Стивен Пейтон умер во сне в ночь с четверга на пятницу. Растерянная Сара позвонила Качински, как только адвокат приехал в офис, и сообщила, что доктор Мерчисон диагностировал острую сердечную недостаточность, Господи, Збигнев, ему же только пятьдесят пять через месяц... да, похороны в понедельник... а еще доктор сказал, что Стив умер, как святой, и это действительно так, он был святой человек... Адвокат слушал прерывавшийся от слез голос, думая о том, что и это предсказание Стивена сбылось с поражающей точностью. Как-то, лет десять назад, когда Пейтоны жили еще в Детройте, Качински сказал: "Послушайте, Стив, чтобы вам было удобно, я могу передать ваши дела моему детройтскому коллеге Павлу Хоречке, он, кстати, мой земляк, мы оба из Кракова, то есть не мы сами, конечно, а наши родители, бежавшие из Польши в тридцать восьмом". "Нет, - ответил Пейтон, - меня устраивает наше сотрудничество, разве что вам сложно летать в Детройт из Гаррисбурга". "Мне не сложно", - поспешил сказать адвокат, а Пейтон улыбнулся и заключил: "Пусть все остается так, как сейчас. Даже после моей смерти". "О чем вы говорите? - бодро сказал Качински. - Все-таки я старше вас на тринадцать лет". Пейтон пристально посмотрел адвокату в глаза, покачал головой, и Качински понял, что не будет тем из них двоих, кто умрет первым. "Я уйду в ночь с четверга на пятницу, - тихо произнес Стивен, - и мне еще не будет пятидесяти пяти".
Больше не было произнесено ни слова, и впоследствии Пейтон отказывался затрагивать эту тему.
Стивен очень не любил предсказывать, делал это только под давлением обстоятельств - не смог, например, отказать кандидату в президенты Алану Гору; то есть, мог, наверно, но это подорвало бы его авторитет в глазах общественности. Пейтон сказал, и Гор не стал президентом - согласно предсказанию, - но месяца через три после выборов, когда прошла уже инаугурация Буша-младшего, Стивен признался Збигневу во время одного из приездов адвоката в Эверетт: "Я стыжусь таких вещей, я никогда не знаю, что выпадет - орел или решка. Это не пророчества, это игра в "да" или "нет". Любому я отказал бы, Гору не смог, он мне симпатичен, и я надеялся, что ему повезет. Но..." "Вы, как всегда, оказались правы, и это главное", - сказал Качински, а Пейтон удрученно покачал головой.
Журналисты часто называли Пейтона "святым затворником", что, конечно, было преувеличением - святым он себя не считал и очень раздражался, когда читал подобное в газетах, да и затворником в прямом смысле не был, хотя видеть его действительно довелось немногим. Не то чтобы Пейтон был нелюдим, но допускал к себе далеко не каждого. В день принимал не больше двух человек - по записи, и очередь выстраивалась на много месяцев вперед. Для особых случаев Стивен, конечно, делал исключения, но, в основном, пользовал клиентов по телефону, и здесь у него не было ограничений - кроме тех двух часов в сутки, когда он принимал посетителей. Пейтон никогда не давал объявлений в газетах и терпеть не мог телевидение, но все, тем не менее, знали, что звонить "святому затворнику" можно в любое время суток, исключая интервал с шестнадцати до восемнадцати по Гринвичу. Пейтон обычно пользовался мировым временем, хотя прожил последние девять лет в городке Эверетт в Пенсильвании, в девяноста милях от ближайшего относительно большого города Гаррисбурга, столицы штата, где был всего один раз, когда перебирался в свой новый дом из ненавидимого им Детройта.
"Большой город - как клоака, - говорил Стивен адвокату во время единственного посещения офиса Качински на Бенсфорд стрит. - Вы знаете, Збигнев, как я люблю точно подобранное слово, так вот, могу повторить - клоака, куда слиты такие физико-биологические составляющие, что... да, я надеялся прожить там жизнь, но, как видите, не смог, решил переехать, и это, кстати, позволило мне посетить ваш офис, так что есть и приятные моменты в перемещении с места на место"...
Перемещение с места на место с некоторых пор стало для Пейтона тяжелой проблемой, и путешествие из Детройта в Эверетт через Гаррисбург оказалось последним в его жизни.
Может показаться странным, почему, проживая сначала на восточном побережье (родился и вырос Стив в Филадельфии, образование получил в Гарварде), а затем в Детройте, юридические операции Пейтон проводил через контору Збигнева Качински, расположенную в ничем не примечательном Гаррисбурге.
Так распорядился случай - заработав первый миллион, Пейтон решил нанять хорошего юриста, который защищал бы его интересы, если бы таковые вдруг оказались под угрозой. Любой другой американец в подобных обстоятельствах посоветовался бы со знакомыми и выбрал, руководствуясь собранной информацией, рекомендациями и здравым смыслом. Для Пейтона подобные методы не годились - то есть, годились, конечно, но он предпочитал доверять собственным ощущениям и интуиции. По его словам, поняв, что нуждается в хорошем и, главное, честном юристе, Пейтон открыл справочник Коллегии адвокатов (758 страниц мелкого шрифта, десятки тысяч фамилий), пролистал сотню страниц и на сто восемнадцатой почувствовал, что пора остановиться. Взгляд его упал на строку: "Качински Збигнев, адкокат-нотариус, все виды гражданских дел, Гаррисбург, Пенсильвания..."
В Эверетте адвокат бывал, конечно, чаще, чем в Детройте, использовал любой предлог, чтобы сорваться с места и через два часа езды по тридцатому федеральному шоссе оказаться в поистине райском уголке: овальной долине в Аллегенских горах, поросших лесом и надвое разрезанных быстрой и узкой речкой Рэйстроун Бранч, где даже водилась рыба. По утрам Сара вывозила коляску с мужем на каменистую площадку над рекой, и Стивен долго сидел, глядя сначала на восход, а потом, когда солнце поднималось выше, на освещаемую им долину, где игра света и теней создавала удивительное ощущение нереальности всего сущего - может, именно такого ощущения бытия недоставало Стиву в молодости и в те годы, когда он жил в Детройте, городе, где бытие можно ощущать только как нескончаемую гонку к недостижимой цели с неизвестным соперником.
Для Пейтона стало большим благом изобретение мобильных телефонов, он был одним из первых, кто приобрел такой аппарат, когда они были еще очень недешевы, и получил больше свободы в перемещениях - свободы, конечно, очень относительной, потому что в инвалидной коляске, даже такой модернизированной, какая была у Стивена, нельзя почувствовать себя достаточно свободным.
Впрочем, и понятие свободы было у Пейтона своеобразным. По его словам, он был совершенно свободен, сидя неподвижно в коляске, разглядывая царапины на потолке и отвлекаясь лишь для того, чтобы ответить на телефонный звонок и объяснить невидимому пациенту, что тому следует предпринять, чтобы избавиться от зарождавшейся язвы в желудке или от изводящей душу депрессии. Ел он мало, пил много - воды и разбавленного апельсинового сока, который Сара покупала по указаниям Стива всякий раз почему-то в другом магазине.
Качински и сам дважды обращался к услугам Пейтона, как специалиста, и оба раза Стивен, без преувеличения, спас адвоката от смерти, не взяв за совет ни доллара, потому что, как он сказал, "отношения наши, дорогой Збигнев, перешли на такой уровень, когда деньги могут лишь разрушить духовную составляющую нашей связи". Качински не понял, о какой духовной связи шла речь, - на взгляд адвоката, они были очень разными со Стивеном именно в духовном смысле: Збигнев - закоренелый материалист, прагматик, веривший лишь собственным глазам и доверявший лишь собственной памяти, и Стивен, существо утонченно духовное в мистическом понимании этого слова. Однако Пейтон был единственным человеком на планете, которого Качински не понимал, но которому верил так же, как самому себе.
Похороны назначили на понедельник, чтобы дать время Селии, первой жене Стивена, приехать из Торонто, где она жила в последние годы, и еще нужно было найти Михаэля, сына Стивена от первого брака - с группой приятелей Михаэль отдыхал от трудов праведных, путешествуя по Нигеру, на связь с матерью выходил редко, и о смерти отца узнал, скорее всего, по радио, слушая сводки новостей. Во всяком случае, когда Селия до него дозвонилась, Михаэль уже все знал и обещал немедленно вернуться, хотя это представляло собой довольно трудную задачу в тех условиях, где он находился.
