Аннотация: Цикл рассказов о странных приключениях Ионы Шекета
ЗАПИСКИ КОСМОПРОХОДИМЦА
Павел Амнуэль
Часть первая
КОЛОДЕЦ ВРЕМЕНИ
ПРИВЕТ, АНДРОМАХА!
Сегодня, когда большая часть моих приключений опубликована, вы уже кое-что обо мне знаете, и потому я могу рассказать еще больше. Раньше, когда вам было известно только мое имя - Иона Шекет, приводить некоторые факты из моей биографии было бы опрометчиво, вы наверняка решили бы, что я, как минимум, преувеличиваю, а как максимум - просто выдумываю.
Но сейчас-то, полагаю, вы готовы поверить любому моему слову!
В Патруле времени я прослужил три современных года и около двадцати пяти своих, биологических, и, честно говоря, мне стало это надоедать. Конечно, служба была почетна, интересна, иногда даже просто интригующа, но согласитесь, очень неприятно, возвращаясь с задания, ощущать себя постаревшим на полный срок - от месяца до полугода, в зависимости от обстоятельств, - в то время как в реальности прошли всего десять-двадцать секунд, ровно столько, сколько нужно оператору, чтобы нажать на клавишу пуска, проверить контрольный отсчет и вытащить патрульного из колодца времени. Я знаю, что кое-кто из патрульных повредился в уме от такой работенки - отправляешься на задание, полгода ищешь в каком-нибудь XVI или Х веке скрывшегося там террориста, спишь в навозе и ходишь, будто оборванец, а потом возвращаешься, а жена говорит тебе, как ни в чем не бывало: "Ты почему, милый, опоздал сегодня с работы на полчаса? Ты что, завел себе любовницу?" А от тебя, между прочим, пахнет не дорогими духами, а лошадиным навозом. Поневоле свихнешься.
Я-то сохранил бодрость духа и тела, но потому лишь, что не имел в те годы не только жены, но даже подруги сердца. В конце концов, как я уже сказал, все заканчивается, как, впрочем, все имеет и начало. Когда меня спрашивают любопытные, почему я все-таки оставил службу в патруле и перешел в звездные рейнджеры, обычно я отвечаю: "Наскучило! Все одно и то же". На самом деле это не совсем так. Просто случилось то, что всегда когда-нибудь случается с мужчинами, даже такими закоренелыми холостяками, как я.
Я влюбился. Хорошо, если бы в женщину из плоти и крови. Сложность была в том, что влюбился я в богиню. Точнее говоря - в мраморного идола.
Произошло это так.
Изображение господина Брументаля, моего непосредственного начальника в патруле, призвало как-то меня под свои светлые очи и потребовало:
- Новое задание: обнаружить и обезвредить Тито ди Абруццо, диверсанта, наемника и негодяя. Согласно агентурным данным, его видели на празднике богини Афины неподалеку от Салоник в шестьдесят пятом году до новой эры. Вот вам фотография Абруццо, отправляйтесь.
Обычно я получал именно такие задания: точные и неопределенные в равной степени. Точно - кого нужно убрать и очень неопределенно - как и когда это сделать. На мое усмотрение.
Я отправился в Древнюю Грецию с легким предчувствием того, что новое задание окажется не таким простым, каким выглядело вначале. Из колодца времени я вылез в реальность на каком-то холме, вдали виднелось море, а между мной и берегом вилась тропинка, по которой я и спустился навстречу собственной судьбе. На краю оливковой рощи, тянувшейся вдоль берега на некотором отдалении от прибоя, стояло человек сто - типичные древние греки, здоровенные мужики в туниках с привязанными к поясу мечами самой разной длины; за одним типом совершенно зверского вида меч волочился, царапая острием землю.
Должен сказать, что и у меня вид был в тот момент не лучше - тунику и меч подобрал мне Иосиф Дар, большой знаток эллинизма. Я подошел, и меня встретили как своего - радостным ржанием.
- Ты принес жертву, незнакомец? - спросил меня толстячок, выглядевший в этой компании белой вороной и потому наверняка бывший ее предводителем.
- Принес, - нагло объявил я и вытащил из-под туники тушку кролика, клонированного в лаборатории патруля. Одновременно я напряженно всматривался в лица мужчин, выискивая среди них одно, лицо негодяя-диверсанта Абруццо.
Два события произошли одновременно: я увидел нужного мне человека, но стоял он в непосредственной близости от статуи богини Афины, и потому взгляд мой вынужден был скользнуть и по этому женскому лицу, и по этой женской фигуре...
Я понял, что больше мне ничего на свете не нужно для полного счастья.
Вам знакомо это ощущение - влюбленность в холодный мрамор? Причем, заметьте, я вовсе не был скульптором по имени Пигмалион, и мой творческий дар не мог вдохнуть в эту статую никаких жизненных сил. Но я был патрульным, и я мог сделать другое. Да, мог, но только после выполнения боевого задания, ибо, как вы понимаете, долг - превыше всего.
Я приблизился к статуе, опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с Абруццо, тушку кролика я держал в левой руке, а правую запустил под тунику, доставая парализатор. Но ведь и наемник был не лыком шит, в комплекте его снаряжения наверняка имелось устройство для обнаружения всяких там пришельцев из времени. Как бы то ни было, не успел я подойти к Абруццо на нужное для захвата расстояние, как негодяй завопил "Самозванец!" и бросился на меня с очевидным намерением сбить с ног.
То, что происходило на поляне в течение последующих десяти минут, можно охарактеризовать единственным словом: свалка. Все колотили всех, и больше всего досталось, по-моему, тушке кролика, которая, когда все успокоилось, оказалась разорванной на два десятка неравных частей и в качестве жертвы великой богине была, конечно, непригодна.
А у моих ног лежали два тела, туго стянутых бечевой. Одно тело принадлежало негодяю Абруццо, оно выгибалось дугой и страшно ругалось на ливийском диалекте итальянского. А вторым телом был тот самый древний грек, который при моем появлении спрашивал, принес ли я жертву. Можно было смело утверждать теперь, что таки да, принес, причем невинной жертвой оказался он сам.
Остальные мужчины столпились вокруг нас, мечи уже вновь заняли положенные им места за поясом, а взгляды были направлены на меня с тем уважением, которое бывает вызвано безудержной храбростью и немыслимой физической силой. Они-то не знали, что сила была не моей, а храбрость - точно рассчитанной и отработанной месяцами тренировок в спецлагерях.
В тот момент меня, однако, не занимали ни эти очень древние греки, ни даже плененный негодяй Абруццо. Я протянул руку к статуе и спросил:
- Кто?
Согласитесь, вопрос был задан коротко и точно: я хотел знать, какая именно женщина позировала скульптору, когда он ваял это чудесное произведение. Однако меня никто не понял правильно, ответ, прозвучавший коротким выстрелом из полусотни глоток, был:
- Афина!
