На набережной Утоквай она часто встречала старика, одетого в длинное пальто, холодное зимой и слишком теплое летом. Сутулый, с нечесаной седой гривой, он брел вдоль берега, ни на кого не обращая внимания, и что-то бормотал себе под нос. Поравнявшись с ним, она всегда говорила: "Добрый день, герр профессор", хотя и не знала, был ли старик рассеянным ученым или неопрятным бомжем.
Сегодня старик не встретился. Может, потому что она пришла не одна?
- Посидим здесь? - сказала она своему спутнику и, не дожидаясь ответа, присела на ажурную скамью, подобрав оборки платья.
Ее спутник сел рядом - не так, как она, не на краешек, а основательно, - откинулся на гнутую спинку, прищурился - солнце, стоявшее довольно высоко, светило в глаза - и сказал:
- Двадцать шестого я отплываю в Англию из Остенде.
- Вы, - поправила она. - Вы отплываете. С Эльзой.
Он молча разглядывал далекие крыши домов на противоположной стороне озера.
- Ты не захотел повидаться с Тете, - осуждающе сказала она.
Он, наконец, ответил:
- Не думаю, что это было бы... - он помедлил, подыскивая слово, - полезно для нас обоих.
- Полезно, - повторила она с легким презрением. - Ты весь в этом слове. Тебе не приходило в голову, что Тете хочет увидеться с отцом?
- Не будем спорить, - терпеливо проговорил он и положил ладонь ей на колени. Она не ожидала от него этого жеста, означавшего, возможно, попытку примирения, может быть - просьбу о прощении или, на худой конец, знак понимания, которого не было между ними долгие годы - точнее, четырнадцать лет и два месяца. Она считала быстро и подсчитала мгновенно: столько времени прошло после того, как ей пришел по почте конверт федеральной службы, в котором лежало заполненное и ею же двумя днями раньше подписанное свидетельство о разводе.
Она не убрала руку, только посмотрела удивленно в его глаза. Он не отвел взгляда, смотрел изучающе, напряженно. Ей знаком был такой его взгляд: он размышлял о чем-то, не имевшем отношения к окружавшей реальности, думал о том мире, который он всю жизнь хотел понять.
- Ты снова на перепутье? - спросила она. - Тебя беспокоят открытия Хаббла? Я иногда просматриваю научные журналы. Это не ностальгия, мне просто интересно.
- Нет, - он покачал головой. - Хаббл меня не беспокоит. Я написал об этом статью в "Нахрихтен", она должна была выйти в июне, но ее выбросили из номера. Ты слышала, я отказался от звания и гражданства?
- Кто же не слышал? - она все-таки сделала движение, и ему пришлось убрать ладонь. - Об этом писали газеты, а фрау Молнаг, ты ее не знаешь, я сдаю ей комнаты на втором этаже...
- Неважно, - прервал он рассказ, который мог затянуться. - Скажи лучше вот что. Если ты иногда читаешь научные журналы, то знаешь... думаю, ты не могла этого пропустить... ты всегда этим интересовалась...
- Да, - кивнула она, поняв, что он хотел сказать, прежде, чем ему удалось сформулировать вопрос, чтобы он прозвучал не напоминанием о прошедшем и невозвратимом, а всего лишь желанием обсудить новую проблему в теоретической физике.
- Знаешь, - сказала она, - мне это уже не кажется странным.
- Странным, - повторил он, сделав вид, что не понимает, или действительно не понимая. - Что?
- Все, что было тогда.
- Тогда... У нас было много разных "тогда"...
- Ты хочешь поговорить об этом? - спросила она спокойно, но он ощутил в ее голосе глубоко скрытое напряжение, понял, что говорить об "этом" не нужно, и вернулся к теме, занимавшей его последние месяцы.
- Мир меняется, - сказал он. - Мир становится все более неопределенным и грубым. Такое ощущение, будто квантовая неопределенность играет роль и в мире человеческих страстей. Никогда не знаешь заранее, чем закончится даже простой, казалось бы, разговор о погоде, - пожаловался он, и она вспомнила прежние баталии, когда в их берлинскую квартиру приходили друзья, тоже физики, а иногда не только, и разговоры, громкие, как военная музыка, велись далеко за полночь, и никто не знал, к чему приведут эти яростные споры, и, тем не менее, он был прав в своих ощущениях: она всегда знала, что произойдет потом, когда все мысли окажутся высказаны, все слова произнесены, гости и хозяин (сама она никогда не присоединялась к мужчинам, хотя ей было что сказать) в изнеможении сидели, бросая друг на друга красноречивые взгляды.
