же понимаешь... Какой из меня сыщик... И как это вообще...
- Постарайся, - сказала Ира. - Иначе я не смогу жить.
Я знал, что она скажет так, я ждал, что она это скажет, и теперь, когда она это, наконец, сказала, я понял, что Ира пришла в себя, и, значит, я мог на нее рассчитывать, на вопросы Учителя она будет отвечать правильно и не закатит истерику, и вообще - у Алика правильная и умная жена. Была.
Дверь кухни открылась, Анна Наумовна стояла, держась за притолоку, и, похоже, могла упасть, если...
Я подошел и взял ее под руку.
- Спасибо, Мотя, - пробормотала Анна Наумовна, - пожалуйста, проводи меня в комнату. Я хочу лечь.
- Ирина Вадимовна, - голос Учителя раздался, как глас Архангела, призывающего грешников на Божий суд, - зайдите, пожалуйста.
Ира вошла в кухню и закрыла за собой дверь, а я проводил Анну Наумовну до ее комнаты, уложил на кровать, укрыл пледом, постоял немного, пока она лежала с закрытыми глазами, и собрался уже выйти, когда услышал:
- Сядь, Матвей.
Я сел рядом с кроватью на маленькую табуреточку, куда Анна Наумовна ставила ноги, чтобы не касаться холодного пола.
- Он ничего не понял, - сказала она.
- Конечно, - сказал я. - Как он мог понять?
- Что ты собираешься делать?
- Я? - мне было ясно, что хотела спросить Анна Наумовна, но я все-таки изобразил непонимание, чтобы впоследствии не возникло никаких недоразумений.
- Ты, кто же еще? - сказала Анна Наумовна. - Этот... следователь будет из нас всех вынимать душу, а то еще и арестует кого-нибудь... Никого, кроме нас, не было, когда... когда это... когда...
Похоже, ее заклинило. Произнести вслух "когда убили Алика" она была не в состоянии, а продолжить мысль, не произнеся этих слов, было невозможно.
- Да, - сказал я, - это очевидно.
- Я знаю, о чем ты думаешь, Матвей, - тихо произнесла Анна Наумовна. - Сделай это. Пожалуйста. Иначе я не смогу жить.
Господи, еще одна... Я не сумел сказать "нет" Ире, а уж Анне Наумовне - тем более.
- Я не знаю, получится ли.
- Конечно, - сказала Анна Наумовна. - Как ты можешь это сейчас знать?
- И результат может оказаться...
- Конечно, - повторила она.
- Хорошо, - сказал я покорно.
Я встал, пододвинул табуреточку к кровати и пошел к двери. Анна Наумовна лежала на спине и смотрела в потолок неподвижным взглядом.
* * *
- Садитесь, - сказал Учитель. Несколько исписанных листов лежали в папке, и я лишь очень приблизительно мог представить себе, что там могло быть написано. Следователь положил перед собой новый желтый линованный лист, взял ручку, посмотрел на меня изучающим взглядом и задал первый вопрос:
- Пожалуйста, ваш год рождения, семейное положение, место работы и год алии. Паспортные данные ваши я ночью уже записал, так что это опустим.
- Год рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, женат, имею дочь одиннадцати лет, работаю в Еврейском университете в Гиват-Раме, физический факультет, имею докторскую степень, репатриировался в Израиль с семьей в одна тысяча девятьсот девяносто седьмом.
- Исчерпывающе, - одобрительно отозвался Учитель, записывая за мной со скоростью хорошего стенографиста. - Давно ли вы знакомы с... убитым?
- Мы познакомились в одна тысяча девятьсот семьдесят четвертом году.
- В одна... Вам же было пять лет? Или шесть?
- Пять с половиной. Мы были в одном детском саду.
- Очень интересно, - с чувством глубокого удовлетворения сказал следователь. - Друзья детства, значит. И в Израиль вместе приехали?
- Нет. С интервалом в четыре месяца. Сначала уехал Алик, а потом я.
- Сначала уехал Гринберг, потом вы, - повторил Учитель и записал в протокол, будто это обстоятельство имело какое-то значение для следствия.
- Здесь, в Израиле, - сказал он, - у вас бывали ссоры?
