Когда-то в детстве я с удовольствием читал Герберта Уэллса, Артура Конан-Дойля, Роберта Льюиса Стивенсона, Редьярда Киплинга, Джека Лондона, Александра Грина, Александра Беляева... Да можно ли перечислить всех? Думаю, дорогой читатель уже понял, к чему я клоню.
Эпиграф, взятый Артуром Конан-Дойлем к роману "Затерянный мир" можно поставить почти к каждой моей повести:
"Вот мой бесхитростный рассказ
И пусть он позабавит вас,
Вас, юношей и ветеранов,
Кому стареть пока что рано".
Так, что если Вы, дорогой читатель, сами считаете себя эстетом от литературы, эта повесть не для Вас. Не для Вас она и если Вы ждете от нее очередного потока помоев на прошлое и настоящее моей многострадальной Родины, равно как и квасного патриотизма. Ее герои живут в наше не самое лучшее время, и вместе с тем сохраняют гордость, человеческое достоинство, любовь и честь несмотря ни на какие испытания, которые нещадно подбрасывает им судьба.
Хотелось бы еще вот что особо отметить. Все события повести и все персонажи вымышлены. Они, действительно, очень правдоподобны, и дают целый срез жизни рубежа ХХ-ХХI веков, но ни один из них не имеет конкретного прототипа. Включая повествующего героя. Он много почерпал от автора, но это далеко не одно лицо. Отмечу также, что когда я, как автор, поставлю точку этого предложения, даже в сносках (если там не будет поставлено особых пометок) с Вами уже будет говорить он. Да, пусть Вас не смущает количество и размеры сносок. Во-первых, их можно не читать, что сэкономит Ваше драгоценное время. Во-вторых, их можно и читать, если возникнет непонятный вопрос, который вполне может возникнуть.
Дело в том, что любая наша мысль рождается не на пустом месте, но ассоциативно связана с нашим предыдущим опытом. Исаак Ньютон в свое время хорошо сказал, что достиг своих результатов только благодаря тому, что стоял на плечах титанов. Это так. Более того, все наши мысли ассоциативно связаны с тем, что было высказано до нас. Нет ничего принципиально нового, как и вечного в Подлунном мире. Все течет, все меняется, и все повторяется. Но у одних читателей ассоциативный ряд до сих пор восходит, скажем, к Артуру Шопенгауэру и Фридриху Ницше, Иоганнам (отцу и сыну) Штраусам и Имре Кальману, Уильяму Сомерсету Моэму и Аркадию Аверченко... (перечислять можно долго, но стоит ли?), а у других - к рекламе чипсов, "Матрице" и "Звездным войнам". Каждому - свое. Но если вторые имеют огромную "пищу" для того, что у них находится на месте разума, то первые оказались в положении жертвы кораблекрушения в океане. Вокруг огромное количество воды, но жажды она утолить не может. Именно этим людям я посвящаю свою повесть.
Вполне может случиться, что Вы, дорогой читатель, не знакомы с Михаилом Осоргиным или Мартином Хайдеггером. Это не страшно. Не страшно и то, если Вы когда-то это все читали, а потом забыли. Это даже естественно. В этом случае сноски тем более Вам помогут освежить память. Причем сделать это без излишних усилий (в отличие от меня, которому для сего освежения пришлось немало посидеть над энциклопедиями и словарями). Страшно, если Вы не знаете и знать не хотите. Или, более того, заранее уверены, что автор Вас все равно ничему не научит. Тогда эта повесть, действительно, скорее всего, не для Вас. Но я все-таки надеюсь, что в России и за ее пределами найдутся миллионы людей, которые так не думают. Несмотря ни на что я верю в людей.
Итак, приятного чтения!
Часть I
Глава 1. Отъезд
Дверь комнаты с легким скрипом отворилась. "Значит, я все же забыл ее запереть, пока собирался! Когда-нибудь такая рассеянность меня погубит", - подумал я, но, вместе с тем, не пошевелился. Просто не было сил. Я валялся на этой постели, наверно, последний раз. Прощай город на Неве - здравствуй солнечная Италия.
- Кто там, - все же окликнул я, но вместо ответа в комнату вошла Зоська - местная киска.
Я посмотрел на нее и в который раз окинул взглядом свое, дай Бог не последнее, пристанище. Общага, она и есть общага. Старая кровать, не менее старые стол, стул, тумбочка и маленький холодильник. Обшарпанные стены с плохо приклеенными обоями и отходящими плинтусами, пятнами сырости на стенах и вечными тараканами. Все это пытались скрасить три настенных календаря с Фудзиямой, котятами и какой-то обнаженной моделью, но это им не слишком удавалось.
Собранная сумка стояла в углу. Бутылка коньяка, коробка конфет и разрезанный лимон - на столе. На небольшой кухоньке разогревалась тушенка с рисом. Все было готово к отъезду.
Зоська прыгнула мне на колени, и я несколько раз погладил ее по голове. Кошка потянула носом воздух. "Кто же тебя кормить будет без меня?" - подумал я и, сбросив кошку на кровать, поплелся к плитке. Мясо было еще еле теплое: как раз для кошки. Я выложил немного содержимого сковородки в персональную зоськину миску. Кажется, киска понимала, что сегодня необычный день, и вместо того, чтобы по обыкновению сразу побежать к кормушке, она принялась внимательно осматривать комнату, будто бы видела ее ни то в первый, ни то в последний раз.
Как не странно, больше всего привлекла ее стоящая на столе бутылка. И слишком поздно я понял, что стояла она уж больно близко к краю. В общем, бутылка коньяка разлетелась вдребезги. Как можно было так ухитриться?! Я хотел нахлопать ее за это, и уже было занес руку, но тут же опустил. Не хотел такого прощанья.
Ну, вот и друзья. Русик, Алик и примкнувший к нашей компании литовец Миндаугас. Чужеземцы, даже пришедшие из разных мест, часто предпочитают больше общаться друг с другом, нежели с аборигенами. Даже в самом лучшем месте и в самое лучшее время. Не говоря уже о времени нашем, когда часть бывших соотечественников вдруг стала иностранцами, а права всех, кто остался, оказались значительно пониженными за приделами места постоянной прописки. Особенно, если в пятой графе строго паспорта стояла "неправильная" национальность, а главное, и то место, по которому в первую очередь бьют, также несло ее несомненный отпечаток. Кстати, забавно, но вопреки расхожим разговорам именно литовец был в нашей маленькой компании самым смуглым и темноволосым.
А все-таки, какие они молодцы, мои друзья! Хоть и долго еще подкалывали (чтобы не сказать хуже) за коньяк. Так что пили принесенное ими пиво. Хоть я и говорил, что не надо ничего нести, но оказалось как никогда к месту.
***
Вышли мы довольно рано, и вполне можно было бы добраться общественным транспортом. Но накрапывал дождь, и я поймал попутку. Какая-то пара сотен основательно упавших "деревянных" целковых уже не играла существенной роли, так что можно было напоследок шикануть. Шикануть... Чёрт побери, даже такая мелочь, как такси для постперестроечного российского аспиранта, и даже кандидата, живущего на зарплату, превратилась в шик. А ведь было время, когда одной аспирантской стипендии вполне хватало на то, чтобы от души погудеть в лучшем ресторане Москвы или Ленинграда, и вполне сносно (то есть, не голодая) дожить до следующего месяца. Но, что было, то было, а что есть, то есть. И, как бы то ни было, а сегодня я шиковал.
Глава 2. Поезд в Москву
В купе я вошел первым. Ребята спешили смотреть футбол, и я не стал их задерживать длинными проводами. Я помахал им вслед рукой, снял штормовку, расстегнул еще пару пуговиц на рубашке, подкатил рукава, протер платком успевший проступить пот и начал разбираться с вещами.
Вскоре начали подтягиваться попутчики. Первый появился невысокий, худощавый, но крепкий пожилой человек с аккуратно постриженной седой бородой. Потом один за другим вошли мужчина чуть старше меня, и женщина бальзаковского возраста, но все еще прихорашивающаяся и отменно стреляющая глазами. Может быть, будь мы с ней в двухместном СВ, да еще на хмельную голову... Но мы были в четырехместном, хотя и мягком купе, так что ни о каких левых движениях и думать не стоило, а, в общем и целом, попутчиков я оценил положительно. Лица всех несли печать интеллекта, и были достаточно приятными, чтобы ночь в поезде не сулила стать худшей ночью в жизни.
