Аннотация: Повесть опубликована в "Искателе" (номер 12, 2008) под псевдонимом Андрей Пасхин.
Павел Амнуэль
ГРАНИ
Лида провела журналиста на веранду и показала ему деда, сидевшего в позе Роденовского Мыслителя. Дед разглядывал куст сирени, а может, думал о своем. Или не думал - просто сидел в плетеном кресле, подперев голову кулаком. Ничего не видел, ничего не соображал, ничего не хотел. Лида знала, что сейчас журналист скажет: "Жалкое зрелище. А ведь еще несколько лет назад это был известный ученый"...
Широко известный в узких кругах, да.
Журналист что-то пробормотал, и Лида переспросила:
- Что вы сказали?
- Сергей Викторович был известным ученым...
- Вы все еще утверждаете, что он звонил вам позавчера?
- Ну... Так получается.
- Сами видите, в каком он состоянии.
- Можно я все-таки задам Сергею Викторовичу пару вопросов?
Лида вздохнула. Журналисты - народ упрямый. Если даже президент вынужден отвечать на идиотские вопросы, то ей вряд ли удастся спровадить этого господина - и съемку он проведет (скорее всего, камеру уже включил, поди проверь, где спрятал), и текст напишет, только героем репортажа тогда станет она: внучка знаменитого (в прошлом) ученого, впавшего в маразм.
- Задавайте, - вздохнула Лида. - Все равно ответов не получите.
Репортер из столичного инет-издания "Город" позвонил в восемь, когда она накормила деда и вывела посидеть в сад. Утро выдалось замечательное: тепло, безоблачно, птички - июньская благодать. "Мое имя Игорь Песков, - сказал журналист, поднеся к камере телефона удостоверение и убрав его так быстро, что Лида не успела разглядеть ничего, кроме фотографии, на которой молодой человек выглядел лет на десять старше. - Я работаю в визаре "Город", собираюсь сделать материал о Сергее Викторовиче Чистякове".
"Собираюсь сделать". Будет ли она против, журналиста не интересовало.
"Что о нем писать-то? - искренне удивилась Лида. - Дед уже который год живет в своем мире. Кого он интересует, кроме социальных служб, которых он тоже в последнее время не интересует?"
"Может, вы меня впустите, и я объясню?" - сказал Песков, и Лида только тогда поняла, что звонил он не из редакции, а от ворот дачи, она узнала покосившуюся березу, которая, будто Пизанская башня, нависла над дорогой. "Все равно не отстанет", - подумала Лида и открыла калитку. Сам пусть войдет, а машину оставит на площадке, авось не угонят, а если угонят, так больше не будет беспокоить людей с утра пораньше.
Песков вошел. Лет тридцати, немного старше Лиды, глаза голубые, добрые, это хорошо, но весь он был какой-то напряженный, будто ждал от Лиды подвоха. Ей не нравились мужчины с острыми подбородками, свидетельствовавшими, по ее мнению, об уме не очень далеком и характере склочном и склонном поддаваться чужому, чаще вредному влиянию.
Песков сел на предложенный ему в гостиной стул (Лида осталась стоять - говорите, мол, и уходите) и рассказал странную историю, которая не могла случиться на самом деле, потому что...
"Да потому, - сказала Лида журналисту, - что, во-первых, дед давно не пользуется телефоном. Во-вторых... Когда, вы говорите, он звонил? Позавчера, в девять вечера? Так я вам точно говорю: в это время дед лежал в постели, я сидела рядом, я всегда сижу с ним, пока он не заснет, а уснул он примерно в половине десятого".
Тем не менее, настырный Песков продолжал утверждать, что именно в субботу, в девять (двадцать один час семь минут, если точно) ему позвонил некто и сказал, что завтра, мол, в полдень не нужно ехать через Рублевский тоннель, потому что там произойдет взрыв, два десятка машин окажутся блокированы, половина сгорит, пять человек погибнут, решайте, конечно, сами, но я вас предупреждаю, поскольку к вам у меня... скажем так, личная приязнь. Песков, понятно, попросил звонившего назваться и включить камеру, а то неудобно разговаривать, не видя собеседника. На что звонивший, по словам журналиста, вздохнул и разговор прервал, не попрощавшись и не оставив никаких следов идентификатора. И что должен был Песков думать о таком странном звонке?
"Ничего, - сказала Лида. - Мало ли народа развлекается подобным образом?"
"Верно, - согласился Песков. - Только вот что. Никто, кроме меня самого, не мог знать, что я собрался в воскресенье, вчера, то есть, к Петровичу в Видное, и сам Петрович не знал, я хотел ему сделать сюрприз на день рождения. И ехать я, естественно, собирался через Рублевский, это самый короткий путь".
"Послушайте, - вспомнила Лида, - там вчера"...
"Вот именно! - воскликнул Песков. - В половине первого там произошла авария, одиннадцать машин сгорели, пятеро погибших, кошмар что творилось, дорога до сих пор закрыта".
"А вы"...
"Поехал в объезд! Не поверите, Лидия Александровна, - не знаю почему. Само получилось: ехал, как обычно, по восьмой дороге, потом свернул на двести тридцать третью. Может, вспомнил звонок? Нет, точно не думал об этом. Но свернул. Подсознательно, наверно. Как бы то ни было, ваш дедушка спас мне жизнь".
Спас, конечно. На месте Пескова Лида решила бы, что в тоннеле случилась не авария, а теракт, кто-то имел о нем информацию (может, сам и устроил?) и пожелал по какой-то причине спасти журналиста, зная, что он поедет... Гм. Если верить Пескову, то не знал никто. Ладно. Все равно Лида позвонила бы в милицию, не стала бы разбираться сама.
А он стал. У журналистов, даже научных, каковым представился Песков, своя логика, в основе которой не стремление к истине, а любопытство (которое вовсе не является синонимом любознательности) и поиск сенсаций. Сенсации же и истина - две вещи несовместные, как гений и злодейство.
Узнав вчера о трагедии и поняв, что спасся чудом, Песков занялся расследованием, вообразив себя то ли Холмсом, то ли Фандориным. Перевел в цифры записанный в памяти телефона разговор (монолог, куда Песков вставил едва ли больше пяти слов) и, воспользовавшись своим журналистским доступом, отправил файл в Федеральную службу идентификации. Если бы голос принадлежал кому-то из чиновников госаппарата или иных служб, занесенных в реестр секретности, ответа Песков не дождался бы, конечно. Но на его счастье (и на Лидину беду) ответ он получил вполне определенный. Голос, как было сообщено, принадлежал доктору физматнаук Сергею Викторовичу Чистякову, 1967 года рождения, бывшему старшему научному сотруднику Государственного Астрономического института имени Штернберга, ныне пенсионеру. А если, мол, нужны дополнительные сведения, следует обращаться в Службу регистраций. Разумеется, Песков обратился и получил адрес, по которому прибыл, когда Лида вывела деда в сад и дожидалась приезда Надежды Федоровны.
Дед не производил впечатления немощного старичка. Подперев голову рукой, он смотрел в даль, будто видел что-то, кроме того, что постоянно разглядывал в глубине собственной натуры, и что никак не могло находиться перед ним в реальности, которую он и не воспринимал толком, реагируя на требования поесть, лечь спать или справить нужду. Лицо у деда, как казалось Лиде, в последние годы даже помолодело - лет еще пять назад оно было морщинистым, как печеное яблоко, а сейчас морщины сгладились, и выглядел дед лет на шестьдесят, хотя в нынешнем апреле ему исполнилось семьдесят четыре. Врачи говорили, что дед может прожить еще многие годы - дай, как они утверждали, Бог каждому иметь в таком возрасте такое сердце. Да и остальные органы тоже.
Песков сбежал по ступеням, подошел к креслу и сказал, откашлявшись:
- Доброе утро, Сергей Викторович!
Будто он знал деда сто лет.
Никакой реакции не последовало, дед даже не моргнул, продолжая пристально разглядывать куст сирени.
Лида подошла, встала рядом с креслом и сказала:
- Напрасно теряете время. Дедушка живет в своем мире.