- Тебя это выводит из равновесия, - улыбнулась она одними губами.
- Да! - воскликнул он. - С тех пор, как я... как мы перестали чувствовать друг друга, я потерял ощущение правильности того, что делаю. То есть...
- Я понимаю, - прервала она его. - Это заметно по твоим работам, и мне странно, что никто из твоих биографов не обратил внимания на даты.
- Никому не пришло в голову, - усмехнулся он, - сделать самое простое.
- Самое простое, - сказала она, - было в том, чтобы...
- Не надо!
- Ты хотел простоты, а получил обыденность.
- Я не жалею, - твердо произнес он, и она на секунду отвернулась, чтобы он не заметил слезинку, которой, скорее всего, и не было, но она почувствовала, как капелька выкатилась из глаза и упала на подставленную ладонь.
- Мне тоже не о чем жалеть, - сказала она. - Но ты не за тем приехал, чтобы вспоминать то, чего никогда вспоминать не хотел, верно? Не ходи вокруг да около. Говори, наконец.
Крыши домов на противоположной стороне Цюрихского озера сверкали на солнце и выглядели отсюда, с набережной, нотными знаками, зримой музыкой, которую можно было прочесть.
- Кванты, - сказал он. - Умные люди, замечательные ученые. Бор. Гейзенберг. Шредингер. Умнейшие. Но уводят физику с пути ее.
- Кванты, - удивленно повторила она. - О чем ты? Премию ты получил именно за...
- Да! - воскликнул он. - Энергия распространяется квантами. Физические поля квантуются. Это математика. Но они, - он произнес слово "они" с неожиданной смесью уважения, презрения, и даже некий страх, глубоко в нем сидевший и не имевший шансов быть высказанным открыто, услышала она в его словах, - они уверены, что весь мир подчиняется законам вероятности, и никогда не предугадаешь, как закончится тот или иной элементарный процесс. Посмотри - вот летит чайка: да, я не знаю, нырнет она или взмоет в небо. Я смотрю на тебя и не знаю: улыбнешься ли ты сейчас или скажешь колкость, после которой мне только и останется, что встать и уйти. Я не могу предвидеть такие простые, казалось бы, вещи, потому что на самом деле они подчиняются огромному числу законов. Но если бы мне были известны все твои душевные побуждения, все твои страхи и эмоции, все рефлексы и инстинкты - это сложно, но сложность преодолима, - я смог бы предсказать, что ты сделаешь в следующую секунду так же точно, как могу сказать, где и когда взойдет солнце.
- Глупости. Я и сама не знаю, что сделаю в следующее мгновение - расплачусь или мило тебе улыбнусь. А ты при всем своем уме недалеко ушел от Лапласа.
- Ты понимаешь, что я хотел сказать!
- Да, - согласилась она. - Ты так и не смог смириться с тем, что миром управляют законы случайности, а не определенности.
- Видишь ли, - произнес он, следя взглядом за чайкой, которая сначала опустилась на воду, но в следующее мгновение взмыла высоко в небо и исчезла в его иссиня-глубокой вышине, - если бы миром управляла случайность, мы бы сейчас не сидели здесь и не разговаривали о вещах, в которых, кроме нас двоих, никто ничего не понимает.
Она внимательно посмотрела ему в глаза.
- Ты впервые говоришь эти слова, - медленно сказала она. - Раньше ты был более жестким... и жестоким.
Он покачал головой.
- Жестокость... Мы все равно не смогли бы жить вместе.
- Не смогли бы, - согласилась она. - Но Эльза... Ты мог бы придумать что-нибудь менее жестокое.
- Ты не допускаешь, что я мог влюбиться? Как раньше - в тебя? И что...
- Оставим это, - быстро сказала она и сделала движение, будто хотела прикрыть его рот своей ладонью - знакомый жест, так она делала всегда, когда его слова казались ей неправильными, обидными, глупыми... только она могла сказать ему, что он глупец, только ей это дозволялось... до какого-то времени, и тогда она стала говорить: "Какой ты умный", но таким тоном, что он понимал: в ней ничего не изменилось, она та же, и он для нее всего лишь глупый, не приспособленный к жизни мужчина, которого она вынуждена была отпустить, потому что он не понимал, и сейчас не понимает того, что сделал...
