| |
|
Михаил Ахманов АЛИ БАБАЕВ И СОРОК ПОКОЙНИКОВ Фантазия на тему российской государственности ГЛАВА 3, в которой описано, как Бабаева избрали депутатом по Талды-Кейнарскому округу Выбирайте шерифом того, кто лучше стреляет. Закон Дикого Запада. Пегасов с Берендейским в самом деле походили на слизняков - оба гладкие, упитанные, лоснящиеся. Пегасова выставили нацлибералы, но он являлся кандидатом-фикцией, ибо депутатское кресло от талды-кейнаров предназначалось Берендейскому, верному сыну Российской партии коммунистов -ленинцев. Так уж повелось, что от всех дальних и темных уголков России, от всех ее малых, почти исчезнувших народов, в Думу или в иные руководящие органы избирались коммунисты. Эта традиция шла с советских времен, с той эпохи, которая не баловала граждан разнообразием мнений и политических платформ. Партия была одна, и малые народы тундры и тайги доверили ей представительство своих национальных интересов. Главный из них заключался в том, чтобы спирт поступал бесперебойно, а к нему прилагались сахар, мука и патроны. Новые крупные партии, пропрезидентская "Солидарность", ППП и аграрии, на Крайний Север без нужды не лезли, считая эти дальние края коммунистической вотчиной. У демократов, как "левых", так и "правых", не было денег, чтобы туда долететь, развернуть пиар-компанию и поучаствовать в выборах. У "Персика" деньги водились, но не было резона тратить их на малочисленный и столь дремучий электорат, что о персиках в тех палестинах никто слыхом не слыхал и видом не видывал. И потому конкуренцию РПКЛ составляли одни нацлибералы, и то лишь по причине наглой всеядности. Впрочем, эта тактика имела смысл: хоть Папа Жо был на ножах с коммуняками и неприязнь свою демонстрировал часто и пылко, от выгодных альянсов он все-таки не отказывался. Так что схватки национал-либералов с РПКЛ походили на борьбу нанайских мальчиков: где-то Папа Жо трубил отбой, пропуская ленинцев вперед, а где-то ленинцы включали конкурентам зеленую лампу Ильича. Случалось это в глухих углах, куда эмиссарам изберкома не добраться, а уж глуше Талды-Кейнара во всей России места не было. Путь туда оказался нелегким: три кандидата-соперника летели из Москвы до Якутска, от Якутска до городка Казачье, что в устье Яны, а дальше, как предполагалось, их повезут на местном транспорте. Возможно, на снегоходах, вертолетах, оленьих упряжках или чем-то более экзотическом. В Казачий летели на стареньком "Яке", и в салон, рассчитанный на полтора десятка пассажиров, еле влезла свита Берендейского - менеджеры, пиарщики, журналисты и охрана. Пегасов был скромнее и ограничился двумя помощниками, тогда как Али Саргонович, считавшийся независимым кандидатом, обреченным на проигрыш, летел в одиночестве. Перегруженный "Як" еле оторвался от взлетного поля, поскольку кроме пассажиров был набит пачками агиток Берендейского и его же дарами избирателям. Главным из них были тридцать ящиков водки и закуска - бычки в томате и завтрак туриста. В дороге Пегасов с Берендейским мирно беседовали, невзирая на разницу в политических взглядах, а на Бабаева посматривали с пренебрежением и в разговор с ним не вступали. Бабаев был для них темной лошадкой, причем не слишком сытой: то, что он отправился в Талды-Кейнарск один, без помощников и подарков, говорило о скудости средств, ассигнованных на избирательную кампанию. Оба соперника полагали, что Али Саргонович - чеченский авторитет, возмечтавший - по тем или иным причинам - о депутатской неприкосновенности. Но, вероятно, он был не очень состоятельным авторитетом или же не понимал цены вопроса. Неприкосновенность нынче стоила дорого. Бабаев однако не печалился и не выказывал свой гордый нрав. В дороге было у него занятие - он приобрел в Москве две книги Шарлотты Бронтеевой и читал их с большим удивлением и, можно сказать, даже с интересом. Книги были полезны во всех отношениях: он вспоминал русский язык в его современной версии, знакомился с образчиком физиологической прозы и вникал в личную жизнь новой своей приятельницы - возможно, небесполезного информатора. Первая книга называлась "С кем я спала", вторая - "С кем я сплю сейчас", и в предисловии к ней сообщалось, что авторесса собирает материал для третьего тома - под заглавием "Я сплю с кем попало". Образ Шарлотты, встававший с книжных страниц, был для Бабаева неожиданным: не просто гулящая девка, плевок верблюда, а истинный коллекционер. Коллекции бывают разные, думал Али Саргонович; одни собирают картины, другие - роскошные яхты, третьи, как покойный Хуссейн, головы врагов, а эта бикеч - знаменитых мужчин. Ну и Аллах с нею! Главное, не попасть в ее коллекцию... "Як", пробив облака, пошел на посадку. За иллюминатором мелькнул засыпанный снегом городок, трубы, коптившие небо сизыми дымами, река, еще скованная у берегов тонким льдом. Под колесами расстелилось белое поле, последовал сильный толчок, взревели и смолкли двигатели. Машина замерла. Из кабины появился второй пилот, откинул дверцу люка, выдвинул трап и молвил: - Прибыли, господа! - За дело, раз прибыли, - сказал Берендейский, набросил на плечи шубу и полез к выходу. За партийным лидером потянулась его свита и Пегасов с помощниками. Али Саргонович, в теплой куртке и с рюкзаком за плечами, вышел одним из последних. Встречали их с северным гостеприимством: развевались на холодном ветру триколоры, оркестр играл российский гимн, симпатичная девушка с раскосыми глазками поднесла каравай хлеба с водруженной на нем солонкой. Были еще какие-то молодцы в кухлянках - одни обменивались с прибывшими рукопожатиями, другие бросились к самолету, потащили из грузового отсека плакаты Берендейского, консервы и ящики с водкой. На краю аэродрома виднелась еще одна толпа, не меньше сотни человек; там приветственно махали руками и длинными шестами, и оттуда доносился