- Старческий маразм? - очень тактично поинтересовался журналист, и Лида представила, как запись вопроса и ее ответа появится вечером в рубрике "Старость - не радость".
- Дед даст фору многим молодым по части трезвости мышления, - сухо сказала она. - Просто он видит мир по-своему.
- Конечно, - кивнул Песков и шагнул, загородив деду сирень. Если он надеялся таким образом привлечь к себе внимание, то, естественно, ошибся. Вместо сирени дед разглядывал теперь пуговицу на рубашке репортера. Возможно, это и не пуговица была, а объектив камеры, и вечером глубокие умные глаза С.В. Чистякова, глядящие сквозь вас на что-то, видимое только ему одному, появятся в рубрике "Чужая душа - потемки".
- Послушайте, - рассердилась Лида. - Я вас предупреждала! Вы захотели сказать деду пару слов - я позволила. Вы убедились в том, что на внешние раздражители он практически не реагирует. Может, вы уйдете? Мне нужно на работу.
- Вы оставляете дедушку одного? - удивился Песков. Возможно, ему в голову пришла какая-то мысль, но, какой бы она ни была, Лида отсекла ее словами:
- Днем с дедом сиделка, а она, я вам скажу, ненавидит журналистов. Один из них когда-то сломал ей жизнь, только не пытайтесь узнать - как, это может кончиться для вас переломом конечностей.
- Ага, - протянул Песков. - Значит, Сергей Викторович не мог звонить мне позавчера...
- Ни в коем случае, - Лида придала голосу твердость и уверенность, которой не испытывала.
- Ага, - повторил журналист с сомнением. - Странно, вы не находите? Опознаватель определенно указывает на Сергея Викторовича. Девяносто девять с половиной процентов. В суде такую вероятность принимают за достоверность. Даже отпечатки пальцев не дают большую гарантию опознания личности, чем голос. К тому же, я сам... нет, это неважно.
- Вы собираетесь подавать на деда в суд? - удивилась Лида.
- Что вы, конечно, нет! Он спас мне жизнь, вот я и хотел поблагодарить и понять... Но если вы утверждаете...
- Утверждаю!
В доме хлопнула входная дверь, и Лида немного расслабилась - сейчас появится тетя Надя, а уж она-то быстро спровадит настырного журналиста.
- Лида! - раздался громкий голос, кажется, из кухни. - Где ты?
Тетя Надя вышла на веранду и с недоумением посмотрела на Пескова.
- Это еще кто? - сказала она.
Надежде Федоровне недавно исполнилось пятьдесят, полжизни она работала сиделкой, услуги ее, вообще-то, стоили довольно дорого, но половину оплачивала социальная служба, да еще была медицинская страховка деда.
- Журналист из "Города", - объяснила Лида. - Он уже уходит.
Песков кивнул и, ощущая на себе подозрительный взгляд тети Нади, пошел через сад к воротам, за которыми оставил машину. Лида решила, что все обошлось, но в это время дед хлопнул обеими ладонями по подлокотникам кресла и сказал, не поворачивая головы:
- Прелестно! Восемь и шесть десятых! Интеграл по всем путям... И неизвестно, к какой грани...
Песков остановился и прислушался.
- Конкретизировать! - продолжал дед, почесывая подбородок правой рукой, а левой хлопая по подлокотнику в странном дерганом ритме. - Наблюдатель отслеживает комплекс граней. Ого...
После чего руки он сложил на животе, опустил голову и, похоже, заснул - Лида услышала тихий храп.
- Интересно, - сказал журналист. - И звонил он.
Если бы Песков остался здесь еще на минуту-другую, последствия могли стать непредсказуемыми, как любят выражаться авторы бульварных романов.
- Мне нужно на работу, - сказала Лида. - Вы едете?
Надежда Федоровна подтолкнула Пескова к воротам, Лида подхватила лежавший на столе на веранде рюкзачок и пошла за ними, журналист несколько раз обернулся, хотел что-то еще спросить, но понял, наконец, что лучше не спорить - в конце концов, он был на частной территории, Лида могла вызвать охрану поселка, а они не стали бы с Песковым церемониться, невзирая на его журналистские "корочки".
- Могу вас подвезти, - сказал Песков, когда калитка за ними захлопнулась. Тетя Надя крикнула из-за ворот "Всего хорошего, Лидочка!", с журналистом попрощаться не соизволила. Пожалуй, Лида действительно предпочла бы поехать на Песковской "Хонде": во-первых, машина куда комфортнее ее "Яузы", а, во-вторых, энергия нынче дорогая, зачем тратить лишних полторы сотни. А разговаривать по дороге не обязательно.
- Хорошо, - согласилась Лида и опустилась на заднее сиденье.
- Полетим или пешком? - осведомился Песков, выводя машину на ведущую ось подъездной дороги.
- О! - удивилась Лида. - У вас воздушка? Не думала, что журналисты так много зарабатывают. А почему крыльев не видно, со стороны и не подумаешь...
- То, что вы называете крыльями, - назидательно сказал Песков, глядя на Лиду в зеркальце, - на самом деле - турбины вертикального взлета, они у "Хонды" вместо багажника, вы видели, какой у машины массивный зад? Багажник впереди...
- Как у "Запорожца"? - ляпнула Лида, не подумав. Сравнение современной японской машины с персонажем старых анекдотов, бородой которых можно подметать улицы, было не лучшим началом разговора, но Лида и не собиралась разговаривать с этим типом, напротив, ей хотелось чем-нибудь его уязвить.
- "Запорожец" - это что? - поддался на провокацию Песков, включая двигатель. Сиденье под Лидой мелко завибрировало, и она подумала, что лучше бы, наверно, поехать на "Яузе" - дольше, зато спокойнее. Вибрация, однако, быстро прекратилась, и Лида увидела в окне медленно уходивший вниз лесной массив, и двор дачи, и детскую площадку, сверху выглядевшую грязным пятном на ярко-зеленом фоне. Лиде даже показалось, что она разглядела деда, смотревшего вслед машине. Конечно, это была иллюзия, дед очень редко поднимал голову, смотрел он обычно вниз или прямо перед собой, будто шея у него потеряла подвижность, хотя врачи говорили, что это не так.
- Люблю новые машины, - сказал Песков, будто оправдываясь. - Воздушка - это здорово. Пешком я бы еще до вашей дачи не доехал, знаете, какие утром перегруженные дороги. Вам удобно?
Лида промолчала. Чувствовала она себя не очень уверенно - ей почему-то казалось, что пол сейчас провалится, и она полетит вниз согласно тому самому закону всемирного тяготения, который дед пытался модифицировать в последние годы своей сознательной научной деятельности.
Не получив ответа, Песков некоторое время внимательно смотрел на приборную панель, не поднимая взгляда к зеркальцу. Потом все же не выдержал:
- Дедушка ваш никогда не выходит за ворота? Он ведь не парализован?
- Послушайте, - сказала Лида, - если вы собираетесь говорить о дедушке в таком тоне, то я лучше выйду на ближайшем перекрестке. И вообще, у меня началась морская болезнь.
- В первое время, - неожиданно признался Песков, - у меня тоже... не знаю почему... никогда не страдал... Наверно, это чисто психологическое, на самом деле качки нет, я смотрю на приборы... Лида, напрасно вы на меня злитесь. Сами вы что подумали бы на моем месте?
- Похожие голоса... - начала Лида, но журналист ее перебил:
- Не похожие, а идентичные, есть разница. Но я сейчас не о голосах. Он меня спас, об этом вы не забыли? Откуда голос, чей бы он ни был, мог знать...
- Таких историй...
- Миллион, знаю, - тут же согласился Песков. - Поверьте, почти все они - плод фантазии. Есть какое-то количество не столько доказанных, сколько непроверяемых. Но большинство - рассказы очевидцев, знакомых... Никаких вещественных подтверждений. А у меня в телефоне - запись голоса. И протокол опознания. И время разговора отмечено. Никакой суд не придерется.
- Что вы все о суде? - с досадой сказала Лида.
- Да так, - Песков бросил на нее в зеркальце смущенный взгляд. - Я для примера. В том смысле, что доказательство... Но если вы точно знаете, что Сергей Викторович в это время не мог говорить по телефону...
