Михаил Ахманов

              ДИЛОГИЯ "СРЕДА ОБИТАНИЯ" - "ЛИВИЕЦ"

                            Книга 1

                        СРЕДА ОБИТАНИЯ


                        Глава 1. Дакар

       Он находился в вагоне поезда.
       Вагон выглядел непривычно, но странность его как бы пряталась
и ускользала от взгляда, слуха и рассудка. Если говорить определенней,
глаза еще что-то замечали, но погруженный в дремоту разум был не в силах
осознать увиденное, словно начисто лишившись способности к анализу, к
оценке событий и обстоятельств, к реакции на окружающий мир. Вместе с
этим исчезло и чувство времени; он не мог сказать, сколько минут, часов
или дней сидит в глубоком мягком кресле, бездумно уставившись в угол
между полом и стеной вагона.
       Дар логической мысли был утерян, но возможность фиксировать
увиденное сохранилась. Без всякой цели, просто так. Эти пассивные
наблюдения не являлись пищей для ума, не будили ни любопытства, ни
фантазии, а оседали где-то в безднах памяти, проваливались в мертвую
ее трясину и таяли - так, как тают звезды в рассветных небесах. Частицы
реальности, подчиняясь внутреннему бессознательному ритму, мелькали
перед ним картинками-вспышками на невидимом экране: проблеск, темнота
и снова проблеск. Одна картинка, другая, третья, четвертая...
       Пол. Обыкновенный пол из темно-коричневого пластика. Не гладкий,
а чуть ребристый. Рисунок - шестиугольники с насечкой, идущей то вдоль,
то поперек. Пол идеально чистый, не видно ни пылинки, ни соринки.
       Спинка кресла - того, что впереди. Тоже пластик, оттенка
кофе с молоком. Над спинкой торчит голова. Женская. Пышная прическа:
пряди волос уложены в виде океанских волн. И цвет такой же: у корней
- фиолетовый, потом синий, лазурный, зеленый, нежно-нефритовый и на
самых кончиках - белый, как морская пена.
       Проход. Широкий проход справа, за ним - ряд кресел у
противоположной стены. Большей частью пустых, только где-то впереди
смутно маячит фигура в пестром облегающем комбинезоне. Яркая броская
ткань - чередование алых и желтых полос, черный узор у запястья и
ворота... Мужчина? Женщина? Непонятно...
       Слева стена - светло-серая, слегка вогнутая, плавно переходящая
в потолок. На сером фоне - рисунок: розовые нити расходятся бесконечной
паутиной, ползут к потолку и полу. Стена чуть заметно мерцает, наполняя
вагон слабым жемчужным светом. Настолько слабым, что конец вагона не
разглядеть. Или он слишком длинный?.. Много длиннее обычного, а еще...
       Окна!
       Окон нет. Нет покачивания, потряхивания, лязга на стыках
рельсов, гула моторов, скрипов, шорохов. Мертвая тишина! Ни звука,
ни признака движения... Но он почему-то знал, что находится в поезде
и несется вперед со скоростью пули.
       Куда? Вероятно, домой...
       Эта мысль, прорвавшись сквозь вязкий туман, окутавший сознание,
почти разбудила его.
       Поезд... Он - в поезде... Значит, возвращается из Москвы в
Петербург. В последние годы, после начала болезни, он ездил только
в Москву, к своим издателям. Ездил на день. Болезнь не отпускала его
надолго: все понедельники и четверги он проводил в центре диализа -
лежал, подключенный к искусственной почке, и с каждым разом эти сеансы
становились все дольше и мучительней. Врачи и медсестры посматривали
на него с плохо скрытым сочувствием - мол, почти не жилец...
       Эти взгляды вдруг ясно вспомнились ему, заставив вздрогнуть.
Сумка! Он судорожно пошарил рукой по сиденью, с трудом нагнулся и
заглянул под кресло.
       Сумки не было.
       Странно. Даже не странно - ужасно!
       Черная кожаная сумка сделалась для него таким же необходимым
предметом, как брюки, башмаки, пиджак. В сумке - лекарства, еда, бутыль
с водой... Без этого он мог прожить три часа или четыре, может быть -
шесть, но срок отпущенного времени был неопределенным - лекарство могло
понадобиться в любой момент. Ему полагалось находиться рядом, в сумке,
не дальше, чем на расстоянии протянутой рури.
       Но сумка исчезла.
       Осмыслив это, он ощутил мгновенный всплеск отчаянного страха.
Но сковавшая его слабость не походила на предвестник приступа - скорее,
на утомление, которое испытываешь после долгой и нудной работы. Или на
похмелье... Однако в последние годы он пил лишь слабое вино.
       Время еще есть, подумал он, заставляя себя успокоиться. В
голове по-прежнему плавал туман, мысли сочились капля за каплей, но
этот процесс как будто ускорился - к нему возвращалась если не память,
то способность рассуждать.
       Итак, он в поезде и возвращается домой. В Петербург, к жене
и сыну... Вероятно, едет скоростным экспрессом, каким ни разу не
катался - пустили недавно, и билеты дороги... Но если купил дорогой
билет, значит, дали гонорар в издательстве... Для чего он посетил
Москву? Конечно, новый роман привез... только название не вспомнить...
       Зато внезапно вспомнился кабинет редактора - крохотная
комнатка с письменным столом, парой кресел, сейфом и шкафом, забитым
книгами. Вспомнился и редактор, молодой светловолосый мужчина по имени
Леонид. На редкость приятный и гостеприимный... Они пробавлялись кофейком
и говорили о знакомых... не просто знакомых - писателях... Их имена вдруг
всплыли в памяти - Олди, Валентинов, Перумов, Романецкий... Потом Леонид
достал из сейфа ведомость и конверт с деньгами. Он расписался, деньги
сунул в сумку, на дно, под сверток с едой. Точно, в сумку...
       Дьявол! Где же она? Возможно, в этом поезде-экспрессе все
сдают в багаж? Чтобы не протащили взрывчатку или пяток гранатометов?
       Но если сумка в багаже, то деньги и лекарства должны быть с
ним. Как же иначе?.. Вынул их и рассовал в карманы...
       Он вяло пошарил ладонью по груди, затем у бедра, где полагалось
быть карманам, но не обнаружил ничего. Надо бы встать, проверить... -
мелькнула мысль. Но сил подняться не было.
       Нет, подумалось ему, про Олди, Перумова и остальных беседовали
в прошлый раз, в апреле. А нынче - май! Месяц прошел, всего лишь месяц...
За месяц роман не напишешь, а значит, нет и повода, чтобы поехать в
Москву. Зачем же он туда отправился? Друзей навестить? Ольгу с Андреем?
Но их еще в апреле повидал...
       Знакомые лица всплыли перед ним и тут же растаяли в жемчужном
блеске стен. Все же непонятно, куда он ездил и зачем... Но сейчас
определенно возвращается. Домой. Экспрессом. Хода от Москвы до Петербурга
меньше четырех часов. Столько можно выдержать - тем более, что неприятных
симптомов в помине нет. Не хочется ни есть, ни пить, одна лишь слабость и
коловращение в мозгах... Ну, ничего, рассосется! Как-никак, врачи обещали,
что год он еще протянет. Возможно, даже полтора...
       Опустив веки, он представил, как берет свою сумку в багажном
отсеке, выходит на перрон вокзала, спускается в метро и едет в Купчино,
на южную петербургскую окраину. Зелень вокруг, птицы щебечут, свежо, но
не холодно, и окна в квартире распахнуты настежь. Жена, конечно, ждет...
глаза встревоженные, нервно подрагивают тонкие пальцы... Всегда волнуется,
когда его нет дома. Сын... Сын, вероятно, на работе. Вечером придет, с
бутылкой вина, сухого красного... Вино, которое он любит, которое теперь
только и пьют в семье. И выпьют в этот раз, а заодно расскажут, куда он
ездил и зачем. А еще напомнят, какой сегодня день. Ясно, что не выходной
- по выходным он никогда в Москву не ездит. Скорее, пятница. Отлежал
вчера под искусственной почкой, взбодрился и поехал... Вот только
какого черта в Москву понесло?..
       Пол под ногами почти неощутимо дрогнул. Он открыл глаза и
уставился на прическу сидевшей впереди женщины. Похоже, способность
удивляться ожила: он осознал, что видеть этакое произведение куаферного
искусства ему не доводилось. Фиолетовое, синее, зеленое... все лежит
волосок к волоску, волны-локоны неподвижны, и в то же время мнится,
будто они стекают один за другим к плечам и шее. К пляжу, подумал он.
Для полной гармонии спина должна быть обнаженной, загорелой, золотистой...
       Что-то щелкнуло, и несколько секций стены беззвучно и плавно
сдвинулись в сторону. Женщина встала. Она была высокой, гибкой, в легком
полупрозрачном платье, но не золотистом, а переливавшемся всеми оттенками
весенней зелени. Судя по быстрым движениям и экстравагантному наряду, не
дама в летах, а молодая девушка... А если на лицо взглянуть?.. Но ее лица,
скрытого маской, он не увидел.
       Маска? Что за нелепость - маска! Он не успел изумиться, как
женщина шагнула в распахнувшийся проем и затерялась в толпе пассажиров.
       Человек, сидевший у противоположной стены - тот самый, в
желто-алом одеянии - тоже покинул кресло и выскользнул из вагона.
Ткань, обтянувшая его тело, была очень тонкой, не скрывавшей игры мышц
и очертаний фигуры. Когда он поднялся, стало ясно, что это мужчина -
широкие плечи, мощная мускулистая спина, узкие бедра. Больше ничего
разглядеть не удалось - парень тоже двигался с завидной быстротой.
