Ахманов Михаил
Кононов варвар

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ахманов Михаил
  • Размещен: 08/04/2008, изменен: 08/04/2008. 71k. Статистика.
  • Статья: Фэнтези
  • Роман
  • Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:

  • 
    
    Михаил Ахманов КОНОНОВ ВАРВАР Глава 1. Крушение Творить Ким Кононов предпочитал ночью. Во-первых, день - время суматошное, нервное, и до писания романов как-то не доходили руки; во-вторых, он вообще относился к совиной породе, с пиком активности между часом ночи и тремя. За этот срок он мог нашлепать пять страниц, а днем лишь потел у компьютера да выжимал с натугой вымученные фразы. Такая уж у него была физиология, что все происходившее в светлый период суток воспринималось как помеха - топот соседей на лестнице, тоскливый рык канализации, гул нечасто проезжающих автомобилей и даже шелест листьев за окном. Ночами писалось куда быстрее, и потому Ким любил ночь. Покой, тишина, темнота... Но в данный момент в наличии были только две составляющие - еще не кончился июнь, когда в Петербурге, по словам поэта, одна заря спешит догнать другую. Зато Кононов мог растворить окно, сунуть в розетку фумигатор, убийцу комаров, и отдаться творчеству, вдыхая ароматы свежей зелени и влажной, пропитанной летним дождиком земли. Ким обитал в Озерках, на Президентстком бульваре, на самой северной городской черте; по одну сторону узкой улицы стояли дома, прихотливо изогнутые буквами "П" и "Г", а по другую высился лесок, который местные жители, люди неизбалованные, считали парком. Кимова берлога была на первом этаже, окнами к лесу, и от деревьев Кима отделяли только заросли акации да шиповника, тротуар и двухполосная проезжая часть с разбитым, а кое-где отсутствующим асфальтом. Знакомый, но такой приятный вид! А кроме того, полезный и вдохновляющий! Если напрячь воображение, ближайшая лужа могла сойти за хайборийский океан, темная полоска леса - за остров прекрасной волшебницы, а ласковый июньский дождик - за бурю в этом океане, несущую пиратскую галеру к черту на рога... Конан Варвар цепляется за рулевое весло вместе с верным кормчим Шугой, всматривается в темноту, гадает: откуда буря?.. да еще такая сильная?.. И неизвестно варвару-киммерийцу, что бурю наслал злодей-чародей из северных земель, дабы устрашить красавицу-фею, что живет на острове, и приневолить ее к сожительству. Вот этого мерзкого колдуна по имени Гор-Небсехт Конан и устаканит! Однако не сразу, а сотни через три страниц, проделав долгий путь от острова до колдовского замка Кро Ганбор, а замок будет где-нибудь в Асгарде либо Ванахейме... Словом, в ледяной Лапландии! Начало было положено, и Ким, довольно хмыкнув, отвернулся от компьютера и оглядел свой рабочий кабинет. Главным предметом обстановки здесь являлись книги, громоздившиеся на полках, на телевизоре, на полу, в старом кожаном кресле и плавно переползавшие на самодельный стеллаж в коридоре. Штабель книг около кресла увенчивал телефон, на полках тут и там торчали стаканчики с карандашами, коробки с лентами для принтера, дискеты, пепельницы, стопки бумаги и прочий хлам, необходимый в писательском ремесле. Беспорядок, но трудовой, активный... Снова хмыкнув, Ким почесал в затылке и, закурив сигарету, уставился в темнеющие на экране строчки. Пару минут размышлял над сценой крушения, к примеру, такой: галера налетит на риф и треснет пополам, матросов смоет с палубы, гребцов размечут волны, но Конан непременно доплывет до берега... Оставить еще кого-нибудь в живых? Скажем, старого верного Шугу, чтоб киммериец не скучал?.. Немного подумав, Ким собрался прикончить всех без снисхождения и жалости, а заодно вселить в злодея-чародея бессмертного демона. Эта тварь - Аррак или Демон Изменчивости - будет квартировать под черепом у Гор-Небсехта словно джинн в бутылке, добавляя магу чародейских сил и злобности, а уйти ей - никак, ибо до самой смерти колдуна связаны они магическим заклятьем. Демон, конечно, знает о сексуальных домогательствах партнера и поощряет их, так что Конану придется туго... А почему? А потому: вырвет он печень чародею, да как бы Аррак в него самого не перебрался! Отличный сюжет!.. - решил Ким и, с довольной улыбкой поглядывая в окно, застучал по клавишам. Дождик - буря, лужа - океан, лес - цветущий остров, а Конан - вот он Конан, сидит у компьютера и сочиняет мемуары! Только прекрасной волшебницы нет... Через пару часов, примерно в три пятнадцать, он остановился и перечитал первую главу. * * * - Ну и шторм, капитан! - прокричал кривоногий кормчий-барахтанец. - Ну и шторм! Прах и пепел! Клянусь ядовитой слюной Нергала, такого я не встречал за тридцать лет, что плаваю по океану! - Куда нас несет, Шуга? - Конан, вцепившийся в кормовое весло, приподнял голову. Он пытался высмотреть просвет в тучах, но его не было; наоборот, грозовые облака становились все темнее, в них начали посверкивать молнии, а ледяной полярный ветер разыгрался во всю, вздымая волны выше палубы "Тигрицы". - Куда несет? - повторил кормчий. - Прямиком на Серые Равнины! Одно удивительно: я думал, дорога к ним начинается где-то в Асгарде или в северных гирканских горах, а нас отбросило к югу. - Окочуриться можно в любом месте, - заметил Конан, чувствуя, как вздрагивает под ногами палуба корабля. - А чтобы этого не случилось, вели-ка, парень, спустить паруса и срубить мачты. И, во имя Крома, гони всех бездельников на гребную палубу! Пусть берутся за весла и не вопят у меня под ухом о близкой смерти! - Грести при такой волне? - Шуга с сомнением пожал плечами. - А что нам еще остается, старый пес? Ждать, пока морские демоны заглотят нас, прожуют и выплюнут кости на ветер? Кормчий хмыкнул и отправился выполнять приказание. Вскоре над палубой прозвучал его хриплый рев: - Паруса долой, ублюдки! Беритесь за топоры, мачты - за борт! Шестьдесят мерзавцев - на весла! Остальным - привязаться покрепче и слушать мою команду! Да пошевеливайтесь, дохлые ослы! Кого смоет за борт, тот отправится прямиком на корм акулам! Конан пошире расставил ноги; рулевое весло прыгало в его руках словно живое и с каждым мгновением удерживать "Тигрицу" на курсе становилось все трудней. Да и можно ли было говорить о каком-то курсе, если даже Шуга, опытный морской волк, не знал, куда их несет? Буря гнала корабль на юг, и через сутки они могли очутиться где угодно: у побережья Черных Земель, в открытом море или у скал легендарного Западного материка, куда не добирался никто из хайборийцев. Уже сейчас они плыли в неведомых водах, ибо, преследуя день назад зингарского "купца", сильно уклонились к западу. "Купец", удиравший на всех парусах, благополучно пошел на дно, перевернувшись при первом же сильном порыве урагана; "Тигрице" же, где часть парусов была во-время спущена, удалось остаться на плаву. Надолго ли? Застучали топоры, и Конану показалось, что лезвия их впиваются не в основания мачт, а прямо в его сердце. Он любил свой корабль - не только потому, что судно было надежным и быстроходным; были и еще причины для крепкой привязанности. Эта галера напоминала ему о другой "Тигрице", должно быть сгнившей уже в какой-нибудь бухте Черного Побережья либо разбитой волнами о камни. И помнилось еще ему о хозяйке того корабля, принявшей смерть в мрачных джунглях, на берегах Зархебы, проклятой реки... Помнилось и не забывалось, хотя прошло с тех пор года три или четыре, а может, и все пять... Время само по себе ничего не значило для киммерийца; он измерял истекшие сроки не днями и месяцами, не солнцами и лунами, а событиями - тысячами локтей, пройденных по морю или по суше, ограбленными кораблями, захваченными богатствами, смертями приятелей, соратников или врагов. Но та женщина, Белит, хозяйка прежней "Тигрицы", была не просто соратником... И потому он не мог до сих пор забыть о ней. Мачты с грохотом рухнули в кипящую воду, снеся половину фальшборта. Внизу, на гребной палубе, раздавался мерный звон гонга, скрип весел и дружное "Ух!" гребцов; они старались изо всех сил, но широкие лопасти то утопали в набежавшей волне, то без толку бороздили воздух. Тем не менее ход галеры стал уверенней, и теперь она лучше слушалась руля. Если шторм не сделается сильнее... Но буря усиливалась с каждым мгновением. Тучи, нависавшие над морем, опускались все ниже и ниже, водяные холмы превращались в горы, разделенные провалами темных пропастей; северный ветер ярился и швырял в лицо соленые брызги, играл кораблем словно щепкой, попавшей в гибельный водоворот. Вдобавок - невиданное дело в южных водах! - пошел снег, забушевала метель, и была она не слабее, чем в Асгарде или Ванахейме. Сразу резко похолодало; ноги скользили по доскам, и два десятка моряков, еще остававшихся на палубе, начали вязать новые узлы. Одни сгрудились у обломков мачт, другие - у трапа, ведущего на кормовую надстройку, третьи - у распахнутого люка. Харат, парусный мастер, привязался к