Михаил Ахманов

                 АЛИ БАБАЕВ И СОРОК ПОКОЙНИКОВ

         Фантазия на тему российской государственности

         ГЛАВА 3, в которой описано, как Бабаева избрали
             депутатом по Талды-Кейнарскому округу

                                      Выбирайте шерифом того, кто лучше 
                                   стреляет.

                                      Закон Дикого Запада.

       Пегасов с Берендейским в самом деле походили на слизняков -
оба гладкие, упитанные, лоснящиеся. Пегасова выставили нацлибералы, но
он являлся кандидатом-фикцией, ибо депутатское кресло от талды-кейнаров
предназначалось Берендейскому, верному сыну Российской партии коммунистов
-ленинцев. Так уж повелось, что от всех дальних и темных уголков России,
от всех ее малых, почти исчезнувших народов, в Думу или в иные руководящие
органы избирались коммунисты. Эта традиция шла с советских времен, с той
эпохи, которая не баловала граждан разнообразием мнений и политических
платформ. Партия была одна, и малые народы тундры и тайги доверили ей
представительство своих национальных интересов. Главный из них заключался
в том, чтобы спирт поступал бесперебойно, а к нему прилагались сахар,
мука и патроны.
       Новые крупные партии, пропрезидентская "Солидарность", ППП и
аграрии, на Крайний Север без нужды не лезли, считая эти дальние края
коммунистической вотчиной. У демократов, как "левых", так и "правых", не
было денег, чтобы туда долететь, развернуть пиар-компанию и поучаствовать
в выборах. У "Персика" деньги водились, но не было резона тратить их на
малочисленный и столь дремучий электорат, что о персиках в тех палестинах
никто слыхом не слыхал и видом не видывал. И потому конкуренцию РПКЛ
составляли одни нацлибералы, и то лишь по причине наглой всеядности.
Впрочем, эта тактика имела смысл: хоть Папа Жо был на ножах с коммуняками
и неприязнь свою демонстрировал часто и пылко, от выгодных альянсов
он все-таки не отказывался. Так что схватки национал-либералов с РПКЛ
походили на борьбу нанайских мальчиков: где-то Папа Жо трубил отбой,
пропуская ленинцев вперед, а где-то ленинцы включали конкурентам зеленую
лампу Ильича. Случалось это в глухих углах, куда эмиссарам изберкома не
добраться, а уж глуше Талды-Кейнара во всей России места не было.
       Путь туда оказался нелегким: три кандидата-соперника летели из
Москвы до Якутска, от Якутска до городка Казачье, что в устье Яны, а
дальше, как предполагалось, их повезут на местном транспорте. Возможно,
на снегоходах, вертолетах, оленьих упряжках или чем-то более экзотическом.
В Казачий летели на стареньком "Яке", и в салон, рассчитанный на полтора
десятка пассажиров, еле влезла свита Берендейского - менеджеры, пиарщики,
журналисты и охрана. Пегасов был скромнее и ограничился двумя помощниками,
тогда как Али Саргонович, считавшийся независимым кандидатом, обреченным
на проигрыш, летел в одиночестве. Перегруженный "Як" еле оторвался от
взлетного поля, поскольку кроме пассажиров был набит пачками агиток
Берендейского и его же дарами избирателям. Главным из них были тридцать
ящиков водки и закуска - бычки в томате и завтрак туриста.
       В дороге Пегасов с Берендейским мирно беседовали, невзирая
на разницу в политических взглядах, а на Бабаева посматривали с
пренебрежением и в разговор с ним не вступали. Бабаев был для них
темной лошадкой, причем не слишком сытой: то, что он отправился в
Талды-Кейнарск один, без помощников и подарков, говорило о скудости
средств, ассигнованных на избирательную кампанию. Оба соперника
полагали, что Али Саргонович - чеченский авторитет, возмечтавший
- по тем или иным причинам - о депутатской неприкосновенности. Но,
вероятно, он был не очень состоятельным авторитетом или же не понимал
цены вопроса. Неприкосновенность нынче стоила дорого.
       Бабаев однако не печалился и не выказывал свой гордый нрав.
В дороге было у него занятие - он приобрел в Москве две книги Шарлотты
Бронтеевой и читал их с большим удивлением и, можно сказать, даже с
интересом. Книги были полезны во всех отношениях: он вспоминал русский
язык в его современной версии, знакомился с образчиком физиологической
прозы и вникал в личную жизнь новой своей приятельницы - возможно,
небесполезного информатора. Первая книга называлась "С кем я спала",
вторая - "С кем я сплю сейчас", и в предисловии к ней сообщалось, что
авторесса собирает материал для третьего тома - под заглавием "Я сплю
с кем попало". Образ Шарлотты, встававший с книжных страниц, был для
Бабаева неожиданным: не просто гулящая девка, плевок верблюда, а
истинный коллекционер. Коллекции бывают разные, думал Али Саргонович;
одни собирают картины, другие - роскошные яхты, третьи, как покойный
Хуссейн, головы врагов, а эта бикеч - знаменитых мужчин. Ну и Аллах с
нею! Главное, не попасть в ее коллекцию...
       "Як", пробив облака, пошел на посадку. За иллюминатором
мелькнул засыпанный снегом городок, трубы, коптившие небо сизыми дымами,
река, еще скованная у берегов тонким льдом. Под колесами расстелилось
белое поле, последовал сильный толчок, взревели и смолкли двигатели.
Машина замерла. Из кабины появился второй пилот, откинул дверцу люка,
выдвинул трап и молвил:
       - Прибыли, господа!
       - За дело, раз прибыли, - сказал Берендейский, набросил на
плечи шубу и полез к выходу. За партийным лидером потянулась его свита
и Пегасов с помощниками. Али Саргонович, в теплой куртке и с рюкзаком за
плечами, вышел одним из последних.
       Встречали их с северным гостеприимством: развевались на холодном
ветру триколоры, оркестр играл российский гимн, симпатичная девушка с
раскосыми глазками поднесла каравай хлеба с водруженной на нем солонкой.
Были еще какие-то молодцы в кухлянках - одни обменивались с прибывшими
рукопожатиями, другие бросились к самолету, потащили из грузового отсека
плакаты Берендейского, консервы и ящики с водкой. На краю аэродрома
виднелась еще одна толпа, не меньше сотни человек; там приветственно
махали руками и длинными шестами, и оттуда доносился протяжный вой
собак.
       К Бабаеву подошел полный человек в летах с двумя спутниками
помоложе, протянул руку и представился:
       - Яков Абрамыч Гыргольтагин, гунбернантор. Ты Бабай? - Али
Саргонович кивнул. - Холосо! Тогда будь знаком: Кукун Кац и Шлема Омрын.
Они помогать тебе на выболах.
