Михаил Ахманов

                ДИЛОГИЯ О РИЧАРДЕ САЙМОНЕ

                         Книга 1

                       ТЕНЬ  ВЕТРА

                         ПРОЛОГ

       Чочинга, Наставник воинов из Клана Теней Ветра, был умудрен
годами и опытом, и все его речи воспринимались Диком Саймоном как
Поучения. Над ними стоило поразмышлять, ибо в каждом таился скрытый
смысл, не всегда понятный Дику - по причине юных лет и еще от того,
что сам Чочинга, не являясь в полном смысле человеком, рассуждал
по-своему, не так, как люди Правобережья. Он говорил на языке тайят,
аборигенов Тайяхата, и вначале Дику приходилось переводить его слова,
заменяя примеры и сравнения иными, более знакомыми ему. Вскоре он
овладел языком и начал лучше понимать Наставника, но эта привычка
сохранилась, и многое из сказанного Чочингой он запомнил не дословно,
а в вольном переложении на русский или английский.
       Например, Поучение о ветре и его тени.
       - Есть ли у ветра тень? - спрашивал Чочинга, и отвечал:
       - Ветер всего лишь движение воздуха, он прозрачен, он -
невидимка среди других природных сил, и нельзя узреть его ни днем,
ни ночью. В том отличие ветра от света и темноты, от потоков дождя
и снежных вьюг, от солнечных либо лунных лучей, от облаков, от
молний и жаркого пламени, от земной тверди и текучих вод. Призрачным
фантомом проносится ветер над землями и морями, и только клочья
сорванной с волн пены, дорожная пыль да сухие листья, взметнувшиеся
вверх, только рябь на воде, шорох трав и трепет древесных ветвей
отличают его стремительный полет. Но это - последствие, а не причина;
не сам ветер, а лишь его отзвук, видимый результат, порожденный
действием незримой силы.
       Да, ветер незрим, но не бесплотен. Он вызывает ощущение
ласки или угрозы, то гладит, будто девичья ладонь, то встает
непроницаемой стеной, то навевает прохладу, то обжигает огнем, то
леденит, терзая холодными когтями. Ветер чувствуешь всем телом, а
еще ощущаешь его запах и вкус, слышишь голос. Многие запахи и вкусы
и великое множество голосов, ибо ветер с равным усердием разносит
ароматы цветущего луга и миазмы трясин, запахи камня и металла, живой
и мертвой плоти, мокрой травы и раскаленного солнцем песка; на вкус
он бывает сладким и терпким, соленым и горьким - смотря по тому,
летал ли он в поле с медвяной травой, над жерлом вулкана, дыхнувшим
серой, или над океанскими водами. Столь же различны его голоса: умеет
он щебетать и свистать, завывать и рычать, реветь и звенеть, грохотать
и шептать, прикидываться то певчей птицей, то разъяренным гепардом,
играть на свирели, бить в барабаны и трубить в рожки. Таков ветер!
И всякий звук и запах, рожденный в любой из щелей, куда он способен
пролезть, проникнуть, прорваться, ветер подхватывает и разносит всюду,
добавляя новые ноты к мелодии всемирного оркестра, где сам он - и
певец, и музыкант, и инструмент.
       Он многолик, и временами прикидывается робким тружеником,
несущим облака, вращающим крылья ветряков, раздувающим лодочный парус;
в такие мгновения он ровен и тих, либо силен и устойчив - и, казалось
бы, не замышляет бунта. Однако не верь ему! Его терпеливое усердие
обманчиво! Наступит время, и ветер превратится в ураган, нагонит тучи,
переломает мельницы, потопит лодки и явит истинную суть свою - суть
мятежника и сокрушителя, непокорного и дикого, не знающего преград,
сомнений и сожалений. Хитрого мятежника, коварного! Он выберет самый
удобный миг для нанесения удара, а до того будет красться, шептать,
убаюкивать, напевать... Все, как положено великому хитрецу, невидимому,
но ощутимому, призрачному, но обладающему голосом, вкусом и ароматом
- по крайней мере в тот момент, когда он желает явить свое незримое,
но грозное присутствие.
       Но коль присущи ему такие качества, если ветер способен
напомнить о себе касанием и вкусом, звуком и запахом, то отчего бы
ему не иметь тени? Или хотя бы эха...

                    ЧАСТЬ 1. КРАЙ ДЕМОНОВ

                           ГЛАВА 1

       - Дик!
       Нет ответа.
       - Дик!
       Нет ответа.
       -Ди-иик! Куда ты подевался, дрянной мальчика? Ди-иик! Ди-иик!
       Пронзительный вопль тетушки Флори летит над аккуратными
домиками в шапках алых черепичных кровель, над палисадниками и
дворами в цветущих яблонях и зарослях крыжовника, несется над берегом
и смоленской окраиной, взмывает, отражаясь от древних кремлевских стен,
над куполами собора, синими в золотых звездах. Еще пара таких рулад, и
весь Смоленск сбежится на выручку Дику Саймону, гадая, чем же он сегодня
отличился - затеял ли поход в баньяновую рощу, сунул ли нос в логова
рогатых кабанов, наладился слезть по бельевой веревке с какой-нибудь
из крепостных башен или искупаться в Днепре - но не в огороженных и
безопасных заводях, а непременно там, где под крутыми берегами мечут
яйца шестилапые кайманы.
       Любая из этих затей считалась весьма опасной - и визит за
Периметр к баньянам, где обитали мелкие, но свирепые кабанчики, и спуск
с башен, сложенных из старого растрескавшегося кирпича, и купание в
неположенных местах, где водились не только кайманы, но гигантские хищные
жабы и пресноводные спруты. Но разве мысль о риске и опасности способна
остановить десятилетнего дьяволенка? А в том, что Ричард Саймон сродни
дьяволу, сомнений не имелось. Дьявол постоянно подзуживал его, но он же
и берег свое белокурое вихрастое отродье, так что всякая новая экспедиция
обходилась без существенных потерь и лишь добавляла Дику славы в глазах
мальчишек. Для этой буйной орды он, несомненно, являлся героем - что бы
ни думали на сей счет их родители да старшие братья.
       - Дик! Ди-иик! Ди-иик! Где тебя носит, висельник?
       Голос у тетушки Флори был резким и визгливым, как циркулярная
пила, и вопить она могла часами. Когда терпение соседей иссякало,
дюжина-другая мужчин, прихватив ружья, мачете и гепардов, отправлялась
на розыски Дика. Успех этой операции никто не гарантировал, поскольку
юный дьяволенок мог скрываться не только в роще, в кедровнике, на
крепостной стене или у речных берегов, но также среди скал и пещер к
югу от города, на любой из окрестных ферм или на станции монорельса,
около взлетной площадки и ангаров авиазавода "Кентавр" или в тростниковых
зарослях, что тянулись вдоль заболоченных оврагов, ложбин и ручьев.
Охотничьи гепарды славились неутомимостью, длинными ногами и превосходным
чутьем, однако спасательным партиям случалось возвращаться без предмета
поисков, хотя и не с пустыми руками. Дика не было, зато соседи приносили
десяток рогатых кабанчиков, битую болотную птицу или пару кайманов, чьи
спинки и хвосты, провяленные в коптильне, считались деликатесом. Так что
определенную пользу от этих вылазок за Периметр все же отрицать было
нельзя - равно как и упрекать гепардов в нерадивости.
       Гепарды, звери трудолюбивые и честные, делали все, что умели
и могли, но коль след терялся в болоте или на речном берегу, они
начинали беспокоиться, топорщить шерсть и недовольно скулить - воды
и сырости они не жаловали, как их земные аналоги. Разумеется, не
удавалось им настигнуть Дика и тогда, когда он прятался в каком-нибудь
фермерском джипе-"саламандре" или в грузовом трейлере, что было
испытанным способом всех мальчишеских побегов за Периметр. Что же
касается иных видов транспорта, то до вертолетов Дик, к счастью, еще
не добрался, но пару недель назад укатил на монорельсе в Новый Орлеан.
Этот город был расположен в дельте Миссисипи, много южней Бахрампура
- а тот, в свою очередь, стоял на Развилке, где Днепр и Ганг,
соединившись, единым потоком стремили воды к Средиземному Проливу.
Туда беглец не доехал - его сняли на перегоне Смоленск-Чистополь, в
сотне лиг *) от Бомбея. Выглядел он весьма огорченным. Почему-то он
вбил себе в голову, что в Орлеане объявился Саймон-старший, вынырнув
ненадолго из дремучих Левобережных лесов - а Дику так хотелось повидать
отца!
       - Ди-иик! Ди-иик!
       Тетушка Флоренс, старшая из трех сестер Филипа Саймона, была
женщиной незамужней, верующей и весьма крепкой духом и телом, как все
в их семействе, происходившем, согласно преданию, из мормонской Юты.
Являясь сторонницей строгих воспитательных мер, она не жалела для
Дика подзатыльников и колотушек, а, завершив очередную порку, стучала
согнутым пальцем ему в темя, попутно вопрошая Господа и Иосифа
Смита, **) за что те послали рабе своей такое наказание. Но Дик,
звавший тетушку про себя Костяным Пальцем, все же любил ее. Подобно
всякому юному существу он еще не представлял, как обойтись без любви
- той, которую ребенок ждет от взрослых и которую дарит им.
       На кого же еще он мог излить свою любовь, кроме суровой тетушки
Флори? Конечно, он любил отца, но Филип Саймон, ксенолог и этнограф,
двенадцать месяцев в году пропадал в джунглях Левобережья, среди тайских
племен; разумеется, он любил мать, но эта любовь уже стала воспоминанием
четырехлетней давности. Мать, высокая златовласая и синеглазая красавица,
временами являлась ему в снах, но сны те приходили все реже и реже; а
иногда Дик видел, как ласковое мамино лицо плывет, дрожит, меняется,
уступая непреклонным чертам тетушки Флори. Мать его, урожденная Елена
Стахова, была отсюда, из Смоленска, и тут, на радость или горе,
встретилась с отцом. Филип Саймон, обожавший свою Эллен, звал ее
Еленой Прекрасной, и совместная их жизнь полнилась бы счастьем, а не
горестями, да судьба повернула иначе. Дику стукнуло шесть, когда отец
возвратился с Левобережья в одиночестве, мрачный, как грозовая туча;
вернулся и сказал, что теперь у Дика нет мамы, а есть только тетушка
Флоренс.
       Пожалуй, Флоренс Саймон, переселившаяся к брату лет десять
назад, могла быть подобрей с племянником. Но, обделяя его лаской, она
компенсировала этот грех неусыпными заботами. Вот и сейчас:
       - Ди-иик! Ди-иик! Куда ты запропастился, наказание Божье?