носовому украшению, что изображало тигрицу в прыжке, с разинутой пастью; у него было на редкость острое зрение, и сейчас он, как раньше капитан, пытался разглядеть просвет в тучах. Шуга, кормчий, поднялся к рулевому веслу и обхватил его обеими руками. Но морские демоны были сильнее, чем два человека; весло по-прежнему прыгало, вырывалось из скрюченных пальцев, норовило сбросить обоих рулевых за борт. - Снял бы ты сапоги, капитан, - сказал Шуга. Сам он уже успел разуться: босые ступни меньше скользили по палубе. - К чему, приятель? Доски уже обледенели... А я хотел бы отправиться к Нергалу в сапогах. - Ха! Станет Нергал разглядывать, обут ты или бос! - Не станет, верно. Но я собираюсь пнуть его в зад, а в сапогах-то пинок выйдет покрепче! Они оба захохотали, болтаясь, словно тряпичные куклы, на конце рулевого весла. Потом Шуга пробурчал: - Так он и подставит тебе свою задницу! Нергал, знаешь ли, шустрый малый; недаром ему поручено надзирать за душами мертвых. - Говорят, он обнюхивает каждого, кто готовится ступить на Серые Равнины, - вымолвил Конан. - Чтобы узнать, много ли грехов у мертвеца и каким запахом тот смердит... Вот тут-то я его и пну! А не выйдет, разрисую проклятого ножом! Он похлопал по рукояти кинжала, торчавшего за поясом. Клинок был хорош: обоюдоострый, в три ладони длиной, в изукрашенных самоцветами ножнах. Стигийская добыча, взятая в крепости Файон на берегу Стикса... Стигийцы же - известные чародеи; быть может, и этот кинжал был заколдован? Самая подходящая штука, чтоб подколоть Нергала... - Не кликнуть ли подмогу? - сказал кормчий. - Это весло отбило мне все ребра. Пепел и прах! Оно вертится, как бедра аргосской шлюхи! - Только они будут помягче, - со знанием дела заметил Конан. Шуга, повернув голову, заорал: - Эй, Патат, Стимо, Рикоза! И ты, Рваная Ноздря! Сюда, бездельники! Поможете с веслом! Моряки зашевелились, кто-то начал резать канат, но внезапно огромный вал вознес "Тигрицу" к небесам, а затем вверг в сине-зеленую пропасть. Корпус затрещал, жалобно застонала обшивка, раздались испуганные вопли гребцов; несколько веревок лопнуло, и два человека полетели за борт. Теперь никто не рисковал распустить узлы. - Клянусь печенью Крома, - произнес киммериец, - у нас убытки, кормчий. Кажется, Брода и Кривой Козел... - Да будет их путь на Серые Равнины выстлан туранскими коврами! - отозвался Шуга. - Эй, Патат, Стимо, Рикоза, Рваная Ноздря! Сидите, где сидите, парни! Не развязывайте веревок! - Это правильно, - одобрил Конан. - Смоет ублюдков, не успеют и шага ступить. А так... "А так, - подумалось ему, - пойдем на дно всей компанией, только без Броды и Козла." Внезапный гнев охватил его; холодное бешенство, ярость, злоба на этот мятущийся темный океан, уже пожравший двоих и разинувший пасть на корабль со всем остальным экипажем. Но жизни этих людей, всех восьмидесяти пяти, принадлежали только ему, капитану! Он, он сам, разыскивал лучших среди барахских рыбаков и мореходов, обшаривал кабаки Зингары, Аргоса и Шема, выбирал крепких гребцов, метких лучников, матросов, что карабкались по мачтам быстрее обезьян - и каждый из них вдобавок лихо рубился на саблях и топорах, метал копья и стрелы и, с одним абордажным крюком в руках, мог выпустить кровь трем стигийским латникам! А теперь, похоже, они все обречены... Кром! Если бы он мог поразить эти темные грозные воды пучками молний! Если бы мог разогнать тучи, заткнуть глотку ветру, скрутить ему жилистую шею! Если бы он повелевал вулканами на дне морском и, пробудив их, испарил океан потоками огненной лавы! Но боги отказали людям в таком могуществе, приберегли его для себя... Несомненно, они были правы; человек, даже не повелевая молниями и вулканами, творил столько пакостей и мерзостей, что светлому Митре и доброй Иштар не хватало ночи и дня, чтобы оплакать убиенных и покарать грешников. Впрочем, грешниками занимался Нергал со сворой присных демонов, и было похоже, что они уже готовились наложить на "Тигрицу" свои жуткие лапы. Ударил ветер, корабль вновь подбросило, крышка люка сорвалась, исчезла в пучине, а вместе с ней - трое моряков. - Кто? - Конан скрипнул зубами. - Стимо... Стимо, и еще Касс и Ворон... Прах и пепел! - Жаль Стимо... Он был сильным парнем. - А Ворон попадал стрелой в кольцо за пятьдесят шагов... Касс, он... Волны стадом разъяренных быков ринулись на корму "Тигрицы", тараня ее крутыми лбами; борт треснул под их напором, холодная вода хлынула в трюм. Корабль заскрипел, застонал, словно зверь, получивший смертельную рану. Вновь послышались вопли гребцов - запертые на нижней палубе, они не знали, велик ли причиненный судну урон, но могли предполагать самое худшее. Киммериец пробормотал проклятье: "Тигрицу" завертело на гребне волны, рукоятка рулевого весла вырвалась из его пальцев и ударила Шугу в грудь. Кормчий бессильно обвис в веревочной петле, хрипя: - Держи... держи ее... иначе... всем конец! Против волны... держи против волны... О, мои ребра! Прах и пепел... якорь в глотку... вонючая кровь Нергала... ослиное дерьмо... Он принялся ругаться, но его скрюченные пальцы уже легли рядом с широкими ладонями Конана. Вздрогнув, галера свалилась вниз, в водяную пропасть. Снегопад прекратился, но жуткий пронзительный ветер гулял по палубе судна, валил его с боку на бок, натягивал канаты, перетряхивая вцепившихся в них людей точно бусины живого ожерелья. - Харат! - крикнул Конан, и сильный голос его перекрыл завывание урагана. - Харат, Кром тебя раздери! Что ты видишь? - ...иии - еее - гооо! - донеслось с носа. - Ниии - чеее - ооо! Тууу - чиии! Всююю - дууу! - Конец нам, - буркнул Шуга. Лицо его посерело, на ребрах вздулся огромный синяк, но рукоять весла кормчий держал твердо. - Заткни пасть! - рявкнул киммериец. - Не достанутся наши шкуры Нергалу! - Это ты так говоришь, - кормчий через силу ухмыльнулся. - Ты силен, но Нергал сильнее... Отымет душу! Заявишься к нему призраком, и сапоги твои призрак, и кинжал... пинай и коли его, сколько влезет... он и не почешется, гадюка, только сунет в самое гнусное место в своей помойной яме... - Боишься смерти, Шуга? - А ты? Конан свирепо ощерился. - Никто не живет вечно! Но за свою шкуру я спрошу хорошую цену! - Спросить-то можно, вот только дадут ли ее... - Шуга вдруг закашлялся, захрипел и сплюнул на палубу кровью. - Здорово меня приложило, - пробормотал он. - Ребра сломаны... Ну, ничего, в нергаловой утробе станут как новенькие... - Кормчий с усилием вскинул голову, осмотрел страшное гневное море и небеса, где меж громадами темных облаков сверкали молнии, потом невесело скривился. - Не простая это буря, - донеслось до капитана, - не простая, клянусь своими ребрами! Теми, что еще уцелели! - Не простая? Кром, что ты болтаешь! - Кто-то наслал ее на нас... Или на кого другого, а мы просто попались на пути. Не бывает таких жутких штормов в середине весны! Не бывает! И еще: глянь, как бегут тучи... Словно их гонит кто-то... Бегут, вытягиваются копьем... а мы - на самом острие... мы или кто другой... "Тигрица" в очередной раз рухнула в пропасть. Весла судорожно забили по воде, помогая судну вскарабкаться на зыбкую сине-зеленую гору, но надвигавшиеся сзади валы догнали корабль, нависли над палубой, прокатились по ней, смывая за борт моряков. Никто из них не успел даже вскрикнуть. Сколько их осталось? - подумал Конан. У весел - шестьдесят, да еще один, отбивавший в гонг ритм гребли... А наверху - Харат, оседлавший деревянную тигрицу, четверо у передней мачты, двое - у задней... У люка - никого... Значит, считая с рулевыми, уцелело девять человек, а полтора десятка уже покоились в соленой мокрой постели. Если не больше; волны, проломив борта, могли смыть людей и с гребной палубы. Шуга вдруг встрепенулся, завертел головой, забормотал: - Прах и пепел! Волны... иначе шумят... слышь, капитан? Иначе, говорю... ревут, не рокочут... словно бьются обо что-то... - Скалы? Суша? - Может, и суша... - не выпуская весла, кормчий вытянул шею, пытаясь разглядеть в полумраке берег. - Хорошо, если суша, - сказал Конан. - Только откуда ей здесь взяться? - От богов или от демонов... скоро узнаем, от кого... Если там песок, мы спасены, а если скалы, всем конец! Шмякнет нас, одни доски останутся в кровавом дерьме... Конан злобно выругался. - А не мерещится тебе, Шуга? Отбил ребра, а вместе с ними и слух с разуменьем, а? Но тут с носа, где торчал парусный мастер Харат, долетело: - ...