- Не мог, - отрезала Лида.
- Замечательный вид, верно? - журналист сделал широкий жест рукой и на мгновение бросил штурвал. Машина продолжала лететь по прямой, даже не качнувшись, но у Лиды все равно захолонуло сердце, она представила, как "Хонда" сваливается в пике, вчера показывали в новостях аварию потерявшей управление воздушки, не в Москве, правда, в Берлине, но какая разница?
Машина, тем временем, видимо, снизилась до первого эшелона, в окнах возникли шпили Коломенских высоток, и у Лиды еще раз защемило сердце, на этот раз от красоты открывшегося пейзажа. Они летели над лесопарком, внизу медленно сдвигались назад круглые поляны с детскими площадками, появились и исчезли за кормой дорожки сафари, Лида разглядела двух слонов, стоявших с вытянутыми хоботами - или это ей только показалось? Летний эстрадный театр сверху выглядел, как Колизей, не развалившийся, а только что отстроенный, и даже люди там какие-то были на арене, темные закорючки, игравшие в свои, не определимые с высоты, игры.
- Красиво? - повторил Песков, и Лида ответила:
- Очень!
Они летели теперь над городскими кварталами, так низко, что можно было заглянуть в окна квартир на верхних этажах. Над площадью Воронина машина накренилась, делая поворот, но сразу выровнялась, пролетела над широким Летним проспектом и...
- Здесь налево, пожалуйста, - сказала Лида, но Песков без ее напоминания свернул на Велиховскую, и впереди возвысился шпиль Института экологии. Если присмотреться, то, наверно, Лида могла бы увидеть окна лаборатории, где она занималась исследованиями влияния изменения климата на быстро мутирующие популяции.
- Ничего, если я высажу вас на большой стоянке? - деловито спросил Песков.
- Ничего, - согласилась Лида и, когда они сели, наконец, между белой "саванной" и красным "понтиаком", спросила:
- Откуда вы знаете, где я работаю?
- Это секретная информация? - удивился Песков. - Перед тем, как ехать, я поинтересовался... Всегда так делаю перед интервью, какой я иначе журналист?
Что-то не понравилось Лиде в его словах. Интонация? Лида не любила двусмысленности ни в чем, а журналист, как ей казалось, весь состоял из двусмысленностей, каждая сказанная им фраза могла быть истолкована и так, и этак... Неприятный тип.
Песков заглушил двигатель, вышел из машины и открыл заднюю дверцу, чтобы помочь Лиде. Она сделала вид, что не заметила протянутой руки, и выбралась на бетон площадки, чувствуя слабость в ногах.
- Что еще вы обо мне разузнали? - неприязненно спросила она, представляя, как в программе "Таинственные явления" появится сидящий в позе Роденовского Мыслителя дед, а о ней журналист выложит столько всякой чепухи...
- Если вы согласитесь пообедать со мной сегодня в час, - сказал Песков, - я расскажу, что знаю о вашей семье, а вы расскажете мне о странных событиях, которые происходили и происходят после того, как Сергей Викторович... э-э... вышел на пенсию, так скажем.
- Странных событиях? О чем вы? - Лида нахмурилась.
- Пожалуйста, - тихо сказал Песков. - Это в ваших интересах.
- Не в ваших? Вы делаете свою работу, я не могу вас за это...
- Сейчас, - перебил ее Песков, - я не на работе. Я вообще не собираюсь делать материал о Сергее Викторовиче Чистякове.
- Час назад вы утверждали обратное. Когда вы говорите правду? Я вам не верю, - упрямо сказала Лида. С какой стати она должна была верить? Конечно, он делает свою работу - добывает информацию, может, он и сейчас ведет съемку, а потом, в передаче "Горячие интервью" она увидит себя и...
- Послушайте, - Песков попытался взять ее за руку, Лида отшатнулась и ударилась о штырь, выступавший, будто рог, из борта "Хонды". - Зачем вы так... Вы сами хотите рассказать... Сколько лет живете в этой обстановке, с дедом, от которого неизвестно чего ждать. И поделиться вам не с кем - не с тетей Надей, верно? А подруг у вас не так много, душевных нет вовсе.
- О чем вы...
- Нам есть что обсудить! Я вам сказал, что не собираюсь делать материал. Обещаю еще раз. Я научный журналист, новости и сплетни - не моя епархия. Верите? Просто пообедаем и поговорим. В час. Клуб "Восход", вы там в кафе часто обедаете...
И это он выяснил!
- Вам всего-то надо перейти площадь...
- Хорошо, - сдалась Лида. Подал голос телефон в сережке, это, наверно, тетя Надя с каким-нибудь вопросом, или Земфира из лаборатории - уже половина десятого, а Лиды нет на месте, конечно, она забеспокоилась...
- Хорошо, - повторила Лида. - Извините, я...
- До встречи, - улыбнулся Песков. - Тринадцать часов, клуб "Восход", второй столик слева, тот, что у окна.
Он уже и столик заказал? Когда, интересно? Лиде захотелось все отменить, не пойдет она на эту встречу, и разговор ей не нужен, что это такое, в самом деле! Надо сказать ему...
Но говорить было некому. Песков сел за руль, ремень безопасности защелкнулся, дверь закрылась, приглушенно засвистела турбина, и машина поднялась в первый эшелон так быстро, что Лида не успела шага ступить, и крикнуть не успела, а теперь уже и не отменишь, потому что она не спросила номера его телефона. Звонить в редакцию? Вот еще, много чести. Справиться в телефонной компании? Журналист блокировал свой номер, но узнать его не проблема, надо только объяснить оператору... Что объяснить?
И вообще. Если ему нужна информация, то и ей тоже необходимо выяснить, откуда ему столько известно. А известно ему слишком многое, судя по намекам. Кто мог сказать? Не тетя Надя. Может, Земфира? Нет, Зема определенно не тот человек. Журналист прав, нет у нее душевной подруги, с которой она могла бы поделиться, а в себе держать уже и сил не хватает, но, Господи, не рассказывать же первому встречному, да еще репортеру, который выставит деда в понятно каком свете, и ее тоже, не отмоешься потом, и со спокойной жизнью можно будет расстаться, после Пескова явятся другие журналисты, это очевидно, не нужно ходить на свидание, нет, какое свидание, деловая встреча, обмен информацией, ты мне, я тебе, и не обязательно ему все выкладывать, надо повести разговор так, чтобы он рассказал, откуда ему известно то, на что он намекал... Как же, скорее он вытащит из нее все секреты, он профессионал, и она даже не поймет, как это получится, но будет говорить и не сможет остановиться, у журналистов есть приемы, которым их обучают, они способны так ставить вопросы, что не успеешь сообразить, а уже... Лучше не ходить. И искать его телефон незачем. Не пойти, и все. Подождет и уйдет.
- Лидочка, - сказала Земфира Мирзоева, занимавшая в лаборатории соседний стол, - случилось что-нибудь?
Лицо ее в телефоне выглядело не таким уж обеспокоенным, скорее ей было любопытно.
- Нет, Зема, - Лида постаралась взять себя в руки. В лифте она оказалась одна, на тридцать шестой поднялась без остановок, хоть в этом повезло. - Все в порядке. Утром с дедом возилась, а на дороге пробка... Я уже поднимаюсь.
* * *
Когда Лида вошла в зал "Восхода", за столиком у окна никого не было, и она подумала: хорошо, значит, не пришел, может, главный его на задание послал, а ждать она, конечно, не станет, сейчас повернется и...
- Добрый день, Лида, - сказал Песков, подойдя неизвестно откуда. Он взял Лиду под руку и повел к столику, на котором стояли высокие стаканы с апельсиновым соком, а в меню были отмечены фирменные блюда, в ожидании которых клиентам предлагалось поучаствовать в какой-нибудь из шестнадцати фирменных же интерактивных игр. Песков отодвинул стул, и Лида уселась в некотором смущении - на самом-то деле она ни разу не была в заведении такого класса, обедала в "Восходе", да, но не в клубе, а в кафе на первом этаже, где можно было за четверть часа съесть блин с маслом или сметаной и выпить чаю - хороший, кстати, чай, из пакетиков, конечно, но отличные сорта, и выбор приличный.