Проводница проверила билеты, а ее напарница предложила чай и напитки покрепче. Старик посмотрел на нас.
- Я пас, - отозвался я. - Не люблю в пути. Укачать может. А вот от чая не откажусь. Это по-нашему.
Так сказал и осекся, поймав внимательный взгляд старика. Не стоило афишировать, по какому это "по нашему" вдали от родного Кавказа в стране, бывшей когда-то любимой Родиной, а теперь словно ощенившейся против части своих граждан. Может быть, и не без основания ощетинившейся, но лично мне от этого легче не было. Между тем, старик внимательно обвел глазами мое лицо, надетую на мне любимую рубашку от Coronel Tapiocca цвета хаки и покроя "сафари" с множественными карманами и погончиками, на секунду остановился на выглядывавшем из-под расстегнутого ворота крестика, и, видимо, сделав какие-то позитивные для себя выводы, одобрительно кивнул и приветливо улыбнулся.
Не знаю, перебил ли Dirol с ксилитом запах пива или нет, но, тем не менее, перспектива пить с незнакомыми людьми, пусть даже приятной наружности, меня совершенно не привлекала. Хотя прокатившаяся несколько лет назад по стране волна клофелинщиков уже спала, но все же, как гласит народная мудрость, береженого Бог бережет.
Моя реакция подтолкнула и остальных в это праведное направление, и мы дружно заказали четыре чая.
- И шоколадку, пожалуйста, - добавил старик.
- У меня есть, - поспешил я, но он остановил мой предупредительный жест.
- Две будет.
- Да у меня тут домашний пирог, - встряла в разговор милая попутчица, и все потянулись в свои сумки за припасенной снедью.
А снеди этой оказалась, как это обычно бывает, много больше, чем было нужно для утоления голода четырех, уже бесспорно успевших поужинать людей. Но, согласитесь, это не самая худшая традиция.
***
Что еще так объединяет, как общая трапеза? Разве что общая выпивка. Но и в ней трапеза, как таковая, играет не последнюю роль. Тем более, что легкая поддатость, кажется, имела место быть не только у меня. И если сначала все мы, случайные попутчики мягкого купе Санкт-Петербург-Москва, несколько опасались друг друга (и было отчего: слишком уж криминальной стала наша Родина), то очень скоро все забыли, что познакомились только сейчас, и ужин у нас затянулся далеко за полночь. Видно сам вечер и мягкое покачивание вагона исполнили роль, которую обычно берут на себя горячительные напитки.
О чем мы говорили? Обо всем. И о футболе, и о гонках формулы 1; о том, где лучше покупать французскую парфюмерию и швейцарский сыр; о том, куда можно съездить отдохнуть, если позволяют средства, и куда можно было съездить в старые добрые (и не очень) времена. В общем, вскоре все дружно ругали тех, кто развалил нашу некогда великую страну, и плавно принялись за обсуждение политических партий. На носу маячили выборы, поэтому эти вопросы были весьма актуальными.
- Что-то же делать надо. А то ж совсем в животных превратимся, - резюмировал старик.
- А чем вообще человек отличается человек от животного? - спросил я его в ответ, и почему-то он осекся.
- Действительно, - продолжил наш третий сосед. - Смотрю на это быдло за окном, и тошно становится. А ведь внешне они такие же люди, как мы...
- Они и есть люди, - запротестовал старик. - Просто им надо разъяснять. Вот скоро выборы. За кого ты проголосуешь?
- Скорее всего, за ультралевых коммунистов, тех, что непримиримы, - честно ответил парень, и я пожал ему руку. Не то, чтобы я симпатизировал нашим ультралевым, но светлые образы есть светлые образы. - Или ультраправых фашистов, - я пожалел о своей спонтанной реакции, но промолчал. - Но уверен, что мой голос пропадет всуе, потому что быдло голосует за воров. Вот за них, я никогда не голосовал и не буду. Даже Баркашов был бы лучше.
- Баркашов - не тот человек, - возразил старик, и мы еще долго обсуждали, кто же все-таки отражает народные интересы.
В общем, к середине ночи все мы были готовы основать новую партию спасения России. К сожалению, слишком малочисленную.
Я обратил на это внимание еще в ранней молодости. Под вечер, и, особенно, приняв горячительного, многие начинают строить фантастические планы от поездки на сафари в Африку до организации революции. И, пожалуй, я не знал никого (кроме себя), кто бы на следующий день пытался продолжить обсуждение сих планов всерьез. Все как-то странно отказывались от своих слов. "Мало ли, что ни скажешь по-пьяне", - заявлялось в самом лучшем случае. Сначала меня это удивляло. Потом перестало. И я тоже стал, как все. Лишь где-то в глубине души сохранялось отличие, которое я, по правде говоря, прятал даже от себя самого. Я мог вести разговоры на все общие вопросы, и я делал это, чтобы не выделяться, но каждый раз с появлением нового человека, я ждал, что встречу родственную душу. Но обычно все пробные камни показывали обратное. Так что, подобно Антуану Сент-Экзюпери я обычно не показывал своих рисунков и стихов, и не открывал своих переживаний.
И мечтал когда-нибудь встретить Виктора Гюйона и Андре Бреванна, или подобно героям Александра Грина найти своих Фрези Грант и Дэзи... Но это лирика. А так, разговор был как разговор, все участники расстались искренними друзьями, не слишком жаждущими увидеть друг друга еще, но и особо не возражающими против новых встреч. Чему я был несказанно рад на следующее утро, так это тому, что не назвал никого ряжеными клоунами, как это делал частенько. Несказанно рад, потому что утром старик достал из чемодана синие штаны с лампасами, китель с погонами и картуз. Оказалось, он ехал на съезд казаков. Так же, как героям Буссенара, ему было легче, чем мне: он был не один. Пусть сей съезд был не революцией и даже не сафари, я ему все-таки чуть позавидовал, как брату по разуму, умеющему сходить с ума не в одиночку.
***
Площадь трех вокзалов только пробуждалась, но уже производила удручающее впечатление. Вечно спешащие люди с остановившимися как у мертвецов глазами, начинающие раскладываться уличные торговцы, служители, так сказать, правопорядка, выискивающие, с кого бы содрать очередной побор, пьянчуги, бомжи, грязь... И всюду серый цвет. Нет, не мышиный, не металлический, не респектабельно-сияющий, а грязно-бесцветный. Отсутствие цвета в чистом виде. Особенно он бросается в глаза, когда прилетаешь оттуда, и раз за разом становится все сильнее. Причем в Москве - больше всего.
Глава 3. Неожиданная встреча
В аэропорт я приехал к девяти вечера. Мой самолет был завтра в начале десятого утра. В принципе, можно было и позже, и даже завтра утром, но я не хотел рисковать опоздать, будучи остановленным каким-нибудь служителем правопорядка, для удостоверения моей достаточно неславянской личности. Да и сформировавшийся класс отверженных, в последнее время становился все агрессивнее и опаснее. Особенно в Москве. А в Шереметьево было более-менее спокойно. Самолеты вылетали практически всю ночь, зал ожидания вполне соответствовал человеческим стандартам, а в глазах милиции я уже был совершенно определенным южно-европейским иностранцем с достаточно приятным и неподозрительным лицом. Впрочем, почему южно- ? Как это не странно, меня довольно часто принимали за германоязычного товарища: ни то немца, ни то австрийца, ни то швейцарца.
Еще в школе меня дразнили Барбароссой. Почему? Да за несомненное сходство с портретом оного Фридриха. Разве что с поправкой на отсутствие "красной бороды". Как я тогда злился! Я еще не знал, что вскоре ко мне приклеится другая, не удивительная для человека по имени Эрвин, кличка - Роммель.