Проще было, конечно, с Ребеккой - дочерью Стивена и Сары, - ее тоже не было дома, когда скончался отец, но в Гарвард, где она училась на историческом факультете, Сара дозвонилась через несколько минут после того, как вошла утром в спальню мужа и нашла его мертвым в постели. По ее словам, Стив улыбался, будто встретил не смерть, а проводника в новую жизнь, более интересную, красивую и достойную.
Пожалуй, только Качински и мог сказать, насколько эти слова Сары были близки к истине.
* * *
На похороны одного из самых известных людей страны наверняка приехали бы тысячи человек (многие из которых были сейчас живы только благодаря советам Пейтона), и сотни журналистов оккупировали бы тихий Эверетт, превратив жизнь его обитателей в кошмар. Сара, однако, поступила мудро (возможно, выполняя указание Стивена, которое он мог дать жене еще много лет назад): официально отпевание в методистской церкви и похороны назначили на среду, седьмой день после смерти, желающие попрощаться с Пейтоном должны были съехаться со всех концов планеты, о своем намерении сказать Стивену последнее "прости" объявил даже премьер-министр Австралии, которого, по слухам, "святой затворник" спас от редкой болезни, название которой журналисты узнать не смогли.
Качински приехал в Эверетт в воскресенье вечером, привез с собой нужные документы и предупредил Сару, что завтра, сразу после похорон, огласит завещание Стивена и сделает это в его кабинете, за его столом, в присутствии заинтересованных лиц.
Сара выслушала адвоката и сказала, что гостевая комната готова, а завещание мужа ее не интересует, поскольку она и так знает, что и кому он оставил, они со Стивом не раз это обсуждали.
Качински не стал говорить, что дело, мягко говоря, обстоит не так, как она себе представляет.
Ребекка, выслушав адвоката, пробормотала что-то вроде "Господи, обязательно об этом сейчас?" и убежала к себе. Селия, первая жена Стива, бросившая его, когда узнала, что болезнь мужа неизлечима, приехала на час раньше Качински, успела раскритиковать установленные Сарой в доме порядки и на слова адвоката ответила, что содержание завещания бывшего супруга ей интересно лишь в той части, где говорится о ее содержании - выдав эту грамматическую бессмыслицу, вполне, впрочем, понятную, Селия отправилась на горку, где любил проводить время Стив, и, к радости Сары, не возвращалась до позднего вечера. Михаэль приехал позже всех - утром в понедельник, о просьбе адвоката ему сообщила мать, и как он на эту просьбу отреагировал, Збигнев не знал.
Все это, в общем, не имело существенного значения.
Конечно, позвонил Качински и Саманте, но не застал - автоответчик на мобильном сообщал, что абонент недоступен, оставьте сообщение после гудка. Адвокат оставил сообщение, но вовсе не надеялся, что Саманта его прослушает до того, как в кабинете Пейтона будет оглашена посмертная воля "святого затворника".
Саманту Меридор адвокат видел один раз - да и то лишь на экране телевизора, в то утро, когда репортеры обнаружили девушку живой и невредимой, хотя и раздраженной неожиданным наплывом журналистов и телеоператоров. Збигневу понравился ее взгляд, и он почти не обратил внимания на то, что она говорила - обо всем ему уже успел рассказать Стивен, чьей интерпретации Качински верил больше, чем собственным словам Саманты, сказанным, конечно, от чистого сердца, но вряд ли с полным пониманием произошедшего.
А по телефону адвокат с Самантой в последние месяцы говорил довольно часто. Сначала по просьбе Стивена - нужно было запротоколировать кое-какие детали, - а потом, когда с формальностями было покончено, Саманта, бывало, сама звонила "дяде Збигневу", обычно в субботу, когда тот отдыхал, и просила, чтобы он рассказал ей о Стивене: какой он в жизни, что любит - не из еды, еда ее не интересовала ни в малейшей степени, - что он любит слушать, какую музыку, что любит читать, и главное: о чем любит думать, когда остается один. Они беседовали о Стивене, и адвокату это нравилось. О себе Саманта не рассказывала никогда, а Качински не считал возможным расспрашивать, но мнение у него об этой девушке сложилось определенное.
"Почему дядя Стив берет деньги за лечение и предсказания? - спросила как-то Саманта. - Это как-то... нехорошо".
"Стивен никогда не берет денег! - взволновался Качински, он не хотел, чтобы у Саманты сложилось о Пейтоне неверное представление. - О деньгах он даже не думает - это все испортило бы, его дар исчез бы, так он сам считает. Но люди хотят отблагодарить, это естественно, многим он спас жизнь. Существует счет, на который каждый, кому Пейтон помог, кладет... если хочет, конечно... любую сумму. Доллар или миллион. Неудивительно, что Стивен не нуждается"...
* * *
Похороны прошли на муниципальном кладбище Эверетта - каков городок, такое и кладбище: несколько десятков ухоженных могил, с аккуратными дорожками, небольшая часовня у входа. Стивен не оставил указаний о том, как и где его нужно похоронить (это показалось адвокату странным, ведь Пейтон знал день и час своего перехода в лучший мир) - скорее всего, не придавал этой процедуре значения. Вообще-то Стивена следовало хоронить, видимо, на иудейском кладбище, потому что мать его была еврейкой, но, с другой стороны, по отцу он был англосаксом, и предки его по отцовской линии были ревностными прихожанами методистской церкви. Родителей Стивена давно не было в живых, так что и спора о способе упокоения раба Божия Пейтона не возникло - местный методистский священник отслужил короткую службу, на которой присутствовали только члены семьи покойного и несколько горожан, случайно оказавшихся в церкви, а потом на кладбище прошла быстрая церемония - без речей и молитвы (преподобный Георг вспомнил вдруг, что покойный был, вообще-то, не очень религиозен, если не сказать больше), гроб опустили в землю, вдалеке в это время прогремел гром, но небо было ясным, и все решили, что случилось одно из многочисленных чудес, сопровождавших Пейтона всю его не такую уж долгую жизнь.
"Соберемся в кабинете", - сказал Качински вместо слов прощания, и все сделали вид, что кощунственно напоминать на кладбище о земных заботах. Адвокат вернулся в дом, взял из своей комнаты ноутбук и портфель с бумагами и направился в кабинет Стивена, где еще был жив его дух и где Качински чувствовал себя гораздо лучше, чем в любом другом помещении этого ставшего ему уже чужим дома.
Они входили по одному и рассаживались напротив стола, проявляя собственный характер - возможно, Стивен и из этого простого действия смог бы сделать далеко идущие выводы. Первой вошла Селия Пейтон-Фокс, взяла стул, стоявший у стены, поставила его так, чтобы на нее не падал свет из окна, и села в тени: она видела всех, но ее трудно было разглядеть, обычная для Селии политика, она и в те годы, что провела со Стивом, держалась так, чтобы производить впечатление скромной женщины, посвятившей жизнь мужу и его делу. Так казалось - но едва врачи поставили Стивену окончательный диагноз и выяснилось, что на ноги он больше не встанет и жене действительно придется посвятить мужу жизнь в прямом физическом смысле этого слова, Селия сразу (ну, не сразу - через неделю-другую) собралась и уехала, не сообщив адреса, забрав сына и оставив довольно длинную записку, сообщавшую, что на развод она подаст, как только обсудит детали со своим адвокатом.
Если это было не предательством, то чем же?
Качински тогда еще не был знаком с Пейтоном, но детали бракоразводного процесса все-таки впоследствии изучил. Стивен не возражал против желаний своей бывшей супруги, и, вообще говоря, она могла получить гораздо больше - ей просто фантазии не хватило, Пейтон тогда еще не заработал свой первый миллион, и Селия не предполагала, что бывший муж станет богатым человеком. Может, она впоследствии жалела о своих не очень высоких притязаниях, но все же не стала оспаривать условий судебной сделки.
Следом за Селией вошел Михаэль, взял стул, но сел не рядом с матерью, а в противоположном углу кабинета. Он не собирался подчеркивать свою отдельность, постоянно бросал на мать вопросительные взгляды, а она неизменно что-то ему отвечала, этот немой диалог продолжался все время, пока собирались остальные.