                         *    *    *

       А Божье наказание тем временем уносили быстрые воды Днепра.
Дик спускался вниз по течению на самодельном плотике из полудюжины
бревен, связанных старой веревкой. Кроме плавсредства, имелись у него
компас, мешок с сухарями и багор, позаимствованный у соседа-рыбака
дяди Феди; а еще был перочинный нож, отцов подарок, и зажигалка.
Экипированный таким образом, он твердо решил добраться на сей раз
до Нью-Орлеана, до региональной ксенологической базы, где - по
непроверенным слухам - пребывал сейчас Саймон-старший. Прозрачные
речные воды покачивали плотик, и мысли Дика тоже кренились то туда,
то сюда, следуя ритму этих мерных и плавных качаний.
       С одной стороны, рассуждал он, жаль, конечно, тетушку Флори;
хоть пальцы у нее костяные и совсем не похожи на мамины мягкие ладошки,
но в сущности тетка желает ему лишь добра. И потом, она такая старая!
Ей уже пятьдесят! И придется ей жить в одиночестве, хоть и в уютном
коттедже, в большом городе, да без мужчины, который спас бы ее цветы
и грядки от набега рогатых кабанов, а ее саму - от вредных пятнистых
жаб, змей и клыкастых крыс... Само собой, рядом соседи, Федор-рыбак,
и Пал Палыч с авиазавода, и вертолетчик Сташек, и другие... они тетку
в обиду не дадут, одолжат, на крайний случай, гепарда, если случится
крысиное нашествие... Однако какой гепард заменит мужчину в доме?..
       С другой стороны, думал Дик, достойно ли мужчины маяться до
седых волос при теткой юбке и теткином огороде? Вроде бы седины он в
своих волосах пока не замечает, так ведь - пока, и потому еще, что они
от природы светлые, как созревшая кукуруза... а временами от теткиных
воплей да поучений можно враз поседеть и не заметить. Нет, такая жизнь
не для него! Настоящий мужчина должен владеть оружием ( тут он покрепче
стиснул увесистый багор ), должен странствовать и сражаться - так, как
отец! И он, Дик Саймон, уже достаточно взрослый, чтобы помогать отцу,
ходить с ним в джунгли Левобережья, как делала раньше мама... Она
говорила, что за отцом нужен глаз да глаз, что он без царя в голове
и когда-нибудь сломает шею в этих своих тайских лесах... А вышло-то
совсем наоборот...
       Дик шмыгнул носом. отметив, что как всегда думает о маме на
русском. Это получалось будто бы само собой: мысли об отце и тетушке
Флори складывались в английские слова, но стоило вспомнить о матери,
как что-то щелкало за ушами, и один язык сменялся другим, краткое
делалось долгим, твердое - мягким, напевным, звонкое - глуховатым.
И это казалось столь же естественным, как восходы солнца или луны:
отец был всегда "дад", ***) а мать - мамой, мамочкой... А как же
иначе, решил Дик; ведь на английском "мамочка" не скажешь!
       Снова шмыгнув носом, он принялся взвешивать все "за" и
"против" своего побега. С одной стороны, с другой стороны...
Разумеется, тетке Флоре будет тоскливо, но Смоленск город большой и
безопасный; во всяком случае, гризли и саблезубы по улицам не бегают,
а слишком нахального рогача можно отогнать метлой и палкой... А вот
отцу нужен помощник! Нужен верный спутник, чтоб стоять с ним спина
к спине у мачты, против тысячи - вдвоем, как поется в старой пиратской
песне... Стоять и отбиваться сверкающим мачете от кабанов-носорогов,
от грифонов и ядовитых змей, от полчищ тайских воинов на шестиногих
скакунах... Дик не знал и не ведал, где та мачта, которую будут
защищать они с отцом, но не сомневался, что она сыщется - как и дикие
звери, и грозные бойцы-тай, и блестящие стальные мачете. Душа его
жаждала подвигов и приключений, так что с каждой пройденной лигой мысль
о тетушке и долге перед ней отступала, таяла, редела, как рассветный
туман, пока не испарилась вовсе. Не такой уж она была беззащитной, его
тетушка Флори! Могла взвалить на плечи и унести шестилапого каймана...
само собой, дохлого...
       Тут пара таких тварей, вполне живых и весьма шустрых, увязалась
за плотиком Дика. С полчаса они маячили с обеих сторон, присматриваясь
и принюхиваясь к добыче и щелкая челюстями, похожими на огромные птичьи
клювы; затем, набравшись храбрости, ринулись на приступ.
       Мачты на плоту не имелось, и не было ни широкой отцовской
спины, ни блистающего острого мачете, так что Дик встал на среднее
бревно, подальше от краев, и принялся работать своим багром. С
днепровскими шестилапами он имел дело не раз и не боялся их; он знал,
куда бить - и бил с точностью и силой, поразительной для десятилетнего
мальчишки. Когда над головой Дика завис поисковый "фламинго", с одним
кайманом было покончено, а его напарник, истекавший кровью, обратился
в позорное отступление. Но если судить по гамбургскому счету, эту
схватку Дик Саймон проиграл: шестилапые порвали веревки, бревна начали
расходиться, а раненый зверь привлек внимание своих сородичей. Минут
за пять стая покончила с ним и бросилась к плотику - но Дик уже висел
на лесенке под округлым брюхом вертолета, вцепившись в ступеньку левой
рукой. В правой он сжимал багор и, размахивая им, оглашал земли и воды
воинственными воплями.