А уже во "взрослом" состоянии как-то вышла со мной призабавнейшая история. На одной конференции в Париже... Да, чувствую, что лицо кто-то из вас, дорогие мои читатели, уже скривила недобрая улыбка. "Бывали мы в ваших парижах, ничего там такого уж нет. Все тупые, никто по-русски не говорит", - подумал кто-то. "Париж, Париж, не были мы ни в каком Париже, нам и в Москве неплохо," - пронеслось в какой-то другой голове. А кто-то третий просто процедил сквозь зубы: "Ишь сноб выискался. Разъездился, как же! Хочет сказать, наверно, что это мы тут рожей не вышли, чтобы по парижам ездить". Ни в коем разе, дорогой читатель, ни в коем разе. Просто такая она уж получилась у меня жизнь: когда сегодня бизнес-классом летишь на Канарские острова, а завтра на верхней боковой едешь домой, держа вовсе не религиозный пост, а просто не имея в кармане даже нелишнего рубля. И в жизни такой я был совсем не одинок. Так вот, на одной конференции в Париже, обсуждали мы: я, один наш и еще один, уже не помню, кажется, голландский профессор какой-то довольно интересный проект. Обсуждали, естественно, на английском, и, когда голландец отошел, мой соотечественник задумчиво произнес: "Sehr gut". Проект был действительно интересный, и в такт ему я ответил: "Ja, ja. Das ist fantastisch!", и тут же услышал сбоку: "Этот язык и для меня родной". Произнесено это было тоже, естественно, на английском, ибо немецкий я бы все рано не понял. Мы повернулись. Рядом стоял высокий парень примерно моего возраста, который, как оказалось, был аргентинцем, но немецкого происхождения. Когда, я сказал, откуда мы (Russia), он сначала еще с какой-то надеждой переспросил: "Croatia? (Хорватия?)", а когда я повторил, да и сам он успел прочитать наши имена и страны на нагрудных табличках-бэджах, интерес к нам у него сразу исчез. Я обратил тогда внимание, как быстро теплота во взоре сменилась ледяным холодом. Я, его понимал, но все равно немного расстроился. В конце концов, конечно, ему нечего было питать теплых чувств к выходцам из страны, разрушившей счастливую жизнь его дедушек и бабушек, и вынудивших их бежать на другой край Земли, но не мы, в конце концов, начали тогда эту войну, а они. Помню, стояли мы тогда как раз напротив зеркала, и я обратил внимание, как действительно мы были похожи внешне. Все трое: Генрих Яковлевич Шапиро (вспомнил, так звали того нашего профессора), тот аргентинский немец и я. Да и не только внешне. За немца не скажу, но вот с Генрихом, помнится, мы как-то хорошо сидели в номере еще одного "нашего" человека за стопариком "Столичной", вспоминая веселое былое время, студенческие похождения, ДОСААФ, туристские походы, Грушинские фестивали, сетуя, что нет под рукой гитары и ругая скопом как тех, кто мешал жить раньше, так и тех, кто эту старую добрую жизнь разрушил.
Помню еще один случай. Это было тоже на конференции, но уже в Испании на острове Тенерифе (да-да, те самые Канары, которые в недавнем прошлом были для нас, бывших советских граждан, своеобразным символом). Я стоял на приморском бульваре, ожидая друзей, звонивших домой из автоматов, когда зазывала из близлежащего ресторана обратился ко мне сразу на немецком, предлагая посетить его ресторан. Вообще-то такие зазывалы всегда пытаются угадать родной язык туриста, это помогает завоевать расположение. С чего он решил, что я немец? На мне был надет костюм сафари цвета выжженной травы полувоенного покроя с множеством удобных карманов на рубашке и шортах, но немцы давно уже не были самым "милитаристским" народом. Скорее это был стиль англо-американцев... Но, тем не менее, меня он сразу оценил, как немца. Может по прямой спине и бравому виду? Не зря же меня в свое время прозвали Барбароссой. Не знаю... Да и какая, собственно, разница?
И что особенно интересно, за иностранца меня принимали еще со времен студенчества. Может быть, виной было своеобразное произношение самой непроизносимой буквы, может быть, еще что. Но факт оставался фактом: в России я выглядел иностранцем. И в дорогой моей столице, а особенно в Шереметьево, это было пока еще на руку, ибо моя настоящая национальность и постоянная прописка была для большей части местного населения самой, что ни на есть, красной тряпкой.
Между тем бессонные ночи давали о себе знать, и то и дело грезы прорывались сквозь завесу сознания и смешивались реальностью. Где-то в толпе мелькали знакомые лица, под скамейками шныряли черные кошки, неизменно исчезая под прямым взглядом. Вот и сейчас толстячок, сидящий напротив посадочных ворот, показался мне подозрительно знакомым. Но это подозрительное качество не развеялось и после нескольких секунд. Это определенно был мой бывший одноклассник и однокурсник Артур.
- Нимнул, ты что ли? - вырвалось само собой у меня.
Артур зло блеснул глазами, но проглотил обиду. Да и мне самому стало неудобно. И чего это я вдруг вспомнил это дурацкое прозвище? Хотя, по правде говоря, на диснеевского Нимнула Артур стал походить еще больше, чем когда учился в школе и университете. Вообще, годы поработали над ним много сильнее, чем надо мной, и даже трудно было представить, что этому невысокому лысоватому толстячку всего тридцать лет, как и мне. И еще труднее было представить, что половину прожитой нами жизни назад он был самым высоким, самым здоровым и самым симпатичным мальчиком в классе, по которому сохли многие девчонки.
Все изменилось за какие-то два-три года. Неожиданно все мы выросли и возмужали. А он оставался все тем же, разве что лысеть начал. Да толстеть. Чего он только не делал, чтобы сохранить статус кво! Были и занятия каратэ (кто из нас тогда им не занимался?), и эпатирующее поведение. Разумеется, все было тщетно. Так что довольно быстро с его лица исчезло самодовольство всеобщего любимца. Как это не странно, девчата продолжали видеть в нем сильную личность несколько дольше ребят. Как-то, помню, в классе девятом одна подруга вызвала его по телефону, дабы выставить подвыпившего Пашу. Мы с Пашей потом долго над этим смеялись. Пашка к тому времени успел вымахать под два метра, и при всем при этом отнюдь не страдал дистрофией. Помню, однажды, он просто поднял Артура за шиворот и под улюлюканья одноклассников спустил с лестницы. Уже не помню за что, но дело было... А в Университете к Артуру едва ли не с первого дня к нему пристало это дурацкое прозвище, позаимствованное из диснеевских "Чипа и Дейла". Какое-то время он страшно злился, но потом привык. Ведь человек ко всему привыкает, особенно если выбора нет.
Глава 4. Италия
- Тебя подвезти? - предложил Артур, но я отказался от столь любезного предложения. Честно говоря, не хотел я пользоваться его помощью вообще. Не хотел и все!
И тут к моему удовольствию в поле зрения появился солидный усатый дядя с табличкой, на которой красовалась моя фамилия. Родной итальянский институт прислал таки служебную машину.
О, Рим, Рим. Вечный город. Он действительно обладает какой-то притягательной силой, и к нему сходятся все пути. Приятная трасса с хорошей разметкой сильно контрастировала с той, по которой я ехал вчера, так что уже за время пути я успел почувствовать, что вернулся. И этим все сказано.
Ехал я на работу. Причин для этого было множество: во-первых, мне было крайне желательно сразу же подать документы на долговременный пропуск; во-вторых, именно на работе мне надо было взять ключ от квартиры, которую итальянский шеф должен был снять для меня, и, наконец, в-последних, но не наименее важных, у нас там была очень дешевая (по "профсоюзным" талонам), но совсем неплохая столовая, а к обеду я как раз успевал. Вообще, столовая в государственных итальянских научных учреждениях - это то, что всегда вызывало во мне дополнительную горечь за свою Родину. Посудите сами, как это хорошо, когда профсоюз практически оплачивает вам обед в хорошей столовой, где обедает весь персонал: от директора до уборщицы. Это очень важно - от директора... В результате никто не устраивает дурной экономии на желудке, что особенно важно для студентов и аспирантов, денег которым и в ихнем буржуинстве привычно не хватает. Я уже молчу о туалете, который там не единственный на сотню пользователей, и ищется не по запаху.
Поймите меня правильно. Я - вовсе не враг России, а совсем наоборот. Просто я уверен, что даже неприглядная правда лучше поэтического вымысла "а la" атаман Краснов.И преподнести ее я стараюсь так, чтобы побудить тех, чьи сердца еще открыты добру и свету, последовать призыву С.Я. Надсона:
О, проклятье сну, убившему в нас силы!
