У входа в кафе стояла на гранитном постаменте странная штуковина, имевшая, видимо, какое-то отношение к астрономии, иначе зачем ее здесь поставили? Связка вытянутых блестящих пустотелых конусов, в которых отражалась искаженная кривой поверхностью зелень замечательного сада и голубизна удивительно яркого сегодня неба. Ни облачка. В начале октября - подумать только.
Войдя, Сара почувствовала необъяснимую неуверенность, заставившую ее задержаться в дверях; она даже повернулась, чтобы уйти, но подумала, как это было бы глупо, и направилась к стойке, где были выставлены закуски, салаты и снедь, на которую Сара не обратила внимания. Налила себе кофе, взяла круассан, расплатилась, устроилась в глубине небольшого уютного зала и поняла, почему ей стало не по себе. Ее внимательно, не скрываясь, разглядывал молодой человек, сидевший за первым столиком у двери. Лет двадцать пять на вид. Лицо немного удлиненное, скуластое, взгляд не враждебный, открытый, даже виноватый. Похоже, иностранец. В Кембридже стало слишком много иностранцев - не только студентов, но аспирантов и докторантов. Наверно, и профессоров тоже.
Сара немного застыдилась этой мысли, ей, вообще-то, не свойственной. Она ничего не имела против иностранцев. Традиции доброй старой Англии, требовавшие с подозрением относиться к чужакам, ушли в прошлое. Но вот подумалось...
Мужчина опустил взгляд и перевернул страницу лежавшей перед ним книги. Сара тоже отвернулась, отхлебнула кофе, откусила от круассана - пусть смотрит, если хочет, она не собиралась здесь задерживаться: допьет кофе и поедет домой, в Бакден. Не солоно хлебавши, правда, но она и не ожидала, что обнаружит в архиве обсерватории нечто, способное пролить свет на старую трагедию. Если ей отказали в Скотланд-Ярде, то в Кембридже подавно не следовало рассчитывать на успех.
Сара отнесла поднос на стойку, надела через плечо сумку и пошла к двери, стараясь не смотреть на столик, за которым молодой человек продолжал читать книгу, не поднимая головы. Когда она проходила мимо, он неожиданно поднялся, чуть не уронив стул, и произнес стесненным виноватым голосом:
- Извините, мисс.
Сара могла пройти мимо, вроде бы не расслышав. Она так и хотела поступить, тем более, что была немного раздражена. Однако почему-то ноги сами замедлили шаг, и она услышала собственный голос:
- Что вы сказали?
Вечером, вспоминая разговор, она не могла объяснить себе, почему ответила именно так и почему вообще ответила. Почему остановилась, почему посмотрела молодому человеку в глаза и села на предложенный стул, когда он пробормотал: "Я... Нет, я просто... На два слова, вы не против?".
- Хотите кофе?
Сара покачала головой. В чем, собственно, дело? - хотела спросить она, но так и не раскрыла рта, разглядывая своего визави. Небольшая лысина - нынче молодые люди рано начинают лысеть. Едва заметная щетина над верхней губой, будто он лишь пару дней назад решил отращивать усы. Костюм классического покроя, но дешевый - такие можно приобрести в C&A на распродаже. Тайлер весной хотел купить похожий, но Сара отговорила - главный констебль вне службы не должен выглядеть, будто банковский клерк.
- Простите, - сказал молодой человек. - Мое имя Алкин. То есть, фамилия. А имя - Алекс. Если полностью, Александр. Я здесь постдокторант. Космология. Простите.
Он смутился и замолчал, мучительно, как показалось Саре, соображая, правильно ли построил фразу. Конечно, иностранец. Русский, судя по фамилии. И что?
- Вы хотите что-то сказать? - спросила она, придя Алкину на помощь.
- Нет, не я. Вы, - ответил Алкин и еще больше смутился, отчего на его щеках заиграл румянец.
- Я? - удивилась Сара. Может, в России это такой способ знакомства? - Нет, я ничего не хотела вам сказать.
- Простите, - в третий раз проговорил Алкин. - Сейчас, я сосредоточусь. Так. Вы только что были в архиве и хотели получить сведения о Теодоре Хэмлине, работавшем в обсерватории Кэмбриджского университета в середине тридцатых годов прошлого века. Я случайно услышал ваш разговор с Синди, простите еще раз.
- Да, - сказала Сара. - Вы знаете что-то о Хэмлине?
- Почему он вас интересует? - вопрос показался Саре невежливым, и она промолчала. - То есть, я хотел сказать, - исправил свою оплошность Алкин, - это было так давно, семьдесят лет назад. Я думал, о Хэмлине все забыли, его работы никто не спрашивал в библиотеке с тридцать девятого года, представляете? И вдруг - вы...
- Вы знаете о Хэмлине? - повторила Сара. - Мне сказали... Синди, да. В архиве есть только три его статьи середины тридцатых. Две - в журнале "Записки Научного общества Кембриджского университета", одна - в рукописи. И все.
- Статьи вас не заинтересовали? - взгляд Алкина стал удивленным. - Я думал... Простите, мисс...
- Сара. Сара Бокштейн.
- Простите мою назойливость, Сара. Я сам обнаружил работы Хэмлина совсем недавно, они показались мне очень любопытными. Для того времени, конечно. Могу представить, как отнеслись коллеги к его идеям. Впрочем, что тут представлять - никак не отнеслись. За семьдесят лет - ни одной ссылки. Будто и не было. Представляете? Он работал здесь три года - с тридцать четвертого по тридцать шестой. И исчез. Ну... то есть, совсем. В дирекции говорят, что он то ли умер, то ли уехал. В архиве не оказалось никаких бумаг, удостоверяющих... Может, умер. Молодой? Я ничего не нашел. Вдруг появляетесь вы и тоже спрашиваете о Хэмлине. Простите, что я так назойливо...
- Он был хорошим ученым? - спросила Сара. Она не думала об этом прежде. Читала, конечно, что Хэмлин работал в Кембридже, она и приехала сюда, потратив полдня, чтобы выяснить хоть какие-то детали, но интересовала ее не наука, которой Хэмлин, похоже, занимался с немалым успехом, а человеческие его качества, его биография.
- Очень хорошим! - с жаром воскликнул Алкин. - Из тех, о ком говорят: непризнанный гений.
- Пожалуй, - сказала Сара, - я бы выпила еще кофе. Черного. Без сахара. Большую чашку.
* * *
Бакден - городок, каких в Англии тысячи, ничего особенного. То есть, ничего особенного, когда живешь там, ходишь каждый день на работу в мэрию и привыкаешь видеть красно-кирпичную крепостную стену с одиноким донжоном, на крыше которого развевается желто-зеленый флаг, некогда бывший фамильным для местного феодала, сэра Генриха Талбота. Ничего особенного, когда знаешь чуть ли не каждого пятого, а те, кто здесь родился и вырос (тетушка Мэри, например, или молодой, да ранний, выпивоха Сэм), знают, наверно, всех жителей если не по имени, так в лицо. Для туристов Бакден - сохранившийся до ХХI века осколок старой Англии. Первые упоминания о деревне относятся к 1049 году, эпохе Вильгельма Завоевателя. Впрочем, первые упоминания стали едва ли не единственными. Крепость построили в XV веке, остальные дома гораздо моложе, большая часть - постройки уже века двадцатого. Население росло медленно - по данным 2004 года, в Бакдене проживали три тысячи двести семнадцать человек. Считая Сару Бокштейн, приехавшую сюда два года назад, когда мэру понадобился специалист по компьютерам, в одном лице системщик и веб-дизайнер, и в железе чтобы понимал, в общем, универсал, потому что платить целой группе работников денег у мэрии не было. Сара в это время искала работу, желательно подальше от родного Портленда, шумного и безалаберного. В компьютерном железе она разбиралась не лучше (но и не хуже) любого продвинутого пользователя, послала в Бакден автобиографию, в которой, по сути, ничего не было, кроме названия колледжа, хорошего, да, но все-таки не из престижных, и получила приглашение на работу, изрядно удивив родителей, уверенных, что их любимая дочь никогда не покинет родных стен.
В Бакдене Сара сняла комнату у тетушки Мэри, быстро обустроила быт, неожиданно осознав, что умеет легко приспосабливаться к обстоятельствам, на работу ходила пешком по зеленым и приветливым улицам мимо крепостной стены и донжона. Год спустя купила подержанный "форд-транзит", чтобы в выходные ездить по окрестностям - в Грэфхем, к примеру, до которого было три мили и где находился замечательный, известный во всем Кембриджшире, яхт-клуб на изумительно красивом озере Грэфхем Ватер. Часто бывала Сара и в Кембридже, ближайшем относительно большом городе, где можно было гулять часами, заходить внутрь университетских кампусов, наблюдая за бурной студенческой жизнью и сравнивая с ее пребыванием в колледже, казавшемся сейчас пределом скуки. "Господи, как я провела свои лучшие годы?" - думала Сара, и ей становилось грустно, она звонила маме в Портленд и разговаривала с ней часами, чего не делала раньше, когда жила дома.
Работа в мэрии оказалась не очень интересной, но важной и, как однажды выразился Тайлер, - затягивающей. Тайлер Бакли, главный констебль округа, уверенный в себе тридцатилетний холостяк, вошел в ее жизнь едва ли не с первого дня, но никогда не навязывал себя, хотя и ясно - сразу - дал понять, что она ему нравится. Он хотел более близких отношений, Сара прекрасно это понимала, но не то чтобы не торопилась, скорее не ощущала в себе желания сблизиться. Наверно, это называлось отсутствием родственности душ или как-то иначе, Сара не стремилась дать определение своим чувствам (или их отсутствию). Просто говорила "да", когда Тайлер приглашал ее поехать купаться на Грэфхем Ватер, и "нет", если он зазывал ее к себе, в одиноко стоявший на отшибе домик, купленный, когда Бакли назначен был руководить местным полицейским участком. Тайлер был терпелив, он так же и преступников ловил, наверно - не торопясь, заранее расставляя сети и следя, чтобы преследуемый не скрылся раньше времени. В конце концов... Впрочем, о том, что в конце концов она скажет Тайлеру "да" и переедет в его дом с видом на проходившее мимо городка магистральное шоссе, Сара предпочитала пока не думать. Пусть все идет, как идет.