       Губернатор округа, понял Бабаев, пожал Гыргольтагину руку,
поздоровался с Кацем и Омрыном и спросил:
       - Едем?
       - Сколо-сколо. Пока ешь по обычай. Ривка поднесет.
       Губернатор направился к ящикам, которые выгружали из самолета,
а к Али Саргоновичу подскочила девушка Ривка с караваем и солонкой.
Каравай был слегка обглодан - видно, Пегасов с Берендейским к нему
уже приложились.
       - Ешь, Бабай, - сказал Кукун Кац.
       - Ешь, Бабай, - повторил Шлема Омрын.
       Ветер посвистывал, вздымал ледяную поземку и холодил лицо. На
четыре стороны света тянулись снежные поля, такие же бескрайние, как
пустыни юга. Полуденное солнце стояло в зените, светило, но не грело:
весна в этих краях еще не началась. Дыхание расплывалось в морозном
воздухе серебристым облачком. Оркестр - три трубы и барабан - закончил
с гимном и принялся наяривать "Увезу тебя я в тундру".
       Бабаев отломил кусочек хлеба, обмакнул в солонку, пожевал.
Девушка Ривка, Шлема и Кукун глядели на него с приятными улыбками.
Круглые простодушные лица, темные волосы, полные губы, высокие скулы...
Глаза однако светились затаенной хитрецой, волосы слегка вились, и в
чертах проглядывало нечто южное, столь же не свойственное самоедскому
племени, как имя Шлема или фамилия Кац. Может быть, кого-то это удивило
бы, но только не Бабаева - генеалогию талды-кейнаров он изучил от альфы
до омеги.
       К семидесятым годам прошлого века этот народ незаметно вымирал.
Талды-кейнары не могли пережить заботу партии и правительства: колхозы и
охотничьи хозяйства, деревянные дома и огороды, библиотеки с собраниями
классиков марксизма и остальные затеи, которым полагалось вырвать их из
тьмы невежества. Они доверяли шаманам, а им говорили, что религия - это
опиум; они привыкли кочевать, а их сгоняли в поселки и заставляли сеять
картошку в вечной мерзлоте; им спускали план по оленьему мясу и песцовым
шкуркам, но песцов и оленей уже не было: одних перебили, других доели.
Правда, оставался главный двигатель прогресса - спирт; потребность в нем
не иссякала, словно люди в тундре размножались быстрее кроликов.
       Почти на том же меридиане, где догнивали талды-кейнары, только
южнее на две с половиной тысячи километров, располагался заповедник
под именем Биробиджан. Думало советское правительство, куда бы загнать
евреев, чтобы в столицах не мелькали, думало и придумало: на границу с
Китаем, в уссурийскую тайгу. Однако евреи, со свойственным им коварством,
там не задержались, а расползлись по ближним городам, Хабаровску,
Владивостоку, Благовещенску. В тех краях платили прибавку за дальность,
но были места еще соблазнительней, с полярным коэффициентом. И потянулось
еврейское племя от китайский рубежей на север, в далекую Арктику, решив:
где рубль длиннее, там и страна обетованная. Не все, конечно, ехали, а
самые крепкие и предприимчивые, и набралось их сотен пять. Прибыли они
на берега пролива Лаптева, глядят - а там талды-кейнары, в том же примерно
количестве, считая с младенцами и стариками. Все пьяные, кроме младенцев,
но и те хлебный мякиш со спиртом сосут. Удивились евреи, пожалели убогих
и решили частично ассимилироваться. Закупили песцов и оленей на свои
полярные прибавки, сожгли дома, воздвигли чумы и ввели сухой закон.
Постепенно дело наладилось. Шел год за годом, кто уезжал, кто приезжал,
а в чумах уже пищали хитроглазые детишки, и скакали на оленях парни и
девицы семитской внешности, но по паспорту все, как есть, талды-кейнары.
Такое у евреев было свойство в СССР: хоть с чертом породнятся и станут
вовсе уже не евреями.
       Так ли, иначе, но свежая кровь спасла талды-кейнаров от
вырождения. Их племя плодилось и размножалось, но к простодушию сынов
природы добавились хитрость и гибкость, а также тонкое искусство
соответствия моменту. Во времена Андропова был у них партком, в эпоху
Горбачева - комитет по перестройке, а с явлением в Россию демократии
они избрали губернатора. Только с думским представителем им не везло:
своих такого калибра не водилось, а из Москвы им слали сущих крысюков.
       Самолет разгрузили. За штабелем ящиков, где крутились парни
в кухлянках, раздался характерный звон. Бабаев прислушался, склонив
голову к плечу, потом спросил:
       - Бьют?
       - Бьют, - подтвердил Шлема Омрын. - Бутылка нам не надо.
Нам надо компутел.
       - Выбрать меня, будет компутер, - проворчал Али Саргонович.
       - Ты, Бабай, еще не агитируй. Рано! - посоветовал Кукун Кац.
- Приедем в Талды-Кейнар, тогда агитируй. Тогда всему народу скажешь.
Речь будешь говорить?
       - Эсли нада, - отозвался Бабаев. - Мой не мастер болтат. Из
речей, уртак, шубы не сошьешь.
       - Мудлое слово! - восхитился Шлема Омрын. - А сам ты, Бабай,
из каких? На русского влоде не похож.
       - Мой из татар, - сказал Бабаев, немного подумав. Потом спросил:
- Ехать нэ пора? Далэко до Талды-Кейнара?
       - Девяносто километлов, - ответил Шлема и прищурился на солнце.
- Засветло будем, птицей долетим. - Он сдвинул шапку на лоб и почесал
в затылке. - Значит, ты из татал, Бабай... А еще мы слышали, что ты
полковник. Велно?
       - Палковник в отставке, - уточнил Али Саргонович.
       - Палтийный?
       - Теперь нэт. Теперь мой вольный стрэлок.
       - Это холосо. Бизнусман?
       - Вроде как, - молвил Али Саргонович и сам удивился - вырвались
эти слова на чистом русском языке, без всякого акцента. Вот и польза от
книжек Шарлоттки, подумалось ему.
       Шлема с Кукуном продолжали свой деликатный допрос.
       - Значит, бизнусман... А чем толгуешь?
       - Шнурками для ботинок, - объяснил Бабаев.
       - Выгодно?
       - Очэн. Шнурки всем нужны. - Тут Бабаев усмехнулся, хлопнул
Кукуна по спине, подтолкнул Шлему локтем и буркнул: - Раскалоть меня
хатите, парни? Нэ выйдет! Мой... я... как эта на русски?.. притертый
калач! А вы кто? Вы ярманд! *) Вот и памагайте! А про сэба я народу
скажу.