Ооо - ооов! Ооо - ооов! Беее - реее... Беее - реее... - Чего он орет? - рявкнул киммериец. - Берег или берегись? Что у него - соль глотку проела? Корабль взлетел на огромной волне, и теперь оба цеплявшихся за рулевое весло человека увидели впереди облачную темную массу, над которой плясал гигантский смерч. Он то стремительно вытягивался к небесам, касаясь туч широкой разлапистой воронкой, то оседал вниз, плющился и кружился у самой земли, будто хотел вобрать в себя камни, песок и воду, перетряхнуть эту смесь и выплюнуть ее прямо в сердцевину облаков. Ненасытная пасть его казалась черной, ведущей прямиком в утробу воздушного демона, и на фоне этой черноты белыми клыками торчали у берега утесы. На мгновение смерч представился Конану огромным змеем, чей хвост взбалтывал тучи, изогнувшееся тело касалось земли, а голова с зубастыми челюстями лежала на самом берегу, словно поджидая "Тигрицу" со всем ее экипажем. Вероятно, и у кормчего мелькнула такая же мысль; освободив левую руку и кривясь от боли в разбитых ребрах, он принялся чертить в воздухе знаки, охраняющие от беды. Губы его посинели. - Сет! Проклятый Сет, грязная гадюка! Явился за нашими головами! - Держи руль, Шуга! - прорычал Конан. - И говори, куда править! Ты кормчий, не я! - Там Сет! - Мешок дерьма, а не Сет! Протри глаза, смрадный пес! Там вихрь, а у берега - рифы! Куда нам править? Шуга выплюнул сгусток крови. - Держи левее... Вроде бы есть проход, только узкий... Если течение пронесет... - Беее - реее - гиии - сссь! Скааа - лыыы! - долетело с носа, и теперь ни кормчий, ни капитан уже не сомневались в том, что кричит Харат. Передняя часть галеры вдруг задралась кверху, корабль дрогнул от страшного удара, и переломанный форштевень, вместе с носовым украшением и цеплявшейся за него фигурой парусного мастера, взлетел вверх. Затем послышался треск весел, скрежет камней, пронизавших обшивку, вопли гребцов, заглушенные диким воем урагана. Рулевая рукоять метнулась словно шея непокорного жеребца, отшвырнула кормчего вправо - только растопыренные руки и ноги промелькнули над бортом; затем Конан ощутил, что взмывает в воздух, и тут же ледяная вода обожгла кожу. Но холод вдруг сменился теплом, тишиной и покоем. Не было больше грохота и криков, ветер не бросал в лицо соленую влагу, не терзало дерево растертые в кровь ладони, исчезло видение жуткого смерча, плясавшего на берегу... Он погружался вниз, вниз, вниз, в царство забвения и мрака, в бездну, откуда начиналась тропа на Серые Равнины, обещавшая неспешное последнее странствие и вечный отдых. Сапоги и намокшая куртка тянули на дно, в ушах раздавался слабый звон, рукоять кинжала давила на ребра. Кинжал! Стигийский клинок, который он собирался всадить в брюхо Нергалу! Ну, если он станет дохлой рыбой, бессильной тенью, изъеденным крабами трупом, темному богу нечего опасаться его ножа... Тело его само рванулось вверх, преодолевая упругое сопротивление воды. Мимо опускались в глубину трупы гребцов - с разбитыми головами, с переломанными членами, с ошметками плоти, содранной с костей. Он узнавал их: кого - в лицо, кого - по приметному браслету, шраму, поясу или серьге... Людей швырнуло на риф, размолотило о камень; весьма возможно, что и ему предстояло разделить их судьбу. Вынырнув и очутившись в провале между огромными волнами, он сделал только один глубокий вздох, бросил только один взгляд на свой корабль и снова погрузился в воду. "Тигрица", с пробитым бортом и начисто снесенным носом, попала в белые зубья прибрежных скал; валы безжалостно трепали ее, довершая разрушение. Живых он не разглядел, ни в воде, ни на судне - но что увидишь за краткий миг? Барахтанцы - пираты, люди моря, крепкие парни; быть может, кто и выплывет... К примеру, Шуга, старый пес... Шуга пытался править левее, к проходу... к узкому проходу, сквозь который морские воды вливаются в бухту... К проходу меж рифов, до которого не добралась "Тигрица"... Там - течение! Внезапно он почувствовал его напор и заработал руками и ногами изо всех сил, то поднимаясь к поверхности за глотком воздуха, то вновь ныряя в спасительную тишину глубин. Потом его крутануло в водовороте, ударило о шершавый камень, протащило вперед; под коленями скрипнула галька, ветер ударил в лицо, сырой воздух наполнил легкие, и он понял, что находится на берегу. Вскочив, он сделал три или четыре шага к темневшим невдалеке утесам, обернулся, оглядел свой погибающий корабль и каменистую прибрежную отмель, потом поднял сжатый кулак и, выкрикивая проклятья, погрозил тучам. Ни одного человека в воде... ни одного тела на берегу... Все погибли... Все! * * * Лихо я их!.. Всех утопил!.. - подумал Ким, прихлебывая кофе из огромной кружки. Он был доволен; сюжет романа прорисовывался все отчетливее и яснее и обрастал, почти без мысленных усилий, новыми финтифлюшками и прибабахами. Итак, Конан попадет к волшебнице, прекрасной фее, которую преследует колдун; она, конечно, пообещает киммерийцу сундук с брильянтами и вечную любовь, ежели он отправится в северные земли, найдет колдуна-негодяя и вырвет у него печенку. Возможно, над Конаном свершится чародейство, дабы он не позабыл о важной миссии... возможно, фея даст ему спутника-голема, крутого, как джидай из "Звездных войн" - так, для порядка, чтобы приглядывал и бдил... В общем, выйдет Конан в путь-дорогу и, после многих приключений, достигнет замка у ледовитых ванахеймских берегов, а там уж и с Небсехтом разберется, и с мерзавцем демоном! Но для начала нужно так устроить, чтобы лишился он друзей-товарищей, ибо Конану Варвару лучше геройствовать в одиночку. Больно уж выпуклый персонаж! Глаза ледяные, мышцы стальные, челюсть квадратная! Вздохнув, Ким закурил, потом ощупал собственный небритый подбородок. Так, ничего, но до Конана далековато... Впрочем, сожалений или, тем более, зависти он не испытывал: во-первых, каждому - свое, а, во-вторых, нынче эпоха не хайборийская. Что завидовать герою сказки и твоему поильцу и кормильцу? Как-то нелепо и неэтично... Хотя, с другой стороны, по временам мечталось Киму расправить плечи, прихватить топор да и наведаться к верхним соседям, отродьям Нергала! Такие мысли его терзали по ночам, когда соседи, затеяв пирушку, мешали работать музыкой, топотом, а еще - пивными банками, что сыпались на кимов подоконник. Увы, уже пустые... Но приструнить соседей Ким не пытался, снисходя к тому, что жили над ним молодожены, и искренне надеясь, что через пару лет все образуется само собой: перебесятся, утихнут. Пока же он терпел. Молодожены все-таки! Любовь! К любви Ким относился трепетно, будучи по душевному складу поэтом и романтиком. Что, впрочем, почти не отражалось в его литературных штудиях: работал он на издательство "Хайбория", выпекавшее сагу о Конане - два тома в месяц, двадцать четыре за год. Необъяснимый феномен: Конана Варвара читали - и почитали! - на всем постсоветском пространстве! По тайным и удивительным причинам он был в России популярней президента и даже певца Филипа Киркорова; возможно, потому, что президент - суровая реальность, певец - реальность сладкая, но все-таки нечто обыденное, тогда как народ российский жаждал сказок, и в книжном, и в телеэкранном исполнении. Чтоб с колдунами, принцессами, бравым героем помускулистей, погонями, битвами и непременной победой над шайкой плохишей... Еще с любовью, но без извращений - так, чтоб годилось для семейного чтения. "Хайбория", уловив сию тенденцию, нашлепала уже сотню томов без двух: сначала - оригинального Говарда, потом его западных наследников, всяких Джорданов и Спрэг де Кампов, *) а когда Кампы и Джорданы кончились, в печать пошли творения российских конанистов. Вот в этой-то бригаде и подвизался Кононов, кормясь от "конины" и давая повод для многочисленных и не всегда безобидных шуток, связанных с его фамилией. Напрасно он доказывал коллегам, что фамилия эта с хайборийским Конаном никак не связана, а выводится из почетного имени Конон, что по-гречески значит "трудящийся"; напрасно хмурил брови, когда его допрашивали, скольких принцесс он обесчестил прошлой ночью и скольким магам и зловредным чудищам вырезал аппендикс; напрасно таскал по издателям свои сонеты, стансы и поэмы. Напрасно! Как говорил Борис Халявин, директор и владелец "Хайбории", если ты - Кононов, так и пиши про Конана, а в Пушкины не лезь! Ким утешался по-своему - вставлял в романы то балладу, то песню, разбойничью или пиратскую, то хвалебный гимн богам - разумеется, светлым, вроде Иштар и Митры. Но песни и гимны требовали особого настроения, а Ким сейчас существовал в ритме прозы, обдумывая сюжетные ходы и помня о том, что роман он должен сдать недели через четыре, к пятнадцатому, крайний срок, к двадцатому июля. Отсюда вывод: твори, но поспешай! Итак, бредет себе Конан по острову, встречает прелестную фею и предается с ней любви под пальмами, после чего прямая дорога во дворец... а лучше - в огромную пещеру или же в грот... Грот гораздо поэтичнее и подходит для названия - грот чего-то-там... Чего-то - то есть чей... волшебницы, конечно, но надо дать ей имя... короткое, энергичное и красивое... Да и облик не худо описать! Он отложил сигарету и прикоснулся к клавишам. "Девушка была высокой и гибкой, с фигурой Иштар, с формами соблазнительными и, в то же время, девственно-строгими. Лицо ее поражало: огромные нечеловеческие глаза, изумрудные зрачки с вертикальным