Все и шло, как шло, до тех пор, пока две недели назад Тайлер не сделал ей неожиданное предложение - нет, не выйти замуж, хотя, когда он сказал "хочу тебе предложить", Сара вздрогнула и мысленно отодвинулась от Тайлера подальше.
- У нас в архиве полиции, - продолжал Бакли, - куча всяких дел скопилась, понимаешь... Я как-то сунулся, нужно было найти документ за семьдесят третий год, так два часа потратил, пока отыскал нужную бумагу. Я вот что хотел тебе предложить, Сара. Надо бы архив оцифровать, фотографии отсканировать. Давно надо было сделать, на это и деньги в бюджете предусмотрены. В общем, займись, а? Опять же, добавка к зарплате. Деньги небольшие, а пыли там много, но...
- Хорошо, Тайлер, - сказала она. - Разве я против? Любопытно будет разгребать секретные полицейские архивы.
- Господи! - всплеснул руками Бакли. - Какие секреты? Обычная полицейская рутина. Так ты берешься?
Она взялась. Почему бы нет? Когда заканчивался рабочий день в мэрии, переходила улицу и еще пару часов трудилась на Тайлера, который тоже по вечерам предпочитал засиживаться на работе, делая вид, будто дожидается донесений от кого-нибудь из пяти своих констеблей, патрулировавших улицы обычно тихого Бакдена. Часа через два Тайлер заходил в комнату, выделенную Саре для работы, и спрашивал:
- Устала? Пойдем, поужинаем?
- Хорошо, - соглашалась она, они закрывали кабинеты, в участке оставался дежурный, и отправлялись в "Башню", где чета Робертсонов готовила лучшие в городке блюда из телятины. В тот вечер, две недели назад, Тайлер вошел, как обычно, и, как Сара уже привыкла, сказал свое: "Устала? Поужинаем у Робертсонов?"
- Что это? - спросила она, протягивая пожелтевший лист протокола. - Шутка? Или на самом деле?
Бакли взял лист в руки, прочитал написанный не очень разборчиво текст и воздел очи горе:
- Ты еще не слышала эту историю? Местная легенда. Я и не знал, что бумага сохранилась в архиве, в голову не приходило проверить. Дело тогда забрал Скотланд-Ярд, все документы подчистую, я думал, они вообще ничего не оставили. А вот поди ж ты... Да, интересно.
Он еще раз пробежал взглядом по строчкам, положил лист на стекло сканера и сказал:
- Пойдем, Сара, я тебе за ужином расскажу эту историю, насколько сам ее знаю. Все-таки прошло семьдесят лет, только слухи и остались...
* * *
Шел 1936 год. Обычный, не особенно тучный, не слишком худой. Главным констеблем в Бакдене был в те годы Оуэн Диккенс, добросовестный, судя по всему, полицейский, молодой еще и, похоже, достаточно амбициозный. Неженатый, кстати. На почте, что и сейчас расположена на перекрестке Глеб-лейн и Мейнор-гарденз, работала некая Дженнифер Поллард, девятнадцатилетняя девица, о которой ходили слухи, будто она раздавала авансы многим молодым людям в деревне, но никому на самом деле не обломилось, потому что была Дженнифер строгих нравов, и как эти две черты характера могли сочетаться в одном человеке, одному Богу известно. Впрочем, от женщин, особенно молоденьких, можно ожидать всякого.
Ухаживал за Дженнифер и кэп Манс Коффер. Почему кэп - никто сейчас не скажет, похоже, он действительно служил когда-то во флоте, вышел в отставку и купил домик в Бакдене. Когда это случилось, было Кофферу под пятьдесят. Как-то утром молочник, оставляя бутылку на крыльце, обнаружил и вчерашнюю, стоявшую там, где он ее поставил. Понятно, это показалось странным, и молочник принялся стучать в дверь, а потом колотить изо всех сил. Никто не ответил, и молочник сообщил о своих подозрениях в полицию. Диккенс прибыл на место с двумя констеблями, стучал, заглядывал в окна - кончилось, короче говоря, тем, что дверь взломали и обнаружили кэпа в спальне. Он лежал на полу за кроватью (потому его не видно было из окна), и в груди у него была рана - чуть ниже левого соска. Крови натекло много, врач сказал впоследствии, что кэп умер от потери крови, и, если бы его вовремя обнаружили, то остался бы жив, поскольку сама рана, несмотря на угрожающее расположение, была не особенно опасной, ибо не задевала ни одного жизненно важного органа.
Убийство - событие для Бакдена экстраординарное. У Диккенса не было прав лично расследовать столь тяжкие преступления. Поэтому он позвонил в Кембридж, в полицию графства, откуда через несколько часов прибыла группа расследования. Дело с самого начала выглядело загадочным - классическая задача запертой комнаты. Входная дверь дома оказалась не просто заперта изнутри, но еще и засов был задвинут. Черного хода не было. Окна тоже закрыты и заперты на щеколды, достаточно тугие, чтобы их было невозможно опустить в пазы, если, например, убийца вылез бы в окно и затем с силой его захлопнул. Никаких следов взлома. Никаких отпечатков пальцев, кроме пальцев самого кэпа и миссис Холден, приходившей дважды в неделю готовить Кофферу горячую еду и убирать в комнатах. Миссис Холден допросили, конечно, но у женщины оказалось железное алиби - она два дня гостила у сына в Корнуолле, никуда не отлучаясь. Да, и орудия убийства тоже не нашли, вот что самое удивительное. Это должен был быть узкий нож или стилет, что-то такое.
На дознании коронер, приехавший из Кембриджа, вынужден был довольствоваться вердиктом: "Убийство, совершенное неизвестным или неизвестными", и полиция продолжила расследование без особой надежды на успех.
Через три (или четыре?) дня после того, как был найден труп Коффера, мальчишки, гонявшие мяч, увидели лежавшего на пороге своего дома Мэта Гаррисона, молодого солиситора из адвокатской конторы "Берримор и сын". Он был жив, но, если бы на него не обратили внимания, несомненно, умер бы от потери крови, как бедняга кэп. В его груди оказалась точно такая же рана - на том же месте, той же глубины и, скорее всего, нанесенная тем же оружием. Гаррисона отвезли в университетскую больницу в Кембридже, где он вскоре пришел в себя, но не смог пролить свет на странное преступление, поскольку ничего и никого не видел - вышел из дома, чтобы сесть на велосипед и поехать в офис, и вдруг потерял сознание.
Врагов, кстати, как утверждали все, знавшие и кэпа, и Гаррисона, не было в деревне ни у того, ни у другого. Вердикт коронера оказался таким же, как в деле Коффера, только вместо "убийства" было "тяжкое телесное повреждение".
Детективы из Кембриджа, опросившие едва ли не половину населения Бакдена, оказались не в состоянии найти хоть какие-то улики, люди в деревне роптали, разговоры были только об этих двух происшествиях, так что, когда случилось третье, никто, похоже, не очень и удивился. В своей кухне нашли Джека Петерсона, юношу, что ухаживал за Дженнифер Поллард и которому она неоднократно делала сначала авансы, а потом, как прочим, дала от ворот поворот. Рана оказалась точно такой же, как в двух предыдущих случаях - удар острым ножом чуть ниже левого соска, важные для жизни органы не задеты, крови много, но и Петерсону удалось выжить, поскольку помощь явилась удивительно вовремя - к юноше пришел кто-то из его знакомых и увидел... Нож не обнаружили, никаких отпечатков пальцев, убийцу парень не видел. Как и Гаррисон, занимался своим делом и неожиданно потерял сознание.
Понятно, стали говорить, что в деревне зверствует психопат, как сейчас сказали бы - серийный убийца. Люди косились друг на друга, перестали выходить по ночам, хотя на Мэта и Джека напали средь бела дня. Детективы из Кембриджа ничего не добились, и Диккенс обратился в Новый Скотланд-Ярд, откуда в тот же день прибыла группа по главе с суперинтендантом Эйданом Алисоном, в те годы это был человек хорошо известный, распутавший немало сложных дел. Наверно, он думал, что и в Бакдене проявит себя. И надо же было так случиться, что именно в тот час, когда Диккенс водил Алисона и его людей по местам преступлений, было совершено еще одно - чуть ли не у них на глазах. Детективы входили в дом кэпа, когда подъехал на велосипеде посыльный из участка и сообщил, что на поляне рядом с Крепостью нашли истекавшего кровью молодого кровельщика Сэма Коллинза. Все то же самое: рана ниже левого соска, острый нож, который не нашли, жертва никого не видела, внезапно потеряла сознание...
Как под копирку. Четыре случая за несколько дней. Один убитый и трое раненых - такого не случалось, кажется, со времен Войны роз.
Тогда-то Диккенсу и пришла в голову мысль. Он все время пытался сообразить - что между этими преступлениями общего, кроме, конечно, почерка и отсутствия улик? Общий мотив? Даже у психопата должна быть идея - пусть навязчивая и иррациональная. И вот что Диккенс подумал: все четверо в разное время (а бывало - и одновременно) ухаживали за Дженни Поллард, к которой и сам главный констебль дышал неровно и надеялся когда-нибудь укротить своенравную девицу.
Подумал ли он о том, что следующей жертвой мог стать сам? Испугался ли? Молва об этом молчала, Диккенс на этот счет никаких сведений не оставил, так что можно было только догадываться. У него, однако, появилась зацепка - кто-то из получивших у Дженнифер отставку решил отомстить соперникам таким странным способом. Это значительно сужало, как считал, должно быть, Диккенс, круг подозреваемых: чтобы осуществить нападения и не оставить следов (да еще и задать неразрешимую задачу запертой комнаты), нужно было обладать недюжинным умом, какового у большинства ухажеров не было по определению.
Кроме одного. В доме у миссис Рэдшоу на Силвер-стрит снимал комнату Теодор Хэмлин, ученый молодой человек, работавший в обсерватории Кембриджского университета. Почти каждый день он ездил на работу за двадцать миль на поезде, проезжавшем мимо деревни в семь двадцать утра, и возвращался вечером, на последнем поезде (в шестидесятых годах линию сняли и проложили до Кембриджа магистральное шоссе). Ничем себя в деревне Хэмлин не проявил, его бы и вовсе не замечали, если бы молодой ученый однажды не явился на почту отправлять бандероль и не положил глаз на Дженнифер. Не он, конечно, первый, не он последний. В тот же день Хэмлин пригласил девушку в кино, и она согласилась - Дженнифер никогда никому не отказывала в первом шаге, присматривалась, наверно, делала свои выводы. Второй и, тем более, третий шаг сделать мало кому удавалось, но это уже другая история. Хэмлин дежурил у почты, когда был свободен от дел в обсерватории. Он просиживал часы на скамейке напротив дома, где жила с родителями Дженнифер. Кто-то из ее поклонников как-то даже хотел "начистить наглецу физиономию", но до рукоприкладства все же не дошло, и слава Богу - Диккенсу не улыбалось разбираться в участке с потенциальными ухажерами его дорогой Дженнифер.
