Ахманов Михаил
Али Бабаев и сорок покойников

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ахманов Михаил
  • Размещен: 05/12/2007, изменен: 05/12/2007. 47k. Статистика.
  • Глава: Фантастика
  • Готовится к изданию
  • Оценка: 6.71*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:

  •                          Михаил Ахманов
    
                     АЛИ БАБАЕВ И СОРОК ПОКОЙНИКОВ
    
             Фантазия на тему российской государственности
    
             ГЛАВА 3, в которой описано, как Бабаева избрали
                 депутатом по Талды-Кейнарскому округу
    
                                          Выбирайте шерифом того, кто лучше 
                                       стреляет.
    
                                          Закон Дикого Запада.
    
           Пегасов с Берендейским в самом деле походили на слизняков -
    оба гладкие, упитанные, лоснящиеся. Пегасова выставили нацлибералы, но
    он являлся кандидатом-фикцией, ибо депутатское кресло от талды-кейнаров
    предназначалось Берендейскому, верному сыну Российской партии коммунистов
    -ленинцев. Так уж повелось, что от всех дальних и темных уголков России,
    от всех ее малых, почти исчезнувших народов, в Думу или в иные руководящие
    органы избирались коммунисты. Эта традиция шла с советских времен, с той
    эпохи, которая не баловала граждан разнообразием мнений и политических
    платформ. Партия была одна, и малые народы тундры и тайги доверили ей
    представительство своих национальных интересов. Главный из них заключался
    в том, чтобы спирт поступал бесперебойно, а к нему прилагались сахар,
    мука и патроны.
           Новые крупные партии, пропрезидентская "Солидарность", ППП и
    аграрии, на Крайний Север без нужды не лезли, считая эти дальние края
    коммунистической вотчиной. У демократов, как "левых", так и "правых", не
    было денег, чтобы туда долететь, развернуть пиар-компанию и поучаствовать
    в выборах. У "Персика" деньги водились, но не было резона тратить их на
    малочисленный и столь дремучий электорат, что о персиках в тех палестинах
    никто слыхом не слыхал и видом не видывал. И потому конкуренцию РПКЛ
    составляли одни нацлибералы, и то лишь по причине наглой всеядности.
    Впрочем, эта тактика имела смысл: хоть Папа Жо был на ножах с коммуняками
    и неприязнь свою демонстрировал часто и пылко, от выгодных альянсов
    он все-таки не отказывался. Так что схватки национал-либералов с РПКЛ
    походили на борьбу нанайских мальчиков: где-то Папа Жо трубил отбой,
    пропуская ленинцев вперед, а где-то ленинцы включали конкурентам зеленую
    лампу Ильича. Случалось это в глухих углах, куда эмиссарам изберкома не
    добраться, а уж глуше Талды-Кейнара во всей России места не было.
           Путь туда оказался нелегким: три кандидата-соперника летели из
    Москвы до Якутска, от Якутска до городка Казачье, что в устье Яны, а
    дальше, как предполагалось, их повезут на местном транспорте. Возможно,
    на снегоходах, вертолетах, оленьих упряжках или чем-то более экзотическом.
    В Казачий летели на стареньком "Яке", и в салон, рассчитанный на полтора
    десятка пассажиров, еле влезла свита Берендейского - менеджеры, пиарщики,
    журналисты и охрана. Пегасов был скромнее и ограничился двумя помощниками,
    тогда как Али Саргонович, считавшийся независимым кандидатом, обреченным
    на проигрыш, летел в одиночестве. Перегруженный "Як" еле оторвался от
    взлетного поля, поскольку кроме пассажиров был набит пачками агиток
    Берендейского и его же дарами избирателям. Главным из них были тридцать
    ящиков водки и закуска - бычки в томате и завтрак туриста.
           В дороге Пегасов с Берендейским мирно беседовали, невзирая
    на разницу в политических взглядах, а на Бабаева посматривали с
    пренебрежением и в разговор с ним не вступали. Бабаев был для них
    темной лошадкой, причем не слишком сытой: то, что он отправился в
    Талды-Кейнарск один, без помощников и подарков, говорило о скудости
    средств, ассигнованных на избирательную кампанию. Оба соперника
    полагали, что Али Саргонович - чеченский авторитет, возмечтавший
    - по тем или иным причинам - о депутатской неприкосновенности. Но,
    вероятно, он был не очень состоятельным авторитетом или же не понимал
    цены вопроса. Неприкосновенность нынче стоила дорого.
           Бабаев однако не печалился и не выказывал свой гордый нрав.
    В дороге было у него занятие - он приобрел в Москве две книги Шарлотты
    Бронтеевой и читал их с большим удивлением и, можно сказать, даже с
    интересом. Книги были полезны во всех отношениях: он вспоминал русский
    язык в его современной версии, знакомился с образчиком физиологической
    прозы и вникал в личную жизнь новой своей приятельницы - возможно,
    небесполезного информатора. Первая книга называлась "С кем я спала",
    вторая - "С кем я сплю сейчас", и в предисловии к ней сообщалось, что
    авторесса собирает материал для третьего тома - под заглавием "Я сплю
    с кем попало". Образ Шарлотты, встававший с книжных страниц, был для
    Бабаева неожиданным: не просто гулящая девка, плевок верблюда, а
    истинный коллекционер. Коллекции бывают разные, думал Али Саргонович;
    одни собирают картины, другие - роскошные яхты, третьи, как покойный
    Хуссейн, головы врагов, а эта бикеч - знаменитых мужчин. Ну и Аллах с
    нею! Главное, не попасть в ее коллекцию...
           "Як", пробив облака, пошел на посадку. За иллюминатором
    мелькнул засыпанный снегом городок, трубы, коптившие небо сизыми дымами,
    река, еще скованная у берегов тонким льдом. Под колесами расстелилось
    белое поле, последовал сильный толчок, взревели и смолкли двигатели.
    Машина замерла. Из кабины появился второй пилот, откинул дверцу люка,
    выдвинул трап и молвил:
           - Прибыли, господа!
           - За дело, раз прибыли, - сказал Берендейский, набросил на
    плечи шубу и полез к выходу. За партийным лидером потянулась его свита
    и Пегасов с помощниками. Али Саргонович, в теплой куртке и с рюкзаком за
    плечами, вышел одним из последних.
           Встречали их с северным гостеприимством: развевались на холодном
    ветру триколоры, оркестр играл российский гимн, симпатичная девушка с
    раскосыми глазками поднесла каравай хлеба с водруженной на нем солонкой.
    Были еще какие-то молодцы в кухлянках - одни обменивались с прибывшими
    рукопожатиями, другие бросились к самолету, потащили из грузового отсека