       Как, впрочем, и остальные пассажиры. Их небольшая толпа растаяла,
пока он дивился на женщину в маске и желто-алого мужчину. Он продолжал
сидеть у раскрывшейся стены, с удивлением и страхом обозревая то, что,
вероятно, являлось перроном: бесконечную ровную серую поверхность со
стеклянистым блеском, такие же колонны, уходившие в необозримую высь,
и широкие цилиндрические желоба - ближайший был пуст, а в следующем
лежало нечто серебристое, сверкающее, похожее на гигантский, тщательно
заточенный карандаш. Все чужое, незнакомое, и потому жутковатое. Ни
бетонных дорожек под металлической кровлей, ни зеленых вагонов, ни табло,
ни ларьков и привычных стен Московского вокзала...
       Слабость постепенно отступала, но он, не в силах шевельнуться,
все еще пребывал в оцепенении. Мысли его смешались, туман в голове
сгустился и грозил сделаться совсем непроницаемым; ему казалось, будто
он спит или сходит с ума. Опустив глаза, чтобы не видеть огромного
пугающего пространства, он стал разглядовать свои руки и колени, смутно
сознавая, что с ними что-то не в порядке. Более точные, конкретные
умозаключения были ему недоступны - мелькали лишь обрывки фраз, нелепых
и неуместных, и столь же нелепое желание закрыть глаза, потом открыть
их и проснуться.
       Вокзал... здесь должен быть вокзал! Рельсы и поезда между
бетонными платформами, оштукатуренные каменные стены, стеклянные двери,
лотки с мороженым и лимонадом, носильщики с тележками, люди с вещами...
Много людей, сотни, тысячи! Прямо, сразу за платформами - главный
зал, длинный, высокий и просторный, за ним - зал поменьше, с выходом на
площадь Восстания... Слева - вход в метро, вертушки-автоматы для жетонов,
эскалаторы... Десять минут до Технологического, пересадка, двадцать минут
до Купчино... Сумку бы только не забыть, сумку с лекарствами, едой и,
вероятно, деньгами... Где она, эта чертова сумка?
       - Выходите, дем! - раздался резкий приказ, и он вскинул голову.
       Человек. Мужчина. Крепкий, рослый. Одет в серебристое, блестящее,
у плеч и шеи - зеркальные щитки. На лице - серебряная маска или, быть
может, кожа окрашена в серебряный цвет. Позади, в нескольких шагах - еще
один, точно в таком же снаряжении. Свет играет на блестящей ткани, слепит
глаза, контуры фигур расплываются, физиономии - словно огромные капли
ртути...
       Он поднялся, перешагнул узкую щель между полом вагона и
перроном, замер, уставившись в лицо серебряного. Стена за его спиной
с тихим шелестом сомкнулась.
       - Сумка... моя сумка...
       - Какая сумка? - Голос мужчины был повелительным, отрывистым.
       - Моя. В ней лекарство...
       - Зачем?
       - Я... я болен... Почки, нефропатия... - Словно желая убедить
собеседника, он наклонился и приложил ладонь к пояснице.
       - Такой болезни нет, - произнес серебряный и посмотрел на
своего напарника. - Верно я говорю, Арал?
       - Верно, Гаити. Никогда не слышал про больные почки.
       Человек по имени Гаити, сверкнув щитками на плечах, снова
повернулся к приехавшему.
       - Отправляйтесь, дем, домой, в лес. В каком секторе живете?
Номер вашего ствола?
       - Ствол? Сектор? - тупо повторил тот. - Я живу в Купчино,
Дунайский проспект, номер дома...
       - Чтоб мне купол на башку свалился! - перебил второй серебряный.
- Заговаривается дем! Проверь-ка его, Гаити.
       Гаити вытянул руку с раскрытой ладонью, в которой поблескивал
молочно-белый диск, соединенный с широким обручем на запястье. Приехавший
заметил, что его собственное предплечье охватывает похожий браслет с
небольшим, размером с сигаретную пачку матовым экранчиком. Диск коснулся
браслета на его руке, стремительно заплясали и промелькнули какие-то
символы, потом серебряный сухо вымолвил:
       - Дакар, потомственный инвертор Лиги Развлечений. Живет в
Лиловом секторе, ствол 3073, ярус 112, патмент "Эри". Прибыл в Мобург
из Пэрза. Постоянный местный житель.
       - Что? Откуда прибыл? - Покачнувшись, приехавший отступил к
вагону и прижался спиной к гладкой выпуклой поверхности.
       - Отойди от трейна! - рявкнул Гаити, хватая его за плечо.
- Из Пэрза ты прибыл, дем, из Пэрза! А здесь - Мобург! Соображаешь?
       - Нет. Что я делал в этом Пэрзе?
       - Должно быть, мясных червей жрал. - Губы второго серебряного
растянулись в ухмылке. - Хорошие в Пэрзе червячки! Понравились, дем
Дакар?
       - Я не Дакар. Меня зовут... - Он наморщил лоб в мучительном
усилии, посмотрел на лица мужчин, покрытые блестящей амальгамой, и
выдохнул: - Павел... меня зовут Павел! Я не инвертор, я писатель из
Петербурга. Я...
       В голове у него слегка прояснилось. Он еще не мог понять, как
очутился в поезде, куда уехал и зачем, и почему, вернувшись, попал в
это странное место. Такие вопросы пока представлялись чередой загадок,
столь же неясных, как исчезнувшая сумка и отсутствие лекарств. Но имя
свое он вспомнил. Имя, отчество, фамилию, литературный псевдоним -
все, что было в документах. А документы - паспорт и членский билет
Союза писателей - лежали в бумажнике, во внутреннем кармане пиджака.
Пожалуй, самое время их предъявить...
       Снова, как тогда в поезде, он начал шарить по груди, пытаясь
добраться до кармана, и вдруг заметил, что облачен не в пиджак, а в
некое подобие свитера. Ткань тонкая, шелковистая, и под ней - ни майки,
ни рубашки. Вместо костюмных брюк с наглаженными стрелками - облегающие
синие рейтузы, на ногах - сапожки, легкие, почти невесомые. А кроме
того - браслет с экраном на левой руке. Красивая штука, но совершенно
непонятная...
       В смущении он пробормотал:
       - Это не моя одежда... точно, не моя... И сумки нет... ни сумки,
ни лекарств, ни документов... Где я? Куда я попал? Что здесь за город?
Петербург?
       Серебряные переглянулись.
       - Гарбич, Гаити, - произнес второй, которого звали Аралом. -
Вроде бы тихий он, не оттопыренный, а не пойму, партнер, о чем толкует.
Считай гарбич, а я медиков вызову - думаю, это по их части. Ну, а
буянить примется, газа дай понюхать. Газ, он хорошо успокаивает.
       Рука с белым диском в ладони снова потянулась к нему, но не
к браслету, а к голове. Он попытался отступить, но серебряный крепко
держал за плечо, потом, с профессиональной сноровкой запустив пальцы в
волосы, дернул, заставляя наклониться. Теплая пластина диска прижалась
ко лбу, в воздухе снова замелькали символы, и Гаити, удовлетворенно
хмыкнув, произнес:
       - Точно, Дакар. Наш, из Мобурга. Возраст - сорок четыре.
       - Мне пятьдесят семь... - начал он, но пальцы серебряного
вдруг двинулись дальше, к макушке и затылку, нашаривая что-то в волосах.
       - Э, да у него пситаб! Наверное, настройка сбилась, вот чушь и
несет... - Пальцы надавили кожу в затылочной впадине, и он ощутил, что
в этом месте закреплен какой-то предмет - совсем небольшой, размером с
ноготь.
       - Пситаб, - повторил Гаити, все еще придерживая его за плечо и
пригибая голову. - Похоже, ты прав, партнер, насчет Медицинского Контроля.
Из их клиентов!
       Он отпрянул, уперся руками в грудь серебряного, стараясь то ли
вырваться, то ли оттолкнуть, и невольно заглянул в щиток. Чуть изогнутая
зеркальная поверхность была на расстоянии тридцати сантиметров от его
глаз, и в ней отражалось лицо - молодое, с упругой гладкой кожей без
морщин, довольно приятное и абсолютно чужое. Не его!
       Вскрикнув, он медленно сполз к ногам Гаити и потерял сознание.


                        Глава 2. Крит

       Нелегкое дельце, но выгодное. Гниль подлесная - пятьсот
монет! За этакие деньги я притащил бы Борнео не только гарбич из
джизаковой башки, но и саму башку, с ушами, носом и остальными
деталями. Хотя пилить пришлось бы долго - шея у Джизака потолще
червя-ассенизатора.
       Мы с ним давние знакомцы, с этим Джизаком. Оба из Мобурга,
оба из Свободных наемников и оба воевали, только в Тридцать Второй
ВПК я бился за Фруктовых, а он - за Мясных. То есть сперва он подписал
контракт с Фруктовыми, попал в мою центурию и воевал в ней ровно десять
пятидневок, но после побоища в Лоане переметнулся. В общем, случай
рядовой - любого пленника-бойца стараются завербовать, а не отправить
на компост в сельскохозяйственную латифундию. Не знаю, как поступил
бы я сам на месте Джизака - мне-то повезло убраться из Лоана, хотя и
с кое-какими потерями. Руку я там оставил, правую, по локоть. Можно
было бы потом клонировать ее в ГенКоне и пришить, однако биопротез,
с учетом нынешних моих занятий, неизмеримо полезнее. Четверть века
его таскаю, и никаких претензий.