- Оставим, - повторила она. - Ты уже третий раз начинаешь разговор и уводишь его в сторону. Боишься? Ты всегда был немного трусом, верно?
- Нет, - он не желал признавать очевидное. Очевидное для него было менее понятно, чем странное, непривычное.
- Ты хочешь говорить о квантовой физике, - с удовлетворением сказала она, ощущая минутную над ним победу и желая предаться давно забытому ощущению.
Он промолчал, поняв ее чувства и позволив им на этот раз проявиться в полной мере. Он знал по старой памяти, что только так можно пустить ее сознание в свободное плавание по волнам интуиции, из которого она приплывала со странными идеями; он, бывало, интерпретировал ее слова по-своему и оказывался прав, и все получалось, как утверждал он, но она считала (не без основания?), что без ее несносной интуиции его математический поезд не сдвинулся бы с места и до сих пор буксовал бы на какой-нибудь из промежуточных станций.
Но о квантовой физике они не говорили никогда. Наверно, потому что в то время, когда Шредингер опубликовал свою первую работу, они давно жили порознь, встречались редко, и он не поверял уже ей свои сомнения, да и сомнений у него становилось меньше и меньше, хотя ошибался он (она читала его работы и следила за его дискуссиями) чаще и чаще.
- Вселенная возникла из первоатома, - сказала она.
- Наверно, - он решил, что теперь она уводит разговор в сторону. - Какое отношение...
- Помолчи, - сурово сказала она. - Ты, как всегда, нетерпелив. В первоатоме ничего не было, кроме света. "Да будет свет!" - сказал Бог. И стал свет.
- При чем здесь... - начал он раздраженно, но она не позволила ему договорить фразу, которая, по ее мнению, была еретической. Как и он, она не верила в Бога, но, в отличие от него, понимала, что ее вера или неверие ничего не означают - потому что Он есть.
- Был свет, - повторила она. - Фотоны. Те самые...
Она всего лишь напомнила ему весну почти тридцатилетней давности, когда они сидели рядом, склонившись над большой тетрадью, исписанной формулами. Два почерка - его и ее, а цепочка формул одна. Начало квантовой теории излучения.
Он мрачно кивнул. Он тоже помнил, как и то, что потом она сказала: "Не хочу. Будут сложности с публикацией, я женщина". И он согласился.
Она сидела, закрыв глаза, будто от солнца, а на самом деле отгородившись от всего - набережной, озера, города, неба и, прежде всего, от него, своим присутствием мешавшего ей погрузиться в привычное для нее, но непонятное ему состояние.
- Не было ничего, только фотоны, а потом другие частицы, ведь взялись же они откуда-то, - говорила она, не думая и, возможно, даже не осознавая, какие слова произносит. Слова рождались не из мыслей, а из осознания истины, в которой она не была уверена, но которую просто знала. - Кванты и частицы. Ничего, кроме связанных друг с другом квантов и частиц. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Он смотрел на крыши домов и покачивал ногой. Он не мог сказать "не понимаю". Сказать "понимаю" он не мог тоже. Он просто ждал продолжения.
- Первоатом, а потом Вселенная, - терпеливо произнесла она, - представляли собой одну квантовую систему. Изолированную систему, потому что ничего, кроме Вселенной, не существовало. И не существует. Понимаешь?
Пожалуй, он начал понимать причудливый ход ее мысли. Пожалуй, сейчас он понимал даже больше, чем она - так на мгновение показалось ему, но он счел благоразумным промолчать.
- Сколько лет расширялась Вселенная потом? - спросила она, то ли ожидая от него ответа, то ли не ожидая ничего, кроме пристального внимания к каждому ее слову.
- Это зависит от величины постоянной Хаббла, которая точно не измерена, и ты это наверняка знаешь, - сказал он. - И если ты воображаешь, что все это время фотоны первоатома оставались связаны...
- Частицы тоже, - кивнула она. - Не только те, из первоатома, но и другие, возникшие потом из первых, и следующие, возникшие из вторых...
- Как же, как же, - иронически проговорил он, уловив в ее рассуждении неминуемое противоречие, которого не должно быть в правильной научной идее. - Расстояние между частицами - миллионы парсек. Миллиарды. Единая квантовая система? И значит, частица - скажем, атом водорода - в туманности Андромеды и такая же частица, скажем, в твоем платье - кстати, красивое, тебе идет - связаны так же, как в первоатоме? И если ты сейчас случайным движением руки выдернешь атом водорода из той цепочки, в которой он находится в твоем платье, то другой атом, там, в туманности Андромеды, "почувствует" мгновенно это изменение и сам вынужден будет изменить свое состояние? Глупости ты говоришь, - сказал он сердито. - Дальнодействие - это мы с тобой еще...