кошачьим разрезом, пунцовые губы, нежный атлас щек и водопад рыжих кудрей, в беспорядке струившихся по плечам. Плечи же, как и стройные ноги выше колен, были обнажены, да и прочие части тела просматривались вполне ясно: воздушный хитончик не скрывал ничего. Ни маленьких упругих грудей, ни перламутровой раковины живота, ни округлых и в меру полных бедер, ни лона, покрытого золотистыми волосками. Озаренная солнцем, она была прекрасна, как дикая орхидея из заповедных рощ богини любви!" Завершив абзац, Ким перечитал его и облизнулся. Ему вот такие женщины не попадались! Чтоб с перламутровым животом и золотистым лоном... Чтоб кудри были рыжие, а глазки - изумрудные, пусть даже без кошачьего разреза... И где они водятся, эти красотки? Ну, в Голливуде, само собой... еще у новых русских, в богатых теремах... у шейхов нефтяных, в Кувейтах и Катарах, должно быть, целые гаремы из поп-звездуль да топ-моделей... Все раскуплены и прикарманены, а что осталось российскому поэту? Или, предположим, писателю? Пусть не поэту даже, не писателю - литературному негру в самом деле, но негры тоже люди, особенно литературные! И хочется им чего-то такого, зеленовато-рыжего, с пунцовыми губками, и чтобы воздушный хитончик не скрывал округлых, в меру полных бедер... Ким вздохнул, закрыл глаза, пытаясь представить это чудо, но тут с бульвара послышался шорох шин, плавно переходивший в свистящую тормозную мелодию. "Кого это дьявол принес в пятом часу?" - подумал Кононов. Он повернулся к окну и обнаружил, что за кустами шиповника, у тротуара, стоит автомобиль. Тачка богатая, вроде шестисотый "мерседес", и цвет изысканный, "мокрый асфальт" - таких на Президентском бульваре не водилось. Они тут даже не ездили, чтобы не пачкать бесценных колес в колдобинах и ямах и не столкнуться - упаси Господь! - с каким-нибудь нищим "жигуленком". Бульвар хоть и звался Президентским, но в ширину и на министра не тянул. Может, на губернатора, только не питерского, а в лучшем случае псковского или тамбовского. Из машины вышли трое - двое мужчин и женщина в длинном плаще. Дождь прекратился, однако кусты и висевшая в воздухе белесоватая дымка не позволяли разглядеть их лиц. Мужчины, кажется, были плечистыми, крепкими и, судя по резвости движений, молодыми; женщина - стройной, довольно высокой, в капюшоне, надвинутом по самые брови. Одни из мужчин держал над нею зонтик, другой озирался с бдительным видом, будто под аркой кимова дома или где-то в лесу таились в засаде злоумышленники. - Недолго, Дарья Романовна, - услышал Ким хрипловатый голос. - Пал Палыч задерживаться не велел. Посмотрим, что с ней, а надо, так "скорую" вызовем. - Не поедет "скорая" на судороги, - со знанием дела возразил другой мужчина - тот, что оглядывал территорию. - На вывих тоже не поедет. Тут, Гиря, Генку-костоправа надо звать. Он рядом живет, на Энгельса. - Сперва посмотрим. Если что, звякну по мобильнику, съездишь за Генкой. Сотню в пасть, и сюда! - За сотню может не согласиться. Ночь как-никак! - Сунешь две. - Тот, кого назвали Гирей, повернулся к женщине. - Пошли, Дарья Романовна, посмотрим, что с вашей сестричкой. И что ее на слона понесло? Выкаблучивалась бы б себе на арене, на мягком песочке... Они двинулись к парадной Кима, которая, как и две соседних, выходила на улицу. Дальше, правее и почти на самом углу, располагалась арка, ведущая во двор П-образной блочной девятиэтажки, а во дворе чего только не было: бетонный бункер жилконторы, детсад, похожий на барак за сетчатой металлической оградой, три киоска с пивом и жвачкой, будка холодного сапожника, пять скамеек и у каждой - по дереву, где тополь, где береза. Но эти подробности Кононова сейчас не занимали; прищурив глаза, он мысленно обкатывал услышанное имя. Дарья Романовна... Дарь Рома... Неуклюже, и целых два "р" - рычат, подлые, ревут... Дар-ома... Лучше, но все равно рычащий звук... Дай-ома... Дайома... Вот это уже ничего, подумал Ким, это годится для прелестной феи! А рычать мы будем в слове "грот", и получится у нас энергично и нежно - "Грот Дайомы"... Хорошее название! Конан эту Дайому трахнет на лужке под пальмами, потом она его затащит в грот, а там - ковры и гобелены, хрустали и ложа с тигровыми шкурами, отличный винный погреб и пропасть слуг... Само собой, служаночки есть... такие нежные, приглядные и работящие... Вот пусть они гостя искупают, маслом умастят, и - в койку... А там и главе конец! Он повернулся к компьютеру, но тут за окном что-то переменилось. Вскрикнула женщина: "Прочь! Пустите же! Пустите!" - затем послышался хриплый рев: "Куда ты? Стой! Стой, говорю!" - и сразу раздались перестук каблучков, топот, тяжелое дыхание и вопль: "Эй, Петруха! Лови ее, лови!" Склонившись над подоконником, Ким разглядел, что женщина, скинув плащ, куда-то устремилась, но явно не к его подъезду, а вроде бы вдоль улицы, к дворовой арке. Парень с хриплым голосом бросил зонтик и, топая по лужам, бежал за ней, а его компаньон - вероятно, Петруха - ринулся от машины наперерез. Но беглянка была легкой и быстрой, как серна туранских степей, и мчалась так, будто ее преследовала волчья стая. На краткий миг Ким залюбовался изяществом ее движений, пламенным мазком волос, длинными стройными ногами, но тут же сообразил, что происходит нечто странное. Может, киднэпинг, а может, и того похуже... С чего бы женщине бежать? Да и как не беги, в модельных туфлях от погони не уйдешь... Он оперся ладонями о подоконник и спрыгнул вниз. Натура у Кима была романтическая; он относился к людям, которые не взвешивают "за" и "против", а повинуются импульсу - тем более, если кому-то нужно помочь, спасти из огня, из вод морских или, как в данном случае, из лап предполагаемых насильников. В такие моменты он забывал, что не умеет ни драться, ни плавать, да и сложения скорей не богатырского, а ближе к легкоатлетическому; бегал он, правда, неплохо, а потому, продравшись сквозь заросли шиповника, успел перехватить преследователя. Роста они были одинакового, но Гиря весил килограммов на тридцать побольше и, судя по бритому черепу и тяжеленным кулакам, входил в разряд профессионалов. Но Кононова это не смутило. Схватив бритоголового за локоть, он дернул его, развернул к себе и яростно прошипел: - Ну-ка, мужик, притормози... Куда разогнался? Чего тебе нужно от женщины? Секунду Гиря глядел на Кононова в недоумении, словно на призрак из астральных бездн или на оживший труп папаши Гамлета. Лицо у него было приметное - брови густые, нос переломан, и на скуле, под правым глазом, родимое пятно. Он, кажется, был ошеломлен, но длилось ошеломление недолго: оттолкнув Кима - так, что тот полетел к кустам - бритоголовый повернулся к компаньону и хрипло рявкнул: - Разберись, Петруха! Быстро! Чтоб фраерок не возникал! Петруха был в пяти шагах и мчался во всю прыть - коренастый, пониже Кима, но плотного сложения и накаченный, будто футбольный мяч. Ухватив пригоршню мокрой земли, Ким швырнул ее в физиономию Петрухи, и сам удивился, что попал. И не куда-нибудь, в глаза! Приободрившись, он залепил второй комок противнику в ноздри, вылез из кустов и ринулся следом за Гирей. Не очень рыцарский прием - оборонять прекрасную даму грязью, но что поделаешь! Ни лат, ни меча под рукой не нашлось, а кулаки у Петрухи были гораздо увесистей. Гирю он настиг уже за третьей, самой крайней из выходивших на улицу парадных. Женщина успела проскочить во двор, и ее гибкая фигурка мелькала теперь где-то у пивных ларьков, таяла в белесоватом тумане словно привидение, спешившее сбежать от мира до утренней зари. Фея, волшебница... - подумал Кононов, глядя, как вьются в воздухе рыжие локоны, и как колышется гибкий стан. В следующее мгновение женщина скрылась за сапожной будкой, а Ким прыгнул на широченную спину Гири. Они свалились наземь, Ким сверху, противник - под ним, но ситуация вдруг изменилась - можно сказать, с пугающей быстротой. Ким почувствовал, что летит куда-то, рассекая воздух, проносится над грязной лужей, кустами и парой колдобин, затем последовал удар о стену, хруст в плече и обжигающая вспышка боли. Он сполз на растрескавшийся асфальт, скрипнул зубами и начал медленно подниматься на ноги. Гирина рожа - родинка, густые брови, переломанный нос - висела над ним подобно лику дьявола. - Чего тебе надо, лох припадочный? Ты что в чужую разборку встрял? И на кого ты тянешь? - полюбопытствовал бритоголовый и, злобно прищурившись, выдохнул: - Я из тебя жмурика сделаю! Не отходя от кассы! Ким встал, попробовал стиснуть кулаки, оглянулся назад, откуда, протирая лицо платком и матерясь по-черному, надвигался Петруха. В голове гудело, в плече разливалась боль, словно его подвесили на дыбе, локоть был окровавлен, и пальцы левой руки никак не хотели сгибаться. Сейчас они мне вломят, мелькнула мысль. Мысль оказалась верной - вломили ему до потери сознания. ------------------------------------------------------------------ *) Роберт Говард - крупный американский писатель-фантаст первой половины XX века, один из создателей жанра героической фэнтези, творец хайборийского мира и образа Конана. Этот герой так полюбился читателям, что после смерти Говарда романы о Конане, варваре из Киммерии, писались многими американскими авторами, в том числе Спрэгом де Кампом и Робертом Джорданом. Глава 2. Фея Очнулся Кононов на носилках в "скорой" и едва осознал этот факт, как начали кружиться в голове странные слова: не поедет "скорая" на судороги... и на вывих тоже не поедет... А раз поехала и везет, значит, не вывих у него, не судороги! Два лица плавали над ним: одно, сосредоточенное, хмурое, небритое, подпертое воротом белого халата, принадлежало, видимо, врачу; другое, смутно знакомое - белобрысому парнишке лет двадцати. Ким мучительно пытался вспомнить, где видел белобрысого, но ничего не выходило, и тогда он вдруг переключился с этих воспоминаний и с мыслей о вывихах и судорогах на распахнутое окно в своей квартире и брошенный без призора компьютер. Тревога прибавила ему сил; пошевелившись, он хрипло произнес: - Т-ты... кхто?.. - Коля я, сосед ваш верхний, - сообщил паренек. - Шум был, а мы с Любашей не спали, вот я на улицу и выскочил... Гляжу, вы в подворотне, без чувств и весь в крови! Ну, крикнул Любаше, чтобы звонила в милицию и в "скорую"... Да вы не волнуйтесь, щас приедем! В седьмую вас везут, тут близко! - А т-ты... т-ты что т-тут?.. - снова прохрипел Ким. - А я с вами до больницы. Провожаю! Любаша сказала: сосед, одинокий, бросить нельзя. Может, позвонить кому? Родителям? Подруге? Люди, однако! А я к ним с топором хотел! - подумал Ким с запоздалым раскаянием и, натужно шевеля разбитыми губами, вымолвил: - Н-нет... н-нет у меня ни родителей, ни подруги. Т-ты, Н-николай, вот что... т-ты заберись ко мне, окошко затвори и выруби компьютер... Н-не ровен час, сгорит! - Сделаю, не беспокойтесь. А ключ-то где? - В окно влезешь, а к-хлючи... к-хлючи в дверях торчат. Выйдешь, закроешь - сунь п-под электрощиток... т-там щелка внизу... н-небольшая... - Ну, потерпевший, все сказал? - хмуро поинтересовался врач. - Теперь докладывай, где болит. Плечо? - П-плечо, - подтвердил Кононов. - Ребра. Еще г-голова... - Сейчас я тебе обезболивающего прысну. Вместе, значит, с успокоительным... В руку ощутимо кольнуло, и лица, парившие над Кимом, расплылись парой белесых тучек. Тучки висели над зеленым островом, дремавшим в сапфировых водах, и у западной его оконечности, под гранитными скалами, открывался грот с песчаным полом, а в глубине его что-то переливалось и посверкивало. Врата! Огромные врата, из бронзы или золота, украшенные изображениями луны и звезд! Мерцающие створки с тихим шелестом раскрылись, явив широкую мраморную лестницу, уходившую вниз. По лестнице двигалась пышная процессия: юные девушки в ярких одеждах, мужчины в сиреневых и лиловых плащах, несущие светильники, танцовщицы, пажи, виночерпии, воины в доспехах из черепашьих панцирей, тигры и черные пантеры и другие звери, коих вели не на цепях, а на шелковых лентах. Впереди, возглавляя шествие, танцующей походкой двигалась Она. Ее плащ и туника, и корона рыжих волос, и сверкающие искорки самоцветов казались воздушным золотистым заревом, на фоне которого выступало прекрасное лицо - с кошачьими зелеными зрачками, с алой раной рта, с ровными дугами бровей над высоким чистым лбом. Она была так хороша, так прекрасна, что у Кима перехватило дыхание. "Дайома..." - прошептал он в забытьи и окончательно отключился. * * * Во второй раз он пришел в себя уже в палате, на узкой и жестковатой постели. Рядом сидел врач, но не тот хмурый из "скорой помощи", а годами постарше, круглолицый, чисто выбритый и улыбчивый. Светило солнце, щебетали птицы, больничные запахи мешались с ароматом зелени, а где-то неподалеку звенела посуда и слышался женский голос, скликавший пациентов к завтраку. Ким обнаружил, что лежит на спине, что левое его плечо до самой шеи загипсовано, а торс и голова - в тугих повязках. Болело вроде бы все - скула под глазом, руки, ребра, ноги - но не слишком сильно. Ким поморгал и просипел: - Это я где? - Это вы в Седьмой городской больнице имени убиенных младенцев великомученников Бориса и Глеба, - с охотой сообщил врач. - Отделение черепно-мозговой травмы. Сесть можете? Ким заворочался и, сев с помощью доктора, ощупал правый глаз. Фонарь, похоже, там наливался изрядный. Кроме того, в ребрах кололо, плечо постреливало болью, но не так, чтоб очень. Терпимо. Врач показал ему два пальца. - Сколько? - Два. - Головка не кружится? Не тошнит? - Вроде бы нет. - Вроде бы или точно? Прислушавшись к своим ощущениям, Ким подтвердил: - Точно. А что у меня, доктор? - Главное, чего нет. Вас капитально отделали, но обошлось без сотрясения мозга. Повезло, голубчик... Все остальное - мелочи, - заметил доктор и начал с улыбкой перечислять: - Ключица у нас сломана, кровопотек под глазом, трещины в четырех ребрышках плюс множественные ушибы головы и иные телесные повреждения, вроде ссадин, царапин и синяков. Следствие побоев средней тяжести... - Он вздохнул с сочувствием и спросил: - А били-то тебя за что, болезный? - За девушку вступился, - насупившись, пробормотал Кононов. - Их двое, я один... Здоровые лбы! Сперва о стену шмякнули, а потом... - Что потом? - Потом - не помню, - отозвался Кононов и, подумав, добавил сакраментальную фразу: - Очнулся - гипс... Врач снова вздохнул. - Ну, вспомните, расскажете. Придут к вам из милиции... А пока лежите. Палата самая тихая на отделении, всего три койки, и в одной - Кузьмич. Он вам завтрак принесет, а сестричка - таблеточки. Лежите! Завтра попробуем встать на ножки, и - на повторный рентген... Темечко посмотрим... нет ли там все же трещины... Он поднялся, взмахнул полами халата и исчез за дверью. Ким, осматриваясь, повертел головой. Койка его стояла у стены, в ногах поблескивало зеркало над раковиной, в углу был стол и пара стульев, а рядом - шкаф с полуоткрытой дверцей и одежными вешалками. Еще тут имелись две такие же, как у него, кровати, одна, ближняя - пустая, а на дальней лежал парень примерно его лет или чуть-чуть за тридцать. Лежал тихо, вытянув руки поверх одеяла, не моргая и уставившись взглядом в потолок. Кононов откашлялся. - Ким меня зовут... А тебя как? Парень не реагировал. - Ночью меня привезли... Ты уж извини за беспокойство... В ответ - молчание. - Разбудили тебя, наверное? - сделал новую попытку Ким, но его сопалатник по-прежнему не откликнулся, напоминая видом скорее усопшего, чем живого человека. Должно быть, серьезно травмирован, решил Кононов; что-нибудь черепно-мозговое, проникшее до речевого центра. Он осторожно пощупал ребра под тугой повязкой: слева болело, справа - нет. Ну, и слава богу... Дверь скрипнула, и в палате возник тощий красноносый старичок с двумя тарелками: в одной дымилась каша, а на другой, как на подносе, располагались яйцо, хлеб и пластиковая кружка с чаем. Бодрой походкой старик направился к Киму. - Новенький, пацан? На, пожуй да похлебай больничный харч... Харч-то ничего, а вот посудины у кухонных стервоз еле выпросил! Тут, понимаешь, всяк со своей тарелкой, а казенные, видать, разворовали. Сперли! И чашки сперли, и термуметры, и всю державу... - Он присел к Киму на постель. - Ты ешь, я подсоблю... Как зовут-то? - Ким. - А я - Кузьмич. Бессменный обитатель здешних мест и ветеран-дежурный! Есть Киму не хотелось, но все же он расправился с яйцом и проглотил немного каши - рисовой, почти без соли и без масла. Он вознамерился потолковать с бессменным ветераном, узнать о больничных порядках и про третьего их соседа, похожего на труп, но тут к ним в комнату началось паломничество. Первой пришла сестра-хозяйка, и Ким расписался за одеяло, халат, подушку и постельное белье; потом заявилась другая сестра, заполнила историю болезни: Ким Николаевич Кононов, семидесятого года рождения, филолог по образованию, живет там-то, страдает тем-то. Увековечив это в медицинской карте, она велела навестить регистратуру после грядущего выздоровления - с паспортом и страховым свидетельством. Не успел Ким отдышаться, как в палату сунулся мрачный милицейский лейтенант, снял допрос, зафиксировал кличку "Гиря", имена "Петруха" и "Дарья Романовна", осведомился о полученных увечьях и, узнав, что они не смертельны, повеселел и стал уговаривать Кима обойтись без заявления. Все одно, злодеев не поймаем, толковал лейтенант, Петрух таких с гирями и разновесками у нас пол-города и все бритоголовые, а если девушку искать, так тоже не найдешь: каждая вторая - Дарья, и треть из них - Романовны. Ким слабо сопротивлялся, толкуя про шестисотый "мерседес", про Генку-костоправа с Энгельса, про рыжие локоны Дарьи Романовны и про ее сестрицу, которая пляшет на слонах. Но о последнем он, вероятно, зря сказал; лейтенант опять нахмурился, буркнул что-то о слуховых галлюцинациях и