       Вернувшись в Мобург после Тридцать Второй, я нанялся в обры,
в Службу Охраны Среды, откуда меня, в чине комеса, лет через восемь
вышибли - за излишнюю резвость. Конго, гранд СОС, заметил, что этаким
резвым лучше в диггерах, чем в стражах. Хороший совет, подумалось мне.
Пошел к диггерам, сначала к обычным, из ОБР, потом к Черным пачкунам,
излазил Щели и Отвалы, подался в крысоловы, повоевал еще в трех войнах,
в Линне связался с блюбразерами, но их идеи меня не увлекли. Нет, не
увлекли! Я скорее практик, чем теоретик, и не люблю пустопорожних
рассуждений. Все эти мифы о Поверхности, о Синих Небесах и Зеленых
Равнинах не для меня. Споры, рассуждения, концепции и постулаты,
аргументы и контраргументы... Чушь! Самый веский аргумент - в моем
протезе: "ванкувер" приличного калибра.
       Словом, пестрая выпала мне жизнь, не то, что у Джизака. Он
служил в "Мясном Картеле Эвереста", но подданства не принял и года три
назад объявился в Мобурге. По виду - прямо бизибой! Сытый, холеный,
в голографических обертках и с маской на роже. Поболтался в Лиловом
секторе, в Розовом и Синем - конечно, в подлеске, где обитают капсули
- навербовал банду в пол-оравы и исчез. А потом у Борнео и других
Фруктовых случились неприятности.
       Ну, неприятности разные бывают - то повидло скиснет в чанах, то
пчелы сдохнут или черви, то компост не той кондиции, однако уничтожить
латифундию и три десятка подданных - это уже слишком! За этакие фокусы
не каторга у диггеров положена, а измельчитель или натуральные крысюки!
Крысы и были бы всей джизаковой компании, если бы вмешалось ОБР, но
латифундии к Общественным Биоресурсам не относятся. Латифундии, закрытые
зоны, естественные полости - словом, все, кроме жилых куполов, Хранилищ
и трейн-тоннелей - дело частное, корпоративное; вас обидели - сами ловите,
своих партнеров посылайте. А если подходящих не нашлось, придется нанимать
Охотника. Меня, значит.
       Вот на такие темы я размышлял, сидя на кольцевой дороге, за
подлеском Синего сектора. Пекси, мой биот, дремал рядышком, сложив
крылья и поджав мохнатые лапки; в его огромных фасетчатых глазах
мерцали отблески далеких огней. Кончалась последняя четверть, близился
период сна, стены стволов уже стали тускнеть, но купольный свет был
еще ярок. Слишком ярок, чтобы карабкаться к щели.
       В это время суток на дороге пустовато. Впрочем, и в иные часы
тут никого не встретишь, кроме трудяг из Службы Ремонта на красных
автокарах. Ради них и проложили дорогу - трехсоткилометровое кольцо из
тетрашлака с люками шахт, ведущих на ярус коммуникаций. Я там поползал,
вкалывая в Службе Диггеров... Ничего интересного - теснота, полумрак,
запах озона около энергетических станций и жуткая вонь у сливных
коллекторов.
       На город смотреть интереснее, чем на дорогу. Отсюда он виден
как бы со стороны: лес сияющих стволов-колонн, заполнивших пространство
от дна до самого купола, ветви-переходы воздушных улиц, террасы, галереи,
площади, площадки, повисшие на головокружительной высоте, плавные течения
биотов и авиеток, среди которых изредка мелькают темные грузные скафы...
Красота! Особенно на исходе последней четверти, когда в лесу гаснет ствол
за стволом, и только районы Центра блестят и светятся огнями.
       Я встал, ощупал грудь, живот и бедра, чтобы проверить, хорошо
ли прилегла броня. Панцирь у меня отличный, с защитным капюшоном,
который можно натянуть на голову. Я снял его с телохранителя Амьена,
гранда Третьей Алюминиевой Компании в Сабире, когда алюминщиков
прижали Трест Цветных Металлов и Металлургический Союз. Я сражался за
Союз и, согласно офицерскому контракту, имел законное право на трофеи.
Не знаю, из чего и как соорудили эту броню - вид у нее неприглядный,
однако я бы не расстался с ней даже за тысячу монет. Гибкая, прочная,
движений не стесняет, к тому же не пробьешь ни пулей, ни разрядником...
Ручным разрядником, конечно, таким, какой был у меня в Сабире. И пошел
бы я там на компост, располосованный телохранителем Амьена, если бы
целился в сердце или, положим, в печенку. Но я всегда стреляю в лоб.
В лоб как-то надежнее, хотя сегодня это правило придется отменить -
из развороченной джизаковой башки гарбич не считаешь.
       Экран на моем браслете мигнул, знаменуя начало новых суток.
Стволы в подлеске и лесу едва светились, кристаллитовый купол тоже
померк, и лишь в Центре, в сорока километрах от меня, переливалось
разноцветное яркое зарево, облачком темной пыльцы кружили биоты, сияли
золотистым огнем верхушки зданий ратуши, ВТЭК и Колонн Развлечений.
Отвернувшись от этого зрелища, я погладил Пекси по хитиновому загривку
и сказал:
       - Жди меня здесь, малыш, и не скучай.
       Потом вытащил из контейнера за седлом присоски и тепловые
очки-бинокуляр, закрепил то и другое в положенных местах и быстро
пересек дорогу. За ней, охватывая город несокрушимым барьером, вздымалась
трехсотметровая стена, отвесный шероховатый путь к тому объекту, который
у блюбразеров именовался Небесами. Правда, они толковали о Небесах из
воздуха и пустоты, а наше небо гораздо более конкретно и вещественно:
купол из армированного стекла.
       Впрочем, до самого купола я лезть не собирался. Хватит и
половины высоты; там, метрах в ста сорока, темнел довольно широкий
разлом, именовавшийся Крысиной Щелью. Форма почти треугольная - в самом
деле напоминает крысиную пасть. Спаси и сохрани нас Пак от этакой
погибели...
       Я активировал присоски и шустро полез наверх. В инфракрасном
бинокуляре казалось, что стена испускает ровное неяркое белесоватое
сияние, как и положено неорганической материи. Зато левая моя рука
светилась алым, а биопротез - розовым: его температура поменьше, чем
у живой плоти. Конечно, пока не проснулся "ванкувер"...
       Проще было б подняться к щели на биоте, но Пакси - шмель,
а они жужжат и гудят погромче авиеток. Скрытно не приблизишься, а у
Джизака, конечно, есть сторожевые. Он вовсе не глуп, этот Джизак, шкуру
поберечь умеет. Хотя сомневаюсь, чтобы он мог измыслить план уничтожения
целой латифундии - тут размах другой, тут не о шкуре речь, ума побольше
требуется. Борнео ничего мне не сказал, но совершенно ясно, что это акция
Мясных. В общем-то я не против этаких демаршей - не было б диверсий и
войны, не было б работы. Кроме того, они неизбежны. Мы живем в обществе
изобилия, оно порождает конкуренцию, а конкуренция - самый веский повод
к драке. То Мясные прижмут Фруктовых, то Фруктовые - Мясных... А там,
глядишь, сцепятся Химические Ассоциации, Компании Стволов или Оружейный
Союз попрет на металлургов... Лично я не против. Чем им заняться, королям
и грандам, если не рынки делить? Пусть себе делят, лишь бы Первый Догмат
не трогали. Ну, а кто тронет, тому ВТЭК и ОБР выдадут по справедливости:
или крысы, или измельчитель - и на компост!
       Поднявшись почти до самой щели, я остановился, сдвинул бинокуляр
на лоб и решил передохнуть. Вид отсюда изумительный: тающий в сумраке
город, темные призрачные громады стволов, купол, подернутый пепельной
дымкой, а внизу - огромное пространство, полное воздуха, жизни и тепла.
Эта картина открывалась прямо подо мной, а правее, километрах в двадцати,
прилепился к стенке полуцилиндр Третьей трейн-станции, что в Лиловом
секторе, массивное многоярусное сооружение под раструбом воздуховода,
с магнитными кольцами, шлюзами и тоннелями Вилс-Варш-Линн и Кив-Пага.
Кроме этих межкупольных линий были там и местные, короткие, ведущие к
Хранилищу, производственным зонам и латифундиям, в том числе к одной
из плантаций "Хика-Фруктов", чьим отделением в Мобурге командовал Борнео.
Не знаю, что уж там выращивали, груши-яблоки, сливы-бананы или, положим,
капусту, но нынче на этой плантации один компост да червяки. Не считая
трупов, разумеется.
       При всякой латифундии есть контейнеры с червями. На вид такие
высокие башни, расположенные по периметру; сверху в них подается вода
и засыпаются отходы из городских коллекторов, фекалии, остатки пищи,
пластика, бумаги и прочего добра, а черви-ассенизаторы перерабатывают
этот мусор в удобрение. Очень эффективная система, одна из главных
в нашем безотходном производстве. Функционирует она лет восемьсот, с
Эпохи Взлета, и действует по схеме: пища-дерьмо-компост-пища. Черви,
конечно, чипированы, так что их поголовьем можно управлять; на сборе
плодов трудятся джайнты, а все остальное - световой режим, полив,
распределение компоста, переработка в соки - регулируется с пульта,
дежурной сменой в десять-двадцать человек. Все, конечно, партнеры и
потомственные агротехники, подданные корпорации, ибо Свободных на эту
работу не нанимают. Охрана тоже есть и тоже из партнеров, ну а какие
из них бойцы? Фирма все же продуктовая, не Оружейный Союз...
       Позавчера, в начале пятидневки, села в трейн очередная смена.