Воздуха, простора, пламенных речей, -
Чтобы жить для жизни, а не для могилы,
Всем биеньем нервов, всем огнем страстей!
О, проклятье стонам рабского бессилья!
Мертвых дней унынья после не вернуть!
Загоритесь, взоры, развернитесь, крылья,
Закипи порывом, трепетная грудь!
Дружно за работу, на борьбу с пороком,
Сердце с братским сердцем и с рукой рука, -
Пусть никто не может вымолвить с упреком:
"Для чего я не жил в прошлые века!.."
***
- Эрвин! - услышал я за спиной, выходя с итальянскими друзьями из столовой.
За спиной стоял Шурик. Мы пожали друг другу руки. Я был весьма рад, что Шурик все еще был в Риме. Все-таки приятная компания соотечественников много значит на чужбине, а родной Италия, как и любая другая страна, стать для нашего человека не может никогда. Мы с Шуриком договорились сегодня ближе к вечеру немного посидеть за стаканчиком по случаю моего приезда и разошлись по своим лабораториям, тем более, что всяких мелких, нудных, но неизбежных дел сегодня было запланировано немало.
Как забавно все-таки устроена жизнь! Шурик, мягко говоря, не очень скрывал своих великодержавно-шовинистических, если называть вещи своими именами, взглядов. Не обошла его и активно насаждаемая СМИ кавказофобия. Но как верно отметил Конрад Лоренц, "личное знакомство - это не только предпосылка сложных механизмов, тормозящих агрессию; оно уже само по себе способствует притуплению агрессивных побуждений".
После первых же бесед, затрагивающих Кавказскую войну 1817-1864, Гражданскую войну 1918-1920, Вторую Мировую войну, а также все войны последнего времени, мы быстро пришли к выводу, что позиции наши скорее сходны, чем различны. Знакомство с литературным творчеством друг друга (а мы оба, как оказалось, грешили этим делом) укрепило сей вывод. А вместе с этим образ Кавказа, сплошь населенного малограмотными и наглыми азербайджанцами с рынка и "злыми чеченами" начал у него рассеиваться, уступая место более адекватной картине.
Третьим нашим другом стал Ваня из-под Львова, работавший здесь садовником. Трудно сказать, чтобы он испытывал теплые чувства к "клятым москалям" (и это было видно; меня с моими усами он сначала принял за земляка), однако после случайного знакомства в винном погребке, все мы стали искренними друзьями. Как все-таки прав был Конрад Лоренц! И более того, наша дружба меня навела на интересную мысль. Нас всех объединяло нечто общее. Каждый из нас уважал себя и искренне любил свою Родину. Именно поэтому мы стали друзьями, и именно по этой причине нас всегда недолюбливали те, кто сими качествами обременен не был.
***
Сегодня шеф уезжал с работы раньше, и подбросил меня до дома. Он снял для меня ту же квартиру, что я снимал полгода назад при моем первом визите. Цена, правда, немного подскочила, но квартира все равно того стоила. Кстати, мне еще повезло. Именно эта квартира была самой лучшей в доме. И в коем веке она второй раз освободилась аккурат к моему приезду!
Квартира состояла из прихожей, одной средних размеров комнаты, большой кухни и санузла. Дом располагался на склоне, и если со стороны входа она была на втором этаже, то из кухни был отдельный выход на закрытый дворик. Имелась в наличии и стиральная машина. Не хватало разве что телефона, да телевизора, но телевизор я и так давно собирался купить себе маленький на жидких кристаллах, мобильник же с картой местной фирмы "Vodafon Omnitel" у меня уже был свой. Хотелось бы конечно и его сменять на новый - навороченный, с цифровой камерой, Интернетом и прочими прибомбасами, но все откладывал.
Это была редкая удача снять такую маленькую и относительно дешевую, но вместе с тем совершенно отдельную квартиру. В соседней квартире того же дома обычно снимали комнаты еще три-четыре иностранных ученых, весьма часто русскоязычных, поэтому и с компанией проблем не было. Но моим бесспорным преимуществом была полная автономия. Правда, за нее приходилось платить лишнюю сотню евро в месяц, которая, естественно, была у меня совершенно не лишняя, но оно того стоило.
Я отворил дверь и вошел. Квартира была накануне убрана и подготовлена к приему нового постояльца. Двуспальная кровать - аккуратно застлана. В общем, не хватало только солнечного света, с трудом просачивающегося сквозь щели в железных ставнях, да свежего воздуха. Но я тут же поспешил исправить и эту нехватку, растворив окна настежь, включая запасную дверь на кухне, а сам отправился в душ. Может быть, это было немного опрометчиво, но я точно знал, что во внутренний дворик, куда вела эта дверца, практически не было другого входа.
Мебель была не новая. Пожалуй, все, кроме кресла, было старше меня. Но почему-то в ней не было ощущения убожества и старья. Даже накопившиеся за десятилетия разводы, уродующие фрески на потолке не вызывали удрученности. Трудно сказать почему, но почему-то в Италии мне всегда было комфортно. Что-то здесь было устоявшееся. Даже эти фрески на потолке или зеркало чуть ли не позапрошлого века.
Мои знания Италии отнюдь не ограничивались этой квартирой. Будучи человеком весьма общительным и, без ложной скромности, довольно приятным во всех отношениях, я бывал в гостях у разных людей, и обратил внимание вот на что: у них не прерывалась связь времен. И люди гораздо меньше, чем у нас были подвержены шараханьям моды. Может быть, потому что они не стремились доказать всем и самим себе, какие они европейцы?
Тем не менее, не могу не сказать, что презрение к физическому труду и общий дрейф к паразитической по сути офисной работе прослеживался и у них. Как возмущались сами мои друзья-итальянцы, бюрократия выросла до того, что половина людей ставит печати, а другая проверяет, как они поставлены, и никто не хочет работать. Впрочем, это такое наше время. К сожалению, как это не горько констатировать, вся европейская цивилизация с середины ХХ века пошла к упадку. А другой культуры и цивилизации реально не существует и не ожидается. И не надо ссылаться на Освальда Шпенглера. Хотя, не могу не признать, что некоторые его рассуждения не лишены интереса, основные его выводы, мягко говоря, натянуты. А если быть точнее, то его исторические обоснования в пользу обособленных "культур" с их заранее отведенным сроком жизни просто притянуты за уши.
Не надо говорить и то, что, дескать, всегда так говорили, что раньше все было лучше, а глядишь... Просто посмотрите на культуру начала ХХ века. Что считалось тогда легким жанром? Оперетты Штрауса-сына, позже Кальмана. Они на то и оперетты, что "маленькие оперы", "простые и доступные оперы", в отличие от опер больших - искусства для избранных. А сейчас разве можно даже просто сопоставить по уровню "Принцессу цирка" или "Сильву" с современными мюзиклами? А вальсы? Честно говоря, страшно представить, в каком мире мы бы жили, если бы в нем не было Штрауса-отца и особенно Штрауса-сына. В то время, как мир без всех "королей" "техно", "рэпа" и т.п. я представляю очень хорошо. Более того, очень сожалею, что только представляю...
***
Выйдя из душа, я все же обнаружил непрошеную гостью: итальянскую киску, деловито исследовавшую кухню, и периодически мяукающую, глядя на холодильник. Это была знакомая киска, которую я частенько подкармливал и раньше, так что ее визит был вполне оправдан. За черный цвет я называл ее по-итальянски Нерой.
Однако, холодильник, естественно, был девственно пуст. Накормить киску было нечем, и мне следовало поспешить в магазин, закупиться продуктами до закрытия. Тем более, что сегодня сам Бог велел немного пьянствовать.
Увидев, что ее собираются вовсе не накормить, а выставить, киска попыталась было спрятаться под шкафами, и минут пять мы с ней носились по квартире. Пришлось даже нахлопать ее по ушам, но что оставалось делать? Я никогда не соглашался в методах воспитания с поваром из знаменитой басни про Ваську, который "слушает, да ест". Так что получила Нера по полной программе.
***
В магазине я встретил Алекса. Он жил в Риме довольно давно, и снимал комнату в соседней квартире, там же, где и Шурик. Честно говоря, я не очень любил этого типа. Слишком он уж был какой-то жлобистый. Но, тем не менее, худой мир я всегда ставил выше доброй ссоры, а посему тут же пригласил к себе на ужин и "обмывание" моего приезда.