- Понимаю, что Афина, - буркнул я. - Не дурак. Я спрашиваю: чей земной лик послужил... э-э... прототипом для изображения?
Мужчины переглянулись. В иное время они непременно послали бы меня искупаться в море, применив для этого меры физического воздействия. Но сейчас я был победителем, и нужно было отвечать. Толстый предводитель, так и лежавший связанным у моих ног, сказал тонким голосом:
- Андромаха из Салоник, жена бондаря Диомеда.
- Очень приятно, - улыбнулся я. - Счастливо оставаться!
Я взвалил на плечо тело негодяя Абруццо, все еще извивавшееся подобно ужу, и понес к колодцу времени, скрытому на вершине холма. Никто не пошевелился - кажется, меня приняли за одного из богов, явившегося на Землю, чтобы самому выбрать себе жертву.
Отправить преступника в ХХI век было делом секунды. Абруццо исчез в колодце, а я остался. Согласитесь, у меня было на это полное право: задание я выполнил, все остальное - мое дело.
Никогда в жизни я не ощущал такого душевного подъема, как в тот момент, когда входил в Салоники по старой раздолбанной дороге мимо колонн, которые, должно быть, символизировали единение человечества с небесными силами.
- Эй, - спросил я у мальчишки, игравшего в пыли, - где здесь дом бондаря Диомеда?
- Там, - махнул рукой мальчишка, показывая то ли на противоположный край города, то ли вообще на небо. - Только его сейчас нет дома, наши воины приносят жертву богине Афине.
- Ага, - сказал я глубокомысленно. Значит, Диомед тоже был на поляне и слышал мой вопрос, равно как и ответ предводителя. А может, он и был тем самым предводителем, почему нет?
Я не стал углубляться в эту проблему - судя по всему, Андромаха была сейчас дома одна, и мне следовало проявить оперативность, пока противник не вернулся защищать свой тыл. Я припустил по улице, думая о том, что скульпторы любят приукрашивать свои творения, и что мне делать, если Андромаха окажется вовсе не юной женщиной, а бабой средних лет с выводком детей?
Это была бы катастрофа.
Во двор Диомеда я влетел, как поэт на крыльях Пегаса. Первое, что я отметил: тишина. Не было слышно детского крика, никто не бегал по двору и не гонял кур. Кур, впрочем, не было тоже.
Дом был небольшим, что-то вроде виллы, какие нынче в Герцлии сдают в наем иностранным рабочим по самым бросовым ценам. Я не успел постучать в дверь, она открылась сама, и на пороге возникла женщина.
Богиня Афина. Идол, созданный самой природой. Живая Андромаха оказалась еще прекраснее, чем мраморная. Все-таки скульптор не сумел правильно передать все пропорции. Я тоже не сумею их передать, описывая то, что описанию не поддается.
- Господи, - сказала живая Андромаха, жена бондаря Диомеда, - Шекет, наконец-то! Ты что, не мог прийти раньше?
Вы можете представить мое состояние? Столбняк - это слишком мягкое слово.
Андромаха подошла ко мне вплотную, протянула руку и вытащила у меня из-под туники шарик передатчика, прилепленный скотчем. Поднеся передатчик ко рту, она сказала:
- Далия, - только и смог прошептать я прежде, чем грохнуться в обморок.
Домой, в 2069 год, мы вернулись вдвоем. Вернулись, естественно, ровно в ту же минуту, в которую я отправился в Древнюю Грецию три часа назад по моему личному времени. Далия успела только сообщить мне, что, выполняя задание (я так и не узнал, какое - в патруле подобные вопросы просто неприличны), потеряла капсулу и оборудование, вынуждена была остаться в Салониках и для прикрытия даже выйти замуж за самого уважаемого в городе человека. Но она всегда знала, что в один прекрасный день на горизонте появится алый парус... То есть, во двор войдет патрульный, и она, как честная женщина, отдаст ему всю свою любовь, как тот джинн, который обещал то же самое, сидя на дне бутылки.
- Разве ты меня знала? - спросил я Далию на второй день после свадьбы. - Ты меня видела раньше? Ты успела меня полюбить?
- Господи, Иона, - засмеялась жена. - Ты совсем потерял голову! Ты что, забыл, что имя у тебя было написано на лбу темпоральными красками? Никто не мог его видеть, но я-то, я-то тоже патрульная, я просто прочитала, как тебя зовут, когда ты вошел во двор!
Я даже сплюнул с досады. Верь после этого женщинам. И полагайся после этого на собственную память. Кстати, память сыграла со мной и еще одну дурную шутку.
ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ
Посетив биллизарского агента в его тюремном вольере на Весте и доложив начальству о результатах этого посещения, я крепко задумался о том, какие меры предпринять, чтобы раз и навсегда пресечь разрушительную работу института ксенофобии. Как-то я даже набрался наглости и попросил аудиенции у изображения самой госпожи Брументаль, бессменного шефа нашего Змам-патруля. Удивительно, но факт: мне разрешили высказать свое мнение.
- Проблему нужно решить раз и навсегда, - сказал я, стараясь придать голосу уверенность, которой на самом деле не испытывал, - иначе нам предстоит еще много веков исправлять последствия действий этих горе-ученых. То они создают ислам, то насаждают антисемитизм в России, то провоцируют резню армян в Турции...
- Вы правы, Шекет, - рассеянно ответило изображение госпожи Брументаль, читая одновременно какой-то очень пространный документ, занявший почти весь объем комнаты. - Вы правы, но вы ошибаетесь.
- Э-э... - сказал я, подняв брови.
- Вы правы, - терпеливо объяснило начальство, - когда говорите о малой эффективности наших действий. Это так. Но ошибаетесь, предлагая сбросить на Биллизар и этот чертов институт темпоральную бомбу. Я ведь правильно поняла - вы это хотите предложить?
- Э-э... - повторил я. - Пожалуй. Нет института - нет проблемы.
- Вот типичное рассуждение практика! - воскликнуло изображение, расшвыряв по углам несколько сотен еще не прочитанных страниц. - Поймите, дорогой, там ученые работают, настоящие теоретики, гении, можно сказать! Наука, понимаете ли, стоит вне морали. А каждая наука должна иметь предмет исследований, вы согласны?
- Конечно, - кивнул я. - К примеру, если бы не было звезд, то не появилась бы и астрономия.
- Чушь! - воскликнуло изображение. - Вы переворачиваете все с ног на голову! Астрономия появилась бы все равно - раньше или позже, - но, не обнаружив звезд на небе, чем бы занялись первые астрономы, как по-вашему?
- Удавились бы с тоски, - ляпнул я, не подумав.
- Я была лучшего мнения о ваших мыслительных способностях, - холодно сказало изображение. - Не имея предмета исследований, астрономы вынуждены были бы его создать, вот и все.
- То есть, вы хотите сказать, - сказал я с глупым видом, - что сначала мог появиться интерес к изучению звезд, а только потом - сами звезды как плод деятельности астрономов?