Михаэль, вообще-то, был неплохим человеком, хотя в свои двадцать пять мог бы достичь большего, если бы не слушал мать. Он мог удачно жениться на девушке, которую любил, но Селия разрушила эти планы, потому что Кэт (так, кажется, звали невесту) ей не понравилась. Он мог стать архитектором, как хотел в школьные годы, но мать решила, что в Штатах выгоднее быть врачом, и Михаэль поступил в медицинский. Адвокат не знал, чего еще хотел в жизни Михаэль и чему наверняка помешала Селия, но смотреть на этого с виду преуспевающего мужчину, так и не женившегося, так и не построившего ни одного дома, ему было неприятно.
Сара и Ребекка вошли вместе, рука об руку, и на какое-то мгновение адвокату показалось, что они физически составляют одно существо: что-то вроде сиамских близнецов, сросшихся боками. Сара придвинула свой стул ближе к столу, чтобы лучше слышать, а Ребекка отодвинула стул к книжным полкам, чтобы быть подальше как от Селии, так и от ее сына. Она, правда, бросила на Михаэля взгляд, смысл которого Качински в тот момент не смог оценить - впрочем, и не пытался, его больше интересовали лежавшие перед ним бумаги.
- Печальный день, - произнес он стандартную фразу, которую говорил всегда, когда доводилось зачитывать родственникам текст завещания; сколько уже раз за свою карьеру он проводил эту процедуру, и всякий раз что-нибудь ее нарушало: однажды упала в обморок жена покойного, другой раз куда-то запропастился первый лист, как-то на одного из присутствовавших упала вешалка... - Печальный день для всех нас, - повторил Качински, с опаской ожидая, что и сегодня оглашение начнется с какого-нибудь нелепого инцидента. Нет, все сидели спокойно, смотрели в разные стороны, только Ребекка бросила на адвоката настороженный взгляд, но тут же принялась рассматривать картину, висевшую над камином - будто не видела ее каждый день и не помогала матери вешать ее лет пять назад. Нарисовал картину Стивен во время странного приступа вдохновения - однажды он потребовал красок, холст, подрамник, мольберт, что-то еще, и в течение трех дней изобразил нечто, названное им "Горечью забвения". Описать нарисованное на холсте буйство линий, пятен и точек было невозможно - типичное произведение абстракциониста, но почему-то на каждого, кто рассматривал картину больше минуты, она производила одинаковое впечатление - а именно такое, какое раскрывалось в названии: горечь забвения, и Качински не мог сказать по этому поводу ничего больше, потому что действие картины нужно было ощутить самому.
- Стивен написал это завещание собственноручно, - продолжал адвокат, поднеся лист к глазам не для того, чтобы лучше видеть, а скорее для того, чтобы за листом бумаги не видеть, как насторожилась Сара, помнившая, что известное ей завещание писал Качински при ней под диктовку мужа три с половиной года назад.
- Стив изменил завещание? - не удержалась от реплики Сара.
- Третьего ноября две тысячи пятого, - повторил адвокат. - Да, Сара, прежнее завещание, при подписании которого вы присутствовали, утратило силу, так что я...
- Странно, - заявила Сара, и Качински сделал паузу, чтобы дать ей высказаться, но она не произнесла больше ни слова, а потому, выждав несколько секунд, он начал чтение документа.
- "Я, Стивен Арчибальд Пейтон, рождения одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, находясь в здравом уме и твердой памяти... завещаю и распределяю принадлежащее мне имущество, а также все остальное, чем я владею..."
Качински довольно долго спорил со Стивом о том, как должна быть написана эта фраза. "Все остальное, чем я владею" - не очень точно юридически, могли возникнуть сложности в интерпретации, но Пейтон его убедил, и дальнейшее, как оказалось, подтвердило правильность именно такой формулировки.
- "...ценные бумаги, хранящиеся в сейфе банка "Коламбус", отделение пять дробь одиннадцать в Эверетте... общей стоимостью по состоянию на третье ноября две тысячи пятого года шесть миллионов сто семнадцать тысяч двести девяносто три доллара..."
Кто-то громко вздохнул.
- "...завещаю своей дочери Ребекке Пейтон. Дом в Эверетте с землей и прочим хозяйством переходит во владение моей жены Сары Пейтон, ей же назначается пожизненное содержание в размере ста пятидесяти тысяч долларов ежегодно, сумма эта выплачивается из процентов по ценным бумагам..."
В общем, дочь будет оплачивать жизнь матери - разумно. Если, конечно, Ребекка сумеет правильно распорядиться доставшимся ей капиталом.
Сара что-то пробормотала, Качински не вслушивался - у нее пока не было повода быть недовольной: воля завещателя обеспечивала ей безбедное существование.
- "Первой моей жене Селии Пейтон, урожденной Фокс, я оставляю свой дом в Детройте со всем его содержимым, а также два миллиона долларов по состоянию на третье ноября две тысячи пятого года, лежащих на моем счету в банке "Коламбус", отделение в Эверетте..."
У Селии хватило ума промолчать. Вообще-то, согласно соглашению о разводе, она уже имела годовой доход в тридцать тысяч долларов, присужденный ей в качестве отступного, так что в результате получалось, что будущее Селии обеспечено уж, во всяком случае, не хуже, чем будущее второй жены Стивена, на долю которой выпало достаточно испытаний, в то время, как Селия вовремя устранилась от забот о муже-паралитике. Возможно, Сара посчитала этот пункт завещания не очень справедливым, но комментировать не стала. Адвокат бросил на нее быстрый взгляд поверх страницы - Сара сидела с отрешенным видом, сложив руки на груди и глядя в пол.
- "Михаэлю, - продолжал он, - сыну от первого брака, я оставляю свои автомобили и самолет "Сессна-414"...
- Самолет? - удивленно воскликнул Михаэль.
- Да, - подтвердил Качински. - Вы, вероятно, не знаете, но у Стивена в последние годы возникла такая... гм... любовь к разным техническим новинкам. Он не мог ездить, но по его указаниям я приобрел для него три автомобиля - "Хонду", "Форд-транзит" и внедорожник "Исузу", а в прошлом году купил легкий двухмоторный самолет "Сессна-414", он находится в ангаре номер тридцать один аэропорта в Детройте... Могу я продолжить?
- Да-да, - пробормотал Михаэль и бросил взгляд на мать - он-то прекрасно понимал, что от нее зависит, доведется ли ему сесть за штурвал самолета, наверняка ведь мальчишкой он мечтал взлететь над облаками...
Дальше следовали мелкие распоряжения по вкладам, акциям, деловым бумагам, суммы, оставленные слугам - тридцать тысяч долларов получил, например, Селдом Пратчер, шестой год ухаживавший за садом, расположенным между домом и пригорком, с высоты которого Стивен любил наблюдать восходы. Адвокат быстро дочитал до конца первой части, положил лист на стол и взял второй.
- Каждой сестре по серьгам, - проговорила Сара и встала. - Хотя, честно говоря, я не очень поняла, почему Стив...
Она не договорила - впрочем, мысль ее была понятна и без слов.
Ребекка поднялась следом за матерью.
- Я... - пробормотала она, пытаясь, видимо, подыскать приличествующие случаю слова. - Папа всегда меня... Он... Мы так любили друг друга...
Она готова была расплакаться, но не хотела показывать свои чувства при "посторонних".
Михаэль и Селия тоже решили, что с чтением покончено, и начали о чем-то тихо переговариваться. Адвокату пришлось повысить голос и привлечь внимание к своим словам.
- Прошу прощения, - сказал он. - Здесь есть вторая часть, поэтому я просил бы вас остаться на своих местах и выслушать текст до конца.
- Вторая часть? - с недоумением переспросила Сара. - В завещании, которое я знаю, нет никакой второй части, а это не сильно от того отличается.
- Прошу вас, Сара, сядьте, - мягко сказал Качински. - И вы, Ребекка.
Сара что-то пробормотала, адвокат не расслышал, но ему показалось, что она сказала: "Если он еще что-то оставил этой суке"... Оставил, да. Качински откашлялся и поднес лист ближе к глазам - не то чтобы плохо видел строчки, он, собственно, прекрасно знал наизусть весь следующий текст, но ему не хотелось смотреть на лица наследников, почему-то именно в тот момент он понял, насколько эти люди были мало похожи на человека, с которым бок о бок жили многие годы. Качински понимал, что, скорее всего, не прав, внешнее (разве он видел глубже?) заслоняло их внутренний мир, остававшийся для него недоступным многие годы - впрочем, не столько даже недоступным, сколько не интересным.