    плакаты Берендейского, консервы и ящики с водкой. На краю аэродрома
    виднелась еще одна толпа, не меньше сотни человек; там приветственно
    махали руками и длинными шестами, и оттуда доносился протяжный вой
    собак.
           К Бабаеву подошел полный человек в летах с двумя спутниками
    помоложе, протянул руку и представился:
           - Яков Абрамыч Гыргольтагин, гунбернантор. Ты Бабай? - Али
    Саргонович кивнул. - Холосо! Тогда будь знаком: Кукун Кац и Шлема Омрын.
    Они помогать тебе на выболах.
           Губернатор округа, понял Бабаев, пожал Гыргольтагину руку,
    поздоровался с Кацем и Омрыном и спросил:
           - Едем?
           - Сколо-сколо. Пока ешь по обычай. Ривка поднесет.
           Губернатор направился к ящикам, которые выгружали из самолета,
    а к Али Саргоновичу подскочила девушка Ривка с караваем и солонкой.
    Каравай был слегка обглодан - видно, Пегасов с Берендейским к нему
    уже приложились.
           - Ешь, Бабай, - сказал Кукун Кац.
           - Ешь, Бабай, - повторил Шлема Омрын.
           Ветер посвистывал, вздымал ледяную поземку и холодил лицо. На
    четыре стороны света тянулись снежные поля, такие же бескрайние, как
    пустыни юга. Полуденное солнце стояло в зените, светило, но не грело:
    весна в этих краях еще не началась. Дыхание расплывалось в морозном
    воздухе серебристым облачком. Оркестр - три трубы и барабан - закончил
    с гимном и принялся наяривать "Увезу тебя я в тундру".
           Бабаев отломил кусочек хлеба, обмакнул в солонку, пожевал.
    Девушка Ривка, Шлема и Кукун глядели на него с приятными улыбками.
    Круглые простодушные лица, темные волосы, полные губы, высокие скулы...
    Глаза однако светились затаенной хитрецой, волосы слегка вились, и в
    чертах проглядывало нечто южное, столь же не свойственное самоедскому
    племени, как имя Шлема или фамилия Кац. Может быть, кого-то это удивило
    бы, но только не Бабаева - генеалогию талды-кейнаров он изучил от альфы
    до омеги.
           К семидесятым годам прошлого века этот народ незаметно вымирал.
    Талды-кейнары не могли пережить заботу партии и правительства: колхозы и
    охотничьи хозяйства, деревянные дома и огороды, библиотеки с собраниями
    классиков марксизма и остальные затеи, которым полагалось вырвать их из
    тьмы невежества. Они доверяли шаманам, а им говорили, что религия - это
    опиум; они привыкли кочевать, а их сгоняли в поселки и заставляли сеять
    картошку в вечной мерзлоте; им спускали план по оленьему мясу и песцовым
    шкуркам, но песцов и оленей уже не было: одних перебили, других доели.
    Правда, оставался главный двигатель прогресса - спирт; потребность в нем
    не иссякала, словно люди в тундре размножались быстрее кроликов.
           Почти на том же меридиане, где догнивали талды-кейнары, только
    южнее на две с половиной тысячи километров, располагался заповедник
    под именем Биробиджан. Думало советское правительство, куда бы загнать
    евреев, чтобы в столицах не мелькали, думало и придумало: на границу с
    Китаем, в уссурийскую тайгу. Однако евреи, со свойственным им коварством,
    там не задержались, а расползлись по ближним городам, Хабаровску,
    Владивостоку, Благовещенску. В тех краях платили прибавку за дальность,
    но были места еще соблазнительней, с полярным коэффициентом. И потянулось
    еврейское племя от китайский рубежей на север, в далекую Арктику, решив:
    где рубль длиннее, там и страна обетованная. Не все, конечно, ехали, а
    самые крепкие и предприимчивые, и набралось их сотен пять. Прибыли они
    на берега пролива Лаптева, глядят - а там талды-кейнары, в том же примерно
    количестве, считая с младенцами и стариками. Все пьяные, кроме младенцев,
    но и те хлебный мякиш со спиртом сосут. Удивились евреи, пожалели убогих
    и решили частично ассимилироваться. Закупили песцов и оленей на свои
    полярные прибавки, сожгли дома, воздвигли чумы и ввели сухой закон.
    Постепенно дело наладилось. Шел год за годом, кто уезжал, кто приезжал,
    а в чумах уже пищали хитроглазые детишки, и скакали на оленях парни и
    девицы семитской внешности, но по паспорту все, как есть, талды-кейнары.
    Такое у евреев было свойство в СССР: хоть с чертом породнятся и станут
    вовсе уже не евреями.
           Так ли, иначе, но свежая кровь спасла талды-кейнаров от
    вырождения. Их племя плодилось и размножалось, но к простодушию сынов
    природы добавились хитрость и гибкость, а также тонкое искусство
    соответствия моменту. Во времена Андропова был у них партком, в эпоху
    Горбачева - комитет по перестройке, а с явлением в Россию демократии
    они избрали губернатора. Только с думским представителем им не везло:
    своих такого калибра не водилось, а из Москвы им слали сущих крысюков.
           Самолет разгрузили. За штабелем ящиков, где крутились парни
    в кухлянках, раздался характерный звон. Бабаев прислушался, склонив
    голову к плечу, потом спросил:
           - Бьют?
           - Бьют, - подтвердил Шлема Омрын. - Бутылка нам не надо.
    Нам надо компутел.
           - Выбрать меня, будет компутер, - проворчал Али Саргонович.
           - Ты, Бабай, еще не агитируй. Рано! - посоветовал Кукун Кац.
    - Приедем в Талды-Кейнар, тогда агитируй. Тогда всему народу скажешь.
    Речь будешь говорить?
           - Эсли нада, - отозвался Бабаев. - Мой не мастер болтат. Из
    речей, уртак, шубы не сошьешь.
           - Мудлое слово! - восхитился Шлема Омрын. - А сам ты, Бабай,
    из каких? На русского влоде не похож.
           - Мой из татар, - сказал Бабаев, немного подумав. Потом спросил:
    - Ехать нэ пора? Далэко до Талды-Кейнара?
           - Девяносто километлов, - ответил Шлема и прищурился на солнце.
    - Засветло будем, птицей долетим. - Он сдвинул шапку на лоб и почесал
    в затылке. - Значит, ты из татал, Бабай... А еще мы слышали, что ты
    полковник. Велно?
           - Палковник в отставке, - уточнил Али Саргонович.
           - Палтийный?
           - Теперь нэт. Теперь мой вольный стрэлок.
           - Это холосо. Бизнусман?
           - Вроде как, - молвил Али Саргонович и сам удивился - вырвались
    эти слова на чистом русском языке, без всякого акцента. Вот и польза от
    книжек Шарлоттки, подумалось ему.
           Шлема с Кукуном продолжали свой деликатный допрос.
           - Значит, бизнусман... А чем толгуешь?
           - Шнурками для ботинок, - объяснил Бабаев.
           - Выгодно?
           - Очэн. Шнурки всем нужны. - Тут Бабаев усмехнулся, хлопнул