- Вы ищете мотив? - улыбнулся я. - Конечно, мы спорили время от времени. Не ссорились, но иногда орали друг на друга: он, к примеру, считал, что с палестинцами надо договариваться по-хорошему, а, на мой взгляд, они понимают только грубую силу.
- Политика меня не интересует, - отмахнулся Учитель. - А в семье у них отношения... Может, у Гринберга была другая женщина, жена ревновала...
- Ира? - я пожал плечами. - Если бы у Алекса появилась другая женщина, Ира ей живо объяснила бы, какой ее муж семейный человек. Алику она уж точно сцен устраивать не стала бы и, конечно, не... Впрочем, это я чисто теоретически. Никаких трений в семье у них не было. Они любят друг друга и...
- От любви, - назидательно произнес следователь, - самые большие беды на свете. Если любишь, то ревнуешь, а если ревнуешь...
Он пожал плечами, не став продолжать логическую цепочку. Так ему хотелось написать в протоколе "убийство из ревности", стандартный, видимо, мотив, привычный для местных правоохранительных органов.
- А какими, - спросил Учитель, - были отношения между матерью Гринберга и его женой? Обычно...
- Нормальные, - сказал я. - Нормальные у них отношения. Иногда спорят из-за Игоря: Ира считает, что сына нужно воспитывать в строгости, а Анна Наумовна утверждает, что если ребенка не баловать, он вырастет моральным уродом.
- Ну, это... - вяло отмахнулся следователь. - А финансовые споры? Со слов Ирины... м-м... Вадимовны я понял, что она зарабатывает больше мужа, а это часто действует на мужскую психику.
- Алик зарабатывал вполне достаточно, - сухо сказал я. - Уверяю вас, в этой семье никогда не было разногласий по поводу того, кто сколько денег приносит в дом.
- У Гринберга были враги? - перевел следователь разговор на другую тему.
- Не знаю, - уклончиво ответил я. - Но даже если были, никто из них не присутствовал в квартире вчера вечером.
- А если учесть, что вы в момент нанесения Гринбергу ножевого ранения находились на балконе - это подтверждают все присутствовавшие, - то...
- Мы это уже обсуждали, - напомнил я.
- Для протокола, - сказал Учитель. - Остаются трое: жена и мать убитого, и еще ваша жена. С мотивом мы так и не разобрались.
- А с возможностью? - спросил я. - Чем... ну...
- Вы хотите сказать: где орудие преступления? Я вам отвечу: скорее всего, убийство было совершено одним из двух ножей для разрезания книжных страниц. Ножи лежали в ящике компьютерного столика, я отправил их на экспертизу. На первый взгляд на них нет ни следов крови, ни отпечатков пальцев. Но даже если результат окажется отрицательным, это еще не означает, что не было третьего такого же ножа, который кто-то из вас мог выбросить до приезда полиции.
- Зачем? - удивился я. - Если вы правы, и кто-то из нас... Зачем выбрасывать нож? Разве от этого убийство перестает быть убийством? Разве подозрения не становятся более обоснованными? И если третий нож будет найден где-то в окрестности... В мусорном баке...
Я вопросительно посмотрел на Учителя. Он и не подумал продолжить начатую мной фразу. Скорее всего, третьего ножа они не нашли, да и не было его, что за глупости! И на двух, отданных на экспертизу, ножах они тоже ничего не обнаружат. Кроме, возможно, отпечатков пальцев самого Алекса.
- Правда в том, - сказал я, - что никто из нас не имел мотива для... И никакой возможности.
- Да, - кивнул Учитель. - Стоял человек и вдруг упал. Кстати, как насчет вашей жены?
- А Галя-то здесь при чем? - нахмурился я.
- Она тоже была вчера с вами. Как относительно ее мотива?
- На что вы намекаете? - спросил я.
- Она могла иметь какие-то отношения с убитым, верно? Вы об этом узнали...
Я с неподдельным изумлением смотрел на следователя, пока он излагал эти бредовые предположения.
- И вы думаете, - сказал я, - что Галя при всех...
- Или вы.
- Но вы же знаете, что меня не было...
- Это утверждают свидетели, но вы могли сговориться.
- Не понимаю, - сказал я.
- Убил кто-то один, - объяснил Учитель. - В состоянии аффекта, скорее всего. Но это дело семейное, и до приезда полиции вы успели все обсудить, орудие убийства выбросить, и сейчас запутываете следствие, полагая, что всех сразу арестовать невозможно, улик против одного конкретного человека нет...