Все, как положено: главный - в маске, при регалиях, младшие партнеры -
в форменных обертках, чехлы до колен, сумки с пайком, бляхи надраены,
браслеты-обручи сверкают. Сели, значит, и отбыли в латифундию, а через
полчаса вернулась отдежурившая смена, тоже в обертках, при значках и
обручах. Никто их на станции не разглядывал - вышли из трейна, спустились
к биотам да авиеткам и разлетелись кто куда, вкушать законный отдых. А
еще через час помощник Борнео в "Хика-Фруктах" доложил, что с латифундией
нет связи. Ни связи, ни рапорта на терминал, что приступили к дежурству...
Моча крысиная! Ну, всполошились, послали инспектора с оравой стражников
- а по плантации лишь черви ползают и доедают трупы, джайнтов и деревья.
       Потом нашли работников-партнеров - тех, кто вроде бы на
латифундию уехал. Кто дохлый в своем патменте, кто оттопыренный в прах,
кто дремлет под сонную музыку... В общем, не они садились в трейн, а
некие другие личности: приехали, открыли сумки, вынули разрядники, сожгли
охрану с агротехниками и выпустили червяков. Вражьи происки, не иначе!
Борнео так и решил, а может, ему подсказали, где виновника искать. У
гранда подсказчиков много, а кто они, со мной он этим не делился. И не
надо; меньше знаешь, крепче спишь.
       Передохнув, я опустил со лба бинокуляр и снова двинулся
наверх. Для подобных упражнений протез незаменим: искусственные мышцы
меньше устают, не говоря уж о том, что хватка у пальцев железная. Еще,
разумеется, "ванкувер"... Он вмонтирован вместо кости, ствол выдвигается
из запястья, дернешь пальцем - выстрел, сжатый кулак - очередь. Полезная
штука! Ближе и роднее панциря - броню я все-таки снимаю, а вот протез
не отстегнешь, не снимешь. Носить его до самой эвтаназии, и на компост
пойдем мы вместе... Женщины, правда, жалуются - рука, говорят, холодная.
Но одалиски ничего, не возражают.
       Обогнув щель с левой стороны, я добрался до самой высокой
точки и перелез на потолок. Там замер, осматриваясь и принюхиваясь.
Охрана, конечно, была: один, с разрядником, прятался у самой кромки,
другой, похоже, спал - рядом с авиеткой и четырьмя биотами. В бинокуляре
они казались расплывчатыми красными фигурами, но голову от тела я отличил
без труда. Всадить бы каждому по пуле в лоб! Но рано, рано... Не нужно
повода для подозрений - если Джизак захочет с ними пообщаться и выяснит,
что часовые замолчали.
       Я осторожно пополз по щербатому, в трещинах, потолку, затем
перебрался на стену. У самого входа щель была треугольной, с изломанными
краями и, как уже упоминалось, похожей на приоткрытую крысиную пасть, куда
спокойно могла бы въехать пара скафов. Дальше она сужалась и становилась
цилиндрической, вроде трубы диаметром метров десять, с довольно ровной
поверхностью, будто бы высверленной в граните чудовищным сверлом. Многие
щели похожи на эту, и тянутся они шагов на пятьдесят, на сто и даже на
двести, как щель под названием Прямая Кишка. Но есть совсем с другой
конфигурацией, сравнительно мелкие и невысокие (кое-где не выпрямишься),
зато широкие горизонтальные разрезы. Или вертикальные - эти узкие, тоже
неглубокие, но в высоту тянутся от кольцевой дороги почти до самого края
купола. Не знаю, зачем их вырубили предки и как им это удалось. В Службе
Диггеров считается, что в древности тут, как и в других городах, была
природная полость, населенная крысами, червями и всякой хищной дрянью,
так что предки скрывались по щелям. В них и жили до Эпохи Взлета, когда
всю эту мерзость прикончили и выстроили Мобург, соединенный тоннелями с
другими куполами.
       Так себе гипотеза. Мадейра, мой приятель, говорит, что
непонятно, как добирались предки до своих жилищ (скала-то отвесная!),
и что в щелях нет ни старинных орудий, ни костей. Может, все на компост
перевели во время Взлета? Хотя, случается, находят кое-что - например,
железный шестигранник, здоровенный, по пояс рослому мужчине, с дыркой
в центре и спиральной резьбой. Теперь он перед ратушей стоит, на
Смольной площади - что-то вроде символа Мобурга...
       Пол щели был засыпан пылью, щебнем и камнями, свалившимися с
потолка и стен. Всякие камни - мелкие, с кулак, побольше, размером с
человечью голову, а есть и такие, что покрупней биота. Можно спрятаться,
и я, стараясь не скрипеть и не шуметь, передвигался от глыбы к глыбе по
всем канонам военного искусства, полусогнувшись, где бегом, где шагом, а
где на четвереньках. К тому же помогала темнота: обзор в бинокуляре был
хороший, а у джизаковой братвы вряд ли имелся столь редкостный прибор.
Хотя кто их знает... могли достать через Мясных у оружейников... Свой
бинокуляр я приобрел у пачкунов, у Черных Диггеров, за двести пятьдесят
монет и одалиску. Очень неплохая кукла, грудастая блондинка, обученная
лепетать и вскрикивать в нужные моменты... Тоже тянула на пару сотен.
       Заметив световое зарево, я притормозил у большого обломка,
чтобы еще раз проверить снаряжение. На бедрах - ножи, еще один - в чехле
у колена, через плечо - перевязь с гранатами, обоймами и дротиками, под
левой рукой, у пояса - разрядник, ну и, разумеется, протез... Я сдвинул
пластинку под локтем, вставил в паз обойму, натянул капюшон и приподнял
тепловые очки. Потом высунулся из-за камня.
       Диспозиция была такой: в воздухе - световой шарик, а под ним,
в самом конце щели, двадцать одна мишень. Одни спят, другие закусывают,
третьи в шост играют, четвертые оттопыриваются, передавая друг другу
баллончик с "веселушкой"... В общем, мирная картина. Шестнадцать типов
в фантиках от "Хика-Фруктов", в зеленых форменных комбинезонах; ясно, что
налетчики с плантации. Пятеро, по виду - капсули, одеты более разнообразно:
один раскрашенный, один в коричневой хламиде, трое в каком-то рванье. Эти
без оружия, а у тех, кто в форме, есть разрядники.
       Разрядников я не люблю и пользуюсь ими не часто. Работа не
дозволяет - случается, заказчику нужно труп предъявить, а не кусок
обугленного мяса. Мясо - мясо и есть, даже Пак не разберется, кому
принадлежит, особенно если башка разворочена и гарбич не считаешь.
А при лучевом поражении личный код теряется за три минуты.
       Джизак сидел в компании игравших в шост, подкидывал цветные
палочки и скалил зубы - должно быть, удача привалила. Сидел без
маски, с открытой рожей, словно желая избавить меня от сомнений, кого
прикончить первым. Быстро и безболезненно - как-никак бывший товарищ
по оружию... На мгновение припомнился мне Лоан и наша славная центурия,
оборонявшая контору "Пищевых Растительных Продуктов" - затянутые дымом
ярусы, вопли и хрипы, гудение разрядников, трещины в стенах, едкий
запах расплавленного армстекла, слепящие вспышки гранат, и мы с
Джизаком, у ручного огнемета... С другой стороны, в партнерах я его
не числил, и потому о прошлом вспоминать не стоило. Дела вчерашние,
а нынче у меня контракт. Контракт, и ничего, как говорится, личного.
       Я выскользнул из-за гранитного обломка и прострелил Джизаку
сердце. Затем - световой шар; он лопнул с едва слышным треском, и щель
затопила темнота. Еще четыре выстрела - четыре трупа... Только тогда
живые сообразили, что происходит, и вскинули разрядники.
       Десяток молний сверкнул во мраке, бок и висок обожгло, но я
уже катился по полу и бил короткими очередями. Камни поскрипывали под
броней, хрипло рявкал "ванкувер", шипели в воздухе разряды и пахло
паленым мясом - наверное, задели кого-то из своих. В бинокуляр я видел,
как мечутся ярко-алые фигурки, скачут, дергаются, размахивают руками -
и падают, падают...
       - Свет! - выкрикнул кто-то. - Нужен свет!
       Одна из фигурок стремительно согнулась, подбросила кверху
шарик, и я без промедления швырнул гранату. Не газовую - осветительную.
Белое сияние заставило меня прищуриться, но лишь на миг, тогда как
ослепленные мишени замерли с оружием в руках, скорчившись и прикрывая
глаза ладонями. Потом двое или трое выстрелили наугад, над плечевым
щитком брони мелькнула молния, я выпалил в ответ и обнаружил, что обойма
кончилась. Впрочем, вооруженных бандитов осталось четверо, и я добил
их дротиками. Дротики с ядом ничем не хуже пуль - конечно, на небольшой
дистанции. Она и была как раз подходящей - от десяти до двадцати шагов.
       Граната догорела, и теперь только плавающий в воздухе шар
разгонял темноту. После ослепляющего блеска свет его казался тусклым
и каким-то неживым.
       Я опустил капюшон, избавился от бинокуляра и произнес:
       - Можно подняться и открыть глаза. И не тряситесь, гниль
подлесная - вы в моем контракте не значитесь.
       Живые - раскрашенный, тип в хламиде и трое остальных -
медленно встали, озираясь с ошеломленным видом. Раскрашенный, с
синими полосками на щеках и мелкими голубыми ромбами на спине, груди
и ягодицах, выдавил:
       - Кх-то? З-зачем? З-за что?