                           *    *    *

       Своей цели Дик добился - приехал отец и забрал его, а
тетушка Флори осталась одна в уютном коттедже на смоленской окраине,
среди яблоневых садов, грядок с редиской и цветущего жасмина. При
расставании тетушка всплакнула, и грусть ее показалась Дику искренней;
впрочем, он полагал, что тетя Флори быстро утешится, обратившись
к Святому Писанию, Книге Мормона и другим божественным предметам.
Смоленск, населенный большей частью русскими, являлся городом
православным, но жили в нем и поляки-католики, и буддисты; была и
мормонская община - небольшая, но крепкая, объединявшая три дюжины
семейств, потомков тех, кто переселился некогда из Штатов и с
Южмерики. Община строила школу и молитвенный дом напротив часовни
Георгия Победоносца, так что тетушка Флори могла целиком отдаться
полезным общественным хлопотам.
       Что же касается мужской части семейства Саймонов, то путь
ей выпал в Орлеан, куда отец с сыном отправились не монорельсом, не
вертолетом или наземным глайдером, и уж конечно не с помощью Пандуса,
а способом древним и романтичным - на корабле. Этот большой тримаран
совершал ежемесячные рейсы от Финской губы и полушведского-полурусского
городка Выборг по Неве до Ладожского Разлива, а оттуда - вниз по Днепру,
мимо русско-польского и индийского регионов, мимо Развилки, за которой
великая река носила уже иное имя, Миссисипи. Рейс завершался на Лазурном
Взморье, у Пролива, где стоял Новый Орлеан - самый крупный, самый
шумный и блистательный из городов северного полушария, а значит, и всей
планеты. В южной ее полусфере не было ничего - ни земли, ни поселений,
ни вечных льдов, только огромный океан с немногочисленными коралловыми
островками.
       В орлеанском ксенологическом центре Саймоны не задержались.
Старший Саймон не любил городского многолюдья, а Дика переполняли мечты
о чудесах тайских гор и лесов, гигантской территории, превосходившей
Правобережье раз в десять или пятнадцать - в точности никто не ведал,
поскольку спутники над Тайяхатом еще не летали. Но было известно, что
освоенный край всего лишь западная оконечность гигантского материка,
разделенного на две неравные части столь же гигантским водным потоком.
Континент этот был единственным и названия не имел, но большой
тропический остров за Средиземным Проливом по старой памяти именовали
Африкой. Там водились шерстистые мастодонты, мечехвостые игуаны,
страусы о четырех ногах, огромные пауки и муравьи, а также зубастый
рекс, местная разновидность тиранозавра - и потому на южный остров без
крайней нужды соваться не стоило.
       Впрочем, опасные твари Запроливья не входили в сферу научных
интересов Филипа Саймона. Он был не зоологом, а ксеноэтнографом,
работником Исследовательского Корпуса ООН, и занимался вопросами
иерархии в разумных сообществах - в их взаимосвязи с религией,
технологией, социальной динамикой,  искусством и, разумеется,
биологическими аспектами проблемы. Физиология и биология являлись
весьма важными факторами, представляя собой, в сущности, тот
фундамент, который определял специфику всей теологической, философской
и социальной надстройки, все обычаи, традиции, культы, писаные и
неписаные законы. Эта посылка была очевидной еще в Эпоху Разделения, в
тот великий исторический период, когда заработали первые трансгрессоры
и человечество устремилось к звездам. Но в те времена подобные выводы
и заключения носили характер гипотез, подкрепленных одним-единственным
примером - развитием земной цивилизации, земной культуры и земных
религий. Однако с тех пор ситуация изменилась.
       Собираясь прояснить ее еще в большей степени, отец и сын
Саймоны погрузили свои пожитки в вертолет. Затем их маленькая
дюралевая "пчелка", окрашенная в цвет небесной бирюзы, поднялась
и, негромко жужжа, воспарила над Дельтой - запутанным переплетением
голубоватых и серых водных потоков, заросших камышами и непролазными
джунглями. Это дикое опасное место разительно отличалось от ухоженных
земель, простиравшихся к западу. Там, на Лазурном Взморье, кедровые
леса перемежались с апельсиновыми рощами, с полями маиса и пшеницы, с
табачными и хлопковыми плантациями; там плодоносили яблони и персиковые
деревья, наливался сладким соком виноград, шелестели на теплом ветру
растрепанные кроны кокосовых пальм. И там, меж лазоревым заливом и
широкой серебристой лентой главного рукава Миссисипи, лежал Нью-Орлеан
- огромный город, блистающий огнями, где жило, наверное, не меньше
миллиона человек.
       Это число казалось Дику чудовищным, он даже не пытался его
представить и осмыслить. Но отец утверждал, что есть города и побольше
Орлеана - в Штатах, Европе, России, Китае и Южмерике, даже на Аллах
Акбаре и Сельджукии. В конце концов, Тайяхат был всего лишь Колониальным
Миром с двумя десятками поселений и относительно невысоким статусом,
хотя и повыше, чем у Миров Присутствия и Каторжных Планет.
       Голубая машина неторопливо плыла на северо-восток, пересекая
Дельту; затем под ней потянулись густые леса, чередовавшиеся с
живописными скалами и холмами. Кое-где синели озера, а в распадках,
среди усыпанных радужной галькой берегов, струились ручьи, но Дик не
слышал их звонких песен - негромкий мерный рокот двигателя перекрывал
все иные звуки. Они делали не больше пятидесяти лиг в час, и тому
имелись по крайней мере две причины. Во-первых, как гласили Договорные
Браслеты меж людьми и тайят, в Левобережье полагалось передвигаться
тихо и спокойно и уж во всяком случае не носиться в небесах будто
посыльные четырехкрылые орлы; а во-вторых, повышенная гравитация
не способствовала стремительным полетам. Саймоны, колонисты уже не
первого поколения, ее не замечали, но мотор "пчелки" чувствовал и
на скорости в сотню лиг начинал кашлять и задыхаться.
       Час тянулся за часом. Дик, налюбовавшись зелеными деревьями и
прогалинами, где паслись кабаны-носороги, успел поесть, поспать и снова
поесть. Затем, поглядывая вниз, он принялся размышлять о новом своем
жилище в женском поселке Чимара, о лагерях воинов, упрятанных под
лесной сенью, у ристалищных полян и выпасов, где бродили шестиногие
скакуны, о странных тайских обычаях, не дозволявших нарушать мир в
окрестностях женских деревень, тогда как во всех иных местах отхватить
врагу палец или ухо почиталось великой доблестью. Отчего так? И зачем
сражаются туземцы? Отец говорил, что у них нет ни денег, ни городов,
и никакого богатства, нет даже племен и вражды из-за земель или
охотничьих угодий... Стали б они драться из-за этого! Тут каждому
отпущено по квадратной лиге, два Смоленска можно выстроить! И повсюду
тепло, всюду есть звери - звери-добыча и звери-друзья, вроде скакунов,
гепардов и танцующих питонов... Интересно б на них взглянуть, на этих
змеюк... Отец говорил...
       Филип Саймон коснулся его растрепанных волос.
       - Взгляни туда, парень! Не вниз, а прямо по курсу!
       - Облака, дад? Какие темные!
       - Не облака. Это горы, сынок, огромный хребет Тисуйю, что
начинается на севере и тянется до южных морей. А западный склон
зовется Тисуйю-Амат, что значит Проводы Солнца. Сегодня мы вместе его
проводим... ты и я... и, наверно, Чочинга. Он...
       Но Дик о Чочинге слушать не захотел, а, уткнувшись носом в
прозрачную преграду колпака, пожирал глазами встающие впереди горы.
Внизу они были зелеными, укутанными в покрывало леса, скрытыми вуалью
горных лугов; выше простирался камень, темный или серый, изборожденный
багровыми и сизыми рубцами, черными провалами ущелий и красно-фиолетовыми
росчерками выступавших на поверхность скальных жил. Они походили на
молнии, сверкнувшие в грозовой туче - только и туча, и молнии были на
самом деле все тем же камнем, твердым камнем, взметнувшимся ввысь и
словно подпиравшим небеса. А чтоб не запачкать их багряными и темными
оттенками, вершины гор оделись в лед - чистый, голубовато-прозрачный,
вставший стеной между всеми рассветами и закатами, какие только
разгорались и гасли в этом мире.
       Дик облизнул пересохшие губы.
       - Дад! А что за этими горами, дад? Там? - Его рука потянулась
к хрустальным пикам, словно он жаждал коснуться их и ощутить обжигающий
холод горных ледников.
       Отец негромко рассмеялся.
       - Ты еще не видел того, что  з д е с ь,  а хочешь узнать, что
т а м!  Но я скажу тебе... Здесь - лес, в лесу - звери и боевые тайские
кланы, а выше, в Тисуйю-Амат, селения тех, кто слишком юн или слишком
стар для сражений... или в принципе не любит драк, понимаешь? И такие
же поселки там, за хребтом, где лежит плоскогорье Тисуйю-Цор, Утреннее
Солнце... а за ним снова леса и степи, холмы да горы - и так, я думаю,
до самых морских берегов. Есть там огромная река величиною с Днепр,
но немногие видели ее - лишь те, кто подружился с тайят и смог пройти
по их землям.
       - Я увижу, - сказал Дик, - увижу! И подружусь со всеми тайями!
       Отец подмигнул ему.
       - Конечно, подружишься, хоть это и непросто! И первым делом ты
не должен ошибаться, когда называешь их. Все они - тайят, люди; тай -
человек-мужчина, тайя - человек-женщина. А Тайяхат, где мы живем рядом
с ними - Мир Людей... ну, и ты понимаешь, сынок, раз они нас сюда
пустили, значит, считают людьми. И что же, по-твоему, отсюда следует?
       Дик насупил брови, запыхтел, но вопрос оставался ему непонятен,
и Саймон-старший с серьезным видом пояснил:
       - Мы должны быть людьми, парень. Людьми, достойными уважения
в глазах тай и тайя. Нам надо показать, что мы не уступаем им ни
в чем... Понимаешь? Я говорю не о наших машинах и зданиях в сорок
этажей, не о Пандусе, вертолетах и монорельсовой дороге, не о ружьях,
глайдерах и телевизорах, а о вещах, которые ценят тайят. Ты не должен
им уступать, Дик! Хоть, по их мнению, мы с тобой калеки, но... -
Оборвав фразу, Филип вдруг приобнял сына за плечи и воскликнул: -