Значит, Хэмлин? В тихом болоте черти водятся. Только он мог придумать сложный и не разгаданный трюк с запертой комнатой. Только он мог придумать столь странную месть каждому, кого считал соперником. Придумать-то мог, но - осуществить? Воображение у Диккенса отказывало, да и суперинтендант из Скотланд-Ярда тоже, по-видимому, так и не понял, как преступник проник в запертый дом. Конечно, если кто-то это сделал, значит, такая возможность существовала, значит, на самом деле в момент совершения преступления дом не был заперт, это очевидно, и только потом убийца изобразил... как?
За давностью лет трудно что-то утверждать наверняка, но, должно быть (во всяком случае, так действовал бы сам Бакли), полиция установила негласное наблюдение за перемещениями Хэмлина. Наверно, суперинтендант из Скотланд-Ярда навел справки в Кембридже. Все, что положено делать в ходе оперативной разработки подозреваемого, было сделано, только это не помешало произойти событию, о котором в деревне предпочитали не вспоминать - тем более, что и вспоминать было практически нечего: в тот же день, когда погиб Хэмлин и случились связанные с его смертью загадочные события (если только это не было игрой воображения и сложившимся за годы мифом), тело увезли в Лондон, все документы суперинтендант у Диккенса изъял и забрал с собой якобы для экспертизы, и на этом "дело Хэмлина" для полиции Бакдена закончилось. Никакой новой информации Диккенсу выведать у своих лондонских коллег не удалось. Точнее - может, и удалось, но в архиве об этом не сохранилось ни одного документа, а слухи, ходившие по деревне, в конце концов затихли. Во время войны многие из Бакдена уехали, некоторые погибли на фронте, сменились поколения. В общем, сейчас, семьдесят лет спустя, главный констебль Бакли так и не смог рассказать Саре Бокштейн ничего такого, что удовлетворило бы ее любопытство и (или) рассеяло мистическую атмосферу, окружавшую события странного дня в октябре 1936 года.
В тот день Диккенс отправил сержанта домой к Хэмлину с приглашением явиться в полицию для дачи свидетельских показаний. Мол, поговорим сначала отстраненно, а потом посмотрим. Была пятница - по пятницам Хэмлин обычно в Кембридж не ездил, занимался научными изысканиями у себя за столом, что-то писал на длинных листах, какие-то формулы, которые, похоже, и сам считал чепухой, потому что миссис Рэдшоу в больших количествах находила эти листы в корзине и выбрасывала с прочим мусором.
Сержант явился, и миссис Рэдшоу сказала, что, мол, да, жилец у себя, можете пройти, он обычно не запирается. Точно - комната оказалась не только не запертой, но дверь даже была немного приоткрыта, сержант постучал и, не услышав ответа, вошел. До этого момента в мифах, связанных с гибелью Хэмлина, нет никаких расхождений. Дальше начинается то, что Бакли назвал местными фантазиями, Диккенс в свое время отнес к мистике, а Сара Бокштейн решила попытаться объяснить реальными фактами.
Сержант нашел Хэмлина сидевшим за столом. Голова была откинута, мертвый взгляд уставился в потолок. Отчего умер молодой ученый, было непонятно - никаких следов насилия при осмотре тела сержант не обнаружил. Сердечный приступ? Яд? Кто его знает. Телефона в доме миссис Редшоу не было, и сержант помчался в участок, благо это было недалеко, минут через десять он докладывал главному констеблю Диккенсу и суперинтенданту Алисону о том, что видел только что собственными глазами.
На место трагедии отправились все: суперинтендант, главный констебль, сержант и двое детективов, приехавших с суперинтендантом из Лондона.
"Где у тебя были глаза?" - наверно, так обратился к незадачливому сержанту его непосредственный начальник, увидев в груди Хэмлина рану, которая и была, скорее всего, причиной смерти: кто-то уверенно ударил беднягу ножом, попав, по-видимому, точно в сердце, поскольку, как это бывает в подобных случаях, крови на этот раз вытекло совсем немного, на светлой рубашке был заметен небольшой разрез, окруженный багровым пятнышком размером с монету в полшиллинга.
"Не было этого!" - скорее всего, воскликнул сержант, уверенный в том, что внимательно осмотрел тело, прежде чем бежать и докладывать.
Никто ему, похоже, не поверил.
Орудия убийства, как и в других случаях, на месте не оказалось. Никаких отпечатков пальцев, кроме пальцев самого Хэмлина и хозяйки, миссис Редшоу. В комнате были открыты оба окна, дверь, как уже упоминалось, тоже была не заперта, так что войти и уйти мог кто угодно - правда, миссис Редшоу уверяла, что все утро просидела в гостиной, откуда по коридору только и можно было пройти к Хэмлину. Никто не приходил, не выходил, пусть Диккенс и господин из Лондона не городят чепухи, бедняга Хэмлин все время был один, и в окно тоже никто не влезал, посмотрите на землю, она же мокрая после ночного дождя, вы видите хотя бы один след? Нет? Так о чем речь?
Суперинтендант позвонил в Лондон, чтобы прислали экспертов и патологоанатома. Приехавший из столицы первым утренним поездом судебный медик возмущенно объявил, что не понимает, за каким дьяволом его ввели в заблуждение, поскольку Хэмлин умер не от ножевого ранения, а вовсе даже от удушения, и каждый человек, имеющий глаза, может видеть...
Все увидели, и можно представить, о чем подумали. Действительно, в груди Хэмлина не было раны, рубашка не была проколота ударом острого предмета, отсутствовал и кровавый кружочек размером с монету в полшиллинга. Зато на шее убиенного ясно были видны следы сдавливания (веревкой, скорее всего), а выпученные глаза смотрели вовсе не с таким презрительным спокойствием, как вчера, когда тело осматривали пять человек, в компетентности которых не могло возникнуть сомнений.
Суперинтендант позвонил в Скотланд-Ярд, получил указания, о содержании которых не поставил в известность своего бакденского коллегу, и в тот же вечер в прибывшем из Лондона полицейском фургоне тело Хэмлина было увезено, и вместе с ним Бакден покинула группа по расследованию в лице суперинтенданта и двух его помощников.
Вот, собственно, и все. Бумаги Алисон увез с собой, и больше о событиях в Бакдене ни главный констебль, ни его сотрудники, ни прочие жители деревни не имели никакой информации. В Скотланд-Ярде на запросы Диккенса не отвечали и с суперинтендантом не соединяли, выдумывая всякий раз нелепые предлоги и доводя главного констебля до белого каления, поскольку ему приходилось отвечать на многочисленные вопросы сельчан. Понятно, что история с двумя смертями и тремя ранениями быстро приобрела все качества мифа - к уже известной тайне гибели Хэмлина молва добавила еще одну: когда мертвеца довезли, наконец, до столичного морга, главный судебный медик Скотланд-Ярда констатировал, что смерть молодого ученого произошла от утопления. Убийца, мол, сунул голову Хэмлина в воду и держал, пока тот не захлебнулся. Поэтому одежда его осталась сухой, а в легких была вода.
Легенда, в общем...
* * *
- Неужели ты не пытался выяснить, чем все это кончилось? - удивилась Сара.
- Послушай, - с легким раздражением ответил Бакли. - Во-первых, ты этот документ только что нашла, а я даже не подозревал о его существовании. Во-вторых, для меня эта история была местным фольклором, вроде легенды о том, как в семнадцатом веке славный рыцарь Киплинг осадил крепость Бакден, ту, что ты видишь за окном, и ему помог победить никто иной, как дух короля Карла Первого, явившийся осажденным и напугавший их до полусмерти.
- Но ты мог хотя бы позвонить в Лондон и поинтересоваться...
- Чтобы надо мной посмеялись?
- Какой-то ты... - сказала Сара, не уточняя, и в тот вечер отказалась пойти с Тайлером на представление в крепости, сославшись на головную боль, - типично женская отговорка.
* * *
- И вы решили выяснить это сами! - воскликнул Алкин, с восторгом глядя на Сару, будто она на его глазах совершила подвиг, достойный если не Геракла, то Афины-воительницы.
- Выяснить... - с некоторым смущением отозвалась Сара, вспоминая свою поездку в Лондон и бессмысленное топтание в вестибюле не главного даже, а одного из второстепенных зданий Нового Скотланд-Ярда, куда обычно допускают посетителей, не удостоенных быть принятыми кем-нибудь из действительно важного и компетентного начальства.
- Да, решила, - сказала она с вызовом. - Разве это не странная история? Пусть и легенда. Но ведь...
- Нет дыма без огня, - подхватил Алкин, не отрывая взгляда от взволнованного лица девушки. - Очень-очень странная история. Мистическая. Что вам удалось узнать в Лондоне? То есть... Можно, я экстраполирую? Или, точнее... Предскажу?
- Угадаю, - улыбнулась Сара. - Наверняка вы угадали правильно.
- Вас не пустили в архив.
- В архив никого не пускают. Я запросила документы по делам, переданным в Ярд из Бакдена в октябре тридцать шестого. Получила отказ. Решила: отказали потому, что запрос я подала через интернет - у них тоже, скорее всего, не весь архив оцифрован. Поехала в Лондон, там у меня подруга... неважно. Явилась в Ярд и целый день провела в приемной, мне никогда нигде не приходилось ждать так долго и бессмысленно. "Хотите кофе?", "Погуляйте часок, а потом..." Все отговорки, какие существуют. И отказали - как раз без минуты пять вечера, когда рабочий день в архиве заканчивается, и начинать новый тур запросов бессмысленно. Наверно, надеялись, что я не стану приезжать еще раз, но я пришла наутро, подала новую заявку, и на этот раз меня провели к довольно высокому чину. Я в званиях не разбираюсь, он был в штатском. Наверно, важная архивная крыса. Он мне очень толково и вежливо объяснил, что материалы семидесятилетней давности оцифровке не подлежат, и для того, чтобы хотя бы ответить на вопрос, существуют ли документы или уничтожены двадцать лет назад, когда истек полувековой срок хранения, нужно подавать прошение не от частного лица, а от полицейской инстанции, которой по каким-то (указать каким) причинам необходимо иметь информацию... В общем, я попрощалась и ушла. Господи, такой бюрократии я не видела никогда в жизни!