       - Крит, Свободный Охотник, - представился я, вытащил пустую
обойму и отшвырнул ее. - Интересуешься, зачем и за что? Хороший вопрос!
Джизаку ты его не задавал?
       Он помотал головой. Лицо у него было ошалевшее: губы дрожат,
клок сиреневых волос свисает на лоб, струйки пота текут по щекам к
подбородку. Остальные выглядели не лучше.
       - Повернуться к стене, расставить ноги, руки за голову,
- приказал я. Они торопливо повиновались.
       Разбираться с ними было ни к чему. Явные капсули, которых
Джизак, вероятно, взял в команду для экспедиций в подлесок за пищей,
питьем и световыми шариками. На бойцов они не походили и помешать мне
не могли.
       Я осмотрел броню, отметил темные пятна на левом боку и левом
плечевом щитке и помянул добром того сабирского ублюдка. Надежный
панцирь мне оставил, ничего не скажешь! Затем вытащил диск считывателя
и, прилепив его к ладони, подождал, пока на экранчике браслета не
промелькнет сигнал готовности. Дождавшись, шагнул к распростертому в
пыли массивному телу Джизака, опустился на колено, прижал ладонь к его
виску, полюбовался пляской призрачных, медленно гаснувших голографических
всполохов. Самый ответственный момент: запись распада гарбича в гибнущем
мозге... Без этого монеты не видать! Информация, которую записывал
сейчас мой обруч, была свидетельством того, что мой контракт исполнен,
что я пришил Джизака, а не другую личность с очень похожей физиономией.
Сходство в нашу эпоху генной инженерии стоит сравнительно недорого - в
любом филиале ГенКома изобразят, по самым умеренным расценкам. А гарбич,
он же - личный код, так просто не подделаешь. Сомневаюсь, что он вообще
доступен подделке: его впечатывают младенцу в подкорковую область правого
полушария, и занимается этим не частная фирма, а Медицинский Контроль.
Секретный процесс, Пак меня забери! И очень надежный: если у покойника
цела башка и нет обширных поражений, гарбич можно считать минут через
десять-двенадцать после клинической смерти.
       Я закончил с Джизаком, снял с его руки браслет и сунул за
пояс. Поднялся, бросил взгляд на пленников.
       - Повернитесь, щеляки!
       Они сделали это с покорностью - точь в точь как куклы-одалиски
по хозяйскому приказу. Лица, искаженные страхом, слюнявые рты, потухшие
глаза... По крайней мере, у четверых; пятый, с рожей в синюю полоску,
вроде начал оживать.
       Я ткнул его пальцем в голый обвисший живот.
       - Имя?
       - Парагвай, Свободный Охотник.
       - Статус?
       - Подданный Лиги Развлечений... хоккеист...
       Вот это да! Не капсуль! Брови мои полезли вверх.
       - Значит, хоккеист из Лиги Развлечений... дем с образованием
и, разумеется, не нищий... А как сюда занесло? Чего ты в этой щели не
видел?
       Он поворочал головой, будто заново осматривая каменную трубу,
пол, заваленный обломками, покрытый мелкой пылью, колыхавшийся в воздухе
шарик со светящимся газом, трупы в зеленых обертках и жалких своих
товарищей. Потом, с заметной ноткой превосходства, вымолвил:
       - Вряд ли вы поймете, Свободный Охотник. Ваша профессия -
ремесло, моя - искусство, и в этом огромная разница. Просто гигантская!
Вы, дем, трудитесь, чтобы жить, я существую, чтобы творить и созидать.
А творчество не подчиняется логике, не терпит насилия и умирает без пищи
для ума и чувств, без развлечений, без любви, без аромата опасности и
авантюры. Словом, я нуждаюсь... как бы это выразиться... - он пошевелил
раскрашенными пальцами, - нуждаюсь в смене обстановки, в знакомствах с
новыми людьми и в сильных, ярких впечатлениях. Поэтому я здесь.
       - Думаю, впечатления были сильными, - заметил я и покосился на
трупы. - Вот что, дем Парагвай, когда захочешь снова поразвлечься, ты
меня найди. Или я тебя разыщу... К манки заглянем, в Яму Керулена за
Старыми Штреками, а после отправимся крыс ловить для вашей Лиги
Развлечений... Согласен?
       Он вздрогнул при упоминании о манки и крысах, втянул живот,
но после секундного колебания хрипло выдавил:
       - Согласен. Я живу в Лиловом секторе, дем Охотник. Ствол 3073,
ярус 112, патмент "Бронзовый фонарь". Бываю в допинге, что в переходе
на третьем ярусе, в "Сине-Зеленом"... еще в Тоннель заглядываю, в
"Подвал танкиста"...
       Знакомый адрес. Кто-то жил в этом стволе из девушек-приятельниц,
то ли Атланта, то ли Микатарра, а может, Эри... Ну, разберемся, если
нужда придет. Разберемся, навестим Парагвая и пригласим погулять в Старые
Штреки. Хорошая будет приманка для крыс! Польстятся ли только на него,
такого расписного?..
       Я ухмыльнулся и подтолкнул хоккеиста к выходу из щели.
       - Рад знакомству, дем Парагвай. А теперь уноси ноги! Этих
капсулей возьмешь с собой, и тех двух прихвати, что дрыхнут рядом
с биотами. Биоты - вам, а авиетка - мне... Улетайте! Я ваши обручи
проверять не стану, и вообще вас тут не видел. Однако минут через
десять буду у выхода, и если не уберетесь, сдам в "Хика-Фрукты" на
компост.
       Благодарно кивнув, Парагвай прижал левую руку к сердцу, отвесил
низкий поклон и резво затрусил по камням. Тип в хламиде и трое оборванцев
не отставали от него ни на шаг. Через недолгое время скрип щебенки под их
подошвали затих, потом послышалось жужжание и, наконец, наступила тишина.
В щели остались только я и шестнадцать трупов.
       Надо бы их осмотреть - так, для порядка...
       Стандартная униформа, зеленая, как и у всех партнеров-подданных
Фруктовых. Их обертки различаются оттенком и эмблемой: у "Хика-Фруктов"
цвет глубокий, изумрудный, с серой ветвью у плеча, а, например, компания
"Сан" предпочитает посветлее, и эмблема у них - колосья. Эти же символы
на значках; у младших партнеров они небольшие, у старших - бляха размером
с ладонь, такая, как на джизаковом трупе. Эмблемы есть на обручах и,
осмотрев их, я выяснил, что обручи у мертвых щеляков свои, а краденые
свалены в контейнер со всякими отбросами - батарейками от разрядников,
пищевой упаковкой, выгоревшими шарами и баллончиками из-под "веселухи" и
"шамановки". В самом дальнем конце щели обнаружилось хранилище: кое-какая
одежда, гипномаски, пигмент для раскрашивания, баллоны с оттопыровкой,
световые шары, пакеты с соками, джемом и пищевыми капсулами. Здесь же
валялись надувные матрасы, и на одном из них блестела яркими красками
солидная кучка клипов. Пошевелив ее ногой, я выяснил, что тут, по
большей части, сон-музыка и эротические бустеры.
       Бывает, конечно, что бустеры смотрят в одиночку, но все же
чаще парами. Эта мысль заставила меня вернуться к мертвецам и изучить
их повнимательней. Так и есть: девять мужчин, считая с Джизаком,
семеро баб. Одна по виду молодая, будто вчера из инкубатора, две или
три такие красотки, что одалискам не уступят... Я бы, во всяком случае,
не отказался. Я человек широких взглядов и признаю, что каждая из
разновидностей слабого пола имеет свои преимущества. Одалиски покорны,
доступны, красивы и абсолютно стерильны, но с женщиной можно поговорить
и сделать ей ребенка. Добрым старым способом... Гораздо приятней и лучше,
чем размножаться с помощью клонирования или партеногенеза.
       Еще раз оглядев покойников, я зашагал к выходу, соображая
по дороге, чем соблазнил их Джизак. С самим Джизаком все было ясно и
понятно: такой же профи, как и я, работник на контракте. Но остальные?
На деньги польстились? На обещание подданства? Или, как Парагвай,
желали новых ярких впечатлений?
       Капсулей понять непросто. С одной стороны, жизнь у них не медовый
напиток, с другой - не голодают все-таки, доля из Хранилищ им идет, угол
в стволах обеспечен, клипы опять же дают, баллоны с оттопыровкой, какая
послабее... А если есть желание, так и потрудиться можно. Желания, однако,
нет, а есть неприязнь к подданным и тем Свободным, кто не чурается работы.
Ликвидировать их - проще некуда: запрет на размножение от Медицинского
Контроля, и через пару столетий следа не найдешь. Но, как считают в ОБР,
капсули - те же биоресурсы, нечто подобное энергии, воде и воздуху, наш
запасной генофонд. И прокормить их обществу тотального благоденствия не
в тягость.
       Округлый свод щели пошел трещинами, взметнулся вверх широким
треугольником, и под моими ногами разверзлась пропасть. Постояв на
краю и полюбовавшись на город, я ткнул пальцем кнопки на браслете и
вызвал контору "Хика-Фруктов". Там, разумеется, не спали: ответила Лима,
помощница Борнео - ее гигантская голова повисла передо мною в воздухе,
заслонив Третью трейн-станцию.
       - Кончено, - произнес я.
       - Гарбич? - сухо осведомилась Лима.
       - Запись здесь. - Я приподнял левую руку с браслетом, заставив
покачнуться огромную голографическую голову.
       - Сколько их было?
       - Шестнадцать, считая с Джизаком. Обруч его у меня, остальные
соберете сами. Браслеты ваших партнеров лежат в контейнере, форма - на
трупах, оружие тоже при них.