Подлетаем! Ну, еще полчаса - и мы дома. Так что не упусти случая
полюбоваться на Чимару с высоты.
       Совет того стоил. Голубая машина крохотной жужжащей мошкой
вилась перед каменным ликом с едва различимыми чертами - гигантским,
морщинистым, темным, исполосованным шрамами осыпей, рубцами трещин,
причудливыми провалами пещер. Это чело одряхлевшего титана венчал
ледяной шлем о трех зубцах, похожий на выщербленную королевскую корону,
украшенную хрустальными подвесками ледников. Два крайних спускались
особенно низко, до широких плеч-перевалов, превращаясь там в бурные
потоки; сверкающими пенными серпами они падали с отвесных склонов,
вгрызались в каменные ребра, прыгали и грохотали среди скал, взметая
в воздух мириады брызг, рождавших семицветную радугу. Гигант в льдистом
шлеме с руками-водопадами как бы сидел, опираясь на пятки и выдвинув
колени вперед, а образованный ими уступ шириной в четыре лиги высился
над большим озером, куда стекали горные воды. Озеро показалось Дику
безлюдным, но карнизе, на коленях великана, он видел крохотные хижины,
пылавшие перед ними костры, деревья, запутанный узор тропинок и ручьев,
фигурки людей и животных - и все это было словно выткано на травянистом
изумрудно-зеленом ковре.
       Вертолет с тихим рокотом спускался. Мимо них проплыл прижатый
к шее подбородок с веером трещин, расходившихся от него подобно бороде,
затем потянулась необозримая выпуклая грудь в иссеченных каменных
доспехах. Там, где кончались эти гранитные латы, шла неглубокая, но
заметная впадина, похожая на втянутый живот и пестревшая в самом низу
пятнами мхов и отверстиями пещер. Видимо, некоторые из них были обитаемы
- Дик разглядел приставленные к ним лестницы и галереи на деревянных
подпорках, что нависали друг над другом в три-четыре яруса.
       Отец коснулся клавиш автопилота и, приостановив спуск, начал
возиться в кресле, стягивая башмаки и комбинезон. Кресло было узким,
и Филип Саймон, крупный мужчина, скорчился в нем точно рыболовный
крючок, застрявший в коряге. Наконец он разделался со всеми молниями
и застежками, облегченно вздохнул и, подмигнув сыну, распорядился:
       - Снимай рубаху и штаны. Там, внизу, тебе хватит плавок.
А хочешь, бегай голышом!
       Дик не заставил просить себя дважды. Он с восторгом глядел,
как отец достает две кожаные ленточки, отливавшие сероватым жемчужным
блеском. Одной из этих повязок Саймон-старший перетянул собственные
золотистые волосы, другую пристроил на лоб Дику. Кожа была мягкой и
оставляла ощущение гладкости и тепла.
       - А перья, дад? Перья будут? Как у индейцев?
       - Нет. Воины тай не носят перьев, а только цветные повязки,
знак клана.
       - И какой наш клан? - Пальцы Дика коснулись упругой ленточки.
       - Теней Ветра, сынок. Это сильный и почитаемый клан, у него
семнадцать мужских поселков, и в каждом живут две или три сотни
молодых мужчин. Чочинга, мой друг и великий воин, тоже из этого
клана.
       Дик в восторге подпрыгнул на сиденье.
       - Он - вождь? Грозный вождь, как Чингачгук Великий Змей? Как
Текумсе и Оцеола?
       - Нет, парень, Чочинга не вождь, хоть власти у него побольше,
чем у иного вождя. Он - Наставник. Учитель боевых искусств, помнящий
все обычаи и ритуалы - как говорить с врагом и с другом, как биться
в поединке, как праздновать победу и оплакивать поражение... Это
очень важно для тай. У них, видишь ли, нет богов, зато...
       Но Дик перебил отца. Религия его не занимала, а вот к
Наставнику Чочинге, учителю боевых искусств, он ощутил внезапно
острый интерес.
       - Он будет меня тренировать? Правда, дад? Ты его попросишь?
       Филип Саймон взъерошил светлые волосы сына.
       - Будет учить, если ты ему приглянешься. Если он решит, что из
тебя получится толк. Если ты будешь с ним почтитителен. И, конечно,
если обучишься языку тайят. Как учиться, не зная языка?
       Он ткнул клавишу на пульте, и вертолет, негромко урча, начал
опускаться.
       - Твой друг Чочинга самый главный в Чимаре? - спросил Дик,
кося глазом на приближавшиеся деревья, разбросанные меж ними строения
и причудливую вязь соединявших их тропинок.
       - Не самый главный, но, наверно, самый уважаемый среди мужчин.
Чимара - женский поселок, и тут правят женщины. У каждой есть дом,
свой очаг, сестра-икки, мужья и дети. И все им подчиняются - так, как
ты... гмм... подчинялся тете Флори. Но мальчики, когда вырастут, могут
спуститься в лес и жить в мужском поселке. Не все, конечно, а те, кто
пожелал стать воином какого-нибудь клана.
       - Теней Ветра?
       - Теней Ветра или Звенящей Воды, Извилистого Оврага или
Горького Камня - в женским поселке это не важно. Я тебе говорил, что
здесь, на склонах Тисуйю-Амат, никто не нарушает мира, не поднимает
оружия. Сражаются там, в лесу! И только там имеет значение, из какого
ты клана. Обычно юноша идет в тот клан, который избрали его деды и
отцы или старшие братья...
       - Отцы? - Дик недоуменно сморщился. Братьев, по его разумению,
могло быть много, а уж дедов никак не меньше и не больше двух - но
отец, само собой, один. Насколько он знал анатомию, больше просто не
требовалось!
       Филип Саймон усмехнулся.
       - Понимаешь, сынок, тайят почти как люди и все же не совсем
люди. Выглядят иначе и обычаи у них иные... К примеру, у каждого
мальчишки обязательно есть брат-близнец, у каждой девочки - сестра,
а еще два отца и две матери - родившая мать, си'та, и вторая мать,
теи'та. Что же касается отцов... хмм... тут, видишь ли, дело такое...
       "Пчелка" мягко приземлилась, смолк негромкий шелест винтов,
и Саймон-старший прервал рассуждения на щекотливую тему. Дик, которого
сжигало нетерпение, разблокировал дверцы со своей стороны, спрыгнул
вниз и огляделся. Их бирюзовый аппарат стоял на лужайке, заросшей
густой короткой травой, щекотавшей босые пятки. Прямо перед Диком,
шагах в двадцати, вздымался к небу отвесный горный склон с зиявшей
в нем пещерой; вход в нее обрамляли отесанные столбы, меж коих
свисала широкая плетеная циновка. Значит, пещера служила жилищем,
решил Дик, рассматривая украшавшие завесу узоры в виде переплетенных
змей.
       Справа от него, промеж двух огромных деревьев с листьями как
растопыренная пятерня, виднелся фасад просторной хижины, поднятой
на сваях. Вдоль нее тянулась веранда, на веранду вела лестница, а
сверху нависала кровля, поддерживаемая резными деревянными подпорками.
На одной из них, выдававшейся над крышей метра на полтора, полоскался
флаг ООН - голубое поле с десятью золотистыми кольцами и шестнадцатью
звездами, символом Большой Десятки и Независимых Миров. Заметив этот
флаг, а также алюминиевые стол и кресла в одном конце веранды и груду
ящиков - в другом, Дик сообразил, что эта хижина будет новым его
жилищем - на год, на два или на все пять, пока отец не разберется со
всеми секретами аборигенов.
       По левую сторону поляны, за редкой порослью желтоватых
коленчатых стволов, похожих на земной бамбук, виднелись кровли
других хижин, не таких больших, как отцова, но тоже весьма просторных
- не меньше, чем коттедж на днепровском берегу, где тосковала сейчас
в одиночестве тетушка Флори. Кое-где над крышами вился дымок, и нос
Дика улавливал незнакомые, но вкусные запахи - там что-то жарилось,
варилось и пеклось, и это "что-то" походило на пирожки с мясом
и на медовые коврижки. Решив, что с голода здесь не помрешь, Дик
покосился на отца, ожидая, когда тот скомандует разгружать машину.
       Но Саймон-старший не торопился. Он стоял неподвижно, руки
его были согнуты и чуть разведены, голова откинута назад, а широкие
крепкие плечи и спина будто оделись золотой паутиной солнечных
лучей. Небесный Свет, как называли туземцы свое светило, клонился
к закату и блестящим медным щитом висел над лесами и прозрачной
озерной гладью, что оставалась где-то внизу, у ног гранитного воина
в льдистом шлеме, с могучими руками-потоками. Вокруг царила тишина
- только какие-то птицы или зверьки попискивали в листве да слышался
отдаленный мерный гул падающей воды.
       Внезапно полог, скрывавший вход в пещеру, отодвинулся, и
в глубине, озаренной неярким светом, возникла высокая темная фигура.
Человек, стоявший на пороге, был огромен и похож на многорукого
индийского демона или на древнего титана, одного из отпрысков Земли
и Небес, которых эллинские боги низвергли в Тартар. Так, по крайней
мере, говорилось в прочитанных Диком книжках, но в них речь шла о
земных титанах. В Тайяхате же были свои сказки, и этот великан -
нагой, если не считать обвившего бедра изумрудного змея - скорей
отправил бы в Тартар Юпитера со всем его божественным потомством.
       На мгновение Дику сделалось страшно; он шагнул поближе к
отцу и приник плечом к теплой коже под ребрами, не спуская глаз с
надвигавшегося исполина. Он, разумеется, знал, как выглядят люди
тайят, он видел их на снимках, в телезаписях и видеофильмах, но сейчас
он впервые постиг простую истину: фильмы и снимки лгут. Лгут! Разве
могли они передать это ощущение мощи и свирепой уверенной силы, эту
грацию движений - легких, стремительных, и в то же время плавных?
И блеск янтарных глаз, и чуткое подрагивание ноздрей, и взвихрение
антрацитовой гривы, подобной львиной? И этот запах... сильный,
непривычный, но приятный... запах меда и горьковатых трав...
       - Чочинга, - сказал отец. Ладонь его легла на плечо
Дика, пальцы сжались. - Чочинга, атэ имозу ко тохара зеггу. Ко
тохара!
       Великан поднял руки - все четыре руки, мощные, в буграх
узловатых мышц. Яростный блеск зрачков угас, дрогнули широкие
брови, полные яркие губы растянулись в улыбке. Совсем как человек,
промелькнуло у Дика в голове. Да, совсем как обычный человек,
только очень большой, с четырьмя руками и здоровенным питоном
вместо пояса, уточнил он. Теперь этот гигант не внушал ему боязни,