       Они неторопливо шагали к краю взлетно-посадочного поля - туда,
где толпился народ в кухлянках и мохнатых шапках и слышался собачий
визг. Снежок хрустел под ногами, ветер с Ледовитого океана пощипывал
лицо. Где-то за спиной Бабаева разорялся Берендейский - жаль ему было
бутылок со спиртным. Кричал он что-то такое про дикость и бескультурье,
а Пегасов ему поддакивал. Менеджеры и пиарщики старались успокоить
хозяина, толковали про имидж и партийный долг.
       - Кансервы тоже на помойку? - поинтересовался Бабаев.
       - Нет, консервы берем, - сказал Кукун. - На бычка в томате
нерпу хорошо ловить, а завтрак туриста песец кушает. Скушает и сразу
дохнет, а шкурка целый.
       Очень гуманный способ охоты, подумал Али Саргонович.
       Толпа перед ним расступилась, и он увидел множество нарт,
запряженных собаками. Псы были упитанными - шерсть лоснится, хвост
крючком, глаза сверкают. Настоящие лайки! На Бабаева они глядели
с симпатией - уловили тонким своим чутьем, что этот двуногий любит
собак, только не комнатных, а пролетариев и честных тружеников.
       - Твои! - Шлема кивнул на упряжку с десятком крупных псов.
Рядом топтался коренастый длиннорукий парень с веселой физиономией
- приплясывал, подпрыгивал и напевал: "На оленях мы помчимся... ай,
помчимся утром ранним!"
       - Гутытку Лившиц, знатный умелец. И стрелок, и повар, и погонщик,
внук самого деда Мойше, - произнес Кукун. - Тоже будет тебе помогать,
Бабай. Хорошо?
       - Даже очэн, - молвил Али Саргонович, разглядывая лукавую рожу
Гутытку. Затем подошел к собакам, потрепал каждую за ушами. Гутытку
двигался следом, называл клички: Буря, Клык, Гоблин, Кураж... Лучшие
собачки за Полярным Кругом!
       До Бабаева долетели громкие вопли - неподалеку разгорался
скандал. Берендейский в ярости махал руками, наступая на губернатора
Гыргольтагина, кричал о самоуправстве, о нарушении выборной процедуры,
о том, что он не допустит таких издевательств и безобразий. Бледный
Пегасов то и дело высовывался из-за спины Берендейского, вставляя
возмущенную реплику. Их помощники криво усмехались, а журналисткая
братия, дуя на коченеющие пальцы, вовсю строчила в блокнотах.
       - Что за эрыш? **) - полюбопытствовал Бабаев.
       - Плаздник у нас, - сообщил Шлема. - А в плаздник мы делаем
олимпиаду. Такой налодный обычай.
       - Праздник нынче совпал с выборами, - произнес Гутытку Лившиц,
щуря хитрые глазки. - Так уж вышло, Бабай. Случайно. Дед Мойше говорил:
тот праздник хорош, что мало-мало ко времени.
       - Кто хочет в Думу выбираться, должен себя показать, - добавил
Кукун Кац. - На празднике. Там соревнований. Очень интересный!
       - Паточнее, ярманд, - сказал Али Саргонович. - Какие еще
интересный?
       - Гонки на собачьих упряжках, - пояснил Гутытку и с гордостью
оглядел своих псов. - Прямо сейчас и начнем. Ты правишь нартой, я
катаюсь. Те двое, что на Яков Абрамыча кричат, тоже так. С каждым наш
парень, но не гнать собачек, а только дорогу показывать.
       - Ладна, - кивнул Бабаев. - Что еще?
       - Еще гусей будем стрелять, - предупредил Кукун, зажмурился и
пропел: - Летя-ат гу-уси, летя-ат гу-уси... Каждую весну летят, а мы их
стрелять. Ты винтовку к руках держал, Бабай?
       - Мой палковник, - напомнил Бабаев. - Все дэржал, из чего по
птичкам стреляют.
       - И ты, навелное, знатный болец.
       - Чего? - Не поняв, Бабаев приподнял брови.
       - Борец, - уточнил Кукун невнятную речь Шлемы. - Будет у нас
борьба с медведь. Самый интересный соревнований! Медведь белый, большой!
Зубы - во!.. когти - во!.. - Он развел руки на полметра. - Ты, Бабай,
такого медведя видал?
       - Видал. В зоопарке. - Натянув меховые варежки, Али Саргонович
кивнул погонщику. - Садись, Гут, показывай дорогу. Хватит болтать.
Поэдем!
       Он встал на запятки нарт, гикнул, свистнул, псы налегли на
постромки, сани дернулись и заскользили по плотному снегу. О том,
как править нартами, Бабаев имел самые общие представления - его
готовили к работе на южных территориях, и жаркие пески были ему много
привычнее, чем снежная тундра. Но учили его на совесть, и курс выживания
предусматривал все коллизии и ситуации, какие могут случиться с агентом.
В горах и джунглях, в тайге и тундре, в океане и пустыне - всюду Бабаев
мог побороться за жизнь и рассчитывать в этом деле на успех. Но сейчас
бороться не было нужды. Он не скрывался от погони и не выслеживал
врагов, а был всего лишь участником забавного фарса, придуманного хитрым
северным народцем. Ибо достали этот народ, допекли столичные воротилы,
и оборониться он мог лишь тем, чем владел. Нарты с собаками... Гуси...
Белый медведь... Национальный обычай, придуманный к выборам...
       Ловкие ребята! - с одобрением решил Бабаев. Когда изберут,
непременно куплю им компьютер. Даже два!
       Он поглядел на Гутытку Лившица, развалившегося в нартах.
       - Как думаэшь, джадид, ***) не догонят нас?
       - Те, что с тобой прилетели? Ха! - Гутытку пренебрежительно
ухмыльнулся. - Дед Мойше говорил: червяк оленю не соперник!
       - Значит, победа мой, - сказал Бабаев. - И что это даст?
       - Будешь последним речь говорить, а гуся стрелять первым.
       - Хмм...
       - Кто последним сказал, того люди лучше помнят, - объяснил
Гутытку. - А гусь, он стаей летит - стрельнешь мало-мало, и нет гуся,
весь разлетелся. Потому надо первым бить.
       - Велика народная мудрость, - обронил Бабаев и гикнул на собак.
       - Мудрость велика, а сила того больше, - согласился Гутытку. -
Мой дед говорил: народ пукнет, царь обкакается.
       Бабаев нахмурился, вспомнил друга своего Хуссейна, вспомнил
несчастных его подданных и покачал головой.
       - Если бы так, ярманд, если бы так... Чтоб все вмэсте ветры
пустили, договориться нада, а это не просто. Люди - разные, у каждого
свой джабр, ****) свой судьба в узелке, и тащит он эту ношу как верблюд,
от люльки до могилы.