       - Очень хорошо, дем Крит, просто великолепно! - На этот раз
Лима соизволила улыбнуться. - Мы пришлем скаф с охранниками, они почистят
щель... сейчас распоряжусь... - Она отвернулась, потом вновь поглядела на
меня: - Вас забрать с карниза? Думаю, вы слишком устали, чтобы спускаться
к дороге...
       Чтоб мне на компост пойти! Невероятная забота о моем здоровье!
Впрочем, скорее всего мой вид в броне с подпалинами, с торчавшим из
запястья дулом "ванкувера" внушил почтение Лиме.
       - Я не устал и сам решу транспортный вопрос. - Щелкнув
пальцами, я спрятал оружие и полюбопытствовал: - Мои пятьсот монет?
       - Приготовлены и ожидают вас. Но досточтимый гранд Борнео
пожелал, чтоб вы явились к нам не в этот день, а завтра. Скажем, в
середине третьей четверти.
       - Это еще почему?
       Заметив, что я нахмурился, Лима одарила меня новой улыбкой.
       - Возможен еще один контракт. Даже весьма и весьма вероятен...
Вы ведь не откажетесь, Свободный Охотник Крит?
       - Может быть, не откажусь. Но все мои новые контракты связаны
с двумя вопросами. Первый - сколько?
       - А второй?
       - Тоже - сколько?
       - Вот об этом мы сейчас и размышляем, - сообщила Лима и
отключилась.
       Ухмыльнувшись, я направился к авиетке, оставленной мне
Парагваем, влез в просторную кабину, посидел там пару минут и запустил
мотор. Надо же, о новом контракте размышляют и о цене! Довольны, как
разобрался с Джизаком Свободный Охотник Крит... А если о цене задумались,
значит, цена не малая, за тысячу монет... Не продешевить бы! Хотя, с
другой стороны, я не завален предложениями. Нынче в Мобурге тихо, и
серьезной работы меньше, чем Охотников.
       С негромким шелестом развернулись крылья, и авиетка понесла меня
вниз, к кольцевой дороге, где дремал в ожидании Пекси.


                        Глава 3. Дакар

       На этот раз он пробудился в комнате, на жесткой высокой
постели, напоминавшей стол. Белые стены, белый потолок, шкафы или,
скорее, ниши с какими-то инструментами, яркий, бьющий в глаза свет...
Чье-то лицо, склонившееся над ним, с гладкой кожей и мелкими чертами
- мужчина или женщина, не поймешь.
       - Свет, - пробормотал он, невольно зажмурившись, - свет...
       В комнате стало темнее.
       - Так хорошо? - раздался негромкий голос.
       - Да. - Он открыл глаза и поворочал головой. Потом спросил:
- Где я?
       - В своем стволе, на медицинском ярусе. Охранники ВТЭК
передали вас Медконтролю. Я - Арташат, потомственный врач. Ваше
самочувствие...
       - У меня был приступ? - перебил он.
       - Приступ? Хмм... В каком-то смысле. - Врач выпрямился,
отступил, и стало ясно, что это мужчина. - У вас, дем Дакар, немного
не в порядке с головой. Так, совсем чуть-чуть... галлюцинации и всякие
странные идеи, редкая болезнь, осложненная тягой к наркотикам. Вы были
в Пэрзе, на конференции, и перебрали "веселухи". Может быть, "разрядника"
или "отпада"... Вас подлечили и отправили в Мобург.
       - Подлечили? Как?
       - Вот этим. - В пальцах врача вдруг появилась маленькая черная
пуговица. - Пситаб, дем Дакар. Психический стабилизатор, который я снял.
Очень полезная вещь при вашем заболевании, хотя с побочными эффектами.
Возможны провалы памяти, потеря связности речи, беспокойные сны... Но
ненадолго, на день-другой.
       - Хотите сказать, что у меня поедет крыша?
       Арташат недоуменно моргнул.
       - Крыша? Какая крыша?
       - Ладно, черт с ней, с крышей... Почему вы зовете меня дем?
       - А как мне еще вас называть? - Врач нахмурился. - Хоть вы
человек известный, однако не гранд и не магистр, тем более - не король...
Нет-нет, лежите! - Он снова приблизился и надавил ладонями на грудь. - Я
ввел вам успокоительное. Скоро подействует, и я провожу вас в патмент...
кажется, "Эри"?
       - Уже подействовало, - тихо произнес лежавший в постели.
Ледяное спокойствие вдруг охватило его. Он, Павел Сергеевич Лонгин,
ученый-физик и писатель из Петербурга, никак не мог оказаться в этом
странном месте - и все-таки он тут... Тревожные мысли о жене и сыне, о
незаконченной работе и болезни, грозившей смертью, не исчезли, но как бы
отступили, образуя фон - ясный, отчетливый, но все же фон, тогда как на
переднем плане воздвиглись совсем иные декорации: эта комната, полная
непонятных приборов, жесткое ложе и человек, назвавшийся врачом. Он поднял
руки, поднес их к лицу и принялся разглядывать со слабым удивлением. Руки
принадлежали не ему и тоже были частью декорации. Свои руки он помнил
хорошо: тонковатое запястье, небольшая ладонь и пальцы самые обычные,
не длинные и не короткие. А тут...
       "Здоровая пятерня, - мелькнула мысль, - мощная, красивая...
Но не моя".
       Арташат, все еще хмурясь, наблюдал за ним.
       - Ближайшие сутки вам лучше спать. У вас ведь клипы с сонной
музыкой имеются? Вот слушайте и спите... И никакой работы, наркотиков
и одалисок! В вашей Лиге часто перебирают, а в результате - психические
нарушения и склонность к ранней эвтаназии.
       - Эвтаназия... - пробормотал лежавший. - Эвтаназия это неплохо...
Легкая смерть, да? При раке, инсульте, нефропатии... чтобы не мучиться.
       - Вы о чем? - Врач удивленно уставился на него.
       - О болезнях... неизлечимых смертельных болезнях...
       - Таких болезней нет, клянусь Паком!
       - А что есть?
       - Ранения и травмы, которые требуют пересадки органов. Еще -
стрессы, неврозы и психические заболевания, подобные вашему... - Вытянув
руку с браслетом, Арташат коснулся его лба и несколько мгновений следил
за пляской разноцветных символов. - Все в порядке, дем Дакар. Можете
встать.
       Он осторожно приподнялся, спустил ноги на пол и выпрямился,
придерживаясь за край высокого ложа. Нигде ничего не болело, ни в
пояснице, ни в суставах, а главное, не было тянущей боли внизу живота,
предвестницы очередного приступа. И никакой слабости! Он чувствовал
себя так, будто ему шестнадцать лет, и тело - прежнее, юное, легкое
и послушное. Мысли тоже прояснились, и не было в них страха и тревоги
- он ощущал лишь умиротворяющий покой.
       - Неплохо, - произнес следивший за ним врач. - Успокоительное
будет действовать еще минут пятнадцать. К этому времени вам лучше спать.
       Стена напротив ложа раздалась. "Лифт", - подумал он, шагнув
вслед за врачом в просторную кабину. Белесая дымка заволокла входное
отверстие, едва заметно дрогнул пол.
       Вверх, вверх, вверх, вверх...
       - Меня привезли охранники из ВТЭКа?
       - Да.
       - А что такое ВТЭК?
       Арташат хмыкнул.
       - Даже этого не помните, дем Дакар?
       - Вы же сказали, что будут провалы в памяти. Значит, уже
начались.
       - Пройдет, не беспокойтесь. - Секунду помолчав, врач сообщил:
- ВТЭК - это Всемирная Транспортно-Энергетическая Корпорация. В ее
ведении тоннели, сети энергоснабжения и связи, трейны и трейн-станции.
       - Трейны?
       - Пассажирские и грузовые поезда. Вы прибыли в Мобург на трейне.
       Лифт остановился, и они вышли в широкий безлюдный коридор. Под
ногами - серое пружинящее покрытие, вверху - расписанный яркими узорами
потолок, в стенах - двери. Коридор шел кольцом, обнимая лифтовую шахту.
       - Сюда. Вот ваш патмент. - Арташат мягко подтолкнул его к одной
из дверей. - Патмент "Эри". Узнаете?
       Ничего не ответив, он коснулся створки с краткой надписью,
подождал, пока она не скроется в стене и переступил порог.
       - Ложитесь, дем Дакар, - напутствовал врач. - Сутки сна,
и вы припомните, что такое ВТЭК и трейны. Ну, а если не припомните,
придется полечиться. Пситаб, транквилизаторы и, на самый крайний
случай, курс ментальной терапии.
       Дверь за спиной врача закрылась. Оставшись один, он
огляделся.
       Ничего интересного: маленькое помещение, коридорчик, совсем
пустой, если не считать экрана под потолком. В конце - такая же
белесоватая дымка, как наблюдавшаяся в лифте. Он сделал три шага,
погрузил в нее руку, прошел насквозь и очутился в комнате.
       Не комната - целая зала, побольше его купчинской квартиры.
Формой она походила на клин или вытянутую трапецию: от того места,
где он стоял, стены разбегались к основанию - дальней торцевой стене,
округлой, длиною метров восемь. Молочно-белый потолок неярко светился,
и находившиеся в комнате предметы не отбрасывали теней. Не двигаясь, он
рассматривал их со странным чувством: вроде бы все чужое и в то же время
- знакомое.