- В том и проблема, - спокойно сказала она, - что ты не в состоянии понять это единство: дальнодействие в квантовом мире и близкодействие - в обычных масштабах.
- Дальнодействие и близкодействие несовместимы, - отрезал он. - Скорость света - предел.
- Потому тебе и не удастся сделать то, что ты хочешь, - с мстительным удовлетворением сказала она.
- Чего хочу я? - вопрос вырвался непроизвольно, он никогда не говорил с ней о планах, он даже с Бором еще не обсуждал свои идеи, хотел, чтобы новая физика сначала выкристаллизовалась в его мыслях, а потом... Что она имела в виду? Она не могла знать. Или...
- Единая физика, я права? Но ты не сможешь сделать ничего, потому что уверен: дальнодействие квантов несовместимо с близкодействием относительности. На самом деле нет двух миров: квантового и обычного. Мир един.
- Нет двух миров, - повторил он. - Конечно. Мир един, потому что квантовая физика, как ее изображают Вернер с Нильсом, - химера. Математический трюк.
- Мир един, - упрямо сказала она. - И если...
- Что если? - спросил он минуту спустя, потому что она замолчала на полуслове и сидела, плотно сжав губы и по-ученически сложив руки на коленях - усталая, немолодая, все в жизни потерявшая женщина.
- Если на твоем столе ты найдешь утром красивый камешек, которого не было вечером, ты повертишь его в ладонях и выбросишь в корзину... или положишь на подоконник... в зависимости от настроения. Главное - ты забудешь об этом через минуту, потому что мысли твои заняты другим, и бытовым странностям в них нет места.
Он покачал головой.
- Не напоминай, - сказал он, помрачнев. - Тете таскал домой все, что попадалось под руку. Теперь, наверно, тоже.
- Ты так и остался при своем мнении, - с горечью произнесла она. - Ты не хочешь понять, что Тете... Неважно, - прервала она себя. - Для тебя это бытовые глупости, ты никак не связываешь их с квантовой физикой.
- Опять ты об этом, - с досадой сказал он. - Я хотел говорить с тобой о важных вещах.
- Я о них и говорю! - она повысила голос, воображая, что так дотянется до его сознания, до его гениального, раскованного, все понимающего сознания. - Погляди на эту чайку, - ему показалось, что она опять переменила тему разговора, и он недовольно поморщился.
- Погляди на чайку, - повторила она. - О чем ты думаешь, когда смотришь, как она ловко подхватывает рыбу? О том, как великолепно создала эволюция этот живой организм, верно?
Он молчал, и она не была уверена - слушал ли. Он умел погружаться в свои мысли, становиться недоступным для собеседника, выглядя при этом немного рассеянным и вроде бы прислушивающимся.
- Ты слышишь меня?
- Да, - сказал он, глядя в небо. - Слышу и слышал. Лет пятнадцать назад мы с тобой повздорили, когда ты нашла у Тете камень, похожий по форме на Тадж-Махал, и сказала, что это такой же плод эволюции, как муха, ползавшая в это время по столу. Эта твоя идея не нова и...
- ...И глупа, я знаю. Тогда это была чистая интуиция, ничего больше, но сейчас...
- Сейчас это даже не интуиция, а непонимание, - отрезал он. - Тете таскал в дом всякую всячину, которую мы находили в самых неподходящих местах. Он и сейчас так поступает? Я правильно тебя понимаю?
- И сейчас, - повторила она. - Только ни тогда, ни сейчас он не таскал, как ты говоришь, всякую всячину.
- Да-да. Тете сам создавал эти предметы. Как фокусник в цирке. Правда, там...
- О, Господи, - сказала она. - До чего порой умны эти физики! Они так умны, что перестают понимать самые простые вещи. Ты можешь помолчать?
Он демонстративно сложил руки на груди и приготовился слушать внимательно, очень внимательно, как умел только он. Она обожала такие мгновения их прошлой жизни. Когда ей приходила в голову мысль, она застывала на месте, а он, уловив перемену, поворачивался к ней, складывал на груди руки и впитывал не слова, она не всегда могла выразить свою мысль словами, он умел понимать идеи просто по выражению ее лица, по взгляду, и потом, когда он произносил вслух то, что она только подумала и не могла объяснить, оказывалось, что это цельная, необычная, новая потрясающая идея, до которой мог додуматься только его гениальный ум. Да, глядя на ее раскрасневшееся лицо, но лицо - не мысль, а мысль рождалась в его голове, в его сознании.