протяжный вой собак. К Бабаеву подошел полный человек в летах с двумя спутниками помоложе, протянул руку и представился: - Яков Абрамыч Гыргольтагин, гунбернантор. Ты Бабай? - Али Саргонович кивнул. - Холосо! Тогда будь знаком: Кукун Кац и Шлема Омрын. Они помогать тебе на выболах. Губернатор округа, понял Бабаев, пожал Гыргольтагину руку, поздоровался с Кацем и Омрыном и спросил: - Едем? - Сколо-сколо. Пока ешь по обычай. Ривка поднесет. Губернатор направился к ящикам, которые выгружали из самолета, а к Али Саргоновичу подскочила девушка Ривка с караваем и солонкой. Каравай был слегка обглодан - видно, Пегасов с Берендейским к нему уже приложились. - Ешь, Бабай, - сказал Кукун Кац. - Ешь, Бабай, - повторил Шлема Омрын. Ветер посвистывал, вздымал ледяную поземку и холодил лицо. На четыре стороны света тянулись снежные поля, такие же бескрайние, как пустыни юга. Полуденное солнце стояло в зените, светило, но не грело: весна в этих краях еще не началась. Дыхание расплывалось в морозном воздухе серебристым облачком. Оркестр - три трубы и барабан - закончил с гимном и принялся наяривать "Увезу тебя я в тундру". Бабаев отломил кусочек хлеба, обмакнул в солонку, пожевал. Девушка Ривка, Шлема и Кукун глядели на него с приятными улыбками. Круглые простодушные лица, темные волосы, полные губы, высокие скулы... Глаза однако светились затаенной хитрецой, волосы слегка вились, и в чертах проглядывало нечто южное, столь же не свойственное самоедскому племени, как имя Шлема или фамилия Кац. Может быть, кого-то это удивило бы, но только не Бабаева - генеалогию талды-кейнаров он изучил от альфы до омеги. К семидесятым годам прошлого века этот народ незаметно вымирал. Талды-кейнары не могли пережить заботу партии и правительства: колхозы и охотничьи хозяйства, деревянные дома и огороды, библиотеки с собраниями классиков марксизма и остальные затеи, которым полагалось вырвать их из тьмы невежества. Они доверяли шаманам, а им говорили, что религия - это опиум; они привыкли кочевать, а их сгоняли в поселки и заставляли сеять картошку в вечной мерзлоте; им спускали план по оленьему мясу и песцовым шкуркам, но песцов и оленей уже не было: одних перебили, других доели. Правда, оставался главный двигатель прогресса - спирт; потребность в нем не иссякала, словно люди в тундре размножались быстрее кроликов. Почти на том же меридиане, где догнивали талды-кейнары, только южнее на две с половиной тысячи километров, располагался заповедник под именем Биробиджан. Думало советское правительство, куда бы загнать евреев, чтобы в столицах не мелькали, думало и придумало: на границу с Китаем, в уссурийскую тайгу. Однако евреи, со свойственным им коварством, там не задержались, а расползлись по ближним городам, Хабаровску, Владивостоку, Благовещенску. В тех краях платили прибавку за дальность, но были места еще соблазнительней, с полярным коэффициентом. И потянулось еврейское племя от китайский рубежей на север, в далекую Арктику, решив: где рубль длиннее, там и страна обетованная. Не все, конечно, ехали, а самые крепкие и предприимчивые, и набралось их сотен пять. Прибыли они на берега пролива Лаптева, глядят - а там талды-кейнары, в том же примерно количестве, считая с младенцами и стариками. Все пьяные, кроме младенцев, но и те хлебный мякиш со спиртом сосут. Удивились евреи, пожалели убогих и решили частично ассимилироваться. Закупили песцов и оленей на свои полярные прибавки, сожгли дома, воздвигли чумы и ввели сухой закон. Постепенно дело наладилось. Шел год за годом, кто уезжал, кто приезжал, а в чумах уже пищали хитроглазые детишки, и скакали на оленях парни и девицы семитской внешности, но по паспорту все, как есть, талды-кейнары. Такое у евреев было свойство в СССР: хоть с чертом породнятся и станут вовсе уже не евреями. Так ли, иначе, но свежая кровь спасла талды-кейнаров от вырождения. Их племя плодилось и размножалось, но к простодушию сынов природы добавились хитрость и гибкость, а также тонкое искусство соответствия моменту. Во времена Андропова был у них партком, в эпоху Горбачева - комитет по перестройке, а с явлением в Россию демократии они избрали губернатора. Только с думским представителем им не везло: своих такого калибра не водилось, а из Москвы им слали сущих крысюков. Самолет разгрузили. За штабелем ящиков, где крутились парни в кухлянках, раздался характерный звон. Бабаев прислушался, склонив голову к плечу, потом спросил: - Бьют? - Бьют, - подтвердил Шлема Омрын. - Бутылка нам не надо. Нам надо компутел. - Выбрать меня, будет компутер, - проворчал Али Саргонович. - Ты, Бабай, еще не агитируй. Рано! - посоветовал Кукун Кац. - Приедем в Талды-Кейнар, тогда агитируй. Тогда всему народу скажешь. Речь будешь говорить? - Эсли нада, - отозвался Бабаев. - Мой не мастер болтат. Из речей, уртак, шубы не сошьешь. - Мудлое слово! - восхитился Шлема Омрын. - А сам ты, Бабай, из каких? На русского влоде не похож. - Мой из татар, - сказал Бабаев, немного подумав. Потом спросил: - Ехать нэ пора? Далэко до Талды-Кейнара? - Девяносто километлов, - ответил Шлема и прищурился на солнце. - Засветло будем, птицей долетим. - Он сдвинул шапку на лоб и почесал в затылке. - Значит, ты из татал, Бабай... А еще мы слышали, что ты полковник. Велно? - Палковник в отставке, - уточнил Али Саргонович. - Палтийный? - Теперь нэт. Теперь мой вольный стрэлок. - Это холосо. Бизнусман? - Вроде как, - молвил Али Саргонович и сам удивился - вырвались эти слова на чистом русском языке, без всякого акцента. Вот и польза от книжек Шарлоттки, подумалось ему. Шлема с Кукуном продолжали свой деликатный допрос. - Значит, бизнусман... А чем толгуешь? - Шнурками для ботинок, - объяснил Бабаев. - Выгодно? - Очэн. Шнурки всем нужны. - Тут Бабаев усмехнулся, хлопнул Кукуна по спине, подтолкнул Шлему локтем