Однажды он спросил Стива, у них был доверительный разговор, и адвокат счел возможным задать вопрос, который никогда не задал бы в иных, более стандартных, что ли, обстоятельствах:
"Скажите, Стив, - спросил он, - впрочем, если не хотите, не говорите, я не... мне просто любопытно..."
"Почему они?" - Пейтон обычно понимал с полуслова, понял и на этот раз; может быть, как Шерлок Холмс, обратил внимание на то, что адвокат бросил взгляд на фотографию, где Стивен изображен был с Сарой в день свадьбы - невеста в белом платье с длинным шлейфом стоит рядом с инвалидной коляской, в которой сидит жених в черном костюме и белой рубашке без галстука. Лицо у Стивена не столько радостное, сколько умиротворенное: наконец, мол, наступает покой...
"Почему Сара? - повторил он. - И почему Селия, ведь не будь в свое время Селии, Сары в моей жизни тоже могло не быть"...
Качински не понял связи, но предпочел промолчать - он и без того уже ругал себя за вопрос, не относившийся ни к его компетенции, ни даже к области приличного в обществе любопытства.
"Сара, - продолжал Стив, - это такое существо... Как дерево с глубоко и прочно вросшими в почву корнями. Такое дерево невозможно выкорчевать, но легко срубить. Понимаете? Мы нужны друг другу - я ведь тоже своего рода растение, куст, знаете, есть такие, с множеством воздушных корней, они цепляются за жизнь всеми своими... не только корнями, но стволом, ветками и каждым листиком... такому кусту нужно прилепиться к дереву, прочно стоящему на земле... если вы понимаете, что я хочу сказать".
"Понимаю, - пробормотал адвокат, хотя, по правде говоря, понял лишь внешний образ, но вряд ли всю его глубину. - Кажется, понимаю".
"А Селия, - задумчиво произнес Стивен, - это та ошибка, без которой невозможно понять истинную сущность жизни. Если не ошибешься в начале, есть большая вероятность ошибиться потом... Тогда я этого не понимал, сейчас знаю: число ошибок, которые мы совершаем, есть величина постоянная... точнее, отмеренная для каждого, и лучше совершить отпущенные тебе ошибки в молодости, когда еще остается время исправить"...
"То есть, когда вы женились на Селии"...
"Нет, тогда я об этом еще не думал. Любовь, знаете ли, дорогой Збигнев. Любовь, да".
"Вы ее любили"...
"Я? - удивился Стив. - Нет. Селия любила меня. А я был молод, эгоистичен, плохо понимал себя, совершенно еще не представлял своего пути в жизни, меня полюбила красивая девушка, и мне показалось, что этого достаточно для..."
Он замолчал, и адвокат тоже не прерывал молчания, полагая любой вопрос неуместным.
"Если бы все было наоборот, - сказал Стивен, наконец, - если бы я любил, а Селия только позволяла любить себя... Тогда она не бросила бы меня потом".
"Почему?" - вырвалось у Збигнева.
Стив поднял на него взгляд, будто хотел понять, действительно ли адвокат не видит эту простую причину.
"Потому, - сказал он, - что есть долг. А истинная любовь свободна и никому ничего не должна. Даже любимому".
"Не понимаю", - пробормотал Качински.
Стив покачал головой и не стал продолжать эту тему...
Воспоминание о давнем разговоре промелькнуло в сознании в то мгновение, когда адвокат подносил к глазам второй лист завещания Стивена Пейтона.
- Дать вам очки, дядя Збигнев? - спросила Ребекка.
- Спасибо, - отказался он. - Никогда не пользуюсь очками, когда зачитываю важные бумаги.
Действительно. Ему почему-то всегда казалось, что очки приближают буквы, но отдаляют смысл. В очках он прекрасно видел, но хуже понимал то, что читал.
- Итак, - начал он, - есть вторая часть завещания, которая... Собственно, вот. "Кроме материальных вещей и состояния, уже распределенного среди моих наследников, я намерен распорядиться и своим духовным состоянием, своим умением, своей способностью. Эти состояние, умение и способность также достаточно велики, и, переходя в мир иной, я не хочу и не могу уносить с собой то, что по праву принадлежит моим наследникам"...
- Отец имеет в виду свою библиотеку? - подал голос Михаэль. Спрашивал он довольно неуверенно, наверняка в этот момент смотрел на мать, ожидая ее поддержки.
- Библиотека, - сухо сказала Сара, - является частью дома, который...
- Прошу прощения, - сказал Качински, - боюсь, что вы еще не понимаете... Позвольте, я дочитаю. Итак, "мое духовное состояние включает оккультные знания во многих научных и художественных дисциплинах, мое духовное умение включает в себя умение излечивать некоторые виды болезней, в том числе (в исключительных случаях) болезней, считающихся неизлечимыми. Мое умение включает в себя также прогнозирование событий в личной жизни людей, а также, в определенных случаях, предстоящие события в истории коллективов вплоть до государств. Моя способность есть потенциальная возможность производить перечисленные выше духовные действия, а также другие действия, которые я при жизни никогда не совершал, поскольку пришел к выводу, что они могут оказаться крайне опасными как для меня, так и - в большей степени - для доверившегося мне человека, коллектива или государства".
- Зачем это? - странным визгливым голосом прервала адвоката Селия. - Что вы нам читаете?
- Вторую часть завещания, - сказал адвокат. - И попросил бы больше меня не прерывать, так вы быстрее и точнее поймете суть.
- Далее, - сказал он, помолчав. - "Духовное наследие человека неразрывно связано с материальным и подлежит передаче наследникам в той же степени, но с обязательным учетом личности наследователя".
- Этот отрывок, - сказал Качински, подняв глаза от страницы, - Стив вписал по моей просьбе, поскольку... ну, я полагаю, в дальнейшем это станет юридическим прецедентом, и данная часть должна быть сформулирована как можно точнее. Читаю далее: "Свои знания в области оккультных наук завещаю моему сыну Михаэлю, как человеку, более других моих наследников способному к абстрактному мышлению и пониманию сложной сущности мироздания".
- Это книги, которые... - опять затянул свое Михаэль, адвокат коротко сказал "нет, не книги", и продолжил чтение:
- "Свое умение целителя я завещаю любимой жене Саре, поскольку лишь она способна в достаточной степени распорядиться этим умением, не претендуя на материальное вознаграждение, но и не отказываясь от него".
- Но я... - начала было Сара и умолкла, остановленная взглядом адвоката.
- "Мою способность к предвидению предстоящих событий в личной жизни клиента, группы людей или стран я завещаю моей любимой дочери Ребекке, поскольку она обладает независимым характером и, как я надеюсь, будет не склонна поддаваться в своих оценках личным соображениям, страстям и подсказкам собственного жизненного опыта".
Адвокату показалось, что Ребекка прерывисто вздохнула, как человек, вошедший в холодную воду и окунувшийся с головой. Он не стал поднимать взгляд, чтобы проверить это ощущение.
- "Мою способность к сопереживанию и пониманию сути каждой человеческой личности, способность, чрезвычайно важную в жизни, хотя и недостаточно оцениваемую обычно другими людьми, отдаю в наследование моей первой жене Селии, поскольку чувство сострадания было до сих пор свойственно ей далеко не в той степени, как это необходимо каждому духовно развитому человеку".
- Фу, - сказала Селия. - Вечно он придумывает какие-нибудь глупости. Мелкая глупая месть. Он что, так до самой смерти и считал, что мы развелись из-за его болезни? Он всех в этом убедил, даже вас, мистер Качински, никто не знает, что тогда происходило, и как он меня унижал!
- Пожалуйста, - попросил адвокат, - свои соображения вы сможете высказать, когда я закончу чтение.
- Вы еще не закончили? - удивилась Селия. - Вроде бы все уже упомянуты в этом цирковом приложении.
- Почти, - сказал Качински. - Вы позволите мне продолжить?
Селия демонстративно пожала плечами и, отвернувшись, принялась разглядывать огромный постер в рамке, висевший напротив книжного шкафа: это была фотография туманности "Конская голова", сделанная космическим телескопом "Хаббл", Пейтон любил рассматривать ее и всякий раз обнаруживал детали изображения, на которые не обращал внимания прежде, причем адвокат вовсе не был уверен, что эти детали могли быть видны его, например, взгляду - у Стивена был собственный взгляд на предметы, скорее внутренний, чем обычный.