    Кукуна по спине, подтолкнул Шлему локтем и буркнул: - Раскалоть меня
    хатите, парни? Нэ выйдет! Мой... я... как эта на русски?.. притертый
    калач! А вы кто? Вы ярманд! *) Вот и памагайте! А про сэба я народу
    скажу.
           Они неторопливо шагали к краю взлетно-посадочного поля - туда,
    где толпился народ в кухлянках и мохнатых шапках и слышался собачий
    визг. Снежок хрустел под ногами, ветер с Ледовитого океана пощипывал
    лицо. Где-то за спиной Бабаева разорялся Берендейский - жаль ему было
    бутылок со спиртным. Кричал он что-то такое про дикость и бескультурье,
    а Пегасов ему поддакивал. Менеджеры и пиарщики старались успокоить
    хозяина, толковали про имидж и партийный долг.
           - Кансервы тоже на помойку? - поинтересовался Бабаев.
           - Нет, консервы берем, - сказал Кукун. - На бычка в томате
    нерпу хорошо ловить, а завтрак туриста песец кушает. Скушает и сразу
    дохнет, а шкурка целый.
           Очень гуманный способ охоты, подумал Али Саргонович.
           Толпа перед ним расступилась, и он увидел множество нарт,
    запряженных собаками. Псы были упитанными - шерсть лоснится, хвост
    крючком, глаза сверкают. Настоящие лайки! На Бабаева они глядели
    с симпатией - уловили тонким своим чутьем, что этот двуногий любит
    собак, только не комнатных, а пролетариев и честных тружеников.
           - Твои! - Шлема кивнул на упряжку с десятком крупных псов.
    Рядом топтался коренастый длиннорукий парень с веселой физиономией
    - приплясывал, подпрыгивал и напевал: "На оленях мы помчимся... ай,
    помчимся утром ранним!"
           - Гутытку Лившиц, знатный умелец. И стрелок, и повар, и погонщик,
    внук самого деда Мойше, - произнес Кукун. - Тоже будет тебе помогать,
    Бабай. Хорошо?
           - Даже очэн, - молвил Али Саргонович, разглядывая лукавую рожу
    Гутытку. Затем подошел к собакам, потрепал каждую за ушами. Гутытку
    двигался следом, называл клички: Буря, Клык, Гоблин, Кураж... Лучшие
    собачки за Полярным Кругом!
           До Бабаева долетели громкие вопли - неподалеку разгорался
    скандал. Берендейский в ярости махал руками, наступая на губернатора
    Гыргольтагина, кричал о самоуправстве, о нарушении выборной процедуры,
    о том, что он не допустит таких издевательств и безобразий. Бледный
    Пегасов то и дело высовывался из-за спины Берендейского, вставляя
    возмущенную реплику. Их помощники криво усмехались, а журналисткая
    братия, дуя на коченеющие пальцы, вовсю строчила в блокнотах.
           - Что за эрыш? **) - полюбопытствовал Бабаев.
           - Плаздник у нас, - сообщил Шлема. - А в плаздник мы делаем
    олимпиаду. Такой налодный обычай.
           - Праздник нынче совпал с выборами, - произнес Гутытку Лившиц,
    щуря хитрые глазки. - Так уж вышло, Бабай. Случайно. Дед Мойше говорил:
    тот праздник хорош, что мало-мало ко времени.
           - Кто хочет в Думу выбираться, должен себя показать, - добавил
    Кукун Кац. - На празднике. Там соревнований. Очень интересный!
           - Паточнее, ярманд, - сказал Али Саргонович. - Какие еще
    интересный?
           - Гонки на собачьих упряжках, - пояснил Гутытку и с гордостью
    оглядел своих псов. - Прямо сейчас и начнем. Ты правишь нартой, я
    катаюсь. Те двое, что на Яков Абрамыча кричат, тоже так. С каждым наш
    парень, но не гнать собачек, а только дорогу показывать.
           - Ладна, - кивнул Бабаев. - Что еще?
           - Еще гусей будем стрелять, - предупредил Кукун, зажмурился и
    пропел: - Летя-ат гу-уси, летя-ат гу-уси... Каждую весну летят, а мы их
    стрелять. Ты винтовку к руках держал, Бабай?
           - Мой палковник, - напомнил Бабаев. - Все дэржал, из чего по
    птичкам стреляют.
           - И ты, навелное, знатный болец.
           - Чего? - Не поняв, Бабаев приподнял брови.
           - Борец, - уточнил Кукун невнятную речь Шлемы. - Будет у нас
    борьба с медведь. Самый интересный соревнований! Медведь белый, большой!
    Зубы - во!.. когти - во!.. - Он развел руки на полметра. - Ты, Бабай,
    такого медведя видал?
           - Видал. В зоопарке. - Натянув меховые варежки, Али Саргонович
    кивнул погонщику. - Садись, Гут, показывай дорогу. Хватит болтать.
    Поэдем!
           Он встал на запятки нарт, гикнул, свистнул, псы налегли на
    постромки, сани дернулись и заскользили по плотному снегу. О том,
    как править нартами, Бабаев имел самые общие представления - его
    готовили к работе на южных территориях, и жаркие пески были ему много
    привычнее, чем снежная тундра. Но учили его на совесть, и курс выживания
    предусматривал все коллизии и ситуации, какие могут случиться с агентом.
    В горах и джунглях, в тайге и тундре, в океане и пустыне - всюду Бабаев
    мог побороться за жизнь и рассчитывать в этом деле на успех. Но сейчас
    бороться не было нужды. Он не скрывался от погони и не выслеживал
    врагов, а был всего лишь участником забавного фарса, придуманного хитрым
    северным народцем. Ибо достали этот народ, допекли столичные воротилы,
    и оборониться он мог лишь тем, чем владел. Нарты с собаками... Гуси...
    Белый медведь... Национальный обычай, придуманный к выборам...
           Ловкие ребята! - с одобрением решил Бабаев. Когда изберут,
    непременно куплю им компьютер. Даже два!
           Он поглядел на Гутытку Лившица, развалившегося в нартах.
           - Как думаэшь, джадид, ***) не догонят нас?
           - Те, что с тобой прилетели? Ха! - Гутытку пренебрежительно
    ухмыльнулся. - Дед Мойше говорил: червяк оленю не соперник!
           - Значит, победа мой, - сказал Бабаев. - И что это даст?
           - Будешь последним речь говорить, а гуся стрелять первым.
           - Хмм...
           - Кто последним сказал, того люди лучше помнят, - объяснил
    Гутытку. - А гусь, он стаей летит - стрельнешь мало-мало, и нет гуся,
    весь разлетелся. Потому надо первым бить.
           - Велика народная мудрость, - обронил Бабаев и гикнул на собак.
           - Мудрость велика, а сила того больше, - согласился Гутытку. -
    Мой дед говорил: народ пукнет, царь обкакается.
           Бабаев нахмурился, вспомнил друга своего Хуссейна, вспомнил
    несчастных его подданных и покачал головой.
           - Если бы так, ярманд, если бы так... Чтоб все вмэсте ветры
    пустили, договориться нада, а это не просто. Люди - разные, у каждого
    свой джабр, ****) свой судьба в узелке, и тащит он эту ношу как верблюд,
    от люльки до могилы.