Песков сел напротив, привычным движением погрузил в столешницу экран с меню и играми, сказал что-то, наклонившись к микрофону, Лида не расслышала, разве что "два", а чего два - он вполне мог заказать и что-то такое, чего Лида не ела, в еде она была привередлива, мама ее в свое время приучила к определенным блюдам, так и повелось. Она, например, терпеть не могла любые супы, и если журналист заказал...
- Я знаю, вы не любите первое, - сказал Песков, улыбаясь и с удовольствием демонстрируя свою осведомленность, казавшуюся Лиде навязчивой и неуместной. - Поэтому я заказал мясо в горшочках.
- Откуда, - мрачно поинтересовалась Лида, - вы знаете, что я люблю, а чего - нет? Об этом тоже в Инете сказано?
- Тайна сия велика есть, - улыбнулся Песков. - Это неважно. В каждой профессии свои секреты...
К столику подъехал буксир-поднос, и возникший будто ниоткуда официант поставил перед Лидой вкусно пахнувший горшочек, накрытый вышитым полотенцем, несколько маленьких тарелочек с салатами и приправой и высокий хрустальный бокал, наполненный красным вином ("Неужели он узнал даже, что я пью только сладкое?").
- Приятного аппетита, - безразличным голосом произнес официант и удалился так быстро, будто был голограммой, а не живым человеком.
- Что вам еще известно? - неприязненно спросила Лида, не притрагиваясь к еде. Пескову пришлось самому открыть ее горшочек и выложить на тарелку немного мяса с поджаренным картофелем.
- Ничего больше, уверяю вас, - сказал он, коснулся пальцами своего бокала, но не стал поднимать его и тост произносить не стал, слава Богу. - Лида, я не собираюсь... понимаю, что есть личное... не знаю, что вы думаете о профессии журналиста... то есть, догадываюсь, конечно, но все не так... не совсем так... Я хочу сказать...
- Давайте, - сказала Лида, - сначала поедим, а потом, за кофе... вы заказали кофе?.. как это делают герои детективов, которые я терпеть не могу... вы зададите свои вопросы, я отвечу... если вопросы не будут слишком... ну, бесцеремонными... и разойдемся, хорошо? И пить не будем, нет у меня сейчас настроения.
- Хорошо, - согласился Песков и замолчал. Мясо оказалось замечательным, Лида другого и не ждала, она бы и вина выпила, но теперь это было бы неправильно, раз уж отказалась. Песков на нее не смотрел, то ли думал о своем, то ли готовил вопрос, столь же каверзный, сколь и невинный, не придерешься.
Кофейник оказался на столе, как только Лида положила вилку с ножом и осторожно коснулась губ салфеткой. Песков разлил кофе по чашечкам.
- Теперь можно? - спросил он.
Лида кивнула.
- Сергей Викторович... - сказал журналист. - Он и вас предупреждал, я прав? О чем-то таком, чего вы делать не должны. Или, наоборот, что вы непременно должны были сделать, хотя и не собирались. Случай со мной - не единственный?
Лида промолчала. Ей не хотелось рассказывать. Она не доверяла Пескову, несмотря на то, что он так хотел ей понравиться. Почему-то ей казалось, что она уже встречалась с Песковым когда-то при иных обстоятельствах. Когда? Где? Не вспомнить. Чего-то журналист не договаривал. При иных обстоятельствах Лида не удержалась бы - рассказала все. Господи, она так хотела хоть кому-то... устала держать это в себе, даже тетя Надя знала не больше десятой части, а о главном не догадывалась вовсе, хотя иногда ловила взгляды, которые Лида бросала на деда, и наверняка эти взгляды казались тете Наде... неадекватными или просто странными. Лида старалась сдерживаться, но не робот же она, не могла изображать любящую внучку постоянно, иногда срывалась, обычно в самые неожиданные моменты...
Как-то она начала рассказывать Земе, они были в лаборатории одни, эксперимент предстоял долгий, на всю ночь, с дедом осталась тетя Надя, Лида, хотя и беспокоилась, но все же и рада была - они сидели с Земой у компьютера, следили за движением трехмерных потоков, и ей захотелось рассказать, она уже и слова подобрала - чтобы без лишних эмоций, нейтрально... все-таки не сказала. Будто кто-то прикрыл ее рот теплой ладонью, похлопал по губам, как она сама себя хлопала в детстве, когда нужно было сохранить секрет, а он рвался наружу.
И уж совсем нелепо и не нужно доверяться журналисту.
- В прошлом году у вас в лаборатории произошла авария, - сказал Песков после долгого молчания. На Лиду он не смотрел, маленькими глотками пил кофе и отщипывал пальцами кусочки от круасана. - Что-то в реакторе не заладилось... Я в химии чайник, Лида, так что... Трое сотрудников попали в больницу, двое чуть не умерли, в топовые блоги это не попало, не такая уж сенсация, но информация сохранилась, конечно. А вы в тот день на работу не вышли. И я подумал...
Лида хотела спросить: "Откуда вы знаете?", но вместо этого произнесла:
- Если бы дед сказал, что именно случится, я обязательно...
- Да, - кивнул Песков. - Вы бы обязательно всех предупредили, вы бы добились остановки процесса в реакторе... В общем, сделали бы все, чтобы несчастье не случилось. Поэтому дед только сказал: "Не ходи завтра на работу".Да?
- Нет. Если бы он так сказал, я бы забеспокоилась. Дед попросил меня остаться с ним, потому что... ну, просто попросил остаться. Не словами. Мы сидели в гостиной, я ему читала, он любит, когда я читаю - не знаю, воспринимает ли хоть слово, но слушает, ему важен звук голоса... И он меня не отпускал. Я вставала, говорила "мне пора", а он на меня так смотрел... В это время позвонили с работы...
- Понимаю, - кивнул Песков. - Он старается не нарушать естественный ход событий? Не создавать парадоксов.
- Каких парадоксов? - удивилась Лида.
- Временных, - объяснил журналист. - Нельзя вмешиваться в ход времени. То, что случилось, - случилось. Если катастрофа произошла, то произошла. Можно изменить что-то в личной судьбе. Но не в процессе, о котором сохраняется историческая память.
Лида смотрела на Пескова, не очень понимая, к чему он ведет. События, процессы... Ах, вот что! Действительно, она на его месте, скорее всего, тоже об этом подумала бы.
- Вы решили, - насмешливо сказала она, - что дедушка может перемещаться во времени? В будущее? И оттуда...
- Это точно был голос Сергея Викторовича, не спорьте, пожалуйста. А номер так и не определили.
- Я не спорю. Только... Машины времени не существует.
- Конечно, - Песков не смог скрыть своего разочарования. Неужели Лида так и будет притворяться, будто ничего не понимает? "Машины времени не существует". Чтобы сказать такую банальность, не нужно быть физиком. Конечно, не существует. Аппарат, куда можно сесть, нажать пару кнопок, повернуть рычаг и оказаться в будущем или прошлом? Глупость, да.
- Послушайте, Лида, - Песков поставил на стол пустую чашку, кофе он допил залпом, плохой кофе, хотя еще минуту назад вкус был замечательным. Он бы сейчас выпил чего-нибудь покрепче. Но не под взглядом этой девушки, строящей из себя человека, ни сном, ни духом не представляющего... Собственно, почему нет? Почему бы мужчине не пропустить стопочку в присутствии дамы? Пусть думает что хочет, да она и так думает о нем неизвестно что... или - известно что. И он о ней тоже думает... известно что. И это мешает. Вот что плохо - оба они сейчас во власти стереотипов. Взаимных глупостей. Что он, на самом деле, знает об этой девушке с огромными зелеными глазами, упрямым подбородком и короткой мальчишеской стрижкой? А она что знает о нем, чтобы думать, будто он такой же, как (по ее мнению) все представители его профессии: настырный, прилипчивый, умеющий разговаривать, но не умеющий думать?.. Стереотипы.