и буркнул: - Раскалоть меня хатите, парни? Нэ выйдет! Мой... я... как эта на русски?.. притертый калач! А вы кто? Вы ярманд! *) Вот и памагайте! А про сэба я народу скажу. Они неторопливо шагали к краю взлетно-посадочного поля - туда, где толпился народ в кухлянках и мохнатых шапках и слышался собачий визг. Снежок хрустел под ногами, ветер с Ледовитого океана пощипывал лицо. Где-то за спиной Бабаева разорялся Берендейский - жаль ему было бутылок со спиртным. Кричал он что-то такое про дикость и бескультурье, а Пегасов ему поддакивал. Менеджеры и пиарщики старались успокоить хозяина, толковали про имидж и партийный долг. - Кансервы тоже на помойку? - поинтересовался Бабаев. - Нет, консервы берем, - сказал Кукун. - На бычка в томате нерпу хорошо ловить, а завтрак туриста песец кушает. Скушает и сразу дохнет, а шкурка целый. Очень гуманный способ охоты, подумал Али Саргонович. Толпа перед ним расступилась, и он увидел множество нарт, запряженных собаками. Псы были упитанными - шерсть лоснится, хвост крючком, глаза сверкают. Настоящие лайки! На Бабаева они глядели с симпатией - уловили тонким своим чутьем, что этот двуногий любит собак, только не комнатных, а пролетариев и честных тружеников. - Твои! - Шлема кивнул на упряжку с десятком крупных псов. Рядом топтался коренастый длиннорукий парень с веселой физиономией - приплясывал, подпрыгивал и напевал: "На оленях мы помчимся... ай, помчимся утром ранним!" - Гутытку Лившиц, знатный умелец. И стрелок, и повар, и погонщик, внук самого деда Мойше, - произнес Кукун. - Тоже будет тебе помогать, Бабай. Хорошо? - Даже очэн, - молвил Али Саргонович, разглядывая лукавую рожу Гутытку. Затем подошел к собакам, потрепал каждую за ушами. Гутытку двигался следом, называл клички: Буря, Клык, Гоблин, Кураж... Лучшие собачки за Полярным Кругом! До Бабаева долетели громкие вопли - неподалеку разгорался скандал. Берендейский в ярости махал руками, наступая на губернатора Гыргольтагина, кричал о самоуправстве, о нарушении выборной процедуры, о том, что он не допустит таких издевательств и безобразий. Бледный Пегасов то и дело высовывался из-за спины Берендейского, вставляя возмущенную реплику. Их помощники криво усмехались, а журналисткая братия, дуя на коченеющие пальцы, вовсю строчила в блокнотах. - Что за эрыш? **) - полюбопытствовал Бабаев. - Плаздник у нас, - сообщил Шлема. - А в плаздник мы делаем олимпиаду. Такой налодный обычай. - Праздник нынче совпал с выборами, - произнес Гутытку Лившиц, щуря хитрые глазки. - Так уж вышло, Бабай. Случайно. Дед Мойше говорил: тот праздник хорош, что мало-мало ко времени. - Кто хочет в Думу выбираться, должен себя показать, - добавил Кукун Кац. - На празднике. Там соревнований. Очень интересный! - Паточнее, ярманд, - сказал Али Саргонович. - Какие еще интересный? - Гонки на собачьих упряжках, - пояснил Гутытку и с гордостью оглядел своих псов. - Прямо сейчас и начнем. Ты правишь нартой, я катаюсь. Те двое, что на Яков Абрамыча кричат, тоже так. С каждым наш парень, но не гнать собачек, а только дорогу показывать. - Ладна, - кивнул Бабаев. - Что еще? - Еще гусей будем стрелять, - предупредил Кукун, зажмурился и пропел: - Летя-ат гу-уси, летя-ат гу-уси... Каждую весну летят, а мы их стрелять. Ты винтовку к руках держал, Бабай? - Мой палковник, - напомнил Бабаев. - Все дэржал, из чего по птичкам стреляют. - И ты, навелное, знатный болец. - Чего? - Не поняв, Бабаев приподнял брови. - Борец, - уточнил Кукун невнятную речь Шлемы. - Будет у нас борьба с медведь. Самый интересный соревнований! Медведь белый, большой! Зубы - во!.. когти - во!.. - Он развел руки на полметра. - Ты, Бабай, такого медведя видал? - Видал. В зоопарке. - Натянув меховые варежки, Али Саргонович кивнул погонщику. - Садись, Гут, показывай дорогу. Хватит болтать. Поэдем! Он встал на запятки нарт, гикнул, свистнул, псы налегли на постромки, сани дернулись и заскользили по плотному снегу. О том, как править нартами, Бабаев имел самые общие представления - его готовили к работе на южных территориях, и жаркие пески были ему много привычнее, чем снежная тундра. Но учили его на совесть, и курс выживания предусматривал все коллизии и ситуации, какие могут случиться с агентом. В горах и джунглях, в тайге и тундре, в океане и пустыне - всюду Бабаев мог побороться за жизнь и рассчитывать в этом деле на успех. Но сейчас бороться не было нужды. Он не скрывался от погони и не выслеживал врагов, а был всего лишь участником забавного фарса, придуманного хитрым северным народцем. Ибо достали этот народ, допекли столичные воротилы, и оборониться он мог лишь тем, чем владел. Нарты с собаками... Гуси... Белый медведь... Национальный обычай, придуманный к выборам... Ловкие ребята! - с одобрением решил Бабаев. Когда изберут, непременно куплю им компьютер. Даже два! Он поглядел на Гутытку Лившица, развалившегося в нартах. - Как думаэшь, джадид, ***) не догонят нас? - Те, что с тобой прилетели? Ха! - Гутытку пренебрежительно ухмыльнулся. - Дед Мойше говорил: червяк оленю не соперник! - Значит, победа мой, - сказал Бабаев. - И что это даст? - Будешь последним речь говорить, а гуся стрелять первым. - Хмм... - Кто последним сказал, того люди лучше помнят, - объяснил Гутытку. - А гусь, он стаей летит - стрельнешь мало-мало, и нет гуся, весь разлетелся. Потому надо первым бить. - Велика народная мудрость, - обронил Бабаев и гикнул на собак. - Мудрость велика, а сила того больше, - согласился Гутытку. - Мой дед говорил: народ пукнет, царь обкакается. Бабаев нахмурился, вспомнил друга своего Хуссейна, вспомнил несчастных его подданных и покачал головой. - Если бы так, ярманд, если бы так... Чтоб все вмэсте ветры пустили, договориться нада, а это не просто. Люди - разные, у каждого свой джабр, ****) свой судьба в узелке, и тащит он эту ношу