сообщил, что слоны в Петербурге не водятся, а вот "глухарей" полным-полно, и это явление нежелательное. Ким, утомившись от споров, сдался. Конечно, хотелось ему найти красавицу-беглянку, а заодно Петруху с Гирей, и сделать так, чтобы свершился над ними правый суд... Это с одной стороны, а с другой, "глухарь" он и в Африке "глухарь". Не любят эту птицу ни в милиции, ни в полиции... Словом, лейтенант ушел довольный, а у койки Кима вдруг нарисовалась обещанная медсестричка с таблеточками, и от тех таблеток он проспал до вечера глубоким сном. В восьмом часу, когда они с соседом ужинали тощей котлеткой, вермишелью и компотом, Кононов, поглядев на третьего сопалатника, спросил: - А этот как же? Не говорит, не двигается, не ест... Шахтер, что ли? Голодовку объявил? - Не шахтер он, а по водопроводной части. Прыгун-сантехник! - ухмыльнулся Кузьмич. - С ним, вишь, такая история... Ходит по людям, чинит другое-третье и принимает, коль поднесли - а подносят-то всюду! Без воды, дело известное, не туды и не сюды, особливо без горшка и без толчка... Ну, напринимался! И помстилось ему, болезному, будто завелся кто-то в евоной башке. Может, черт, или какой иной чебурашка... Кумекаешь? - Не очень, - признался Ким, но тут же, вспомнив про колдуна Небсехта и поселившегося в нем демона, кивнул: - Раздвоение личности, что ли? Шизофрения? Белая горячка? - Об энтом не ведаю - может, горячка, может, на заду болячка... Однако черт чебурахнутый его допек! Ну, взял пацан пузырь - за свои, за кровные - принял, значит, и в окошко! А квартера, вишь, на шестом этаже, однако по пьяни никакого эффекту... Приложился разок об асфальт, руки-ноги целы, ребра тож, а в мозгах сплошное мельтешение! Теперича лежит, молчит и кушает через клизьму... - Внутривенно, - заметил Кононов, с профессиональным интересом слушая сочную речь Кузьмича. Потом, оглядев сантехника - надо же, шестой этаж, и ничего! - спросил: - Меня вот били, этот сам в окошко прыгнул, а с вами что за беда приключилась? Как-то не похожи вы на больничного ветерана... бодрый слишком... Кузьмич прикоснулся к носу в розово-сизых прожилках и грустно покачал головой. - Одна лишь внешность, что бодрячок... У меня, понимаешь, болезнь особая, мозговая - идеонсекразия, мать ее! Полной посудины видеть не могу! - Какой посудины? - полюбопытствовал Ким. - Само собою, стакана! Меня уж чуть в алкаши не прописали... Однако выручил племяш. - Кузьмич наклонился пониже к уху Кима. - Племяш мой тута служит доктором... пацан хороший, ласковый... да он у тебя давеча побывал... Держит в палате месяц-другой при самых безнадежных пациентах... Ну, помогаю, чем могу... - Я не безнадежный, - возразил Ким. - У меня только ключица сломана и трещины в четырех ребрах. - Рази я про тебя? Я про него! - Кузьмич покосился на третью койку. - За энтим прыгуном присмотр нужен! Лежит себе, лежит, а вдруг - опять в окошко? А племяшу отвечать? Этаж тут, понимаешь, не шестой - двенадцатый... Часам к десяти Кузьмич угомонился, сбегал в курилку, пришел, сбросил халат, нырнул под одеяло и захрапел, временами вскрикивая и дергая рукой - видно, снилась ему полная посуда. Прыгун-сантехник лежал по-прежнему немой и неподвижный, только губы его вдруг начинали дергаться, словно он пытался переспорить черта или изгнать нечистого молитвами. Кононов поразмышлял о том, какие молитвы известны сантехникам - должно быть, трехэтажные, и все кончаются на "бля"... Исчерпав эту тему, он принялся вспоминать о событиях прошлой ночи, о рыжей незнакомке из "мерседеса", о странном ее бегстве от двух бритоголовых - которые, если разобраться, ничем ее не обидели, а были, наверное, охраной или санитарами, если рыжая отчасти не в себе. Может, и не отчасти, может, крыша у нее совсем поехала... А если так, куда ее везли в ночное время? К сестричке, которая пляшет на слонах? Ну, а дальше что? А дальше такая картина: слон высокий, сестричка сверзилась и вывихнула шею, а "скорая" на вывихи не едет, тут без родных людей не обойтись... Логично? Логично! А бегать зачем, раз к сестричке приехала?.. Опять же чокнутых к больным не возят, а те, кто в здравом разуме, спешат к больной сестрице, а не во двор, к пивным ларькам... Нонсенс, нелепица! Почувствовав, что вконец запутался, Ким плюнул и переключился на другое. Спать ему не хотелось, выспался он днем и, по совиной своей природе, сел бы сейчас к компьютеру, закурил и сочинил главу про фею, злобного мага и безутешного Конана. Тоскует он на острове, печалится! А почему? Во-первых, потому, что потерял корабль и всех своих товарищей, а во-вторых, не в кайф ему сладкая жизнь без приключений. Дайома, конечно, очаровательна... глазки, ножки, грудки и все такое... Но героический зуд терзает Конана, и нет ему счастья в объятиях феи! Слишком уж много любви, вина и вкусной снеди, и слишком мягкая постель... Ким закрыл глаза, и под сомкнутыми веками побежали одна за другой строчки, укладываясь плотными рядами в хранилище памяти. Память у него была отличной; вспомнится все, оживет, стоит только до компьютера добраться. Или хотя бы до листа бумаги... * * * Конан, стоя по пояс в воде, приподнял сосуд, и багряная струя хлынула в морские волны. - Тебе, Шуга, старый пес! - провозгласил он. - Глотни винца и не тоскуй на Серых Равнинах о прошлом! Вино было настоящим барахтанским - таким, каким и положено свершать тризну над дорогими покойными, не вернувшимися из океанских просторов. Во всяком случае, оно пахло, как барахтанское, и отличалось тем же терпким горьковатым вкусом и нужным цветом, напоминавшим бычью кровь. Быть может, думал Конан, Дайома отвела ему глаза, подсунув вместо барахтанского сладкое аргосское или кислое стигийское, но вряд ли. За месяц, проведенный на острове, он убедился, что рыжеволосая колдунья способна сотворить фазана из пестрой гальки и плащ из лунного света - к чему бы ей обманывать с вином? Нет, барахтанский напиток не был иллюзией - в чем он убедился, в очередной раз отхлебнув из кувшина. - Тебе, Одноухий, свиная задница! - Вино щедрой струей хлынуло в воду. Одноухий занимал на "Тигрице" важный пост десятника стрелков и его полагалось почтить сразу после Шуги, кормчего. - Тебе, Харат, ослиный кал! Тебе, Брода, мошенник! Тебе, Кривой Козел! В кувшине булькнуло. Он опрокинул остатки вина себе в глотку, добрел до берега, где выстроились в ряд десяток амфор, прихватил крайнюю и снова вошел в воду. Чего-чего, а вина у него теперь хватало! Да и всего остального, что только душа пожелает... Всего, кроме свободы. Он отпробовал из нового кувшина, желая убедиться, что в нем барахтанское. Барахтанское и было: красное, терпкое, крепкое. Как раз такое, каким упивались парни с его "Тигрицы" во всех прибрежных кабаках. - Тебе, Патат, безногая ящерица! Тебе, Стимо, бычий загривок! Тебе, Ворон, проклятый мазила! Тебе, вонючка Рум! Да, хороший пир он задаст своему экипажу! Вина вдосталь, хоть купайся в нем! А ведь известно, что покойникам много не надо - пару глотков или там по полкружки на брата, и они уже хороши. Значит, остальное он может выпить сам... Что Конан и сделал, а потом принес новый кувшин. - Касс, разбойная рожа, тебе! И тебе, Рикоза, недоумок! Прах и пепел! Пейте, головорезы, пейте! Капитан о вас не позабыл! Он выкрикивал новые имена, прозвища гребцов, стрелков, рулевых - всех, кто покоился на океанском дне, чью плоть сожрали рыбы, объели крабы, чьи души томились сейчас на Серых Равнинах. Он старался не глядеть на проклятый оскал рифов, на гигантские акульи зубы, в которых догнивал остов "Тигрицы"; зрелище это будило в нем яростный гнев. Кому-то он должен предъявить счета, и кто-то обязан ответить! Дайома? Может быть, Дайома! В этом он еще не разобрался, но разберется! Непременно разберется! Вот только покончит с этими кувшинами... - Тебе, Дарват, склизкая гадюка! Тебе, Гирдрам, протухшая падаль! Тебе, Коха, моча черного верблюда! Тебе, Рваная Ноздря, волосатый винный бурдюк! Запас вина и ругательств кончился. Побросав в море пустые кувшины, Конан, пошатываясь, отошел к скалам, облегчиться; он выпил три или четыре амфоры, но до сего момента не мог нарушить торжественность обряда. Закончив и застегнув пояс, киммериец побрел вглубь острова. Тут все уже цвело и плодоносило. За лентой золотистого песка высились пальмы; теплый бриз полоскал зеленые веера листьев, меж ними свисали вытянутые гроздья фиников или огромные орехи, полные сладкого сока. За пальмовой рощей и травянистым лугом начинался лес, ухоженный и тенистый, ничем уже не напоминавший прежний бурелом из вывороченных стволов и переломанных ветвей. В лесу ветвилась паутина дорожек, и гулять по ним можно было с рассвета до заката, забредая все в новые и новые места; хоть с моря или с любой возвышенности остров выглядел небольшим, но временами Конану казалось, что он не уступает размерами Боссонским Топям, протянувшимся от границ Зингары до самых киммерийских гор. Возможно, это