           - Мы ведь смогли договориться, мы, талды-кейнар! - заявил
    Гутытку с апломбом молодости. - Ходим по тундре, ловим песца, олешек
    разводим и не пьем!
           - Ваше счастье, что договорились, - произнес Бабаев. - И еще
    счастье, что земля ваш дальний-дальний, и нет в ней ни алмаз, ни золота,
    ни нефти.
           - Отчего же нет... - начал Гутытку, но быстро прикусил язык.
    Приподнялся в нартах, вытянул руку, показывая, куда править, и молвил:
    - Хорошо едешь, Бабай! Где научился?
           - Там, где из осла дурь выбьют и акилом сдэлают, - пробормотал
    Али Саргонович.
           Больше они не разговаривали. Негреющее солнце медленно ползло
    по небу, напоминая, что в преддверии лета ночь в этих широтах коротка
    - не ночь даже, а так, сумерки. Вокруг раскинулись снежные пространства,
    и не было им ни края, ни конца - казалось, что можно мчаться и мчаться
    в этом холодном суровом безмолвии до самого полюса, преодолеть его и
    ехать дальше, до другого континента, до Аляски или севера Канады. Псы
    бежали быстро, и Бабаеву чудилось, что несется он на своих нартах точно
    ведьма на реактивном помеле. Погода ему благоприятствовала: снег был
    плотным, мороз - небольшим, ветер - попутным. Тундра выглядела ровной,
    как убранная инеем постель, загадочно молчаливой, отливающей серебром.
    Этот драгоценный блеск словно бы намекал: покопайтесь, люди, в вечной
    мерзлоте и найдете все, чего душа желает - и нефть, и золото, и алмазы.
           Один раз они остановились, чтобы покормить собак, а на середине
    дороги сменили упряжку. В этом месте было разбито кочевье: три юрты,
    полтора десятка девиц и молодых парней, котел с кипятком и сотня ездовых
    псов. Бабаева, лидера гонки, встретили с музыкой - били в бубны, дудели
    в берестяные рога и гоняли магнитофон с патриотическими песнями. Али
    Саргонович выпил чаю из огромной кружки, съел пару галет и, чтобы не
    обидеть молодежь невниманием, произнес краткую речь. Суть ее сводилась
    к тому, что гусям и медведям завтра придется нелегко.
           В восьмом часу вечера нарты въехали на главную и единственную
    площадь Талды-Кейнарска. О том, что здесь жилой пункт, отмеченный на
    карте, говорили здания школы, больницы, почты, магазина со складами
    и местной администрации. За ними ряд за рядом тянулись юрты, сотни юрт,
    похожих на меховые конусы с рожками шестов при вершинах. Взмывали к
    блеклому небу дымки, говор людей мешался с собачьим лаем, скрипел снег
    под полозьями нарт, развевались флаги над школьной крышей, а за рубежом
    цивилизации, за крайними шатрами, колыхалось море оленьих рогов. До этого
    дня Бабаев даже не представлял, что в одном месте могут собраться столько
    оленей - больше, чем  антилоп в заповедниках Кении, больше, чем верблюдов
    у всех арабских шейхов. Север был к человеку суровее, чем юг: статистика
    утверждала, что туарег в Сахаре способен выжить с двумя-тремя верблюдами,
    а в тундре каждый, считая младенцев, нуждался в десятке оленей.
           Нарты остановились. Бабаева встречала тысячная толпа, всюду
    мелькали темноглазые смуглые лица, крутились под ногами взрослых
    ребятишки, похожие в своих кухлянках на меховые шарики. К Али Саргоновичу
    приблизился осанистый талды-кейнар, Каквыргин Шульман из избирательного
    штаба, и сообщил, что комната для гостя готова - ночевать предстояло в
    лучшей больничной палате. Не хочу в больницу, хочу в юрту, сказал Бабаев,
    и Каквыргин одобрительно кивнул.
           - Тогда прошу ко мне, гость дорогой. - На русском он говорил
    чисто, без акцента. - На песцовых шкурках спать будешь! Жена уже мацу
    печет, сын олешка режет, дочки гуся жарят! Все свежее, кошерное!
           - Это почему же к тебе? - заспорил Гутытку, выбираясь из нарт.
    - Или у меня юрты нет? И маца тоже найдется, и олешек!
           - У тебя двадцать оленей, а у меня четыреста, - с важным видом
    произнес Каквыргин Шульман. - У тебя одна юрта, а у меня пять. У тебя
    радио на батарейках, а у меня бензиновый движок и телевизор. И ни жены
    у тебя нет, ни сына, ни дочерей. Молод ты еще, Гутытку! Не по чину тебе
    таких гостей принимать!
           Надо же, четыреста оленей, пять юрт, да еще с телевизором! -
    подумал Бабаев. Впрочем, почему бы и нет?.. Есть новые русские, почему не
    быть новому талды-кейнару?..
           Он улыбнулся Гугытку - мол, не огорчайся, джадид! - и зашагал
    за Каквыргином. Толпа перед ними раздалась, парни с винтовками принялись
    палить в воздух, два пацана подхватили бабаевский рюкзак, миловидные
    девушки то и дело прикладывались к его щеке пухлыми свежили губками.
    Выходит, нравился здешнему народу Али Бабаев! Уж очень он был не похож
    на прежних кандидатов, которых присылали из Москвы - не толстый и сытый,
    не мутноглазый, не хитрожопый лжец с раздвоенным языком... Мужчина!
    А настоящих мужчин здесь ценили, ибо выжить в северном краю без силы
    их и отваги, без их труда и готовности к самопожертвованию было никак
    невозможно.
           По дороге Каквыргин объяснял Бабаеву, что завтра утром народ
    послушает приехавших, а потом отправятся все к ближней речке, где лед
    уже вскрылся и можно пострелять гусей. После обеда назначены схватки
    с медведем и голосование, а к вечеру люди разъедутся. Нехорошо, когда
    столько оленей в одном месте, корма им не хватит, и потому на праздник
    и выборы отведено два дня. Сегодняшний почти прошел, и пройдет совсем,
    когда доберутся в Талды-Кейнарск два отставших кандидата. А что с ними?
    - спросил Бабаев. Везут, отвечал Каквыргин. Сообщили по рации, что везут
    точно мешки с дерьмом, и те мешки еще скандалят - нарты им подали, а не
    шестисотый "мерседес". Часа через два довезут... Ты, гость дорогой, уже
    спать будешь. Ты сам собачек гнал, сам трудился, и надо тебе поесть и
    выспаться, чтобы завтра сердце и рука не дрогнули. Не дрогнут, отвечал
    Бабаев. А с мишкой сладишь? Лютый ведь! - с тревогой интересовался
    Каквыргин. Слажу, успокаивал его Бабаев. Видали мы этих мишек в гробу
    в белых тапочках!
           Он поужинал вместе с приветливым семейством Каквыргина, отведал
    гуся и олений язык, похвалил мацу и улегся спать в просторной юрте, под
    песцовым покрывалом. И снились в ту ночь Али Саргоновичу мужские сны,
    снилась Нина, его джан, его зарбану: будто стоит она вечером у окна,
    ждет его, и лицо ее соткано из алмазного инея и лунного света.
    