- "Свою глубинную и никем, по сути, так и не понятую суть личности, живущей не в обычном четырехмерном пространстве-времени, но во множестве ветвей мироздания, ту мою суть, которая и сделала реально проявленными остальные мои физические и духовные возможности, я завещаю Саманте Луизе Меридор, поскольку убежден, что только она из всех знакомых мне людей наиболее близка к ощущению, пониманию и использованию этой сути, нисколько не ущемляющей мои собственные шансы дальнейшего существования в иных ветвях мироздания. Этот выбор тем более справедлив, что Саманта Меридор не получает от меня в наследование никаких материальных благ и может рассчитывать лишь на духовное вознаграждение".
- Что еще за Саманта? - подал голос Михаэль.
- Духовное вознаграждение, - повторила Селия. - Сколько угодно. Хорошо хоть, он не стал вписывать в завещание всех своих знакомых женского пола. Могу представить, сколько у него было поклонниц, рассчитывавших...
- Мама! - воскликнул Михаэль.
- Селия, вы забываетесь, - сухо произнесла Сара.
- Ах, простите, - сказала Селия. - По-моему, все вы думаете так же об этих глупостях. Уж вы-то не хуже меня знали Стива, он со своими фантазиями... Ну, хорошо, на вторую часть этого опуса можно, полагаю, не обращать внимания. Разве что Саманта Меридор - кстати, кто это такая, все-таки? - пожелает вступить во владение духовной... э-э... сутью... как там дальше... Вы закончили, господин адвокат?
- Нет, - сказал Качински. - Я не закончил. И попросил бы присутствующих очень внимательно отнестись к последней части завещания.
- Там есть еще что-то? - удивилась Селия. - Еще какая-то глупость?
- "В заключение я, Стивен Арчибальд Пейтон, заявляю, что мои завещательные распоряжения должны вступить в законную силу одновременно всеми частями - то есть, материальная часть завещания недействительна без согласия наследников принять от меня духовную часть, каковое согласие должно быть удостоверено лично каждым своей подписью на документе в присутствии моего доверенного лица, адвоката-нотариуса Збигнева Качински. В случае отказа кого-либо из наследников принять от меня духовный дар, данное завещание потеряет свою законную силу. Если это произойдет, я распоряжаюсь передать все мое состояние (движимое и недвижимое) в распоряжение Фонда Пейтона, который будет контролироваться моим душеприказчиком Збигневом Качински. Целью Фонда будет благотворительная деятельность в рамках гуманитарной помощи странам Центральной Африки. Всякая иная деятельность Фонда исключается. Духовная составляющая моего завещания при таком развитии событий аннулируется полностью, и все мои духовные возможности, умения и способности я оставляю за собой. Подписано в присутствии свидетелей... Подписи... Заверено... Подпись"...
- Теперь все, - сказал адвокат и аккуратно положил на стол оба листа.
- Что за бред? - неприязненно произнесла Селия, не обращая внимания на знаки, которые подавал ей Михаэль. - И вы утверждаете, что Стив писал эту чушь, будучи в здравом уме и твердой памяти?
- Абсолютно здравом и абсолютно твердой, - сказал адвокат. - В этом не может быть никаких сомнений, поскольку перед тем, как начать писать текст - заметьте, Стивен это делал в моем присутствии, - он попросил меня подвергнуть его кое-каким тестам, к которым мы, законники, прибегаем в некоторых случаях, когда нужно проверить дееспособность клиента. Иными словам... существует общепризнанная система тестов для проверки Ай-Кью...
- И какой же был Ай-Кью у отца? - с интересом спросил Михаэль.
- Здесь зафиксирован результат, - Качински взял из папки лист и показал присутствующим. - Сто восемьдесят четыре.
- Ничего себе! - воскликнул Михаэль.
- Папа... - пробормотала Ребекка и приготовилась заплакать.
Адвокат постучал по столу карандашом. Только женских слез сейчас не хватало.
- Ну и что? - воскликнула Селия. - Я читала, что психи могут обладать таким высоким Ай-Кью...
- Вы сможете обжаловать завещание в законном порядке, - сказал адвокат, вздохнув. - Только не советую этого делать, поскольку суду придется разбираться со второй частью завещания, и это может растянуться на такой долгий срок, что даже Ребекка успеет состариться, прежде чем будет принято решение. А между тем, завещателем установлен срок в двадцать четыре часа после оглашения документа, в течение которого наследники должны принять решение...
- Кто такая эта Саманта Меридор? - вторично спросил Михаэль. - Мне это имя кажется знакомым, но... Не могу вспомнить. Как она появилась в завещании?
- Не задавай глупых вопросов, - потребовала Селия. - При чем здесь какая-то Саманта? Там ясно сказано, что ничего ей не причитается.
- Кроме той сути...
- Господи, Михаэль, вернись на землю!
- Саманта Меридор, - сказал Качински, - это девушка, которая, если вы помните, пропала два года назад, дочь Меридора, губернатора штата Орегон. Она отсутствовала почти месяц и нашлась, когда Стив указал место и время...
- Вспомнил! - воскликнул Михаэль.
- Ну, дочь губернатора, и что? - сказала Селия.
- Папа был очень взволнован, когда она нашлась, - тихо произнесла Ребекка, и никто, кроме адвоката, не обратил на ее слова внимания.
- Это та Саманта, которая утверждала, что летала к Альфе Центавра? - спросила Сара.
- Не к Альфе Центавра, а к звезде Лейтена, - поправил Качински.
- Еще одна сумасшедшая, - резюмировала Селия, встала и вышла из комнаты.
Михаэль тоже поднялся, но, помедлив, опять опустился на стул. На него пристально смотрела Ребекка, и, похоже, ее взгляд, оказывал на молодого человека большее влияние, чем окрик матери. Что ж, подумал адвокат, это в любом случае хорошо. Больше всего сложностей, как он и предполагал, исходило от Селии, им бы всем не мешало держаться вместе и вместе рассуждать, а потом и действовать совместно, иначе...
Собственно, с формальной точки зрения, адвокату должно было быть все равно, куда пойдут деньги Стива - семье или африканским беднякам. Он в любом случае получит свой гонорар, а если начнет действовать Фонд Пейтона, то станет распорядителем. Но судьбы Ребекки, Сары и Михаэля были ему вовсе не безразличны.
Как и судьба Саманты Меридор, девушки, о которой остальные наследники знали только то, что однажды она исчезла, а, объявившись через месяц, утверждала, что провела это время на борту звездолета, курсировавшего по маршруту Солнце - звезда Лейтена...
* * *
Случилось это в позапрошлом году, и Качински узнал о происшествии далеко не первым - в конце концов, у него было достаточно дел, адвокат и сейчас даже понаслышке не знал о многих событиях в жизни Пейтона. Стивен каждый день кому-нибудь помогал, а исцеленные непременно благодарили Господа и "святого затворника" за избавление от недуга, заказывая молебен и (или) посылая на известный всем банковский счет сумму, зависевшую от личных возможностей или (и) личного желания. Пейтон не интересовался состоянием своего счета - он занимался целительством ни в коем случае не ради денег, это Качински мог засвидетельствовать совершенно определенно. Стивен помогал в поисках пропавших родственников или знакомых, но почему-то никогда не соглашался помочь полиции, когда к нему обращались с аналогичной просьбой. Раза два или три Качински присутствовал, когда звонил мобильник, который всегда был у Стивена при себе, и чей-то испуганный возбужденный голос кричал так, что было слышно на расстоянии двух-трех метров: "Раймон пропал! Наверно, его похитили! Случилось что-то страшное! Пожалуйста! Не могли бы вы..." Стивен не прерывал говорившего, внимательно вслушивался то ли в интонации голоса, то ли в какие-то посторонние звуки, то ли в гул самого пространства, - но когда звонивший, наконец, умолкал, Пейтон, помедлив несколько секунд и будто собираясь с мыслями, произносил медленно, так, чтобы даже при помехах со связью было слышно и понятно каждое слово: "Ваш Раймон жив, успокойтесь. К сожалению, он попал в дорожную аварию, вы можете найти его в госпитале святой Катерины в Денвере". И отключал связь прежде, чем его начинали благодарить и спрашивать, сколько он берет за благую весть.
Не всегда - далеко не всегда - весть была благой. Часто - слишком часто - Стивен сообщал звонившему, что его родственник (друг, подруга), к сожалению, погиб (убит, умер естественной смертью), и его тело можно найти в овраге, на обочине дороги, в городском парке, на съемной квартире по такому-то адресу...