       - Мы ведь смогли договориться, мы, талды-кейнар! - заявил
Гутытку с апломбом молодости. - Ходим по тундре, ловим песца, олешек
разводим и не пьем!
       - Ваше счастье, что договорились, - произнес Бабаев. - И еще
счастье, что земля ваш дальний-дальний, и нет в ней ни алмаз, ни золота,
ни нефти.
       - Отчего же нет... - начал Гутытку, но быстро прикусил язык.
Приподнялся в нартах, вытянул руку, показывая, куда править, и молвил:
- Хорошо едешь, Бабай! Где научился?
       - Там, где из осла дурь выбьют и акилом сдэлают, - пробормотал
Али Саргонович.
       Больше они не разговаривали. Негреющее солнце медленно ползло
по небу, напоминая, что в преддверии лета ночь в этих широтах коротка
- не ночь даже, а так, сумерки. Вокруг раскинулись снежные пространства,
и не было им ни края, ни конца - казалось, что можно мчаться и мчаться
в этом холодном суровом безмолвии до самого полюса, преодолеть его и
ехать дальше, до другого континента, до Аляски или севера Канады. Псы
бежали быстро, и Бабаеву чудилось, что несется он на своих нартах точно
ведьма на реактивном помеле. Погода ему благоприятствовала: снег был
плотным, мороз - небольшим, ветер - попутным. Тундра выглядела ровной,
как убранная инеем постель, загадочно молчаливой, отливающей серебром.
Этот драгоценный блеск словно бы намекал: покопайтесь, люди, в вечной
мерзлоте и найдете все, чего душа желает - и нефть, и золото, и алмазы.
       Один раз они остановились, чтобы покормить собак, а на середине
дороги сменили упряжку. В этом месте было разбито кочевье: три юрты,
полтора десятка девиц и молодых парней, котел с кипятком и сотня ездовых
псов. Бабаева, лидера гонки, встретили с музыкой - били в бубны, дудели
в берестяные рога и гоняли магнитофон с патриотическими песнями. Али
Саргонович выпил чаю из огромной кружки, съел пару галет и, чтобы не
обидеть молодежь невниманием, произнес краткую речь. Суть ее сводилась
к тому, что гусям и медведям завтра придется нелегко.
       В восьмом часу вечера нарты въехали на главную и единственную
площадь Талды-Кейнарска. О том, что здесь жилой пункт, отмеченный на
карте, говорили здания школы, больницы, почты, магазина со складами
и местной администрации. За ними ряд за рядом тянулись юрты, сотни юрт,
похожих на меховые конусы с рожками шестов при вершинах. Взмывали к
блеклому небу дымки, говор людей мешался с собачьим лаем, скрипел снег
под полозьями нарт, развевались флаги над школьной крышей, а за рубежом
цивилизации, за крайними шатрами, колыхалось море оленьих рогов. До этого
дня Бабаев даже не представлял, что в одном месте могут собраться столько
оленей - больше, чем  антилоп в заповедниках Кении, больше, чем верблюдов
у всех арабских шейхов. Север был к человеку суровее, чем юг: статистика
утверждала, что туарег в Сахаре способен выжить с двумя-тремя верблюдами,
а в тундре каждый, считая младенцев, нуждался в десятке оленей.
       Нарты остановились. Бабаева встречала тысячная толпа, всюду
мелькали темноглазые смуглые лица, крутились под ногами взрослых
ребятишки, похожие в своих кухлянках на меховые шарики. К Али Саргоновичу
приблизился осанистый талды-кейнар, Каквыргин Шульман из избирательного
штаба, и сообщил, что комната для гостя готова - ночевать предстояло в
лучшей больничной палате. Не хочу в больницу, хочу в юрту, сказал Бабаев,
и Каквыргин одобрительно кивнул.
       - Тогда прошу ко мне, гость дорогой. - На русском он говорил
чисто, без акцента. - На песцовых шкурках спать будешь! Жена уже мацу
печет, сын олешка режет, дочки гуся жарят! Все свежее, кошерное!
       - Это почему же к тебе? - заспорил Гутытку, выбираясь из нарт.
- Или у меня юрты нет? И маца тоже найдется, и олешек!
       - У тебя двадцать оленей, а у меня четыреста, - с важным видом
произнес Каквыргин Шульман. - У тебя одна юрта, а у меня пять. У тебя
радио на батарейках, а у меня бензиновый движок и телевизор. И ни жены
у тебя нет, ни сына, ни дочерей. Молод ты еще, Гутытку! Не по чину тебе
таких гостей принимать!
       Надо же, четыреста оленей, пять юрт, да еще с телевизором! -
подумал Бабаев. Впрочем, почему бы и нет?.. Есть новые русские, почему не
быть новому талды-кейнару?..
       Он улыбнулся Гугытку - мол, не огорчайся, джадид! - и зашагал
за Каквыргином. Толпа перед ними раздалась, парни с винтовками принялись
палить в воздух, два пацана подхватили бабаевский рюкзак, миловидные
девушки то и дело прикладывались к его щеке пухлыми свежили губками.
Выходит, нравился здешнему народу Али Бабаев! Уж очень он был не похож
на прежних кандидатов, которых присылали из Москвы - не толстый и сытый,
не мутноглазый, не хитрожопый лжец с раздвоенным языком... Мужчина!
А настоящих мужчин здесь ценили, ибо выжить в северном краю без силы
их и отваги, без их труда и готовности к самопожертвованию было никак
невозможно.
       По дороге Каквыргин объяснял Бабаеву, что завтра утром народ
послушает приехавших, а потом отправятся все к ближней речке, где лед
уже вскрылся и можно пострелять гусей. После обеда назначены схватки
с медведем и голосование, а к вечеру люди разъедутся. Нехорошо, когда
столько оленей в одном месте, корма им не хватит, и потому на праздник
и выборы отведено два дня. Сегодняшний почти прошел, и пройдет совсем,
когда доберутся в Талды-Кейнарск два отставших кандидата. А что с ними?
- спросил Бабаев. Везут, отвечал Каквыргин. Сообщили по рации, что везут
точно мешки с дерьмом, и те мешки еще скандалят - нарты им подали, а не
шестисотый "мерседес". Часа через два довезут... Ты, гость дорогой, уже
спать будешь. Ты сам собачек гнал, сам трудился, и надо тебе поесть и
выспаться, чтобы завтра сердце и рука не дрогнули. Не дрогнут, отвечал
Бабаев. А с мишкой сладишь? Лютый ведь! - с тревогой интересовался
Каквыргин. Слажу, успокаивал его Бабаев. Видали мы этих мишек в гробу
в белых тапочках!