- Это же очевидно! В мире, где идеи первичны, а материя вторична, иначе и быть не может!
- Да, - вынужден был согласиться я, - но ведь в нашем мире все наоборот: первична как раз материя...
- Шекет! - в ужасе воскликнуло изображение. - Не говорите при мне подобную чепуху, иначе вас придется уволить в запас. Мне нужно напоминать вам прописные истины? Скажите, разве дом, в котором вы живете, появился раньше, чем идея дома в голове архитектора?
- Ну... То дом...
- А государство Израиль разве не возникло сначала в мыслях Герцля?
- Ну... То государство...
- А мироздание? Разве оно не появилось после того, как...
- Хорошо-хорошо, - торопливо сказал я, не желая вступать с начальством в теологический спор. - Пусть так. Но какое все это имеет отношение к вредной для евреев деятельности Биллизарского института ксенофобии?
- Прямое, - буркнуло изображение и, видимо, решив, что уже потратило на меня слишком много своего драгоценного времени, заключило аудиенцию словами: - Поговорите с Мирбикипом, это академик-биллизарец, он сейчас как раз гостит в Иерусалиме.
Изображение погасло, и мне не оставалось ничего другого, кроме как отправиться на поиски биллизарского ученого.
Я ожидал увидеть существо, похожее на агента, отбывавшего наказание на Весте, а обнаружил подтянутого старика, которого можно было бы даже принять за человека, если бы не досадные отклонения: скажем, лишняя рука, торчавшая посреди живота, или два носа, расположенные на длинном лице симметрично друг другу где-то в районе ушей. Милое существо, в иных системах я впоследствии встречал и пострашнее.
- Это вас зовут Шекет, - агрессивно встретил меня биллизарец, - и это вы засадили в тюрьму одного из лучших наших агентов?
- А это вы, значит, послали его создавать для евреев гадости в истории? - отпарировал я. - И после этого еще являетесь в Иерусалим и...
- И пользуюсь гостепримством ученых Еврейского университета, - подтвердил Мирбикип. - Шекет, вы вообще понимаете, что такое наука?
- Наука, - сказал я, - изучает явления природы и находит им объяснения.
- Гм... - буркнул он. - А если явления природы еще нет? Тогда наука обязана это явление создать, чтобы было что изучать! Так вот, когда мне было только двадцать биллизарских лет, я задумался над такой проблемой: почему в природе все одноименное отталкивает друг друга, а разноименное - притягивает?
- Не понял, - осторожно сказал я.
- Вы же изучали физику! - возмутился Мирбикип. - Одноименные заряды отталкивают друг друга? Да, отталкивают. Можно ли создать атом из одних протонов? Нельзя, он распадется. Мир без альтернатив просто немыслим! Для того, чтобы понять, что такое добро, нужно иметь перед собой зло. Чтобы описать свет, нужно знать, что такое тьма. Это элементарно.
- Хорошо, - согласился я. - Но при чем здесь ксенофобия вообще и антисемитизм, в частности?
- Сразу видно, Шекет, что вы никогда не занимались академической наукой, - пожал средним плечом биллизарец.
- Это верно, я полевой зман-патрульный.
- Оно и видно. А я с юности задумывался над главными вопросами мироздания. Вы знаете, что у нас на Биллизаре никогда прежде не было войн, а убийства происходили только случайно?
- Да? - поразился я. - Хорошо же вам жилось!
- Хорошо? - возмутился Мирбикип. - Мы видели только одну сторону бытия и ничего не знали о другой! Когда мне было двадцать лет, я, будучи гением от рождения, задумался. "Почему, - подумал я, - одноименные заряды в природе отталкивают друг друга, а разумные существа - нет? Почему один электрон, встретив другой, спешит прочь, не желая иметь с ним ничего общего ни в пространстве, ни во времени, а два разумных существа, напротив, стремятся сблизиться?"
- Потому что они разумны и понимают, что...
- Ничего они не понимают! - раздраженно сказал биллизарский ученый. - Они не понимают, что если в неживой природе существует нечто, оно может существовать и среди разумных существ.
- Может, но - зачем? - пожал я плечами.
- Затем, что это интересно! - воскликнул Мирбикип. - Когда мне было двадцать два, я собрался с силами и двинул в челюсть своему научному руководителю. У меня просто не было иного выхода! Я задумал создать новую науку и должен был иметь предмет исследований.
- Если нет звезд, их нужно создать... - пробормотал я.
- А, вы начали понимать! - возбужденно сказал Мирбикип. - В тот же день я ушел из института - ведь мне нужно было продемонстрировать, что и в обществе разумных одноименные заряды способны отталкивать друг друга. А потом я объявил о создании новой науки на ученом совете. Науку я назвал контрологией - изучением того, что противоречит общепринятому.
- Могу представить, как коллеги отнеслись к вашему докладу, - сказал я.
- Разумеется, положительно! В то время на Биллизаре никому и в голову не приходило, что можно выступить против чего бы то ни было! Я стал заниматься контрологией, но у меня, вы ж понимаете, не было предмета исследований - никто не желал поступать так, чтобы другому было плохо, никто не желал поступать вопреки мнению соседа... В общем, кошмар. А когда я предложил открыть лабораторию практической контрологии и прежде всего уволить половину сотрудников, чтобы я смог на их примере изучить действие отталкивания, то ученый совет со мной, конечно, согласился, но провести в жизнь такое постановление так и не смог. И что мне оставалось делать?
- Действительно, что? - только и смог сказать я, хотя понимал уже, куда клонит мой собеседник.
- Создать институт ксенофобии и ставить опыты на представителях других цивилизаций!
- И ученый совет с таким предложением, естественно, согласился, - вздохнул я.
- Естественно! Разве он мог отказать? Так я стал первым и бессменным директором института ксенофобии, набрал штат сотрудников и начал готовить из них полевых агентов для засылки на другие планеты.
- Погодите, - насторожился я. - Вы хотите сказать, что на других планетах, как и на Биллизаре, в то время никто не вступал друг с другом в конфликты, никто не воевал...
- Никто, - с сожалением сказал Мирбикип, - начинать пришлось практически с нуля.
- Когда же это было? - продолжал недоумевать я. - Ведь, насколько я помню, на Земле, к примеру, люди испокон веков убивали друг друга. Неандертальцы, например...
- В этом году, - гордо сказал Виндикип, - наш институт отметил свое первое миллиардолетие.
- Вы что, считать не умеете? Миллиард и двадцать три года, разумеется.
- Вы так долго живете? - вырвалось у меня.
- Мы живем вечно, - сказал Виндикип. - Почему бы нам не жить вечно, если на Биллизаре изначально не было никаких противоречий, в частности, противоречий между клетками организма? Наши клетки живут в мире друг с другом, и следовательно...
- Эх, - сказал я с сожалением, - почему я не биллизарец?