Часто ли Пейтон ошибался? Качински не мог сказать однозначно. Ошибки бывали. Кто-то перезванивал и говорил, что на указанном месте не нашли ни тела, ни даже следов. Стивен закрывал глаза (присутствовал как-то адвокат и во время такого неприятного разговора), долго молчал, что-то происходило с ним, он будто мчался по следу, терял его, а потом говорил: "Прошу прощения, я ошибся. К сожалению, больше ничего не могу для вас сделать". Но и в таких случаях не прерывал разговора, выслушивал все, что ему говорили (наверняка это не были слова благодарности), и только после этого повторял: "Я очень сожалению" и отключал связь.
"Как у вас это происходит?" - спросил Качински однажды, дело было еще в Детройте, они говорили о пропаже ребенка, его искали сотни полицейских и спасателей: предполагали, что мальчик, скорее всего, утонул, потому что в последний раз похожего мальчишку видели на пляже Хитроу. Мать пропавшего позвонила Пейтону на третий день безуспешных поисков. Стивен сказал: "Не беспокойтесь, миссис, ваш сын жив, он заблудился, не пускайте его на улицу одного, а найти его можете..." И он назвал отдаленный район города, где никто не пытался вести поиски, никому в голову не приходило, что пятилетний ребенок заберется так далеко и так быстро.
"Как это происходит?" - переспросил Стивен и, как всегда обстоятельно, ответил: - "Я задаю себе вопрос. Представляю себе пропавшего - для этого мне не нужна его фотография, мне вообще не нужна о нем никакая информация, она только мешает, как ни странно. Я представляю себе пропавшего, слушая его родственников, я нащупываю их, как слепые нащупывают дорогу... И чувствую, как появляется нить. Бывает - плотная, бывает - тонкая и рвущаяся. Иногда только след нити, который вянет, исчезает, и я не успеваю... Но если нить плотная, я перебираю ее мысленно, лечу вдоль нее и вижу картинку - действительно вижу, будто глаза мои открыты... Я понятия не имею, где это, я никогда там не был, но, тем не менее, каким-то шестым чувством знаю все и называю точное место, не только не задумываясь, но вообще об этом не думая. Понимаете, Збигнев, вы хотите обнаружить в моих словах и поступках непостижимую для вас логику, а логики нет - есть нечто иное, назовите это интуицией, если вам так хочется прицепить название, но на самом деле это и не интуиция вовсе, а просто... Ну, скажем, вы можете представить себя муравьем, живущим на плоскости и не способным понять, что существует еще и третье измерение? Все мы - такие муравьи, и мне в какой-то момент удается подняться... вырваться в другое измерение... понимаете? Наверно, я плохо объяснил, потому что и сам не понимаю... то есть, понимаю, конечно, что со мной происходит, но не могу объяснить словами..."
После того разговора прошло больше десяти лет, за это время Пейтон многое понял в себе, чего не понимал раньше. Сейчас он сумел бы и адвокату втолковать кое-что из того, что понял сам, но они редко говорили на темы, не касавшиеся документов и ведения дел в Фонде. Как бы Качински ни хотелось обратного, друзьями они со Стивеном все же стать не успели. Впрочем, Стив и не хотел. Ему не нужны были друзья. Он был самодостаточен.
Мать Саманты Меридор позвонила Пейтону, когда все действия, предпринятые полицией, ни к чему не привели. Отец Саманты находился в тот вечер в Вашингтоне, мать ждала Саманту с вечеринки, на которую дочь отправилась со своим другом Хью. В полночь Оливия Меридор позвонила дочери на мобильный, но аппарат оказался отключенным, что сразу привело мать в состояние крайнего волнения: между ней и Самантой существовала договоренность о том, что дочь никогда не будет отключать телефон, мало ли что может случиться с восемнадцатилетней девушкой в наше неспокойное время. Оливия набрала номер Хью, и парень заявил, что поссорился с Самантой из-за... в общем, из-за одной девицы, которая ему и даром не нужна, но Саманта обиделась и укатила домой... когда? Да уж часа полтора назад.
Дочь не вернулась. Искать машину начали утром и вскоре нашли голубой "форд" Саманты - он стоял на ручном тормозе со включенным двигателем на обочине муниципальной дороги, по которой и должна была проезжать девушка, если направлялась домой. Двери были закрыты изнутри, окна подняты. В общем, загадка запертой комнаты, только комнатой этой был автомобиль. Возможно, Саманта вышла, заперла машину и отправилась куда-то, на ночь глядя. Но почему не выключила двигатель?
Прочесали лес, луг, ближайшие заправки. Отец прилетел из Вашингтона и не выходил из кабинета начальника полиции.
Ничего.
На третий день Оливия Меридор, придя в полное отчаяние, позвонила Пейтону. По ее словам, она "никогда не верила во все эти штучки", но, если все потеряно, делаешь даже то, во что не веришь.
Судя по тому, что писали газеты, Стивен сказал: "Извините, миссис Меридор, ничем сейчас помочь не могу. Очень надеюсь, что все обойдется. Знаете что, позвоните мне через... да, через восемнадцать дней. Двадцать третьего числа. Может, тогда у меня будет для вас информация".
"Провал известного прорицателя и ясновидца!" - писали газеты, Качински это читал и не понимал тогда, почему Стивен не ответил, что не видит, не может ничего сделать, бывало с ним и такое, зачем же называть странные сроки - чтобы потом газетчики набросились на него с еще большей силой?
Адвокат мог себе представить, что думали тогда о Пейтоне родители исчезнувшей девушки. Шли дни, поиски пришлось прекратить, Саманту официально объявили пропавшей без вести. На двадцать первый день (прошло восемнадцать дней после памятного разговора) Стивен позвонил сам, чего никогда не делал прежде. "Свяжитесь с отелем "Шератон", Денвер, штат Колорадо, - сказал он. - Ваша дочь там". И отключил связь, прежде чем Оливия успела вставить слово.
Все так и оказалось. Девушка, назвавшаяся при регистрации Самантой Меридор (документов у нее при себе не было), пришла, по словам портье, пешком поздно вечером, заплатила за сутки, поднялась к себе и пока не выходила.
О том, что с ней произошло, Саманта рассказала репортеру Си-Эн-Эн (и родителям, конечно), а другие средства массовой информации рассказ распространили, переиначив на свой лад. Неудивительно, что практически все читавшие эти материалы, сочли, что девушка была не в себе, шаталась где-то целый месяц (странно - это никак не отразилось на состоянии ее одежды?), а потом сознание прояснилось...
Это, конечно, было чушью, но и то, что Саманта рассказывала, тоже правдой быть не могло. Так ее история и осталась то ли загадкой, то ли мистификацией - как бы то ни было, после того, как все закончилось, Стивен и Саманта перезванивались, а, возможно, и виделись - на этот счет у адвоката не было точных сведений, но кое-какие обмолвки клиента говорили о том, что Пейтону известно о делах Саманты (в том числе личных) больше, чем он мог об этом узнать из газет или интернет-сплетен. Как бы то ни было, в своем завещании он Саманту упомянул, оставив ей в наследство "свою глубинную и никем, по сути, так и не понятую суть личности, живущей не в обычном четырехмерном пространстве-времени, но во множестве ветвей мироздания".
Из слов же Саманты следовало, что отсутствовала она не месяц, а только шесть часов. Она ехала домой, неожиданно почувствовала дурноту (не в первый раз, кстати, но такого сильного приступа у нее прежде не было), успела остановить машину на обочине и сразу оказалась на борту звездолета, совершавшего пассажирский рейс с Земли на Капрену, одну из планет в системе звезды Лейтена. Наверно, ей следовало хотя бы испугаться, но она даже не удивилась, приняв как должное и свое место в мире, и свое полетное задание. Да, она была здесь "водителем", то есть специалистом, проводящим звездные корабли от точки отправления в пункт назначения.
Качински мало что понимал в таких вещах, хотя Пейтон и пытался растолковать ему, чем именно занималась Саманта, и как она оказалась в мире, который вроде был нашим, но вроде и не был, потому что являлся другой ветвью мироздания и, к тому же, по времени опережал нашу ветвь на пару столетий.