       Низкое ложе-полумесяц у торцевой стены, с двумя миниатюрными
фонтанчиками по краям - их хрустальный перезвон был единственным звуком,
нарушавшим тишину. Слева, в широкой части комнаты - камин, на каминной
полке - вазы или небольшие изваяния, а перед камином - два уютных кресла
и круглый столик. Напротив, у другой стены, еще один стол, длинный, явно
рабочего назначения, с какими-то приборами на нем. Узкая часть помещения
выглядела пустой, но стены здесь были не гладкими, а будто бы набранными
из вертикальных высоких панелей. "Шкафы", - подумал он, но не попробовал
их открыть, а двинулся к камину.
       В его гранитном чреве пылал огонь, однако тепла - или, тем
более, жара - не ощущалось. Поколебавшись, он осторожно вытянул руку,
вздрогнул, когда пальцы проткнули камень и чугунную решетку, коснулся
пламени и буркнул: "Иллюзия, мираж! Наверняка голограмма..." Затем
осмотрел кресла и круглый стол. Кресла были покрыты голубоватой тканью,
блестящей и прочной, напоминавшей толстый шелк, а стол казался выточенным
из странного материала, то ли природного, то ли искусственного, похожего
на кость, однако не светлую, а темно-коричневую. Качнув столик и
убедившись, что тот необычайно легок, он постоял мгновение в раздумьях
и направился в узкую часть комнаты.
       Панели легко сдвигались. За одной обнаружился одежный шкаф,
за другой - полки, заставленные непонятными предметами, среди которых
было множество цилиндриков размером с палец, за третьей - холодильник,
забитый большими прозрачными контейнерами, а в них - банки, упаковки,
баллончики, готовые блюда на чем-то вроде тарелок, однако не круглых,
а квадратных. Глядя на это изобилие, он с удивлением понял, что не
испытывает голода, хотя не ел, должно быть, несколько часов. Пить ему
тоже не хотелось - хотелось выпить. Чего-нибудь крепкого, водки или
коньяка... Выпить, закурить и вспомнить, как прекрасно быть здоровым,
когда запретов нет, и можно все...
       Однако бутылок не нашлось, одни упаковки с изображениями
фруктов - видимо, с соками. Неодобрительно хмыкнув, он повернулся к
другой стене, отодвинул панель и осмотрел глубокую нишу с чуть покатым
полом и потолком, усеянным крохотными дырочками. Эта кабинка была пуста,
но стоило шагнуть в нее, как слева выдвинулось овальное сиденье, а справа
- раковина в форме многолепесткового цветка. Он машинально погрузил в
нее руки, и тут же откуда-то хлынул водопад теплых водных струек, а
стена над раковиной посветлела и превратилась в зеркало. Вздрогнув, он
уставился в гладкую блестящую поверхность, разглядывая свои новые черты:
темные глаза под дугами густых бровей, крупный, красиво очерченный рот,
нос с благородной горбинкой, скулы, высокий лоб и черные прямые волосы.
Совсем неплохая внешность, но чужая; прежде зрачки у него были серыми,
рот - маленьким и пухлым, а голова - седой и наполовину лысой. Кроме
того, ни единой морщинки, ни болезненной синевы и отвисших мешков под
глазами, ни выпавших зубов...
       Он провел кончиками пальцев по щеке, погладил подбородок,
коснулся верхней губы, потом - шеи. Молодая упругая кожа, чистая,
холеная, и никаких следов волос... Лицо тридцатилетнего и абсолютно
здорового мужчины.
       - Дакар, значит... В сыновья годится парень, - буркнул он,
пытаясь сообразить, как очутился в этом теле и в этом странном мире,
совсем не похожем на прежний. О прежней своей жизни он как будто помнил
все, но воспоминания самых последних минут не возвращалось. Что он делал
в эти мгновения - или, возможно, часы? Беседовал с издателем, тем самым
Леонидом? Гулял по улицам Москвы или сидел в своей квартире у компьютера?
Возможно, находился в центре, под аппаратом искусственной почки? Или
дожидался сына? Сын всегда забирал его после диализа и привозил домой
на белых "жигулях"-семерке...
       Внезапно его скрутило. Действие успокоительного закончилось, и
он повалился на пол, бледнея и дрожа в лихорадочном ознобе. "Где я? -
мелькнула мысль. - Как сюда попал? Почему? Зачем?" Он стукнул кулаком
о стену, ударил снова, почувствовал боль в ушибленных пальцах, но
продолжал колотить, повторяя словно заклинание:
       - Почему? Зачем?
       Сверху полилась вода, и это на миг привело его в чувство.
Промокший, он выполз из кабинки, встал на колени, запрокинул голову
и дико, отчаянно выкрикнул:
       - Ася! Сергей!
       То были имена жены и сына. Ему казалось, что он слышит их
шаги. Сейчас придут, и это безумие кончится, исчезнет, как кошмарный
сон...
       Никто не появился. Вопль растаял под сводами просторной
комнаты, заглушив журчанье фонтанов.
       - Успокоиться, - хрипло выдохнул он, - нужно успокоиться!
Я в здравом уме и трезвой памяти. Меня зовут Павел Сергеевич Лонгин,
тысяча девятьсот сорок пятого года рождения, а нынче у нас две тысячи
второй. Я физик, кандидат наук, и много лет заведовал лабораторией,
потом, в девяностых годах, начал писать. Я член Союза писателей, я
публикуюсь в десятке издательств, я сочиняю фантастические романы,
но я не верю в переселение душ!
       Снова кулаком о стену... Боль отрезвляла, помогая бороться с
пароксизмами отчаяния. Он поднялся, ощупал мокрую одежду и произнес в
пустоту:
       - Я болен... был болен, и мне полагалось умереть. Через год,
максимум - через два... Но, может быть, врачи ошиблись, и я преставился
внезапно? Дал дуба, перелетел в астрал и, как положено у буддистов, вдруг
воплотился в этого Дакара? В другом пространстве-времени и на другой
планете... Чушь! Во-первых, я не буддист, а во-вторых, я помню, помню
все!
       Милое лицо жены всплыло перед ним, сменившись серьезной
физиономией сына. Он очень гордился сыном, делавшим успешную научную
карьеру. В определенном смысле сын был символом того, чего он сам не
мог достичь во времена застоя: стажировки в Англии и Штатах, публикации
в западных журналах, престижные конференции... Он очень любил жену и
сына и мучался тем, что скоро их покинет. Он не мог смириться с
неизбежностью.
       Не в этом ли причина?.. Что-то он сделал такое... такое
необычное... поступок, который уместен лишь в безнадежной ситуации...
       Воспоминание мелькнуло и исчезло. Он глухо застонал, стиснув
виски ладонями, потом выпрямился, скрипнул зубами и промолвил:
       - Нет, так дело не пойдет. Решительно не пойдет! Оставим в
покое чертовщину с переселением душ и определимся с главным: где я?
Или - когда?
       Окинув взглядом помещение, он направился к рабочему столу.
Мокрая одежда липла к телу, в башмаках хлюпало, цепочка влажных
следов тянулась за ним, пересекая комнату диагональю.
       Стол оказался высоким, до пояса, с множеством ящиков, и
почему-то он знал, что перед этим столом не сидят, а стоят. Стоять
полагалось босиком, на металлическом диске, врезанном в пол, держась
за выступающие из столешницы стержни-рукояти. Кроме того, браслет на
левом запястье должен касаться узкой щели в той непонятной штуковине...
нет, не касаться, а только быть рядом.
       Откуда он помнил про это? Тайна, загадка! Но руки все делали
сами: он стащил один башмак, затем другой, пошаркал мокрыми ступнями
по полу и шагнул на диск. Пробормотал: "Дежа вю..." - и взялся левой
рукой за стержень. В узкой прорези вспыхнул свет, тонкий сиреневый
лучик протянулся к браслету, ярко вспыхнул и померк.
       - Опознавание завершено, пароль принят, - произнес чей-то
мелодичный голос.
       Он стиснул пальцами вторую рукоять.
       В воздухе над столешницей мелькнули разноцветные сполохи,
заплясали, затанцевали и неким магическим образом сложились в женское
лицо. Казалось, оно выступает прямо из стены: широкоскулое, с синими,
широко распахнутыми глазами, твердым подбородком и изящным носиком,
обрамленное водопадом светлых волос. "Красивая девушка, - подумал он.
- Прямо валькирия! Славянский или скандинавский тип..."
       Сочные губы женщины шевельнулись.
       - Приступим к работе, инвертор Дакар?
       - Нет. - Собираясь с мыслями, он потер висок и осведомился:
- Как вас зовут, прекрасная леди?
       - Я не являюсь личностью и не имею имени. Я - созданный вами
синтет, дем Дакар. Синтет вашего терминала.
       - Голографическое изображение, так?
       - Да. Я всего лишь устройство связи с городским пьютером
Мобурга.
       - Пьютером?
       - Информационно-вычислительной машиной.
       - Понятно. Можешь выдать мне кое-какие справки?
       - Разумеется.
       Металлический диск холодил ступни. Переступив с ноги на ногу,
он на мгновение задумался, потом спросил:
       - Мобург, Пэрз и остальные поселения этого мира находятся на
Земле? На планете Земля, в Солнечной системе?
       - Да, дем Дакар.
       - Географические координаты Мобурга?
       - Пятьдесят семь градусов северной широты, тридцать три градуса
восточной долготы.
       - Валдайская возвышенность, примерно между Москвой и Питером, -
пробормотал он, сделал паузу и вымолвил: - Как мне попасть в Петербург?
       - Купол под таким названием неизвестен, - откликнулась
женщина-фантом.
       - Неизвестен тебе?