- Как к тебе? - услышал я за спиной голос Шурика. - Я же тебе говорил, что мы с Алексом сейчас остались вдвоем, так что наш зал с телевизором абсолютно свободный. Я и Ваню с Васей уже позвал.
Алекс только скривился. Не любил он ни меня, ни Вани, ни Васи, ни Шурика. Ваню с Васей особенно, потому что они были даже не учеными, а работали здесь почти нелегально.
Забавно, два Александра - Шурик и Алекс, а какие разные. В свое время я увлекался всякими околонауками, типа астрологии, хирологии и т.п. Вот и с именами тоже. Как иногда какое-то имя у нас настолько ассоциируется с какой-то конкретной персоной, что кажется неправильным и даже просто невозможным сочетать его с человеком, совершенно на оную не похожим. Впрочем, с такими распространенными именами, как Александр или, скажем, Николай, такого не бывает. Слишком уж много самых разных тезок. Да и если взять этих двоих Александров, не случайно в быту они назывались совершенно по-разному. Именно Шурик и Алекс. Ничего похожего.
***
Вечер прошел хорошо. Даже обычный нудный разговор Алекса на всю беспросветность нашего (именно не его, а нашего) бытия, насчет того, сколько времени нам здесь работать, чтобы скопить на хату в Москве (у него самого она досталась от родителей) и т.д., и т.п., его не испортил. Как же иные москвичи привыкли считать, что весь русскоязычный народ спит и видит, как осесть в их городе! И удивляются, когда выясняется, что все не совсем так.
Друзья наши были с запада Украины и в Москву не собирались совсем, да и мы с Шуриком, хотя и были российскими гражданами, визиты в Москву рассматривали разве что, как неизбежное зло. Однако реалии реалиями, а вбитые в голову стереотипы - вбитыми в голову стереотипами. Так что я в который раз пожалел, что Шурик должен был через неделю отбыть в свой Новосибирск, и хорошей компании с ним значительно поубавилось бы.
Глава 5. Разговор
Хотя, знаете, был в этом нашем нескончаемом разговоре один очень интересный момент, который просто грех не отметить.
Посиделка наша была именно той классической русской вечеринкой, которая, как достопочтенный читатель, должно быть, знает, если не из рассказа Джерома К. Джерома, то из собственного опыта, продолжается практически всю ночь, завершаясь к раннему утру. Периодически кто-то устраивался на кушетке в зале или кровати Шурика, но неизменно возвращался к столу. Я не скажу, что пили мы слишком много. То есть, конечно, не мало, но... В общем, вы меня понимаете. Где-то в районе двух ночи ушел в свою комнату и Алекс, что, если честно, придало вечеринке новые силы. Не вписывался в нашу компанию оный тип. Просто не вписывался. Поддерживать беседу на уровне ему не позволяли, как довольно слабый кругозор, так и отсутствие живого ума. Признать это и просто слушать, мешала московская спесь. Остановить же нас не позволяли достаточно скромные физические возможности. Так что ему оставалось только тихо злиться.
Вы только не подумайте, что это я кичусь своим интеллектом. Вовсе нет! Есть масса вещей, в которых я совершеннейший дилетант. Скажем, я, например, каюсь, не читал работ Каутского. Включая его переписку с Энгельсом. Я не скажу, что это меня красит, но, тем не менее, не вижу оснований этого скрывать. "Не моги объять необъятное", - говаривал Козьма Прутков. Тем не менее, если кто-то захотел бы мне толково о нем рассказать, я бы послушал. И если бы заинтересовался, то пошел бы в библиотеку за его работами (или поискал их в Интернете). И это совсем не выпендреж, а образ жизни.
Не могу не заметить, что такой образ жизни, к сожалению, далеко не единственный. И противостоит ему как раз выпендривание. Например, тот же Алекс, критикуя нашу с Шуриком "графоманию", как-то выдал: "Если мне нужен будет Бебель, то я прочту его самого, а не в вашем изложении!" На это мы, во-первых, удивились, но потом все же задали ряд ответных вопросов. Когда и в каких конкретно наших произведениях он видел изложение взглядов Августа Бебеля? И не путает ли наш друг его с Исааком Бабелем, Георгом Вильгельмом Гегелем или, может даже, Николаем Васильевичем Гоголем? Алекс тогда страшно обиделся и долго с нами не разговаривал. Но ведь таки сам был виноват. Мы то, конечно, поняли, что имел он в виду рассказ Шурика "Разговор с музой", написанный в стиле уайльдовского "Упадка искусства лжи", но никакого Бебеля там действительно не упоминалось. Бабель с Гоголем были. Гегель... виртуально присутствовал тоже. Куда ж без его диалектики? А вот Бебель - увы и ах. Здесь даже не в том дело, что Алекс, похоже, действительно не знал кто такой Август Бебель, это, как я уже говорил, как раз поправимо. И дело даже не в случайной оговорке. От этого никто не застрахован. Дело в том, что Алекс не знал, и не хотел знать и всего остального содержания. Особенно от Шурика. И будучи основательным невеждой, этого своего невежества признавать не хотел даже в мелочах.
К сожалению, имя таким вот алексам легион. И заняли они почти все ответственные посты в издательствах. Как-то послал я в одно такое издательство рассказ, изобилующий вот такими же цитатами. Очень скоро пришло письмо от редактора. Он сразу спросил, не издеваюсь ли я над ним?
Как оказалось, попал он в самую точку. Я действительно издевался. И действительно именно над ним. Правда, тогда я еще не был в этом уверен. Более того, я извинился и попытался в дальнейшей переписке больше не приводить объяснения никаких намеков, аллюзий и реминисценций. Предо мною человек настолько ученый, - думал я, - что объяснять ему что-то из классики просто кощунственно. Но в следующем же письме, защищая свои творения, и оную сказку в том числе, я в сердцах выдал: "Народу нужен Фауст, а не Вагнер!" И что же? "Непонятное сравнение, - ответил он - Все равно что, допустим, Борис Годунов, а не Чайковский".
Пришлось объяснять сему светочу русскоязычной мысли, что имелся в виду, конечно же, не композитор, а персонаж трагедии Иоганна Вольфганга Гете, ученый-схоласт, воззрения которого противостоят фаустовским. Предложил даже перечитать (а, скорее всего, просто прочитать) трагедию. Как Вы думаете, что было ответом? "Нет времени читать такие прекрасные публицистические трактаты". Прочитав это, я чуть не упал со стула. Уже не имело значения, что он имел в виду под этим самым "публицистическим трактатом", мое письмо или трагедию И.В. Гете, вспоминался монолог Чацкого: "вот наши строгие ценители и судьи!" Комментарии просто излишни.
Но вернемся к нашим баранам, то есть, да простят меня мои друзья, к нашей компании (и ко мне в том числе). Так как глава эта собственно посвящена содержанию нашего разговора, и совершенно неважно кто какие мысли высказывал, я приведу основные реплики без пояснений. А так же за вычетом, так сказать, реплик неосновных, таких как: "наливай!", "ты, что, уснул?", "будем", "Сатурну больше не наливать", и т.п., которые я, вместе с обсуждениями достоинств ряда наших общих подруг, позволил себе вычеркнуть, как не имеющие существенного отношения к основной повести.
***
- Знаешь, сами эти писатели напоминают мне дрессированных животных, дающих представление для своих собратьев. Помню, видел как-то, как дрессированный енот как бы доставал воду из колодца. Ведро несколько раз перевернулось через обод, но он все крутил. Очевидно, какого черта он крутил, он не понимал, но зато знал, как надо крутить, чтобы получить сладость.
- Да, мы оба чуть прикоснулись к этой "творческой" кухне, и знаешь, она мне не понравилось. Особенно ее "средний класс". Что тут страшно? Что, во-первых, писатели презирают читателя, кинематографисты - зрителя, в общем, с позволения сказать, мастера - пользователя. Ты прав, эти животные (а другого слова к ним не подберешь) в самом деле, уверены, что знают, как и что надо "впендюрить" "этому быдлу", чтобы оно, "быдло это" осталось довольным и заплатило.
- Выработан масс-культурный стиль.