Но тут до меня дошло окончательно, и я воскликнул:
- Значит, это вы научили первое живое существо на Земле убивать своего соседа?
- Да, в то время я только начал создавать предмет для исследований контрологии.
- И на других планетах в Галактике...
- Практически на всех!
- Черт побери! - воскликнул я. - Вы из целой Галактики сделали предмет для исследований вашей дурацкой науки - контрологии!
- Почему дурацкой? - насупился биллизарец. - Наука не хуже других.
- Понятно, - сказал я, вставая. - Прощайте, не хочу пожимать вам руки, да и видеть больше не желаю.
- Замечательно! - воскликнул Виндикип. - Вы учитесь на ходу, Шекет! Именно так и должен поступать настоящий ксенофоб!
Я из принципа пожал ему все пять рук и вышел из гостиничного номера.
- Вы были правы, - мрачно сказал я изображению госпожи Брументаль, напросившись на очередную аудиенцию. - С институтом ксенофобии мы справиться бессильны. Иначе придется разрушить Вселенную и создать ее заново. То, что насаждалось миллиард лет, невозможно исправить за год-другой...
- Идите, Шекет, и работайте, - сказало изображение. - И не нужно думать о проблемах, которые вас не касаются. Вы согласны пойти в очередной рейд или нуждаетесь в отпуске? Дело в том, что в Атлантиде - двенадцать тысяч лет назад - два биллизарских агента пытались устроить государственный переворот. Мы должы им помешать.
- А зачем, - вырвалось у меня, - если Атлантида все равно погрузилась на дно океана?
Изображение госпожи Брументаль смерило меня пронзительным взглядом, и я сказал:
- Согласен. Атлантида так Атлантида. С биллизарцами у меня теперь свои счеты.
КОЛОДЕЦ ПАМЯТИ
Когда я работал патрульным времени, мне иногда приходилось заниматься так называемым "отхожим промыслом" - то есть делами, прямо не связанными с моими профессиональными обязанностями. Вы ж понимаете, что не каждый день служба безопасности раскрывает очередной страшный заговор, посягающий на основы существования Соединенных Штатов Земли. Обычно патрульный становится жертвой рутины: скажем, сбежал от Ханы Т. муж, и она обращается в полицию с просьбой - "найти и вернуть!". В полиции понимают, что отыскать след мужика, не желающего жить со своей дражайшей половиной, - дело нелегкое, если не сказать безнадежное при нынешней разветвленной и непредсказуемой сети межгосударстванных транспортных линий. И тогда в Патруль времени поступает просьба: "А нельзя ли вернуться в такое-то время, когда Лео Т. лишь задумывал свой побег, и проследить, в какую именно сторону он навострит лыжи?"
"Разумеется, можно, - отвечает обычно мой непосредственный начальник господин Брументаль, чье голографическое изображение я имею честь лицезреть всякий раз, получая очередное пренеприятное задание. - И более того, мы это непременно сделаем, если вы заплатите..." И далее следует сумма цифрами и прописью, из которой сам патрульный обычно получает ровно столько, сколько ему следует по контракту за сверхурочную работу.
Так вот, вернувшись после выполнения очередного задания, я услышал, как изображение господина Брументаля говорит с ехидцей в голосе:
- А теперь, Шекет, вам придется проявить максимум воображения, потому что задание, которое вы получите, совершенно необычно.
Когда такие слова произносит руководитель службы охраны времени, любому патрульному может стать не по себе.
- Дело в том, - продолжало изображение господина Брументаля, - что у Президента Ильи Сапира пропал любимый кот, и есть подозрение, что он отправился погулять в Колодец памяти.
- Сам? - поразился я кошачьей смелости.
- Нет, конечно, - пожало плечами изображение господина Брументаля. - Президент Сапир разрезал ленточку в новом ответвлении Колодца, а кот, как обычно, бродил сам по себе неподалеку. Но когда президент вышел из помещения, кот за ним не последовал, а охрана так и не сумела обнаружить это несчастное животное. Вы понимаете?
Чего тут было не понимать? Колодец памяти - это, по сути, музей, где собраны записи личностей великих людей прошлого, настоящего и будущего. Одни личности восстановлены по историческим документам и оставшемуся биологическому материалу, другие - по собственным многочисленным мемуарам, третьи скомпонованы из записей патрульных, которым доводилось заниматься своей деятельностью не в прошлом, а в будущем. Если кота не нашли, значит, ему удалось проникнуть в чью-то память, где он сейчас и обитает, не зная, какой переполох вызвало его исчезновение из реальности.
Новое задание показалось мне простым и неинтересным. Как я ошибался!
Огромный небоскреб с надписью над последним, сто пятнадцатым этажом: "Колодец памяти", располагался около перекрестка Гивати по дороге из Тель-Авива в Ариэль. Я прибыл на место и для начала потребовал все сведения о коте господина президента. Оказалось, что звали его (кота, разумеется, а не президента) Шмулик, но домашние обычно обращались к нему более пространно: "Шмулик-жулик". Шмулику было от роду три года, и он, как оказалось, довольно часто пропадал из дома - потом либо возвращался сам, либо его находили на одной из свалок в обществе кошек легкого поведения.
Учитывая это обстоятельство, я решил попробовать счастья в Колодце номер 2, где хранилась память госпожи Ниры Стеллман, голливудской звезды первой трети нашего века, женщины весьма фривольного поведения, но талантливой, как Софи Лорен и Лиз Тейлор вместе взятые.
- Вы только осторожнее, - напутствовал меня оператор Колодца, выдавая универсальный Ключ памяти. - Нира была еще та штучка.
Я ничего не ответил - напоминать патрульному о необходимости соблюдать осторожность попросту невежливо.
В Колодец памяти обычно бросаешься как в омут - вытянув вперед руки и задержав дыхание. Так я и сделал. Память Ниры Стеллман находилась на третьем уровне хранения - это означало, что операторы полагали несущественной для будущих поколений личную жизнь великой актрисы, и потому сведения о ее многочисленных романах были из блока хранения изъяты, остались лишь воспоминания о работе на съемочной площадке. Почему-то операторы были уверены, что уж эти воспоминания не содержат ничего, способного поколебать нравственные устои общества.
Они ошибались так же, как ошибся я, воображая, что новое мое задание станет легкой прогулкой.
Обнаружив вход в память Ниры Стеллман, я отпер его своим универсальным ключом и немедленно оказался перед камерой на съемках супербоевика "Агамемнон-4". Хорошо, что нервы у меня крепкие, закаленные многочисленными экспедициями как в прошлое, так и в иные миры. Видите ли, все рассказы о великой актрисе, как о женщине очень раскованной, оказались просто детским лепетом перед тем, что я обнаружил на самом деле. Направленный на нее объектив кинокамеры она видела в образе... м-м... как бы это помягче выразиться... А уж кого Нира Стеллман видела перед собой вместо самого оператора!