       - Нет. Я ведь только терминал связи... Неизвестен пьютеру
Мобурга и МПС, Мировой Пьютерной Сети, с которой он соединен.
       - Может быть, другие города? Москва, Киев, Рим, Париж, Лондон?
Дели, Пекин, Нью-Йорк, Вашингтон, Буэнос-Айрес?
       - Сожалею, но в справочных файлах эти названия не значатся,
дем Дакар.
       Он почувствовал, как холодного струйки стекают по щекам.
Или то была вода? Его одежда и волосы все еще оставались мокрыми.
       - Скажи, какой сейчас год?
       - Восемьсот третий от основания Пак.
       - Дьявол! Что еще за Пак?
       - Первый автономный купол около Лоана. В настоящее время
необитаем, служит местом паломничества.
       Голос женщины-фантома казался по-прежнему ровным, на лице - ни
признака эмоций, хотя он, вероятно, задавал нелепые вопросы. Верный знак,
что перед ним компьютер, мелькнула мысль. Компьютер ничему не удивляется,
и это хорошо. Просто отлично! Он привык иметь дело с компьютерами -
прежде, когда занимался наукой, и теперь, сделавшись писателем. Он был
убежденным рационалистом и не видел ничего загадочного или мистического
в конструкции из микросхем; в его понятиях компьютер являлся чем-то
вроде усовершенствованной отвертки. Просто сложный инструмент, способный
дать ответы на вопросы.
       - Отсчитай сегодняшнюю дату не от основания Пак, а от рождества
Христова, - распорядился он. - Мне нужен год новой эры, понимаешь?
       - Не понимаю, дем Дакар. Термины, которые вы используете, не
имеют смысла.
       - Ладно, поступим иначе. Я назову несколько имен, и если
встретится знакомое, ты отсчитаешь дату от рождения названного мною
человека. Эйнштейн?
       - Нет информации.
       - Ньютон? Лейбниц? Декарт? Галилей?
       - Нет информации.
       - Черчилль, Гитлер, Сталин? Наполеон, Петр Первый, Жанна д'Арк?
Ричард Львиное Сердце, Вильгельм Завоеватель? Мухаммед? Гай Юлий Цезарь?
Ашшурбанипал? Фараон Рамсес?
       - Нет информации.
       - Байрон, Гете, Бетховен, Чайковский, Пушкин, Лев Толстой,
Бальзак? Рембранд, Рафаэль, Мане, Эль Греко, Пикассо? Блок, Есенин,
Вальтер Скотт, Верлен?
       - Нет информации, дем Дакар.
       - Думаю, о Романецком и Нике Перумове ты тоже ничего не
знаешь, - в растерянности пробормотал он. - Что ж это выходит? Где я?
       - В куполе Мобург, в десяти километрах от поверхности планеты,
- сообщила женщина-фантом.
       Вздрогнув, он уставился в ее невозмутимое лицо. В десяти
километрах от поверхности? При том, что ничего не известно о Цезаре
и Гете, о Пикассо и Лейбнице? При том, что забыты имена Декарта и
Наполеона, Христа, Мухаммеда, Байрона, Пушкина?
       Губы плохо повиновались ему, язык сделался шершавым и словно
деревянным. С трудом ему удалось выдавить:
       - Все остальные поселения тоже находятся под землей?
       - Да, дем Дакар.
       Это "да" придавило его точно камень. Стиснув ребристые рукояти,
чувствуя, как леденеет под сердцем, он всматривался в синие глаза фантома,
смотрел, но видел совсем иное. Жуткие сцены апокалипсиса грезились ему
- горящие леса, вскипающие реки, расплывшиеся лавой города, обугленные
развалины, пепел от книг и картин и - скелеты, скелеты, скелеты...
Вперемешку с черепами, пылью и радиоактивным шлаком.
       - Значит, была война, - прошептал он побелевшими губами. - Не
знаю, как я очутился в будущем, но в прошлом точно была война... И вы
- потомки тех, кто выжил... выжил, все позабыл и закопался под землю...
На десять километров, говоришь? - Он наклонился, приблизив свое лицо к
лицу женщины. - А что на поверхности? Что там? Кратеры, руины, прах и
пепел?
       - Посещать Поверхность нет необходимости, дем Дакар. Там
воздухозаборники, и воздух поступает исправно.
       - Но война была? Я не ошибся?
       - О какой войне вы спрашиваете? Войны происходят регулярно,
и они...
       - Большая война! Великая! Глобальная! - перебил он.
       - Из последних - Тридцать Вторая ВПК.
       - ВПК? Что за ВПК?
       - Тридцать Вторая Война Продуктовых Королей, - невозмутимо
пояснил фантом.
       - Кх... к-королей? - Ему вдруг почудилось, что воздух сгустился
и режет горло точно наждак. - Каких королей?
       - Продуктовых. Владельцев крупных корпораций, производящих
продукты питания.
       На какой-то миг ему почудилось, что это нелепая шутка, потом
он вспомнил, с кем имеет дело, и мрачно усмехнулся. Компьютеры не
расположены шутить, их данные бесспорны и точны - конечно, в рамках,
определенных программистами. Все же программисты - люди, и знают больше
компьютеров. Война, уничтожение, уход под землю... Возможно, ситуация не
так проста, как он себе нарисовал. Возможно, с ней удастся разобраться,
если поговорить с людьми... особенно - с программистами...
       Он опустил руки, сошел с диска и пару секунд наблюдал, как
тает белокурый синеглазый фантом. Тяжкая мысль билась под черепом: что
бы ни случилось в том далеком далеке, которому он принадлежал, он больше
не увидит ни жены, ни сына. Ни друзей, ни врагов, никого из тех, кому был
предан, кого любил, кого ненавидел... Они остались в прошлом, за хребтами
времени, и лучше бы он умер и смешал свой прах с землей родной эпохи.
Правда, если отказывают почки, смерть такая долгая, мучительная... Врачи
об этом не желали говорить, но в книгах все написано... Книги он умел
читать - хоть вдоль, хоть поперек, хоть между строчек.
       Книги!.. Вспомнив о них, он снова принялся сдвигать панели и
шарить по шкафам. Книги обязательно найдутся - не может человечество
без книг! - и, заглянув в них, он узнает что-нибудь полезное об этом
мире. Скажем, о войнах продуктовых королей, о первом автономном куполе
или о том, что происходит на поверхности Земли...
       Рядом с туалетной была еще одна панель, не вертикальная, а
протянувшаяся вдоль пола на пару метров. Едва он коснулся ее, как
что-то щелкнуло, загудело, и из стены стал вылезать некий предмет -
устройство на массивном пьедестале, овальное и длинное, с прозрачной,
будто бы хрустальной крышкой. Гроб не гроб, но очень похоже... похоже
на саргофаг... Внутри - блестящие трубки и шланги, табло с мигающими
огоньками, какие-то приборы, а среди них...
       Он отступил в изумлении.
       Там лежала девушка - нагая, невысокая, хрупкая, с золотистой
кожей и безупречными формами Дианы. Грива черных вьющихся волос,
сколотых высоким гребнем, очаровательное личико, маленькие груди с
сосками-вишенками, неправдоподобно тонкая талия, длинные стройные
ноги... Глаза закрыты, на виске просвечивает голубая жилка... Не
женщина - мечта, произведение искусства! Возможно, неживая?.. Изваяние,
раскрашенная статуя? Нет, скорее голограмма, решил он, метнув взгляд в
сторону камина. Кажется, в этом мире иллюзии, фантомы и миражи являлись
делом обычным.
       С тихим звоном крышка саргофага разошлась, опали шланги,
погасли огни на табло. Грудь девушки затрепетала - вздох, другой...
Гибким движением подобрав ноги, она села, открыла темные глаза, еще
подернутые сном. Затем повернулась к нему. Взгляд ее не выражал
ничего, ни удивления, ни страха, ни проблеска мысли.
       - Кто ты? - спросил он, отступая еще на пару шагов. - Тоже
синтет, творение Дакара?
       Не отвечая, она соскользнула на пол, приблизилась к нему,
приподнялась на носках, обняла за шею. "Не синтет, явно не синтет", -
подумал он, чувствуя, как тонкие быстрые пальцы что-то делают у ворота.
Влажная одежда свалилась с него, и девушка, на миг отсторонившись и
подцепив ее ногой, швырнула в кресло кучку яркой ткани. Испугавшись,
что она упадет, он обхватил ее талию - кожа у нее была гладкой и
нежной, словно бархат.
       Она подтолкнула его к дивану, к низкому ложу в виде полумесяца.
Личико ее казалось застывшим, как у сомнамбулы в полнолуние, в глазах
по-прежнему ни искры мысли.
       - Кто ты? - снова повторил он. - Почему молчишь? Ты жена
Дакара? Или его любовница? Как ты очутилась в саргофаге? Как...
       Губы девушки прижались к его губам, в рот проскользнул юркий
теплый язычок. "Рассказ... был такой рассказ... - вертелось в голове. -
О будущем, когда мужчины держат женщин в холодильниках и размораживают
их для развлечений... в театр там отправиться или в кабак..."
       Но эта юная красотка не собиралась ни в кабак, ни в оперу.
Он внезапно обнаружил, что лежит на диване, на спине, а она восседает
сверху, обхватив его бедрами и низко наклонившись - так, что кончики
сосков, розовых и напряженных, касаются его груди. В этот момент он
будто раздвоился: сознание принадлежало Павлу Лонгину, ученому, писателю
и человеку пожилому, отнюдь не склонному к любовным авантюрам, но телом,
его инстинктами, реакциями и движениями, командовал Дакар. Разум был
если не в панике, то в смущении, а тело... У тела были свой потребности.