- Я просто хочу понять, - Песков отодвинул свой стул от стола, ему показалось, что так, на расстоянии, они станут ближе друг к другу, будто вывороченный закон всемирного тяготения, придуманный лет двадцать назад ее дедом, действительно применим в потерявшем равновесие мире. - Моя профессия... При чем здесь моя профессия? Я клянусь вам... - слова прозвучали выспренне, Песков поморщился и сказал: - Ну, обещаю... Я ни строчки не напишу о нашем разговоре, ни строчки о вашем дедушке. Ни одно слово в эфир не пойдет.
Почему он так многословен? - подумала Лида. Если бы он просто пил свой кофе, молчал и смотрел на нее проницательным взглядом, если бы не говорил банальностей, если бы предложил все-таки выпить вина, сладкого, чтобы она расслабилась... Она бы рассказала, как все началось, и как она жила эти годы, она бы говорила и говорила, а он бы слушал, он умеет слушать, иначе какой он журналист?
Песков молча смотрел на нее, отодвинувшись от стола так далеко, что она видела его ладони, лежавшие на коленях, - он специально так сел, чтобы подчеркнуть свою беззащитность?
Не нужно было приходить.
- Давайте выпьем вина, - сказала она.
Песков улыбнулся.
- А я немного водки, хорошо?
Лида промолчала.
- Дедушка вышел на пенсию в шестьдесят пять, - начала Лида несколько минут спустя, ощутив, как загорелись от вина ее щеки. - Он не хотел уходить, но его ставку сократили, знаете, как это обычно делают, чтобы вынудить стариков уйти.
- Знаю, - кивнул Песков.
* * *
В сознании Лиды дед прочно ассоциировался с плетеным креслом, в котором сидел летом, и с огромным кожаным монстром, в которого он погружался зимой, срастаясь с ним, будто это не кресло было, а пришелец-симбионт, без которого дед существовать не мог, как не может рыбка-прилипала жить без своей хозяйки-акулы. Мама как-то сказала, Лида слышала сквозь не плотно прикрытую дверь: "Сергей Викторович не только на небе, но и в семье хочет устанавливать свои законы, но я этого не потерплю, слышишь?" Что ответил папа, Лида не расслышала, папа всегда говорил очень тихо, мама понимала его с полуслова, а многие просили повторить, и он повторял, но почему-то всякий раз иначе, порой даже с противоположным смыслом.
Дед сидел обычно в своей комнате и быстро перебирал пальцами перед экраном компьютера или задумчиво смотрел на им же нарисованные картинки и графики, Лиде совершенно не понятные. Когда Лида была маленькая, дед часто сажал ее рядом с собой на табуреточку и рассказывал, как все устроено во Вселенной, она ничего не понимала, кроме отдельных слов, но слушала внимательно, запоминала, и много лет спустя, когда от деда невозможно было уже услышать что-то более или менее связное, Лида вспомнила его рассказы, сложила мозаику по собственному разумению и решила, что на самом деле поняла, о чем рассуждал дед.
Он, в общем, был безобидным, часто вспоминал бабушку, рано ушедшую из жизни. Лида бабушку не помнила и почти не думала о ней, особенно после того, как погибли родители, и она осталась совсем одна на свете - то есть, был еще дед, конечно, но толку и помощи от него уже не было, наоборот, он сам нуждался в уходе, иначе выглядел бы, как Айртон на картинке из старого издания "Таинственного острова". Она была уже достаточно взрослой, чтобы выжить одной в этом мире, но все еще оставалась ребенком, для которого родители... Лучше не вспоминать об этом, потому что тогда вспоминалось и то, что вспоминать было нельзя, невозможно, иначе все рушилось, все ее представления, но как же не вспомнить, если нужно рассказать Пескову, иначе тот не поймет ничего, а может, он и так знает, что случилось с ее родителями?
- Я все знаю, - смущенно проговорил Песков, когда Лида замолчала, поднесла руки к лицу и застыла на середине какого-то предложения. Начала рассказывать так быстро, что Песков наклонился вперед, следя за движениями ее губ и боясь пропустить хоть слово, и вдруг замерла, вспомнив...
- То есть, не все, конечно, - отступил он и, не представляя, как вернуть девушку в реальный мир, налил в ее бокал вина из бутылки. - Я только... В общем, не нужно это рассказывать. И вспоминать не нужно. Я сожалею... То есть... Тут ведь все равно ничего словами... Извините.
- Да, - сказала Лида и выпила вино, будто воду из-под крана. - Конечно. Вы знаете. Все знают. Об этом тогда в новостях сообщали. Несчастный случай, такая трагедия...
- Не нужно...
- Хорошо. Спасибо. Просто... я их очень любила. А с родственниками по маминой линии у меня не заладилось, они...
- Не нужно...
- Да. Я о дедушке рассказываю, а не о себе, правда?
Конечно, рассказывала она о дедушке, но и о себе тоже, потому что после того, как они остались вдвоем, невозможно было рассказывать о дедушке, ничего не говоря о себе. И наоборот. У деда была приличная пенсия, и она смогла выкроить деньги, нанять сиделку, иначе ей пришлось бы или отдать деда в хостель, где он... трудно представить, что бы там происходило... или уйти с работы, а тогда она сама не выдержала бы и наложила на себя руки. Или на деда. Нет... что бы она о нем не думала... Никогда. Но все сложилось как нельзя лучше, если можно использовать слово "лучше" в ситуации, когда может быть только хуже - с каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой...
Когда были живы родители... тогда только изредка происходили события, которые Лида объясняла совпадениями. Она училась в университете на химическом, у нее были подруги, сейчас об этом странно вспоминать, но ведь были, она ездила на вечеринки и дискотеки, встречалась с парнями, влюбилась в однокурсника, который был ей верен целых три месяца, а потом слинял. То есть, не слинял, конечно, они продолжали учиться в одной группе и даже здоровались при встрече, но все кончилось, а почему - Лида и сейчас не понимала, парни все немного с приветом, когда дело касается любви и секса, в книгах об этом много написано, а уж фильмы - посмотрите, как поступают мужчины, эти так называемые герои-любовники... Неважно. Она опять не о том. То есть, о том, конечно, потому что с Кости... его Костей звали, если это имеет какое-то значение... с Кости все и началось.
Дед тогда еще был вполне в сознании. С ним можно было поговорить - о науке точно, в своей науке он все понимал и мог спорить часами, на работу он уже не ездил, но с коллегами общался. Не лично, никто к нему не приезжал, вот странно, как ушел с работы - будто отрезало, даже по телефону не звонили, но в Интернете с кем-то из коллег дед какое-то время дискутировал, Лида точно знала.
Да, Костя, значит, приехал за ней, они собирались на концерт, в Лужниках выступала группа "Серые шинели", Лида уже собралась, надо было только надеть туфли, они стояли, естественно, там, где вся обувь - в ящике в прихожей. Должны были стоять, Лида видела их, когда вошел Костя, и она целовалась с ним в полумраке, чтобы не видели родители. Но пять минут спустя туфель на месте не оказалось, и это было так странно, что Лида даже не удивилась. Не удивляешься ведь, когда утром обнаруживаешь, что солнце не взошло. Не может быть, чтобы нарушились законы природы. Если нет солнца, значит, тучи, или часы показывают неправильное время, или ты еще не проснулась... Но туфли действительно исчезли. В поисках только дед не принимал участия, сидел перед компьютером и вырисовывал формулы, как художники рисуют портреты, одним быстрым росчерком.
На концерт она пошла в старых туфлях и, наверно, поэтому не получила никакого удовольствия. И на Костю сердилась, хотя он точно был ни при чем.
Туфли нашлись на следующий день - не утром, кстати, утром их все еще не было на месте, а потом, когда Лида вернулась с занятий. Стояли, как всегда, на своем месте в шкафчике, будто никуда не исчезали, и вчерашняя нервотрепка ей лишь привиделась.
Что-то в туфлях Лиде уже тогда не понравилось. Ощущение какое-то... Будто на обувь налипла грязь, хотя на самом деле на них не было ни пятнышка, да и откуда, вчера Лида почистила туфли, зная, что вечером надо будет надеть. Но ощущение... Будто обувь побывала в месте, не очень чистом, далеком... Они ведь действительно были где-то - вчера исчезли (четыре тому свидетеля), а сегодня появились.