как верблюд, от люльки до могилы. - Мы ведь смогли договориться, мы, талды-кейнар! - заявил Гутытку с апломбом молодости. - Ходим по тундре, ловим песца, олешек разводим и не пьем! - Ваше счастье, что договорились, - произнес Бабаев. - И еще счастье, что земля ваш дальний-дальний, и нет в ней ни алмаз, ни золота, ни нефти. - Отчего же нет... - начал Гутытку, но быстро прикусил язык. Приподнялся в нартах, вытянул руку, показывая, куда править, и молвил: - Хорошо едешь, Бабай! Где научился? - Там, где из осла дурь выбьют и акилом сдэлают, - пробормотал Али Саргонович. Больше они не разговаривали. Негреющее солнце медленно ползло по небу, напоминая, что в преддверии лета ночь в этих широтах коротка - не ночь даже, а так, сумерки. Вокруг раскинулись снежные пространства, и не было им ни края, ни конца - казалось, что можно мчаться и мчаться в этом холодном суровом безмолвии до самого полюса, преодолеть его и ехать дальше, до другого континента, до Аляски или севера Канады. Псы бежали быстро, и Бабаеву чудилось, что несется он на своих нартах точно ведьма на реактивном помеле. Погода ему благоприятствовала: снег был плотным, мороз - небольшим, ветер - попутным. Тундра выглядела ровной, как убранная инеем постель, загадочно молчаливой, отливающей серебром. Этот драгоценный блеск словно бы намекал: покопайтесь, люди, в вечной мерзлоте и найдете все, чего душа желает - и нефть, и золото, и алмазы. Один раз они остановились, чтобы покормить собак, а на середине дороги сменили упряжку. В этом месте было разбито кочевье: три юрты, полтора десятка девиц и молодых парней, котел с кипятком и сотня ездовых псов. Бабаева, лидера гонки, встретили с музыкой - били в бубны, дудели в берестяные рога и гоняли магнитофон с патриотическими песнями. Али Саргонович выпил чаю из огромной кружки, съел пару галет и, чтобы не обидеть молодежь невниманием, произнес краткую речь. Суть ее сводилась к тому, что гусям и медведям завтра придется нелегко. В восьмом часу вечера нарты въехали на главную и единственную площадь Талды-Кейнарска. О том, что здесь жилой пункт, отмеченный на карте, говорили здания школы, больницы, почты, магазина со складами и местной администрации. За ними ряд за рядом тянулись юрты, сотни юрт, похожих на меховые конусы с рожками шестов при вершинах. Взмывали к блеклому небу дымки, говор людей мешался с собачьим лаем, скрипел снег под полозьями нарт, развевались флаги над школьной крышей, а за рубежом цивилизации, за крайними шатрами, колыхалось море оленьих рогов. До этого дня Бабаев даже не представлял, что в одном месте могут собраться столько оленей - больше, чем антилоп в заповедниках Кении, больше, чем верблюдов у всех арабских шейхов. Север был к человеку суровее, чем юг: статистика утверждала, что туарег в Сахаре способен выжить с двумя-тремя верблюдами, а в тундре каждый, считая младенцев, нуждался в десятке оленей. Нарты остановились. Бабаева встречала тысячная толпа, всюду мелькали темноглазые смуглые лица, крутились под ногами взрослых ребятишки, похожие в своих кухлянках на меховые шарики. К Али Саргоновичу приблизился осанистый талды-кейнар, Каквыргин Шульман из избирательного штаба, и сообщил, что комната для гостя готова - ночевать предстояло в лучшей больничной палате. Не хочу в больницу, хочу в юрту, сказал Бабаев, и Каквыргин одобрительно кивнул. - Тогда прошу ко мне, гость дорогой. - На русском он говорил чисто, без акцента. - На песцовых шкурках спать будешь! Жена уже мацу печет, сын олешка режет, дочки гуся жарят! Все свежее, кошерное! - Это почему же к тебе? - заспорил Гутытку, выбираясь из нарт. - Или у меня юрты нет? И маца тоже найдется, и олешек! - У тебя двадцать оленей, а у меня четыреста, - с важным видом произнес Каквыргин Шульман. - У тебя одна юрта, а у меня пять. У тебя радио на батарейках, а у меня бензиновый движок и телевизор. И ни жены у тебя нет, ни сына, ни дочерей. Молод ты еще, Гутытку! Не по чину тебе таких гостей принимать! Надо же, четыреста оленей, пять юрт, да еще с телевизором! - подумал Бабаев. Впрочем, почему бы и нет?.. Есть новые русские, почему не быть новому талды-кейнару?.. Он улыбнулся Гугытку - мол, не огорчайся, джадид! - и зашагал за Каквыргином. Толпа перед ними раздалась, парни с винтовками принялись палить в воздух, два пацана подхватили бабаевский рюкзак, миловидные девушки то и дело прикладывались к его щеке пухлыми свежили губками. Выходит, нравился здешнему народу Али Бабаев! Уж очень он был не похож на прежних кандидатов, которых присылали из Москвы - не толстый и сытый, не мутноглазый, не хитрожопый лжец с раздвоенным языком... Мужчина! А настоящих мужчин здесь ценили, ибо выжить в северном краю без силы их и отваги, без их труда и готовности к самопожертвованию было никак невозможно. По дороге Каквыргин объяснял Бабаеву, что завтра утром народ послушает приехавших, а потом отправятся все к ближней речке, где лед уже вскрылся и можно пострелять гусей. После обеда назначены схватки с медведем и голосование, а к вечеру люди разъедутся. Нехорошо, когда столько оленей в одном месте, корма им не хватит, и потому на праздник и выборы отведено два дня. Сегодняшний почти прошел, и пройдет совсем, когда доберутся в Талды-Кейнарск два отставших кандидата. А что с ними? - спросил Бабаев. Везут, отвечал Каквыргин. Сообщили по рации, что везут точно мешки с дерьмом, и те мешки еще скандалят - нарты им подали, а не шестисотый "мерседес". Часа через два довезут... Ты, гость дорогой, уже спать будешь. Ты сам собачек гнал, сам трудился, и надо тебе поесть и выспаться, чтобы завтра сердце и рука не дрогнули. Не дрогнут, отвечал Бабаев. А с мишкой сладишь? Лютый ведь! - с тревогой интересовался Каквыргин. Слажу, успокаивал его Бабаев. Видали мы этих мишек в гробу в белых тапочках! Он поужинал вместе с