                                 * * *
    
           Берендейский говорил долго и проникновенно. Развевались над ним
    алые стяги, колыхались плакаты, гремели предвыборные обещания, томился
    и скучал народ, позади толпы мальчишки гоняли банку с бычками в томате.
    На транспарантах пламенели лозунги давних времен, будившие у Бабаева
    ностальгию: "Один народ, одна партия!", "Вперед, к победе коммунизма!",
    "РПКЛ - ум, честь и совесть эпохи!". Правда, кое-что изменилось: вождь
    у коммунистов-ленинцев нынче был другой. Его огромный портрет парил над
    головой оратора, а под ним была надпись: "Семен Михайлович Жиганов,
    радетель народный".
           Отговорив свое, Берендейский уступил место Пегасову, и тот завел
    волынку по-новой. В толпе откровенно зевали, рассказывали еврейские
    анекдоты, а кое-кто из опытных охотников тревожился: мол, гуси ждать не
    будут, не пропустить бы утренний лет. Наконец губернатор Яков Абрамыч и
    председатель избирательного штаба Каквыргин деликатно оттеснили Пегасова
    от микрофона, и на трибуну поднялся Бабаев. Он испытывал вполне понятное
    волнение; не доводилось ему раньше выступать перед таким многолюдством,
    и служба его, можно сказать, была тихой - чем незаметнее, тем лучше.
           Поглядел Али Саргонович на истомленных избирателей, набрал в
    грудь воздуха, выдохнул и произнес:
           - Мой много не болтать, мой стрелять. Гдэ тут наши гуси?
           Он сошел с трибуны под гром аплодисментов и дружный облегченный
    вздох. Гутытку подал ему винчестер, Шлема Омрын протянул коробку с
    патронами, а Кукун Кац - термос с горячим чаем. Отменные помощники,
    настоящие бургуты, подумал Бабаев и передернул затвор.
           Толпа повалилила к реке, но уже без шума, чтобы не спугнуть
    гусей. Трое соперников со своими помощниками и репортерами из команды
    Берендейского шли впереди, шагах в ста от избирателей. Пегасов нес ружье
    с брезгливой миной, словно в руках у него оказался переполненный ночной
    горшок. Более опытный Берендейский, небрежно поигрывая двустволкой,
    рассказывал всем, кому хотелось слушать, что гуси - это мелочь, ерунда,
    не добыча для настоящего охотника. Он, Берендейский, кабанов стрелял
    вместе с Леонидом Ильичем, стоял за его спиной вторым номером и фляжку
    подавал, когда случалось Ильичу хлебнуть для сугрева. И лосей они били,
    и волков, и зубров в Беловежской Пуще, только до амурских тигров не
    добрались. Тут Берендейский пустился в детальные воспоминания, но Шлема
    Омрын с невинным лицом напомнил: тиглов у нас нет, зато белый медведь -
    пожалуйста! Здоловый звелюга, тиглу не уступит! Берендейский вздрогнул и
    заткнулся.
           У речного берега был сложен невысокий вал из льда. Речка,
    вбиравшая тающий снег, уже начала разливаться - посередине виднелось
    зеркало темной воды, неторопливое течение размывало ледяной припой, несло
    из тайги сухие ветви и листья. Расставив охотников за стенкой и проверив,
    что винчестеры заряжены патронами с крупной дробью, Кукун Кац напомнил:
           - Первым стреляет Бабай, а дальше - по жребию. Два выстрел у
    каждого.
           - Это почему он первый? Это что за привилегия? - вскинулся
    Берендейский.
           - Народный обычай, - пояснил Кукун. - Кто вчера первый приехать,
    тот и первый стрелять.
           Берендейский нахмурился, но промолчал. Помнилось ему, что против
    народных обычаев можно лишь на танках и БМП переть - так, как было в
    Праге, Будапеште и других местах. Но здесь танка не было.
           Бросили жребий. Вторым выпало стрелять Пегасову, а Берендейскому
    - последним. Он недовольно отвесил губу и буркнул, что при Ильиче его
    больше уважали.
           Охотники затаились в своем укрытии. Легкий ветерок рябил воду. От
    припоя отрывались льдины и плыли вниз по течению в большой реке Индигирке,
    а оттуда - прямиком в Ледовитый океан. Утреннее солнце сияло в небесах и
    даже вроде бы грело.
           Наконец круглолицый талды-кейнар из помощников Пегасова
    прищурился на небо и сказал:
           - Летят, однако.
           - Летят, летят!.. - загомонили остальные.
           - Стрелять по моей команда, - промолвил Кукун Кац. - Бить в лет.
    Помощникам - считать!
           Белая пушинка падала с небес, спускалась к тундре, превращаясь
    в облачко, в облако, в тучу. Били сотни крыльев, сотни шей вытягивались
    вниз, сотни лап готовились погрузиться в темные речные воды. Огромная
    стая кружила над рекой и берегом, затмевая солнечный свет, оглашая воздух
    протяжным заунывным криком. На метель похоже, подумалось Бабаеву, на
    метель с живыми снежинками.
           Зажужжали камеры журналистов.
           - Готовься, Бабай, - прошептал Кукун. И сразу, тоже шепотом,
    скомандовал: - Огонь!
           Бах-бабах! - раскатилось под небом тундры, и гуси, роняя
    перышки, посыпались вниз, шлепаясь друг за другом на берег. "Один, два,
    три... - усердно считали помощники, - четыре, пять, шесть... семь!"
    Кто-то промолвил: "Счастливое число!", а Гутытку громко восхитился:
           - Ну глаз-ватерпас! - И добавил: - Так дед Мойше говорил.
           - Господин Пегас, ваш очередь. Огонь! - Кукун махнул рукой.
           Пегасов вытянул руки с ружьем, зажмурился, выпалил в белый свет
    и получил прикладом по челюсти. Стая возмущенно загоготала и ринулась
    подальше от пугающего шума. Берендейский, дождавшись команды, стрельнул
    дуплетом, поразил гуся в корму, но и этот единственный успех не принес
    ему радости: мертвый гусь шлепнулся в воду, и течение потащило его в
    Индигирку.
           - Собирай добыча, - распорядился Кукун. - Возвращаемся.
           Помощники - те, что помоложе - помчались к толпе, потрясая
    гусями.
           - Семь! - вопил один.
           - Бабай! - кричал другой.
           - Все видели! - орал третий.
           Берендейский с Пегасовым угрюмо молчали. Их соперник возвращался
    овеянный славой.
           У первых юрт Талды-Кейнарска кандидатов поджидали Каквыргин и
    губернатор Яков Абрамыч.
           - Пожалуйте на обед, - молвил Гыргольтагин с широкой улыбкой.
    - Холосый обед - печень олешка, и жаркое, и гусь тозе поджалим. Бычка