И еще на одну особенность Лида обратила тогда внимание. Туфли жали. Чуть-чуть, но вчера они были точно по ноге, ни в одной паре Лиде не было так удобно, как в этой. Сегодня же...
Больше она эти туфли не надевала. Они так и стояли в передней, пылились, а иногда опять исчезали, но непременно появлялись опять - на следующий день или через неделю, а как-то отсутствовали месяц, это было много времени спустя, когда они остались уже вдвоем с дедом, и к ним приходила тетя Надя, Лида ее еще плохо знала и решила, что сиделка позарилась на красивую обувь, пылившуюся в тоске. Подумать такое о Надежде Федоровне было невозможно, но это Лида поняла не сразу.
Почему она не выбросила ненужную пару? Как же, выбрасывала, конечно. Два раза. Бросала в полиэтиленовый мешок и спускала в мусоропровод. В первый раз туфли вернулись через трое суток - час в час. Лида переобувалась и увидела... Господи, как она тогда перепугалась, боялась дотронуться... Туфли простояли еще месяца два, а потом Лида выбросила их еще раз, и они опять оказались на месте - почти сразу, часа не прошло.
Туфли, впрочем, Лиду уже не очень удивляли, потому что происходило всякое... И до, и после того, как мама с папой... Голоса, например. Кто-то громко разговаривал в гостиной, когда Лида была в своей комнате, она выходила посмотреть, но там никого не было. Слов понять не могла, и никто не мог, а слышали все, это не было галлюцинацией, точно не было.
Тетя Надя обнаружила как-то в кухне бесхозный заварочный чайник с остатками чая, имевшего странный, но приятный привкус. Минуту назад чайника на столе не было, она могла в этом поклясться и убежденно сказала Лиде, что в доме поселился полтергейст. Лида тоже подумывала о полтергейсте, но давно решила, что это не объяснение. Во-первых, полтергейст обычно двигает предметы, бросает мебель, нападает из-за угла, совершает разные шалости, но нигде не было сказано, что полтергейст способен производить предметы из ничего или заставлять их исчезать. Во-вторых, насколько могла понять Лида, чаще всего полтергейсты оказывались проделками самих жильцов, которые добивались на какое-то время популярности - чего, действительно, не сделаешь, лишь бы покрасоваться в передаче или новостной сводке. И, наконец, в-третьих, в полтергейст Лида просто не верила, и это обстоятельство было для нее определяющим - интуиции она доверяла больше, чем телевидению и комментариям так называемых специалистов.
Если не полтергейст, то что? Как-то ночью - Лида была в это время вдвоем с дедом - в спальне сам собой зажегся свет, Лида проснулась с ощущением, что она в комнате не одна, и со сна успела разглядеть сутулую фигуру, бормотавшую что-то себе под нос. Она не могла бы сказать даже, мужчина это был или женщина - но точно не привидение, потому что, во-первых, человек этот, неловко двинув рукой, уронил себе на ногу настольную лампу и произнес что-то похожее (но интонации, скорее) на ругательство. А во-вторых, в привидения Лида не верила так же, как в полтергейст. Фигура прошла к двери, не замечая (или не желая замечать), что Лида проснулась, и, следовательно, присутствие чужого обнаружено, сделала правой рукой жест, будто дотронулась до выключателя, и свет действительно погас, хотя выключатель находился не слева от двери, а справа. Дверь раскрылась и закрылась за гостем (гостьей?). Пока Лида приходила в себя, пока нашаривала ногами шлепанцы, набрасывала халатик... Выйдя из комнаты в коридор (может, она специально медлила, чтобы дать возможность гостю удалиться?), Лида никого не обнаружила. Заглянула к деду - старик спал, накрывшись одеялом до ушей, храпел, как обычно.
Таких случаев - исчезновения предметов, их возвращения, появления вещей, которых никогда в доме не было, странных звуков и много чего еще в подобном роде - Лида в последние годы могла насчитать сотни.
О том, что дед имел к происходившему в доме прямое отношение, Лида думала и раньше, а позапрошлой зимой убедилась. Было это в день рождения деда, 20 февраля. О собственном дне рождения дед не помнил. Когда Лида принесла ему пирог и, переборов себя, поцеловала в щеку, дед скользнул по кулинарному чуду равнодушным взглядом и отвернулся к компьютеру, что-то исправив пальцем в висевшей над столом сложной трехмерной формуле.
Лида поставила блюдо на стол и повернулась, чтобы выйти, но, бросив взгляд на деда, обнаружила кусок пирога в его руке - правой он что-то поправлял в формуле, а левой подносил ко рту кусок. Лида оглянулась - у нарезанного пирога действительно не хватало дольки, точно такой, какой угощался дед, но он точно не брал со стола ничего, не мог, физически не получилось бы, Лида стояла рядом, она могла поклясться, что дед не только руки не протягивал, но если бы протянул, то до пирога не дотянулся бы - ему нужно было встать, отодвинуть стул, пройти шагов пять, потом вернуться...
Лида стояла и смотрела на деда, а тот доел свой кусок, смахнул с подбородка крошки и обеими уже руками продолжил копаться в своей формуле, раздавливая, будто тараканов, одни символы и вставляя другие. И еще числа какие-то. Потом она медленно обернулась, чтобы убедиться... И убедилась, да так, что сердце замерло на мгновение, а потом забилось так сильно, что Лиде пришлось опуститься на стул: торт был целым. Нарезанным, да, она его так и принесла, но все дольки на месте, в том числе и та, что сейчас (на ее глазах!) была съедена.
"Дед, - сказала Лида, не надеясь на ответ, - как тебе пирог? Понравился?"
Дед мог слышать, мог не слышать, мог ответить, мог промолчать, мог сказать что-нибудь невпопад, любой из вариантов был равно вероятен, поскольку пребывал Сергей Викторович в своем мире, в своей внутренней пещере. Семейный врач из районной поликлиники Антон Павлович (не Чехов, слава Богу, фамилия его была Осколов, но доктор он был хороший) утверждал, что это не психическая болезнь и не Альцгеймер, лечить деда бессмысленно, живет себе, ну и пусть живет, можно назвать это своего рода аутизмом. Аутизм обычно проявляется в детском возрасте, но случаются исключения, вы согласны?
Лида была согласна. Аутизм, да. У деда действительно с каждым годом, с каждым месяцем ослабевала связь с реальностью - Лиде казалось, что, когда дед окончательно перестанет воспринимать окружающее, тогда он умрет, потому что забудет, что надо дышать, или сердце его забудет, что нужно биться...
"Дед, - повторила она просто для того, чтобы убедиться, что ее не слышат, - тебе пирог понравился? Вкусный".
Сергей Викторович оставил манипуляции с формулой, повернул кресло и посмотрел Лиде в глаза. Во взгляде были тоска и триумф, мольба и торжество, убежденность и неуверенность, противоположные эмоции были, как показалось Лиде, выражены так отчетливо, будто дед сказал словами все, что хотел. Не о пироге, конечно, пирог - мелочь, не стоившая внимания. Он хотел рассказать ей об устройстве мироздания, это его занимало, только это, а она не понимала, никто деда не понимал, что, впрочем, его мало беспокоило - он и на этот раз, бросив на Лиду взгляд, сказавший слишком много и ничего, повернул кресло и взмахом руки смахнул формулу в память компьютера.
Час спустя, когда Лида пришла, чтобы уложить деда в постель, он уже спал - он часто засыпал перед компьютером, не отдавая себе отчета в том, что надо раздеться, лечь в постель, а перед тем хорошо бы почистить зубы, умыться... Все это Лида проделала с дедом, не встречая с его стороны сопротивления, он вроде и спал, но делал все, что она просила: "Сними-ка свитер", и он стягивал свитер через голову, "Вот щетка с пастой, почисть зубы", и он аккуратно брал щетку в руку, тщательно чистил зубы, автоматически повторяя то, что делал много лет и к чему привык. Потом она говорила: "Иди в туалет", он шел, а она ждала за дверью. "Снимай брюки, ложись в постель, укройся"... Дед укрывался и сворачивался клубочком - он любил спать в этой позе. Когда он засыпал за компьютером или за столом, или в кресле, - да где угодно, он мог заснуть и стоя, как лошадь, - никаких поползновений принять позу зародыша не наблюдалось, но стоило деду оказаться в постели, и он сразу превращался в существо, еще не родившееся на свет.