Я человек привычный к любой неожиданности, но мне захотелось немедленно вывалиться из памяти актрисы в коридор и просить изображение господина Бецалеля, чтобы меня избавили от выполнения задания.
Усилием воли я сдержался и даже заставил себя сосредоточиться, что неимоверно сложно, когда находишься в чужой памяти, и тем более - в памяти Ниры Стеллман.
Чтобы найти Шмулика, я должен был разобраться: есть ли в памяти актрисы нечто кошачье. Не повлияла ли на поведение Ниры Стеллман личность кота Шмулика?
И вот тут-то я и попался в ловушку, о которой не подозревал вначале.
Когда Шмулик влез в чужую память, он, как вы понимаете, не думал о сохранении ее структуры в неприкосновенности. Он вообще не думал, ибо разве трехлетние коты способны мыслить? Своими когтями он расцарапал всю ткань памяти, которая стала похожа на материю, разодранную на полосы. А я влез в эти разрывы, не подумав о том, что и мои собственные воспоминания теперь поневоле впечатываются в эту структуру, поскольку она уже необратимо нарушена.
На деле это выглядело таким образом. Стоя перед камерой и разыгрывая эпизод из супербоевика "Агамемнон-4" кинозвезда Нира Стеллман неожиданно повела себя, как мог бы повести кот Шмулик, попавший в тело патрульного, получившего задание уничтожить вражеского агента, проникшего в руководство Мосада в первые годы его существования.
А поскольку память, вообще говоря, структура неуправляемая, то мне ничего не оставалось делать, как наблюдать, не имея возможности вмешаться в ход событий, которые на самом деле, конечно, никогда не происходили.
Я протянула (не забудьте, что я была... был... ну, неважно... в памяти Ниры Стеллман и видел... видела... тьфу, черт... себя ее глазами) руку и схватила за нос оператора, зашипев при этом, как кот, поймавший мышь.
- Отвечай, - потребовала я, - кто заслал тебя в это время и от кого ты получил задание уничтожить Мосад!
Бедняга оператор уронил пульт управления камерой, и аппарат стоимостью в два миллиона долларов (полная трехмерность, круговой обзор и все такое) брякнулся об пол, будто простая игрушка. А я, между тем, обернувшись, увидела глядевшего на меня во все глаза актера Нила Мейсона, моего партнера по съемкам, и немедленно попыталась вступить с ним в интимные отношения. Но поскольку память Ниры уже была нарушена, выразилось это в том, что я начала рассказывать Мейсону истинную историю Мосада, представляя при этом его главу котом, желавшим уничтожить всех мышей на планете.
Память Ниры Стеллман была, как я уже сказал, испорчена безвозвратно, но память актера Нила Мейсона оставалась в первозданной неприкосновенности! Он решительно не помнил подобного эпизода в своей артистической карьере и потому пришел в страшное возбуждение. Размахивая руками наподобие ветряной мельницы, он вышел из роли и принялся доказывать мне, что я неправа, ничего такого с ним никогда не происходило, и вообще, по его понятиям, интимные отношения - нечто совсем иное, не имеющее к Мосаду никакого отношения.
Я продолжала наступать, и некая частица моей памяти, понимавшая, что является отголоском воспоминаний какого-то патрульного по имени Иона Шекет, раздумывала над тем, что можно предпринять в подобной ситуации.
Сказать по чести, нам - всем троим (я имею в виду себя, Ниру и кота Шмулика) - помог случай. Впоследствии это обстоятельство я скрыл в своем отчете, начальству ни к чему знать, как на самом деле проходила операция, пусть воображает, что агент был на высоте и сделал все, что мог.
Когда я отвернулась, оператор (воспоминания его немедленно восстановились) поднял испорченный уже пульт и не нашел ничего лучшего, как воспользоваться им не по назначению. Я почувствовала жуткий удар по макушке, копна дивных волос, по которым вздыхали мужчины всего мира, смягчила удар, но в результате воспоминания Ниры Стеллман на миг отделились от памяти Ионы Шекета, и я смог взять на себя управление мыслительным процессом.
Я схватил в охапку кота Шмулика и, не желая искушать судьбу, немедленно вывалился из съемочного павильона, из мемуаров Ниры Стеллман и из Колодца памяти, захлопнул все двери и...
В общем, задание-то я выполнил, кот Шмулик терся о мои туфли и что-то мурлыкал, но...
Видите ли, я действовал очень быстро и потому не успел полностью разделить наши со Шмуликом воспоминания. Теперь бедный кот время от времени, по словам президента Сапира, пытается рассказать ему о взятии Вашингтона, а мне постоянно вспоминаются ласковые кошки на карнизе виллы в Кейсарии.
Если вы думаете, что я получаю от этого большое удовольствие, то вы ошибаетесь.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИОНЫ ШЕКЕТА
Странное дело: время от времени мне сообщают о том, что видели меня, скажем, на планете Эльдара, хотя я не был на этой планете ни разу в жизни. А потом я вдруг встречаю человека, который утверждает, что меня не было на заседании Второго конгресса по клаустрофобии, хотя я-то точно помню, как спал в первом ряду во время доклада председателя Хостинского. Конечно, возможны накладки - например, я находился в этот момент во Вселенной номер 45, а мой собеседник - во Вселенной номер 84. Когда скачешь из одной Вселенной в другую, всегда есть возможность ошибиться и оказаться где-то сразу в двух экземплярах, а где-то вообще отсутствовать.
Кстати, вас не смущает, что я нумерую Вселенные, будто книги в библиотечном каталоге? А как иначе, если мне приходится шастать из одной Вселенной в другую? Я просто запутался бы, если бы однажды не решил пронумеровать Вселенные. Знаете, как я это сделал? Очень просто. Выбрасываясь из белой дыры в очередной Вселенной, я немедленно записываю ее номер с помощью газовых облаков, освещенных светом множества ярких звезд. Распылитель у меня всегда с собой, и в обращении он очень прост. А результат налицо: в любой Вселенной, где я когда-нибудь побывал, видно теперь на фоне звездного неба огромное светящееся число, выведенное межзвездным газом: так во время воздушных парадов израильские самолеты выписывают в небе числа и поздравления.
Кстати, это сравнение заставило меня вспомнить об одной очень неприятной истории. Во Вселенную номер 26 я вылетел, помню, в совершенно растрепанных чувствах. За несколько часов до того мне удалось буквально в последнюю минуту освободиться от тяжелого креста, к которому меня пытались прибить мои еврейские соплеменники, давшие, видите ли, честное слово римлянам, что расправятся со мной по гойскому обычаю, а не по традиционно еврейскому. Впрочем, быть побитым камнями я тоже не испытывал никакого желания. Спасшись от неминуемой гибели, я, естественно, покинул Вселенную 25 без малейшего сожаления и в двадцать шестой Вселенной оказался, очень надеясь на то, что вернулся наконец домой. Я даже готов был (на время, конечно) оказаться в цепких объятиях Далии - в конце концов, спасшись от креста, можно спастись и от женщины. Однако двадцать шестая Вселенная не оправдала моих ожиданий. Увидев местные звезды, я поразился: они были так малы, что ими, казалось, можно было играть в футбол. Конечно, это преувеличение, вы ж понимаете, но все-таки - я обнаружил, к примеру, что любимая моя звезда Бетельгейзе, полностью сохранив свой внешний вид, стала почему-то раз в двести меньше размером.