- Их действительно нет.
- Нож мы найдем, - пообещал Учитель. - С мотивом тоже разберемся. А потом - с каждым из вас в отдельности. Вопрос времени.
- Я могу быть свободен? - вежливо поинтересовался я.
- Пока да, - буркнул следователь. - Мобильный телефон не выключайте, вы можете понадобиться в любую минуту.
* * *
С чего-то надо было начинать, но я совершенно не представлял - с чего именно. Я не отличался особой проницательностью и способностью к дедукции, но что было делать, если сейчас, кроме меня, никто просто физически не мог расследовать смерть моего друга Алика?
На самом деле - и это понимал, по сути, только я один, потому что Анна Наумовна слишком любила сына, чтобы поверить в то, что с ним действительно происходило, а Ира хотя и верила нам с Аликом на словах, но в душе, и я это знал, всегда считала наши рассуждения и выводы фантастическими домыслами, не имевшими отношения к реальности, - так вот, на самом деле круг подозреваемых мог быть сколь угодно обширен, и, что самое неприятное, обвинение я в конце концов мог предъявить человеку, который ни сном, ни духом... Нет, "ни сном, ни духом" - это слишком сильно сказано, на самом деле человек этот, которого я еще даже не начал вычислять, должен был иметь намерения, должен был в мыслях вынашивать идею если не убийства Алика, то причинения ему телесных повреждений, выражаясь языком полицейского протокола, но ведь за вынашивание, за намерение, за идею человека невозможно ни осудить, ни привлечь к ответственности, даже если эта идея неожиданно осуществилась, притом именно так, как было задумано, именно тогда, когда было намечено, и именно там, где предусматривалось планом.
Я зафиксировал сам для себя: искать убийцу нужно где угодно, только не в нашей компании. Иными словами, двигаться в направлении, противоположном тому, в каком действовало официальное следствие. Я сидел дома перед компьютером и время от времени стучал по клавишам, записывая фамилию и имя очередного подозреваемого.
Самое главное в поисках убийцы, если верить классикам детективного жанра, - определить мотив преступления. Ответить на вопрос: кому выгодно?
Выгоды - если иметь в виду финансовую сторону - от смерти Алика не было никому. Денег он за свою жизнь не накопил, на закрытом счету в банке у него, насколько мне было известно, лежало 15 тысяч шекелей, не та сумма, ради которой кто бы то ни было мог пойти на убийство.
Стоп. Неправильное рассуждение. Откуда мне знать, сколько на счету было у Алика в том мире, где находился тот нож, пронзивший то сердце?
Я мог подозревать (не знать точно!), что люди там остались те же самые, потому что никаких решений, способных изменить физическую структуру мироздания, Алик за всю свою жизнь не принимал и принять не мог. Это должен был быть такой же мир, как наш, но отношения между людьми могли стать другими (и стали, конечно, в зависимости от того, сколько времени прошло после создавшей тот мир развилки). Почему бы там Алику не стать миллионером, с которым хотели свести счеты многие, оставленные им без гроша?
Господи, какая бредовая идея! Ни в одном из миров Алик не мог бы иметь другие генетические предрасположенности, другой взгляд на реальность.
Список фамилий на экране компьютера достиг трех и только что я добавил четвертую - вот, оказывается, сколько даже в нашем мире людей, которые хотя бы теоретически могли желать Алику смерти:
Михаил Бреннер.
Инга Киреева.
Шауль Бардана.
И наконец, Олег Дмитриевич Караганов, о котором я вспомнил в последнюю очередь.
Я пододвинул мышку к иконке "Запомнить", но не спешил нажать на клавишу. Что-то я определенно не додумал, чьи-то имена не вписал в этот список, и, если я кого-то действительно забыл, то и расследование может оказаться бессмысленным.
Господи, подумал я. Это невозможно, конечно, я уже говорил Учителю... Но это невозможно в нашем мире, невозможно для людей, живущих... живших с Аликом здесь, в реальности, которую мы создали своим выбором, своей надеждой, своими поступками. А там...
Медленно, буква за буквой, я впечатал в список подозреваемых пятое имя: Ирина Гринберг, в девичестве Листова. Поставил три вопросительных знака.