Стивен не сомневался в том, что мироздание состоит не из одной нашей Вселенной, а из множества миров, возникающих каждое мгновение, когда кто бы то ни было делает свой выбор. Что-то Качински знал об этом и до Пейтона, он всегда интересовался новомодными идеями и видел однажды на канале "Дискавери" научно-популярный фильм о теории американского физика Эверетта: мол, всякий раз, когда вы решаете, например, начать ли новое дело или оставить на плаву старое производство, мироздание разветвляется, и возникают два новых мира, в одном вы начинаете новое дело, в другом - остаетесь при старом. Даже когда вы встаете утром и думаете, поцеловать спящую жену или лучше не надо, может проснуться и еще неизвестно, скажет ли вам спасибо за ваш неожиданный порыв, так вот, когда вы это решаете, мироздание разветвляется, и возникает мир, в котором вы свою жену целуете, и мир, в котором вы сдерживаете свое желание. А поскольку выбор мы совершаем каждое мгновение и по множеству самых незначительных поводов, то можно себе представить, сколько образовалось вариантов Вселенной за миллиарды лет ее существования. Не только человек делает выбор - да, мы выбираем с помощью разума (далеко не всегда), но и камень может скатиться с вершины по одному склону, а может - по другому. И у электрона есть не один, а несколько вариантов движения по случайно избранной траектории...
Из реплик Пейтона адвокат сделал для себя определенные выводы. У Пейтона был, конечно, субъективный взгляд на устройство мироздания, скорее всего, ошибочный, но если Стивена его интерпретации устраивали и позволяли жить в ладу с собой и с окружающим миром, то с чего бы Качински стал с ним спорить, тем более, что для споров у него не было достаточных оснований?
"Послушайте, Стив, - сказал однажды адвокат, - вы этот городок выбрали только потому, что..."
"...По названию? - подхватил Пейтон и рассмеялся. - Нет, вы знаете, Збигнев, я все делаю интуитивно, и это тоже. Когда понял (не решил, заметьте, а именно понял - вдруг и окончательно), что из Детройта нужно уезжать, то взял большой атлас, там в конце есть полный список населенных пунктов, так вот, я его листал, не глядя, и на какой-странице зацепился... ощутил препятствие... вряд ли я смогу объяснить... в общем, палец мой споткнулся на этом названии, причем знаете что? В Штатах есть четыре Эверетта, этот, в Пенсильвании, самый маленький, всего две тысячи жителей, но ведь и самый близкий к Гаррисбургу, то есть к вам, Збигнев. И природа здесь удивительно подходит моему мировосприятию. Горы, река, лес... Но что меня поразило в тот момент и заставило принять решение - река эта называется Рэйстоун Бранч; скажите, Збигнев, мог я не оказаться именно в этой ветви?"
"И что же, - продолжал допытываться Качински, - городок действительно назвали в честь физика?"
"Ну что вы! В честь Эдварда Эверетта, был такой политик полтораста лет назад, и вот еще одна удивительная вещь, Збигнев: тот Эверетт учился, как и я, в Гарварде, и даже был президентом университета".
"Удивительные совпадения", - пробормотал адвокат.
"Совпадения, говорите? - усмехнулся Стивен. - Интуиция не признает совпадений".
Пейтон истово верил в то, что живет во множестве миров, - этим и объяснял свои способности.
"Среди этих миров, - говорил он, - есть и такой, который во всем повторяет наш, кроме одной особенности - он продвинулся дальше во времени, там уже произошло событие, о котором меня спрашивали, и потому я знаю, чем кончилось дело. Следовательно, слова мои являются не предсказанием, а воспоминанием об уже свершившемся. Что тут особенного? Вы можете вспомнить, где были в прошлую пятницу, вот и я, если нужно, вспоминаю, как мистер Икс основал свой бизнес и прогорел, так что (это я говорю по телефону клиенту, отвечая на вопрос) не советую, но решать - вам"...
Пейтон и больных исцелял, по его словам, таким странным способом - попросту (это было его слово - "попросту") искал ветвь, где человек был здоров, и менял людей местами, как шахматные фигуры.
"Значит, - сказал как-то адвокат, сделав вид, что поверил объяснению, - вы заставляете здорового человека где-то там ни с того, ни с сего заболеть, а то и умереть? Здесь вы больного спасаете, а где-то..."
Он думал, что посадил Стивена в лужу - тот всегда утверждал, что совершает лишь благие поступки, ибо за дурные ему тут же воздается, ему становится плохо, и потому его невозможно заставить причинить кому-нибудь вред даже по неосторожности. А тут - по сути, убийство пусть даже и во спасение...
"Нет, Збигнев, - ответил Стив, ни на минуту не задумавшись, - мироздание бесконечно, в нем столько веточек-миров, знаете ли... И есть среди них такие, где, скажем, рак, уносящий у нас миллионы жизней, болезнью не является, даже наоборот: это миры, где раковые новообразования в организме означают продление жизни человека, новую молодость... Вот оттуда..."
"Ну да, - кивнул Качински. - Есть и такие миры, где люди вкалывают себе героин ради здоровья, а не ради кайфа, после которого одна дорога - на кладбище?"
"Конечно, - согласился Пейтон. - Поймите, наконец, в бесконечном разнообразии ветвей есть и такие, и другие - всякие, какие только вы можете придумать, но еще больше таких, какие вы придумать не можете, вам даже в голову не приходит..."
Он замолчал, и взгляд его будто уплыл куда-то - должно быть, в один из миров, где Пейтон был здоровым пятидесятилетним мужчиной, и почему же он не совершил обмен, а оставался жить в своем немощном теле, помогая другим, но забывая о себе? "Врачу - исцелися сам".
Качински не задал этого вопроса - ни тогда, ни позже, но кое-что все-таки понял самостоятельно, раздумывая на досуге над словами и поступками Пейтона. Наверно, Стивен мог исцелиться таким же образом, как исцелял других. Наверно. Но тогда он утратил бы свою способность подниматься над множеством миров-веточек и выбирать нужный мир - видимо, только в этом своем теле он и мог быть, как он говорил, мультивидуумом - человеком множества миров, что бы это слово ни означало на самом деле.
Что же до Саманты (адвокат завел о ней разговор через неделю после ее счастливого возвращения, когда пресса уже не так истово обсуждала вопрос: врет девушка или действительно верит в то, что побывала в будущем?), так вот, что до Саманты, то, по словам Стивена, она умела многое, но была слишком молода, не понимала своих потенциальных возможностей, а научить этому нельзя, можно или самому набраться опыта, или...
Пейтон замолчал - как сейчас казалось адвокату, именно тогда Стивен подумал о завещании, о том, что он мог бы...
"Так что же Саманта?" - нетерпеливо спросил Качински, прерывая затянувшееся молчание.
"Нет, она не может выводить ракеты на орбиту усилием мысли, - улыбнулся Стивен. -НАСА от нее никакой пользы. Но если кто-то из наших умников в Хьюстоне решит, что пора отправить корабль к звездам..."
"И что сделает Саманта?" - иронически спросил адвокат.
"Видите ли, Збигнев, есть множество ветвей, в которых люди уже достигли звезд. И множество ветвей, где для полетов к звездам созданы все предпосылки. И множество ветвей, где люди к звездам не полетели и даже не имеют такого желания... Можно выбрать. Как я исцеляю больных, это то же самое. Выбрать мир, в котором звездолет уже достиг системы звезды Лейтена, и поменять..."
"Экипаж?"
"Именно. Саманта это может".
"Чушь, - не сдержался Качински. - Где логика, Стив? Ну, поменяла, допустим. Наши люди оказались в звездолете в системе... э-э... Лейтена, но экипаж этого звездолета не испарился, верно? Он-то где окажется? На Земле, в Хьюстоне? И люди будут помнить о том, что только что были..."
"Да, память... - задумчиво сказал Пейтон. - Это действительно тонкое место. Человек - это его память. Личность - это память и умение. Но личность в системе ветвей - нечто иное. И память... Збигнев, если я начну рассказывать о том, что помню..."
"Расскажите! - воскликнул Качински, представив, какой замечательный роман можно было бы написать - бестселлер, в этом нет никаких сомнений. - Одна такая книга сделает вас всемирно известным. Куда там Кингу, Кунцу или Роулинг!"
"Прошу вас, Збигнев, - поморщился Стив. - Мы о Саманте говорим, а не обо мне, верно? Кстати, да будет вам известно: Дин Кунц родом из Эверетта. Да-да, из этого заштатного городишки".