скорее - симпатию и благожелательное любопытство.
       Чочинга запел. Для Дика это не явилось неожиданностью; он
помнил, что, согласно Ритуалу, мужчина-тай приветствует друга Песней
Приветствия и Представления, а врага - Песней Вызова. Голос у Чочинги
оказался под стать фигуре - сильный, глубокий, но резковатый. Руки
его мерно двигались в такт протяжной мелодии; он простирал верхнюю
пару перед собой, проводил ладонями нижней по бокам, поглаживал
блестящее змеиное тело, потом с неторопливостью вытягивал руки вверх
и в стороны, показывая то на небеса, то на яркий солнечный диск, то
на старшего Саймона, то на Дика. Змей, обвивавший чресла Чочинги, был
неподвижен - быть может, дремал, быть может, просто не интересовался
людскими делами.
       Наконец хозяин, встречающий гостя, закончил приветствие, и
гость откликнулся ответной песней. Голос у отца, решил Дик, получше,
чем у Чочинги; пусть не такой громкий, зато приятный и мелодичный.
Раньше отец любил петь - тогда, когда была жива мама.
       Чочинге, вероятно, отцов голос тоже нравился. Он слушал,
полуприкрыв веки, а когда песня завершилась, шагнул к гостям,
подхватил Дика под коленки, поднял повыше и пальцами верхних рук
стал перебирать его волосы, касаться ушей, висков и щек, будто
хотел не только разглядеть, но и ощупать странного двурукого
детеныша. А Дику чудилось, что перед ним как бы два человека:
первый держит его, а второй, спрятавшийся за спину первого,
гладит по голове и дергает за уши.
       Внезапно Чочинга расхохотался, подбросил Дика вверх,
поймал и резким сильным движением швырнул в траву. Перекатившись,
Дик поднялся, бросив вопросительный взгляд на отца. Может, взрослых
тут приветствовали песнями, а тех, кто поменьше - тычками?
       - Сделай так, - произнес Филип Саймон, снова сгибая руки и
слегка разводя их, точно готовясь оттолкнуть стоявшего перед ним
великана. Дик повторил этот жест, прислушиваясь к рокочущему басу
Чочинги и голосу отца, неторопливо переводившему сказанное.
       - Он говорит, что ты воспитанный юноша, почтительный к старшим.
Он говорит, что ты умеешь падать и подниматься. Он говорит, что всякий
может упасть под вражеским ударом, но это не беда. Главное, во время
подняться. Встать и отрезать врагу уши. Или пальцы - что тебе больше
понравится. Пальцы даже лучше, так как их косточками украшают боевое
ожерелье, Шнур Доблести. Еще он говорит, что ты можешь пройтись по
Чимаре и даже вступить с кем-нибудь в почетное единоборство, только
без оружия. Не режь чужих ушей и пальцев - здесь этого делать нельзя.
       - Не очень-то и хотелось, - отозвался Дик, имея ввиду уши
и пальцы. - Я лучше займусь "пчелкой" и перетащу все добро в дом.
- Тут он скосил любопытный глаз на змея, обвивавшего талию Чочинги,
дернул отца за руку и громким шепотом поинтересовался: - А что у
него на поясе, дад? Танцующий питон? А почему он зеленый? И почему
он спит, а не танцует?
       - Не любит плясать в одиночку, - с непонятной усмешкой
заметил отец и подтолкнул Дика к машине. - Ну, решил потрудиться,
так трудись!
       Они с Чочингой исчезли в пещере, а Дик, откинув дверцу
багажного отсека, начал перетаскивать ящики и коробки к ступенькам,
ведущим на веранду. Между делом он поглядывал на деревья с пятипалыми
листьями - там шебуршился и попискивал кто-то невидимый, возможно
птица или маленький зверек. Груза в вертолете было немного:
консервы, сублимированные концентраты, кофе и чай ( все - китайского
производства ), видеокамера с запасными кассетами, тючок с бельем
и одеждой, школьный компьютер класса "Демокрит", с которым Дику
полагалось общаться три-четыре часа в день, аптечка и всякие мелочи
- вроде книг, мыла, зубных щеток, блокнотов, карандашей и "вопилок",
плоских коробочек размером с ладонь, с прорезью для ремня. Их
полагалось носить в период странствий в лесах, и отец утверждал,
что их боятся даже саблезубые кабаны и медведи-гризли.
       Дик повертел "вопилку" в руках, соображая, что на оружие
она все-таки не походит. На то оружие, которое виделось ему в
мечтах: русские автоматические винтовки "три богатыря", американские
"сельвы" с откидным прикладом и барабаном на сотню патронов, финские
высоковольтные разрядники "похьела" и газовые гранаты типа "Синий
Дым". Не имелось в багажном отсеке и холодного оружия - ни знаменитых
японских клинков "самурай", ни арабских сабель с Аллах Акбара, ни
бразильских мачете, ни даже тех дешевых поделок, что штамповались в
Черной Африке и на Гаити. Надо полагать, решил Дик, что отцов арсенал
со всякими забавными штучками находится в доме, и там есть ружья,
пистолеты и клинки, а может, что-нибудь посерьезней, вроде финских
или русских лучеметов. Все-таки отец прожил в тайских лесах целое
десятилетие и вряд ли гулял безоружным среди саблезубов, грифонов,
пятнистых жаб и прочей нечисти. Интересно бы взглянуть на его боевые
припасы, мелькнула мысль у Дика, и он совсем уж вознамерился провести
в доме инспекцию, как вдруг почувствовал, что на него смотрят.
       Он резко обернулся.
       В десяти шагах, сбившись плотной кучкой, стояли ребятишки
- два паренька и две девочки, не отличавшиеся от него ни ростом, ни
возрастом. Рук у них, само собой, было побольше, но не это показалось
Дику самым удивительным. Оба мальчишки, с растрепанными на манер
вороньих гнезд лохмами, были похожи друг на друга как пара патронов
из одной обоймы, и то же самое относилось к девчонкам - только у
одной темные волосы падали на плечи, а другая заплела их в косичку
и обернула вокруг головы. Мальчишки и этим не отличались, но на
плече того, что стоял впереди, устроилась птица. Великолепная птица!
Совсем небольшая, с воробья, однако невероятной красоты: алая, с
золотистой грудкой и золотистым хохолком. Хвост ее расходился словно
крошечный веер и блистал всеми оттенками утренней зари.
       Ребятишки были стройными, длинноногими и абсолютно голыми,
так что Дик без труда убедился, что ниже пояса они во всем подобны
его смоленским приятелям и подружкам. Мальчишка с птицей выглядел,
пожалуй, покрепче и позадиристей остальных; девочки казались более
тонкими, с хрупкими плечиками и проступавшими под смуглой кожей
ребрами. У обеих уже начали наливаться груди, а внизу живота темнел
шелковистый короткий пушок.
       Дик, будто зачарованный, не сводил глаз с этой четверки.
Птица, конечно, была замечательной, подробности анатомического
строения тай и тайя - весьма интересными, а уж сходство их лиц
казалось сущим волшебством! До сих пор он не встречался с близнецами,
а тут - целая куча! Можно сказать, толпа! И парни тебе, и девчонки...
восемь ног, шестнадцать рук... Было ли это случайностью? Дику
припомнились отцовы объяснения, что у всякого тая есть брат, у всякой
тайи - сестра, а еще у них четыре родителя... Четыре! С одной стороны,
вроде неплохо, но с другой, если все родичи похожи на тетушку Флоренс,
то...
       Девочка с распущенными волосами выступила вперед,
коснулась теплыми ладошками его груди, а другой парой рук сделала
уже знакомый Дику жест приветствия. Ее милое личико расплылось в
улыбке, но остальные трое глядели недоверчиво, а паренек с птицей
- даже мрачно и вызывающе.
       - Чия, - прощебетала девочка, - Чия! - Она полуобернулась
и показала левой нижней рукой на сестренку, потом на лохматого
мальчишку с птицей и его брата. - Чиззи. Чиз-зи! Цор, Цохани. Цор
умма Цохани. Чия икки Чиззи. Сиран шевара?
       Тонкие пальчики требовательно забарабанили по груди Дика,
и он назвался.
       - Ди-ик, - протянула Чия, поглядывая на него со странной
жалостью, - Ди-ик, Дик! - Глаза у девочки казались бездонными, черными
и блестящими, а ресницы - такими, что тень от них падала на щеки. Меж
плечевыми суставами верхней и нижней пары рук темнели трогательные
ямочки, коленки были исцарапаны, и по левому бедру тянулся едва
заметный шрамик.
       - Ди-ик! - передразнил мальчишка с птицей, видимо - Цор;
потом надменно вскинул лохматую голову, поискал что-то взглядом в
листве и вдруг рассмеялся. - Пинь-ча! Дик - пинь-ча!
       Золотисто-алый воробей на его плече протестующе чирикнул,
вторая девочка, с косой, ткнула Цора локотком в бок и принялась
что-то гневно выговаривать ему, но мальчишка не слушал - тянул
руку к крыше веранды и радостно вопил:
       - Пинь-ча! Сайд этори пинь-ча, калавау тере!
       - Пинь-ча? Что еще за пинь-ча? - повторил Дик, в недоумении
уставившись на черноглазую Чию. Она потупилась, тяжело вздохнула -
будто в чем-то была виновата перед гостем, и махнула тонкой рукой,
показывая вверх.
       Дик обернулся и поднял взгляд. На кровле веранды, под
пятипалыми листьями, у самого флагштока с голубым знаменем, сидел
маленький рыжеватый зверек, похожий то ли на белку, то ли на
обезьянку с вытянутой любопытной мордочкой. Пожалуй, больше на белку:
ушки у него были остроконечными, хвост - изогнутым и пушистым, а
крохотные темные глазки поблескивали как две бусинки. И было у этого
зверька всего четыре конечности, а не шесть лап и не шесть ног, как
у всех прочих обитателей Тайяхата. Только четыре, как у самого Дика.
       Ладошка черноокой Чии еще лежала на его груди. Он сбросил
хрупкие теплые пальцы, затем решительно отодвинул девочку и шагнул
вперед. Конечно, у этого тайского паренька вдвое больше кулаков,
но можно ли считать, что они крепче и увесистей? Дик в том сомневался,
а всякое сомнение он привык проверять опытом.
       На долю секунды лицо Саймона-старшего явилось перед ним,
и Дик услышал строгий голос: "Ты не должен им уступать! Не должен
уступать ни в чем!" И тут же рокочущий бас Чочинги напомнил, что
схватка должна быть честной, и что в Чимаре нельзя резать противнику
пальцы и уши.
       - Эй, лохматый! Отдай-ка братишке воробья! С воробьями я не
дерусь, - сказал Дик, сжал кулаки и ринулся в битву.