приветливым семейством Каквыргина, отведал гуся и олений язык, похвалил мацу и улегся спать в просторной юрте, под песцовым покрывалом. И снились в ту ночь Али Саргоновичу мужские сны, снилась Нина, его джан, его зарбану: будто стоит она вечером у окна, ждет его, и лицо ее соткано из алмазного инея и лунного света. * * * Берендейский говорил долго и проникновенно. Развевались над ним алые стяги, колыхались плакаты, гремели предвыборные обещания, томился и скучал народ, позади толпы мальчишки гоняли банку с бычками в томате. На транспарантах пламенели лозунги давних времен, будившие у Бабаева ностальгию: "Один народ, одна партия!", "Вперед, к победе коммунизма!", "РПКЛ - ум, честь и совесть эпохи!". Правда, кое-что изменилось: вождь у коммунистов-ленинцев нынче был другой. Его огромный портрет парил над головой оратора, а под ним была надпись: "Семен Михайлович Жиганов, радетель народный". Отговорив свое, Берендейский уступил место Пегасову, и тот завел волынку по-новой. В толпе откровенно зевали, рассказывали еврейские анекдоты, а кое-кто из опытных охотников тревожился: мол, гуси ждать не будут, не пропустить бы утренний лет. Наконец губернатор Яков Абрамыч и председатель избирательного штаба Каквыргин деликатно оттеснили Пегасова от микрофона, и на трибуну поднялся Бабаев. Он испытывал вполне понятное волнение; не доводилось ему раньше выступать перед таким многолюдством, и служба его, можно сказать, была тихой - чем незаметнее, тем лучше. Поглядел Али Саргонович на истомленных избирателей, набрал в грудь воздуха, выдохнул и произнес: - Мой много не болтать, мой стрелять. Гдэ тут наши гуси? Он сошел с трибуны под гром аплодисментов и дружный облегченный вздох. Гутытку подал ему винчестер, Шлема Омрын протянул коробку с патронами, а Кукун Кац - термос с горячим чаем. Отменные помощники, настоящие бургуты, подумал Бабаев и передернул затвор. Толпа повалилила к реке, но уже без шума, чтобы не спугнуть гусей. Трое соперников со своими помощниками и репортерами из команды Берендейского шли впереди, шагах в ста от избирателей. Пегасов нес ружье с брезгливой миной, словно в руках у него оказался переполненный ночной горшок. Более опытный Берендейский, небрежно поигрывая двустволкой, рассказывал всем, кому хотелось слушать, что гуси - это мелочь, ерунда, не добыча для настоящего охотника. Он, Берендейский, кабанов стрелял вместе с Леонидом Ильичем, стоял за его спиной вторым номером и фляжку подавал, когда случалось Ильичу хлебнуть для сугрева. И лосей они били, и волков, и зубров в Беловежской Пуще, только до амурских тигров не добрались. Тут Берендейский пустился в детальные воспоминания, но Шлема Омрын с невинным лицом напомнил: тиглов у нас нет, зато белый медведь - пожалуйста! Здоловый звелюга, тиглу не уступит! Берендейский вздрогнул и заткнулся. У речного берега был сложен невысокий вал из льда. Речка, вбиравшая тающий снег, уже начала разливаться - посередине виднелось зеркало темной воды, неторопливое течение размывало ледяной припой, несло из тайги сухие ветви и листья. Расставив охотников за стенкой и проверив, что винчестеры заряжены патронами с крупной дробью, Кукун Кац напомнил: - Первым стреляет Бабай, а дальше - по жребию. Два выстрел у каждого. - Это почему он первый? Это что за привилегия? - вскинулся Берендейский. - Народный обычай, - пояснил Кукун. - Кто вчера первый приехать, тот и первый стрелять. Берендейский нахмурился, но промолчал. Помнилось ему, что против народных обычаев можно лишь на танках и БМП переть - так, как было в Праге, Будапеште и других местах. Но здесь танка не было. Бросили жребий. Вторым выпало стрелять Пегасову, а Берендейскому - последним. Он недовольно отвесил губу и буркнул, что при Ильиче его больше уважали. Охотники затаились в своем укрытии. Легкий ветерок рябил воду. От припоя отрывались льдины и плыли вниз по течению в большой реке Индигирке, а оттуда - прямиком в Ледовитый океан. Утреннее солнце сияло в небесах и даже вроде бы грело. Наконец круглолицый талды-кейнар из помощников Пегасова прищурился на небо и сказал: - Летят, однако. - Летят, летят!.. - загомонили остальные. - Стрелять по моей команда, - промолвил Кукун Кац. - Бить в лет. Помощникам - считать! Белая пушинка падала с небес, спускалась к тундре, превращаясь в облачко, в облако, в тучу. Били сотни крыльев, сотни шей вытягивались вниз, сотни лап готовились погрузиться в темные речные воды. Огромная стая кружила над рекой и берегом, затмевая солнечный свет, оглашая воздух протяжным заунывным криком. На метель похоже, подумалось Бабаеву, на метель с живыми снежинками. Зажужжали камеры журналистов. - Готовься, Бабай, - прошептал Кукун. И сразу, тоже шепотом, скомандовал: - Огонь! Бах-бабах! - раскатилось под небом тундры, и гуси, роняя перышки, посыпались вниз, шлепаясь друг за другом на берег. "Один, два, три... - усердно считали помощники, - четыре, пять, шесть... семь!" Кто-то промолвил: "Счастливое число!", а Гутытку громко восхитился: - Ну глаз-ватерпас! - И добавил: - Так дед Мойше говорил. - Господин Пегас, ваш очередь. Огонь! - Кукун махнул рукой. Пегасов вытянул руки с ружьем, зажмурился, выпалил в белый свет и получил прикладом по челюсти. Стая возмущенно загоготала и ринулась подальше от пугающего шума. Берендейский, дождавшись команды, стрельнул дуплетом, поразил гуся в корму, но и этот единственный успех не принес ему радости: мертвый гусь шлепнулся в воду, и течение потащило его в Индигирку. - Собирай добыча, - распорядился Кукун. - Возвращаемся. Помощники - те, что помоложе - помчались к толпе, потрясая гусями. - Семь! - вопил один. - Бабай! - кричал другой. - Все видели! - орал третий. Берендейский с Пегасовым угрюмо молчали. Их соперник возвращался овеянный славой. У первых юрт Талды-Кейнарска кандидатов поджидали Каквыргин и