- Знакомо, - вздохнул Алкин. - Вы не против, Сара, если я закажу нам по омлету? Вам с беконом или зеленью?
- Просто омлет, - сказала Сара, неожиданно ощутив голод. Она не ела с утра, выехала из Бакдена в половине восьмого, а сейчас уже далеко за полдень.
Алкин поднялся и направился к барной стойке, где у него быстро приняли заказ, и он вернулся со словами:
- Сейчас принесут. Послушайте, - добавил он, - мне почему-то кажется, что мы с вами не случайно встретились, тут явная синхронистичность, нужно это использовать по полной программе. Я что-то не то сказал? - спросил он смущенно, заметив легкую тень недоумения на лице Сары. - Извините, мне все время кажется, что мой английский никуда не годится.
- У вас отличный английский, - быстро сказала Сара, подумав "да, для иностранца". - Но вы не сможете мне помочь, верно? Легенда так и останется. Тайна запертой комнаты. Вы говорите - мистика. Но вы не можете так думать.
- Да? - сказал Алкин со странной интонацией, то ли ироничной, то ли загадочной. - Почему, собственно?
- Как... - растерялась Сара. - Вы ученый. Да? Астроном.
- Космолог, - поправил Алкин. - Это не совсем одно и то же.
Принесли омлеты, и какое-то время оба молчали, переглядываясь и продолжая молчаливый разговор. Пришлось, конечно, сменить тему, о конкретных вещах взглядами не поговоришь, но Сара, как ей показалось, сумела прочитать в глазах Алкина, что ему хорошо здесь, в Кембридже, он достиг едва ли не всего, о чем мечтал, ведь сам он из российской глубинки, из небольшого городка вроде Бакдена, поэтому он так... не то чтобы стесняется... но ведет себя скованно, другой на его месте забросал бы Сару вопросами, узнал бы, свободна ли она сегодня вечером, и как она на самом деле относится к Тайлеру, нет, он точно не из Москвы, Сара видела москвичей, в прошлом году приезжали трое на машине, хотели снять дом на лето, а то и купить, но ничего не получилось, люди в Бакдене очень осторожные, иностранцев не любят, а эти еще и вели себя, будто все на свете перекупили. Кто-то даже Тайлеру пожаловался - русские, мол, нарушают общественный порядок, но что Бакли мог сделать? Ничего они, конечно, не нарушали на самом деле, а за не слишком, предположим, уважительное отношение к местным жителям ("аборигенам", кто-то из них сказал, и это слышали) в полицию не забирают.
- Вы из Москвы? - не удержалась Сара от вопроса.
- Из Московского университета, да, - Алкин, похоже, не понял, о чем она хотела спросить, и Сара объяснила:
- Родились в Москве?
- Нет, - покачал он головой, аккуратно подбирая вилкой кусочки бекона, - я из Вичуги, это небольшой город, восемь часов от Москвы. Немного, вроде бы, но такая... провинция, да. Представляете, Сара, там до сих пор интернет только мобильный, работает отвратительно, я приезжал в прошлом году к родителям... Простите, - прервал он себя, - вам это совсем не интересно.
- Почему же...
- Не интересно, - повторил он, отодвигая тарелку. - У вас есть время? Я не... То есть, я вовсе не посягаю... Посягаю? Я правильно выбрал слово?
- Смотря что вы имеете в виду, - улыбнулась Сара.
- Я имею в виду, что вы рассказали о Хэмлине, и теперь я знаю, почему после тридцать шестого года не вышло ни одной его работы. А вы еще не знаете, какой это был ученый, и почему я заговорил о синхронистичности.
- Я ничего не понимаю в астрономии...
- Неважно. Если вас интересует, что произошло в Бакдене семьдесят лет назад, то нужно знать все факты, верно? Значит, и то, чем Хэмлин занимался в своей профессии.
- Разве это обязательно? - не согласилась Сара. Ей не хотелось выслушивать скучную лекцию. - По-моему, профессор и сантехник поступают одинаково, когда речь заходит о женщине. Или о деньгах. Я хочу сказать...
- Я понимаю, что вы хотите сказать, Сара, - с жаром воскликнул Алкин и взял ее ладони в свои. Это получилось так неожиданно, что оба смутились, но почему-то Саре оказалось приятно это пожатие, Тайлер тоже, бывало, брал ее за руки, но делал это совсем иначе, и она хотела понять, в чем отличие.
- Я понимаю, - повторил Алкин. - Но вы неправы. То есть, конечно, в определенных обстоятельствах все мужчины ведут себя почти одинаково, независимо от профессии. Но в некоторых... Скажем, моряк, не задумываясь, завяжет веревку морским узлом, и это поможет опознать... Нет, я тоже не совсем точно объясняю. Простите, когда я волнуюсь, то забываю слова...
- Ничего, - сказала Сара. - Неважно. Расскажите о Хэмлине. Он был космологом, как вы?
- Как я? - повторил Алкин. - Нет, куда мне! Впрочем...
* * *
Сара, я с детства хотел стать космонавтом. В нашем городке о космосе мечтали, по-моему, двое: вторым был сторож дядя Костя, охранявший напротив нашего дома склад, похожий на тюрьму. По ночам, чтобы не заснуть, дядя Костя распевал во всю глотку самим, видимо, сочиненную песню о том, как он поднимется в большой ракете высоко на орбиту, найдет оттуда в бинокль дом своей бывшей супруги Катерины и ударит по этой твари... Он пел не "ударю", конечно. Может, в английском такого слова и нет вовсе, а по-русски "жахну". Чем "жахнет", дядя Костя каждый раз придумывал заново, не заботясь о рифме и смысле, но, главное, громко, и весь наш дом слушал эту боевую песню - летом, когда окна открыты, особенно внимательно, - и все, включая меня, искренне желали, чтобы дядя Костя стал, наконец, космонавтом и улетел из нашего города к чертовой матери. Но только я мечтал полететь вместе с ним, поскольку у меня ракеты не было, а дядя Костя свою, как мне казалось, уже построил и только ждал случая запустить двигатель.
Смешно? Мне самому сейчас это видится если не смешным, то безумным, а мальчишкой я к полету на дяди Костиной ракете относился серьезно, но так и не решился подойти к нему и записаться в команду.
После школы предпочтения мои изменились, в космос уже не хотелось - я понял, что выше двухсот-трехсот километров не подняться, а что мне делать на орбитальной станции? Дрозофил выращивать и наблюдать вражеские объекты для нашего военно-промышленного комплекса? Поэтому поступать я решил в Москве на астрономическое отделение: с одной стороны, к звездам ближе, с другой - там нужна была математика, которую я хорошо знал и однажды выиграл премию на областной олимпиаде.
Это совсем не интересно на самом деле, я только хочу объяснить, почему занялся космологией. Я был на третьем курсе, когда в Москву приехал с лекциями Хокинг. Здесь, в Кембридже, каждый студент может прийти к нему на обед и будет принят, расскажет профессору о своих исследованиях и услышит совет или критику. Вы наверняка видели, как Хокинг выезжает во двор кампуса в своей знаменитой коляске, его окружает толпа, и каждый задает вопрос... Нет? Ни разу не были в университете до нынешнего утра? Ну, это... Впрочем, я знаю коренных москвичей, которые ни разу в жизни не побывали в Большом театре. Я не осуждаю, просто хочу сказать... Неважно.
Хокинг всех обаял своим мужеством, умом, блестящим остроумием, а меня - словами о том, что космос это, прежде всего, не звезды, не галактики, это элементарные частицы, кванты, поля, и чтобы понять Вселенную, нужно не квазары изучать (или не только квазары), а самую глубину материи.
Я так и поступил. И знаете, Сара, у меня опять появилась мечта - вместо той, о полете в космос. Поработать в Кембридже. Не у Хокинга, об этом я и мечтать не смел, но хоть у кого-нибудь. Подышать этим воздухом, ходить по этим зеленым улицам, глядеть в воду Кема, работать в библиотеке, где читал и писал свои книги сам Ньютон. И еще Дарвин, Резерфорд, Максвелл, лорд Кавендиш... Какие имена! Окончил университет, написал и защитил диссертацию... А потом - три года назад - послал свое резюме без какой бы то ни было надежды, что решение окажется положительным. Так и произошло, мне отказали. Причина придала мне смелости, Сара, как ни странно: отказали потому, что в Кембридже в тот год не нашлось специалиста, который мог бы взять меня к себе. Единственный специалист в области космологии, профессор Давидсон, находился в Штатах и должен был вернуться через год. Тогда, мол, и имеет смысл заново обратиться... Я обратился в прошлом году и получил приглашение. Все, как видите, банально и не интересно. За время студенчества и аспирантуры я подрабатывал и скопил кое-какие деньги, ерунду, конечно, но и она мне помогала в первые месяцы, пока я не начал получать стипендию, а еще мне выделили деньги из фонда Кавли на съем комнаты.
На работы Хэмлина я наткнулся случайно - мне нужна была статья американского астрофизика Фрица Цвикки, опубликованная в тридцать четвертом году в малоизвестном журнале. В электронном каталоге библиотеки я этот журнал нашел, но одновременно получил названия статей, авторы которых ссылались на работу Цвикки. Всего три за все эти годы, причем две принадлежали какому-то Хэмлину, работавшему здесь, в Кембридже. Третьим на статью Цвикки сослался Джеффри Бербидж много лет спустя. И все. Статья замечательная. По сути, Цвикки предсказал то, что мы сейчас называем темной материей. Описал проявления абсолютно точно и даже название придумал - скрытая масса. Если бы он опубликовал статью в "Astrophysical Journal", эффект наверняка получился бы иным.