-------------------------------------------------------------------------

       *) Лига - единица расстояния, принятая ООН, наряду с километром,
в качестве одной из международных мер; составляет около 4,6 км.
      **) Иосиф Смит - основатель мормонского вероучения, нашедший в
1827 году в штате Нью Йорк золотые листы с Книгой Мормона.
     ***) Dad - папа ( англ.).

                          ГЛАВА 2

       Дик бежал под густыми кронами пятипалых деревьев, мчался
на север, к водопадам, стараясь укрыться от бивших с неба жгучих стрел.
У стволов, под непроницаемым пологом мощных, покрытых густой листвой
ветвей, царили прохлада и полумрак; на прогалинах утреннее солнце
светило в глаза, жгло нагие плечи, выжимало испарину из разгоряченной
кожи. К счастью, лес на северной окраине поселка был густым, и поляны
встречались редко - одна на две-три сотни шагов. Можно было бы и
обогнуть их, но Дик торопился - Учитель, наверное, допел свою песню,
отмерявшую время, а значит, Каа был готов устремиться в погоню. С
каждым днем песни Чочинги делались все короче, и фора, положенная
Дику в этой игре, все сокращалась и сокращалась. Правда, и бегал он
теперь быстрее - ни один четырнадцатилетний мальчишка-тай не мог за
ним угнаться. Дик полагал, что им мешают лишние руки, но его приятели
из Чимары вовсе так не думали. Совсем наоборот! В драке четыре кулака
надежней двух, в чем Дику пришлось не раз убедиться на собственном
опыте. Цор, его вечный соперник из клана Горького Камня, бывал
особенно настойчив, но уступал Дику в ловкости, в хитрости и быстроте.
Это сводило преимущества Цора к нулю; как говорил Учитель, не важно,
сколько рук у человека, если пользуешься ими с толком. И хоть Цор
любил подраться, их схватки обычно кончались ничьей - что и доказывал
объективный подсчет синяков, царапин и ссадин.
       Лес начал редеть, солнце принялось палить сильнее, на висках
Дика выступила испарина, тяжелый нож в костяных ножнах больно
колотил по бедру. Рев водопадов впереди становился все отчетливей,
пока шум и грохот не заполнили весь мир, не ударили в уши кузнечными
молотками. Теперь под ноги ему легла каменистая осыпь с острой
щебенкой, коловшей босые ступни. Тем не менее, он помчался быстрей;
эта часть дороги была самой неприятной - во всяком случае, для него.
Каа одолевал ее с легкостью, хоть полз на брюхе. А может, и не на
брюхе - по словам отца, у изумрудных питонов имелись рудиментарные
конечности, почти невидные под кожей, но позволявшие где надо
приподняться и не порвать чешую об острый камень или сухую ветвь.
Так ли, иначе, но Каа ползал с потрясающей быстротой, а чутьем не
уступал гепардам, и скрыться от него удавалось не всякий раз.
Собственно, звали его не Каа, но Дик, начитавшись три года назад
Киплинга, дал питону это имя.
       Почему бы и нет? Разве сам он - не Маугли в диких джунглях?
И разве Учитель Чочинга не похож на медведя Балу?.. А его жены -
на заботливых матерей-волчиц?.. Вот лишь Багиры здесь не имелось.
Конечно, Чия могла б сыграть эту роль, ибо волосы и глаза у нее
были черными, а движения - гибкими, как у пантеры. Но характером
она совсем не походила на грозную царицу джунглей - плакала, когда
Дик дрался с Цором, Цохани и другими мальчишками, сердилась и не
разговаривала с ним по несколько дней. Отец объяснял это по-своему,
утверждая, что доминантой поведения тайских женщин являются мир,
неизменность и покой - а было б иначе, так мужчины перерезали бы
друг друга еще в незапамятные времена.
       Дик вытер со лба испарину, сунул нож - чтоб не болтался -
под широкий поясной ремень, и полез по камням к водопаду. Согласно
условиям игры, он не имел права спускаться в лес, но ему дозволялось
сколь угодно блуждать по западным склонам Тисуйю и лезть вверх хоть
до самых снегов и плоскогорья. Последний маршрут казался ему более
привлекательным, так как за альпийскими лугами шло нагромождение
скал и огромных камней. Спрятавшись меж валунами, он мог следить за
Каа, переползавшим луговину, и вовремя забиться в какую-нибудь щель.
Правда, эта тактика выручала не всякий раз: во-первых, изумрудного
змея было трудно разглядеть среди зеленой травы, а во-вторых, Каа
лазал по скалам не хуже самого Дика.
       Вблизи ревущих яростных вод тело его охватила приятная
прохлада. Зрелище казалось ему изумительным: за спиной, на широком
уступе, лежал поселок, а впереди грохотал тысячеструйный водопад,
прыгал с утеса на утес, рычал и бесновался, порождая мириады дрожащих
призрачных радуг. Пожалуй, в ширину он был не меньше, чем Днепр у
Развилки, и всякий человек, потрясенный его гигантской мощью, счел бы
поток неодолимым. Всякий, только не Дик и не мальчишки из Чимары; уж
им-то были хорошо известны все тропки, ведущие на другую сторону и
скрытые от чужих глаз туманной завесой воды. Эта дорога была весьма
опасной, так как приходилось пробираться по скользким камням, но Дик
одолевал ее не впервые и не испытывал тревоги.
       Вступив на знакомую тропу, он вскоре скрылся под грохочущей
водной завесой. Теперь справа от него шла мокрая черная скала, слева
и сверху выгибался широкой стеклянистой аркой водопад; солнце,
просвечивающее сквозь воду, казалось расплывчатым розовым диском.
Здесь было не жарко - водопад, рожденный ледником, нес с собой
знобящий холод горной вершины. Снег на высоких пиках Тисуйю не таял,
ибо уходили они к самым небесам, а отчетливой смены сезонов на
Тайяхате не наблюдалось - планетарная ось была почти перпендикулярна
экватору.
       Половину лиги меж каменной и водной стенами Дик одолел
минут за тридцать. Дальше начиналась луговина с короткой густой
травой, сменявшейся кое-где завалами гранитных глыб. Округлые
торчали будто щиты гигантских черепах, плоские тянулись серыми
языками-потоками, а ребристые напоминали спинные гребни неведомых
чудищ, задремавших на солнце, но готовых в любой момент вскочить
и разинуть клыкастые жаркие пасти. Среди камней торчал багровый
колючий кустарник, каким обсаживали в Чимаре загоны для скакунов,
но здесь, неухоженный и дикий, он служил убежищем для змей и
клыкастых крыс. Крыс, тварей наглых и неприятных, Дик не боялся,
но змеи, особенно ядовитые, внушали ему почтение. И потому он
устремился вверх, к скалам, стараясь держаться от подальше от
темно-красных узловатых кустов.
       Ему удалось преодолеть луговину, когда за спиной, едва
различимые за ревом воды, послышались тявканье и азартное рычанье.
Дик проскользнул в извилистую трещину меж двух валунов, пал на землю,
отдышался и осторожно приподнял голову. Вдалеке, среди зеленой травы,
подпрыгивали два желто-багряных шарика, а за ними струилась изумрудная
полоска, точно подгоняя их или пытаясь настичь.
       Удача! Редкостная удача! Гепарды Учителя, озорные Шу и Ши,
увязались за питоном, и можно было прозакладывать оба уха и все
десять пальцев, что они от Каа не отстанут. А значит, хитрый старый
змей не подкрадется невидимым, не свалится вдруг со скалы, не
промелькнет изумрудной молнией среди трав, не врежется носом в ребра...
Ох уж этот нос! Один его удар - и схватку можно считать проигранной!
Если дело дойдет до схватки... Лучше бы перехитрить Каа и спрятаться
понадежней... как полагается Тени Ветра, невидимой, неслышной и
неощутимой...
       Почесывая пальцами левой ноги икру правой, Дик в который раз
стал размышлять об изумрудном Каа и прочих шестиногих и шестилапых
обитателях Чимары. Все они - и скакуны с ветвистыми рогами, и быстрые
гепарды, и охотничьи либо посыльные орлы, и питоны, и алые певуны с
золотистой грудкой, и медоносные птицы - все они проходили по разряду
животных-друзей, соединенных с человеком Ритуалом Кровной Связи. Это
значило, что на них нельзя охотиться, и что они имеют законное право
жить в поселке либо окрест него, на деревьях, в загонах или прямо
в хижинах. Но они не считались человеческими слугами и помощниками,
как гепарды Правобережья, в городах и на фермах землян; для народа
тайят они были равноправными партнерами, столь же разумными - на
свой, разумеется, манер - как и сами люди. Животные стерегли и
охраняли, несли послания или груз, делились целебным медом, яйцами
и шерстью, а человеку полагалось любить их и защищать, лелеять и
холить. Отец, называвший эти отношения эквивалентным симбиозом,
говорил, что тайят не отделяют себя от природы и животного мира и
не числят людей владыками мироздания. Для них все живые существа
были равны; иное дело, что одних считали друзьями, а других -
врагами. Враги, медведи и кайманы, крысы и жабы, грифоны и двадцать
видов хищных всеядных кабанов, являлись законной добычей, с которой
можно было содрать шкуру и снять мясо с костей. Или отрезать уши,
если речь шла о человеке из враждебного клана.
       Внезапно Дик привстал и выглянул из своего убежища, напряженно
всматриваясь в траву. Шу и Ши, вынюхивая его след, метались посередине
луговины, от одних колючих зарослей к другим, а изумрудная полоска
в точности повторяла их движения. Как привязанная! А такого быть не
могло! Каа, обладавший тонким нюхом, скорее полз бы впереди... да и
двигался он побыстрей гепардов... Он был великим бойцом, этот Каа,
умудренным годами, хитрым и многоопытным, совсем не похожим на
легкомысленных Шу и Ши. К тому же, его опыт и хитрость складывались
с хитростью и опытом Учителя, что приводило к самым невероятным
результатам. И сейчас Дик уверился, что за хвостами Шу и Ши волочится
сухая змеиная кожа, наверняка привязанная Чочингой, а сам Каа - пять
метров стальных мышц, два зорких глаза плюс нос-кувалда - затаился
где-то поблизости. Быть может, за его спиной!