губернатор Яков Абрамыч. - Пожалуйте на обед, - молвил Гыргольтагин с широкой улыбкой. - Холосый обед - печень олешка, и жаркое, и гусь тозе поджалим. Бычка в томате отклыть? Или завтлак тулиста? - Не надо, - с мрачным видом буркнул Берендейский. Обед, поданный в столовой школы, прошел в напряженной тишине, нарушаемой лишь чавканьем и хрустом разгрызаемых костей. Али Саргонович, памятуя о свидании с медведем, ел мало, решив, что оттянется за ужином у гостеприимца Каквыргына. У его конкурентов пропал аппетит, но их свита наворачивала так, что за ушами трещало - и оленью печень, приправленную морошкой, и тающие во рту языки, и жаркое на косточках, и гусей. Особенно спешили репортеры, глотавшие все с жадностью и профессиональной сноровкой. Они торопились, ибо близился их звездный час. Ни один коллега, оставшийся в Москве, не смог бы похвастать столь редким сюжетом, как схватка человека и медведя. Кровь журналистов кипела в предчувствии сенсации. Смертельная коррида за Полярным кругом! Драма в Талды-Кейнарске! Клыки и когти против ножа и рогатины! Три кандидата-матадора - коммунист, нацлиберал и темная лошадка независимый - против грозы арктических льдов! За такую запись даже CNN продала бы душу дьяволу, не говоря уж про российские каналы. К трем часам площадь снова заполнилась людьми. На этот раз не было ни флагов, ни трибуны, ни разговоров и смешков, ни даже шушуканья. Последнее испытание обещало стать кровавым, и потому здесь присутствовали лишь полноправные избиратели от восемнадцати и старше. Никаких решеток, забора или иных ограждений на будущем ристалище не замечалось; люди просто встали широким кругом, пропустив вперед десяток мужчин с винчестерами и острогами. Казалось, талды-кейнары вовсе не опасаются медведя, будто заранее условившись с диким зверем, что рвать и когтить он будет только чужаков. Берендейский побледнел, Пегасова била дрожь; похоже, они лишь сейчас сообразили, что медведь - не фантазия местных шутников, а суровая реальность. Надежда, что вместо медведя им подсунут медвежонка, таяла с каждой минутой - из прочного склада при магазине слышался жуткий рев, и дверь тряслась под напором могучего тела. Медведь бушевал и ярился; видно, не терпелось ему добраться до столичного мясца. Бабаев, первый поединщик, стоял в окружении губернатора и своих помощников. Каквыргин Шульман и Гутытку маячили у двери склада; за спиной у каждого - вооруженные охотники. Рык медведя ненадолго стих, но потом зверь взревел с такой силой, что затряслась бревенчатая стена. - Каким олужием будешь биться, Бабай? - спросил Шлема Омрын. - Нож хочешь? Или топол? Или остлогу? Клепкая остлога, мой пладед с ней на кита ходил. - Лучше весь причиндал бери, - посоветовал Кукун Кац. - Примешь зверя на острогу, остановишь, дашь топором по башке, а ножиком кишки выпустишь. - До кишек еще доблаться надо, а это не плостое дело. Ой, не плостое! - мудро заметил Яков Абрамыч. - Ты, Бабай, лучше ему по лапкам тяпни, жилочки подсеки, а уж потом... - Ошеломить его нужно, - перебил Шлема. - А чтобы ошеломить, спелва тополиком по носу, а после остлогой в пятку! Пятка самое чувствительное место! Губернатор насупился. - А я говолю, по лапкам, по лапкам! Ты, Шлема, молод еще со мной сполить! - Так чего берешь? - снова спросил Кукун Кац, протягивая Бабаеву острогу с зазубренным лезвием. - Ничего, - ответил Али Саргонович. - Ничего мне не нужно. Он сбросил куртку, снял свитер и рубаху, напряг литые мышцы. Мускулатура у него мощной и рельефной - Шварценеггер мог бы позавидовать. В бытность свою в аравийских пустынях он валил верблюда ударом кулака. - Ну и здолов, Бабай! - одобрительно сказал губернатор и помахал рукой Гутытку. - Эй, палень! Выводи! Каквыргин Шульман откинул засов на двери и быстро шмыгнул в сторону. Медведь, перестав рычать, высунул морду с разинутой клыкастой пастью, огляделся и попер прямо на Гутытку. Тот неторопливо отступал, сопровождая свою ретираду плавными жестами, водил перед глазами зверя ладонями, словно приманивал его к себе. Это было удивительное зрелище: вроде бы беззащитный человек и огромный хищный зверь, послушно шагавший на середину круга. Из его пасти капала слюна, но он не делал попыток наброситься на Гутытку. По толпе прокатился возбужденный шепоток, кто-то ойкнул, кто-то ахнул. Застрекотали камеры журналистов. - Как у него такое получается? - в изумлении спросил Бабаев. - Колдовство! - Гыргольтагин важно поднял палец. - Настоящее длевнее колдовство! Дед Мойше его научил. Медведь стоял посередине круга и, словно зачарованный, смотрел на Гутытку. Матерый зверюга! - мелькнула мысль у Али Саргоновича. Он напряг и снова расслабил мышцы, потом ровным шагом направился к хищнику. Зверь, конечно, был сильным и злобным, но это Бабаева не пугало - в Думе водились еще не такие чудовища. Гутытку, улыбаясь во весь рот, повернулся к нему. - Вот твой медведик, Бабай. Мало-мало голодный, два дня не кормили... Ты с ним поосторожнее! - Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, - проворчал Бабаев. Он вдруг обнаружил, что русская речь идет легко и свободно, прям-таки катится с языка как в прежние годы. Было ли это естественной адаптацией или сыграли роль связаные с выборами потрясения?.. Он этого не знал - он просто говорил. Гутытку исчез. Медведь тут же уставился на Бабаева, раскрыл слюнявую пасть и заревел. Клыки у него были размером с палец, когти - точно кривые кинжалы, и весил он, пожалуй, вдвое больше, чем африканский лев. Словом, достойный противник! - Ты, бахлул, слюни-то не пускай, мех не пачкай, - сказал ему Бабаев. - Шкурка у тебя пушистая, хороший коврик выйдет. Стану депутатом, в своем офисе положу. Медведь с оскорбленным рыком рванулся к нему, но Бабаев отскочил и приласкал зверюгу кулаком по темечку. Удар был страшен, ибо Али Саргонович