Мне стало любопытно, что это за Хэмлин такой. Он на работу Цвикки сослался еще в тридцать шестом, значит, она показалась ему интересной, привлекла внимание. В каталоге были ссылки, но самих статей в электронном виде я не обнаружил и обратился к библиографу. Вы не поверите, Сара, но я оказался первым, кто затребовал этот том "Записок Научного общества Кембриджского университета" после тысяча девятьсот тридцать девятого года! Почти три четверти века журнал простоял на полке в печали и недоумении, никому не интересный и никем не востребованный. Господи, подумал я, разве не то же самое происходит почти с каждым из нас - вот так же мы стоим каждый на своей жизненной полке, и кому мы нужны на самом-то деле, кто о нас вспоминает, кто нас вытаскивает из нашей ячейки, чтобы поднести к свету и убедиться, что и этот человек являет собой целую вселенную? Мы любим говорить об этом, но сразу забываем, когда речь заходит не о себе-любимом, а о неизвестном, которому мы могли бы помочь своим вниманием...
Простите, Сара, я начинаю волноваться, когда... Эти статьи не известного мне Хэмлина заставили меня... Не хочу произносить высокие слова, но иначе не получится, так что опущу славословия. Собственно, я хотел рассказать... И подбирался так долго, чтобы сконцентрировать мысль.
Когда я прочитал первую статью Хэмлина, у меня дух захватило. Или, как говорят по-русски, "дыханье сперло". На английский я это, пожалуй, не переведу, да и неважно. Хороший язык английский, в нем слов раза в два больше, чем в русском, но все равно по-русски можно выразить такие тонкие движения сознания, какие по-английски не получится. Вы правы: наверно, это потому, что я не очень хорошо знаю язык... Ладно, я не о том. Статья Хэмлина, да. Вы знаете, что такое фермион? А бозон? Я понимаю, слышали - а что... Простите, Сара, я не над вами смеюсь, скорее над собой - почему-то мне кажется: если я что-то знаю, то и другим это должно быть известно, ведь я ничем от прочих людей не отличаюсь. Руки-ноги, голова такая же, так почему я что-то знаю, а другой - нет? Поэтому из меня не вышло учителя - совсем не умею преподавать, сразу начинаю сердиться, если кто-то не понимает... Нет, к вам это не относится! О чем я? Да, фермионы. Это элементарные частицы, которые вращаются особым образом. Квантовый мир, там всё порциями, как в ресторане. Заряды - порциями. Пространство - порциями, как ни странно это выглядит. Время, представляете, тоже порциями, квантами. И вращение элементарной частицы квантуется, не может частица вращаться так, как ей хочется. Только определенным образом. Это называется спином. Спин - вращение, да. И спин бывает не всякий. У фотона, световой частицы, спин равен нулю. У нейтрино тоже. Есть спин, равный половинке. Есть - единичке. Полтора. Два. Два с половиной. Только по половинке, так это устроено. У электрона спин равен половинке целого, а у нейтрона - единице. Энрико Ферми в середине двадцатых годов описал, как должны взаимодействовать друг с другом частицы с полуцелым спином. С таким: половинка, полтора, два с половиной. А Эйнштейн тогда же рассчитал, как взаимодействуют частицы, чей спин целый - ноль, единица, двойка... Оказалось, что эти частицы очень по-разному себя ведут. Частицы, описанные Ферми, их назвали фермионами, не могут быть одинаковыми, все они хоть чем-то непременно должны друг от друга отличаться. Если одинаковые энергии, то разные координаты. Или скорости. Представьте комнату, где много-много полочек. Каждая полочка - особое состояние частицы. Так вот, два фермиона ни при каких обстоятельствах не могут оказаться на одной полочке. Если полочка занята, фермион обязательно займет другую полочку, пусть соседнюю, рядом, но не ту же самую, там для него места нет. А другой тип частиц, описанный Эйнштейном и индийским физиком Бозе, эти частицы назвали бозонами, так вот, бозоны друг друга не чураются и запросто могут занимать одну и ту же полочку. На одной полочке - в одном квантовом состоянии - могут оказаться миллионы бозонов. Или триллион. Сколько угодно.
Я вижу, Сэм принес булочки. Здесь пекут собственную сдобу, очень вкусную, вы уже пробовали круассаны, а булочки еще вкуснее. Взять по паре? Одну? Хорошо, я сейчас... И еще по чашке кофе?
Вот. Так на чем я... Да, фермионы, бозоны. Вообще-то, это квантовая физика, а Хэмлин занимался космологией, далекими галактиками, Вселенной. Казалось бы, что ему бозоны? Как говорил Остап Бендер, "к Госстраху, который я на данный момент представляю, это никакого отношения не имеет". Бендер - это... Как вам сказать... Для русской литературы он примерно, как граф Калиостро для... Нет, Калиостро - немного не то, извините. Или... Не знаю, сразу и не вспомню. По-моему, нигде, кроме русской литературы, нет такого персонажа, как Бендер. Серьезно. Это... как вам сказать. Авантюрист. Жулик. Умный. Веселый. Острослов. Феликс Круль? М-м... Есть что-то... Неважно. Я совсем отвлекся, просто Бендер один из моих любимых персонажей, и мне хочется его цитировать к месту и не к месту. Перевести? Если бы я мог...
Да. Казалось бы, где фермионы с бозонами, а где галактики и Вселенная? Представьте, Сара, как я удивился, когда в статье Хэмлина прочитал такие слова: "Поскольку каждая частица описывается своей волновой функцией, то и ансамбли частиц, в том числе Вселенная, тоже могут быть описаны волновыми функциями. Следовательно, Вселенная представляет собой либо фермион, либо бозон". Представляете, Сара? И дальше Хэмлин очень изящно выводит и решает уравнения, и делает заключение: "Вселенная может быть описана волновыми функциями Шредингера, как частица, подчиняющаяся статистике Ферми-Дирака".
Но это не все! Дальше Хэмлин пишет, и я представляю, что сказал об этой фразе рецензент. Цитирую по памяти, конечно: "Поскольку Вселенная - фермион, то отсюда с неизбежностью следует, что определенные классы объектов могут существовать лишь в единственном числе, поскольку возникновение множества (начиная с эн, равного двум) таких объектов (классов объектов) нарушает статистику Ферми-Дирака, которой подчиняется..." Там очень длинное предложение, я точно не помню. Вы уловили смысл? Простите, я не должен был спрашивать, я и сам сначала не уловил. Но когда вчитался... Понимаете, я тоже занимаюсь подобными вещами, но это сейчас, в начале двадцать первого века! А тогда, семьдесят лет назад...
Вы смотрите на часы, я вас совсем заговорил? И главное, ничего не объяснил толком, только еще больше запутал. Есть еще рукопись Хэмлина, даже более странная, во всяком случае, для физика. Неожиданная. Сара, я уверен, что смерть Хэмлина и его работы... Да, я понимаю, одно никак с другим не связано. Не может быть связано. В том смысле, что связь эта не видна. Но спросите себя: почему странный ученый Хэмлин так странно умер именно тогда, когда собирался опубликовать странную статью, объясняющую смысл двух своих предыдущих странных статей? И почему вы именно сейчас нашли в архиве лист с описанием давней трагедии и именно сейчас попытались понять, что все-таки произошло? Именно сейчас поехали в Лондон, а потом в Кембридж, а я именно сейчас оказался здесь, и почему моя работа так похожа... Я еще не рассказал, чем занимаюсь, но поверьте... Невероятно, чтобы мы случайно встретились здесь, в кафе! Вот именно, синхронистичность. Вы читали Юнга? Значит, мне не нужно объяснять...
Вам пора, я вижу. Вас ждут в Бакдене? Сара, извините, я, наверно, кажусь вам назойливым... Мне хотелось...
* * *
Дождь лил, как из ведра.
- Так тут и бывает в октябре, - сказала Сара, не решаясь выйти. На ней была вязаная кофточка и длинная юбка из твида, она чувствовала себя в этой одежде свободно, такой был ясный день, и она совсем забыла о том, как тут обычно бывает в октябре. - Зонт остался в машине, а машина на углу Мэдингли-роуд.
- Подождите, Сара, - предложил Алекс, - сейчас я... Минуту, хорошо?
Он исчез, и у Сары оказалась не минута, а пять, чтобы подумать о новом знакомом. Алекс в ее схемы не укладывался. Не пытался красоваться, рассказывать смешные истории (интересно, почему мужчины, даже вполне степенные, уверены, будто, рассказав женщине смешную историю, сразу если не завоевывают ее внимание, то заставляют принять себя всерьез?). Совсем наоборот - пришел в возбуждение, услышав о Хэмлине, и в ответ долго и, в общем-то, нудно, если честно, рассказывал не интересные ей научные теории... То есть, не то чтобы совсем не интересные, но... Почему ей показалось, что у нынешнего Алкина и тогдашнего Хэмлина есть что-то общее? Может, научная одержимость? Скорее что-то иное, хотя одержимость тоже. И странная эта синхронистичность. Такое ощущение, будто некая сила подводила их друг к другу. Сара могла прийти в кафе на час позже или раньше, могла не прийти вовсе, а сразу поехать домой, могла даже и в обсерваторию не заезжать, ограничиться неудачей в Ярде и забыть об этой истории. В конце концов, она должна была всего лишь оцифровать документ, а не заниматься расследованием, в котором, если честно, ничего не понимала.
- Вот, - сказал Алкин, появившись с огромным прозрачным зонтом, под которым они легко поместились вдвоем и еще осталось место для третьего. Сара сразу подумала о Тайлере, ей стало неприятно, будто он действительно протиснулся между ней и Алексом, толкаясь крепкими локтями. - Побежали, это зонт Марии, буфетчицы, я обещал вернуть.
Зачем он объясняет? Что еще за Мария? У него с ней... Господи, глупости какие приходят в голову. Ей было приятно бежать мимо странной скульптуры ("памятник неизвестному телескопу", как она ее мысленно назвала) и длинного административного здания к воротам, где им помахал из-под козырька охранник, по тротуару, где уже бежал водный поток, мутный, желтый, обычный... Левый рукав успел промокнуть, а правой рукой она держала Алкина за локоть, он смотрел под ноги, но то и дело влетал в лужи и вскрикивал. Сара обратила внимание, что мокасины на нем совсем дешевые, итальянские, наверняка внутри вода, сейчас развалятся, и назад Алкину придется возвращаться босиком, а как он потом поедет к себе... на чем, кстати?
- Послушайте, - сказала Сара, когда они подбежали к ее серому "форду", одиноко мокнувшему, приткнувшись к тротуару сразу за поворотом на Мэдингли-роуд, - давайте я вас домой подвезу. Дождь, похоже, нескоро кончится, зонт не ваш, как вы добираться будете?
- Да так...