было иллюзией, вызванной колдовским искусством зеленоглазой Дайомы? Возможно... Точного ответа он не знал; его возлюбленная не любила расспросов насчет своих чародейных дел. Однако она не возражала, когда он захотел посмотреть, как будет приводиться в порядок остров - наверное, хотела убедить его в своей силе и власти над этим клочком земли, заброшенном в Западном океане. У нее был какой-то магический амулет, опалесцирующий серебристый камень, который она носила на лбу, на золотой цепочке, прятавшейся в рыжих волосах. Велением ее камень начинал светиться, и призрачное марево окутывало скалы, камни, песок, деревья и мертвые тела животных. То, что свершалось потом, напоминало сон: заглаживались шрамы и трещины на израненных бурей утесах; сваленные беспорядочными грудами валуны вновь занимали отведенное им место, живописно подчеркивая то берег маленького ручейка, то куст сирени, то зеленый бархат луга; грубые серые пески превращались в золотистую мягкую пыль, ласкавшую босые ступни; деревья, поваленные, изломанные и расколотые, опять обретали цельность, покрывались листьями и плодами, возносили кроны свои к синим небесам. И животные! Они оживали, поднимались на ноги, отряхивались; в их глазах не было и следа пережитых страданий, словно мучительная гибель под градом камней и древесными стволами мнилась им сном, прошедшим и навсегда забытым. Некоторых, истерзанных до неузнаваемости, Дайома не пожелала возвратить к жизни. Зачем? На берегу было сколь угодно камней: из небольших серых галек получались кролики, шустрые белки и обезьянки; из розовых гранитных глыб - львы и тигры; из пестрых валунов - олени, косули и антилопы; из черного обсидиана - черные пантеры. Наблюдая за этим творением живого из неживого, потрясенный Конан не раз задавался вопросом, сколь велика власть рыжеволосой колдуньи над людьми. Быть может, она могла, разгневавшись, обратить его в жуткое чудище? В звероподобную тварь, в вампира-вервольфа, в ядовитого змея или что-нибудь похуже? Он спросил об этом, но Дайома только рассмеялась. Но как-то потом заметила, что с людьми все обстоит не так легко и просто. У человека, даже у самого злобного из стигийских магов, даже у жестокого поклонника Нергала, есть душа - в том и заключается его отличие от зверя. Светлые боги даровали людям не только разум, а еще и мужество, чувство прекрасного, умение любить и ненавидеть, гордость, самоотверженность, тягу к непознаваемому, юмор, наконец; все это дивным образом упорядочено в человеке и приведено в гармонию с великим искусством. Все это, и многое другое, плохое и хорошее, и составляет душу человеческую - вечную ауру мыслей и чувств, расстающуюся с бренным телом в миг смерти и отлетающую на Серые Равнины, чтобы ожидать там Последнего Суда. И столь сложна и непостижима субстанция души, что немногие из мудрых магов и могущественных демонов рискуют прикоснуться к ней, извлечь из тела человеческого и переселить в иную тварь. Ну, а уж создание новой души подвластно только светлым божествам! Слушая рассуждения своей подруги, Конан прикрывал лицо ладонью и ухмылялся. Сам он, безусловно, богом и чародеем не был, но извлек немало душ из бренной плоти своим мечом и топором, и наплодил, быть может, не меньше - если считать, что те красотки, что делили с ним постель от Аргоса до Уттары, не были все поголовно бесплодными. Есть, выходит, вещи, в которых люди равны богам! Он начал расспрашивать Дайому о ее слугах, о прелестных служанках, о воинах в доспехах из черепашьих панцирей, о поварах и садовниках, цирюльниках и массажистах, музыкантах и танцовщицах. Выяснилось, что все они произошли от животных и птиц, а следовательно, и душ никаких не имеют - так, одна видимость, фантом человека, но не человек. Дайома утверждала, что, с помощью светлого Митры и луноликой Иштар, она могла бы и души сотворить, но только немного, три, четыре или пять, ибо ее чародейная сила тоже имеет свой предел. Душа, говорила она, материя тонкая, связанная неощутимыми эманациями с Предвечным Миром и всей огромной Вселенной; а потому легче уничтожить горный хребет или осушить море, чем создать одну душу - столь же полноценную, как та, что появляется на свет с первым младенческим криком. Конан успокоился, решив, что превращение в медведя, кабана или волка ему не угрожает. Десять дней он пил и ел, делил с Дайомой ложе и не думал ни о чем ином. Другие десять дней он прогуливался по возрожденному острову, не приближаясь к бухте, где торчали на рифах останки "Тигрицы". Еще он ел и пил, почти с таким же аппетитом, что и раньше, и не пренебрегал опочивальней своей рыжеволосой возлюбленной. Но потом его потянуло к морскому берегу, к обломкам корабля, к рифам, у подножий которых упокоился его экипаж, восемьдесят с лишним молодцов с Барахского архипелага. Конечно, были они ублюдками и насильниками, проливавшими кровь людскую как водицу, но все-таки и у них имелись души... И, вспоминая об этом, Конан делался хмур и мрачен. Десять следующих дней он больше пил, чем ел, и, наконец, собрался справить тризну по погибшим товарищам. А справив ее, пошел на неверных ногах к середине острова, забрался на высокую скалу и долго с тоской глядел в море, сам не зная, чего ищет. Жизнь на острове была такой спокойной, такой тихой, такой изысканной - и такими сладкими были объятия Дайомы, такими медовыми ее поцелуи... Он чувствовал, что сам превращается в медовую ковригу - из тех, коими торговали вразнос на базарах Кордавы и Мессантии по паре за медный грош. И это ему не нравилось. По правде говоря, он предпочел бы стать медведем, кабаном или волком-оборотнем. * * * Что-то коснулось сознания Кима, что-то странное, неощутимое, словно за плечом его стоял невидимый читатель и перелистывал еще не написанные страницы. Но почему не написанные? Раз придумано, значит, написано! Раз улеглось в голове, слово за словом, строчка за строчкой, значит, уже существует... Конечно, существует, подумал он, но текст никому не доступен, кроме почтенного автора. И если кажется тебе, что кто-то роется в мозгах, подглядывает и читает, то это блажь! Иллюзия, от всех случившихся переживаний и стрессов! Может, у него и в самом деле трещина на темечке? С этой мыслью Кононов заснул, а утром его отвезли на рентген и, просветивши в фас и профиль, гипотезу трещины не подтвердили. Плечо у него побаливало, в ребрах постреливало и кололо, но в голове наблюдалась полная ясность, и доктор позволил Киму встать и прогуляться до курилки. На лавочке в тесном помещении сидели восемь человек, все больше парни и девицы с разнообразными травмами, и Кима тут встретили словно родного - не иначе, как стараниями Кузьмича. Угостили "фантой", дали пачку сигарет "LM" и попросили рассказать, скольких бандитов он пришиб, спасая Аллу Пугачеву, как перестреливался с бандой киллеров и как прикончил снайпера, который прятался за шестисотым "мерсом". Народ жаждет сказок, понял Ким, и рассказал, о чем просили. Фантазия у него была богатой. После обеда, когда он дремал под действием таблетки и диетического рагу из овощей, дверь в палату отворилась, пропустив дежурную сестру в халатике и накрахмаленном чепчике. Вид у нее был слегка ошалелый - возможно, по причине жары и трудового энтузиазма. - Больной Кононов! - вскричала она тоненьким голоском. - Я! - отозвался Ким, приподнимаясь в постели. - К вам посетитель. - Сестра критически оглядела Кима и добавила: - На вашем месте я бы умылась, причесалась и припудрила под глазом. Вид у вас какой-то встрепанный. - Умоюсь, - пообещал Ким. - Но пудры у меня нету и причесаться никак - повязка мешает. - Ну, ладно, идите... герой... - на губах сестры заиграла улыбка. - А куда? - Куда, куда... В гостевой холл! Слева от входа в отделение, у лестницы, за фикусами! Ким встал, плеснул на лицо воды, выбрался из палаты и зашагал извилистым больничным коридором. Седьмую городскую, нынче - имени младенцев Бориса и Глеба, строили лет двадцать назад по модерновому чешскому проекту. В середине здания был ствол в пятнадцать этажей, с лифтами, площадками и лестницей, а от ствола отходили пять корпусов, изогнутых латинским "Z". В корпусных этажах располагались отделения, по пять на каждом уровне, и двери относившихся к ним коридоров выходили на кольцевую площадку, к лифтам. Площадка эта у лестницы расширялась, образуя нишу, отгороженную шестью кадками с фикусами; там находились диванчик и два кресла красной искусственной кожи, журнальный столик без одной ноги и треснувшее зеркало. Это и был гостевой холл - место, где пациенты встречались с родными и близкими под сенью фикусов. Но близких, не считая школьных да институтских друзей и коллег-писателей, у Кима Кононова не было, а из них никто не ведал о постигших его неприятностях. И потому, продвигаясь в сторону холла, он находился в состоянии задумчивости - гадал, кто же таинственный посетитель, молодожен Николай или милицейский