владел тайным китайским искусством кхун-фук, то есть энергетической концентрации - ему в КГБ обучали особо способных. Бабаев как раз таким и являлся. Он мог перешибить ладонью восемь кирпичей, а в запале - так целую дюжину. Зверь покачнулся, замотал башкой. В толпе раздались восхищенные выкрики. - Сразу сдохнешь или желаешь помучаться? - спросил Али Саргонович медведя. Но кажется, ни тот, ни другой исход зверюгу не устраивал. Оклемавшись после первой неудачи и убедившись, что противник не так-то прост, медведь зашел сбоку. Минуты три или четыре зверь и Бабаев кружили по площадке, присматриваясь друг к другу и выбирая момент для нападения. В крохотных глазках медведя разгоралась ярость, когти скребли плотный снег, оставляя длинные глубокие полосы. Бабаев, напряженный, как пантера перед прыжком, двигался чуть согнувшись; под смугловатой кожей вздувались и опадали могучие мускулы. Медведь снова бросился в атаку и снова промахнулся. Али Саргонович пнул его ногою в зад, ухватил было за хвост, но хвост оказался коротким и скользким, в руке не удержать. Они сдвинулись к краю площадки, но зверь по-прежнему не обращал внимания на талды-кейнаров, будто и не было здесь тысячной людской толпы. Белые полярные медведи, в отличие от бурых лесных, очень сообразительны; вероятно, хищник понимал, где его главный враг - тот, от которого исходит смертельная опасность. Противники сошлись нос к носу, но Бабаев совету Шлемы не последовал и бить по ноздрям не стал. Вместо этого он попытался свернуть медведю шею, но обхватить ее не смог - шея была куда потолще слоновьей ноги. Злобно оскалившись, зверь мотнул башкой, отбросив Бабаева на пару метров. Тот приземлился на спину и не успел подняться, как над ним уже нависла разинутая пасть с огромными клыками. Али Саргонович уперся рукой в нижнюю челюсть зверюги и скользнул под его мохнатым брюхом, мимо широко расставленных лап. Медведь повернулся с неожиданной резвостью и ухватил противника когтями за штаны. В его глазках читалось, что из Бабаева тоже выйдет хороший коврик, а постелить его можно где-нибудь на льдине или в берлоге под сугробом. Ткань треснула, Бабаев откатился в сторону и вскочил. На его бедре алели две основательные царапины. Почуяв кровь, медведь совсем разъярился, встал на дыбы и с жутким ревом рухнул всей тушей на врага. Но Али Саргоновича в том месте уже не оказалось, там была лишь его тень. Сдвинувшись на два шага влево, он примерился и прыгнул на необъятную медвежью спину. Его ноги стиснули клещами ребра хищника, пальцы вцепились в шерсть у загривка. Долю секунды он удерживался в этом положении, потом его руки скользнули вниз, под страшные медвежьи челюсти. Он свел пальцы в замок и дернул изо всей силы - резко, отклоняясь телом назад, запрокидывая голову медведя. На какой-то миг почудилось, что зверя ему не побороть, что исполинский владыка льдов не поддастся человеку... Потом хрустнули шейные позвонки, и медведь бесформенной грудой рухнул в снег. Бабаев поднялся и вытер пот со лба. В толпе закричали, загомонили, кто-то выпалил из ружья, и эхо выстрела еще не смолкло, как грянул залп их сотни винчестеров. Люди хлынули к Бабаеву, кто хлопал его по спине, кто совал полотенце или флягу с водой, кто, присев у его ног, мазал царапины йодом. Девушки повисли на его плечах, гладили щеки ладошками и восхищенно щебетали. Бурные потоки радости изливались на Али Саргоновича, ибо талды- кейнары были искренни и прямодушны - конечно, в те минуты, когда жизнь не заставляла хитрить. Суровое лицо Бабаева смягчилось и показалось ему, что не татарин он, не ассириец, не армянин и не аварец, а тоже талды-кейнар. Вот стоит он посреди своего народа, стоит как сказочный богатырь, принимая дань уважения и отвечая улыбкой на улыбки, и чтут его люди не за убитых гусей и медведя, а за мужество и честность. Он сыграл по их правилам - и значит, он один из них. Девушек было много, и Бабаев, мысленно попросив прощения у Нины, перецеловал их всех. Это была приятная процедура, не мешавшая однако слушать и смотреть - а глядел Али Саргонович на своих соперников. Те с кислым видом толковали с губернатором. - Дикий обычай, - мямлил Пегасов, кутаясь в шубу. - Собачьи гонки или там отстрел гусей, это я еще могу понять, это соответствует традициям. Но медведь!.. Увольте, господа!.. Мы же не в Древнем Риме на гладиаторских игрищах! Яков Абрамович благодушно улыбнулся. - В Лиме белых медведиков не было. А мы чем живем, то и имеем. - Это сравнительный образ! - закипятился Пегасов. - Были в Риме медведи, не были - в этом ли проблема? Там хищные звери рвали людей на потеху публике! Кушали их, понимаете? - Но медведь Бабая не скушал, Бабай ему шею сломал, - возразил губернатор. - И никто над ним не потешается. Наоболот, все очень лады. Берендейский отвесил губу. - Прекратим этот бессмысленный спор. Медведь сдох, и говорить не о чем, пора перейти к голосованию. Надеюсь, у вас все готово? Урны, бюллетени, наглядная агитация? - Какое-такое голосование? - Яков Абрамович наморщил лоб. - Мало-мало подождать плидется. Мы еще с медведем не закончили. - Так сдох ваш медведь! - рявкнул Берендейский. - Лежит себе дохлый и падалью воляет! Губернатор снял шапку и почесал в затылке. - Этот дохлый, велно. А кто вам сказал, что он у нас один? - Повернувшись к складу, Гыргольтагин помахал рукой. - Гутытку, эй, Гутытку! Втолого выводи! Для господина Пегасова! Подбежала новая партия юных барышень, и минут пять или больше Али Саргонович занимался срочным делом - целовал круглые щечки и пухлые губки. Когда он снова увидел губернатора, тот был один. Берендейский и Пегасов торопливо шли к больнице, где их разместили, и кандидат от РПКЛ зычным голосом сзывал свою команду. "Выносить чемоданы, собак запрягать!" - донеслось до Бабаева. Очередная девушка влепила ему сочный