- Вот-вот. Кстати, что интересно, он очень плохо относится к изложению от первого лица. Да и к самому местоимению "я". Это своего рода знак. Эти животные, что загаживают книжные прилавки, поражены своего рода вуаеризмом. Они не проживают своих произведений, и даже в первом приближении не могут поставить себя на место своих героев, настолько они, герои эти, неправдоподобны, и настолько их создатели жалки. Это вызывает антипатию к любому, кто посмел делать "по-нормальному".
- Меня тошнит и от американских фильмов. Потому что я за километр вижу все их приемы. От них мне не весело и не грустно. Просто обидно, что меня дураком считают. Но там хоть красиво сделано. У наших же и этого нет.
- Это точно.
- И что обидно, что есть среди нас люди. Но их обязательно затюкивает победившее хамье. Вот был один человек. Примерно за пару лет до Гелл-Мана предложил кварковую гипотезу. И даже опубликовал в местном сборнике.
- И что?
- Умер, так и не защитив кандидатской с сомнительным ореолом сумасшедшего. Не называю его имя, потому что уважаю. Вы, мои друзья, может быть, и поверите мне на слово, но я не хочу, чтобы другие склоняли его со смехом... К сожалению, для России это скорее типично.
- Да, и особенно сегодня. Когда и от наших часто слышишь, кто такой Можайский или Попов?
- Вот-вот. Я очень уважаю братьев Райт и Отто Лилиенталя. Особенно последнего. Мужественный и одаренный был человек. Но Можайский летал на планерах практически одновременно с ним, и признание этого ни коем образом заслуг Лилиенталя не умолит. Как и признание того, что его самолет оторвался от земли первым. Хотя и сразу же потерпел аварию.
- А Маркони, тот сам, как только узнал о реальном приоритете Попова, тут же его признал. И даже предлагал войти в долю.
- И как?
- Честно говоря, дальше история теряется. В общем, получилось по Аверченко: русский всегда остается крайним.
- И должен за всех платить... А кто сейчас помнит, что телевизор изобрел русский профессор Розинг?
- Ну, не совсем. Для передачи он таки использовал диск Нипкова, инженера, хоть и с как бы русской фамилией, но таки самого, что ни на есть немца.
- Это да. Заслуг Нипкова никто не умаляет. Но ведь и Розинг со Зворыкиным сделали немало. Хотя Зворыкин, конечно, как и Сикорский - далеко не лучшие для России примеры, но сами по себе уважения они заслуживают.
- Да что тут говорить. Но все же, это не только у нас. Скажем, не скажу, что Хэвисайд известен настолько, насколько этого заслуживает... А вот Людвига Больцмана австрийские коллеги затравили и довели до самоубийства. А ведь это по существу был один из отцов современной физики. По личному вкладу с ним могут быть сопоставлены разве что Максвелл и Макс Планк.
- Пожалуй, что так. Конечно, выдающихся деятелей было много. Всех не перечислишь. Их заслуг никто не отнимает. Но ты прав, Больцман с Максвеллом и Планком, это были настоящие отцы. Так же как отцом современного ракетостроения реально был барон Вернер фон Браун... Однако, заметь, Людвига Больцмана мы все же помним и чтим. Я, конечно, ни на одну секунду не ставлю ни того моего знакомого, ни даже Гелл-Мана на один уровень с Больцманом, но все же...
- Да ты прав. Я бы еще привел в пример Оскара Уайльда, которого пятнадцать лет практически не публиковали. У него, ко всему прочему, как, кстати, извини, и у тебя были не лады с национальностью.
- Да, ирландец - это действительно тогда было тяжело.
- В конце концов, он был вынужден взять псевдоним. Или, скажем, Артур Конан Дойл, он тоже долго не мог нигде опубликовать первую повесть о Шерлоке Холмсе. Отовсюду ее отметеливали практически не читая. Но, тем не менее, оба они известны.
- Было бы удивительно, если бы ты привел в качестве примера кого-то тебе неизвестного. А то был один, довольно известный деятель, который выдал: "Я не знаю ни одного настоящего таланта, которого бы я не знал."
- Я как-то лучше выдал одной подруге: "Я бы тоже мог остаться девственником, если бы не имел близких отношений с женщинами". То есть я имел в виду, что в принципе мог... Что каждый раз это была своего рода случайность...
- Да все понятно. Потому-то у каждого из нас и не получилось, так сказать, остаться, что "каждый раз" были такие вот случайности.
- Ваня-то хоть понял, что сказал, а тот деятель, похоже, нет.
- Да что тут говорить. Герои Уэллса, Конан-Дойля, Обручева, наконец, мне много ближе, чем герои современных, с позволению сказать, мэтров, и того деятеля в том числе. Причем ближе объективно. Я чувствую так же, поступал бы также, и писал бы тоже так же.
- Деградация налицо.
- А вот здесь я не согласен. Вы с Шуриком выбрали лучших. И тогда были...
- Да были и поденщики, и даже составляли большинство. Это правильно. Но, ведь так и надо, ровняться на лучших. Зачем же на худших? Зачем вообще читать второй сорт, когда человечество успело создать столько высшего? Этим же мы от животных и отличаемся, что можем и должны выбирать, а не жрать, что дают.
***
Ну вот, закончилась и эта глава. Возможно, она показалась Вам какой-то странной и невразумительной. Что ж, я Вас честно предупреждал об этом в предваряющей главу аннотации. Кто-то может возмутиться, что, дескать, люди так не разговаривают. Разговаривают, дорогой мой читатель, еще как разговаривают. Особенно, если сошлись хотя бы два зануды. И обоих пробило на проповеди.
Вы вправе спросить: "Зачем же вообще нужна была такая занудливая глава?" Отвечу и на это. Поднятые ней вопросы нашли весьма интересное преломление в последующих событиях. И, кроме того, положа руку на сердце, неужели Вы потратили на нее так много своего драгоценного времени? Особенно, если не читали сноски? А если читали, тогда уж точно оно, время это, было потрачено не зря.
И, наконец, если я успел достать Вас постоянными прямыми обращениями, позволю себе еще одну нескромность. Задайте сами себе вопрос: "Почему Вас это достает?" Я подскажу ответ. Дело в том, что это лежит поперек современных модных канонов. И сидящий во всех нас зверь буквально взвывает: "Кто он такой, этот автор, чтобы эти самые каноны нарушать?!"
Отвечу я, и почему эти самые каноны сей прием не приемлют. Дело в том, что естественен он только, если тебе есть что сказать, и ты вкладываешь в каждую строчку душу. А как раз и с тем и с другим у современных профессионалов от пера имеются проблемы.
Подумайте также, почему в детской литературе прямое обращение к читателю практикуется гораздо больше? Отнюдь не потому что дети - глупые, и их можно так просто купить. Совсем нет. Просто неиспорченную детскую душу как раз не удается купить штампованными трехмерными образами и сюжетами.
"Для детей надо писать так же, как для взрослых, только лучше", - это не пустые слова. Скажу больше, и для взрослых тоже не надо снижать планку. Единственным оправданием писателю может быть классическое оправдание пианиста на Диком Западе. Помните: "не стреляйте в пианиста, он играет лучшим образом, как умеет". Причем для самого артиста, художника, мастера это должно быть более критично, чем для публики. Не случайно П.М. Третьяков в свое время распорядился не пускать И.Е. Репина в Галерею с мольбертом. Потому что художник не мог пройти мимо своего творения и чего-то не поправить. Ведь дело не в том, что творение продано, так сказать, "подписано и с глаз долой". Это ведь любимое дитя. А разве может для достойного человека дитя быть не любимым?
Так что дальше, дорогой мой читатель, вас ждет светлая добрая сказка в самом лучшем смысле этого слова. Сказка, которая произошла с Вашим покорным слугой, вероятно, именно потому, что ему удалось сохранить в себе частицу детства.
Глава 6. Превращение
Две недели пролетели, как один миг. Работа, встречи со старыми друзьями-подругами, отъезд Шурика. И однажды в субботу раздался неожиданный звонок. Звонил Артур. Я не помнил, чтобы давал ему номер. Вообще-то я не имел желания общаться с этим образцом отечественного бизнеса ни сегодня, ни завтра, ни когда бы, то ни было вообще. "Наверное, таки дал ему свою старую визитку, на которой по совету подруги, и, честно говоря, совершенно сдуру, указал номер мобильного телефона" - немного грустно подумал я, но про себя отметил, что теперь и у меня есть номер его мобилки.