    в томате отклыть? Или завтлак тулиста?
           - Не надо, - с мрачным видом буркнул Берендейский.
           Обед, поданный в столовой школы, прошел в напряженной тишине,
    нарушаемой лишь чавканьем и хрустом разгрызаемых костей. Али Саргонович,
    памятуя о свидании с медведем, ел мало, решив, что оттянется за ужином
    у гостеприимца Каквыргына. У его конкурентов пропал аппетит, но их свита
    наворачивала так, что за ушами трещало - и оленью печень, приправленную
    морошкой, и тающие во рту языки, и жаркое на косточках, и гусей. Особенно
    спешили репортеры, глотавшие все с жадностью и профессиональной сноровкой.
    Они торопились, ибо близился их звездный час. Ни один коллега, оставшийся
    в Москве, не смог бы похвастать столь редким сюжетом, как схватка человека
    и медведя. Кровь журналистов кипела в предчувствии сенсации. Смертельная
    коррида за Полярным кругом! Драма в Талды-Кейнарске! Клыки и когти против
    ножа и рогатины! Три кандидата-матадора - коммунист, нацлиберал и темная
    лошадка независимый - против грозы арктических льдов! За такую запись
    даже CNN продала бы душу дьяволу, не говоря уж про российские каналы.
           К трем часам площадь снова заполнилась людьми. На этот раз не
    было ни флагов, ни трибуны, ни разговоров и смешков, ни даже шушуканья.
    Последнее испытание обещало стать кровавым, и потому здесь присутствовали
    лишь полноправные избиратели от восемнадцати и старше. Никаких решеток,
    забора или иных ограждений на будущем ристалище не замечалось; люди просто
    встали широким кругом, пропустив вперед десяток мужчин с винчестерами и
    острогами. Казалось, талды-кейнары вовсе не опасаются медведя, будто
    заранее условившись с диким зверем, что рвать и когтить он будет только
    чужаков.
           Берендейский побледнел, Пегасова била дрожь; похоже, они лишь
    сейчас сообразили, что медведь - не фантазия местных шутников, а суровая
    реальность. Надежда, что вместо медведя им подсунут медвежонка, таяла с
    каждой минутой - из прочного склада при магазине слышался жуткий рев, и
    дверь тряслась под напором могучего тела. Медведь бушевал и ярился; видно,
    не терпелось ему добраться до столичного мясца.
           Бабаев, первый поединщик, стоял в окружении губернатора и своих
    помощников. Каквыргин Шульман и Гутытку маячили у двери склада; за спиной
    у каждого - вооруженные охотники. Рык медведя ненадолго стих, но потом
    зверь взревел с такой силой, что затряслась бревенчатая стена.
           - Каким олужием будешь биться, Бабай? - спросил Шлема Омрын. -
    Нож хочешь? Или топол? Или остлогу? Клепкая остлога, мой пладед с ней на
    кита ходил.
           - Лучше весь причиндал бери, - посоветовал Кукун Кац. - Примешь
    зверя на острогу, остановишь, дашь топором по башке, а ножиком кишки
    выпустишь.
           - До кишек еще доблаться надо, а это не плостое дело. Ой, не
    плостое! - мудро заметил Яков Абрамыч. - Ты, Бабай, лучше ему по лапкам
    тяпни, жилочки подсеки, а уж потом...
           - Ошеломить его нужно, - перебил Шлема. - А чтобы ошеломить,
    спелва тополиком по носу, а после остлогой в пятку! Пятка самое
    чувствительное место!
           Губернатор насупился.
           - А я говолю, по лапкам, по лапкам! Ты, Шлема, молод еще со мной
    сполить!
           - Так чего берешь? - снова спросил Кукун Кац, протягивая Бабаеву
    острогу с зазубренным лезвием.
           - Ничего, - ответил Али Саргонович. - Ничего мне не нужно.
           Он сбросил куртку, снял свитер и рубаху, напряг литые мышцы.
    Мускулатура у него мощной и рельефной - Шварценеггер мог бы позавидовать.
    В бытность свою в аравийских пустынях он валил верблюда ударом кулака.
           - Ну и здолов, Бабай! - одобрительно сказал губернатор и помахал
    рукой Гутытку. - Эй, палень! Выводи!
           Каквыргин Шульман откинул засов на двери и быстро шмыгнул в
    сторону. Медведь, перестав рычать, высунул морду с разинутой клыкастой
    пастью, огляделся и попер прямо на Гутытку. Тот неторопливо отступал,
    сопровождая свою ретираду плавными жестами, водил перед глазами зверя
    ладонями, словно приманивал его к себе. Это было удивительное зрелище:
    вроде бы беззащитный человек и огромный хищный зверь, послушно шагавший
    на середину круга. Из его пасти капала слюна, но он не делал попыток
    наброситься на Гутытку.
           По толпе прокатился возбужденный шепоток, кто-то ойкнул, кто-то
    ахнул. Застрекотали камеры журналистов.
           - Как у него такое получается? - в изумлении спросил Бабаев.
           - Колдовство! - Гыргольтагин важно поднял палец. - Настоящее
    длевнее колдовство! Дед Мойше его научил.
           Медведь стоял посередине круга и, словно зачарованный, смотрел
    на Гутытку. Матерый зверюга! - мелькнула мысль у Али Саргоновича. Он
    напряг и снова расслабил мышцы, потом ровным шагом направился к хищнику.
    Зверь, конечно, был сильным и злобным, но это Бабаева не пугало - в Думе
    водились еще не такие чудовища.
           Гутытку, улыбаясь во весь рот, повернулся к нему.
           - Вот твой медведик, Бабай. Мало-мало голодный, два дня не
    кормили... Ты с ним поосторожнее!
           - Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, - проворчал Бабаев.
    Он вдруг обнаружил, что русская речь идет легко и свободно, прям-таки
    катится с языка как в прежние годы. Было ли это естественной адаптацией
    или сыграли роль связаные с выборами потрясения?.. Он этого не знал - он
    просто говорил.
           Гутытку исчез. Медведь тут же уставился на Бабаева, раскрыл
    слюнявую пасть и заревел. Клыки у него были размером с палец, когти -
    точно кривые кинжалы, и весил он, пожалуй, вдвое больше, чем африканский
    лев. Словом, достойный противник!
           - Ты, бахлул, слюни-то не пускай, мех не пачкай, - сказал ему
    Бабаев. - Шкурка у тебя пушистая, хороший коврик выйдет. Стану депутатом,
    в своем офисе положу.
           Медведь с оскорбленным рыком рванулся к нему, но Бабаев
    отскочил и приласкал зверюгу кулаком по темечку. Удар был страшен, ибо
    Али Саргонович владел тайным китайским искусством кхун-фук, то есть