Я отыскал Солнце и совсем приуныл: моя родная звезда сжалась до размеров Юпитера. Бывшего Юпитера, конечно, потому что планета Юпитер в здешней Солнечной системе имела размер чуть больше Луны. А Земля... Родная планета по величине оказалась не больше астероида, и, разглядев ее в телескоп, я решительно не мог понять, как посажу звездолет - ведь его посадочная платформа оказалась больше, чем весь Большой Тель-Авив! Не мог же сжечь половину Израиля ради удовлетворения своей прихоти!
К тому же, диспетчерская Главного космопорта на мои настоятельные вызовы не отвечала, и я кружился на высокой орбите, не зная, что делать и не понимая, что, собственно, произошло в этом мире с планетой Земля и государством Соединенные Штаты Израиля.
- Ничего не произошло, - твердо сказал компьютер, когда я обратился к нему с вопросом. Я, конечно, не поверил - эти дарсанские счетчики всегда готовы соврать, если ложь не грозит навигационными ошибками и потерей связи с родным Дарсаном.
- Ничего не произошло, - настаивал компьютер, - просто в этой Вселенной постоянная тяготения оказалась в двести раз больше, чем во Вселенной номер один, где ты имел несчастье родиться.
Понятно, - подумал я. Должно быть, сбой произошел еще в те мгновения, когда эта Вселенная только-только взорвалась и законы здешней природы еще не сформировались окончательно. Двести раз, подумать только! Это означает, что здешнее Солнце в двести раз меньше, чем то, к которому я привык. Здешняя Земля... А уж о людях и говорить не приходится! Свифтовский Гулливер был больше лилипутов всего в дюжину раз, а какие из-за этого происходили неудобства! Я же в этом мире больше любого местного еврея в две сотни раз - как мне с ними разговаривать, если даже увидеть их я смогу только в сильную лупу?
Я понял, кстати, почему не слышно сигналов диспетчера космопорта - ведь и длина электромагнитных волн здесь уменьшилась в двести раз, мои приемники просто не способны принять такую частоту передачи!
Пришлось переходить на ручное управление. Конечно, я не мог отказать себе в удовольствии и посмотреть, как выглядит Израиль, уменьшенный природой до размеров мошава.
Сажать звездолет я не стал - мало ли, вдруг ненароком раздавлю небольшую страну типа Сан-Марино или Лихтенштейна! Но болтаться на орбите тоже было мало удовольствия, и я спустился на Землю в рабочем скафандре. Пролетел сквозь атмосферу, плюхнулся в море - подальше от греха! - и до берега добирался вплавь.
Из воды я вылез там, где на карте "моего" Израиля значилась Газа. В "моем" Израиле и в мое время это была пустынная местность, поскольку еще в начале XXI века почти все население этого города сбежало в Египет и Саудовскую Аравию от бесчинств руководителей государства Палестина. Точно не помню, что тогда произошло, кажется, преемник Арафата поссорился с мэром Газы, тот пригрозил отделиться и образовать конфедерацию с Израилем, а пресловутый преемник великого раиса не стерпел наглости и обработал Газу пестицидами, будто это был не город, а плантация с сорняками.
Я вышел на берег и снял скафандр. С высоты моего роста я видел Тель-Авив - будто карту на зеленом фоне с голубой каймой берега. Как вы понимаете, у меня не было и быть не могло никаких враждебных намерений - я всего лишь хотел узнать, как развивалась история этого мира. Может быть, здесь, где все такое маленькое, зло тоже оказалось невелико, и местные евреи претерпели от судьбы гораздо меньше ударов, чем в моей Вселенной номер 1? Я пристроил к глазам сильный телескопический бинокуляр и принялся вглядываться в сеть далеких улиц.
Первое, что я увидел, было жерло танкового орудия, направленного мне прямо в левый глаз. Вот сейчас неведомый танкист нажмет на гашетку... Я дернул головой как раз во-время, чтобы снаряд, выпущенный мне в лицо, пролетел мимо. Вряд ли он сумел бы причинить мне вред - он был меньше булавочной головки, но сознание, что в меня стреляют братья-евреи было очень неприятным.
Нужно было срочно налаживать контакт, и единственное, что мне пришло в голову - написать на собственном лбу: "Я - свой. Мое имя Иона Шекет. Я - из другой Вселенной". Я бы написал и больше, но мой лоб оказался не столь большим, как мне представлялось, когда я глядел в зеркало.
Видели бы вы, что тут началось! Булавочные головки засвистели мимо, как комары в жаркий день. Стрелявшие, видимо, хотели только напугать меня, потому что ни один снаряд не попал в цель - если, конечно, целью был я.
Минуту спустя я увидел два десятка блох, которые кружились перед моими глазами. На самом деле это были бомбардировщики, и, если они несли в бомбовых отсеках по два-три мощных фугаса, то могли даже мне доставить кое-какие неприятности. Я взмахнул рукой, и блохи пустились наутек.
Я ткнул себя пальцем в лоб, привлекая внимание евреев к надписи, не увидеть которую мог бы разве слепой дервиш. И что вы думаете? Я же всегда говорил, что евреи - умный народ, даже если они живут в таком маленьком мире. Они мне ответили!
Самолеты закружились над Тель-Авивом будто на военно-воздушном параде, выписывая в небе с помощью трассеров слова, повергшие меня в состояние шока. Вот, что я прочитал:
Вот так раз! Мое имя им известно - это естественно, наверняка я и здесь существую или существовал прежде. Но что я мог сотворить, чтобы меня сочли гнусным предателем, достойным смерти? Атомная бомбардировка, подумать только. Меня не спасет никакой скафандр. Нужно убираться!
Но я не мог так просто вернуться на орбиту - меня снедало любопытство. Что я, в конце концов, сделал плохого?
Я стер ладонью надпись с собственного лба и начертал другую: "В чем моя вина? Я - из другой Вселенной, мне ничего не известно о вашем Ионе Шекете!"
Самолеты перестроили свои звенья, и в небе начала вырисовываться такая надпись:
"Иона Шекет - предатель! Ты воспользовался доверчивостью дирекции Института времени, проник в кокон Вселенной и изменил мировые постоянные! Из-за этого Израиль не может выйти на пределы Солнечной системы. Израиль не может покорить Галактику! Смерть Ионе Шекету!"
Поскольку, пока я читал всю эту чушь, минута истекла, я не стал искушать судьбу и включил ранцевые двигатели. Должно быть, я снес половину Синая, но меня это уже не волновало.