Артур приглашал меня отобедать у него дома завтра. Никакого желания, как я уже говорил, идти не было, но объективных причин отказаться, придумать тоже не получалось. Так что "Pourquoi par?" - подумал я, и судьба моя была предопределена.
***
Дом Артура поражал размерами и роскошью. Я ожидал, что он здесь не бедствовал, но все же никак не ожидал что так. Словно пиратский корабль из фильмов. Роскошный попугай ара, то и дело, садившийся на плечо Артура усиливал это сходство. Слов нет, я был удивлен, и в поисках причин удивления подсознание унесло меня в пучину прожитых лет.
После окончания Университета мы все оказались в условиях самого дикого и самого безжалостного капитализма, но у каждого это было по-разному. Наша семья не вписалась в поворот совсем. С упорством, достойным лучшего применения и я, и отец, и мама, и брат оставались честными людьми, уже не живущими, а выживающими от зарплаты до зарплаты, сильно изменив рацион питания, и практически донашивая то, что осталось от прошлой советской жизни. Но меня все же убедили идти в аспирантуру.
Артур же укатил в Москву в один из филиалов банка своего дяди. Дипломную он писал в МГУ, и еще со студенческих лет начал подрабатывать в московских структурах. Заезжая тогда в наш город, он всегда находил меня, чтобы, по-детски хвастаясь, вызвать зависть. И злился, когда это не получалось.
Его дядя тогда занимался перегонкой воздуха. Наверное, вы помните те громкие "кавказские" дела с фальшивыми авизо, когда полученные из госбанка миллиарды доперестроечных рублей чудесным образом исчезли на Кавказе. Конечно, девяносто процентов сумм остались в Москве или очутилась на зарубежных счетах у лиц далеко не кавказской национальности. Но и десять процентов было совсем не мало, если учесть слишком узкий круг задействованных людей. А Артур оказался в не самом худшем месте где-то с краю этого золотого дождя.
***
Обед был всего на две персоны. Это тоже было странно. Честно говоря, мне было бы интересно познакомиться с его друзьями. Среди них могли бы оказаться нормальные и вполне нужные мне люди. И уж никак я не мог предположить, что обед мог быть организован исключительно для меня. Однако кроме Артура в доме я увидел лишь несколько слуг и охранников.
Подавала на стол служанка, одетая в знакомую по мыльным операм униформу. Я кинул косой взгляд на Артура. Он, как мог незаметно, следил за моей реакцией. Этот роскошный дом, слуги... Словно оказался внутри сериала о жизни богатых, которые тоже иногда плачут... И богатым здесь был Артур. "Я на голову выше тебя!" - так и читалось во всем его виде. Однако я потому и был я, что оставался собой. А Артур, несмотря ни на что, оставался почти на голову меня ниже.
А служанка была в высшей степени занимательная. То, что она была красивой, это само собой, но было в ней что-то не то. Было в ней что-то нечеловеческое.
Как это лучше объяснить?.. Каким образом мы обычно безошибочно определяем иностранца, даже если он имеет одну с нами расовую принадлежность, также одет и молчит? Что-то в нем все равно остается не таким. Какие-то мелкие, почти незаметные детали. Элементы прически, мимика... В общем, что-то в нем не то. Вот и с этой служанкой было что-то не то. Она не была похожа ни на итальянку, ни на русскую, ни на украинку, ни на молдаванку... Строго говоря, что-то на подсознательном уровне говорило относительно нее "чужая". Я бы, может быть, не слишком обратил бы на это внимание, но я вдруг явственно ощутил тенденцию: то же самое было со всеми людьми, коих я видел в доме Нимнула. Может быть, кроме него самого, ибо сам он, несмотря на все свое самомнение, личностью был в высшей степени ординарной.
- Странные люди, - эти все твои слуги, - Спросил я Артура, когда служанка вышла. - Где ты их откопал? Они - иностранцы?
- Почти, - ответил он. - Все мы для кого-то иностранцы.
- Ну, это понятно. Но я никак не пойму для кого они - не иностранцы, - не унимался я.
- Для самих себя.
- Ты не ответил. Ну да ладно.
Я вдруг почувствовал легкий холодок, словно попал в завязку фильма ужасов, и даже пожалел, что принял это приглашение.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - между тем, сказал Артур. Он любил разыгрывать из себя телепата-ясновидца. - Они не похожи на людей. Есть в них что-то нечеловеческое.
На этот раз он попал в точку.
- Чем отличается человек от животного? - Продолжал он.
"Который раз за последнее время поднимается этот вопрос", - отметил я про себя. И вместе с тем, как заядлый спорщик почувствовал прилив энтузиазма.
- Хороший вопрос, - ответил я Артуру. - Человек или homo sapiens - это один из разновидностей приматов, то есть животных, достигший наивысшей точки развития благодаря разуму.
- Платон давал другое определение. Он характеризовал человека, как двуногое существо, лишенное перьев...
- Я помню и Диогена, который общипал, пардон, петуха, и продемонстрировал сего совершеннейшего человека Платону, - закончил за Артура я. - После этого Платон дополнил определение, ни то большими ногами, ни то плоскими ногтями, уже не помню.
- Ногтями... - уточнил Артур, но, явно потеряв мысль, замолчал.
Я с удовлетворением отметил досаду Артура, не сумевшего поразить меня знанием бородатых исторических анекдотов. Между тем, в комнату вошел толстый полосатый кот.
- Ты, я вижу, и Толстопуза завел! - в который раз подколол его я. - Блин, а морда-то! Вылитый Пашка!
Пашка. Я, кажется, уже говорил о нем. Он тоже учился когда-то в нашем классе. Мы с ним выросли в одном дворе и дружили с детства. И если у меня с Артуром отношения складывались ровно-холодно, то в младших классах это был редкий месяц, чтобы у них с Пашкой не было драки. Артур тогда был значительно сильнее. Потом все изменилось до наоборот, но Пашка, хотя это и может показаться странным, реванша брать не стал. Просто с какого-то времени он начал игнорировать Артура, как не представляющее никакого интереса пустое место.
Кот поднял голову, и почему-то очень грустно и выразительно посмотрел мне в глаза.
- Я его так и назвал, Паша, - отозвался Артур.
Как мне показалось, его глаза злорадно блеснули.
Между тем разговор завязался презанимательный. Таки оба мы были физиками.
- На самом деле мы совершенно изменили сам подход к вопросу. - Артур вошел в раж. - Информацию о каждом живом организме можно разбить на три матрицы. Извини за это затасканное в последнее время слово, но оно в данном случае наилучшее. Конечно, это разбиение довольно условно, но все же оно неплохо работает. Первая матрица - матрица Индивидуальности. По существу, ее можно назвать "душой". Вторая - матрица Гармонии. Она тоже индивидуальна и определяет насколько совершенно тело в рамках третьей матрицы - матрицы Вида. Теперь, представь, что мы заменили, скажем, у кошки, одну из этих матриц - матрицу вида. Заменили с кошки на человека. Таким образом, мы получили человека с индивидуальностью и разумом кошки. Конечно, возможностей для развития разума с человеческим мозгом сразу прибавится, но это для развития, а сразу разум будет самый, что ни на есть кошачьим. А вот большая часть инстинктивных движений и реакций, принадлежащих к матрице вида - уже человеческие, или, точнее, примативные.
- Обезьяньи, - поправил я. Никогда не любил псевдонаучную терминологию. - Но если ты хотел выяснить, читал ли я Протопопова, то отвечаю: читал. Лоренца и Тинбергена - тоже. И, не поверишь, читал я и знаменитые труды Чарльза Дарвина.
- Вот и прекрасно. - Артур в который раз не смог скрыть досады по поводу моей компетентности в вопросах, коими он меня собирался "уесть". Но все-таки продолжил разговор. - Правда, интересно, насколько такой человек будет отличаться от настоящего?
Я потихоньку начинал вникать.
- Думаю, что пока не начнет разговаривать, то не слишком. Большинство разумных человеческих действий на проверку скорее инстинктивны, и вполне могут быть симулированы даже тараканом.
- Ну, тараканом, может быть, ты и загнул, но мышонком или воробышком - точно.