поцелуй. * * * Вечером, празднуя победу Бабаева, пировали в гостеприимной юрте Каквыргина. Али Саргонович сидел на почетном месте, между хозяином и губернатором, вел беседу с ними и еще с одним старейшиной по имени Тутун Лазаревич Зензинсон, ел вареные медвежьи мозги, закусывал морошкой. Оказалось, что сухой закон у талды-кейнаров давно отменен, но пьют они не спирт и водку, а чумыс, хмельной напиток из оленьего молока. Бабаеву и старейшинам чумыса не жалели и наливали его в стаканы с серебряными подстаканниками. На них был изображен Кремль со всеми башнями и мавзолей под кремлевской стеной. Когда Бабаев разомлел от еды и питья, Яков Абрамович склонился к его уху и тихо произнес: - Просьбу имеем, Бабай. Выполнишь, большое будет для нас одолжений. - Какую просьбу? - спросил Али Саргонович. - Ты теперь депутат, очень важный человек, - зашептал с другой стороны Каквыргин Шульман. - Такой важный, что не должен быть один. Вон, те шлемазлы, что с тобой приехали... У каждого свои люди, верные и послушные. Целое стадо! - Они верные, пока деньги платят, - сказал Бабаев. - А шлемазл кто такой? - Недоумок на идише, - пояснил губернатор. - Каквылгин, однако, плав: тебе, как и тем шлемазлам, тозе люди нужны. Велные и честные, но не за деньги. - А что им делать при мне, этим людям? - прищурив с иронией глаз, полюбопытствовал Бабаев. - Как что! - Гыргольтагин отхлебнул из стакана и принялся загибать пальцы. - Еда готовить нужно? Нужно! За дом следить нужно? Нужно! Еще ружье чистить, твой пелсона охранять, а когда ты будешь пьяный, нести тебя в кловать. - Еще машина водить, - подсказал Тутун Лазаревич Зензинсон. - А если полезет в твой юрта злодей, дать по башке топориком. Топорик у меня хороший, я тебе подарю. - Еще переводчик нужен, - добавил продвинутый Каквыргин. - Напишут про тебя в американских газетах, он прочитает и расскажет. Пригласит тебя в Англию королева, будет говорить ей твои комплименты. Королева договор подпишет, чтобы торговать с талды-кейнар... Нет, без переводчика тебе никак! - Шофер, охранник, повар и знаток английского, - перечислил с улыбкой Бабаев. - Это уже четыре человека! Где я столько верных и честных найду? - Столько и не надо, - сказал Яков Абрамович. - Один будет. Гутытку! - Хороший парень, - сообщил Тутун Лазаревич. - Внук самого деда Мойше! - В Якутске учился, в Хабаровске учился, везде пять получал. Очень способный! - добавил Каквыргин. - Налты может гнать... - Оленью печенку вкусно готовит... - Собачки его любят... - Книг много прочитал... все книги, какие есть в Талды-Кейнарске... - А стреляет как!.. В принципе верно говорят, подумал Бабаев. Нужны верные люди, ох нужны! Депутат без помощников что бедуин без верблюда... Только какой из Гутытку помощник?.. Ну, бывал он в Якутске и Хабаровске, так Москва ведь совсем другое дело! Книг много прочитал? Наверное, двадцать - больше во всем Талды-Кейнарске не сыщешь! Нарты может гнать? Так по Москве на нартах не ездят! Английский знает? Наверняка через пень-колоду! Но старейшины продолжали нашептывать: - Парень молодой, сильный, верткий... - Якутск видел, Хабаловск видел, тепел надо ему Москву посмотлеть... - Тут ничто его не держит. Жены и детей нет, родители рано умерли... Дед его вырастил. Мудрый был дед, да тоже помер... - Ты ему нлавишься, Бабай. Два дня знакомы, а пликипел к тебе как к лодному... - Бери его, Бабай! Не пожалеешь! Знал Али Саргонович, что такие решения лучше принимать на ясную голову, а не на хмельную. Однако уговорили его. Да и сам он не хотел обижать новых своих знакомцев - тем более, избирателей. А потому кивнул головой и произнес: - Ладно, согласен! Только давайте Гутытку спросим. Может, и нет у него желания ехать со мной в Москву. Но желание было - Гутытку, призванный к старейшинам, выразил его со всей определенностью. Осмотрев парня с ног до головы чуть замутненным оком, Бабаев сказал: - Каквыргин говорит, что ты оленью печенку хорошо готовишь. А что еще? - Суп из ягеля с потрохами, гуся на вертеле, китовый бифштекс, вареную треску, оленину с морошкой... - начал перечислять Гутытку, но Али Саргонович его прервал: - Харчо умеешь? Плов, кебаб, шашлык? - Научусь, Бабай! - Парень ударил в грудь кулаком. - Обещаю, научусь! Я понятливый! - Смотри мне! - Бабаев погрозил ему пальцем. - Будешь плохо кебаб готовить, пристрелю и скормлю собакам, а после и собак пристрелю! - Этим ты его не напугаешь, - ухмыльнулся Каквыргин. - Лучшая могила для талды-кейнара - в собачьем желудке. Но Гутытку, услышав про собак, пригорюнился. - Жаль собачек оставлять... Без них какая жизнь? Взял бы я с собой упряжку, катал бы тебя по Москве... Нельзя, однако! - А почему? - спросил Бабаев. - Упряжку многовато будет, а пару собачек возьми. Разрешаю. - Нельзя, Бабай. Лайка - вольная собака, для тундры, для тайги. Заскучает в городе и помрет. Нельзя! И такая тоска была в его голосе, что Бабаев не выдержал, хлопнул парня по плечу и сказал: - Не печалься, Гут, я тебе ротвейлера куплю. Тоже хороший пес. Зубастый! Жрать любит. Думаю, от оленьей печенки не откажется. ...Ночь Али Саргонович снова провел в гостевой юрте Каквыргина. И опять приснилась ему Нина - будто катаются они по заснеженной Москве, но не в автомобиле, а в нартах, запряженных ездовыми лайками, и правит той упряжкой Гутытку Лившиц, лихой погонщик. Во сне проехали улицу Горького от Белорусского вокзала до Красной площади, потом свернули на Арбат, и все машины, даже шестисотые "мерседесы", уступали им дорогу. Проснулся Бабаев в отличном настроении. -------------------------------------------------------------------- *) Ярманд - помощник (персидск.). **) Эрыш - ссора, ругань (тюркск.). ***) Джадид - молодой (арабск.). ****) Джабр - в исламе - божественное предопределение, заставляющее человека совершать те или иные поступки (арабск.).
|
|