       Если так, прятаться не имело смысла. Сообразив это, Дик
привстал, задумчиво поскреб коленку и огляделся, составляя в уме
диспозицию грядущей схватки. Пожалуй, стоит дать бой во-он у тех
камней, поросших багряными колючками... Кусты прикроют спину, так
что Каа придется танцевать перед ним, а не вокруг него... и солнце
будет светить в затылок, а не в глаза... а еще можно отступить в
кустики и передохнуть, если пляски Каа затянутся...
       Он поднялся, отцепил тонкий метровый ремешок, привязанный
к ножнам, и размотал его. Эта плетка была единственным оружием,
какое допускалось в предстоящем поединке. Собственно, даже и не
оружием, а чем-то вроде кисточки с краской - кончик ремня покрывал
липкий белый порошок, оставлявший на змеиной чешуе заметные отметины.
Для этого, конечно, приходилось хлестать со всей силы.
       Раскрутив ремень над головой, Дик с боевым воплем выскочил
из расщелины и устремился к заветным кустам. Еще на бегу он заметил,
что верхушки колючек подрагивают, будто в зарослях возится стая
клыкастых крыс, но это его не смутило. Крысами займутся Шу и Ши;
да и вряд ли хоть одна высунет хвост из кустов, пока гепарды рядом.
       Он занял боевую позицию спиной к камням и солнцу, и вновь
завопил - громко, вызывающе. Гепарды, золотисто-желтые, в багровых
разводах, устремились к нему, волоча за собой сухую змеиную шкурку,
а в стороне, метрах в тридцати, возникла над травами широкая морда
Каа. Убедившись, что хитрость уже ни к чему, он перестал прятаться,
выгнул туловище двумя высокими горбами и словно перетек, перелился
по земле. Секунда - и блестящие змеиные кольца уже свиваются
и развиваются в шести шагах от Дика, а воздух полон негромким
шелестящим гулом. В отличие от земных питонов, Каа в такие моменты
не шипел и не свистел, а как бы рокотал, испуская звук, подобный
шуму летящего вертолета.
       Примчавшиеся вслед за ним гепарды сели, вывалив розовые
языки, и приготовились наслаждаться зрелищем. Ши, с алой маской
вокруг глаз, изогнулся и лязгнул зубами, содрав с хвоста травяную
бечевку; Шу избавился от привязи, наступив на нее лапой. Сидя, звери
напоминали земных кенгуру: четыре пары задних ног скрылись в траве,
а передние были аккуратно сложены вдоль оранжевого брюшка.
       Каа, не обращая на них внимания, танцевал; его крохотные
зоркие глазки были прикованы к Дику. Огромное туловище питона то
вздымалось под углом вверх подобно нацеленному в небо копью, то
выписывало восьмерки, изящные эллипсы и параболы, то изгибалось
волнами, острыми или покатыми, походившими на горные пики или морские
валы под легким ветром. Эта пляска и сопровождавший ее тихий
рокочущий гул завораживали; движения, временами плавные, временами
- стремительные и угрожающие, не позволяли предвидеть, откуда и
как будет нанесен удар. А их в арсенале Каа насчитывалось немало!
Коронным являлся выпад головой, сокрушительный хук, способный
проломить ребра; но были и боковые удары, и обвивы, и подсечки
спиной либо хвостом, а также хитрые подножки, сопровождаемые столь
могучими толчками, что Дик прямо-таки взмывал в воздух. Словом, в
схватке Каа стоил дюжины Цоров и Цохани, взятых вместе, так что
пару-другую отметин на его боках уже полагалось считать победой.
       Мерный рокот сменился более высоким и резким звуком. То был
явный вызов, и Дик, как положено воину-тай, в свой черед приступил
к Ритуалу Оскорблений. Губы его растянулись в пренебрежительной
усмешке, пальцы левой руки зашевелились, в правой свистнула плеть.
Еще в этот момент полагалось хлопнуть себя ладонями по ягодицам
или показать из-под колена кулак, но на эти обидные жесты рук у
Дика уже не хватало. И потому он перешел к словесным оскорблениям.
       - Ты, травяной червяк! Я отсеку твои уши и брошу их крысам!
А пальцы твои будут гнить в выгребной яме!
       Конечно, у Каа не имелось ни пальцев, ни ушей - во всяком
случае таких, какие можно было бы отрезать и швырнуть в крысиную
нору. Однако Ритуал требовал непременного упоминания о пальцах
и ушах, так что Дику приходилось следовать общепринятым канонам.
За четыре года жизни в Чимаре он постиг, что сей обычай, как и
другие традиции тайят, отнюдь не являлся пустой прихотью. Местные
аборигены были сугубыми рационалистами, не обожествляли ни ветров,
ни гор, ни звезд, ни солнца, не приносили жертв и не имели понятий
о молитвах, загробном мире и отпущении грехов - как и о всемогущих
существах вроде злого дьявола и доброго бога. Религия заменялась у
них Ритуалами, определявшими правила Почитания Предков, Представлений
и Приветствий, Празднеств, Поединков и Битв - и, разумеется,
Оскорблений. Во всем этом, однако, не было ничего мистического,
трансцендентного или колдовского. Предков почитали от того, что
всякому живому человеку приятно сознавать, что о нем вспомнят после
смерти; Песни Представления, Прощальные Дары и Шнур Доблести служили
напоминанием о родословной и свершенных воином подвигах; Ритуал Цамни
определял правила игр и всевозможных искусств вроде плетения циновок
и кузнечного ремесла; своим Ритуалам подчинялись сражения и схватки,
празднества и оплакивание погибших, семейная жизнь и тонкие связи,
объединявшие человека и животных-друзей. Оскорбительным телодвижениям
и словам отводилось важное место в этом неписанном кодексе - таким
путем противника лишали уверенности либо приводили в ярость. Кроме
того, реакция на обиду и угрозу могла многое поведать о темпераменте
воина, о его характере, выдержке и упорстве. Впрочем, все это
относилось к людям, а не к питонам пятиметровой длины.
       Дик, однако, продолжал изощряться в оскорблениях.
       - Зеленая падаль! Скоро твой позвоночник повиснет на моем
Шнуре Доблести! Я сокрушу твои ребра, пробью череп, выдеру зубы,
набью шкуру гнилой травой! Чтоб сдох ты в кровавый закат! Чтоб
ты лишился всех пальцев! Пусть высохнет кровь на твоих кликах!
Пусть...
       Каа сделал стремительный выпад, Дик отскочил, его ремень
впустую свистнул в воздухе, гепарды в волнении взвыли. Новая атака!
Дик опять промазал, тогда как жесткая змеиная чешуя прочертила
алый след над его коленом. Ши заскулил - судя по всему, он являлся
болельщиком Дика; Шу, торжествующе встопорщив усы, поскреб задней
лапой живот. Огромный питон поднял верхнюю часть тулова над травой,
согнул шею, уподобившись знаку интеграла, и уставился на противника
холодным завораживающим взглядом.
       Удар! Дик подпрыгнул, живая зеленая колонна мелькнула под
ногами, кончик хвоста задел щиколотку.
       - Чтоб не дожить тебе до дневного имени, мокрица! - выругался
он.
       Но Каа оставался бесстрастен; такие проклятья его, само
собой, не задевали. Если же говорить о людях, а не о змеях, то
утреннее имя человек обретал в возрасте пяти-шести лет, и давали его
старшие родичи, а до того малыш звался просто одним из первых или
вторых сыновей. Дневное имя подросток получал от Учителя - к примеру,
Дик был назван Две Руки и с именем этим мог прожить до старости,
если будет сопутствовать ему боевая удача. Достигнув же преклонных
лет, он удостоится права избрать вечернее имя, с коим всякий воин-тай
отправлялся в Пещеру Погребений, оставив родичам Прощальные Дары. Каа,
друживший еще с дедом Чочинги, мог бы похвастать целым набором вечерних
имен, ибо век его был долог, как тени высочайших вершин Тисуйю-Амата.
А посему он не обиделся на глупого человечьего детеныша, но лишь свернул
тело упругой восьмеркой, приоткрыл пасть с внушительными клыками и
ринулся в новую атаку.
       На сей раз удача Дика не обошла - питон промазал, зато
ремешок оставил четкую белую отметину на его хребтине, в полутора
метрах от головы. Ши и Шу разом взвыли: один - горестно, другой -
с явным торжеством. Но в следующую секунду их вопли перекрыло хриплое
грозное рычанье, и Дик, обернувшись, с ужасом увидел, как из колючих
багровых зарослей вылезает саблезуб.
       Вероятно, он охотился там на крыс - его морда, похожая
на кабанью, была перемазана алым, а с клыков, длиной в ладонь и
загнутых книзу, тоже срывались красные капли. Жесткая щетина за
ушами стояла дыбом, крохотные глазки злобно сверкали, и под нижней
челюстью, уродливой, точно проржавевшая крышка сундука, свисали
сосульки вязкой желтоватой слюны. Хоть Дик и не встречался прежде
с подобными тварями, но симптомы эти были вполне понятны: голодный
и злой кабан мог впасть в яростное неистовство, когда нет различий
меж понятиями "пища" и "враг". Пожалуй, и в таком состоянии его
удалось бы отпугнуть "вопилкой", но кто же берет с собой "вопилку",
отправляясь к водопадам? Только не Дик Саймон, Тень Ветра! Впрочем,
здесь, почти у самого селения, не было никаких опасных тварей...
       Но саблезуб на мираж никак не походил, и не приходилось
сомневаться, что он за пару минут стопчет и самого Дика, и обоих
гепардов. От такого чудища не убежишь! На вид кабан отличался
массивностью и грузностью, но мог потягаться в проворстве с
шестиногими скакунами - само собой, на ровном месте, поскольку
в зарослях скакун ему и вовсе не соперник. Так что вся надежда
была на Каа, хоть в сравнении с саблезубом был он бойцом другой
весовой категории - тянул килограммов на сто пятьдесят, а кабан -
на добрых шесть центнеров. И выглядел он несокрушимым, словно танк.
       Все эти мысли молниеносно промелькнули у Дика в голове, а
в следующее мгновенье он уже стоял в боевой позиции, согнув спину
и напружинив ноги. Нож, его единственное оружие, был плохой защитой
от саблезуба, и никак не мог заменить ни большого копья цухи-до,
ни тяжкой секиры томо, коими полагалось сражаться с таким чудовищем.