- Мироздание состоит из частиц и квантов...
Она сейчас не думала, не расставляла слова по местам. Она смотрела на его руки и вспоминала: маленький Тете очень хотел, чтобы Санта Клаус подарил ему на Рождество настоящий паровоз, и, когда игрушка действительно оказалась лежавшей под елкой в гостиной, мальчик не удивился. Удивилась она, потому что не клала этой игрушки. Подумала, что это сделал он, но и он не мог, он даже не знал о детской мечте сына. Она сказала ему... а он, рассеянно посмотрев, проронил: "Я попросил бы лошадку".
- Мироздание состоит из частиц и квантов, - говорила она, не слыша себя. - Все кванты и частицы во вселенной - единая физическая система. Раньше я не понимала, как это возможно, и не донимала тебя своими бреднями, а после работ Леметра поняла... Все началось в первоатоме...
- Да-да, - рассеянно сказал он, давая понять, что она уже говорила это, не надо повторяться, он все понимает с первого раза.
- В замкнутой изолированной системе все частицы связаны друг с другом. В первоатоме все частицы и кванты были связаны. Они остались связаны, когда Вселенная расширилась, потому что мироздание - замкнутая изолированная система. Это так просто! Электрон, бегающий под твоей кожей, связан с фотоном, летящим сейчас от туманности в Андромеде.
- Частицы вступают в реакции, фотоны излучаются и поглощаются, - назидательным тоном произнес он, воображая, что этим очевидным утверждением разбивает ее аргумент напрочь.
- Конечно! Но связь сохраняется - теперь между другими частицами! Энергия ведь не исчезает никуда, превращаясь из кинетической в химическую или тепловую, верно? Может, существует закон сохранения связи, такой же всеобщий, как закон сохранения энергии в замкнутых системах?
- Скорость света... - начал он.
- Скорость света ни при чем! - воскликнула она. - Информация не передается, электрон под твоей кожей ничего не может сообщить фотону, летящему из туманности Андромеды. Меняется состояние частиц, это совсем другое...
- Ты говорила о чайке, - напомнил он и вздохнул. - У тебя скачут мысли, ты стала рассеяна...
- Нет! Чайка - результат эволюции. Камень на столе Тете, паровоз под елкой - помнишь? - тоже результаты эволюции. Эволюции в квантовом мире. Эволюции квантов и частиц, разнесенных так далеко в пространстве-времени, что никто пока не подумал... а ты и думать не хочешь, ты вообще решил, что квантовая физика - математическая фикция...
- Конечно, - пробормотал он так, чтобы она не услышала.
Она не услышала. Почувствовала.
- Паровоз под елкой, - сказала она, - результат эволюции, да. Электрон с Земли, атом железа из звезды Барнарда, еще один атом из туманности "Конская голова", фотон из той красивой туманности, что значится в каталоге Мессье под номером пятьдесят семь... Связанные друг с другом в те еще времена, когда первоатом взорвался, эти частицы миллионы лет... миллиарды... искали новые связи друг с другом, эти связи возникали и переходили к другим частицам и квантам... в том мире, о котором твои коллеги ничего не знают, а ты и знать не хочешь. И как однажды из неорганической материи возникла жизнь в океане, так и из этих частиц и квантов время от времени возникает нечто упорядоченное... причудливый камень, кусок металла, похожий на человеческий глаз...
- Паровоз, - насмешливо дополнил он, подмигнув ей, как бывало, когда много лет назад какая-нибудь ее мысль представлялась ему не то чтобы глупой, но, с точки зрения физики, смешной.
- Конечно, - кивнула она. - И паровоз. Потому что в квантовом мире любой процесс заканчивается...
Она замолчала, ожидая, что он продолжит фразу. Он всегда продолжал ее мысль, когда понимал принцип рассуждения.
Он молчал, смотрел на нее с любопытством, смешанным с осуждением.
- Наблюдением, - вздохнула она. - Наблюдением он заканчивается.
- Ах! - патетически воскликнул он, взмахнув руками. - Конечно. Узнаю голос Эрвина. Если никто не смотрит на обезьянку, то она занимается сразу всем, что физически возможно: спит, ест банан, прыгает на ветке, чешется, дерется... Только когда мы на нее бросаем взгляд, она прекращает все дела, кроме одного, и мы видим обезьянку, жующую банан. Вот потому квантовая физика не отражает реальности! Реальность одна, а решений уравнения состояния множество!