- Послушай, - пожаловался я корабельному компьютеру, когда вернулся на борт, - что происходит? Я понял, что местная Вселенная так мала потому, что местный я забрался в то время, когда Большой взрыв еще не произошел и что-то там учудил. Ну и что? Чем им плохо, этим евреям?
- Думать головой надо, - буркнул компьютер. - Изменилась не только постоянная тяготения, но и скорость света. До ближайшей звезды местные евреи должны добираться несколько тысяч лет - по своему счету времени. Галактика для них закрыта. Не удивительно, что они на тебя так взъелись.
- Вот оно что... - протянул я. - Что ж, нужно исправлять собственную ошибку, хотя вовсе не я ее совершал. Ты можешь вернуться во времени к моменту Большого взрыва?
- Я тебе не извозчик, - возмутился компьютер. По-моему, ему просто не хотелось ввязываться в историю, ведь прошлое, в отличие от будущего, непредсказуемо.
Интересно, - подумал я, - что произойдет, если в коконе Вселенной я встречусь с самим собой и мы начнем выяснять отношения? Как изменятся законы природы? Может, станет еще хуже? Выяснить это можно было только одним способом - отправиться в прошлое, когда Вселенная номер 26 еще только собиралась родиться.
- Назад, - приказал я, - к моменту Ноль!
ЧИХАТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ!
Злые языки говорят, что в Кокон Вселенной я сбежал от преследовавших меня особ женского пола. Я намеренно не употребляю слово "женщины", поскольку в число упомянутых особ были включены (сам слышал!) Эпиромена, предсказательница с Дельты Волка, Рбанка, повариха с Беты Кормы, и даже Пупридагония, жившая в космическом вигваме на полдороги между Солнцем и Тетой Южного Креста. Только человек с исключительно извращенным воображением мог распространять слухи о моей якобы интимной связи с госпожой Пупридагонией - попробуйте сами совокупиться с существом длиной три с половиной километра, обладающим семьюстами конечностями и таким же количеством болтающихся на привязи желудочков. Если после такой попытки вы еще будете пригодны к употреблению даже в качестве дневного сторожа в борделе на Каппе Телескопа, то я должен сказать, что преклоняюсь перед вашими сексуальными возможностями.
Короче говоря, я хочу изначально отмести все эти гнусные инсинуации - в моей экспедиции не было ничего, кроме научного любопытства. Я понимаю, что в наши дни, когда люди думают, в основном, о собственном благополучии, научное любопытство выглядит нелепым анахронизмом, и никто не хочет верить, что исключительно из-за жажды знаний нормальный человек способен отправиться туда, куда не только Макар телят не гонял, но даже сам Великий Ругатель Беня Бенгальский не посылал своих любимых врагов.
В дни моей молодости все было иначе. Помню, когда я служил в Патруле времени, то любой из салаг способен был в обеденный перерыв просто из любопытства смотаться на часок-другой в Грецию времен Архимеда или Рим эпохи Кесарей. А сейчас первый вопрос, который задает молодой человек, если предложить ему поездку на Олимп времен Зевса и Юноны: "Сколько зеленых мне за это отвалят?" Под зелеными он, ясное дело, имеет в виду шекели, а вовсе не то, о чем вы, я уверен, подумали.
За всю свою долгую жизнь я заработал немало зеленых, а потратил еще больше, и потому честно могу сказать: деньги - тлен. А вот узнать что-нибудь новое или, тем более, самому это новое создать - вот истинное счастье для космопроходчика! Если человек испытывает наслаждение, создавая новую жизнь, то можете представить, в какой экстаз можно впасть, создавая новый закон природы!
Впрочем, нет, вы себе этого представить не можете, потому что никогда не были со мной в Коконе Вселенной.
Идея зародилась в моем мозгу давно и была проста, как коровий катышек, пролежавший на солнце две недели. Судите сами. Работая в патруле, я, бывало, забирался в прошлое на тридцать-сорок тысячелетий, а однажды в погоне за аргентинским диверсантом Бадашем отправился аж на триста миллионов лет назад, во времена динозавров. Мог бы, в принципе, сунуть свой нос в прошлое и на миллиард лет - вопрос тут только в подзарядке батарей и в том, чтобы диспетчер сидел спокойно и не пытался вытащить меня из прошлого с помощью аварийной системы возврата. Я лично знал человека, видевшего своими глазами, как на месте планеты Земля бурлил в космосе жидкий раствор протовещества - было это, как вы понимаете, пять миллиардов лет назад, а впечатлений этому свидетелю хватило на всю его оставшуюся жизнь.
Но если можно отправиться на пять миллиардов лет в прошлое, то почему не на десять? А если можно на десять, то почему не на все двадцать пять?
Вот тут-то и возникает противоречие. Невозможно (что за жуткое слово!) опустить машину в колодец времени на двадцать пять миллиардов лет, потому что в то время нашей Вселенной еще не существовало. А был Кокон, который взорвался двадцать миллиардов и триста миллионов лет назад. В то время еще просто не было никакого времени, и потому машины времени были так же непригодны для путешествий, как непригодны для полетов по воздуху велосипеды и мотороллеры. Может, поэтому до меня никто и не пробовал проникнуть в самую заповедную точку мироздания - самую странную, самую неизученную и самую привлекательную.
Как-то я сказал себе: "Иона, ты уже побывал чуть ли не на всех звездах Галактики! Не пора ли совершить наконец свой геркулесов подвиг?"
"Пора!" - ответил я на этот вопрос и принялся готовиться в дорогу.
Перво-наперво я сказал всем знакомым, что ухожу в отпуск, и искать меня не нужно даже по сотовой галактической связи, потому что я все равно не отвечу. Потом я заявил своей жене Далии, что намерен недели две поработать в библиотеке Кнессета, поскольку хочу в начале осенней сессии внести законопроект о налоговых льготах для космических путешественников. У меня вылетело из головы, что я, в отличие от моего знакомого Нисима Кореша, вовсе не являюсь депутатом и потому предлагать законопроекты могу лишь стоя перед зеркалом. Далия, будучи женщиной здравомыслящей, мне об этом напомнила, испортив настроение на все время путешествия.
Итак, решив отправиться в прошлое на двадцать миллиардов и триста миллионов лет, я прежде всего переоборудовал машину времени таким образом, чтобы автоматика прервала эксперимент, если Вселенной начнет грозить реальная опасность. Мне вовсе не хотелось, чтобы из-за моего любопытства перестал действовать, скажем, закон всемирного тяготения!
Потом я запасся самой лучшей записывающей аппаратурой, чтобы оставить потомству точные данные о моем путешествии. И наконец я не пренебрег и продуктами питания, поскольку не имел ни малейшего представления о том, сколько времени придется мне проторчать в таком месте, где самого понятия времени не существовало. Как, кстати, не существовало и понятия пространства. Действительно, господа, о каком таком пространстве-времени можно говорить во Вселенной, сжатой в математическую точку без длины, ширины и высоты?