       Он поужинал вместе с приветливым семейством Каквыргина, отведал
гуся и олений язык, похвалил мацу и улегся спать в просторной юрте, под
песцовым покрывалом. И снились в ту ночь Али Саргоновичу мужские сны,
снилась Нина, его джан, его зарбану: будто стоит она вечером у окна,
ждет его, и лицо ее соткано из алмазного инея и лунного света.

                             * * *

       Берендейский говорил долго и проникновенно. Развевались над ним
алые стяги, колыхались плакаты, гремели предвыборные обещания, томился
и скучал народ, позади толпы мальчишки гоняли банку с бычками в томате.
На транспарантах пламенели лозунги давних времен, будившие у Бабаева
ностальгию: "Один народ, одна партия!", "Вперед, к победе коммунизма!",
"РПКЛ - ум, честь и совесть эпохи!". Правда, кое-что изменилось: вождь
у коммунистов-ленинцев нынче был другой. Его огромный портрет парил над
головой оратора, а под ним была надпись: "Семен Михайлович Жиганов,
радетель народный".
       Отговорив свое, Берендейский уступил место Пегасову, и тот завел
волынку по-новой. В толпе откровенно зевали, рассказывали еврейские
анекдоты, а кое-кто из опытных охотников тревожился: мол, гуси ждать не
будут, не пропустить бы утренний лет. Наконец губернатор Яков Абрамыч и
председатель избирательного штаба Каквыргин деликатно оттеснили Пегасова
от микрофона, и на трибуну поднялся Бабаев. Он испытывал вполне понятное
волнение; не доводилось ему раньше выступать перед таким многолюдством,
и служба его, можно сказать, была тихой - чем незаметнее, тем лучше.
       Поглядел Али Саргонович на истомленных избирателей, набрал в
грудь воздуха, выдохнул и произнес:
       - Мой много не болтать, мой стрелять. Гдэ тут наши гуси?
       Он сошел с трибуны под гром аплодисментов и дружный облегченный
вздох. Гутытку подал ему винчестер, Шлема Омрын протянул коробку с
патронами, а Кукун Кац - термос с горячим чаем. Отменные помощники,
настоящие бургуты, подумал Бабаев и передернул затвор.
       Толпа повалилила к реке, но уже без шума, чтобы не спугнуть
гусей. Трое соперников со своими помощниками и репортерами из команды
Берендейского шли впереди, шагах в ста от избирателей. Пегасов нес ружье
с брезгливой миной, словно в руках у него оказался переполненный ночной
горшок. Более опытный Берендейский, небрежно поигрывая двустволкой,
рассказывал всем, кому хотелось слушать, что гуси - это мелочь, ерунда,
не добыча для настоящего охотника. Он, Берендейский, кабанов стрелял
вместе с Леонидом Ильичем, стоял за его спиной вторым номером и фляжку
подавал, когда случалось Ильичу хлебнуть для сугрева. И лосей они били,
и волков, и зубров в Беловежской Пуще, только до амурских тигров не
добрались. Тут Берендейский пустился в детальные воспоминания, но Шлема
Омрын с невинным лицом напомнил: тиглов у нас нет, зато белый медведь -
пожалуйста! Здоловый звелюга, тиглу не уступит! Берендейский вздрогнул и
заткнулся.
       У речного берега был сложен невысокий вал из льда. Речка,
вбиравшая тающий снег, уже начала разливаться - посередине виднелось
зеркало темной воды, неторопливое течение размывало ледяной припой, несло
из тайги сухие ветви и листья. Расставив охотников за стенкой и проверив,
что винчестеры заряжены патронами с крупной дробью, Кукун Кац напомнил:
       - Первым стреляет Бабай, а дальше - по жребию. Два выстрел у
каждого.
       - Это почему он первый? Это что за привилегия? - вскинулся
Берендейский.
       - Народный обычай, - пояснил Кукун. - Кто вчера первый приехать,
тот и первый стрелять.
       Берендейский нахмурился, но промолчал. Помнилось ему, что против
народных обычаев можно лишь на танках и БМП переть - так, как было в
Праге, Будапеште и других местах. Но здесь танка не было.
       Бросили жребий. Вторым выпало стрелять Пегасову, а Берендейскому
- последним. Он недовольно отвесил губу и буркнул, что при Ильиче его
больше уважали.
       Охотники затаились в своем укрытии. Легкий ветерок рябил воду. От
припоя отрывались льдины и плыли вниз по течению в большой реке Индигирке,
а оттуда - прямиком в Ледовитый океан. Утреннее солнце сияло в небесах и
даже вроде бы грело.
       Наконец круглолицый талды-кейнар из помощников Пегасова
прищурился на небо и сказал:
       - Летят, однако.
       - Летят, летят!.. - загомонили остальные.
       - Стрелять по моей команда, - промолвил Кукун Кац. - Бить в лет.
Помощникам - считать!
       Белая пушинка падала с небес, спускалась к тундре, превращаясь
в облачко, в облако, в тучу. Били сотни крыльев, сотни шей вытягивались
вниз, сотни лап готовились погрузиться в темные речные воды. Огромная
стая кружила над рекой и берегом, затмевая солнечный свет, оглашая воздух
протяжным заунывным криком. На метель похоже, подумалось Бабаеву, на
метель с живыми снежинками.
       Зажужжали камеры журналистов.
       - Готовься, Бабай, - прошептал Кукун. И сразу, тоже шепотом,
скомандовал: - Огонь!
       Бах-бабах! - раскатилось под небом тундры, и гуси, роняя
перышки, посыпались вниз, шлепаясь друг за другом на берег. "Один, два,
три... - усердно считали помощники, - четыре, пять, шесть... семь!"
Кто-то промолвил: "Счастливое число!", а Гутытку громко восхитился:
       - Ну глаз-ватерпас! - И добавил: - Так дед Мойше говорил.
       - Господин Пегас, ваш очередь. Огонь! - Кукун махнул рукой.
       Пегасов вытянул руки с ружьем, зажмурился, выпалил в белый свет
и получил прикладом по челюсти. Стая возмущенно загоготала и ринулась
подальше от пугающего шума. Берендейский, дождавшись команды, стрельнул
дуплетом, поразил гуся в корму, но и этот единственный успех не принес
ему радости: мертвый гусь шлепнулся в воду, и течение потащило его в
Индигирку.
       - Собирай добыча, - распорядился Кукун. - Возвращаемся.
       Помощники - те, что помоложе - помчались к толпе, потрясая
гусями.
       - Семь! - вопил один.
       - Бабай! - кричал другой.
       - Все видели! - орал третий.
       Берендейский с Пегасовым угрюмо молчали. Их соперник возвращался
овеянный славой.
       У первых юрт Талды-Кейнарска кандидатов поджидали Каквыргин и
губернатор Яков Абрамыч.
       - Пожалуйте на обед, - молвил Гыргольтагин с широкой улыбкой.