    энергетической концентрации - ему в КГБ обучали особо способных. Бабаев
    как раз таким и являлся. Он мог перешибить ладонью восемь кирпичей, а в
    запале - так целую дюжину.
           Зверь покачнулся, замотал башкой. В толпе раздались восхищенные
    выкрики.
           - Сразу сдохнешь или желаешь помучаться? - спросил Али Саргонович
    медведя.
           Но кажется, ни тот, ни другой исход зверюгу не устраивал.
    Оклемавшись после первой неудачи и убедившись, что противник не так-то
    прост, медведь зашел сбоку. Минуты три или четыре зверь и Бабаев кружили
    по площадке, присматриваясь друг к другу и выбирая момент для нападения.
    В крохотных глазках медведя разгоралась ярость, когти скребли плотный
    снег, оставляя длинные глубокие полосы. Бабаев, напряженный, как пантера
    перед прыжком, двигался чуть согнувшись; под смугловатой кожей вздувались
    и опадали могучие мускулы.
           Медведь снова бросился в атаку и снова промахнулся. Али Саргонович
    пнул его ногою в зад, ухватил было за хвост, но хвост оказался коротким
    и скользким, в руке не удержать. Они сдвинулись к краю площадки, но зверь
    по-прежнему не обращал внимания на талды-кейнаров, будто и не было здесь
    тысячной людской толпы. Белые полярные медведи, в отличие от бурых лесных,
    очень сообразительны; вероятно, хищник понимал, где его главный враг -
    тот, от которого исходит смертельная опасность.
            Противники сошлись нос к носу, но Бабаев совету Шлемы не
    последовал и бить по ноздрям не стал. Вместо этого он попытался свернуть
    медведю шею, но обхватить ее не смог - шея была куда потолще слоновьей
    ноги. Злобно оскалившись, зверь мотнул башкой, отбросив Бабаева на пару
    метров. Тот приземлился на спину и не успел подняться, как над ним уже
    нависла разинутая пасть с огромными клыками. Али Саргонович уперся рукой
    в нижнюю челюсть зверюги и скользнул под его мохнатым брюхом, мимо широко
    расставленных лап. Медведь повернулся с неожиданной резвостью и ухватил
    противника когтями за штаны. В его глазках читалось, что из Бабаева тоже
    выйдет хороший коврик, а постелить его можно где-нибудь на льдине или в
    берлоге под сугробом.
           Ткань треснула, Бабаев откатился в сторону и вскочил. На его
    бедре алели две основательные царапины. Почуяв кровь, медведь совсем
    разъярился, встал на дыбы и с жутким ревом рухнул всей тушей на врага.
    Но Али Саргоновича в том месте уже не оказалось, там была лишь его тень.
    Сдвинувшись на два шага влево, он примерился и прыгнул на необъятную
    медвежью спину. Его ноги стиснули клещами ребра хищника, пальцы вцепились
    в шерсть у загривка. Долю секунды он удерживался в этом положении, потом
    его руки скользнули вниз, под страшные медвежьи челюсти. Он свел пальцы в
    замок и дернул изо всей силы - резко, отклоняясь телом назад, запрокидывая
    голову медведя. На какой-то миг почудилось, что зверя ему не побороть, что
    исполинский владыка льдов не поддастся человеку... Потом хрустнули шейные
    позвонки, и медведь бесформенной грудой рухнул в снег.
           Бабаев поднялся и вытер пот со лба. В толпе закричали, загомонили,
    кто-то выпалил из ружья, и эхо выстрела еще не смолкло, как грянул залп
    их сотни винчестеров. Люди хлынули к Бабаеву, кто хлопал его по спине, кто
    совал полотенце или флягу с водой, кто, присев у его ног, мазал царапины
    йодом. Девушки повисли на его плечах, гладили щеки ладошками и восхищенно
    щебетали. Бурные потоки радости изливались на Али Саргоновича, ибо талды-
    кейнары были искренни и прямодушны - конечно, в те минуты, когда жизнь не
    заставляла хитрить. Суровое лицо Бабаева смягчилось и показалось ему, что
    не татарин он, не ассириец, не армянин и не аварец, а тоже талды-кейнар.
    Вот стоит он посреди своего народа, стоит как сказочный богатырь, принимая
    дань уважения и отвечая улыбкой на улыбки, и чтут его люди не за убитых
    гусей и медведя, а за мужество и честность. Он сыграл по их правилам - и
    значит, он один из них.
           Девушек было много, и Бабаев, мысленно попросив прощения у Нины,
    перецеловал их всех. Это была приятная процедура, не мешавшая однако
    слушать и смотреть - а глядел Али Саргонович на своих соперников. Те с
    кислым видом толковали с губернатором.
           - Дикий обычай, - мямлил Пегасов, кутаясь в шубу. - Собачьи
    гонки или там отстрел гусей, это я еще могу понять, это соответствует
    традициям. Но медведь!.. Увольте, господа!.. Мы же не в Древнем Риме на
    гладиаторских игрищах!
           Яков Абрамович благодушно улыбнулся.
           - В Лиме белых медведиков не было. А мы чем живем, то и имеем.
           - Это сравнительный образ! - закипятился Пегасов. - Были в Риме
    медведи, не были - в этом ли проблема? Там хищные звери рвали людей на
    потеху публике! Кушали их, понимаете?
           - Но медведь Бабая не скушал, Бабай ему шею сломал, - возразил
    губернатор. - И никто над ним не потешается. Наоболот, все очень лады.
           Берендейский отвесил губу.
           - Прекратим этот бессмысленный спор. Медведь сдох, и говорить
    не о чем, пора перейти к голосованию. Надеюсь, у вас все готово? Урны,
    бюллетени, наглядная агитация?
           - Какое-такое голосование? - Яков Абрамович наморщил лоб. -
    Мало-мало подождать плидется. Мы еще с медведем не закончили.
           - Так сдох ваш медведь! - рявкнул Берендейский. - Лежит себе
    дохлый и падалью воляет!
           Губернатор снял шапку и почесал в затылке.
           - Этот дохлый, велно. А кто вам сказал, что он у нас один? -
    Повернувшись к складу, Гыргольтагин помахал рукой. - Гутытку, эй, Гутытку!
    Втолого выводи! Для господина Пегасова!
           Подбежала новая партия юных барышень, и минут пять или больше
    Али Саргонович занимался срочным делом - целовал круглые щечки и пухлые
    губки. Когда он снова увидел губернатора, тот был один. Берендейский и
    Пегасов торопливо шли к больнице, где их разместили, и кандидат от РПКЛ
    зычным голосом сзывал свою команду. "Выносить чемоданы, собак запрягать!"
    - донеслось до Бабаева.
           Очередная девушка влепила ему сочный поцелуй.
    