С другой стороны, битва могла вестись без правил, ибо саблезуба не
охранял закон Кровной Связи. Если навалиться всей компанией...
       Они навалились. Не успел кабан выскочить из зарослей, как
Шу и Ши повисли у него на задних ногах, а Каа, прекративший свои
танцы, нанес сильный удар в бок, покачнувший саблезуба. Нож Дика
прочертил кровавую полосу по жесткой шкуре, но атака была такой
стремительной, что всадить клинок поглубже ему не удалось.
       Дик отскочил. Гепарды тоже прыгнули в разные стороны. Зрачки
их мерцали боевым огнем, хвосты были задраны вверх, но из разверстых
пастей не вырывалось ни звука - игры кончились, начался бой, а в
бою полагалось хранить молчание. Каа застыл, свернувшись широким
кольцом в траве; его голова чуть заметно раскачивалась, будто питон
выбирал, куда нанести новый удар.
       От рева разъяренной бестии у Дика заложило в ушах. Зверь
поводил огромной головой, из-под широких когтей-копыт летели комья
земли, пропитанная кровью слюна свисала с губ. Он явно не мог решиться,
кого же терзать на первый случай - то ли наглого человечка с ножом,
то ли зубастых проныр-гепардов, то ли огромную змею, чьи удары были
посерьезней зубов и ножа. Правда, и эти удары не мнились саблезубу
столь уж опасными - его ребер, будто вырубленных из камня, питон
проломить не мог.
       Однако Каа все же попробовал, нацелив новый удар под самое
ухо. Нос у него был крепкий, но череп врага - еще прочней; и Дик в
свой черед убедился в этом, пытаясь вонзить лезвие меж крохотных,
пылавших бешенством глазок. Ши висел слева, на средней ноге кабана,
Шу - справа, на задней, а питон, слегка ошеломленный своим последним
выпадом, подсек передние. Совместными усилиями они свалили противника,
но тот взбрыкнулся с гневным ревом, мотнул головой, страшные челюсти
лязгнули у самого запястья Дика, а через мгновенье он уже парил в
небесах, подброшенный страшным ударом.
       Дыхание у него пресеклось, руки и ноги одеревенели. Он решил,
что умирает; вершины недалеких скал вертелись перед ним, а еще выше,
в небесной голубизне, отплясывало огненную сарабанду солнце. Казалось,
прошла целая минута, пока ему удалось вздохнуть, пока мир перестал
дрожать и кружиться, вновь сделавшись устойчивым и прочным. Всхлипнув,
Дик приземлился на ноги и машинально вытер нос - боль в боку терзала
раскаленными клещами, по щекам текли слезы. Он знал, что не должен
плакать, ибо Учитель Чочинга говорил в своих наставлениях так: день
не видит слез воина, ночь не слышит его рыданий, и лишь в краткий
миг рассвета могут увлажниться его глаза. Но должен он оплакивать
лишь павших друзей и родичей, а не свои обиды и раны.
       Друзья и родичи - то-бишь Каа с двумя гепардами - были еще
живыми, а потому Дик закусил губу и пощупал справа, под мышкой и
пониже. Ребра оказались в целости, но под ними наливался багрово-сизым
цветом чудовищный синяк, и вид его странным образом успокоил Дика.
В былые годы тетка Флори лечила этакое наложением серебряной монетки,
но здесь понадобился бы целый поднос - и одна мысль об этом подносе,
полном льда и приятно холодящем, придавала бодрости. Дик покосился
на саблезуба, перед мордой коего, отвлекая, метались Шу и Ши,
пробормотал: "Ну, тварь, держись!.." - и начал отыскивать взглядом
Каа.
       Питон смотрел на него - смотрел вопросительно, ожидая
команды, точно в их пестрой компании именно Дик был старшим и от
его решения зависело, лягут ли они костьми на этом зеленом лугу
или вернутся домой с победой и честью. Глаза у Каа тускло мерцали,
пасть приоткрылась, а перед ней метался узкий и длинный язык, будто
змей хотел прошептать: вспомни!.. Вспомни, что не клинок в руке, а
я - главное твое оружие! Я, Каа! Я, могучий и стремительный! Я, живое
копье и прочный аркан! Вспомни о том, и скажи, что делать!
       Он вспомнил.
       Губы Дика сложились трубочкой, раздался резкий повелительный
свист - один из многих приказов, каким обучал его Наставник, - и в
тот же миг они с питоном ринулись к кабану. Теперь Каа не старался
ударить; быстро скользнув в траве, он охватил хвостом средние ноги
саблезуба, а клыками вцепился в складку на отвисающем животе. Новый
свист, и челюсти гепардов сомкнулись у зверя на ушах, когти впились
в толстую, заросшую бурой щетиной кожу; кабан яростно мотнул головой,
но сбросить эти живые капканы не смог.
       Дик Саймон по прозвищу Две Руки, воин из клана Теней Ветра,
уже сжимал коленями его шею, заносил широкий длинный нож - и ярость
пела в его душе, холодная ярость бойца, впавшего в транс цехара.
Ярость, как утверждал Учитель, скует из воды топор, свяжет из травы
копье, и отец говорил о том же, хоть и совсем другими словами - про
биохимию, гормоны и адреналин. Слова были разными, а суть - единой,
и сводилась она к тому, что всякое чувство полезно, если умеешь им
управлять, если ты господин, а не раб своего гнева.
       Дик помнил от этом - памятью тела, не разума. И от того
ярость не кружила ему головы, а удесятеряла силы, текла, как положено,
от плеч к пальцам, переливалась в рукоять ножа, горячим потоком
струилась по клинку. В этот миг, растянутый магией цехара, он ощущал
и видел все: скрученное восьмеркой тело змеи, сковавшей саблезуба,
бешеный высверк кабаньих зрачков, смертельную мощь челюстей, готовых
сомкнуться на брюхе Шу, и стиснутый меж коленями горб каменных мышц.
Эта живая броня прикрывала шейные позвонки, столь же каменно-твердые
и прочные, соединенные упругими дисками хрящей - панцирь, прятавший
нить жизни, такой же хрупкой и уязвимой, как у любого живого существа.
Теперь Дик знал, куда ему нужно нанести удар.
       Нож опустился, проткнул толстую кожу загривка, прорезал
плоть, преодолел пружинистое сопротивление хрящей - прочных, твердых,
но уступивших гневному напору стали. Дик почувствовал, как содрогнулось
тело саблезуба, и в ту же секунду, будто нож разрушил магическое
заклятье, возобновился стремительный бег времени. А его оставалось
мало - ровно столько, чтоб убраться от этой полумертвой туши, не
погубив ни себя, ни гепардов, ни древнего змея Каа. Он знал, что эти
трое сейчас повинуются ему и без команды не отпустят кабана - так
и будут держать, пока тот не растопчет их в предсмертной агонии.
У друзей-животных были свои понятия о жизни, о смерти и долге перед
человеком.
       Пронзительно свистнув, Дик прыгнул - вверх и в сторону,
перекувырнулся, встал на ноги. Кабан с протяжным ревом бил копытами
в землю, оседая на круп, но Каа уже выскользнул из-под массивного
тяжкого тела; раскачиваясь на хвосте, он холодно разглядывал
умирающего врага. Ши, победно завывая, кругами носился в траве,
а Шу зализывал царапину на брюхе - видать, свел-таки знакомство
с пастью саблезуба. Дик подошел к нему, присел, раздвинул густой
подшерсток и убедился, что знакомство оказалось не слишком близким.
Шу облизал ему потный лоб шершавым жарким языком.
       - Ты хороший парень, - сказал Дик, - и доблестно сражался.
Пусть когти твои будут остры, зубы - крепки, а пасть всегда полна
мяса.
       При упоминании о мясе Шу воодушевился и лизнул Дика в нос.
Ревнивый Ши, прекратив выписывать в траве пируэты, положил морду
ему на плечо, потерся о щеку и взвизгнул, требуя своей доли похвал.
Дик произнес нужные слова - не от того, что так диктовалось Ритуалом
Кровной Связи, но из любви и уважения. Впрочем, уважение было основой
любого Ритуала, и даже оскорбляя врага - достойного врага, а не
хищную тварь вроде саблезуба, - полагалось не забывать об этом.
       Дик повернулся к неподвижной чудовищной туше кабана. Зрачки
его остеклянели, шерсть на загривке опала, и огромные клыки длиной
в ладонь казались теперь совсем нестрашными - так, просто два
заостренных желтоватых колышка, торчащих среди кровавой пены. Дик
шагнул к сокрушенному им гиганту, но Ши и Шу, панически взвыв,
заступили путь. Долг их был еще не выполнен, и оба гепарда минут
пять трепали уши кабана, покусывали рыло и принюхивались, пока не
убедились, что зверь мертв. Только тогда Дик был допущен к своей
добыче и к своему клинку.
       Он с усилием вытащил нож, осмотрел его и двумя резкими
сильными ударами отсек кабаньи уши. Это входило в победный ритуал,
являясь одновременно напоминанием победителю, призывом к осторожности
и благоразумию. Осторожность и хитрость значили не меньше, чем
отвага и телесная мощь; недаром многие из поучений Чочинги начинались
со слов - побереги свои уши. Но саблезуб, вероятно, не имел такого
мудрого Наставника, как Чочинга Крепкорукий, и теперь ему предстояло
расстаться не только с ушами. Ибо Учитель говорил: отрезав врагу
уши, не забудь про печень.
       Печень Дику была не нужна, он понимал это высказывание
в переносном смысле, а потому, найдя увесистый булыжник, принялся
вышибать саблезубу клыки. Каа следил за ним крохотными блестящими
глазками, и никто не мог бы сказать, чего в них больше - одобрения
или насмешки. Он был древним существом, слишком умудренным жизнью
и слишком гордым, чтобы ластиться или выпрашивать похвалу, как
непоседливые Шу и Ши. Дик знал об этом.
       - Ты прости, - негромко сказал он питону, орудуя своим
булыжником, - прости, что я обзывал тебя травяным червем. Так
полагается перед схваткой, понимаешь? На самом же деле ты - великий
боец! И если б не твоя помощь, я бы сегодня лишился печени. - Тут
он низко склонил голову и добавил ритуальные пожелания: - Да будут
прочными твои зубы и целыми - уши! Пусть голос твой летит до Небесного
Света, и пусть расстанешься ты с жизнью в самый прекрасный из дней,
какие сияют над Тисуйю-Аматом!
       Каа довольно заурчал и обнял хвостом ноги Дика.