Что будет при этом с телом космопроходчика Ионы Шекета, я не хотел даже думать. В конце концов, Амундсен, отправляясь на Северный полюс, тоже ведь понятия не имел о том, что его ждет в этой удивительной точке земного шара. Не говорю уж о Владимире Ульянове-Ленине, который, устраивая в тысяча девятьсот семнадцатом году революцию в России, знать не знал, чем это грозит всему еврейскому народу. Чем я хуже, скажите на милость? Я не знал, что ждет меня в Коконе Вселенной - ну и ладно, для того и отправляюсь, чтобы испытать это на собственной шкуре.
Говорят, что, когда я нажал на кнопку старта, на половине Земли (от Метулы до Иоганнесбурга) полетели пробки. Не из бутылок шампанского, которые никто и не подумал открыть в честь моей экспедиции, а из распределительных энергетических щитов. И в результате на добрых два часа половина Земли осталась без электроэнергии. Впрочем, это мелочи, наука требует жертв.
Я об этом не знал - моя машина проваливалась в прошлое со скоростью два миллиона лет в секунду. Падать во времени мне предстояло почти три часа, и я принялся перечитывать "Введение в общую теорию относительности" Альберта Эйнштейна, бестселлер начала прошлого века. Книга давно устарела, и я взял я ее с собой только потому, что иначе пришлось бы прихватить "Умри со страстью" Долы Штеккер - почему-то только эти две книги лежали на моей тумбочке, когда я собирал вещи для моего путешествия.
Зачитавшись (особенно увлекательным было описание тензоров четвертого порядка, свернутых по диагональным осям), я не заметил, как моя машина пронеслась через все века истории Земли, вывалилась в протопланетное облако, провалилась сквозь газовую туманность, еще не ставшую Солнцем, а потом оказалась в серой пустоте, поскольку ни звезд, ни галактик еще не существовало. Дурное предчувствие охватило меня, когда машина достигла того момента, когда первичный Кокон взорвался, положив начало расширению Вселенной. Я поднял глаза от книги и понял, что все - дальше ехать некуда.
Мы были в Коконе Вселенной.
За бортом не было ничего. То есть - совсем ничего: ни пространства, ни времени, ни материи, ни духа, ни даже объявления: "Проезд запрещен!" Не было света, тьмы, прошлого, настоящего и будущего. На какое-то мгновение (внутри машины время, естественно, текло своим чередом) я ощутил себя всемогущим Богом, парящим над бездною. Разумеется, я немедленно отбросил эти кощунственные мысли, мысленно попросив прощения у того, кто, возможно, создал Кокон Вселенной и собирался распорядиться этой своей игрушкой по собственному усмотрению. А я тут, понимаете, расселся и мешаю претворению замыслов.
Какое-то странное томление охватило все мои члены без исключения. Я понимал, что от того, что я сейчас сделаю, что скажу и даже что подумаю, зависит будущее моего мира. Вот я щелкну пальцами, и, когда Кокон взорвется, электроны окажутся заряжены положительно, а не отрицательно. Или - я, к примеру, скажу "Эх, хорошо!", и это приведет к тому, что в будущей Вселенной у женщин окажется три груди вместо двух. Достаточно мне просто подумать "ну и духота", и много лет спустя на очередных выборах к власти придет левое правительство.
Осознав неожиданно собственную значимость для судеб мироздания, я застыл в кресле, стараясь не совершать ни единого движения. Я прикусил язык, чтобы не сболтнуть лишнего. И я уставился в какую-то точку на потолке, чтобы мысли мои застыли в положении "смирно".
И будь, что будет!
Вы пробовали неподвижно сидеть, глядя в пространство и не думая ни о чем? Если вам это удавалось, то вам прямая дорога в индийские йоги. А я простой космопутешественник - человек действия и буйной фантазии. У меня немедленно зачесались все члены без исключения, но в неопределимом пространстве Кокона я совершенно не понимал, какой мой член где находится. А тут еще и в носу зачесалось. Я сдерживал себя сколько мог, но все же не выдержал, чихнул и...
Вот в этот-то момент Кокон и взорвался, будто моего чиха ему недоставало, как недостает бомбе искры в детонаторе.
Возникло пространство, и моя машина начала куда-то стремительно падать. Возникло время, и моя машина устремилась в будущее, нарушая все еще не сформировавшиеся законы природы. А я и подумать не успел о том, что надо, вообще говоря, о чем-нибудь подумать. Сработало реле возврата, и машина грохнулась на свою площадку в лаборатории патруля, откуда я не так давно начал свое путешествие.
Я вылез из кабины, преисполненный сознания собственной значимости.
- От какой малости зависит судьба мира! - сказал я подоспевшему дежурному оператору. - Если бы я не чихнул, Кокон Вселенной, возможно, никогда бы не взорвался!
- Да? - философски заметил тот. - Но тогда и нас с вами не было бы, и вы не смогли бы отправиться в Кокон и чихнуть, и что тогда?
Я посоветовал ему обсудить эту проблему в кругу семьи, а сам отправился в ближайшее кафе, чтобы за чашкой капуччино восстановить в памяти это удивительное приключение. В кафе я встретил своего старого приятеля, и мы с ним наломали немало дров, отправившись вдвоем на планету Единорогов.
Часть вторая
ЗАПИСКИ КОСМОПРОХОДИМЦА
АСТЕРОИД-УБИЙЦА
Когда я женился на Далии, то после первой же брачной ночи потребовал, чтобы моя супруга немедленно уволилась из патрульной службы времени. Я не мог представить себе мою Далию наложницей у какого-нибудь султана Брунея - а ей наверняка пришлось бы играть эту роль, выполняя при этом не только служебные, но и несколько иные обязанности.
- Вот еще! - воскликнула Далия. - Я профессиональный патрульный. Мой стаж - три местных месяца и пять темпоральных лет!
- Вот именно, - сказал я. - При таком образе жизни завтра окажется, что ты старше меня на три года, а через неделю - что я старше тебя на десять лет. Невозможно жить с женой, если не знаешь ее возраста! Не говорю уж о жизненном опыте, - добавил я, многозначительно глядя на супругу.
- Ах, вот, что тебя волнует! - вскипела Далия, и я подумал, что наш брак грозит развалиться в первый же день своего существования. - Ты собственник. И вот, что я тебе скажу, милый: я хоть сегодня уволюсь из патруля, но при одном условии.
- При каком? - насторожился я.
- Если ты сделаешь то же самое! Или ты воображаешь, что я буду спокойно ждать тебя вечерами со службы, не зная, кто ко мне вернется: тот же Иона, что ушел утром, или постаревший на год или десять лет незнакомый мужчина?
Подумав и представив эту картину, я вынужден был согласиться.
- Ты права, милая, - сказал я. - Сегодня же подадим рапорты.