                                 * * *
    
           Вечером, празднуя победу Бабаева, пировали в гостеприимной
    юрте Каквыргина. Али Саргонович сидел на почетном месте, между хозяином
    и губернатором, вел беседу с ними и еще с одним старейшиной по имени
    Тутун Лазаревич Зензинсон, ел вареные медвежьи мозги, закусывал морошкой.
    Оказалось, что сухой закон у талды-кейнаров давно отменен, но пьют они
    не спирт и водку, а чумыс, хмельной напиток из оленьего молока. Бабаеву
    и старейшинам чумыса не жалели и наливали его в стаканы с серебряными
    подстаканниками. На них был изображен Кремль со всеми башнями и мавзолей
    под кремлевской стеной.
           Когда Бабаев разомлел от еды и питья, Яков Абрамович склонился
    к его уху и тихо произнес:
           - Просьбу имеем, Бабай. Выполнишь, большое будет для нас
    одолжений.
           - Какую просьбу? - спросил Али Саргонович.
           - Ты теперь депутат, очень важный человек, - зашептал с другой
    стороны Каквыргин Шульман. - Такой важный, что не должен быть один.
    Вон, те шлемазлы, что с тобой приехали... У каждого свои люди, верные
    и послушные. Целое стадо!
           - Они верные, пока деньги платят, - сказал Бабаев. - А шлемазл
    кто такой?
           - Недоумок на идише, - пояснил губернатор. - Каквылгин, однако,
    плав: тебе, как и тем шлемазлам, тозе люди нужны. Велные и честные, но
    не за деньги.
           - А что им делать при мне, этим людям? - прищурив с иронией глаз,
    полюбопытствовал Бабаев.
           - Как что! - Гыргольтагин отхлебнул из стакана и принялся
    загибать пальцы. - Еда готовить нужно? Нужно! За дом следить нужно?
    Нужно! Еще ружье чистить, твой пелсона охранять, а когда ты будешь
    пьяный, нести тебя в кловать.
           - Еще машина водить, - подсказал Тутун Лазаревич Зензинсон. -
    А если полезет в твой юрта злодей, дать по башке топориком. Топорик у
    меня хороший, я тебе подарю.
           - Еще переводчик нужен, - добавил продвинутый Каквыргин. - Напишут
    про тебя в американских газетах, он прочитает и расскажет. Пригласит тебя
    в Англию королева, будет говорить ей твои комплименты. Королева договор
    подпишет, чтобы торговать с талды-кейнар... Нет, без переводчика тебе
    никак!
           - Шофер, охранник, повар и знаток английского, - перечислил с
    улыбкой Бабаев. - Это уже четыре человека! Где я столько верных и честных
    найду?
           - Столько и не надо, - сказал Яков Абрамович. - Один будет.
    Гутытку!
           - Хороший парень, - сообщил Тутун Лазаревич. - Внук самого деда
    Мойше!
           - В Якутске учился, в Хабаровске учился, везде пять получал.
    Очень способный! - добавил Каквыргин.
           - Налты может гнать...
           - Оленью печенку вкусно готовит...
           - Собачки его любят...
           - Книг много прочитал... все книги, какие есть в Талды-Кейнарске...
           - А стреляет как!..
           В принципе верно говорят, подумал Бабаев. Нужны верные люди, ох
    нужны! Депутат без помощников что бедуин без верблюда... Только какой из
    Гутытку помощник?.. Ну, бывал он в Якутске и Хабаровске, так Москва ведь
    совсем другое дело! Книг много прочитал? Наверное, двадцать - больше во
    всем Талды-Кейнарске не сыщешь! Нарты может гнать? Так по Москве на нартах
    не ездят! Английский знает? Наверняка через пень-колоду!
           Но старейшины продолжали нашептывать:
           - Парень молодой, сильный, верткий...
           - Якутск видел, Хабаловск видел, тепел надо ему Москву
    посмотлеть...
           - Тут ничто его не держит. Жены и детей нет, родители рано
    умерли... Дед его вырастил. Мудрый был дед, да тоже помер...
           - Ты ему нлавишься, Бабай. Два дня знакомы, а пликипел к тебе
    как к лодному...
           - Бери его, Бабай! Не пожалеешь!
           Знал Али Саргонович, что такие решения лучше принимать на ясную
    голову, а не на хмельную. Однако уговорили его. Да и сам он не хотел
    обижать новых своих знакомцев - тем более, избирателей. А потому кивнул
    головой и произнес:
           - Ладно, согласен! Только давайте Гутытку спросим. Может, и нет
    у него желания ехать со мной в Москву.
           Но желание было - Гутытку, призванный к старейшинам, выразил его
    со всей определенностью. Осмотрев парня с ног до головы чуть замутненным
    оком, Бабаев сказал:
           - Каквыргин говорит, что ты оленью печенку хорошо готовишь.
    А что еще?
           - Суп из ягеля с потрохами, гуся на вертеле, китовый бифштекс,
    вареную треску, оленину с морошкой... - начал перечислять Гутытку, но
    Али Саргонович его прервал:
           - Харчо умеешь? Плов, кебаб, шашлык?
           - Научусь, Бабай! - Парень ударил в грудь кулаком. - Обещаю,
    научусь! Я понятливый!
           - Смотри мне! - Бабаев погрозил ему пальцем. - Будешь плохо
    кебаб готовить, пристрелю и скормлю собакам, а после и собак пристрелю!
           - Этим ты его не напугаешь, - ухмыльнулся Каквыргин. - Лучшая
    могила для талды-кейнара - в собачьем желудке.
           Но Гутытку, услышав про собак, пригорюнился.
           - Жаль собачек оставлять... Без них какая жизнь? Взял бы я с
    собой упряжку, катал бы тебя по Москве... Нельзя, однако!
           - А почему? - спросил Бабаев. - Упряжку многовато будет, а пару
    собачек возьми. Разрешаю.
           - Нельзя, Бабай. Лайка - вольная собака, для тундры, для тайги.
    Заскучает в городе и помрет. Нельзя!
           И такая тоска была в его голосе, что Бабаев не выдержал, хлопнул
    парня по плечу и сказал:
           - Не печалься, Гут, я тебе ротвейлера куплю. Тоже хороший пес.
    Зубастый! Жрать любит. Думаю, от оленьей печенки не откажется.
           ...Ночь Али Саргонович снова провел в гостевой юрте Каквыргина.
    И опять приснилась ему Нина - будто катаются они по заснеженной Москве,
    но не в автомобиле, а в нартах, запряженных ездовыми лайками, и правит
    той упряжкой Гутытку Лившиц, лихой погонщик. Во сне проехали улицу
    Горького от Белорусского вокзала до Красной площади, потом свернули на
    Арбат, и все машины, даже шестисотые "мерседесы", уступали им дорогу.
           Проснулся Бабаев в отличном настроении.
    
    --------------------------------------------------------------------
    
           *) Ярманд - помощник (персидск.).
          **) Эрыш - ссора, ругань (тюркск.).
         ***) Джадид - молодой (арабск.).
        ****) Джабр - в исламе - божественное предопределение, заставляющее
    человека совершать те или иные поступки (арабск.).
    
    

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ахманов Михаил
  • Обновлено: 05/12/2007. 47k. Статистика.
  • Глава: Фантастика
  • Оценка: 6.71*6  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.