- Холосый обед - печень олешка, и жаркое, и гусь тозе поджалим. Бычка
в томате отклыть? Или завтлак тулиста?
       - Не надо, - с мрачным видом буркнул Берендейский.
       Обед, поданный в столовой школы, прошел в напряженной тишине,
нарушаемой лишь чавканьем и хрустом разгрызаемых костей. Али Саргонович,
памятуя о свидании с медведем, ел мало, решив, что оттянется за ужином
у гостеприимца Каквыргына. У его конкурентов пропал аппетит, но их свита
наворачивала так, что за ушами трещало - и оленью печень, приправленную
морошкой, и тающие во рту языки, и жаркое на косточках, и гусей. Особенно
спешили репортеры, глотавшие все с жадностью и профессиональной сноровкой.
Они торопились, ибо близился их звездный час. Ни один коллега, оставшийся
в Москве, не смог бы похвастать столь редким сюжетом, как схватка человека
и медведя. Кровь журналистов кипела в предчувствии сенсации. Смертельная
коррида за Полярным кругом! Драма в Талды-Кейнарске! Клыки и когти против
ножа и рогатины! Три кандидата-матадора - коммунист, нацлиберал и темная
лошадка независимый - против грозы арктических льдов! За такую запись
даже CNN продала бы душу дьяволу, не говоря уж про российские каналы.
       К трем часам площадь снова заполнилась людьми. На этот раз не
было ни флагов, ни трибуны, ни разговоров и смешков, ни даже шушуканья.
Последнее испытание обещало стать кровавым, и потому здесь присутствовали
лишь полноправные избиратели от восемнадцати и старше. Никаких решеток,
забора или иных ограждений на будущем ристалище не замечалось; люди просто
встали широким кругом, пропустив вперед десяток мужчин с винчестерами и
острогами. Казалось, талды-кейнары вовсе не опасаются медведя, будто
заранее условившись с диким зверем, что рвать и когтить он будет только
чужаков.
       Берендейский побледнел, Пегасова била дрожь; похоже, они лишь
сейчас сообразили, что медведь - не фантазия местных шутников, а суровая
реальность. Надежда, что вместо медведя им подсунут медвежонка, таяла с
каждой минутой - из прочного склада при магазине слышался жуткий рев, и
дверь тряслась под напором могучего тела. Медведь бушевал и ярился; видно,
не терпелось ему добраться до столичного мясца.
       Бабаев, первый поединщик, стоял в окружении губернатора и своих
помощников. Каквыргин Шульман и Гутытку маячили у двери склада; за спиной
у каждого - вооруженные охотники. Рык медведя ненадолго стих, но потом
зверь взревел с такой силой, что затряслась бревенчатая стена.
       - Каким олужием будешь биться, Бабай? - спросил Шлема Омрын. -
Нож хочешь? Или топол? Или остлогу? Клепкая остлога, мой пладед с ней на
кита ходил.
       - Лучше весь причиндал бери, - посоветовал Кукун Кац. - Примешь
зверя на острогу, остановишь, дашь топором по башке, а ножиком кишки
выпустишь.
       - До кишек еще доблаться надо, а это не плостое дело. Ой, не
плостое! - мудро заметил Яков Абрамыч. - Ты, Бабай, лучше ему по лапкам
тяпни, жилочки подсеки, а уж потом...
       - Ошеломить его нужно, - перебил Шлема. - А чтобы ошеломить,
спелва тополиком по носу, а после остлогой в пятку! Пятка самое
чувствительное место!
       Губернатор насупился.
       - А я говолю, по лапкам, по лапкам! Ты, Шлема, молод еще со мной
сполить!
       - Так чего берешь? - снова спросил Кукун Кац, протягивая Бабаеву
острогу с зазубренным лезвием.
       - Ничего, - ответил Али Саргонович. - Ничего мне не нужно.
       Он сбросил куртку, снял свитер и рубаху, напряг литые мышцы.
Мускулатура у него мощной и рельефной - Шварценеггер мог бы позавидовать.
В бытность свою в аравийских пустынях он валил верблюда ударом кулака.
       - Ну и здолов, Бабай! - одобрительно сказал губернатор и помахал
рукой Гутытку. - Эй, палень! Выводи!
       Каквыргин Шульман откинул засов на двери и быстро шмыгнул в
сторону. Медведь, перестав рычать, высунул морду с разинутой клыкастой
пастью, огляделся и попер прямо на Гутытку. Тот неторопливо отступал,
сопровождая свою ретираду плавными жестами, водил перед глазами зверя
ладонями, словно приманивал его к себе. Это было удивительное зрелище:
вроде бы беззащитный человек и огромный хищный зверь, послушно шагавший
на середину круга. Из его пасти капала слюна, но он не делал попыток
наброситься на Гутытку.
       По толпе прокатился возбужденный шепоток, кто-то ойкнул, кто-то
ахнул. Застрекотали камеры журналистов.
       - Как у него такое получается? - в изумлении спросил Бабаев.
       - Колдовство! - Гыргольтагин важно поднял палец. - Настоящее
длевнее колдовство! Дед Мойше его научил.
       Медведь стоял посередине круга и, словно зачарованный, смотрел
на Гутытку. Матерый зверюга! - мелькнула мысль у Али Саргоновича. Он
напряг и снова расслабил мышцы, потом ровным шагом направился к хищнику.
Зверь, конечно, был сильным и злобным, но это Бабаева не пугало - в Думе
водились еще не такие чудовища.
       Гутытку, улыбаясь во весь рот, повернулся к нему.
       - Вот твой медведик, Бабай. Мало-мало голодный, два дня не
кормили... Ты с ним поосторожнее!
       - Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, - проворчал Бабаев.
Он вдруг обнаружил, что русская речь идет легко и свободно, прям-таки
катится с языка как в прежние годы. Было ли это естественной адаптацией
или сыграли роль связаные с выборами потрясения?.. Он этого не знал - он
просто говорил.
       Гутытку исчез. Медведь тут же уставился на Бабаева, раскрыл
слюнявую пасть и заревел. Клыки у него были размером с палец, когти -
точно кривые кинжалы, и весил он, пожалуй, вдвое больше, чем африканский
лев. Словом, достойный противник!
       - Ты, бахлул, слюни-то не пускай, мех не пачкай, - сказал ему
Бабаев. - Шкурка у тебя пушистая, хороший коврик выйдет. Стану депутатом,
в своем офисе положу.
       Медведь с оскорбленным рыком рванулся к нему, но Бабаев
отскочил и приласкал зверюгу кулаком по темечку. Удар был страшен, ибо
Али Саргонович владел тайным китайским искусством кхун-фук, то есть
энергетической концентрации - ему в КГБ обучали особо способных. Бабаев
как раз таким и являлся. Он мог перешибить ладонью восемь кирпичей, а в
запале - так целую дюжину.