Несколько крошек от пирога остались у деда на подбородке, и Лида смахнула их салфеткой.
* * *
- Мне кажется, со всеми происходит что-нибудь подобное, но мы не обращаем внимания... С вами бывало такое, когда исчезали предметы, которые только сейчас лежали перед глазами? А потом вы находили их в другом месте. Или наоборот - что-то появлялось, чего у вас раньше не было, и вы не знали, откуда это взялось.
- Конечно, - кивнул Песков. - Много раз. Собственно, это объяснимо. Я как-то делал репортаж... Вы знаете Скобелева? - неожиданно спросил он, будто решил изменить тему.
- Скобелева? Нет, кто это?
- Вы когда-нибудь интересовались теорией Многомирия?
- Вы хотите сказать, что это склейки? - покачала головой Лида. - Предмет из другой ветви Многомирия оказывается здесь, отсюда - в другой ветви...
- Точно излагаете, - улыбнулся Песков. - Значит, интересовались?
- Конечно, - кивнула Лида. - Дед этим занимался в институте. Космология в многомировой интерпретации. Не получается.
- Почему? - удивился Песков. - Очень даже...
- А этот ваш звонок? Тоже склейка? Вам звонил дед из другой вселенной? Но катастрофа произошла здесь, у нас.
- И я, как видите, остался жив. А в другой реальности, наверно, погиб, и ваш дедушка, который там...
- Решил спасти вас - если не в своем мире, то хотя бы в соседнем, так получается?
- Что-то в этом роде.
- Господи, - сказала Лида. - Как все это... Сидят два здравомыслящих человека, пьют вино...
- Водку тоже, - вставил Песков.
- ...И рассуждают о вещах, совершенно фантастических. Ради Бога, - взмолилась она, - о чем мы говорим? Какие склейки? Вы сами понимаете, что это фантастика! В лучшем случае, теория, с которой даже физики не все согласны, мало ли теорий напридумывали?
- Да, - вздохнул Песков. - В науке или в литературе, или на шизанутых форумах вроде тех, где обсуждают полтергейсты... Там и не такое услышишь. А в реальной жизни все иначе, верно? В реальной жизни все подчиняется законам, которые мы учили в школе, и все этими законами объясняется, а если не объясняется, то, значит, мы что-то не так поняли или что-то не так увидели, и если хорошо разобраться, то все можно объяснить обычной физикой - и полтергейст, и летающие тарелки, и склейки эти, которые на самом деле просто выверты нашей памяти. Сами не помним, что куда кладем,а потом сами же пугаемся, и, вместо того, чтобы здраво себе сказать "я ошибся", придумываем фантастические объяснения. Да?
Лида кивнула.
- Как же вы объясняете, что с вами происходит? Это только дома случается? На работе - нет?
- На работе - нет, - повторила Лида. Если не обращать внимания на мелочи. А по большому счету... - Нет, - повторила она. - И здесь нет, мы сидим, разговариваем, разве происходит что-то такое, чего нельзя объяснить?
Песков посмотрел Лиде в глаза. "Да", - хотел сказать он. Происходит, но совсем не такое, что имело бы смысл объяснять.
- Нет, - улыбнулся он. - Здесь - нет. Но у меня есть диск с опознанием голоса. Ваш рассказ о туфлях, пироге... и что-то еще вы не рассказали. Не буду настаивать. Сойдемся на том, что в присутствии Сергея Викторовича происходят странные события. С этим вы согласны?
Лида промолчала.
- Расскажите мне еще о дедушке, - попросил Песков. - Какой он был раньше? Каково вам с ним сейчас? Я не прошу... ничего лишнего... только то, что сами захотите рассказать. Хотите еще вина, Лида? Или кофе? Или, может, круасаны, здесь очень вкусные, я закажу еще парочку, да?
- Закажите, - согласилась Лида.
Она не знала почему, но ей вдруг вспомнилось. Эпизоды, будто уже стершиеся из памяти. Ей казалось, что она забыла, и вдруг открылась дверь в пыльную кладовку, где никто много лет не бывал, вещи были навалены друг на друга и возникали в поле зрения без всякой системы, по собственному желанию. Все было так хорошо - и в ее жизни, и вообще... до того дня. Но о том дне она рассказывать не станет. Потому что... Нет.
* * *
Лида помнила, как сидела у деда на коленях, он кормил ее из ложечки, это была... каша какая-то? Суп?... Неважно, он что-то рассказывал, она смеялась, и еда (суп? каша?) проливалась ей на платье, дед сокрушался - передник забыли, ах, - а ей было смешно, и с едой ничего не получалось: как можно есть, когда полный рот смеха?
А ведь на самом-то деле, если вспомнить себя уже в более сознательном возрасте, ничего смешного дед никогда не рассказывал. Не то чтобы он был угрюмым человеком (хотя многие его таким считали), но о юморе у него было специфическое представление, перпендикулярное какое-то. Рассказанные им истории и то, что он называл анекдотами, имели признаки юмористических - неожиданный финал, например, или парадоксальность, - но, тем не менее, смешными могли показаться лишь очень ограниченному кругу людей. Наверно, и такие существовали в природе, но среди Лидиных знакомых они не водились, а своих дед в дом не приводил. Не приглашал никого даже на день рождения: справляли всегда вчетвером, если вообще справляли, дни рождения дед не любил и делал вид, что возраста своего не помнит. Ему напомнили, конечно, когда отправляли на пенсию. С тех пор он все время проводил в своей комнате или на даче, а после смерти Лидиных родителей жить на два дома стало обременительно, и они с дедом переехали на дачу окончательно, тем более, что от Косенкова до Лидиной фирмы было даже ближе, чем от городской квартиры, расположенной в престижном когда-то, но сейчас уже далеко не богатом районе.
В космологии, которой занимался дед, Лида ничего не понимала, но слышала, что деда считали автором новой теории тяготения, в которой сила тяжести зависела от расстояния между притягивающими телами каким-то странным образом, не таким, как учили в школе. Как-то Лида попыталась прочитать одну из его статей, картинка висела над столом, покачиваясь от легкого ветерка из раскрытого настежь окна: формулы, формулы... Из текста Лида запомнила только фразу: "Закон гравитации - такой же живой, как прочие основные физические законы: сохранения энергии, например. Он так же подчиняется критериям выживаемости и изменчивости, так же, как остальные законы, участвует в естественном отборе, и его простая квадратичная форма, наблюдаемая нами, является такой же мимикрией, как способность ящерицы иметь тот же цвет, как камень, на котором она проводит большую часть своей жизни".
Лиду заинтересовало необычное сравнение, но текст уходил в стол, надо было вытащить файл наружу, и она даже потянула за верхний край, но тут послышались в коридоре шаги, дед возвращался, и она, сама не зная почему, провела в воздухе ладонью знаком запоминания и закрытия, и, когда дед вошел, над столом возвышалась лишь пустая рамка, сквозь которую видна была висевшая на стене фотография галактики NGC 7763 - изумительная мохнатая спираль.
Лида долго потом в тот вечер размышляла над странными словами: что значит - закон выживания для законов природы? Или естественный отбор? Типа того, что когда-то существовали разные законы физики, но со временем одни взяли верх над другими, и остались лишь те, что сегодня изучают в школах? Если дед это утверждал и тогда, когда работал в институте, то понятно, почему начальство с таким удовольствием спровадило его на пенсию. Можно себе представить (Лида не могла, но представляла, как это себе представляли знатоки), что происходило бы с мирозданием, если бы в нем действовали разные законы природы, и один побеждал бы другой в борьбе за существование.
Спрашивать деда уже тогда было бессмысленно: он все дальше удалялся от реальности, отвечал только на самые простые вопросы, да и то обычно невпопад, Лиду иногда узнавал, чаще - нет, но требованиям ее подчинялся беспрекословно. В общежитии дед был прост, но в то же время далек, как буддистский монах, живущий в реальном мире, но думающий о вечном.