- Решайте, - требовательно сказала она, подумав, что от быстроты ответа будет зависеть ее о нем окончательное мнение, почти уже сложившееся, осталось только нанести небольшой штрих.
- Хорошо, - сказал Алкин. - Спасибо.
- Вам, наверно, нужно забрать свои вещи? - сделала Сара попытку дать событиям обратный ход.
- Не нужно, - решительно сказал Алкин. - Полежат до завтра.
- А зонт? Эта ваша Мария...
Почему она так сказала?
- У нее есть другой, - быстро отозвался Алкин.
И открыл перед ней дверцу со стороны водителя. Порыв ветра едва не вырвал зонт из его руки. Алкин сложил упиравшийся изо всех сил зонт, забросил на заднее сиденье, мгновенно вымок до нитки и плюхнулся рядом с Сарой, обдав ее брызгами.
- Ненавижу воду в виде дождя, - сказал он. - Но обожаю дождь в виде струй за окном, особенно когда в комнате тепло и сухо, трещат дрова в камине, а ты сидишь в кресле, укрыв колени пледом, и читаешь...
- Агату Кристи, - подхватила Сара, выруливая на шоссе и почти ничего не видя из-за струй, заливавших ветровое стекло, несмотря на все усилия дворников.
- Нет! - воскликнул Алкин. - Я имел в виду Хэмлина.
Сара не хотела говорить о Хэмлине, он отвлекал от дороги и от самого Алкина, который был ей сейчас много интереснее давно погибшего ученого.
- Куда? - спросила она.
- До второго светофора, там направо по Вилберфорс, а потом налево по Кларксон.
Поехали. Что-то происходило снаружи, впереди мелькали и исчезали габаритные огни, будто машины возникали из четвертого измерения и проваливались, не задерживаясь, куда-то еще. Сара едва не пропустила светофор, зеленый глаз возник неожиданно, и она резко вывернула руль. Алкин, сложив руки на груди, командовал "вперед", "направо", "налево" и, наконец, "стоп, приехали".
- Как вы разглядели дорогу в этом водопаде? - улыбнулась Сара и представила Алкина бегущим к черной, с бронзовым львом вместо звонка, двери, смутно проявившейся в струях ливня.
- Спасибо, - невпопад ответил Алкин, думая, должно быть, о том же, о чем подумала Сара. - До свиданья. Вы позволите мне вам позвонить? Ну, эта история с Хэмлином...
Еще один пример синхронистичности, подумала она, потому что именно в этот момент ее телефон, лежавший в сумочке, уныло, как ей почему-то показалось, заиграл веселенький мотивчик из "Моей прекрасной леди". Она нашарила аппарат, надеясь, что это не... Конечно, звонил Тайлер, можно ли было сомневаться? Голос звучал так громко, что Алкин наверняка слышал не только слова, но и интонации.
- Милая, - Бакли не думал кричать, но говорил всегда очень громко, понижая голос только, если его об этом просили, - в Кембридже тоже льет? Пожалуйста, будь осторожна, неподалеку от Фенстантона авария. Ты скоро?
- Авария? - сказала Сара с неожиданным для нее самой облегчением в голосе. "Еще одна синхронистичность?" - мелькнула мысль. - Наверно, пробка на два часа. Я лучше задержусь здесь, пока дождь не кончится. Машину с шоссе к тому времени уберут, верно?
- Это я и хотел тебе посоветовать! - провозгласил Бакли. - Ты в университете? Пережди. Я тебе позвоню через час, хорошо?
- Конечно, - пробормотала Сара, искоса глядя на застывшего Алкина, прислушивавшегося к разговору.
- Целую тебя! - рявкнул Бакли и умолк, дожидаясь, должно быть, ответного поцелуя.
- Буду ждать твоего звонка, - нейтральным тоном завершила разговор Сара, выключила телефон и повернулась к Алкину, внимательно следившему за мерными движениями дворника на лобовом стекле.
- Теперь, - сказал он, - я вас просто не могу отпустить в обратный путь. Во-первых, вам приказано мистером Бакли...
- Он не может мне приказывать!
- Во-вторых, - продолжал Алкин, - вы окажетесь в пробке. В-третьих, мы не закончили говорить о Хемлине. В-четвертых, вам хорошо бы обсохнуть и выпить немного виски.
- В-пятых... - тихо проговорила Сара.
- В-пятых, - смущенно сказал Алкин, - я хотел пригласить вас к себе, а тут такой случай...
- Синхронистичный, - подсказала Сара.
- ...Что нельзя не воспользоваться, - закончил Алекс. - Побежим?
- Вообще-то, - сказала Сара, - дождь уже закончился.
И это было так. Неожиданно (синхронистичность?) струи воды перестали стекать по стеклу, улица проявилась, будто на фотографии, до самого поворота к Королевскому колледжу, и сразу все кругом зашевелилось - помчались машины, быстро пошли по тротуару прохожие, опасаясь, что сейчас опять хлынет, и нужно успеть за это время...
- Значит, не побежим, - улыбнулся Алкин, - а медленно пойдем.
- Зонт не забудьте, - чопорно сказала Сара. - Мария вам не простит.
* * *
Саре знакомы были такие комнаты, сама снимала похожую, когда училась в колледже. Три года, как один день. Такой же раскладной диван у дальней от окна стены, такой же секретер, похожий на антикварный, викторианских времен, а на самом деле современная поделка из прессованных опилок.
- Сара, - сказал Алкин, - если вы пройдете сюда, в ванную, то сможете просушить волосы феном, а туфельки снимайте, наденьте тапочки. Туфли мы поставим у электрокамина, я сейчас включу, и они подсохнут.
- Хорошо, - кивнула Сара и сделала все, что было ей предложено: скинула туфли и ощутила сухое тепло домашних тапочек; наверно, Алкин привез их из России, здесь таких нет - из шерсти, должно быть, или плотного войлока, а потом, в ванной, она долго стояла перед зеркалом, включив фен и высушивая каждый волосок - ей было почему-то хорошо здесь стоять и разглядывать выложенные на полочке предметы мужского туалета - одеколон, лезвия безопасной бритвы, помазок, все такое аккуратное, такое... как бы сказать точнее... пригнанное друг к другу, свидетельствовавшее о характере Алкина больше, чем все его разговоры.
Она ощутила запах свежезаваренного кофе и, положив фен, поискала расческу, но на полочке была только маленькая, мужская, и ей пришлось оставить волосы, как есть, растрепанными, только пригладила немного ладонью, а когда вышла в комнату, то первым делом достала свою расческу из сумочки, хотела вернуться в ванную и причесаться, но встретила взгляд Алкина - немой, восторженный - и положила расческу обратно.
Кофе оказался замечательным, несколько капель бренди придали напитку особый аромат и вкус. Саре показалось, что она никогда прежде не пила такого изумительного кофе, но это было, конечно, психологическое, просто ей было хорошо, а потому и вкусовые ощущения отражали скорее ее внутреннее состояние, нежели объективную реальность.
Они сидели за журнальным столиком напротив друг друга, Алкин со стороны окна, и она видела в наступившем уже вечернем полумраке только его силуэт, а он видел ее освещенной предзакатным солнцем и разглядывал с таким откровенным восхищением, что ей сначала стало смешно, потом неловко и, наконец, чувства пришли во взаимно гармоничное соответствие - стало приятно, как бывало, когда мама в детстве гладила ее по распушенным волосам и говорила что-то ласковое, а что - она не помнила. Скорее всего, мама даже не говорила вслух, а думала, и Сара ощущала ее мысли, как сейчас отчетливо чувствовала мысли Алкина, выраженные не словами, но такие ясные, как если бы он говорил на чистейшем английском с легким иностранным акцентом, может, русским, может, каким-то другим. В иностранных акцентах Сара не разбиралась, ощущала их, как раздражающее искажение языка, но акцент у Алкина (она только сейчас подумала об этом) был не раздражающим, а редкие неправильности в грамматике - очень даже милыми.
- Расскажите еще о себе, - сказала Сара, прервав мысленный монолог Алкина, и он запнулся на какой-то не услышанной ею фразе, поставил на стол чашку и произнес, пожав плечами:
- Да я что... Родители у меня замечательные. Отец всю жизнь преподавал физику в школе, а мама писала детские книги. Она мне сказки рассказывала, когда я был маленький, а потом записывала. Вообще-то она бухгалтер. Работает на фабрике "Красный октябрь", это конфеты такие... Почему вы улыбаетесь?
Сара не хотела обижать Алкина, но что-то он путал. "Красный октябрь"? Какие это конфеты, так называлась советская подводная лодка в фильме, который она смотрела дважды: первый раз с Кевином, еще в школе, они тогда сидели у него дома, фильм показывали по телевизору, ей стало скучно, ее не интересовали злые коммунисты, и потому она не очень сопротивлялась, когда он полез целоваться. Правда, поцелуи оказались не лучше фильма, и она ушла. А второй раз ей пришлось смотреть этот уже довольно старый фильм в кинотеатре, куда ее затащил Тайлер, а ведь ситуация была похожа на нынешнюю: они гуляли около крепости, полил ливень, до машины бежать было дальше, чем до кино, вот они и вбежали в зал перед самым началом сеанса. Тогда она досмотрела фильм до конца - ради Тайлера, который, оказывается, видел "Погоню за "Красным Октябрем" раз пять или шесть, но все равно получал удовольствие.
- Разве это конфеты? - сказала Сара. - Это фильм. И роман такой был у Клэнси.
Показалось ей, или Алкин тоже улыбнулся, но не так, как она - будто в ее словах было сразу две или три правды, и радовался он тому, что в одном названии они увидели каждый свое и, в то же время, одно и то же.
- Сара, - сказал Алкин, становившийся все больше похожим на тень по мере того, как солнце опускалось за крышу дома на противоположной стороне улицы, - Давайте я вам немного расскажу о своей работе, чтобы вы поняли... Лучше сказать - почувствовали... Или так: чтобы у вас в голове связалось то, что происходит в космологии сейчас, с тем, что сделал Хэмлин семьдесят лет назад. Это важно, потому что тогда, может быть, мы с вами поймем, что с ним случилось.
- Какое отношение... - начала Сара.
- Не знаю. Но как-то все это странно...