       Зверь покачнулся, замотал башкой. В толпе раздались восхищенные
выкрики.
       - Сразу сдохнешь или желаешь помучаться? - спросил Али Саргонович
медведя.
       Но кажется, ни тот, ни другой исход зверюгу не устраивал.
Оклемавшись после первой неудачи и убедившись, что противник не так-то
прост, медведь зашел сбоку. Минуты три или четыре зверь и Бабаев кружили
по площадке, присматриваясь друг к другу и выбирая момент для нападения.
В крохотных глазках медведя разгоралась ярость, когти скребли плотный
снег, оставляя длинные глубокие полосы. Бабаев, напряженный, как пантера
перед прыжком, двигался чуть согнувшись; под смугловатой кожей вздувались
и опадали могучие мускулы.
       Медведь снова бросился в атаку и снова промахнулся. Али Саргонович
пнул его ногою в зад, ухватил было за хвост, но хвост оказался коротким
и скользким, в руке не удержать. Они сдвинулись к краю площадки, но зверь
по-прежнему не обращал внимания на талды-кейнаров, будто и не было здесь
тысячной людской толпы. Белые полярные медведи, в отличие от бурых лесных,
очень сообразительны; вероятно, хищник понимал, где его главный враг -
тот, от которого исходит смертельная опасность.
        Противники сошлись нос к носу, но Бабаев совету Шлемы не
последовал и бить по ноздрям не стал. Вместо этого он попытался свернуть
медведю шею, но обхватить ее не смог - шея была куда потолще слоновьей
ноги. Злобно оскалившись, зверь мотнул башкой, отбросив Бабаева на пару
метров. Тот приземлился на спину и не успел подняться, как над ним уже
нависла разинутая пасть с огромными клыками. Али Саргонович уперся рукой
в нижнюю челюсть зверюги и скользнул под его мохнатым брюхом, мимо широко
расставленных лап. Медведь повернулся с неожиданной резвостью и ухватил
противника когтями за штаны. В его глазках читалось, что из Бабаева тоже
выйдет хороший коврик, а постелить его можно где-нибудь на льдине или в
берлоге под сугробом.
       Ткань треснула, Бабаев откатился в сторону и вскочил. На его
бедре алели две основательные царапины. Почуяв кровь, медведь совсем
разъярился, встал на дыбы и с жутким ревом рухнул всей тушей на врага.
Но Али Саргоновича в том месте уже не оказалось, там была лишь его тень.
Сдвинувшись на два шага влево, он примерился и прыгнул на необъятную
медвежью спину. Его ноги стиснули клещами ребра хищника, пальцы вцепились
в шерсть у загривка. Долю секунды он удерживался в этом положении, потом
его руки скользнули вниз, под страшные медвежьи челюсти. Он свел пальцы в
замок и дернул изо всей силы - резко, отклоняясь телом назад, запрокидывая
голову медведя. На какой-то миг почудилось, что зверя ему не побороть, что
исполинский владыка льдов не поддастся человеку... Потом хрустнули шейные
позвонки, и медведь бесформенной грудой рухнул в снег.
       Бабаев поднялся и вытер пот со лба. В толпе закричали, загомонили,
кто-то выпалил из ружья, и эхо выстрела еще не смолкло, как грянул залп
их сотни винчестеров. Люди хлынули к Бабаеву, кто хлопал его по спине, кто
совал полотенце или флягу с водой, кто, присев у его ног, мазал царапины
йодом. Девушки повисли на его плечах, гладили щеки ладошками и восхищенно
щебетали. Бурные потоки радости изливались на Али Саргоновича, ибо талды-
кейнары были искренни и прямодушны - конечно, в те минуты, когда жизнь не
заставляла хитрить. Суровое лицо Бабаева смягчилось и показалось ему, что
не татарин он, не ассириец, не армянин и не аварец, а тоже талды-кейнар.
Вот стоит он посреди своего народа, стоит как сказочный богатырь, принимая
дань уважения и отвечая улыбкой на улыбки, и чтут его люди не за убитых
гусей и медведя, а за мужество и честность. Он сыграл по их правилам - и
значит, он один из них.
       Девушек было много, и Бабаев, мысленно попросив прощения у Нины,
перецеловал их всех. Это была приятная процедура, не мешавшая однако
слушать и смотреть - а глядел Али Саргонович на своих соперников. Те с
кислым видом толковали с губернатором.
       - Дикий обычай, - мямлил Пегасов, кутаясь в шубу. - Собачьи
гонки или там отстрел гусей, это я еще могу понять, это соответствует
традициям. Но медведь!.. Увольте, господа!.. Мы же не в Древнем Риме на
гладиаторских игрищах!
       Яков Абрамович благодушно улыбнулся.
       - В Лиме белых медведиков не было. А мы чем живем, то и имеем.
       - Это сравнительный образ! - закипятился Пегасов. - Были в Риме
медведи, не были - в этом ли проблема? Там хищные звери рвали людей на
потеху публике! Кушали их, понимаете?
       - Но медведь Бабая не скушал, Бабай ему шею сломал, - возразил
губернатор. - И никто над ним не потешается. Наоболот, все очень лады.
       Берендейский отвесил губу.
       - Прекратим этот бессмысленный спор. Медведь сдох, и говорить
не о чем, пора перейти к голосованию. Надеюсь, у вас все готово? Урны,
бюллетени, наглядная агитация?
       - Какое-такое голосование? - Яков Абрамович наморщил лоб. -
Мало-мало подождать плидется. Мы еще с медведем не закончили.
       - Так сдох ваш медведь! - рявкнул Берендейский. - Лежит себе
дохлый и падалью воляет!
       Губернатор снял шапку и почесал в затылке.
       - Этот дохлый, велно. А кто вам сказал, что он у нас один? -
Повернувшись к складу, Гыргольтагин помахал рукой. - Гутытку, эй, Гутытку!
Втолого выводи! Для господина Пегасова!
       Подбежала новая партия юных барышень, и минут пять или больше
Али Саргонович занимался срочным делом - целовал круглые щечки и пухлые
губки. Когда он снова увидел губернатора, тот был один. Берендейский и
Пегасов торопливо шли к больнице, где их разместили, и кандидат от РПКЛ
зычным голосом сзывал свою команду. "Выносить чемоданы, собак запрягать!"
- донеслось до Бабаева.
       Очередная девушка влепила ему сочный поцелуй.

                             * * *

       Вечером, празднуя победу Бабаева, пировали в гостеприимной
юрте Каквыргина. Али Саргонович сидел на почетном месте, между хозяином
и губернатором, вел беседу с ними и еще с одним старейшиной по имени
Тутун Лазаревич Зензинсон, ел вареные медвежьи мозги, закусывал морошкой.