- Естественно! Эволюция на квантовом уровне? Электрон в моей коже и фотон в галактике Андромеды? Никогда не слышал более нелепого...
- Паровоз под елкой Тете...
- Ты сама его туда положила! Признайся. Сейчас можешь это сделать - столько лет прошло.
- Камень, похожий на птицу, на его подушке... Пятно на скатерти, возникшее, когда ты не отводил от нее взгляда... Мои очки, вторая пара, помнишь, они-то откуда взялись, если у меня всегда была только одна? Камешки причудливой формы, которые Тете откуда-то доставал, часто - просто протянув руку, из воздуха... сейчас у него получается тоже, но реже... может, потому что он уже взрослый, а способность стимулировать эволюционные процессы в квантовом мире больше свойственна детям?
- Никогда не слышал большей... - пробормотал он и не закончил фразу, не хотел ее обижать, не хотел произносить слово, которое она всегда ненавидела.
- Чепухи, - закончила за него она. - Конечно. Но ты не станешь утверждать, что ничего этого не было: паровоза под елкой, камешков в руке Тете, второй пары очков...
- Паровоз купила ты, - упрямо произнес он. - Камни... Ну, знаешь, способность нашего Тете таскать домой всякую всячину известна тебе не хуже, чем мне. Он и сейчас, повзрослев, не избавился от этой привычки? Послушай, - сказал он, помолчав, - я понимаю, ты всегда хотела... то есть, у тебя всегда были свои соображения, которыми я, по твоему мнению, пренебрегал... но это не так, ты знаешь...
- Знаю, - с горечью сказала она. - Потому ты предпочел мне Эльзу. Она не...
- Оставим это, - прервал он. - Квантовая эволюция, говоришь ты? Предположим. Наблюдение, завершающее этот странный процесс? Допустим. Как видишь, я сегодня готов принять любые твои... э-э... идеи. И результат такой эволюции: камни Тете, паровоз под елкой? Если бы никто под елку не заглянул, паровоза там не было бы?
- Если бы Тете не хотел эту игрушку... Если бы в его мозгу кванты и частицы не завершили этот эволюционный процесс...
- Извини, - сказал он, бросив взгляд на часы, поднявшись и отряхнув с колен невидимые ему самому пылинки. - Мне пора на вокзал.
- Знаешь, - добавил он, помогая ей подняться и впервые за много лет обняв ее располневшую талию, - наш разговор многое мне дал сегодня. Не то, на что ты, видимо, рассчитывала, но я подумаю. Проводить тебя?
Он надеялся на отрицательный ответ и получил его. Она покачала головой и забрала его руку со своей талии.
- Если ты так уверена в существовании квантовой эволюции и в том, что заканчивает этот процесс наблюдение, - сказал он с легкой насмешкой, - то почему тебе не сотворить такой же камень, что таскал домой Тете? Прямо здесь. Чтобы я увидел: ты не принесла камень с собой в кармашке этого широкого платья. Ну, попробуй! В физике, ты знаешь, все решает эксперимент. Наблюдение, да. Мало кто верил в общую относительность, пока сэр Эддингтон...
- Передай Эльзе привет, - сказала она и отвернулась, чтобы он не заметил слезинки в уголках ее глаз.
- Прощай, Иохонесль, - сказала она, подав ему руку и отняв сразу, как только он коснулся ее пальцев.
- Прощай, Доксерль.
Давно забытые прозвища, которыми они называли друг друга... когда же... почти тридцать лет назад.
Они разошлись в разные стороны и ни разу не обернулись. Оба прекрасно понимали, что больше никогда не увидятся.
Милева вздохнула и пошла вдоль берега. Навстречу ей шел бомж... или профессор? Поравнявшись с ней, он приподнял шляпу, тряхнул седой гривой, улыбнулся и сказал:
- Добрый день, фрау Эйнштейн. Всего вам хорошего.
Под мостом она постояла, глядя на воду, на чаек, на прогулочный катер, где тихо играла музыка. Протянула руку ладонью вверх, задумалась, и на ладони возникла чайка. Маленькая каменная белая в крапинку, расправившая крылья и готовая взлететь. Тяжелая. Милева опустила руку, и фигурка упала на гравий дорожки. Краешек крыла откололся.