- Знаешь анекдот, - перебил его я. -
Пришли как-то мыши к филину совета спросить.
- Вот мы - такие маленькие и слабые. Нас все обижают. Ты - такой умный. Может быть, нам посоветуешь, что нам делать?
Филин подумал и ответил.
- Становитесь ежиками.
Очень обрадовались мыши. Хотели, было, уже идти домой. Но тут одна спрашивает:
- Как же это мы станем ежиками?
- Я вам стратегию даю. А мелкие тактические вопросы сами решайте.
Вот и ты тут сейчас о стратегии говоришь. А как насчет мелких тактических вопросов?
- Так вот в том-то и дело, что мы - не теоретики, а экспериментаторы. Когда я вышел за грань обычного восприятия, я научился управлять информационными матрицами в чистом виде. Пока мне доступна только прямая замена. Но и это очень много! Хочешь, посмотреть?
Вот значит, для чего он меня пригласил! Похвастаться своими успехами в науке. Действительно, уесть меня этим было для него всегда важно, ибо только этим он и мог меня действительно уесть.
***
По пути в лабораторию мы прошли через зал полный всевозможных чучел. Да, Артур умел создать научно-музейную обстановку. Что-что, а это у него не отнимешь! Всего чучел было несколько десятков. Преобладали собак и кошек. Это было довольно странно с точки зрения пускания пыли в глаза. Олени да кабаны выглядели бы куда как богаче, особенно, если бы дополнить их охотничьими прибомбасами. Но, видимо, Артур выбрал именно научный стиль.
Наконец, мы дошли до самой лаборатории. Выглядела она... В общем, выглядела она нормальной лабораторией с кучей всевозможных приборов, как серийных, так и уникальных. Во всяком случае, на явную бутафорию (а я все искал подвоха) похоже не было.
- Давай сначала посмотрим кино, - сказал Артур, и нажал кнопку на пульте дистанционного управления.
На одной из пустых стен спустился экран, и подвешенный к потолку проектор начал демонстрацию.
На экране появилось изображение этой же лаборатории, Артура, двух ассистентов в белых халатах и ватно-марлевых повязках и козленка, над которым, вероятно, собирались провести какой-то опыт.
- Вот полюбуйся. Довольно редкий урод - козленок с двумя парами ушей. А вот обычная белая мышь. Сейчас мы произведем между ними замену матриц вида, и увидишь, что произойдет.
Действительно, Артур направил какое-то странное искрящее приспособление сначала на козленка, потом на мышонка, затем на экране мелькнула вспышка, и там, где находился четырехухий козленок, оказался четырехухий мышонок. Мышонка же заменил нормальный козленок. Конечно, все это могло быть монтажом. Но зачем?
- А подумай, если применить это к людям. Взять хотя бы инфекционные болезни... - продолжал Артур.
Я вдруг вспомнил Артура семилетней давности. Какого мецената разыгрывал он тогда из себя, это надо было видеть! Мне тоже предлагал перейти в лабораторию какого-то СП, в котором он осел, когда дядин банк с деньгами вкладчиков окончательно сгинул в небытие. Само СП занималось профузным вывозом за рубеж стратегических ресурсов. Лаборатория же служила в качестве рекламного щита и легального прикрытия. Занималась она какими-то модными тогда паронормальными явлениями на стыке экологии и социальной адаптации лиц, служивших в конфликтных точках. В качестве "например" там, кажется, работал один хромой "афганец". В общем, никаких налогов СП не платило, и в этом было все дело.
Я сразу оценил сие сообщество, как собрание прохиндеев с парой шизов и хромым "афганцем" для витрины, и, естественно, идти туда отказался. Однако, вот как оно бывает, сделали таки что-то! Да и не просто "что-то", а настоящую сказку!
Он буквально воссиял, но тут же напустил на себя деланное безразличие.
- Так все эти люди - твои слуги?.. - перебил его я.
- Вот-вот. Бывшие животные, - он ухмыльнулся.
В голове не укладывалось.
- Но ты говорил, что матрицы можно только менять, - спросил я как-то, даже сам не осознавая глубины своего вопроса.
- Ну, это еще что. Сейчас ты удивишься на самом деле. Люся, принеси киску!
В комнату вошла та же служанка, неся на руках, кого бы вы думали, Неру - ту итальянскую кошку, что иногда паслась у меня. Для тех, кто никогда не имел домашних животных, может быть все кошки на одно лицо, но любой нормальный человек знает, что животные отличаются друг от друга не меньше, чем люди между собой, и свою животину узнаешь сразу.
- Нера? - удивленно спросил я.
- Она самая, - Артур зловеще улыбнулся, направляя на меня свой аппарат. - Сейчас мы проведем маленький эксперимент.
В глазах у меня потемнело.
- Ну, вот ты больше - не человек, - услышал я откуда-то со стороны.
Но в какую красавицу преобразилась киска! Правда, чуть великоватую для женщины по моим запросам, но все же! Я даже на мгновение забыл, в каком положении оказался сам, и завороженно глядел на нее широко раскрытыми глазами, а точнее расширенными зрачками, имеющими теперь вертикальную форму.
- Ну, как тебе нравится? - спросил Артур в упор глядя на меня.
Даже если бы я и захотел ему ответить, язык отказывался слушаться. Между тем моя киска подошла ко мне.
Удары по ушам оказались весьма болезненными. Я предполагал это и раньше, но никак не ожидал, что мне придется их испытать на собственной шкуре.
- Она - не сучка, она - кошка, - улыбаясь прокомментировал Артур, делая вид, что читает мои мысли.
Но даже убегающее в маленькой кошачьей голове сознание позволило мне не обмануться на сей счет. Слишком уж очевидно было то, что я думал о своей "подружке".
- Ну, как? - все так же издевательски улыбаясь, спросил он, когда экзекуция подошла к концу.
Артур поднял меня за шиворот. Было довольно больно, но я сжал зубы, готовясь к нападению или побегу, когда это будет возможно. Между тем, он посадил меня в клетку, и закрыл дверь на замок.
Мне повезло. То ли Артур не очень заботился о том, чтобы я не сбежал, то ли уж слишком меня недооценивал, но я сбежал в ту же ночь, открыв этот дурацкий замочек когтем.
***
Какого черта он выбрал меня? Наверно, в этом была немалая доля случайности. Это с одной стороны. С другой, он со школы меня ненавидел. Завидовал и ненавидел. Меня всегда это удивляло, но это было так. Хотя, если честно, я его недооценивал. Все-таки не я сотворил эту штуку, а он. Он ли? Почему-то всплыла в памяти "Голова профессора Доуэля" Александра Беляева Кто-то наверняка все это сделал, и этот кто-то, вне всякого сомнения, не был Артуром. Быть может, кто-то, кому теперь отведена жалкая участь животного в его доме? А тот толстый кот, да ведь это наверняка был наш Пашка! В отличие от меня, он таки поступил тогда в Физтех, и какое-то время якшался в Москве с Артуром. Точно!
Но после окончания Пашка, зацепиться там не смог, и с присущим ему везением еще через пару лет загремел на два года в армию. Правда, офицером, но в Чечню. Его папа был русским, поэтому никаких национальных преград для этого не существовало. Хотя, памятуя о том, что бьют обычно по морде, а не по паспорту, не могу не сказать, что в маму Паша пошел куда больше, чем в отца, и причастность к неславянской национальности у него была значительно более ярко выраженной, чем у вашего покорного слуги. Но, тем не менее, в Чечню тогда загремел именно он. Хотя, какое это уже имело значение? Однако, с другой стороны значение иногда приобретает каждая мелочь. Так образы довоенных Грозного, Гагр и Вуковара до сих пор продолжали вставать перед глазами.
Таким уж я оказался счастливым путешественником, успевшим буквально в последний момент застать места, ставшими в скором будущем совсем другими. Просто как Отец Яков Михаила Осоргина. Там жили нормальные люди, которые мирно занимались своими делами, не подозревая, что меч над ними уже занесен. Потом было страшно гулять по родному городу, смотреть на случайных прохожих, и думать: а вдруг это тоже уже просто тени, и завтра черная волна пройдет и здесь. Через какое-то время это затерлось, но все равно выглядывало откуда-то из подсознания в часы тревоги и отчаяния. Как сегодня.