Оказалось, что сухой закон у талды-кейнаров давно отменен, но пьют они
не спирт и водку, а чумыс, хмельной напиток из оленьего молока. Бабаеву
и старейшинам чумыса не жалели и наливали его в стаканы с серебряными
подстаканниками. На них был изображен Кремль со всеми башнями и мавзолей
под кремлевской стеной.
       Когда Бабаев разомлел от еды и питья, Яков Абрамович склонился
к его уху и тихо произнес:
       - Просьбу имеем, Бабай. Выполнишь, большое будет для нас
одолжений.
       - Какую просьбу? - спросил Али Саргонович.
       - Ты теперь депутат, очень важный человек, - зашептал с другой
стороны Каквыргин Шульман. - Такой важный, что не должен быть один.
Вон, те шлемазлы, что с тобой приехали... У каждого свои люди, верные
и послушные. Целое стадо!
       - Они верные, пока деньги платят, - сказал Бабаев. - А шлемазл
кто такой?
       - Недоумок на идише, - пояснил губернатор. - Каквылгин, однако,
плав: тебе, как и тем шлемазлам, тозе люди нужны. Велные и честные, но
не за деньги.
       - А что им делать при мне, этим людям? - прищурив с иронией глаз,
полюбопытствовал Бабаев.
       - Как что! - Гыргольтагин отхлебнул из стакана и принялся
загибать пальцы. - Еда готовить нужно? Нужно! За дом следить нужно?
Нужно! Еще ружье чистить, твой пелсона охранять, а когда ты будешь
пьяный, нести тебя в кловать.
       - Еще машина водить, - подсказал Тутун Лазаревич Зензинсон. -
А если полезет в твой юрта злодей, дать по башке топориком. Топорик у
меня хороший, я тебе подарю.
       - Еще переводчик нужен, - добавил продвинутый Каквыргин. - Напишут
про тебя в американских газетах, он прочитает и расскажет. Пригласит тебя
в Англию королева, будет говорить ей твои комплименты. Королева договор
подпишет, чтобы торговать с талды-кейнар... Нет, без переводчика тебе
никак!
       - Шофер, охранник, повар и знаток английского, - перечислил с
улыбкой Бабаев. - Это уже четыре человека! Где я столько верных и честных
найду?
       - Столько и не надо, - сказал Яков Абрамович. - Один будет.
Гутытку!
       - Хороший парень, - сообщил Тутун Лазаревич. - Внук самого деда
Мойше!
       - В Якутске учился, в Хабаровске учился, везде пять получал.
Очень способный! - добавил Каквыргин.
       - Налты может гнать...
       - Оленью печенку вкусно готовит...
       - Собачки его любят...
       - Книг много прочитал... все книги, какие есть в Талды-Кейнарске...
       - А стреляет как!..
       В принципе верно говорят, подумал Бабаев. Нужны верные люди, ох
нужны! Депутат без помощников что бедуин без верблюда... Только какой из
Гутытку помощник?.. Ну, бывал он в Якутске и Хабаровске, так Москва ведь
совсем другое дело! Книг много прочитал? Наверное, двадцать - больше во
всем Талды-Кейнарске не сыщешь! Нарты может гнать? Так по Москве на нартах
не ездят! Английский знает? Наверняка через пень-колоду!
       Но старейшины продолжали нашептывать:
       - Парень молодой, сильный, верткий...
       - Якутск видел, Хабаловск видел, тепел надо ему Москву
посмотлеть...
       - Тут ничто его не держит. Жены и детей нет, родители рано
умерли... Дед его вырастил. Мудрый был дед, да тоже помер...
       - Ты ему нлавишься, Бабай. Два дня знакомы, а пликипел к тебе
как к лодному...
       - Бери его, Бабай! Не пожалеешь!
       Знал Али Саргонович, что такие решения лучше принимать на ясную
голову, а не на хмельную. Однако уговорили его. Да и сам он не хотел
обижать новых своих знакомцев - тем более, избирателей. А потому кивнул
головой и произнес:
       - Ладно, согласен! Только давайте Гутытку спросим. Может, и нет
у него желания ехать со мной в Москву.
       Но желание было - Гутытку, призванный к старейшинам, выразил его
со всей определенностью. Осмотрев парня с ног до головы чуть замутненным
оком, Бабаев сказал:
       - Каквыргин говорит, что ты оленью печенку хорошо готовишь.
А что еще?
       - Суп из ягеля с потрохами, гуся на вертеле, китовый бифштекс,
вареную треску, оленину с морошкой... - начал перечислять Гутытку, но
Али Саргонович его прервал:
       - Харчо умеешь? Плов, кебаб, шашлык?
       - Научусь, Бабай! - Парень ударил в грудь кулаком. - Обещаю,
научусь! Я понятливый!
       - Смотри мне! - Бабаев погрозил ему пальцем. - Будешь плохо
кебаб готовить, пристрелю и скормлю собакам, а после и собак пристрелю!
       - Этим ты его не напугаешь, - ухмыльнулся Каквыргин. - Лучшая
могила для талды-кейнара - в собачьем желудке.
       Но Гутытку, услышав про собак, пригорюнился.
       - Жаль собачек оставлять... Без них какая жизнь? Взял бы я с
собой упряжку, катал бы тебя по Москве... Нельзя, однако!
       - А почему? - спросил Бабаев. - Упряжку многовато будет, а пару
собачек возьми. Разрешаю.
       - Нельзя, Бабай. Лайка - вольная собака, для тундры, для тайги.
Заскучает в городе и помрет. Нельзя!
       И такая тоска была в его голосе, что Бабаев не выдержал, хлопнул
парня по плечу и сказал:
       - Не печалься, Гут, я тебе ротвейлера куплю. Тоже хороший пес.
Зубастый! Жрать любит. Думаю, от оленьей печенки не откажется.
       ...Ночь Али Саргонович снова провел в гостевой юрте Каквыргина.
И опять приснилась ему Нина - будто катаются они по заснеженной Москве,
но не в автомобиле, а в нартах, запряженных ездовыми лайками, и правит
той упряжкой Гутытку Лившиц, лихой погонщик. Во сне проехали улицу
Горького от Белорусского вокзала до Красной площади, потом свернули на
Арбат, и все машины, даже шестисотые "мерседесы", уступали им дорогу.
       Проснулся Бабаев в отличном настроении.

--------------------------------------------------------------------

       *) Ярманд - помощник (персидск.).
      **) Эрыш - ссора, ругань (тюркск.).
     ***) Джадид - молодой (арабск.).
    ****) Джабр - в исламе - божественное предопределение, заставляющее
человека совершать те или иные поступки (арабск.).