Ни Саманта, ни Кунц адвоката в тот момент не интересовали - он думал о книге и потому совсем не был уверен, что правильно расслышал то, что произнес Стивен в заключение разговора:
"Память этой девушки, - сказал Пейтон, но, может, на самом деле слова его звучали несколько иначе, - меняется, приспосабливаясь к реальности той ветви, в которой она живет. И потому эта девушка может стать настоящим мультивидуумом... не скоро, впрочем"...
Разве Качински понимал Пейтона хоть когда-нибудь? Слушал, да. Восхищался. Верил. Жалел. Но понимал ли?
* * *
- Удивительный закат, - тихо сказал Михаэль. Он стоял на самом краю обрыва, в овраге тихо шелестела река, и неуловимо-приятный запах поднимался снизу, будто вплетенный в вечерний воздух тонкими нитями, исчезавшими, если отступить хотя бы на шаг от зиявшего провала.
- Папина коляска обычно стояла здесь, - Ребекка показала на ровную площадку, где не росла трава, а земля выглядела сырой, хотя на самом деле была сухой - просто песок был темным и производил впечатление влажного. - Красиво, да? Если бы ты приезжал чаще, то лучше понимал бы отца и иначе отнесся бы к тому, что сегодня...
Ребекка не нашла точного слова и предпочла замолчать, предоставив брату додумать фразу до конца. Ей было немного жаль Михаэля, хотя обычно она на него злилась за его неумение (или нежелание?) противостоять матери. Как бы поступала она сама, окажись ее матерью Селия, а не Сара, Ребекка не знала, но полагала все же, что нашла бы силы оставаться собой - впрочем, ведь и такое понятие, как "быть собой", формируется родителями, тебе кажется, что ты есть то, чего хочешь сама, а на самом деле всего лишь повторяешь вбитые с детства родительские максимы, кажущиеся истиной, поскольку ничего другого ты просто не знаешь. Может, и Михаэль искренне считает себя самостоятельной личностью, не так уж часто они общались (особенно в детстве), чтобы Ребекка могла правильно ответить на этот вопрос.
- Ты же знаешь, - сказал Михаэль, отойдя от края, - что я не мог... Сначала мать делала все возможное, чтобы мы с отцом не встречались, а потом - учеба, работа...
- Твоя мать действительно считает, что отец мог на тебя дурно воздействовать? Прости, что я... меня всегда это интересовало. Папа... он был такой...
- Какой? - спросил Михаэль. Он присел на низкую деревянную скамью без спинки на краю очищенной от травы площадки. Ребекка осталась стоять, глядя в сторону уже потемневшего горизонта. Солнце опустилось быстро, будто убегая в свою подземную нору после сложной дневной работы. - Он за двадцать лет хотя бы поинтересовался, как мы с мамой живем? Он столько делал для людей, а для семьи...
- Бывшей семьи, - сказала Ребекка. - Разве он вас бросил?
- Ну, - дернул плечами Михаэль. - Разве нет?
Ребекка подошла ближе и встала перед братом, он видел теперь лишь ее темный силуэт на фоне багрово-фиолетового закатного неба.
- Ты до сих пор веришь этой нелепой истории, будто папа вас бросил, потому что у Селии не было сил ухаживать за ним, когда он... Будто он нашел другую женщину и решил... Ты до сих пор в это веришь?
- Но это было! - воскликнул Михаэль. - Сначала я верил потому, что так говорила мама. Потом посчитал числа. Он познакомился с Сарой двумя месяцами раньше того дня... Верно? Мама узнала об их связи...
- Их связь, - прервала брата Ребекка, - началась после того, как твоя мать его бросила.
- Он сам ушел, разве нет? Забрал вещи и...
- Послушай, Михаэль, - сказала Ребекка. - Это бессмысленный разговор.
- Конечно, - подхватил Михаэль, - зачем нам с тобой убеждать друг друга? Сейчас это... Какая, собственно, разница?
- Какая разница... - повторила Ребекка, опускаясь на скамью рядом с братом. - Действительно. Какая разница между добром и злом? Истиной и ее имитацией? Подчинением и собственной волей?
- Пожалуйста, - настойчиво проговорил Михаэль, - разве мы пришли сюда, чтобы ссориться?
- Нет, - сказала Ребекка, помолчав. - Я привела тебя, чтобы показать закат.
- Ты привела меня, чтобы я приобщился... Чтобы увидел мир таким, каким видел его отец, вот чего ты хотела, верно?
- Что ты думаешь о завещании? - спросила Ребекка, переведя разговор так неожиданно, что Михаэлю показалось, будто в воздухе замелькали, опускаясь ему на плечи, холодные невидимые льдинки.
- У отца, наверно, уникальная оккультная библиотека, - осторожно сказал он. - Я давно хотел заняться литературой... в смысле, написать что-нибудь...
- Книгу? - удивилась Ребекка. - О чем? О чем ты можешь написать так, чтобы это всем было интересно?
- Всем никогда и ничто интересно не бывает, - буркнул Михаэль. - Но некоторым...
- О чем ты можешь написать?
- Ребекка, - мягко сказал Михаэль, - ты действительно думаешь, что я способен поступать лишь так, как хочет мать?
- Разве нет? До сих пор...
- До сих пор, - прервал ее Михаэль, - у меня не было повода ей перечить. Я был с ней согласен, вот и все.
- А сейчас повод появился, - насмешливо сказала Ребекка.
- Да, - серьезно подтвердил Михаэль.
- Деньги.
- Деньги дают независимость.
- А раньше ты соглашался с матерью, потому что зависел от нее материально?
- Ты меня не так поняла!
- Тебе двадцать пять лет!
- Ребекка, давай говорить о другом. Пожалуйста...
- Хорошо, - сказала Ребекка, - а то мы опять начинаем ссориться. Деньги - это независимость, согласна, но машины и самолет ты не получишь, если не согласишься принять от отца вторую часть - его оккультные знания.
Михаэль помолчал.
- Ты тоже не получишь свою долю наследства, - напомнил он, - если не примешь способность к ясновидению...
- Прогнозированию, - поправила Ребекка.
- В интерпретации отца это одно и то же, - отмахнулся Михаэль. - Разве он пользовался научными методиками? Нет. Говорил первое, что приходило в голову. Это и называют ясновидением. В тебе есть что-то такое? Ты можешь сказать, что случится со мной через год?
- Нет.
- Ну и как, скажи на милость, ты - или я, или мать, или Сара, - как мы сможем согласиться или не согласиться со второй частью завещания? Что-то у отца произошло с логическим мышлением, тебе не кажется?
- Я подпишу документ, который составит Збигнев, - сказала Ребекка. - Я знаю папу. Если он говорит, что я получу в наследство его способность видеть будущее, значит, я это каким-то образом получу.
- И шесть миллионов в придачу.
- Наверно, - равнодушно сказала Ребекка.
- Хорошо, - сказал Михаэль, - допустим, я подпишу тоже. Оккультные знания, хм... Знания никогда не мешают, даже если они бесполезны. Мне что же, надо будет изучить всю отцовскую библиотеку? Сколько там томов? Тысяч десять?
- Меньше, - улыбнулась Ребекка. - Послушай... Ты ничего не понял... Папа завещал нам это... если мы согласимся. Я смогу предвидеть будущее людей и стран. А ты узнаешь премудрость оккультизма. Вдруг. Будто знал всегда.
- Ты думаешь...
- Это очевидно! Отец всегда точно выражал свои мысли. Ты не жил с ним, не знаешь...
- Почему не жил? Я...
- Господи, сколько тебе было, когда твоя мать... Если отец написал "завещаю свое знание", значит, это так и есть. Как ты получаешь в наследство самолет, которого у тебя не было вчера, так и это... Понимаешь?
- А ты понимаешь, что говоришь? - воскликнул Михаэль. - Откуда мне знать то, чего я вчера не знал? И что мне, черт возьми, с этим знанием делать? Зачем оно мне?
- Никогда не скажешь заранее, - тихо произнесла Ребекка. - Только узнав что-то, начинаешь понимать, как с этим знанием поступить. Только чему-то научившись, понимаешь, что делать со своим умением. Я... я благодарна папе за то, что он завещал мне часть своей личности. Он ведь свою личность разделил на части и оставил нам, чтобы мы... вместе... может, мы окажемся...
- Глупости, - прервал Михаэль сестру. - Ты учишься в Гарварде! Хорошо, ты не физик, а гуманитарий, историк литературы...