чин, желавший побеседовать приватно. Например, о шестисотом "мерседесе" цвета мокрого асфальта или о Генке-костоправе с Энгельса... Ким просочился в узкий проход меж фикусными кадками, поднял глаза и застыл с раскрытым ртом. Чудное видение, поднявшись с кресла, двигалось ему навстречу - высокая девушка с гибким станом, с формами соблазнительными и, в то же время, девственно-строгими. Лицо ее пленяло: большие зеленые глаза, пунцовые губы, нежный атлас щек и водопад рыжих кудрей, струившихся по плечам. Правда, воздушный хитончик отсутствовал, но платье, заменявшее его, не скрывало стройных ног и в меру полных бедер, а что до живота, груди и лона, то Ким не сомневался, что и они прекрасны, как у богини Иштар. Дайома, очаровательная фея! Ожившая Дайома стояла перед ним! Она заговорила, и, еще не понимая смысла сказанного, а только слушая ее мелодичный решительный голосок, Ким понял, что погиб. Для этой красавицы он был готов на все! Решительно на все! Вырвать печень зловредному магу, потягаться силой с демоном и забодать "мерседес" со всей бандитской шайкой! Даже написать поэму... Ким Кононов - трахнутый любовью Медный Всадник... Вдруг до него дошло, что он стоит столбом, раскрывши рот и глядя на чудное видение будто голодный пес на колбасу. Девушка, однако, не смутилась, а, твердо взяв его под локоток, направила к диванчику, впихнула на сиденье и села рядом. Запах от нее шел упоительный, будивший ассоциации с Парижем в пору цветения каштанов. Ноздри Кима затрепетали, глаза раскрылись шире, и не прошло и двух минут, как он возвратился к реальности. - Вы - Ким Кононов, - промолвила девушка, - и живете на Президентском бульваре, в Озерках. Вас привезли сюда вчерашней ночью после... после прискорбного случая, известного и вам, и мне... - Она внезапно всплеснула руками. - Простите, я так волнуюсь! Мы с сестрой обзвонили все больницы, все приемные покои, даже морги! Я... - Это вы меня простите, Дарья Романовна, - мягко сказал Ким. - Я был невежлив. Я так на вас смотрел... - Мне понравилось. - Рыжий локон скользнул по плечу Кима, заставив его вздрогнуть. - Во-первых, зовите меня Дашей, а во-вторых, смотрите себе на здоровье, пока не насмотритесь. - Это случится не скоро, - признался Ким, жадно втягивая носом аромат ее духов. - Но все же хочу объясниться, Дарья Романовна... Даша... Я, понимаете, писатель, и сочинил героиню, подобную вам... еще не видя вас, не зная... зеленоглазую, рыжекудрую... Я был потрясен! - Писатель? - Ее ресницы вспорхнули, пронзая Кононову сердце. - Как интересно - писатель! И я - героиня вашего романа? - В некотором смысле, - смущенно пробормотал Ким. - Так сказать, в литературном. - Ну, хоть что-то бедной женщине! - Она рассмеялась, сверкнув безупречными зубками, но тут же по ее лицу скользнула тень. - Мы... я вас искала, Ким, чтобы поблагодарить за спасение. Вы меня очень выручили, и вижу, что за это поплатились... Ладошка с изящными длинными пальцами легла на кимово плечо, и он послал проклятье бесчувственному гипсу. Словно подслушав, пальцы переместились вверх, погладили щеку, синяк под глазом, и Ким едва не мурлыкнул от наслаждения. Слегка порозовев, Даша быстро отняла ладонь и спросила: - Что с вами? Что они сделали? Сломали вам руку? - Ключицу. Все остальное - ерунда. Так, синяки и ссадины... - Вы настоящий рыцарь, Ким! Все писатели такие? Ким ухмыльнулся, вспомнив о бригаде конанистов, и сказал: - Считайте, через одного. Пропуск заполняют женщины, а им положено спасать мужчин. Они у нас... э-э... рыцарственные дамы. Они помолчали. Ким, искоса разглядывая свою прекрасную соседку, решил, что ей лет двадцать семь, и что перепуганной жертвой она абсолютно не выглядит. Наоборот, очертания пленительных губ были тверды, в сияющих изумрудах глаз читалась уверенность, а руки, ноги и все остальное-прочее, чего не прикрывало платье, казалось не беззащитно мягким, а весьма упругим, тренированным и крепким. Что не снижало общего очарования... Спортсменка?.. - подумал Ким. Гимнастка, фигуристка, лыжница?.. Бегает она в самом деле классно... Может, и зря - на пару мы бы врезали Гире, а после и Петруху устаканили... Он улыбнулся Даше и, преодолев стеснительность, спросил: - Не сочтите за обиду... писатели - такой любопытный народ... Что за опасность вам грозила? Вы почему убегали? От кого? - От мужа, - с безмятежным видом пояснила Даша. - От мужа постылого, нелюбимого, противного! Ким чуть не подавился. - Это от кого же? От Гири? Или от Петрухи? Даша рассмеялась - будто зазвенели хрустальные колокольчики. - Да что вы, Ким! Гирдеев по кличке Гиря и этот второй - не помню, как его?.. - у моего супруга в шестерках бегают! Телохранители хреновы, качки... А муж мой - Чернов Пал Палыч. Слышали о таком? - Нет, не доводилось. - Голос Кима звучал спокойно, а сердце млело. Муж! Ну и что с того, что муж? Главное - постылый, нелюбимый и противный! - Конечно, не слышали, - кивнула Даша. - Он у нас бизнесмен... этакий Павел Из Тени с загребущей лапой... Ну, черт с ним! Убежала, и ладно! - А иначе никак? - снова спросил Ким, поражаясь собственному нахальству. - Обычным порядком, с адвокатами, через суд? - Никак, - помрачнев, отрезала Даша. Совсем разволновавшись и расхрабрившись, Кононов взял ее за руку. - Что же, он вас в заточении держал? Может быть, бил? Издевался? Да за это, Дарья Романовна... Она приложила палец к его губам. - Шшш... Тихо, тихо... И не просите, все равно не расскажу... Колдун он злобный, и вам в разборки наши лезть не надо. Ваше дело - выздоравливать! Еще - есть и пить. Вот... Наклонившись, зеленоглазая фея вытащила из-под стола пластиковый мешок размером в пол-матраса, подняла его с усилием и шлепнула Киму на колени. В мешке что-то брякало, звякало и шуршало, и весил он примерно с пуд. - Идти мне нужно, - сказала Даша, поднимаясь. - Рада была познакомиться, Ким. Спасибо еще раз. Спасибо, и прощайте. Ее ладонь пригладила Киму волосы, затем она кивнула и направилась к лифтам. Кононов, с трудом выбравшись из-под мешка, ринулся за ней. - Погодите, Даша... Как это - прощайте? Где я вас найду? Когда? И чем могу помочь? Я для вас... С негромким гулом подъехал лифт, дверцы раскрылись. - Не ищите меня, Ким. Захочу, сама найду. Сестра моя в вашем подъезде живет. Прямо рядом с вами. Лифт пошел вниз, а Ким, в печальном недоумении - к дивану. - Сестра, - бормотал он, взваливая мешок на здоровое плечо, - это какая же сестра? В моем подъезде, рядом... Это значит, слева от меня, в двести тридцать третьей квартире... Да там отродясь никто не жил! Или все-таки жил? Он поплелся к палате, сгибаясь под тяжестью воспоминаний, мешка и загипсованной руки. И мнилось Киму, будто он видел кого-то у двести тридцать третьей - вроде бы женщину и вроде не одну, с мужчиной в волчьей шапке, а шапки такие, пушистые, огромные, носят зимой и в самые холода, а это значит, был январь, пять месяцев назад, и с той поры о соседке ни слуху, ни духу... Странная семейка! - подумалось ему. Одна сестра танцует на слонах и не живет по месту регистрации, другая - фея, красавица! - бежит от мужа-колдуна, который бизнесмен и с загребущей лапой... Может, экстрасенс-целитель? Лапы у них и правда загребущие... капусту прямо из астрала тянут... Ввалившись в палату, Ким с облегченным вздохом опустил мешок на стол и покачнулся - зеленые дашины глаза мерцали перед ним таинственными маяками, как путеводные волшебные огни в Боссонских топях. Фея, колдун-насильник, приспешники колдуна, герой со сломанной ключицей... Весь хайборийский антураж! Еще немного, и демон заявится! Но заявился Кузьмич и поддержал его твердой рукой. - С дружками встречался? И принял уже? Нет, не принял, не чую запахевича... А на ногах чегой-то не стоишь? И побелел чего? - Сражен любовью, - буркнул Кононов. Кузьмич подергал мешок за ручки, принюхался и закатил глаза. - Увесистая у тебя любовь, щедрая... Одобряю! Вдвоем они принялись разбирать мешок, выкладывая баночки с икрой и паштетами, ветчину, салями, сигареты "Кэмел", груши, виноград, консервированные персики и ананасы, бутылку сухого мартини, красное французское вино и несколько пакетов с соком. Судя по этому изобилию, Дарья Романовна не нуждалась в средствах, и это был еще один факт, загадочный, как вся ее прочая биография. Зачем состоятельной девице, спортсменке и красавице, идти за постылого колдуна? За бизнесмена Пашу Из Тени? Ким вздохнул, отправил Кузьмича за стаканами и улегся на кровать. Затем, повернув голову, присмотрелся к сантехнику-прыгуну - губы у того шевелились, дергались и временами замирали, словно он кого-то в чем-то убеждал, снова и снова выслушивая категорический отказ. - Черта не переспоришь, - резюмировал Ким и отвернулся к стенке.

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ахманов Михаил
  • Обновлено: 08/04/2008. 71k. Статистика.
  • Статья: Фэнтези
  • Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.