Угасавшая на фоне темневшего окна тень Алкина поднялась, Сара услышала шаги, особенно гулкие в полумраке, щелкнул выключатель, и комната осветилась неярким светом висевшей под потолком лампы в сферическом бумажном (так казалось) цветном абажуре. Странное очарование игры вечерних теней исчезло, но возникло и осталось иное очарование, будто из обычного английского интерьера Сара переместилась в призрачный японский домик - почему-то этому впечатлению не мешали ни классический английский стол, ни столь же английские по своему происхождению стулья и секретер. Абажур создал собственное пространство и внушил ощущение инакости, Сара почувствовала это очень сильно и поняла, что именно такое ощущение было ей сейчас нужно.
Алкин сел за стол напротив Сары и задумчиво почесал переносицу.
- Даже не знаю, как начать, - признался он. - Никогда не пытался сложить все аргументы в одну корзину. Знаете, Сара, я боялся. Боялся, что не поймут. То есть... Не так. Поймут, но не примут... Сара, - произнес Алкин и к чему-то прислушался. - Сара, - повторил он, и она поняла, что прислушивался он к звуку ее имени, что-то в нем неожиданно обнаружив, - вы ведь, как все, уверены, что физика - это непременно приборы, амперметры-вольтметры, большие ускорители, огромные антенны, реакторы, телескопы, и чем дальше, тем все это становится больше... Физика - это то, что можно пощупать, даже если речь идет об экспериментах с элементарными частицами. Чем меньше частицы, которые мы хотим обнаружить, тем больше и мощнее железяка, которую нужно для этого построить.
- Железяка? - переспросила Сара, слово было ей не знакомо.
- Простите, - улыбнулся Алкин. - Это по-русски. Аппаратура, в общем. Грубая материя. Это впечатляет. Об этом говорят: "Наука умеет много гитик". Это тоже по-русски, да. Не знаю, как справился переводчик, когда переводил рассказ Чехова, но как-то, наверно справился. Неважно. Я хочу сказать: гигантизм в современной физике говорит о том, что мы дошли до предела. Экспериментальная наука, такая, какой мы ее знаем, кончается. Об этом много написано. Вы читали Хоргана? "Конец науки". И это так. Конец. Значит - начало...
- Пожалуй, - прервал себя Алкин, - я не с того начал. Сара, вы верите в инопланетян?
- Нет, - ответила Сара, не задумываясь и даже не удивившись вопросу. В инопланетян она не верила, никогда не видела НЛО, а если по телевизору показывали фильмы о пришельцах, поражалась тому, как примитивно для якобы сверхразумной цивилизации ведут себя инопланетяне, похищая людей, проводя над ними опыты, появляясь в неожиданных местах, ясно себя показывая и, в то же время, утверждая, что ни о каких контактах не может быть и речи...
- Отлично! - обрадовался Алкин. - Видите ли, два года назад я сделал работу... Вы знаете, что такое антропный принцип?
"Господи, - подумала Сара, - если он будет перескакивать с темы на тему, я запутаюсь окончательно". Может, он на самом деле не так умен, каким показался? Если человек не способен внятно рассказать о своей собственной работе и жизни...
- Нет, - повторила Сара, и Алкин внимательно посмотрел ей в глаза. Понял, о чем она подумала?
- Если вам кажется, - грустно произнес он, - что я перескакиваю с темы на тему, то это не так. Сейчас поймете. Так вот, антропный принцип... Почему - вот вопрос - наша Вселенная такая, какая есть? Именно с такими мировыми постоянными, именно с такими атомами, с такими законами природы? Могла бы постоянная Планка оказаться иной, верно? Почему же - такая? Да потому, что иначе нас не было бы. Жизнь на Земле не могла бы возникнуть. Во вселенной с другими законами жизнь, подобная нашей, была бы невозможна.
- Я знаю! - воскликнула Сара. - Видела или читала, не помню. Жизнь - такая редкая штука, что случайно появиться никак не могла. Значит, жизнь создал Бог, верно? Согласитесь, Алекс, что-то в этом есть.
- Ничего в этом нет! - Алкин взмахнул руками, будто птица, и, похоже, застеснявшись своего порыва, сложил руки на груди. - Но почему-то наша Вселенная действительно оказалась такой, какая есть. И если Вселенная единственная, то действительно очень трудно принять, что такой, как нам нужно, она оказалась совершенно случайно. Вы знаете, сколько и каких разных условий должно было сложиться, чтобы на Земле возник человек? Это была моя дипломная работа - подсчитать число условий. Сто двадцать восемь, и наверняка я не смог учесть все. Если бы постоянная Планка оказалась на пару процентов меньше, нас не было бы. Если бы гравитационная постоянная оказалась на пару процентов больше или меньше, нас бы не было. Если бы пространство имело не три, а любое другое число измерений, нас бы не было. Если бы масса электрона была иной, нас не было бы. Если бы Солнце в Галактике располагалось чуть ближе к центру или чуть дальше, нас бы не было. Если бы... Ну, что я буду перечислять, Сара! Сто двадцать восемь условий, и все важнейшие, включая, к примеру, нашу Луну - если бы не было Луны, то не было бы и нас, а ведь образование Луны, как сейчас считается, процесс совершенно случайный! Столкновение Земли с астероидом нужной массы могло произойти, а могло и нет...
- Есть несколько формулировок антропного принципа, - продолжал Алкин после небольшой паузы. - Самую первую предложил советский философ Идлис. Знаете, когда это было? Полвека назад. Сейчас этот принцип называют слабым: Вселенная такова, потому что, будь она другой, наблюдать ее было бы некому. Есть еще сильный антропный принцип: Вселенная такова, чтобы в ней мог появиться человеческий разум. С момента Большого взрыва все - без исключения! - процессы во Вселенной протекали таким образом, чтобы на Земле могло возникнуть человечество. Даже динозавров убил метеорит, потому что, останься на Земле динозавры, человек не стал бы царем природы. И ледниковый период закончился вовремя: продлись он еще пару тысячелетий, и человек, не умевший защитить себя от холода, вымер бы, как многие другие животные. Те же мамонты, например. А я предложил абсолютный антропный принцип. Тринадцать миллиардов лет Вселенная поддерживала условия нашего выживания. Она и сейчас эти условия поддерживает, расширяясь именно с такой скоростью и таким ускорением, какие нужны, чтобы на Земле сохранялись комфортные для нашей жизни условия. Вселенная такова, да. Она, если говорить по-русски, "заточена" под нас. Не смогу перевести это слово, ну да неважно, вы поняли, верно?
Но если верен абсолютный антропный принцип, получаются два вывода. Первый: во Вселенной существует только один разум - наш. И второй: если Вселенная всегда была именно такой, какая нужна для нашего выживания, то, значит, и в будущем она, Вселенная, будет ограждать человечество от всего, что может нас погубить. Без нас, людей, Вселенная существовать не может. Это абсолютный антропный принцип...
- И значит, - подхватила Сара, - без Бога не обойтись, вы это хотите сказать? Бог следит за своими детьми и убирает камни с их дороги.
- При чем здесь Бог? - не на шутку рассердился Алкин. - Ох, простите, Сара... Я не богослов, я даже не философ, я физик. Я математику использовал, а не Библию. Как объяснить в двух словах, чтобы было понятно... Вселенную можно описать волновой функцией - это и без меня известно, об этом писал Хэмлин семьдесят лет назад. Вселенная подчиняется квантовым законам - это, по сути, одна огромная квантовая система, понимаете? А квантовые системы - помните? - бывают двух типов: фермионы и бозоны. Так вот, наша Вселенная - фермион. Мне это не пришло в голову, когда я занимался антропным принципом. Я шел от космологии, а Хэмлин - от квантовой физики. Он сказал, что Вселенная - фермион, и, по сути, одним этим словом описал всю мою работу, все мои выводы. Вот почему меня так поразила его статья! Вселенная - фермион. И что же? В ней не могут существовать системы, которые находятся в одном квантовом состоянии. Звезды светят за счет синтеза атомов и не иначе. Планеты образуются из газо-пылевых облаков и не иначе. И так далее. Одна истина, одна правда. И разум возможен только один. Существование иного разума в нашей Вселенной запрещено квантовыми законами. Вот что на самом деле доказал Хэмлин. Разум на Земле - именно и только на Земле! - должен был возникнуть, возник и будет теперь существовать, пока существует Вселенная. Точка. Даже если случится атомная война, человечество выживет и выйдет в большой космос. Даже если упадет гигантский астероид (а он не упадет, будьте уверены, это противоречило бы абсолютному антропному принципу - такому же закону природы, как закон тяготения!), все равно мы выживем и выйдем в космос. Понимаете?
- Да, - зачарованно произнесла Сара, не очень, на самом деле, представляя, что с ней происходит. Это не был простой интерес к человеку и к тому, что он говорил. Вообще-то ей и не было особенно интересно то, что излагал Алкин, а в квантовых законах она точно ничего не понимала. Может, ей передался его энтузиазм? Внутренняя энергия? Может, в его словах о том, что человечество будет жить вечно, таился безумный внутренний заряд оптимизма? Наверняка было что-то, заставившее Сару испытывать подъем, радость и еще целую гамму чувств, которые она не могла, да и не хотела определить, ей не было надобности в определении, потому что в глубине души Сара знала, что происходит, сопротивлялась этому и, в то же время, не хотела сопротивляться и только повторила: - Да, кажется, понимаю.
Вряд ли это было правдой.
- Значит, есть и вселенные... ну... бозоны?
Это она сказала? Сара сама удивилась - вроде бы да, она задала вопрос, но получилось это само собой, она и не думала...
- О! - воскликнул Алкин. - Именно! Вы умница, Сара, я вас люблю!
Слово было сказано, но не замечено, оно вырвалось из клетки подсознательного, не понятое, не оцененное, и Сара тоже услышала, не услышав - не пожелав услышать, как ускользает от понимания невпопад произнесенная фраза.
- Конечно, - продолжал Алкин. - Есть другие вселенные, не только наша. Собственно, из антропного принципа это следует однозначно. Есть множество, может, даже бесконечное число вселенных с другими законами природы, и наша такова не потому, что Бог приложил усилия, чтобы создать ее именно такой. Нет, просто в Большом взрыве возникло множество разных миров, и мы живем в этом, потому что условия здесь подобрались такие, какие нужно. Вы правы, Сара: есть среди множества вселенных, возникших в Большом взрыве, миры-фермионы и миры-бозоны. Фермионы - вселенные, где всякий класс явлений возникает в единственном варианте: один принцип звездной эволюции, один принцип образования планет, один-единственный разум на всю вселенную. А есть миры-бозоны, где могут сосуществовать и взаимодействовать разные законы природы, разные принципы устройства жизни, и разумов там множество, потому что их возникновению не мешают квантовые законы. Это удивительные миры, Сара! Немыслимое разнообразие форм, не то, что в нашей Вселенной!