Когда папа с мамой... в общем, когда их не стало, Лида была не в себе и меньше всего хотела видеть деда, ничего не соображала от горя. На кладбище дед не поехал, из его института тоже никого не было, кроме молодого парня, который захотел увидеть деда, вошел к нему в комнату, сказал что-то соболезнующее, но дед не повернулся даже, никакой реакции, сидел, думал, рисовал взглядом в пространстве экрана длинные линии и формулы. Парень потоптался минуту и вышел.
Когда все разъехались, и Лида осталась с дедом одна, она говорить не могла, даже плакать, ничего не могла, только сидеть и тихо ненавидеть деда за то, что он... Она смотрела ему в затылок, дед неожиданно обернулся и сказал фразу, которую Лида запомнила:
- Этот закон природы не выживет. Значит, все вернется, что нам дорого. Все было, все будет, все временно и потому вечно.
Кивнул ей и возвратился к своим расчетам.
Врачи не признавали, что у деда Альцгеймер, хотя все окружающие полагали, что дело обстояло именно так. Дед все и всех постепенно забывал, почти перестал реагировать на внешние раздражители и никого не узнавал. Врачи, однако, утверждали, что у болезни Альцгеймера несколько иные симптомы, в случае с дедом правильнее говорить о прогрессирующем аутизме, хотя и это не точно, поскольку аутизм обычно проявляется в детском возрасте, да и симптомы, опять же, не полностью совпадали. Как бы то ни было, лекарства на деда не действовали, даже очень сильные генетические корректоры - и это удивляло врачей настолько, что они уже, как казалось Лиде, из спортивного интереса пробовали на старике самые современные средства с тем же нулевым результатом, будто химия его организма действительно подчинялась иным, чем у всех людей, законам природы. Кончилось тем, что Лида как-то не впустила в квартиру Антона Павловича, семейного врача. "Хватит, - сказала она, - дайте человеку дожить спокойно. Больше никакой медицины. Кончено".
Это было четыре года назад, и с тех пор ни один врач не переступил порога - да и повода не было: дед ничем не болел. Даже насморком. Зимние эпидемии гриппа обходили его стороной. Лиде казалось, что с возрастом дед становился в определенном смысле даже здоровее. Когда-нибудь он умрет, конечно, но умрет здоровым, и в его конкретном случае это не будет парадоксом.
Когда Лида наняла тетю Надю ухаживать за дедом в ее отсутствие, он воспринял это, как должное. Ему, похоже, было все равно - тетю Надю, как и Лиду, он если и воспринимал, то как предмет обстановки, отличавшийся от стола или компьютера только определенной свободой воли и невозможностью выключения. Почти все время дед или проводил за компьютером, выводя мысленно или пальцем в пространстве экрана замысловатые формулы. Из всех слов и выражений живого великорусского языка он в последнее время использовал в записи на экране только шесть фраз, оказавшись в несколько раз лапидарнее людоедки Эллочки: "вот!", "прелестно!", "бред собачий!", "следовательно", "конкретизировать!" и "все равно не поймут". Этими же выражениями он чаще всего пользовался и в устной речи. В устном его лексиконе были и другие фразы, но Лида их не понимала, они были больше похожи на лепет малыша. Она сама, судя по сохранившимся записям, болтала подобную чепуху, когда ей было чуть меньше двух лет.
Несколько раз Лида пересылала дедовские каракули его бывшим коллегам - может, в формулах было что-то полезное для современной науки? Одно время ей отвечал Игорь Колодан - когда дед уходил на пенсию, Колодан был аспирантом и к Чистякову относился с пиететом, полагая его идеи относительно квантовых законов Многомирия не столько безумными, сколько недоказуемыми. Колодан - Лида вспомнила - приезжал к ним, когда хоронили маму с папой, и дед не стал (да и мог ли?) с ним разговаривать.
Потом Колодан исчез, и примерно год Лида переписывалась с Ефремовым, восходящим светилом космологии. Ефремов время от времени звонил Лиде и говорил, тяжко вздыхая от необходимости сообщать неприятное:
"Да, я посмотрел... Что вам сказать... Сергей Викторович придумал странную теорию тяготения. В рамках этой теории он прав, спорить нечего. Но аксиоматика абсолютно... скажем так, некорректна. И совсем не связана с проблемой наблюдателя в Многомирии, хотя Сергей Викторович в последние годы пытался похожую связь описать. Не бывает такого в природе, понимаете, Лидия Александровна? Но даже это было давно, когда Сергей Викторович еще... э... понимал, а сейчас... Извините, это совершенно бессмысленная последовательность символов, формул, графиков... Вы понимаете..."
"Понимаю, - неизменно отвечала Лида, прерывая мучительные недоговорки Ефремова. - У психов своя вселенная в голове, непротиворечивая, но не имеющая отношения к реальности"...
"Я вовсе не хочу сказать..." - начинал возмущаться Ефремов, но делал это так вяло, что не могло остаться сомнений: сказать он хотел именно это.
"Ничего, - говорила Лида. - Вы не откажетесь еще посмотреть другие формулы? А вдруг..."
"Конечно! - с энтузиазмом восклицал Ефремов. - Безусловно! Присылайте, я всегда рад..."
Рад он был не всегда. Как-то Лида переслала ему порцию дедовских формул, ответа не получила и не стала больше беспокоить занятого человека. Все ей было понятно.
Однажды в ее спальне появилась шкатулка, сделанная, как потом оказалось, из слоновой кости. Маленькая шкатулочка, пустая, с потеками грязи, которую Лида смыла под краном. Никто шкатулку принести не мог, конечно, и тем более, оставить в Лидиной спальне, куда, кроме тети Нади, никто не входил.
В шкатулке Лида с тех пор хранила свои лучшие серьги - сначала проверяла каждое утро, на месте ли шкатулка и серьги на месте ли тоже, мало ли - предмет мог исчезнуть так же неожиданно, как появился. Но с тех пор прошло... сколько же?.. три года точно, и шкатулка никуда с места не сдвинулась, будто собака, нашедшая нового хозяина и не намеренная его покидать ни при каких обстоятельствах.
Тетя Надя пожаловалась как-то, что не смогла найти свою чашку, налила, мол, чаю, как она обычно это делала в одиннадцать часов, поставила на столик, отвернулась к шкафчику за сахарницей, а когда поднесла ложку к тому месту, где, естественно, ожидала увидеть чашку, то ее там не оказалось, "как корова языком слизнула", но и коровы в ближайших окрестностях не наблюдалось, "слизнуть" чашку никто не мог, но ведь пропала же... Навсегда, кстати, чему тетя Надя долго сокрушалась и каждый день, придя "на работу", первым делом заглядывала на кухню, внимательно смотрела на столике, в шкафчике и сушилке, разочарованно вздыхала и только после этой стандартной процедуры справлялась у Лиды о том, как дед провел ночь и в каком настроении пребывает.
Настроение деда имело, по мнению тети Нади, большое значение - если он был сердит, то у нее, как она утверждала, все валилось из рук, она забывала подать ему вовремя еду, не могла придумать ничего на ужин, весь день у нее прыгало давление, несмотря на батальон наноботов, следивших за состоянием ее организма, - процедуру вкачивания тетя Надя прошла, когда однажды выиграла три миллиона в телевизионной игре, надо было назвать десять авторов, написавших одноименные произведения на тему российских достижений в освоении космоса, и тетя Надя сделала всего одну ошибку - никто не ответил лучше. Почти весь выигрыш она потратила на медицину - ботов проглотила и генкоррекцию провела, так что от рака груди, по крайней мере, была теперь застрахована, и от гипертонии тоже, и от инсульта, и еще от чего-то, неважно - если тебе это не грозит, то какая разница, как это называется? Но когда дед сидел в саду под липой и бурчал себе под нос с видом крайнего недовольства, у тети Нади давление все равно подпрыгивало, и наноботы не помогали, приходилось глотать старый, давно просроченный раунатин - помогало, что странно.