- Я устала, - сказала Сара. Получилось не очень прилично, но Сара почему-то знала, что поступила правильно, и Алкин ее поймет, вот уже и понял, лицо его, сосредоточенное на том, чтобы правильно выразить мысль на все-таки не родном для него языке, прояснилось, Саре даже показалось, что разгладились складки в углах губ.
- О! - Алкин поднялся. - Как я мог... Простите, я всегда, когда увлекаюсь... А вы так внимательно и хорошо слушали, что я мог говорить до утра. Наверно, вам пора? Я вас задерживаю?
Тайлер не звонил, - подумала Сара. Неужели прошло слишком мало времени, хотя ей показалось, что уже глубокий вечер? Она посмотрела на часы, стоявшие на журнальном столике, простенький будильник за полшиллинга. Без четверти пять. Действительно, еще и часа не прошло, как они вошли, время будто растянулось. Теория относительности? Наверно. Слишком сильное здесь взаимное притяжение, вот время и замедлилось.
- Все это очень интересно, - неуверенно произнесла Сара, подумав, что, кроме физики, здесь было сказано еще что-то, важное для обоих. Что? Не вспоминалось. - Но какое отношение это имеет к бедняге Хэмлину? Мы ведь о нем говорили...
- Я хотел объяснить, - смущенно произнес Алкин. - Но если вы устали... Может, в другой раз?
На этот вопрос мог быть только один ответ: "Конечно, в другой раз как-нибудь", но Сара сказала:
- Нет. Я хочу знать, по пока ничего не понимаю!
- Хорошо, тогда я... - начал Алкин, и в этот момент в сумочке Сары зазвонил, наконец, телефон. Наконец? В иное время она так бы и подумала, но сейчас возникло раздражение, которого Сара не сумела скрыть, и Бакли (конечно, это был он) сразу почувствовал ее изменившееся настроение.
- Что-нибудь не в порядке? - его беспокойный голос был слышен Алкину, хотя он и не мог разобрать каждое слово.
- Все нормально, - Сара сосредоточилась, и голос зазвучал, как обычно, с интонациями, к которым Тайлер привык за время их знакомства. - Я ждала твоего звонка.
- Можешь ехать, - сообщил Бакли. - Пробки нет, да и погода замечательная после дождя. Только не торопись, дорога мокрая.
- Сейчас выезжаю.
- Поужинаем вместе, - это был не вопрос, а утверждение, и Алкин поджал губы - он и сам мог пригласить Сару в кафе, но не догадался вовремя. - Подъезжай к участку, я выйду.
- Хорошо, - согласилась Сара без энтузиазма, что было отмечено Алкиным.
- Мне действительно пора, - сказала Сара, бросив телефон в сумочку. - Но я не поняла вашей логики, Алекс, хотя и узнала много для себя нового. Какое это имеет отношение...
- Вы третий раз об этом спрашиваете, - улыбнулся Алкин. - Если бы мы могли встретиться еще... Вы бываете в Кембридже?
- Я могу предложить вариант лучше - почему бы вам не приехать в Бакден?
- Мне? - растерялся Алкин.
- Конечно! - с энтузиазмом воскликнула Сара. - Увидите дом, где жил Хэмлин, - он сохранился и выглядит почти так же, как семьдесят лет назад. Я покажу вам тот документ, если вам интересно. И еще - поговорите с Тайлером, он очень умен, уверяю вас, интересуется научными новинками, хотя, конечно, интерес его порой чисто профессиональный. Наверняка ваши идеи его заинтересуют! Хорошая мысль, верно?
- Хорошая, - с сомнением протянул Алкин.
Замечательная идея - встретиться с Сарой, погулять с ней по городку, посмотреть на место, где произошла трагедия. Но у Алкина не было никакого желания говорить о чем бы то ни было с главным констеблем Бакли.
- Приезжайте завтра к полудню, - решила за Алкина Сара. - Выезжайте одиннадцатичасовым автобусом. Мы с Тайлером встретим вас на конечной остановке, это напротив нашей достопримечательности - Большой крепости, заодно можно ее осмотреть, вам должно быть интересно.
Почему она думает, что ему должно быть интересно осматривать крепостную стену, каких в доброй старой Англии сотни, если не тысячи?
- Хорошо, - сказал он. - Я приеду.
И так было бы хорошо, если бы меня встретили только вы, Сара, с вами я готов и крепость осматривать...
Должно быть, эта мысль так явственно отразилась на его лице, что Сара, уже протянувшая руку для пожатия, отступила на шаг и пробормотала:
- Значит, договорились.
Так и не подав руки, она пошла к выходу. Алкин забежал вперед, предупредительно открыл перед Сарой дверь, и как-то получилось, что ладони их все равно соприкоснулись. На какое-то время мир застыл, как застывает для внешнего наблюдателя луч света, достигший сферы Шварцшильда - поверхности, где нет времени, и если что-то происходит, то длится вечность.
Алкину так и показалось - целую вечность они простояли с Сарой, держась за руки, будто Фальстаф с Фордом, застрявшие в дверном проеме. Мгновение спустя после вечности (с ощущением времени у Алкина возникли проблемы) они оказались на тротуаре, Сара садилась за руль, а он стоял у открытой дверцы и что-то говорил, но из-за того, что время то сжималось, то растягивалось, сам не мог понять своих слов.
- В полдень, - напомнила Сара и умчалась. Алкин постоял, глядя вслед, но у всех машин были одинаковые габаритные огни, и он сразу потерял Сару, ее огоньки, ее глаза, ее мысли... "Глупо, - подумал он, - наговорил с три короба, все только запутал, могу себе представить, как она станет рассказывать своему Тайлеру о встрече со странным русским физиком. Да ну, Сара, скажет главный констебль, он тебе мозги пудрил, а ты уши развесила, очнись, девочка"...
А номер своего телефона Сара так и не продиктовала. Можно, конечно, узнать... Нет, не станет он узнавать. Завтра в три семинар - Пенроуз докладывает о бранах и М-теории, Хокинг наверняка будет тоже. Можно представить, какая разгорится дискуссия, надо обязательно там быть, но, если он в двенадцать только приедет в Бакден, то вернуться к трем не успеет точно. Ехать ради сомнительного удовольствия познакомиться с главным констеблем...
Так и не придя к окончательному решению, Алкин достал из холодильника пакет с замороженной рыбой. Он положил покрытую изморозью рыбину на сковороду, провел сверху рукой, будто погладил, и рыба зашипела, потекла вода, сковородка нагрелась очень быстро, слишком быстро, пожалуй, корочка, которую он любил, не успеет образоваться, и Алкин поднял ладонь выше. Надо бы включить плиту, чтобы и снизу шел подогрев, но ему не хотелось делать лишних движений, он так устал сегодня... Перевернул рыбу деревянной ложкой и погладил другую ее сторону. Почти готово, можно заняться салатом.
Завтра он увидит Сару, и пусть все будет, как будет.
* * *
Автобус свернул с шоссе, и слева надвинулась красная кирпичная крепостная стена, закончившаяся высоким донжоном и воротами, у которых стояла толпа туристов. Чуть поодаль Алкин увидел Сару - она была в темном платье с длинным рукавом, сапожках и наброшенной поверх платья шерстяной кофточке. Главного констебля Алкин не разглядел, Сара определенно была одна, и он помахал ей из окна, она ответила и пошла навстречу.
- Прохладно сегодня, - сказала Сара вместо приветствия. Алкин кивнул - говорить ему не хотелось. Хорошо бы просто побродить для начала, заново привыкнуть друг к другу.
- Тайлер ждет нас в участке, - продолжила Сара, и хорошее настроение, не покидавшее Алкина все утро, мгновенно улетучилось. - Он дежурит до часа, потом мы сможем спокойно поговорить. Тайлер хочет послушать ваши рассуждения, ему очень интересно.
- Я понимаю, - пробормотал Алкин.
- Мне тоже очень интересно, - ощутив напряжение в словах Алекса, мягко произнесла Сара, - но я мало что... то есть, конечно...
Она замолчала, взяла Алкина под руку и повела по гравиевой дорожке к неширокой улице, застроенной одинаковыми одноэтажными домиками с покатыми черепичными крышами. Завернули за угол, прошли мимо баскетбольной площадки, где подростки, бросавшие мяч в корзину, вопили, будто стая чаек, у которых отнимают добычу, и вышли на круглую площадь, где на двухэтажном сером здании времен, скорее всего, короля Эдуарда, Алкин издалека разглядел надпись: "полиция".
Все это время Сара что-то говорила. Рассказывала, наверно, о достопримечательностях. Алкин слышал только голос, только интонации, только тембр, и когда она задала какой-то вопрос, не сразу пришел в себя, пришлось переспросить.
- Вы какой ленч предпочитаете: что-нибудь серьезное, из трех блюд, или полегче - сэндвичи, кофе?
- Полегче, - сказал Алкин и опять замолчал. Теперь молчала и Сара, понимая, какие ощущения испытывает ее спутник. Так они и вошли в здание, им кивнул сидевший за деревянной перегородкой дежурный констебль, они прошли по короткому коридору, и Сара, не постучав, открыла дверь, пропуская гостя.
- Рад вас видеть! - воскликнул главный констебль Бакли, выходя из-за стола и протягивая Алкину обе руки. Алкин ожидал увидеть высокого крупного мужчину с большими волосатыми ладонями и густой светлой шевелюрой уроженца Шотландии - типичного английского полисмена, какими их изображают на открытках и каких действительно много на улицах в Кембридже. Да и громкий голос, который Алкин уже слышал вчера, соответствовал именно такому образу. Однако, на удивление, Тайлер Бакли оказался, во-первых, среднего роста, не выше самого Алкина, во-вторых, был лысоват, сложения плотного, конечно, но далеко не богатырского, а ладони так и вовсе могли принадлежать скорее музыканту, чем полицейскому. Пожатие оказалось крепким, но не грубым, а голос... ну что голос... В Москве у Алкина был знакомый - из литераторов, он писал бытовую прозу и пользовался определенным успехом в неопределенных кругах читателей, - голос которого способен был перекрыть рев пожарной сирены. Громкий голос - не свидетельство душевной грубости.